Карр Филиппа. Чудо в аббатстве

   — Не за себя — за других.
   — Она вполне удовлетворена.
   — Ее легко удовлетворить.
   — С удовольствием скажу, она никогда не была удовлетворена более, чем сейчас.
   — Что же, тогда у тебя не жизнь, а сплошные удовольствия.
   — Конечно, например, сейчас я с удовольствием разговариваю с тобой.
   — А мне это не доставляет радости, — резко ответила я.
   — Мне жаль, что я взял то, что должно было принадлежать тебе.
   — Ты лжешь. Ты счастлив, получив то, что всегда хотел.
   — Я не получил всего, что хотел.
   — Разве? Всего лишь прекрасный дом и хорошие земли. И тебе все еще мало…
   — Я слышал, что ты хочешь уехать к кузине.
   — Не говори мне, что ты намерен запретить мне это.
   — У меня и в мыслях этого нет.
   — Я рада, потому что это было бы бесполезно.
   — Давай будем друзьями, Дамаск. Я хочу сказать тебе, что, сколько бы ты ни пожелала здесь оставаться, тебе всегда рады.
   — Весьма милостивый поступок разрешить мне остаться гостем в собственном доме.
   — Ты же знаешь, что дом принадлежит мне.
   — Я знаю, что ты отобрал его у нас.
   — Он был мне пожалован.
   — А ты можешь мне сказать, за какие заслуги? Это вопрос, над которым я уже давно размышляю.
   — Ты же можешь догадаться! Я здесь долго жил, и у меня достаточно связей. Я согласился жениться на вдове предыдущего хозяина, что значительно облегчало трудное положение семьи. Вполне приемлемое решение.
   — Только для тебя. — Я повернулась и ушла.
 
   Руперт попросил меня встретиться с ним в орешнике. Раньше это было моим любимым местом, но в нем находился домик, в котором отец прятал Эймоса Кармена, и теперь оно слишком болезненно напоминало о случившемся.
   Руперт взял меня за руку:
   — Дамаск, у меня серьезный разговор к тебе.
   — Да, Руперт.
   — Я уезжаю. Лорд Ремус, по просьбе Кейт, предложил мне ферму. Я стану управляющим, и скоро она станет моей.
   — Ее брак оказался благом не только для нее, но и для тебя.
   — Дамаск, ты ожесточилась.
   — Обстоятельства меняют нас.
   — Вспомни, в жизни есть много хорошего.
   — Только не для меня.
   — Конечно, сейчас тебе тяжело, но так будет не всегда. Мир, который мы знали, рухнул. Мы должны строить новую жизнь.
   — У тебя это отлично получится на твоей новой ферме. Ты уедешь отсюда и забудешь нас.
   — Это правда, Дамаск, я встречу новых людей. Я знаю, повседневные дела оттесняют воспоминания о прошлом, но я никогда не смогу забыть тебя.
   — Это легко сказать.
   — Я любил твоего отца, Дамаск, и люблю тебя.
   — Я была его дочерью. Ты думаешь, твою любовь можно сравнить с моей?
   — Все равно это была любовь. Я сжала его руку:
   — Я никогда не забуду, как ты рисковал, пытаясь выкрасть для меня его голову. — Слезы потекли по моим щекам, Руперт привлек меня к себе и нежно поцеловал.
   И вдруг я поняла, что если я не смогу испытать с Рупертом большого чувства, о котором мечтала, то, по крайней мере, смогу найти утешение и поддержку и уеду из этого дома. Для меня много значило то, что я не буду видеть мою мать и Саймона Кейсмана вместе. Покинуть этот дом… я никогда не думала об этом. Я мечтала, что состарюсь в нем, а мои дети будут играть в саду, в котором играла я сама. И мой отец будет радоваться внукам. Эта фантазия никогда не станет реальностью. А Руперт предлагал мне утешение. Он советовал забыть мое горе и начать новую жизнь.
