Страница:
— Итак, все завершилось самым удовлетворительным образом. — Мистер Крокит звякнул кошельком с золотыми соверенами. — Я вручаю деньги вам, преподобный сэр. Заклю... получатель, кажется, не в состоянии их принять. Пожалуйста, передайте мне брачное свидетельство.
Священник повиновался.
— Надзиратель! — резко окликнул он.
— Сэр?
— Пожалуйста, проводите леди и джентльменов к калитке и возвращайтесь сюда. Только не запирайте дверь камеры.
— Сэр, я не имею права это делать!
— Я беру ответственность на себя. — Ординарий повернулся к Кэролайн и Бакстоуну, кивнув в сторону двери. — Прошу вас!
Церковные часы пробили четыре. Казнь была назначена на пять.
Бакстоун, пришедший в благодушное настроение, шагнул к Даруэнту.
— Адью, как говорят французы. — Он игриво похлопал заключенного по плечу. — Надеюсь, никаких обид? Мне пришлось поставить вас на место — вот и все.
Взгляд Даруэнта слегка прояснился.
— Паршивая свинья! — четко произнес он.
Бакстоун опустил руку, но выражение его лица не изменилось. Однако Красноносый, опасаясь, что рассерженный джентльмен даст ему у ворот не больше шиллинга, поспешил разрядить напряжение.
— Сэр Джон, вам и леди лучше уйти, — торопливо попросил он. — На улице собирается толпа, и вы не сможете сквозь нее пробраться.
— В любом случае нам нужно пересечь улицу, — согласно кивнула Кэролайн и нехотя добавила: — Не забывайте о завтраке с шампанским.
Железная дверь захлопнулась за визитерами и надзирателем. Красноносый не запер ее. Преподобный Хорас Коттон тяжело опустился на сиденье в стенной нише, держа в руке молитвенник.
— Падре!
— Да?
— Мне нужно упомянуть еще кое о чем, хотя я почти стыжусь этого. Я не могу покаяться в убийстве, так как не совершал его, но теперь я всей душой верю в вашего Бога.
Ординарий, вытиравший рукавом пот со лба, застыл как вкопанный.
— Вы верите... — радостно начал он, но остановился. — Почему вы так говорите?
— Вы защитили меня, падре. Если такие люди, как вы, верят в Бога, значит, я был бы дураком, если бы не поверил в Него тоже.
— Но это не настоящая вера, друг мой, а всего лишь благодарность за пустячную услугу.
Заключенный игнорировал возражение.
— Кажется, кто-то назвал этого человека Бакстоуном. Его действительно так зовут?
— Да, но...
— Я бы отдал десять лет жизни, которыми не располагаю, чтобы встретиться с этим хлыщом лицом к лицу и с саблями в руках. Хотя женщина, по-моему, еще хуже его. Я бы... хотя это не важно. Мне хочется спать. Очевидно, всех избитых клонит в сон.
Священник поднялся.
— Я попросил не запирать дверь, — сказал он, — потому что хочу побеседовать с шерифом в его кабинете. Потом я вернусь.
— Вернетесь? Но вы говорили...
— Я хочу побеседовать с ним о вас. Нет-нет! Я ничего вам не расскажу, чтобы не внушать ложных надежд. Но если вы почтили меня вашей так называемой верой, проявите милосердие к существам, которых вы только что упомянули.
— Падре!..
Железная дверь открылась и бесшумно закрылась. Даруэнт остался один.
Вторая пара свечей догорела, и дым коптил стекла фонарей. Серый свет в окошке наверху постепенно становился белым. Даруэнт шагнул вперед, но у него закружилась голова, и он предпочел сесть.
— Милосердие! — пробормотал несчастный.
Ему казалось, что его мозг приходит в порядок после удара головой о стену и пол, хотя струйка крови еще сочилась из раны. Зрение также улучшалось.
Но дрожь, сотрясающая тело, была вызвана не прохладой рассвета. Даруэнт вспомнил, что говорили, будто повешенный чувствует, как чернеет его лицо, пока кровь не хлынет у него из глаз.
Рядом лежала бутылка бренди. Даруэнт задумчиво посмотрел на нее.
Если он опустошит бутылку, это взбодрит его и прогонит страхи. С другой стороны, ему придется взойти на эшафот пьяным. Он будет шататься и спотыкаться, осыпаемый насмешками толпы, явившейся поглазеть на его смерть, и испытывая отвращение к самому себе.
— Так не пойдет, — произнес Даруэнт вслух и разбил бутылку о каменный пол.
Он сразу пожалел о содеянном. Бренди расплескалось по грязи и соломе. «Дурак!» — мысленно обругал себя Даруэнт, как будто вместе с выпивкой ушли последние надежды на спасение. Но... дело сделано.
Узники Ньюгейта уже проснулись, и шум, доносящийся из других камер, перекрывал все прочие звуки. Даруэнт не услышал бы пения, которое в любой момент могло начаться в толпе, собравшейся на Олд-Бейли.
Истекали последние минуты жизни. Даруэнт уже не мог даже приблизительно считать их. Косой луч из окошка над его головой тускло освещал грязную камеру, нахождение в которой он сравнивал с пребыванием в животе у жабы.
— Милосердие! — опять пробормотал Даруэнт. Все несбыточные желания ожили в нем с новой силой.
Встретиться с Джеком Бакстоуном лицом к лицу на утоптанном зеленом дерне, с саблями в руках!
Встретиться с Кэролайн Росс и унизить ее так, как не унижали еще ни одну женщину! Найти убийцу Фрэнка Орфорда и отправить его в камеру смертников!
И хоть разок увидеть Долли Спенсер!..
Но больше всего на свете ему хотелось — хотя он презирал себя за столь мелочное желание — обычной воды и мыла, чтобы привести себя в порядок. Отправиться на виселицу в таком виде было ничуть не лучше, чем встретить смерть пьяным. Прошлым вечером можно было попросить воду и мыло, но сейчас уже слишком поздно.
Из Двора Раздавленных донеслись быстрые шаги. Кто-то, удивленный тем, что дверь камеры приоткрыта, распахнул ее и заглянул внутрь. Любопытствующим оказался мистер Хьюберт Малберри — эксцентричный адвокат, поверивший рассказу Даруэнта об убийстве.
— Малберри! — прошептал заключенный.
Толстяк не ответил. Тяжело дыша, он зашагал по камере, пока его лицо не очутилось под узким лучом света из окошка. На нем был старый коричневый сюртук с покосившимся галстуком. В руке он держал грязную белую шляпу — эмблему юристов новой формации. На его одутловатом лице с прилипшими ко лбу каштановыми прядями волос застыло выражение, которого Даруэнт не видел раньше и не ожидал увидеть.
