Карр Филиппа. Чудо в аббатстве

   Кезая появилась в пять часов утра. Кейт увидела, как она, шатаясь, идет по двору и привела ее в мою комнату. Кезая была без туфель и чулок, ее ноги кровоточили; платье было разорвано, на плече я увидела большой синяк. Она казалась пьяной, но от нее не пахло спиртным.
   — Что случилось? — воскликнула я.
   — Она, кажется, помешалась, — сказала Кейт. — Что-то определенно случилось с ней.
   Кезая посмотрела на меня и протянула руку. Я взяла ее. Рука дрожала.
   Я спросила:
   — Кезая, в чем дело? Что случилось? Тебя били. Она промолвила:
   — Госпожа Дамаск. Я грешница. Ворота ада раскрыты для меня.
   — Очнись, Кезая. Что случилось? Почему ты в таком состоянии?
   — Она пришла из Аббатства, — сказала Кейт. — Ты пришла из Аббатства, Кезая. Не пытайся отрицать этого.
   Кезая затрясла головой.
   — Нет. Не из Аббатства, — произнесла она. — Я согрешила… я сотворила что-то ужасное. Я покаялась в том, что должно быть заперто здесь, — она била себя в грудь с таким неистовством, что я подумала: Кезая может сломать себе что-нибудь.
   Я спросила:
   — Ради Бога, Кезая, что ты сделала?
   — Я рассказала им. Я поведала ему, а теперь весь мир будет знать… мою святую тайну. Что они теперь сделают, госпожа Дамаск? Что они сделают теперь, когда они знают?
   — Тебе лучше рассказать нам, что знают они, — приказала Кейт. — И чем скорее, тем лучше.
   Кезая закатила глаза к потолку и разразилась рыданиями.
   Мне казалось, что я попала в какой-то кошмар. Я знала, случилось что-то зловещее. Никогда до этого я не видела беззаботную, чувственную Кезаю в таком состоянии. Если бы она была молодой невинной девушкой, я бы подумала, что ее изнасиловали эти чудовища, нагрянувшие в Аббатство. Но Кезая не невинная девица. Для нее изнасилование — это, скорее, радостное событие.
   Но здесь чувствовалось искреннее безудержное горе. Кезая страдала.
   Стараясь успокоить ее, я попросила:
   — Расскажи нам, Кези. Это поможет. Начни с самого начала и расскажи нам все.
   Она повернулась ко мне, и я обняла ее. Лицо Кезаи исказила гримаса боли, ее большое, слегка располневшее тело дрожало.
   — Я рассказала, — лепетала она, — я рассказала то, о чем никогда нельзя было говорить. Я сделала что-то ужасное. Удивляюсь, почему сам сатана не пришел еще, чтобы забрать меня.
   — Начни с начала, — скомандовала Кейт. — Расскажи нам все. Ты несешь какую-то ерунду.
   — Да, это поможет тебе, Кези, — убеждала я. — Наверно, не так все плохо, как ты думаешь.
   — Это ужасно, госпожа Дамаск, я обречена. Ворота ада распахнулись…
   — Не начинай опять, — нетерпеливо перебила Кейт. — Итак, что случилось? Этот человек послал за тобой, и ты охотно пошла. Ведь мы знаем — ты еле дождалась этого.
   — О, это было еще раньше, госпожа Кейт. Задолго до этой ночи. Это было тогда, когда я нашла дверь в стене. Вот когда это началось.
   Дверь в стене! Мы с Кейт переглянулись.
   — Она была покрыта плющами, и никто не догадывался о ее существовании, но я нашла ее… и я прошла через нее. Я ступила на святую землю. Я должна была знать, что с тех пор я проклята…
   — Не говори ерунды, — резко оборвала ее Кейт. — Если бы там не было двери, ты бы ее не нашла. Тебя нельзя винить за то, что ты открыла ее и вошла. Это так естественно.