   — Ферма недалеко отсюда, — сказал он. — Между этими землями и владением Ремуса, недалеко от Хэмптона. Я буду жить рядом с тобой и Кейт Мы можем часто встречаться… если ты не примешь моего предложения. Но я надеюсь, что ты уедешь со мной, Дамаск, и я смогу заботиться о тебе.
   — Руперт, — взволнованно ответила я, — ты прекрасный человек. Как бы я хотела полюбить тебя, как должна любить мужа.
   — Это придет, Дамаск. Со временем это придет. Я покачала головой.
   — А если нет? Я обману твои чувства, Руперт.
   — Ты никогда не можешь никого обмануть.
   — Ты не знаешь меня. Иногда мне кажется, что я и сама не знаю себя. Уехать отсюда… О, Руперт, я никогда об этом не думала. Я ведь часто хожу на могилу отца…
   — Я знаю, и меня тревожит, что ты бродишь по земле Аббатства одна.
   — Ты боишься, что там меня подстерегает беда?
   — Я боюсь негодяев, которые могут подстерегать тебя там.
   — Монахов, возвращающихся в свой старый дом, или призраков?
   — Мне тревожно за тебя, Дамаск, давай похороним останки твоего отца в другом месте. Возьмем их с собой. Мы можем сделать святилище в нашем новом доме, и тогда они постоянно будут с тобой. А потом ты построишь для них гробницу.
   — О, Руперт, с тех пор, как умер отец, ты понимаешь меня как никто другой…
   — Тогда уезжай со мной, Дамаск. Уходи из этого дома, который стал тебе чужим, от людей, которые противны тебе.
   Казалось, я так и должна была поступить, но я колебалась. Неужели жизнь — всегда компромисс? Я подумала о Кейт, вышедшей замуж за лорда Ремуса ради тех благ, которые он ей дал. Лорд Ремус дал Кейт драгоценности, богатство, место при дворе, и я презирала ее за меркантильность. Но если я соглашусь на предложение Руперта, значит, и я поступлю так же.
   — Я не уверена, Руперт, я не знаю, как поступить. Дай мне немного подумать.
   Он нежно взял меня за руку. Я знала, как он терпелив, и почувствовала его радость.
   — Подумай. Ты же знаешь, я не хочу, чтобы ты делала то, что тебе противно. Помни и о том, что это было и желание твоего отца.
   Я помнила об этом, и это тяжелым грузом лежало на мне.
   В ту ночь в своей комнате я думала о том, что, наверное выйду замуж за Руперта. Мне было стыдно, что когда-то я думала, что он сватается из-за приданого. Я не правильно судила о нем.
   Теперь я не была завидной невестой, а он все еще хотел жениться на мне.
   Эта мысль заставила почувствовать к нему нежность.
 
   И все же я не могла решиться. Я была в саду, размышляя о будущем, когда появился Саймон Кейсман.
   Он сел рядом:
   — Клянусь, короткие волосы тебе к лицу. Ты стала даже красивее, чем тогда, когда они были у тебя ниже пояса.
   — Я никогда не блистала красотой и не считала свои волосы украшением.
   — Твое остроумие всегда забавляло меня.
   — Я рада, что тебя можно так легко позабавить. Это благословение в этом печальном мире.
   — Ах, перестань, падчерица. Надеюсь, ты не впала в меланхолию?
   — Учитывая, сколько выпало на мою долю в этом году, конечно, нет.
   — Я бы хотел видеть тебя счастливой.
   — Единственное, что может сделать меня счастливой, — это увидеть, как в сад входит отец, живой и невредимый, довольный и недосягаемый для предателей.
   — Никто из нас не защищен от предателей, Дамаск.
   Мы должны помнить, что живем на жерле вулкана. В любой момент может начаться извержение и разрушить все. Если мы умны, мы берем то, что можем, и делаем все, чтобы радоваться, пока можем.
   — Я вижу, ты претворишь в жизнь свои слова. Радуешься тому, что отобрал.
   — Я бы с радостью поделился с тобой. — Саймон придвинулся ко мне, я в смятении отодвинулась.