Мистер Малберри прочистил горло.
— Я принес великие новости, — заявил он и добавил после длительной паузы: — Милорд маркиз.
Глава 5Рассказывающая об окончании завтрака с шампанским
Священник повиновался.
— Надзиратель! — резко окликнул он.
— Сэр?
— Пожалуйста, проводите леди и джентльменов к калитке и возвращайтесь сюда. Только не запирайте дверь камеры.
— Сэр, я не имею права это делать!
— Я беру ответственность на себя. — Ординарий повернулся к Кэролайн и Бакстоуну, кивнув в сторону двери. — Прошу вас!
Церковные часы пробили четыре. Казнь была назначена на пять.
Бакстоун, пришедший в благодушное настроение, шагнул к Даруэнту.
— Адью, как говорят французы. — Он игриво похлопал заключенного по плечу. — Надеюсь, никаких обид? Мне пришлось поставить вас на место — вот и все.
Взгляд Даруэнта слегка прояснился.
— Паршивая свинья! — четко произнес он.
Бакстоун опустил руку, но выражение его лица не изменилось. Однако Красноносый, опасаясь, что рассерженный джентльмен даст ему у ворот не больше шиллинга, поспешил разрядить напряжение.
— Сэр Джон, вам и леди лучше уйти, — торопливо попросил он. — На улице собирается толпа, и вы не сможете сквозь нее пробраться.
— В любом случае нам нужно пересечь улицу, — согласно кивнула Кэролайн и нехотя добавила: — Не забывайте о завтраке с шампанским.
Железная дверь захлопнулась за визитерами и надзирателем. Красноносый не запер ее. Преподобный Хорас Коттон тяжело опустился на сиденье в стенной нише, держа в руке молитвенник.
— Падре!
— Да?
— Мне нужно упомянуть еще кое о чем, хотя я почти стыжусь этого. Я не могу покаяться в убийстве, так как не совершал его, но теперь я всей душой верю в вашего Бога.
Ординарий, вытиравший рукавом пот со лба, застыл как вкопанный.
— Вы верите... — радостно начал он, но остановился. — Почему вы так говорите?
— Вы защитили меня, падре. Если такие люди, как вы, верят в Бога, значит, я был бы дураком, если бы не поверил в Него тоже.
— Но это не настоящая вера, друг мой, а всего лишь благодарность за пустячную услугу.
Заключенный игнорировал возражение.
— Кажется, кто-то назвал этого человека Бакстоуном. Его действительно так зовут?
— Да, но...
— Я бы отдал десять лет жизни, которыми не располагаю, чтобы встретиться с этим хлыщом лицом к лицу и с саблями в руках. Хотя женщина, по-моему, еще хуже его. Я бы... хотя это не важно. Мне хочется спать. Очевидно, всех избитых клонит в сон.
Священник поднялся.
— Я попросил не запирать дверь, — сказал он, — потому что хочу побеседовать с шерифом в его кабинете. Потом я вернусь.
— Вернетесь? Но вы говорили...
— Я хочу побеседовать с ним о вас. Нет-нет! Я ничего вам не расскажу, чтобы не внушать ложных надежд. Но если вы почтили меня вашей так называемой верой, проявите милосердие к существам, которых вы только что упомянули.
— Падре!..
Железная дверь открылась и бесшумно закрылась. Даруэнт остался один.
Вторая пара свечей догорела, и дым коптил стекла фонарей. Серый свет в окошке наверху постепенно становился белым. Даруэнт шагнул вперед, но у него закружилась голова, и он предпочел сесть.
— Милосердие! — пробормотал несчастный.
Ему казалось, что его мозг приходит в порядок после удара головой о стену и пол, хотя струйка крови еще сочилась из раны. Зрение также улучшалось.
Но дрожь, сотрясающая тело, была вызвана не прохладой рассвета. Даруэнт вспомнил, что говорили, будто повешенный чувствует, как чернеет его лицо, пока кровь не хлынет у него из глаз.
Рядом лежала бутылка бренди. Даруэнт задумчиво посмотрел на нее.
Если он опустошит бутылку, это взбодрит его и прогонит страхи. С другой стороны, ему придется взойти на эшафот пьяным. Он будет шататься и спотыкаться, осыпаемый насмешками толпы, явившейся поглазеть на его смерть, и испытывая отвращение к самому себе.
— Так не пойдет, — произнес Даруэнт вслух и разбил бутылку о каменный пол.
Он сразу пожалел о содеянном. Бренди расплескалось по грязи и соломе. «Дурак!» — мысленно обругал себя Даруэнт, как будто вместе с выпивкой ушли последние надежды на спасение. Но... дело сделано.
Узники Ньюгейта уже проснулись, и шум, доносящийся из других камер, перекрывал все прочие звуки. Даруэнт не услышал бы пения, которое в любой момент могло начаться в толпе, собравшейся на Олд-Бейли.
Истекали последние минуты жизни. Даруэнт уже не мог даже приблизительно считать их. Косой луч из окошка над его головой тускло освещал грязную камеру, нахождение в которой он сравнивал с пребыванием в животе у жабы.
— Милосердие! — опять пробормотал Даруэнт. Все несбыточные желания ожили в нем с новой силой.
Встретиться с Джеком Бакстоуном лицом к лицу на утоптанном зеленом дерне, с саблями в руках!
Встретиться с Кэролайн Росс и унизить ее так, как не унижали еще ни одну женщину! Найти убийцу Фрэнка Орфорда и отправить его в камеру смертников!
И хоть разок увидеть Долли Спенсер!..
Но больше всего на свете ему хотелось — хотя он презирал себя за столь мелочное желание — обычной воды и мыла, чтобы привести себя в порядок. Отправиться на виселицу в таком виде было ничуть не лучше, чем встретить смерть пьяным. Прошлым вечером можно было попросить воду и мыло, но сейчас уже слишком поздно.
Из Двора Раздавленных донеслись быстрые шаги. Кто-то, удивленный тем, что дверь камеры приоткрыта, распахнул ее и заглянул внутрь. Любопытствующим оказался мистер Хьюберт Малберри — эксцентричный адвокат, поверивший рассказу Даруэнта об убийстве.
— Малберри! — прошептал заключенный.
Толстяк не ответил. Тяжело дыша, он зашагал по камере, пока его лицо не очутилось под узким лучом света из окошка. На нем был старый коричневый сюртук с покосившимся галстуком. В руке он держал грязную белую шляпу — эмблему юристов новой формации. На его одутловатом лице с прилипшими ко лбу каштановыми прядями волос застыло выражение, которого Даруэнт не видел раньше и не ожидал увидеть.