   — Но это не все, госпожа. Там я увидела его… он снял свою рясу и ничем не отличался от обычных людей — это был мужчина, и ничего больше. Он возился с растениями, сажал их, он был очень красив, это было сразу видно. Я наблюдала за ним, потом позвала, и, когда он увидел меня, он испугался. Он попросил меня побыстрее уйти. Потом он говорил, что подумал, будто дьявол послал меня для его искушения. Так оно и было. Дьявол искушал нас обоих.
   — Продолжай, — возбужденно воскликнула Кейт, и вдруг я поняла, чем окончится рассказ Кезаи. Я ясно представила себе это. Брат Амброуз и искушающая его, чувственная Кезая.
   — Я смотрела, как он работает, и сказала, что жаль, что такой красивый мужчина пропадает зря, а он только промолвил:» Изыди, сатана «. Но я хитрая, я знала, что надо только подождать. Я ушла, но потом вернулась и увидела, что он ждет меня, а я уже ни о ком, кроме него, не могла думать и знала, что он тоже думает обо мне. Мы легли в высокую траву и делали то, что естественно для большинства мужчин и женщин, но меня очень сильно возбуждало то, что он монах. Думаю, и его тоже. Потом я пришла еще раз, но он не появился, потому что в келье, одетый во власяницу, на коленях молился перед крестом, прося об очищении. Так он говорил мне, но я не слушала. Я была уверена, что он придет и что он хочет этого, как и я. Так оно и продолжалось. Потом я почувствовала, что беременна. Я знаю, это случалось с другими и до меня. Но здесь произошло совсем другое. Ребенок был от монаха.
   — Готова поклясться, что это случилось с тобой не впервые, — сказала Кейт с блестящими от возбуждения глазами.
   — Это было в первый раз. Раньше, хотя я и беременела, но избавлялась от ребенка с помощью моей старой бабушки. Если бы это совершилось впервые, может быть, я действовала бы по-другому. Но это был ребенок… от монаха. Я испугалась. Поэтому я ничего не сказала… ни ему, ни кому другому, а через шесть месяцев, когда это уже стало заметно, я пошла к моей старой бабушке, в лес. Она умная женщина. Она знала, что делать.» Уже поздно, Кези, — сказала она. — Приди ты три месяца назад, я бы Помогла тебе. А теперь это опасно. Ты должна рожать «. Я рассказала ей, что это монашеское семя, и она засмеялась, она смеялась так долго и так громко, что я почувствовала себя спокойнее.» Иди обратно в дом, — сказала она, — носи самые широкие нижние юбки. Потом им скажи, что твоя тетушка из Блэк Хита заболела и зовет тебя Ты поедешь к ней на некоторое время «. Я сделала так, как она велела, собрала немного вещей в дорожный мешок и отправилась в путь с человеком, якобы посланным моей теткой. Но я спряталась у бабушки и жила в ее домике; никто не знал об этом; она придумала, что сделать, когда родится ребенок. Бабка послала за Амброузом, и он пришел к ней в дом, хотя жил в затворничестве и это было нарушением его обета. Ребенок должен был родиться примерно в Рождество. Амброуз не хотел этого делать, но моя бабушка сумела убедить его. Он считал ее дьяволом в юбке, ибо верил, что продал свою душу сатане. Она искушала его.» Это твое собственное дитя, — говорила она. — Плоть от плоти твоей. Тебе захочется иногда видеть его, наблюдать за ним «. Она сидела у огня, покачиваясь, и гладила кошку. Когда мальчик родился, наступило Рождество. Ребенка надо было положить в ясли, чтобы все подумали, что это Святое Дитя. Бабушка сказала, что монахи воспитают его в Аббатстве и, может быть, когда-нибудь он станет аббатом. Они сделают из него образованного человека, и он будет совсем не похож на незаконнорожденного сына служанки. Таковы были наши планы, и в канун Рождества я пронесла моего мальчика через потайную дверь, Амброуз взял его и положил в ясли…
   Мы с Кейт молчали, пораженные. Мы не могли поверить. Бруно — Святое Дитя, чье появление стало чудом, которое превратило аббатство Святого Бруно из прилагающего все усилия, чтобы выжить, в преуспевающе, — сын монаха и служанки! Все же, хотя мы открыто возражали против этой фантастической истории, мы знали, что это правда…
   — Ты — порочное существо! — закричала Кейт. — Все это время ты обманывала нас… и весь мир.