   — Глупая Дамаск, ты была бы здесь полновластной хозяйкой.
   — Отец хотел, чтобы поместье принадлежало мне.
   — Да, он желал видеть тебя хозяйкой. Ты сглупила. Настанет день, и ты поймешь свою ошибку. Я стану очень богатым человеком, Дамаск.
   — Ты уже наметил новые земли для покупки? Он сделал вид, что не понял смысл вопроса, и продолжал, словно говоря сам с собой:
   — Аббатство разрушается, и на это нельзя равнодушно смотреть. Вообрази, что можно там сделать. Богатые земли. Они не всегда будут пропадать зря. Аббатство будет кому-нибудь пожаловано, и этот человек возделает землю и, наверное, построит красивый дом. Материала достаточно, чтобы построить замок.
   — Замок Кейсмана! — насмешливо сказала я. — Это звучит грандиознее, чем двор Кейсмана.
   — Хорошая идея, Дамаск. Замок Кейсмана!
   — Конечно, ведь ты тщеславен. Тебе мал двор, тебе нужен еще и замок.
   — Мои планы обширны, Дамаск.
   — Но ты не сможешь осуществить их все. Его глаза загорелись.
   — Об этом можно будет судить только в самом конце, — сказал он.
   И в этот момент я испугалась и подумала: «Я должна уехать. Здесь небезопасно. Лучше я выйду замуж за Руперта. Это единственное спасение».
   Выйти замуж ради безопасности, с надеждой забыть? Я была такая же меркантильная, как Кейт.
   — Ты получил этот дом благодаря услуге влиятельному лицу. И, несомненно, ищешь способ оказать новую, наградой за которую могло бы быть Аббатство со всеми прилегающими к нему землями.
   Саймон посмотрел на меня и рассмеялся. Но я знала, что облекла в слова то, что он вынашивал в своей душе.
   Я поднялась:
   — Ты очень честолюбивый человек.
   — Честолюбивые люди часто получают то, что хотят.
   — Никто не может достигнуть невозможного, — резко бросила я и поспешила прочь.
 
   В тот вечер меня неудержимо потянуло на могилу отца. Я дождалась, когда все уснут, и осторожно вышла из дома. Ярко светила луна, освещая все вокруг таинственным холодным светом.
   Я проскользнула через скрытую плющом дверь, поспешила через лужайку и на несколько секунд остановилась взглянуть на серые стены Аббатства. Внезапно раздался крик совы. Я перевела взгляд на наполовину разрушенную крышу и подумала о Саймоне Кейсмане, мечтающем завладеть монастырем.
   Я направилась к кладбищу. Пройдя между надгробиями, я преклонила колени перед могилой, где покоилась голова отца. Розмарин пышно разросся. Я отломила маленькую веточку и спрятала в платье.
   — Мне не нужен розмарин, чтобы помнить о тебе, дорогой отец, — прошептала я и продолжала:
   — Просто дай мне силы жить без тебя. Скажи, что мне делать дальше?
   Я огляделась вокруг, словно ожидала увидеть отца, так велика была моя уверенность, что он рядом.
   Невыносимо было жить в доме, принадлежащем теперь человеку, которому я не доверяла. Кейт обрадовалась бы моему приезду, но я знала, что она начнет меня сватать, а я этого не хотела. Если бы мне нужен был муж, я бы вышла за Руперта, который мне нравился и на которого я могла положиться. Потом мои мысли, как всегда, обратились к Бруно, и на меня с новой силой нахлынуло желание узнать, было ли признание Кезаи вырвано у нее под пыткой. Я представляла ее привязанной к кровати и этого дьявола, Ролфа Уивера, склонившегося над ней. Она, наверное, просто повторила слова, которые он заставил ее сказать. Монах же подтвердил ее слова тоже под пыткой. Как можно с уверенностью говорить, что их слова правда, если им угрожали невыносимой мукой, пока они не признаются в том, что от них требуют палачи? Скольких же людей в этот момент вздергивают на дыбу в мрачной серой крепости у реки? Скольких пытают тисками для больших пальцев и «Дочерью мусорщика», ужасным приспособлением в форме тела женщины, которое, как я слышала, покрыто изнутри железными шипами? Когда человека заключали в ее объятия, острые зубцы пронзали его тело.
