Карр Филиппа. Чудо в аббатстве

   Бруно потянул меня к занавесу, висевшему справа от алтаря, и отдернул его в сторону. Мы очутились в маленькой часовне, и я сразу поняла, что это та самая часовня Богородицы, куда восемнадцать лет назад брат Фома принес сделанные им ясли с деревянной фигуркой Христа и куда на следующее утро, которое было утром Рождества, пришел аббат и нашел в яслях живого ребенка.
   Крепко держа мою руку в своей, Бруно ввел меня в часовню.
   — Тут они и нашли меня, — сказал он, — и я привел тебя сюда, потому что хочу кое-что сказать тебе именно здесь: я избрал тебя разделить со мной жизнь.
   — Бруно, — воскликнула я, — ты просишь меня стать твоей женой?
   — Да.
   — Значит, ты любишь меня? Ты действительно любишь меня?
   — Так же, как ты любишь меня, — отвечал он.
   — О, Бруно… я не знаю. Я никогда не думала, что ты любишь меня достаточно сильно для того, чтобы жениться на мне.
   — Что, если я предложу тебе жить в нищете?
   — Ты думаешь, это испугает меня?
   — Но ты выросла в достатке. Верно, теперь ты потеряла наследство, но ты можешь удачно выйти замуж. Руперт сможет быть тебе хорошим мужем.
   — Ты думаешь, что я хочу выйти замуж лишь для того, чтобы жить в тепле?
   — Тебе следует хорошенько подумать. Сможешь ли ты жить с отшельником в пещере или в хижине? Ведь ты будешь страдать зимой от холода. Захочешь ли ты скитаться вместе с ним, временами не имея другой крыши над головой, кроме неба?
   — С тем, кого я люблю, я пойду, куда угодно.
   — А ты ведь любишь меня, Дамаск. Ты всегда меня любила.
   — Да, — согласилась я, ибо это было правдой. Я действительно всегда любила его. Любила странной, неугасающей любовью, наверное, из-за того, что он всегда казался мне не таким, как другие.
   — Значит, ты будешь со мной, несмотря на все трудности, которые тебе придется испытать?
   — Да, — ответила я.
   Он обнял и страстно поцеловал меня.
   — Ты будешь любить меня, слушаться и родишь мне детей?
   — С радостью ! — воскликнула я.
   — Ведь ты всегда хотела принадлежать только мне.
   — Да, но я думала, что безразлична тебе — Ты думала, что меня интересует Кент, — сказал Бруно. — Глупышка Дамаск..
   — Да, я считала, что ты увлечен Кейт. Она умная, красивая, а я…
   — Ты моя избранница, — ответил он.
   — Мне кажется, я вижу сон.
   — Ив том сне сбываются твои желания.
   — Да, — ответила я. — Мне казалось, что у меня больше никогда не будет таких счастливых снов.
   — Тогда поклянемся в верности здесь, в этой часовне, где много лет назад нашли меня. Но прежде подумай, Дамаск. Жизнь полна трудностей. Выдержишь ли ты их ради любви?
   — С удовольствием, — искренне ответила я. — И я рада, что тебе нечего мне предложить. Я докажу тебе, как сильна моя любовь.
   Он вновь с нежностью коснулся моего лица.
   — Спасибо тебе, Дамаск, — сказал он. — Спасибо за эти слова. Здесь, на этом алтаре, мы принесем наши клятвы. Дамаск, поклянись, что ты любишь меня, и я поклянусь нежно любить тебя.
   — Клянусь, — произнесла я.
   Мы покинули часовню и вышли в теплую летнюю ночь. Мы прошли по заросшей травой поляне, где сидели детьми.
   — Это наша брачная ночь, — сказал он.
   — Но свадебной церемонии не было.
   — Ты поклялась мне в часовне — это и была наша свадьба.