Мистер Малберри прочистил горло.
— Я принес великие новости, — заявил он и добавил после длительной паузы: — Милорд маркиз.
Глава 5Рассказывающая об окончании завтрака с шампанским
— Дорогу! — рявкнул главный надзиратель Джозеф Элдридж, высунувшись в окно над главными воротами. — Слышали? Дайте дорогу!
Но его слова утонули в шуме толпы.
На обширной квадратной площадке перед Дверью Должников в землю между булыжниками вогнали железные столбы, между ним натянули железные цепи, словно вокруг боксерского ринга. На оцепленном пространстве должны были установить виселицу.
Шесть городских ополченцев, вооруженных мушкетами с примкнутыми штыками, охраняли цепи изнутри. Напуганная лошадь с не менее напуганным седоком, молодым капитаном ополчения, была копытом и пыталась встать на дыбы.
— Никаких штыков без крайней необходимости! — крикнул старший надзиратель.
Этим утром люди безумствовали. И не без оснований. Дохлая кошка, брошенная каким-то шутником в толпу, переходила из рук в руки, взлетая над мятыми мужскими и женскими шляпами.
Хотя газеты еще не вышли, в том числе «Тайме» с подробным отчетом из Ватерлоо лорда Веллингтона и списком убитых и раненых, весть о великой победе уже распространилась по городу.
Это было время экстатической радости, весьма вольного обращения с дамами в толпе, пения «Лиллибулеро», «Британских гренадеров» и «К черту Бони». Зрители на покатых черепичных крышах домов напротив махали руками в такт мелодии.
Старший надзиратель сделал последнее отчаянное усилие:
— Дайте дорогу виселице!
На сей раз его призыв возымел действие.
— Где же виселица? — взревела толпа.
Старший надзиратель повернулся к тощему нервному подчиненному, которого он знал только как Джейми.
— Ну, где же дама? — спросил он.
— Мистер Лэнгли говорит, что виселица готова, сэр. Но нет приказа от шерифа.
Дохлая кошка в очередной раз взлетела в воздух.
— Бони! — крикнул кто-то, и кошка немедленно стала Наполеоном.
Стоящий у окна старший надзиратель достал из жилетного кармана серебряные часы.
— Слава богу, они счастливы! — Оторвав взгляд от часов, он увидел мисс Кэролайн Росс и сэра Джона Бакстоуна в окне верхнего этажа таверны «Рыжая лошадь».
В освещенных окнах таверны виднелся стол, накрытый к завтраку для знати. На белой скатерти сверкало серебро. В продолговатой комнате находились десять-двенадцать человек. Но только мисс Росс и сэр Джон, посетившие прошлой ночью кабинет старшего надзирателя, стояли у окна.
Даже при тишине на улице надзиратель не мог бы слышать, что они говорят. Но их жесты были достаточно красноречивы.
Леди успела сбросить серую накидку с капюшоном, оставшись в белом атласном платье. Она стояла, восторженно протягивая обнаженные руки в сторону улицы.
Склонившись к ней, сэр Джон что-то сказал и засмеялся.
— Да, я почти забыла! — отозвалась леди.
Она стянула кольцо с безымянного пальца левой руки и элегантным жестом бросила его в толпу.
— Мистер Элдридж, сэр! — Старший надзиратель услышал хриплый голос Красноносого. — Шериф шлет вам привет и новые распоряжения.
— Новые распоряжения?
В это время в камере смертников мистер Хьюберт Малберри смотрел сверху вниз на Ричарда Даруэнта и, размахивая руками, рассказывал о великой победе в Бельгии.
— Черт возьми, Дик! — воскликнул он. — Неужели вы не понимаете, что теперь вас не могут повесить?
Даруэнт открыл рот и закрыл его снова.
— Молчите! — Мистер Малберри сделал повелительный жест. — Говорить буду я! Мне всегда приходится говорить. Битва произошла 18 июня, в воскресенье. Вы следите за моими словами? Никаких замечаний! Да или нет?
Даруэнт кивнул.
— Возможно, вы слышали, Дик, что двое наших ребят пытались той ночью подать сигнал на побережье Кента? И что кто-то умер от сердечного приступа, когда сообщение не смогли толком разобрать?
Даруэнт покачал головой. Но Кэролайн Росс, поднимающая бокал шампанского над холодным окороком в «Рыжей лошади», могла бы подтвердить, что это правда.
— Этот кто-то, — продолжал Малберри, — был ваш дядя.
Даруэнт хотел сказать: «Очень сожалею», но слова застряли у него в горле.
— Вас интересует, где был прошлой ночью старый Берт Малберри, воспитывавшийся в приюте и зубривший латынь так старательно, как жук ползет по мокрой стене? Так вот, я был в редакции «Тайме», подкупая своего друга с целью получить список убитых и раненых.
Бросив белую шляпу в стенную нишу, откуда она сразу же свалилась на пол, мистер Малберри достал из кармана сюртука сложенный вдвое лист бумаги, раскрыл его и прочитал:
— "Капитан виконт Грей, 1-й гвардейский пехотный полк. Убит. — Он говорил так, словно рубил слова, как мясник рубит тушу. — Прапорщик лорд Джордж Мерсер, 95-й стрелковый полк. Убит". — Он скомкал бумагу. — Оба ваших кузена мертвы.
— Они были лучшими людьми, чем я.
— Никогда не говорите так ни о ком. Если человек играет честно, он попадает в передрягу. Как вы. Вас должно заботить, как данное обстоятельство отразится на вашем приговоре.
— Ну?
— Когда вас судили и приговорили? Какого числа?
— 19 июня. Вы должны это знать.
Мистер Малберри присел перед ним на корточки и ухмыльнулся:
— Дик, этот процесс был незаконным.
— Почему?
— Черт возьми, потому что 19-го вы уже были маркизом Даруэнтом! А пэр королевства может быть судим за убийство только палатой лордов!
Вновь воцарилось молчание. Мистер Малберри первым нарушил его:
— А когда они будут вас судить, то все, от самого мелкого барона до герцога, заявят: «Не виновен, ваша честь!» Вас не только оправдают, но и поздравят от души. Догадываетесь почему?
Даруэнт вспомнил замечание преподобного Хораса Коттона.
— Палата лордов, — пробормотал он, — дерется когтями и зубами за привилегию дуэлей...
— Верно!
— Но ведь никакой дуэли не было! — воскликнул Даруэнт. — Фрэнка Орфорда убили!
— А кто об этом знает, кроме вас и меня? Мы не можем изменить линию защиты, да и нам это ни к чему. Я добьюсь вашего оправдания.