   Мы жили в жестокие времена. Саймон Кейсман был прав в одном: мы должны радоваться, чему можем и пока можем.
   Я решила, что это дух отца успокоил меня. Я поднялась с колен и пошла к выходу, умиротворенная, не чувствуя никакого страха, что всегда поражало меня.
   Я уже дошла до выхода с кладбища и уже было видно Аббатство, когда заметила монаха, как бы скользящего над травой. Может быть, это был дух монаха, который не мог успокоиться и вставал из могилы, чтобы еще раз взглянуть на место трагедии?
   Я стояла не шевелясь. Странно, но я почти не испугалась. Много лет тому назад Кейт пугала меня, придумывая страшные истории о мертвецах, которые встают из могил, дабы мучить тех, кто причинил им зло. Тогда я лежала в кровати, дрожа от страха, и умоляла ее не рассказывать эти истории, когда стемнеет. Но именно поэтому она рассказывала их ночью. Сейчас же я удивлялась своему спокойствию. Я была не столько напугана, сколько меня одолевало любопытство.
   Фигура направилась к стене Аббатства. Я ожидала, что она исчезнет в ней, но ничего подобного не произошло. Она открыла дверь и вошла внутрь.
   Все было тихо. Потом я услышала, как крикнула сова. Что-то заставило меня пересечь лужайку и подойти к двери, через которую вошел монах. Я толкнула дверь, и она легко отворилась. Холодный влажный воздух встретил меня. Я шагнула было внутрь, но по какой-то непонятной причине сердце мое вдруг сжалось от страха.
   В тот момент я подумала, что сила, которая охраняла меня на кладбище и которая исходила от духа моего отца, не могла следовать за мной за эти серые стены.
   Мне вдруг захотелось убежать. Я бросилась со всех ног к нашей потайной двери в стене.
   И тут страх снова покинул меня, и я спокойно пошла домой. Теперь я могла подтвердить слова фермера и его жены, а также других о загадочных обитателях монастыря.
   В Аббатстве появилось привидение.
 
   Матушка теперь заметно пополнела и, счастливая, готовилась к рождению ребенка. Она украсила колыбель, которая была моей и без надобности пролежала восемнадцать лет. Она протерла и почистила ее. Я видела, как она качает ее, задумчиво глядя перед собой, будто воображала своего будущего ребенка.
   К нам никто не приезжал, поэтому к нам не доходили никакие известия. От Кейт не было известий, потому что она никогда не любила писать письма. Ей приходило в голову взять в руки перо только тогда, когда случалось что-нибудь с ее домочадцами или она чего-нибудь хотела от нас.
   Может быть, я написала бы ей, но не хотела писать о Кейсман-корте, тем более, что жизнь текла тихо.
   Король, говорили, счастлив в браке, королева всюду его сопровождает. Она весела и добродушна, всегда готова помочь каждому, кто просит ее помощи. Более того, она не забывает старых друзей. У нее было доброе сердце, и она прилагала большие усилия, чтобы примирить короля с маленькой Елизаветой, дочерью Анны Болейн, которая приходилась ей кузиной.
   Я не сомневалась, что Кейт знает массу скандальных придворных сплетен, но она была далеко, а поскольку король, наконец-то, счастлив с женой, мы чувствовали себя относительно спокойно.
   О прежних ужасных временах нам напомнила казнь графини Солсбери. Без суда ее обвинили в том, что она поддерживает повстанцев на севере, по крайней мере, сказали, что в этом заключалось ее преступление. Но истинной причиной была ее королевская кровь. Графиня Солсбери была внучкой Георга Плантагенета, герцога Кларенского, брата Эдуарда IV, и поэтому имела больше прав на престол, чем Тюдор, чье право всегда подвергалось сомнению. Графиню считали угрозой, так что этот повод отделаться от нее был слишком хорош, чтобы его упустить. Старая женщина — ей было около семидесяти лет — очень страдала от холода в камере. Молодая королева, жалея ее, передала теплую одежду, чтобы хоть как-то ее поддержать. Но ничто не могло спасти графиню. Ее королевская кровь пролилась, чтобы тиран-король чувствовал себя на троне спокойно.