   — Бруно, — сказала я, — ты всегда был не таким, как все. Именно поэтому я и любила тебя, но, если мы решили пожениться, я должна сказать матери. Будет свадьба.
   — Это будет позже. Ты принадлежишь мне сейчас. Доверяй мне. Так должно быть, или ты не моя суженая, а я не твой. Ты сказала, что достаточно любишь меня для того, чтобы бросить все, бросить жизнь в достатке, хотя ты еще не знаешь, что такое трудности. Ты уверена в этом, Дамаск? Еще не слишком поздно.
   — Уверена. Я буду стряпать для тебя, работать для тебя.
   — И верить в меня, — добавил он.
   — Я буду тем, кем ты пожелаешь, — пообещала я. — С тобой я буду счастливее в хижине, чем без тебя в замке.
   — Так и должно быть. Ты должна верить мне, трудиться со мной и для меня.
   — Так и будет, я буду это делать от всего сердца.
   — Это наша брачная ночь, — произнес он. Я поняла, что он хочет сказать, и отпрянула. Я была девственницей, воспитанной в уверенности, что ее нельзя нарушать до брака. Я не должна ожидать, что жизнь с Бруно будет такой, какой она была бы с другим мужчиной.
   — Ты думаешь, я собираюсь соблазнить тебя и бросить? — печально сказал он. — Значит, ты все еще сомневаешься во мне.
   — Нет.
   — Но ты сомневаешься. Я думал, ты смелая. Я поверил, когда ты говорила, что доверяешь мне Возможно, я ошибался. Думаю, тебе следует вернуться домой.
   Тут он поцеловал меня с такой страстью, о которой я и не мечтала. Я спросила:
   — Бруно, ты сегодня совсем другой. Что случилось?
   — Сегодня я твой возлюбленный, — ответил он.
   — Я ничего не знаю о любви… о такого рода любви. Я сделаю все, о чем ты меня попросишь, но..
   — У любви много граней. Она похожа на алмаз в венце Мадонны. Ты помнишь его, Дамаск? Он сиял и бледным светом, и ярким, он был красным, синим, желтым, сверкал всеми цветами радуги, но это был все тот же алмаз.
   Пока он говорил, его руки ласкали мое тело, и я уже не сознавала, что за странная сила влечет меня к нему. Я чувствовала его власть над собой, но не была уверена в том, что мои чувства к нему похожи на любовь, которую испытывают другие люди. Они совсем не походили на то, что я испытывала к Руперту или к отцу. Его любовь ко мне тоже была не похожа на любовь Руперта. Я чувствовала в Бруно потребность подчинить меня своей воле и сама жаждала подчиниться.
   В тот момент я могла поверить в то, что он не такой, как другие. Возможно, все девушки испытывают такие чувства к своим возлюбленным, хотя те обладают всеми возможными совершенствами. В тот момент я чувствовала в нем нечто божественное, и у меня возникло желание подчиниться ему, каковы бы ни были последствия.
   Моя воля слабела, я хотела и даже жаждала отбросить все, чему меня учили, забыть о своем уважении к целомудрию, о том, что уступать следовало только мужу. Но Бруно и был моим мужем.
   Я убедила себя. Бруно это понял. Я услышала его тихий торжествующий смех.
   — О, Дамаск, — проговорил он, — ты предназначена мне, и любишь меня безумно, беззаветно, так что готова все бросить ради меня?
   Я услышала свой ответ:
   — Да, Бруно. Я оставлю все.
   Это была моя брачная ночь. На постели из папоротника мы слились воедино.
   Я знала, что ничто больше не будет прежним. Даже в момент страсти я не могла избавиться от мысли, что участвую в церемонии жертвоприношения.
 
   Было раннее утро, когда я, одурманенная и растрепанная, пробралась в дом. До дома мы шли вместе, обнявшись. Бруно махал мне вслед, пока я не исчезла в доме.