   Я думала, она ударит Кезаю. Она рассердилась; я знала, что ей невыносима даже мысль о том, что Бруно обыкновенный мальчик. Она глумилась над Святым Дитя, но все-таки хотела, чтобы он занимал особое положение, не смешиваясь с нами.
   Кезая разрыдалась.
   — Но сейчас я говорю правду, — сказала она. — И это самое порочное, что может быть. И теперь об этом знает весь мир.
   — Кезая, — воскликнула я, — ты рассказала это… тому мужчине'.
   Она раскачивалась взад-вперед, охваченная отчаянием.
   — Госпожа, я не могла не рассказать. Он послал за мной, чтобы я пришла в тот дом, где в Аббатстве принимают странников. Меня провели в комнату, и он приказал мне раздеться и лечь на кровать. Я так и сделала, я ждала его, потому что думала, что…
   — Мы знаем, что ты думала, ты, шлюха! — крикнула Кейт.
   — Но это было не то, — продолжала Кезая. — Он подошел, наклонился надо мной, стал грубо ласкать меня и сказал:» Ты больше уже не маленькая потаскушка, Кезая, но в тебе очень много осталось от шлюхи, а?»Я засмеялась, я думала, что это любовная игра, но он взял веревку и привязал меня за лодыжки к кроватным стойкам. Я сопротивлялась не слишком сильно.
   — Ты думала, что это будет что-то новое в… любовной игре, как ты называешь это? — спросила Кейт.
   — Я так и подумала, госпожа… пока не увидела кнут. Тогда я закричала, а он ударил меня по лицу и сказал:» Не шуми, сука «. Я спросила его, что он еще хочет от меня; кроме того, что он уже имел, я больше ничего не могу ему дать.» О, у тебя еще есть кое-что, — сказал он. — У тебя есть кое-что, что я хочу, и ты мне дашь это, даже если для этого мне нужно будет тебя убить «. Я очень испугалась, госпожа, даже кричать не могла, а он смотрел на меня, как дьявол, наклонясь надо мной, смотрел с вожделением, как мужчина смотрит на голую женщину, но такого вожделения я никогда раньше не видела. Потом он сказал:
   « Ты имеешь какое-то отношение к монахам. Ты же не будешь отрицать, что такая женщина, как ты, не прочь немного пошалить за серыми стенами. У тебя уже достаточно было слуг, конюхов, садовников и всех путников, которые проходили мимо. И ты захотела немножко разнообразия, ведь так?»Тогда под тяжестью моего греха я начала дрожать, а он увидел это и засмеялся еще больше:» Ты мне скажешь, Кезая? — спросил он. — Ты мне скажешь все о вашем кувырканий на алтаре и в святых часовнях «. Я закричала:
   « Это было не там. Это было не там. Мы не были такими грешниками „. И он сказал:“ Где же вы тогда согрешили, Кезая?»Я крепко закрыла рот, я не могла говорить. Он ударил меня кнутом, госпожа. Я вскрикнула, и он рассмеялся:» Кричи, сколько хочешь, Кезая. Здесь привыкли к крикам и не посмеют пожаловаться «. Это была только проба, начало. Я почувствовала кровь на бедрах. Он наклонился надо мной и стал ласкать меня, как обычно, грубо. Он укусил меня за ухо. При этом он произнес:» Кезая, если ты не расскажешь мне все, я сделаю с твоим телом то, что навсегда отвернет от тебя всех мужчин, ни один не захочет лечь с тобой. Я изуродую твое лицо такими шрамами, что мужчины будут содрогаться при виде тебя. Ты будешь желать их, но они не захотят тебя. И тебе не легко будет завлечь взглядом мужчину, как ты сделала это со мной, когда мы встретились на дороге «. Я дрожала и твердила себе: я не должна говорить, не должна говорить. Я ничего не сказала, тогда он наклонился надо мной и сказал:» Еще разок, чтобы напомнить тебе, как ты любишь это «. И он придавил меня своим телом с такой яростью, что это доставляло скорее боль, чем удовольствие. О, госпожа, что я сделала!