Хлопнув себя по бедру и едва не опрокинувшись на спину, мистер Малберри выпрямился. Его мясистое одутловатое лицо с маленькими проницательными глазками вновь стало серьезным. Вынув из кармана табакерку, он задумчиво постучал пальцем по крышке.
— Не беспокойтесь, Дик.
— Почему вы так говорите?
— Думаете, я не вижу, как вы смотрите на дверь? Не бойтесь! Никто не придет вести вас на виселицу. Кто бы, кроме меня, осмелился поднять верховного судью милорда Элленборо с постели в два часа ночи? Он тут же написал приказ, который уже получил шериф Ньюгейта. Сегодня я опять обращусь к верховному судье с просьбой о передаче вашего обвинительного акта лорду, председателю суда пэров. А тем временем нужно попросить кого-нибудь сбить с вас цепи.
— То есть как?
— Дик, Дик! — Мистер Малберри взял солидную понюшку табаку. Лишь небольшая часть ее достигла носа, остальное высыпалось на галстук и жилет в желтую полоску. — Неужели вы не слышали, что можете жить в государственном секторе Ньюгейта с такими же удобствами, как в отеле «Кларендон»?
— Быть не может!
— Еще как может! В отдельной комнате, с лакеем, с пищей из столовой. Уэстон, портной самого регента, будет кроить ваши костюмы. К тому же... — мистер Малберри скривил толстые губы, — вы наверняка не возражали бы ежедневно принимать ванну?
— Конечно!
— Эта новая мода мне не слишком нравится. Но в любом случае вы сможете вести такую жизнь до суда. Когда есть деньги, возможно все — даже в Ньюгейте.
— Разве у меня есть деньги?
— Разве! Клянусь зубами Бони! Что бы вы сказали о сотне тысяч в год? Бодритесь, Дик! Не вешайте нос!
— Простите. Я просто...
— У вас столько денег, — мистер Малберри взял очередную понюшку, — что я завидую вам почти до неприязни... Стоп! Я не это имел в виду. Хоть я и мальчишка из приюта, но умею уважать старинное и благородное имя, если оно в самом деле таково.
Мистер Малберри слыл ревностным якобитом[45], хотя эта тема была мертва уже лет шестьдесят. Его взгляды на Ганноверскую династию[46] ныне свободно (хотя и с противоположных позиций) выражали многие республиканцы. Даже к старому королю Георгу III, безумному, глухому и почти слепому, он не питал сочувствия.
— Почти пятьсот лет тому назад ваше знамя развевалось на Святой земле рядом со знаменем самого Ричарда Львиное Сердце[47]. — Еще одна понюшка разлетелась в разные стороны. — Что значит в сравнении с этим паршивый Ганновер?
— Я только...
— Встаньте, молодой человек! — рявкнул Малберри. — Какая женщина захочет иметь дело с таким слабаком? Встаньте!
Даруэнт повиновался.
— Мир лежит у ваших ног, приятель. Так что больше никакой болтовни о честной игре. Есть какая-нибудь особа, которой вы хотите помочь?
— Долли! Где Долли?
Мистер Малберри колебался, постукивая по крышке табакерки.
— Мисс Спенсер нет в театре, как я уже говорил вам сотню раз. В старой квартире ее тоже нет. Но теперь вам не составит труда найти ее и оказать щедрую помощь. А может быть, есть человек, который дурно с вами обошелся? Которого вы ненавидите душой и сердцем?
Выражение лица Даруэнта изменилось. В эту минуту в дверном проеме появился преподобный Хорас Коттон, с сияющим от радости лицом по поводу отмены казни. Услышав скрипучий голос адвоката, священник застыл как вкопанный.
— Тогда отомстите ему, — вещал мистер Малберри, — и не помышляйте о милосердии!
Часы церкви Гроба Господня начали бить пять утра. Гулкие удары разносились по всей Ньюгейтской тюрьме, по Олд-Бейли за ее главными воротами и четко слышались в длинной комнате на верхнем этаже таверны «Рыжая лошадь».
Кэролайн Росс и Джек Бакстоун стояли у окна, глядя на опустевшую улицу.
Толпа быстро рассосалась. Остались только ополченцы, отомкнувшие штыки от мушкетов по приказу капитана.
Улица была усеяна апельсиновыми корками и пустыми бутылками, среди которых валялись дохлая кошка, обрывки женской одежды, мужской башмак и остатки пищи. Несколько минут назад надзиратель выкрикнул несколько слов из сторожки над главными воротами, и люди начали расходиться по двое и по трое.
— Они слишком рады поражению Бони, чтобы устраивать беспорядки, — проворчал Джек Бакстоун. — Жаль! Могла бы выйти славная забава.
— Но что сказал этот человек? — допытывалась Кэролайн.
— Не могу вам ответить, дорогая, я не слышал. Хотя к чему притворяться, будто вы не поняли? Ваш муж...
— Ш-ш!
Но, обернувшись, Кэролайн поняла, что ее никто не мог услышать. Гости — мужчины с проклятиями, а женщины с разочарованными вздохами — уже спускались вниз. Стулья с тростниковыми сиденьями были отодвинуты от длинного стола, являющего собой хаотическое нагромождение стекла и фарфора, где догорали свечи в лучших оловянных подсвечниках хозяина таверны.
Единственный оставшийся гость, мистер Джемми Флетчер, лежал мертвецки пьяным поперек стола лицом вниз. Его волосы были растрепаны, а парчовая треуголка — деталь вечернего туалета, столь часто носимая под мышкой, что ее называли chapeau de bras[48], — покоилась на жирном блюде. Храп молодого мистера Флетчера гулко звучал в утренней тишине.
— Дело в том, дорогая, — хладнокровно сообщил Бакстоун, — что ваш супруг получит... как это называется... отсрочку.
В голубых глазах Кэролайн мелькнуло беспокойство. Кэролайн раскрыла веер и начала им обмахиваться, хотя в комнате было прохладно.
— Но ведь его все равно повесят, не так ли?
— Не ручаюсь, дорогая. Жаль, что мы не могли пригласить за стол этого адвоката. Но всему есть предел.
— Безусловно.
— Помните, что сказал Харри Майлдмей, когда какое-то нахальное ничтожество предложило ему воспользоваться его каретой? «Очень любезно с вашей стороны, сэр, но где же поместитесь вы? На запятках с одним из лакеев?»
Поскольку Бакстоун остался с Кэролайн наедине, он позволил себе громко захохотать, едва не заглушив храп Джемми Флетчера.