   После всего пережитого я была удивлена, взволнована и ни о чем другом не могла думать. Жизнь стала увлекательным приключением. Я достигла вершины счастья, и в тот момент у меня не было желания оглядываться в прошлое или заглядывать в будущее. Мне хотелось взлететь выше горных вершин. Я желала насладиться всем, что произошло, вспоминать слова, которые мы шептали друг другу, воскресить моменты единения с ним.
   Бруно казался мне подобным Богу. Эта всегда исходившая от него, подчиняющая себе сила была великолепной.
   «Во всем свете нет никого, похожего на него, — думала я. — И он любит меня. Я принадлежу ему, а он мне, навсегда».
   Я прошла через холл и, когда уже собралась подняться по лестнице, вдруг ощутила какое-то движение и увидела фигуру человека. Это оказался Саймон Кейсман. В сумрачном свете его лицо было белым как мел и похожим на лисью морду. Глаза его сузились.
   — Итак, — сказал он тихо, но ядовито, — ты пробираешься домой ночью, как потаскушка. — Его рука метнулась вперед, и я подумала, что он собирается меня ударить, но он только стряхнул лист с моего рукава. — Ты могла выбрать и более удобную постель, — добавил он.
   Я попыталась пройти мимо него, но он загородил дорогу.
   — Я твой опекун, твой отчим. Я жду объяснений твоего беспутного поведения.
   — Что, если я не намерена их давать?
   — Думаешь, я это позволю? Думаешь, что можешь меня обмануть? Я знаю, что случилось. Ничто не может быть для меня более очевидным.
   — Это мое личное дело.
   — И ты думаешь, что я буду кормить и одевать твоих ублюдков, если они появятся?
   Неожиданно я так разозлилась, что подняла руку, чтобы ударить его. Он перехватил ее прежде, чем я успела это сделать, и придвинул свое лицо к моему.
   — Ты потаскуха! — воскликнул он. — Ты…
   — Хочешь разбудить весь дом?
   — Было бы неплохо, чтобы и они узнали, какая ты. Шлюха! Девка, готовая отдаться любому!
   — Я доказала тебе, что это не так.
   — Клянусь Богом, — сказал он, — я тебя проучу. Я увидела в его глазах похоть, и это испугало меня.
   — Если ты меня не отпустишь, я разбужу весь дом, — сказала я. — Моей матери будет полезно узнать, что за человек стал ее мужем.
   — Человек, который лишь выполняет свой долг опекуна? — спросил он, но я видела, что он заволновался. Он знал мой острый язык и боялся его.
   Он отступил на несколько шагов назад.
   — Я твой отчим, — произнес он. — Я отвечаю за тебя. Мой долг — заботиться о тебе.
   — И заботиться об имуществе моего отца?
   — Ты неблагодарная потаскушка! Где бы ты была, если бы я не позволил тебе остаться здесь? У меня вырвалось:
   — Возможно, сейчас мой отец был бы свободен.
   Он был потрясен, и я подумала: «Это правда. Я уверена, что он предал моего отца».
   Меня охватила ненависть. Он собирался заговорить, но передумал. Казалось, он пытается сделать вид, что не понял значения моих слов.
   Мы молча смотрели друг на друга. Я знала, что мои подозрения написаны у меня на лице. На его лице ненависть смешивалась с похотью.
   Он сказал:
   — Я старался быть тебе отцом.
   — Когда тебя отвергли в качестве мужа!
   — Я любил тебя, Дамаск!
   — Ты любил мое наследство, которое теперь принадлежит тебе, а должно было быть моим.
   — Оно перешло ко мне, когда твой отец… потерял его. К счастью для тебя, оно перешло ко мне, а не к кому-нибудь чужому. Подумай о том, что случилось бы с тобой и твоей матерью, если бы меня здесь не было, — кто бы о вас позаботился?
   — Я думаю о том, что бы случилось, если бы мой отец не взял тебя в свою контору, если бы он не позволил тебе здесь жить.