   — Ты ведь не рассказала свою тайну этому зверю? — воскликнула Кейт. Кезая покачала головой.
   — У него был кнут. И он все время повторял, что он со мной сделает, и я закричала:» Я расскажу… я скажу все…»И я рассказала ему об Амброузе, как я искушала его и как моя бабушка убедила его положить ребенка в ясли и объявить святым… А он уставился на меня — я никогда не видела, чтобы мужчина мог так вдруг измениться. Он так хохотал, — я подумала, что он сошел с ума. Потом он развязал веревки и сказал:» Ты скоро поправишься, Кезая. Ты будешь еще лучше. Ты хорошая девушка, сегодня мы с тобой хорошо поработали «. Я оделась, но не могла найти башмаков… Спотыкаясь, я вышла из дома для странников и пошла домой, и теперь все знают. Тайна раскрыта.
   Она была права.
   Тайна уже не была тайной.
 
   Так я внезапно узнала о яростных страстях человеческих. Те несколько дней всегда будут возникать в моей памяти как самые ужасные. Конечно, с тех пор я познала больший ужас, большие страдания, но в те дни я была так потрясена, что детство мое разом кончилось. Мне казалось, что с того дня, как мы с отцом стояли на берегу реки и видели короля рядом с кардиналом, я медленно, но верно приближалась к этому моменту. Вокруг меня нагромождались смерть и разрушение, как сорная трава в заброшенном саду; тогда же я увидела убийство человека, и это впечатление осталось на всю жизнь. Я слышала, как звонили колокола по королеве Анне и сэру Томасу Мору, воспоминания об этом навевали грустные мысли, но это было совсем другое.
   Все следующее утро мы ждали, что все будут говорить о тайне Кезаи. Мы знали, что скоро об этом узнают все. Мы с Кейт были так потрясены рассказом Кезаи, что ни с кем не могли говорить об этом. Мы и между собой-то если и говорили, то шепотом.
   Интересно, знал ли Бруно? Мысль о том, что он мог знать, была невыносима. Я ощущала, что для него много значит то, что он — Святое Дитя.
   Я должна была увидеть Бруно. Я была поражена силой моих чувств. Я не думала о том, что это опасно для меня. Я хотела сказать ему, что для меня не имеет значения, что он сын Кезаи и монаха. Фактически я ощущала некое облегчение, хотя и понимала, какое несчастье это принесет Аббатству. Но я должна его увидеть. Я вышла одна и побежала к потайной двери, отодвинула плющ и шагнула на землю Аббатства. Сердце мое так билось, что казалось, что я задохнусь. Я не смела остановиться, чтобы подумать, что же будет со мной, если меня поймают. Я пошла к тому месту, где мы раньше встречались с Бруно, и спряталась в кустах, где мы прятались с Кейт, нелепо надеясь, что он придет. Вот поэтому я и стала свидетельницей ужасной сцены.
   Должно быть, я пробыла там с полчаса. Бруно пришел, но не один. С ним был монах Амброуз.
   Я вспомнила, как, посадив меня на стену, Кезая подтрунивала над монахом.
   При взгляде на Бруно я сразу поняла, что он знает все. Он смотрел как-то потерянно. Амброуз о чем-то говорил с ним. Должно быть, они пришли сюда, потому что это место было уединенным — из Аббатства редко кто заходил сюда.
   — Как ты не можешь понять, — говорил Амброуз. Его хорошо было слышно. — Я хотел присматривать за тобой. Хотел принимать участие в твоем воспитании. Это греховно. Это порочно. Это богохульно… но я сделал это, потому что не мог разлучиться с тобой. — В его голосе звучала такая боль, что она ранила мое сердце. Мне были понятны его ужасные угрызения совести и страдания. Я представляла, как он терзается в тиши своей кельи. Грешник, закрывший себе путь в рай. Так же, должно быть, чувствовал себя Адам, когда съел запретный плод.