— Не повезло вам, дорогая, — заметил он, вновь став серьезным. — Будет скверная шутка, если вашего мужа помилуют и выпустят на волю. Впрочем, меня это не касается.
Подойдя к столу, Бакстоун взял свечу, наклонил ее и начал капать воск на волосы спящего Джемми. Кэролайн наблюдала за этим развлечением, все энергичнее обмахиваясь веером.
— Джек!
— Что?
— Вы питаете ко мне хоть какие-то дружеские чувства?
— Дорогая моя! — Бакстоун наморщил лоб. — Разве я не примчался из Аутлэндса, чтобы составить вам компанию?
— Тогда обещаете не насмехаться надо мной, если я сделаю... нелепое признание?
— Насмехаться? Я? — Очевидно, его бы здорово удивило, если бы кто-нибудь усомнился, что он не принадлежит к самым приятным людям на земле.
— Вы обещаете не смеяться и не болтать об этом в «Олмаксе»?[49]
— Пусть сгниют мои кишки, если я это сделаю!
— Этот осужденный... — неуверенно начала Кэролайн, продолжая обмахиваться. — Признаюсь, я нашла его... довольно привлекательным.
Она допустила оплошность. Эмоциональная атмосфера в комнате сразу изменилась. Бакстоун поставил свечу на стол под аккомпанемент храпа Джемми Флетчера.
— Вам нравятся оборванцы? — холодно поинтересовался он.
— Когда я впервые увидела его, он показался мне самым отвратительным существом из всех, каких я когда-либо видела. Но потом я посмотрела ему в глаза и услышала его голос. Конечно, это глупо, но даже вы, Джек, должны были заметить, что он говорит как...
— Как джентльмен?
— Я хотела сказать, как преподаватель в Оксфорде.
Бакстоун игнорировал это замечание.
— Я уже забыл, сколько раз делал вам предложение. — Он зыркнул на Кэролайн маленькими черными глазками. — Но вы мне отказывали.
— Вы славный парень, Джек, и неудивительно, что ваши друзья любят вас. Но мне пришлось отклонить оказанную вами честь.
— Пришлось, дорогая? Выходит, вы предпочитаете...
Кэролайн покраснела.
— Не говорите глупости! Я не имела в виду ничего подобного.
Ее гнев был направлен в основном на себя. Ошеломленная, расстроенная, она должна была излить свои чувства на кого-то другого.
— Боюсь, вы не понимаете, — продолжала она, работая веером, пока ее каштановые локоны не затрепетали. — Вы прибыли из Аутлэндса, от вашего дорогого друга Фредерика Йоркского и его толстой жены. Каким же благородным выглядел его светлость несколько лет назад в роли командующего армией!
Зовусь я Йорк и напиваюсь
Гораздо лучше, чем сражаюсь.[50]
Как насчет скандала, который вынудил его уйти в отставку? Кажется, наш Фредерик оказался чересчур жадным? А его любовница продавала офицерские патенты дешевле, чем их можно было приобрести в лондонском штабе Конно-гвардейского полка с полного одобрения Фредерика? Но когда скандал со временем утих, он вернулся в штаб?
Бакстоун скривил губы:
— Если на то пошло, как насчет ваших любимых поэтов? Например, Джордж Байрон, который только что женился и уже готов развестись после того, как годами спал со своей сводной сестрой. Поэзия, тоже мне! Да я и сам кропал стишки в альбом!
— Вы не такой хороший поэт, как милорд Байрон, — заметила Кэролайн. — Даже из пистолета вы стреляете куда хуже.
Но, как уже упоминалось, человек, надеющийся уязвить Джека Бакстоуна, всегда испытывал горькое разочарование.
— Не стану возражать, дорогая, — с унылой миной согласился он.
— Благодарю вас, Джек.
— Все боятся бросить мне вызов, — констатировал Бакстоун. — Вы бы померли со смеху, увидев моего противника на дуэли.
— Боюсь, у меня не так развито чувство юмора.
— У него дрожит рука, и он так стремится выстрелить первым, что, как только подают сигнал, стреляет почти наугад и промазывает на несколько ярдов. Даже в тире Джо Мэнтона он потеет от напряжения.
Вытянув руку вперед, Бакстоун согнул палец на воображаемом спусковом крючке воображаемого пистолета. Медные пуговицы поблескивали на его голубом сюртуке прямо над головой храпящего пьяного.
— Насчет вашего мужа, дорогая...
— Этот человек мне не муж!
— Как вам будет угодно, прелесть моя. Но если вы угодите в передрягу, то меня это не касается. Вы не можете ожидать...
Бакстоун внезапно умолк. На узкой лестнице послышались шаги. Они ожидали, что это хозяин таверны со счетом, но в дверях появилась физиономия Красноносого.
— Мадам... Сэр... — Надзиратель тяжело дышал. — В тюрьме сейчас переполох, и мне с трудом удалось выбраться, чтобы предупредить вас.
На самом деле его прислал главный надзиратель, но так как сэр Джон Бакстоун дал ему полукрону, покидая Ньюгейт, Красноносый, хотя и задыхался от напряжения, рассчитывал на такую же награду.
— В чем дело? — обернулась к нему Кэролайн.
— Они не собираются вешать Дика Даруэнта, мэм, — пропыхтел надзиратель. — Ни сегодня, ни в другой день.
Бакстоун присвистнул. Кэролайн уставилась на противоположную стену. Веер в ее руках замер.
— В самом деле? — спросила она. — Почему?
— Вроде бы, мэм, Дик оказался пэром. Это истинная правда! Поскольку он джентльмен и убил на дуэли другого джентльмена, теперь его могут судить только в палате лордов!
Пьяный гость вновь смачно всхрапнул.
— Пэр, — пробормотала Кэролайн. — И какой же у него титул?
Бакстоун в гневе сжал кулак. Это произошло впервые.
— Не знаю, мэм, — пожал плечами Красноносый. — Я услышал об этом, так как был в кабинете шерифа, когда меня послали с сообщением к главному надзирателю. — Он повернулся к Бакстоуну: — Что скажете, сэр?
— Я не верю, — коротко отозвался Бакстоун.
— Но, сэр, это истинная правда!
— Я не верю, — тем же скучным тоном повторил Бакстоун. — Убирайтесь отсюда.
— Пожалуйста, успокойтесь, Джек, — вмешалась Кэролайн. — Конечно, этот добрый человек принес скверные новости. И все же я нахожу их не такими уж страшными. По какой-то странной причине, — она прижала пальцы к вискам, — наш Ричард Даруэнт привлекает меня.