   — Ты бы потеряла дорогого друга.
   — Только сам человек может определять ценность своих друзей.
   — Ты злая, неблагодарная девчонка. — Он пришел в себя после потрясения, вызванного моим неявным обвинением. — Всемилостивый Боже! — воскликнул он. — У меня к тебе отцовские чувства. Я старался лелеять тебя. Я был о тебе высокого мнения, а теперь узнаю, что ты всего лишь похотливая девка, готовая пожертвовать добродетелью ради удовольствия поваляться в траве, в то время как все порядочные люди спят в своих постелях.
   В неожиданной ярости я закатила ему затрещину, и на этот раз он не успел мне помешать. Я ненавидела его не столько из-за жестоких слов и грязных намеков, которые отравляли пережитый мною восторг, сколько потому, что теперь я как никогда была уверена в том, что именно он донес на отца. Если бы я полностью была убеждена в этом, я бы убила его.
   От моего удара он качнулся к перилам, упал и скатился на две-три ступеньки. Я поспешила вверх по лестнице в свою комнату.
   Сидя в кресле, я наблюдала восход солнца. Я заново пережила эту ночь — соединение с мужчиной, которого любила, и встречу с человеком, которого ненавидела. «Божественное и земное!»— думала я. Но у них есть нечто общее. Жажда власти.
   Я задремала, и сны мои были о них обоих. Во сне я лежала с Бруно на траве, он склонился надо мной, и неожиданно его лицо стало лицом Саймона Кейсмана. Любовь и похоть — так близко и так далеко.
   Вставало солнце. Все было полно свежести. Я была взволнована, пытаясь угадать, что принесет мне день.
   Позже утром ко мне зашла мать.
   — Твой отчим ушиб лодыжку, — сказала она. — Минувшей ночью он упал с лестницы.
   — Как это он умудрился? — спросила я.
   — Он поскользнулся. Сегодня он не выйдет. Фактически я настояла, чтобы он полежал.
   Она многозначительно посмотрела на меня. Иногда она бывала настойчива. Но я догадалась, что он предпочел остаться в своей комнате, чтобы не встречаться со мной.
   — Я должна проследить, чтобы ему поставили припарки, — сказала она. — Нет ничего лучше для лечения ушибов, чем попеременно прикладывать горячее и холодное. Я благодарю Бога, что готов настой из ромашки. Он снимет боль, и я думаю дать ему немного макового сока. Сон всегда полезен.
   Я сказала:
   — Человек всего лишь ушиб лодыжку, мама, а ты говоришь так, словно он заболел чумой.
   — Не говори так, — побранила меня она, оглядываясь через плечо.
   А я удивлялась тому, что этот человек дал ей счастье, которого не смог дать такой святой человек, как отец.
   Мне хотелось побыть одной, помечтать о будущем. «Что будет дальше? — спрашивала я себя. — Увижу ли я его сегодня? Пошлет ли он мне весточку?» День казался длинным и скучным. Каждый раз, заслышав шаги на лестнице, я надеялась, что это одна из горничных идет сообщить мне, что Бруно ждет меня.
   После полудня ко мне в комнату пришла мать. От разочарования я почувствовала себя больной.
   Мать выглядела взволнованной.
   — В Аббатстве новые люди. Дорогая, твоему отчиму, наверное, это не понравится. Я очень надеюсь, что они будут хорошими соседями, это было бы так приятно. Как ты думаешь, будет хозяйка дома интересоваться садоводством? Там столько земли. Я уверена, что она преуспеет в этом.
   — Возможно, она станет твоей соперницей, — сказала я. — Разве тебе понравится, если она вырастит более красивые розы, чем ты?
   — Я всегда готова поучиться. Хотелось бы знать, что эти люди будут здесь делать со всеми этими бесполезными зданиями. Я думаю, они снесут их и построят что-нибудь новое. Именно это планировал сделать твой отчим.