   Меня глубоко тронул брат Амброуз. Может быть потому, что я помнила, что мой отец тоже хотел иметь семью. И из-за этого ушел из Аббатства. Амброуз тоже должен был так поступить. А вместо этого он попытался получить лучшее, что было в обоих мирах, — келью монаха и сына. Я очень хорошо понимала все и хотела, чтобы и Бруно тоже понял.
   Но Бруно молчал.
   — Я за свой грех уже отстрадал, — продолжал брат Амброуз. — Но я с большой радостью наблюдал за тобой. Разве ты не чувствовал, что я о тебе забочусь больше, чем другие? Неужели ты не чувствовал, что ты мой ребенок? Я ревновал тебя к Клементу за то, что ты любил его, Валериана за те часы, которые ты проводил с ним. Я хотел учить тебя греческому и латыни, хотел печь для тебя вкусные пироги в моей печи. Но я мог только учить тебя травам да их целебным и плохим свойствам. Мне жалко того времени, которое они проводили с тобой. Они по-своему любили тебя… но я был твоим отцом. Я бы хотел, чтобы ты хоть раз назвал меня так…
   Но Бруно молчал.
   Я представляла все это так ясно: беспокоящийся отец, его любовь к ребенку, его радость, которую он находил в сыне, несмотря на угрызения совести. Мне понятны были его восхищение и страдание, и я хотела крикнуть:» Бруно, поговори с ним ласково. Пусть он узнает, что ты рад назвать его отцом «.
   Но Бруно молчал как завороженный.
   И вдруг все изменилось. Я услышала громкий голос:
   — Так вот вы где. Отец и сын, а? — И, к моему ужасу, появился Ролф Уивер.
   Я отпрянула в кусты. Я подумала о Кезаи, лежащей на кровати голой, привязанной веревками за лодыжки, и молилась, чтобы ветви спрятали меня. Я даже вообразить не могла, что будет со мной, если меня обнаружат. Этот человек, жестокое животное, способное совершать поступки, которых я даже не понимала, являл собой ужасное зрелище. Камзол расстегнут почти до пояса, так что видны черная волосатая грудь, красное лицо, темные волосы, низкий лоб. Настоящий зверь. Он был способен на любую жестокость. Я удивлялась, как могла Кезая, найти его привлекательным даже еще до того, как он так подло поступил с ней. Но Кейт говорила, что такие женщины, как Кезая, даже находят удовольствие в жестокости. Я вспомнила, что она говорила о его грубых любовных играх. Я видела, как брезгливо скривились губы у Кейт, когда Кезая рассказывала об этом. Кейт знала так много из того, чего не знала я. Я хотела, чтобы сейчас она находилась со мной. С ней мне было бы спокойнее. Я удивлялась собственной смелости — прийти сюда в одиночку. Но сейчас им было не до меня. У Ролфа Уивера появилась возможность помучить сразу двоих, и сейчас он был поглощен только ими.
   — Ну, — крикнул он, — каково знать, что ты — сын этого блудливого монаха и деревенской шлюхи?
   Я смотрела на лицо Бруно, белое, как мраморное лицо Мадонны, украшенной драгоценностями.
   Он ничего не ответил. Амброуз шагнул к Ролфу Уиверу.
   — Осторожнее, монах! — воскликнул Уивер. — Клянусь Богом, я велю содрать с тебя кожу, если ты подымешь на меня руку. Разве недостаточно, что ты лгал своему аббату, что ты осквернил его Аббатство, что ты совершил смертельный грех, а теперь ты еще угрожаешь человеку короля? — Уивер засмеялся. — Она смачная девица, можешь мне поверить. Быстро загорается и ни в чем не отказывает. Клянусь Богом, стоит на нее только взглянуть — и она уже готова тут же, не сходя с места, оказать все услуги. Это твоя мать, мой мальчик. Хотел бы я посмотреть, как они кувыркаются в траве! Вот так ты и был сделан. Не сомневаюсь, это было потрясением для святого монаха и его маленькой шлюшки, когда они обнаружили, что ты уже на пути в этот мир.