   Я хорошо помню день ее казни. Стоял май. Почему так много людей должны покидать эту землю, когда она расцветает? Графиня подошла к плахе, но отказалась положить на нее голову. Она объявила толпе, что не считает себя изменницей, и если палачу нужна голова, то пусть он сам добудет ее.
   За волосы палач подтащил графиню к плахе и очень жестоко расправился с ней… сначала отсек топором руки и только потом голову.
   Как хорошо, что я этого не видела. Через несколько дней я услышала, что Аббатство кому-то пожаловано.
   Матушка узнала эту новость от служанки, которая услышала ее от лодочника, остановившегося у нашей пристани. Служанка в это время кормила павлинов.
   Матушка объявила об этом за столом во время обеда, и я никогда не забуду выражения лица Саймона Кейсмана.
   — Это ложь! — закричал он, потеряв самообладание.
   — Да? — спросила матушка, всегда готовая согласиться — Кто тебе сказал об этом? — требовательно спросил Саймон.
   Матушка ответила.
   — Этого не может быть, — произнес он, и я поняла, что он уже вообразил себя хозяином этого места.
   Но слухи оказались правдивыми. В ту же неделю в Аббатство пришли рабочие. Саймон сходил туда поговорить с ними. Вернулся он бледным от ярости.
   Рабочие получили приказ починить крышу и расчистить место.
   Они не знали, кому передано Аббатство, просто они получили приказ подготовить его к въезду владельца.

ХОЗЯИН АББАТСТВА

   Стояла июньская жара. Я никогда не видела, чтобы над клевером трудилось столько пчел. Кромки полей покраснели от зацветшего орешника — очного цвета. Внизу у реки обильно зацвела крапива. Скоро моя мать начнет собирать ее для своих снадобий. Мне кажется, она была счастлива. Меня удивляло, что она так скоро оправилась после смерти отца. Возможно, причиной было то, что в ней уже теплилась новая жизнь. Но сама я отдалилась от нее в это время, хотя и раньше мы не были близки по-настоящему.
   Я думала о том, что скоро начнут косить сено и что Руперт в последний раз будет руководить сенокосом. После уборки урожая он покинет нас, и мне надо будет принять решение, уйти с ним или нет. Работники были обеспокоены. Они доверяли Руперту и полагались на него. Я размышляла о том, что заставляет людей лучше работать, — страх или любовь. Потом стала вспоминать сенокос в добрые старые времена, когда король еще не испортил отношений с Римом. Тогда мы не думали о том, что дела государства могут повлиять на наше благополучие. Обычно на работу в поле созывали всех, потому что ужасно боялись, что погода изменится раньше, чем весь урожай будет убран. Обычно к ним присоединялся отец, и мы с матерью ходили в поле и носили работникам еду, чтобы сберечь их время.
   Я уже почти решила уехать с Рупертом, потому что стало ясно, что не смогу оставаться в доме Саймона Кейсмана. Кейт писала мне, убеждая приехать в замок Ремуса, и я думала, что, вероятно, следует съездить к ней, чтобы обсудить, что делать дальше. Она убеждала меня выйти замуж за Руперта. Она думала, что со временем я пойму разумность такого решения. Еще недавно Кейт строила планы, как удачно выдать меня замуж, но теперь это было маловероятным, потому что у меня уже не было приданого. Но мне не было до этого никакого дела.
   Стояли сумерки — конец чудесного летнего дня. Приближалась ночь тихая и спокойная, исчез даже легкий дневной ветерок.
   Я сидела у окна, когда ко мне подошла служанка. Она посмотрела на меня и сказала:
   — У меня к вам поручение, госпожа Дамаск. Один джентльмен хотел бы поговорить с вами.