   — А теперь ему придется отказаться от своих планов, и он будет лелеять свое горе, как ушибленную лодыжку.
   — Ты всегда так неблагодарна по отношению к нему, Дамаск. Я не понимаю, что с тобой произошло.
   Она продолжала говорить об Аббатстве и была очень разочарована тем, что я не проявила достаточного интереса.
 
   Я ждала вестей от Бруно. Мне не терпелось задать ему столько вопросов! Мною овладел ужасный страх. Что если я больше никогда его не увижу? У меня было ощущение, что наши клятвы и даже наша брачная ночь были чем-то вроде ритуала. Мне казалось, что все время он пытался доказать мне свою необычность. Даже в его словах о любви было что-то таинственное. Мне пришло в голову, что он хочет уверить самого себя в том, что он не такой, как все. Я знала о его гордыне, и то, что Кезая объявила его своим сыном, унизило его так сильно, что он отказывался этому верить.
   Я пыталась объяснить его поступки земными мотивами. Но, кто знает, может быть, он на самом деле сверхчеловек?
   Я была огорчена и взволнована. Мне не хотелось выходить из комнаты и я не желала видеть ни Руперта, ни отчима. Что до моей матери, то ее болтовня раздражала меня. Я могла только мечтать о том, что Бруно придет ко мне.
   Прошло три дня с той ночи, когда мы с Бруно дали клятву. Саймон Кейсман все еще не выходил из комнаты и нянчился со своей лодыжкой, которая, как я подозревала, была не так плоха, как он утверждал.
   Я была у себя, когда пришла горничная и сказала, что в зимней гостиной посетитель. Моя мать тоже там и послала за мной.
   Я не была готова к тому, что меня ожидало. Когда я появилась в дверях зимней гостиной, ко мне подошла матушка. На лице ее было написано недоумение.
   — Здесь новый владелец Аббатства, — запинаясь, произнесла она.
   Я вошла. Бруно встал со стула, чтобы приветствовать меня.
 
   События приняли такой странный оборот, что, казалось, я могу поверить всему, каким бы фантастическим оно не было. Бруно, Дитя Аббатства, обреченный на нищету Бруно, который еще несколько ночей назад просил меня разделить с ним жизнь, полную лишений, был хозяином Аббатства!
   Сначала я думала, что это шутка. Как это могло быть? Стоя перед ним в зимней гостиной, я пробормотала нечто вроде этого. Тогда он улыбнулся мне.
   — Значит, это правда, что ты усомнилась во мне, Дамаск? — укоризненно спросил он.
   И я знала, что он имеет в виду сомнения в его способностях подняться над другими людьми.
   К счастью, врожденные учтивость и настойчивость моей матери на соблюдении этикета при приеме гостей выручили нас всех. Она позвонила, чтобы принесли вина из бузины.
   И пока мы пили его, Бруно рассказал нам о своей удаче… о том, как он ездил во Францию по поручению короля и как только он выполнил это поручение, получил в свое распоряжение Аббатство.
   В устах кого-нибудь другого это звучало бы невероятно, но его присутствие, уверенность, ни на кого не похожая манера держаться убедили нас.
   Я видела, что у моей матери вообще нет никаких сомнений.
   — И что же ты будешь делать со всей этой землей… всеми этими строениями? — сказала она.
   — У меня есть планы, — сказал, улыбаясь, Бруно.
   — Надеюсь ты разобьешь там сады?
   — Да, будут и сады.
   — Ты будешь жить там один?
   — Я собираюсь жениться. Это одна из причин, почему я сегодня у вас.
   Он улыбнулся мне, и я воспряла духом. Все прошлые несчастья тотчас же забылись.
   — Я пришел к вам просить руки Дамаск.
   — Но все это так… неожиданно. Я должна посоветоваться с мужем.