   И он выдал тираду, которую я не поняла. Мне хотелось только одного: заткнуть уши и убежать. Но я боялась даже пошевелиться, иначе она обнаружат меня, а я, как ни странно, больше страшилась, что Бруно узнает, что я стала свидетельницей его позора, чем того, что Ролф Уивер может сделать со мной.
   И вдруг случилось ужасное. Брат Амброуз, подскочив к Ролфу Уиверу, схватил его за горло. Они упали и покатились по траве. Бруно стоял, не шевелясь, только смотрел на них. Я увидела, что брат Амброуз подмял под себя Ролфа Уивера и, держа его за шею, несколько раз ударил его головой о землю.
   Меня охватил ужас. Я видела побагровевшее лицо Ролфа Уивера, я слышала, как он ловит воздух, — и вдруг все стихло.
   Брат Амброуз поднялся, взял Бруно за руку, и они медленно направились в сторону Аббатства.
   Я сидела в кустах, сжавшись в комочек, потом побежала, стараясь держаться подальше от человека, неподвижно лежащего на траве.
   На закате следующего дня тело Амброуза покачивалось на виселице у ворот Аббатства. Отец запретил матушке, мне и Кейт подходить к ней.
   На него глубоко подействовало происшедшее, ибо в дополнение к этой ужасной трагедии умер аббат.
   Отец сказал мне:
   — Мы живем в ужасное время, дитя мое.
   В доме царила тишина, если надо было что-то сказать, говорили шепотом. Казалось, мы ждали, какие еще напасти обрушатся на нас. Отец сказал, что его радует только одно: его друг сэр Томас Мор, по крайней мере, избавлен от всех этих ужасов, к которым привело желание короля получить свое любой ценой. Я была рада, что этим он поделился только со мной, и содрогнулась от мысли, что он может повторить это кому-нибудь еще. Но он успокоил меня и обещал, что будет осторожен, настолько осторожен, насколько это возможно в этом опасном мире.
   Люди короля разогнали монахов. Аббатство теперь принадлежало королю. Было объявлено, что из-за мерзостей, творимых в его святых стенах, монахи лишаются пенсий. Аббат, которого ожидало епископство, если бы не этот скандал, к счастью для него, умер, пока люди короля находились в Аббатстве. Говорили, что он умер от разрыва сердца. Я могла поверить этому и догадывалась, что самым жестоким ударом для аббата было узнать, что один из его монахов обманул его и посмел осквернить святые ясли своим незаконнорожденным ребенком, а также потеря Аббатства.
   В течение всех тех несчастных дней из Аббатства доносились голоса людей, грузивших на вьючных животных сокровища, которые пополнили королевскую казну. Часть сокровищ украли. Воры приходили по ночам и срывали роскошные покровы из-за золотых и серебряных нитей, вплетенных в них. Если грабителей ловили, то их сразу вешали, но соблазн был велик, дело стоило того, чтобы рисковать.
   Множество манускриптов — работы брата Валериана — были сложены перед Аббатством и сожжены. Свинец на крыше представлял большую ценность, и человек, который заменил Ролфа Уивера, дал распоряжение снять его.
   Монахов оставили на произвол судьбы: они должны были искать средства к существованию в мире, к которому не были приспособлены. Брат Иоан и брат Яков пришли к отцу; им немедленно предложили кров, но они отклонили предложение.
   — Если мы примем его, — объяснили они, — то подвергнем тебя опасности, а как мирские братья мы не так уж не приспособлены. Мы выходили в мир, выполняя всякие поручения Аббатства; в Лондоне у нас есть знакомый купец, продающий шерсть, он мог бы дать нам работу.
   Видя, что они непреклонны, отец настоял, чтобы с собой в дорогу они взяли по тугому кошельку.