   — Кто он?
   — Я не знаю, госпожа. Он велел передать вам, что если вы придете к скрытой плющом двери, то найдете его и узнаете, кто меня послал.
   Мне с трудом удалось скрыть волнение. Кто, кроме Бруно, мог передать это послание? Кто еще знал о замаскированной плющом двери?
   Как можно спокойнее я ответила:
   — Спасибо, Дженнет. — И как только она ушла, побежала в свою комнату, сменила платье и привела в порядок прическу. Я взяла плащ, завернулась в него и поспешила к двери в стене Аббатства.
   Бруно ждал меня там. Его глаза светились торжеством, он был рад моему приходу. Он взял мои руки и поцеловал их. Он казался не таким, как обычно.
   — Так ты вернулся! — воскликнула я.
   — Ты довольна?
   — Мне нет нужды говорить то, что ты знаешь и так.
   — Ты изменилась. Я знал, что ты будешь рада увидеть меня, Дамаск.
   — Да, — ответила я, потому что это было правдой. В этот момент я была счастливее из-за того, что он вернулся. — Что случилось? Где ты был? Почему ты покинул нас так таинственно?
   — Это было необходимо, — ответил он.
   — Уехал… ничего не объяснив?
   — Да, — сказал он. — И пока меня не было, ты потеряла отца.
   — Это было ужасно, Бруно.
   — Я знаю. Но теперь я вернулся. Я заставлю тебя забыть о горе. Теперь, когда я здесь, ты будешь счастлива.
   Он крепко держал мою руку в своей. Другой рукой он открыл дверь, и мы вошли на землю Аббатства.
   Я отпрянула назад.
   — Это не принадлежит нам, Бруно.
   — Я знаю.
   — Мы нарушаем границы чужих владений.
   — Ты делала это прежде много раз.
   — Верно.
   — Не бойся. Я рядом с тобой. Монахи всегда верили, что я стану их аббатом.
   — Нас постигли ужасные несчастья.
   — Может быть, так было угодно судьбе. Для всех нас это было время испытаний!
   — Я хочу о многом спросить тебя. Где ты был? Ты вернулся, чтобы остаться? Где ты живешь? У нас теперь все изменилось. Наш дом принадлежит Саймону Кейсману.
   Он обернулся ко мне и, нежно улыбаясь, коснулся моего лица:
   — Я все это знаю, Дамаск. Я знаю все.
   — Ты знаешь, кто владелец Аббатства?
   — Да, — ответил он. — Я знаю и это.
   — Я уверена, это какой-нибудь знатный богач. Но, может быть, лучше уж так, чем оно и дальше будет разрушаться.
   — Лучше уж так, — произнес Бруно.
   — Куда ты меня ведешь?
   — В Аббатство.
   — Говорят, что там живут привидения. Люди видели призрак монаха. Я сама видела его.
   — Ты, Дамаск.
   — Да. Когда приходила на могилу отца. — Я рассказала ему о том, как Руперт принес мне голову отца и как мы ее похоронили.
   — Вы с Рупертом помолвлены? — быстро спросил Бруно.
   — Нет, но, возможно, это скоро произойдет.
   — Ты не любишь Руперта.
   — Нет, я люблю Руперта.
   — Как мужа?
   — Нет, но я думаю, что мы нужны друг другу.
   — Ты не боишься пойти со мной в Аббатство? Я колебалась, а он продолжил:
   — Ты помнишь, что вы с Кейт однажды уже входили в него.
   — Тогда я очень испугалась.
   — Потому что знала, что поступаешь не правильно. Тебе не следовало входить в святую часовню. Тебе не следовало смотреть на Мадонну в драгоценностях. Но статуя исчезла, и святая часовня пуста.
   — Мне страшно войти туда и теперь, Бруно. Он сжал мою руку:
   — Ты же не думаешь, что с тобой может случиться несчастье, когда я рядом?
   Мы приближались к серым стенам Аббатства, и я не ответила.