Бакстоун сделал резкий жест. Красноносый, наблюдая за ним, понял, что все его надежды на очередную полукрону или какие-либо чаевые превращаются в ничто. Выходит, он зря чуть не задохнулся!
— Прошу прощения, мэм, — отозвался надзиратель, — но Даруэнт думает о вас куда хуже.
Но его слова утонули в шуме толпы.
На обширной квадратной площадке перед Дверью Должников в землю между булыжниками вогнали железные столбы, между ним натянули железные цепи, словно вокруг боксерского ринга. На оцепленном пространстве должны были установить виселицу.
Шесть городских ополченцев, вооруженных мушкетами с примкнутыми штыками, охраняли цепи изнутри. Напуганная лошадь с не менее напуганным седоком, молодым капитаном ополчения, была копытом и пыталась встать на дыбы.
— Никаких штыков без крайней необходимости! — крикнул старший надзиратель.
Этим утром люди безумствовали. И не без оснований. Дохлая кошка, брошенная каким-то шутником в толпу, переходила из рук в руки, взлетая над мятыми мужскими и женскими шляпами.
Хотя газеты еще не вышли, в том числе «Тайме» с подробным отчетом из Ватерлоо лорда Веллингтона и списком убитых и раненых, весть о великой победе уже распространилась по городу.
Это было время экстатической радости, весьма вольного обращения с дамами в толпе, пения «Лиллибулеро», «Британских гренадеров» и «К черту Бони». Зрители на покатых черепичных крышах домов напротив махали руками в такт мелодии.
Старший надзиратель сделал последнее отчаянное усилие:
— Дайте дорогу виселице!
На сей раз его призыв возымел действие.
— Где же виселица? — взревела толпа.
Старший надзиратель повернулся к тощему нервному подчиненному, которого он знал только как Джейми.
— Ну, где же дама? — спросил он.
— Мистер Лэнгли говорит, что виселица готова, сэр. Но нет приказа от шерифа.
Дохлая кошка в очередной раз взлетела в воздух.
— Бони! — крикнул кто-то, и кошка немедленно стала Наполеоном.
Стоящий у окна старший надзиратель достал из жилетного кармана серебряные часы.
— Слава богу, они счастливы! — Оторвав взгляд от часов, он увидел мисс Кэролайн Росс и сэра Джона Бакстоуна в окне верхнего этажа таверны «Рыжая лошадь».
В освещенных окнах таверны виднелся стол, накрытый к завтраку для знати. На белой скатерти сверкало серебро. В продолговатой комнате находились десять-двенадцать человек. Но только мисс Росс и сэр Джон, посетившие прошлой ночью кабинет старшего надзирателя, стояли у окна.
Даже при тишине на улице надзиратель не мог бы слышать, что они говорят. Но их жесты были достаточно красноречивы.
Леди успела сбросить серую накидку с капюшоном, оставшись в белом атласном платье. Она стояла, восторженно протягивая обнаженные руки в сторону улицы.
Склонившись к ней, сэр Джон что-то сказал и засмеялся.
— Да, я почти забыла! — отозвалась леди.
Она стянула кольцо с безымянного пальца левой руки и элегантным жестом бросила его в толпу.
— Мистер Элдридж, сэр! — Старший надзиратель услышал хриплый голос Красноносого. — Шериф шлет вам привет и новые распоряжения.
— Новые распоряжения?
В это время в камере смертников мистер Хьюберт Малберри смотрел сверху вниз на Ричарда Даруэнта и, размахивая руками, рассказывал о великой победе в Бельгии.
— Черт возьми, Дик! — воскликнул он. — Неужели вы не понимаете, что теперь вас не могут повесить?
Даруэнт открыл рот и закрыл его снова.
— Молчите! — Мистер Малберри сделал повелительный жест. — Говорить буду я! Мне всегда приходится говорить. Битва произошла 18 июня, в воскресенье. Вы следите за моими словами? Никаких замечаний! Да или нет?
Даруэнт кивнул.
— Возможно, вы слышали, Дик, что двое наших ребят пытались той ночью подать сигнал на побережье Кента? И что кто-то умер от сердечного приступа, когда сообщение не смогли толком разобрать?
Даруэнт покачал головой. Но Кэролайн Росс, поднимающая бокал шампанского над холодным окороком в «Рыжей лошади», могла бы подтвердить, что это правда.
— Этот кто-то, — продолжал Малберри, — был ваш дядя.
Даруэнт хотел сказать: «Очень сожалею», но слова застряли у него в горле.
— Вас интересует, где был прошлой ночью старый Берт Малберри, воспитывавшийся в приюте и зубривший латынь так старательно, как жук ползет по мокрой стене? Так вот, я был в редакции «Тайме», подкупая своего друга с целью получить список убитых и раненых.
Бросив белую шляпу в стенную нишу, откуда она сразу же свалилась на пол, мистер Малберри достал из кармана сюртука сложенный вдвое лист бумаги, раскрыл его и прочитал:
— "Капитан виконт Грей, 1-й гвардейский пехотный полк. Убит. — Он говорил так, словно рубил слова, как мясник рубит тушу. — Прапорщик лорд Джордж Мерсер, 95-й стрелковый полк. Убит". — Он скомкал бумагу. — Оба ваших кузена мертвы.
— Они были лучшими людьми, чем я.
— Никогда не говорите так ни о ком. Если человек играет честно, он попадает в передрягу. Как вы. Вас должно заботить, как данное обстоятельство отразится на вашем приговоре.
— Ну?
— Когда вас судили и приговорили? Какого числа?
— 19 июня. Вы должны это знать.
Мистер Малберри присел перед ним на корточки и ухмыльнулся:
— Дик, этот процесс был незаконным.
— Почему?
— Черт возьми, потому что 19-го вы уже были маркизом Даруэнтом! А пэр королевства может быть судим за убийство только палатой лордов!
Вновь воцарилось молчание. Мистер Малберри первым нарушил его:
— А когда они будут вас судить, то все, от самого мелкого барона до герцога, заявят: «Не виновен, ваша честь!» Вас не только оправдают, но и поздравят от души. Догадываетесь почему?
Даруэнт вспомнил замечание преподобного Хораса Коттона.
— Палата лордов, — пробормотал он, — дерется когтями и зубами за привилегию дуэлей...
— Верно!
— Но ведь никакой дуэли не было! — воскликнул Даруэнт. — Фрэнка Орфорда убили!
— А кто об этом знает, кроме вас и меня? Мы не можем изменить линию защиты, да и нам это ни к чему. Я добьюсь вашего оправдания.
Хлопнув себя по бедру и едва не опрокинувшись на спину, мистер Малберри выпрямился. Его мясистое одутловатое лицо с маленькими проницательными глазками вновь стало серьезным. Вынув из кармана табакерку, он задумчиво постучал пальцем по крышке.