   В тот же день позднее в кабинете отца, когда мы разговаривали об ужасном несчастье, обрушившемся на аббатство Святого Бруно, к нам присоединился Саймон Кейсман. Отец как раз говорил, что очень хотел бы, чтобы святые братья остались у нас, когда мы увидели двух монахов, пересекающих лужайку. Отец поспешил им навстречу, за ним быстро вышли Саймон Кейсман и я.
   Монахи сказали, что их зовут брат Клемент и брат Юджин, что один из них работал в пекарне, другой — в пивоварне. Теперь они были в растерянности и не знали, куда идти. Чувствовалось, что они не от мира сего, и это меня взволновало: выбросить их в мир — все равно, что оставить двух ягнят в стае волков.
   Отец сразу же предложил им работу на нашей кухне и в пивоварне. Он сказал, что если они наденут камзолы и короткие штаны, то ничем не будут отличаться от слуг, и будет разумно, если все будут помалкивать, откуда они пришли.
   Саймон Кейсман встревожился. Он стал уверять отца, что принятие изгнанных монахов может быть расценено как акт измены королю. Отец знал это, но не мог же он отослать их прочь. Я уверена, что он взял бы к себе всех монахов, как пытался взять к себе Иоана и Якова, если бы они уже не разбрелись кто куда.
   А уже к вечеру появился Бруно. Я гуляла с отцом в саду, мы разговаривали о страшных событиях последних дней, о том, что значит для людей, проведших столько времени в тиши Аббатства, внезапно столкнуться с реальной жизнью.
   — Может быть, еще несколько из них присоединятся к Клементу и Юджину, — произнес отец и тут увидел Бруно.
   — Бруно! — воскликнула я. — О, как я рада тебя видеть! Я все время думала о тебе.
   Потрясенный отец удивленно посмотрел на мальчика, и я поняла, что он не знает Бруно. Я сказала:
   — Отец, это тот, кто был найден в рождественских яслях.
   — Бедный мой мальчик! — воскликнул отец. — Куда же ты теперь пойдешь? Бруно ответил:
   — Я должен найти кров и находиться под ним до тех пор, пока он мне будет нужен.
   Я подумала, какой странный ответ, но ведь все, что Бруно делал, было необычным.
   Отец сказал:
   — У тебя есть крыша над головой. Ты останешься здесь.
   — Благодарю вас, — ответил Бруно. — Вот увидите, вы не пожалеете об этом дне.
   Я давно так не была счастлива, как теперь, когда мы взяли Бруно в наш дом и отвели ему комнату. Я сказала отцу, что нельзя, чтобы он спал со слугами. Когда мы остались одни, я объяснила ему, как познакомилась с Бруно, и рассказала о потайной двери.
   — Ты поступила нехорошо, — сказал отец, — но, может быть, в этом был свой резон. Дамаск, этот мальчик все еще верит в свою святость.
   Он был прав. Никто не мог относиться к Бруно, как к слуге. Отец сказал всем домашним, что мальчик пришел к нам от его друзей. Он будет учиться вместе с другими детьми.
   Бруно принял такое объяснение. Он не потерял самоуверенности, которая внушала благоговейный страх мне и так пугала и раздражала Кейт.
   Он настаивал на том, что Кезая солгала под пыткой и Амброуз тоже. Он предвидел все, что случилось. Это было частью божественного плана, и мы увидим, как со временем весь план осуществится; и хотя, оставаясь одна, я понимала, что он рассуждал так, потому что не может иначе, но, находясь рядом с ним, я уже не была так уверена в этом.
   Люди короля уехали. Так как с крыши Аббатства содрали свинец, там стали гнездиться совы и летучие мыши. Разлагающийся труп сняли с виселицы по приказу моего отца и надлежащим образом похоронили.
   После этого в течение нескольких недель мы дрожали от страха, что это будет истолковано как измена. Мы ждали, что кто-нибудь появится и предъявит права на Аббатство и его земли. Но никто не пришел.
   Аббатство стояло, как скелет какого-то большого чудовища, как воспоминание о жизни, которая уже прошла и никогда не вернется.