   Он неожиданно обернулся, и в лунном свете я увидела, что лицо его сурово.
   — Дамаск, — спросил Бруно, — ты веришь, что я не такой, как другие?
   — Но… — в ушах моих вновь зазвучал голос Кезаи:
   «Он угрожал мне, и я сказала ему то, чего не следовало говорить никогда… Я ждала ребенка от монаха…»
   — Я хочу, чтобы ты знала правду, — продолжал Бруно. — Для меня это важно. Эта женщина, Кезая, сказала не правду. Лгал и монах. Люди лгут под пыткой. Мир полон лжи, но мы не должны винить солгавших, потому что их вынудили сказать не правду. Плоть слаба. Пытка превратила в обманщиков многих великих людей, клявшихся говорить только правду. Я появился на свет не так, как они уверяли тебя. Мне открылась эта истина, Дамаск. А если ты будешь со мною, то тоже должна знать ее. Ты должна верить этому. Ты должна верить в меня.
   В лунном свете он выглядел незнакомым и прекрасным, не таким, как люди, которых я когда-либо знала, и я любила его. Поэтому я робко сказала, как, должно быть, сказала бы моя мать Саймону Кейсману:
   — Я верю тебе, Бруно.
   — Так ты не боишься пойти со мной?
   — С тобой не боюсь.
   Он толкнул дверь, в которую, я видела, вошел призрак, и мы очутились в безмолвии Аббатства.
   После теплого воздуха снаружи меня обдало холодом, и я задрожала. Холод шел от каменных плит, которыми был вымощен двор.
   — Не робей, я рядом, — сказал Бруно.
   Однако я не могла забыть возвращения Кезаи после той ужасной ночи в трактире с Ролфом Уивером. Я очень хотела поверить в то, в чем желал меня уверить Бруно, но в душе не могла согласиться с тем, что Кезая все выдумала.
   Но Бруно был рядом, и впервые после смерти отца я была счастлива. Я чувствовала, что сегодня он просил меня прийти потому, что хотел сказать мне что-то очень важное.
   Бруно нашел фонарь, зажег его и сказал мне, что хочет показать, где жил аббат. Это был странный, жуткий путь, мне все время казалось, что мы встретимся с призраком. Бруно показал мне чудесный дом со сводчатым залом и множеством комнат. Было видно, что здесь трудятся рабочие, превращая его в великолепную резиденцию. После жилья аббата Бруно показал мне трапезную — простое каменное строение с мощными котрфорсами, где под крышей с дубовыми стропилами двести лет сиживали монахи.
   Я подумала о том, что очень скоро здесь будет жить человек, которому теперь принадлежит Аббатство, и что Бруно решил взглянуть на все это в последний раз, пока есть такая возможность. Он провел меня по монастырю, сводил в погреба, показал пекарню, где некогда сиживал с братом Клементом. Я напомнила Бруно историю, как он стащил горячие пирожки из печи.
   — Монахам нравилось рассказывать обо мне подобные сказки, — ответил Бруно.
   Этой ночью я увидела то, чего никогда не видела прежде. Я удивлялась, почему он мне все это показывает, и только позже поняла, почему.
   — Ты видишь, — говорил Бруно, — это целый мир, но мир, пришедший в упадок. Почему бы не возродить его снова?
   — Этим, наверное, займется тот, кому теперь все это принадлежит, — сказала я. — Из дома аббата получится прекрасный жилой дом, у нового хозяина здесь будет много работы.
   — Конечно, много, некоторые строения надо привести в порядок. А подо всем этим есть еще лабиринт туннелей и погребов. Но там опасно, и тебе не следует ходить туда.
   Потом он повел меня в церковь. Хотя все ценности были украдены, сама церковь пострадала не очень сильно. Я взглянула на высокую сводчатую крышу, поддерживаемую массивными каменными контрфорсами. Витражи на окнах были целы. На них была представлена история распятия Иисуса. Пробивающийся сквозь ярко-синие и красные стекла лунный свет освещал все призрачным светом.