— Не беспокойтесь, Дик.
— Почему вы так говорите?
— Думаете, я не вижу, как вы смотрите на дверь? Не бойтесь! Никто не придет вести вас на виселицу. Кто бы, кроме меня, осмелился поднять верховного судью милорда Элленборо с постели в два часа ночи? Он тут же написал приказ, который уже получил шериф Ньюгейта. Сегодня я опять обращусь к верховному судье с просьбой о передаче вашего обвинительного акта лорду, председателю суда пэров. А тем временем нужно попросить кого-нибудь сбить с вас цепи.
— То есть как?
— Дик, Дик! — Мистер Малберри взял солидную понюшку табаку. Лишь небольшая часть ее достигла носа, остальное высыпалось на галстук и жилет в желтую полоску. — Неужели вы не слышали, что можете жить в государственном секторе Ньюгейта с такими же удобствами, как в отеле «Кларендон»?
— Быть не может!
— Еще как может! В отдельной комнате, с лакеем, с пищей из столовой. Уэстон, портной самого регента, будет кроить ваши костюмы. К тому же... — мистер Малберри скривил толстые губы, — вы наверняка не возражали бы ежедневно принимать ванну?
— Конечно!
— Эта новая мода мне не слишком нравится. Но в любом случае вы сможете вести такую жизнь до суда. Когда есть деньги, возможно все — даже в Ньюгейте.
— Разве у меня есть деньги?
— Разве! Клянусь зубами Бони! Что бы вы сказали о сотне тысяч в год? Бодритесь, Дик! Не вешайте нос!
— Простите. Я просто...
— У вас столько денег, — мистер Малберри взял очередную понюшку, — что я завидую вам почти до неприязни... Стоп! Я не это имел в виду. Хоть я и мальчишка из приюта, но умею уважать старинное и благородное имя, если оно в самом деле таково.
Мистер Малберри слыл ревностным якобитом[45], хотя эта тема была мертва уже лет шестьдесят. Его взгляды на Ганноверскую династию[46] ныне свободно (хотя и с противоположных позиций) выражали многие республиканцы. Даже к старому королю Георгу III, безумному, глухому и почти слепому, он не питал сочувствия.
— Почти пятьсот лет тому назад ваше знамя развевалось на Святой земле рядом со знаменем самого Ричарда Львиное Сердце[47]. — Еще одна понюшка разлетелась в разные стороны. — Что значит в сравнении с этим паршивый Ганновер?
— Я только...
— Встаньте, молодой человек! — рявкнул Малберри. — Какая женщина захочет иметь дело с таким слабаком? Встаньте!
Даруэнт повиновался.
— Мир лежит у ваших ног, приятель. Так что больше никакой болтовни о честной игре. Есть какая-нибудь особа, которой вы хотите помочь?
— Долли! Где Долли?
Мистер Малберри колебался, постукивая по крышке табакерки.
— Мисс Спенсер нет в театре, как я уже говорил вам сотню раз. В старой квартире ее тоже нет. Но теперь вам не составит труда найти ее и оказать щедрую помощь. А может быть, есть человек, который дурно с вами обошелся? Которого вы ненавидите душой и сердцем?
Выражение лица Даруэнта изменилось. В эту минуту в дверном проеме появился преподобный Хорас Коттон, с сияющим от радости лицом по поводу отмены казни. Услышав скрипучий голос адвоката, священник застыл как вкопанный.
— Тогда отомстите ему, — вещал мистер Малберри, — и не помышляйте о милосердии!
Часы церкви Гроба Господня начали бить пять утра. Гулкие удары разносились по всей Ньюгейтской тюрьме, по Олд-Бейли за ее главными воротами и четко слышались в длинной комнате на верхнем этаже таверны «Рыжая лошадь».
Кэролайн Росс и Джек Бакстоун стояли у окна, глядя на опустевшую улицу.
Толпа быстро рассосалась. Остались только ополченцы, отомкнувшие штыки от мушкетов по приказу капитана.
Улица была усеяна апельсиновыми корками и пустыми бутылками, среди которых валялись дохлая кошка, обрывки женской одежды, мужской башмак и остатки пищи. Несколько минут назад надзиратель выкрикнул несколько слов из сторожки над главными воротами, и люди начали расходиться по двое и по трое.
— Они слишком рады поражению Бони, чтобы устраивать беспорядки, — проворчал Джек Бакстоун. — Жаль! Могла бы выйти славная забава.
— Но что сказал этот человек? — допытывалась Кэролайн.
— Не могу вам ответить, дорогая, я не слышал. Хотя к чему притворяться, будто вы не поняли? Ваш муж...
— Ш-ш!
Но, обернувшись, Кэролайн поняла, что ее никто не мог услышать. Гости — мужчины с проклятиями, а женщины с разочарованными вздохами — уже спускались вниз. Стулья с тростниковыми сиденьями были отодвинуты от длинного стола, являющего собой хаотическое нагромождение стекла и фарфора, где догорали свечи в лучших оловянных подсвечниках хозяина таверны.
Единственный оставшийся гость, мистер Джемми Флетчер, лежал мертвецки пьяным поперек стола лицом вниз. Его волосы были растрепаны, а парчовая треуголка — деталь вечернего туалета, столь часто носимая под мышкой, что ее называли chapeau de bras[48], — покоилась на жирном блюде. Храп молодого мистера Флетчера гулко звучал в утренней тишине.
— Дело в том, дорогая, — хладнокровно сообщил Бакстоун, — что ваш супруг получит... как это называется... отсрочку.
В голубых глазах Кэролайн мелькнуло беспокойство. Кэролайн раскрыла веер и начала им обмахиваться, хотя в комнате было прохладно.
— Но ведь его все равно повесят, не так ли?
— Не ручаюсь, дорогая. Жаль, что мы не могли пригласить за стол этого адвоката. Но всему есть предел.
— Безусловно.
— Помните, что сказал Харри Майлдмей, когда какое-то нахальное ничтожество предложило ему воспользоваться его каретой? «Очень любезно с вашей стороны, сэр, но где же поместитесь вы? На запятках с одним из лакеев?»
Поскольку Бакстоун остался с Кэролайн наедине, он позволил себе громко захохотать, едва не заглушив храп Джемми Флетчера.
— Не повезло вам, дорогая, — заметил он, вновь став серьезным. — Будет скверная шутка, если вашего мужа помилуют и выпустят на волю. Впрочем, меня это не касается.
Подойдя к столу, Бакстоун взял свечу, наклонил ее и начал капать воск на волосы спящего Джемми. Кэролайн наблюдала за этим развлечением, все энергичнее обмахиваясь веером.
— Джек!
— Что?
— Вы питаете ко мне хоть какие-то дружеские чувства?
— Дорогая моя! — Бакстоун наморщил лоб. — Разве я не примчался из Аутлэндса, чтобы составить вам компанию?
— Тогда обещаете не насмехаться надо мной, если я сделаю... нелепое признание?
— Насмехаться? Я? — Очевидно, его бы здорово удивило, если бы кто-нибудь усомнился, что он не принадлежит к самым приятным людям на земле.
— Вы обещаете не смеяться и не болтать об этом в «Олмаксе»?[49]
— Пусть сгниют мои кишки, если я это сделаю!
— Этот осужденный... — неуверенно начала Кэролайн, продолжая обмахиваться. — Признаюсь, я нашла его... довольно привлекательным.
Она допустила оплошность. Эмоциональная атмосфера в комнате сразу изменилась. Бакстоун поставил свечу на стол под аккомпанемент храпа Джемми Флетчера.
— Вам нравятся оборванцы? — холодно поинтересовался он.
— Когда я впервые увидела его, он показался мне самым отвратительным существом из всех, каких я когда-либо видела. Но потом я посмотрела ему в глаза и услышала его голос. Конечно, это глупо, но даже вы, Джек, должны были заметить, что он говорит как...
— Как джентльмен?
— Я хотела сказать, как преподаватель в Оксфорде.
Бакстоун игнорировал это замечание.
— Я уже забыл, сколько раз делал вам предложение. — Он зыркнул на Кэролайн маленькими черными глазками. — Но вы мне отказывали.
— Вы славный парень, Джек, и неудивительно, что ваши друзья любят вас. Но мне пришлось отклонить оказанную вами честь.
— Пришлось, дорогая? Выходит, вы предпочитаете...
Кэролайн покраснела.
— Не говорите глупости! Я не имела в виду ничего подобного.
Ее гнев был направлен в основном на себя. Ошеломленная, расстроенная, она должна была излить свои чувства на кого-то другого.
— Боюсь, вы не понимаете, — продолжала она, работая веером, пока ее каштановые локоны не затрепетали. — Вы прибыли из Аутлэндса, от вашего дорогого друга Фредерика Йоркского и его толстой жены. Каким же благородным выглядел его светлость несколько лет назад в роли командующего армией!
Зовусь я Йорк и напиваюсь
Гораздо лучше, чем сражаюсь.[50]
Как насчет скандала, который вынудил его уйти в отставку? Кажется, наш Фредерик оказался чересчур жадным? А его любовница продавала офицерские патенты дешевле, чем их можно было приобрести в лондонском штабе Конно-гвардейского полка с полного одобрения Фредерика? Но когда скандал со временем утих, он вернулся в штаб?
Бакстоун скривил губы:
— Если на то пошло, как насчет ваших любимых поэтов? Например, Джордж Байрон, который только что женился и уже готов развестись после того, как годами спал со своей сводной сестрой. Поэзия, тоже мне! Да я и сам кропал стишки в альбом!
— Вы не такой хороший поэт, как милорд Байрон, — заметила Кэролайн. — Даже из пистолета вы стреляете куда хуже.
Но, как уже упоминалось, человек, надеющийся уязвить Джека Бакстоуна, всегда испытывал горькое разочарование.
— Не стану возражать, дорогая, — с унылой миной согласился он.
— Благодарю вас, Джек.
— Все боятся бросить мне вызов, — констатировал Бакстоун. — Вы бы померли со смеху, увидев моего противника на дуэли.
— Боюсь, у меня не так развито чувство юмора.
— У него дрожит рука, и он так стремится выстрелить первым, что, как только подают сигнал, стреляет почти наугад и промазывает на несколько ярдов. Даже в тире Джо Мэнтона он потеет от напряжения.
Вытянув руку вперед, Бакстоун согнул палец на воображаемом спусковом крючке воображаемого пистолета. Медные пуговицы поблескивали на его голубом сюртуке прямо над головой храпящего пьяного.
— Насчет вашего мужа, дорогая...
— Этот человек мне не муж!
— Как вам будет угодно, прелесть моя. Но если вы угодите в передрягу, то меня это не касается. Вы не можете ожидать...
Бакстоун внезапно умолк. На узкой лестнице послышались шаги. Они ожидали, что это хозяин таверны со счетом, но в дверях появилась физиономия Красноносого.
— Мадам... Сэр... — Надзиратель тяжело дышал. — В тюрьме сейчас переполох, и мне с трудом удалось выбраться, чтобы предупредить вас.
На самом деле его прислал главный надзиратель, но так как сэр Джон Бакстоун дал ему полукрону, покидая Ньюгейт, Красноносый, хотя и задыхался от напряжения, рассчитывал на такую же награду.
— В чем дело? — обернулась к нему Кэролайн.
— Они не собираются вешать Дика Даруэнта, мэм, — пропыхтел надзиратель. — Ни сегодня, ни в другой день.
Бакстоун присвистнул. Кэролайн уставилась на противоположную стену. Веер в ее руках замер.
— В самом деле? — спросила она. — Почему?
— Вроде бы, мэм, Дик оказался пэром. Это истинная правда! Поскольку он джентльмен и убил на дуэли другого джентльмена, теперь его могут судить только в палате лордов!
Пьяный гость вновь смачно всхрапнул.
— Пэр, — пробормотала Кэролайн. — И какой же у него титул?
Бакстоун в гневе сжал кулак. Это произошло впервые.
— Не знаю, мэм, — пожал плечами Красноносый. — Я услышал об этом, так как был в кабинете шерифа, когда меня послали с сообщением к главному надзирателю. — Он повернулся к Бакстоуну: — Что скажете, сэр?
— Я не верю, — коротко отозвался Бакстоун.
— Но, сэр, это истинная правда!
— Я не верю, — тем же скучным тоном повторил Бакстоун. — Убирайтесь отсюда.
— Пожалуйста, успокойтесь, Джек, — вмешалась Кэролайн. — Конечно, этот добрый человек принес скверные новости. И все же я нахожу их не такими уж страшными. По какой-то странной причине, — она прижала пальцы к вискам, — наш Ричард Даруэнт привлекает меня.
Бакстоун сделал резкий жест. Красноносый, наблюдая за ним, понял, что все его надежды на очередную полукрону или какие-либо чаевые превращаются в ничто. Выходит, он зря чуть не задохнулся!
— Прошу прощения, мэм, — отозвался надзиратель, — но Даруэнт думает о вас куда хуже.