   — В этом нет необходимости, — вмешалась я. — Бруно и я уже решили пожениться.
   — Ты… ты знала, — запинаясь, произнесла моя мать.
   — Я знала, что он будет просить моей руки, и уже приняла решение дать согласие.
   Я протянула руку. Он взял ее. Жест казался символическим, Потом я заметила удовлетворение в его глазах. Он высоко держал голову. Было очевидно, что он наслаждается произведенным эффектом. Но почему же он не сказал мне той ночью, что он новый владелец Аббатства? Ясно, что он хотел быть уверен, что я выхожу за него замуж ради него самого. Это была его гордыня — его человеческое тщеславие. И я была рада.
   Теперь он был так горд, что на мгновение напомнил мне расхаживающих по лужайке петухов. «В этой его позе нет ничего божественного», — с нежностью подумала я, и по этой причине она мне нравится. Мне не нужен святой или чудотворец. Вот что мне хотелось ему объяснить. Мне был нужен муж, которого я бы могла любить и о ком я могла заботиться, который не был бы всемогущим и нуждался во мне.
   Столько еще предстояло узнать, столько объяснений выслушать, но в тот момент в зимней гостиной я была счастлива. Я думала, что уже никогда не буду так счастлива.
 
   Это было единственной темой всех разговоров. Бруно, младенец, найденный в рождественских яслях, стал новым хозяином Аббатства.
   — Конечно, — говорили всезнайки, — это новое чудо. Они никогда не верили Кезае. Они считали, будто у нее вырвали признание под пыткой. Казалось странным, что Бруно не спас Аббатство от разорения, но божественные предначертания всегда загадочны. Он, которому явно предназначалось управлять Аббатством, вернулся, и все устроилось так естественно, как это часто бывает с чудесами.
   Бруно был весел. Раньше он никогда не был таким.
   Он строил планы. Из камней Аббатства он построит большую усадьбу. Подобно древнему сфинксу, новое Аббатство должно возникнуть на пепелище старого.
   В течение этих месяцев я жила как во сне. Бруно хотел, чтобы свадьба состоялась немедленно.
   Моя мать была изумлена. К свадьбе надо готовиться. А как же приданое? Как насчет формальностей, которые соблюдают хорошо воспитанные люди?
   — Мне не нужно приданое, — ответил Бруно. — Мне нужна только Дамаск.
   На Саймона Кейсмана известие о нашей свадьбе произвело именно тот эффект, что я и ожидала. Сначала он разозлился. Он потерял Аббатство, о котором мечтал. Оно досталось Бруно, бродяге без гроша в кармане, отпрыску служанки и монаха. Казалось невозможным поверить этому.
   — Это обман! — объявил он. — Мы еще узнаем, что он нас обманывает. Как это возможно?
   — Люди говорят, — робко возразила моя мать, — что он может все.
   — Это обман! — настаивал Саймон.
   Но когда ему пришлось поверить, что это правда, он ответил молчанием. Узнав, что я собираюсь выйти замуж за Бруно, он ничего не сказал, но я знала, что ему это далеко не безразлично. Если бы я не пребывала в таком блаженном состоянии, я бы встревожилась, потому что была уверена в том, что он опасный человек.
 
   Руперт был смущен.
   — Это кажется таким невероятным, Дамаск, — сказал он.
   Я повторила ему то, что рассказал нам Бруно о своей удаче и о том, как он угодил королю.
   — Это невозможно, — повторил Руперт. — Такие вещи не могут произойти за столь короткое время. Даже Томас Уолси, чья карьера была феноменальной, так не преуспел.
   — Бруно не похож на обычных людей.
   — Мне это не нравится, Дамаск. Тут пахнет колдовством.
   — О нет, Руперт! Мы просто должны согласиться с тем, что Бруно отличается от всех нас.
   — Дамаск, ты действительно счастлива?
   — Со времени смерти моего отца я не верила, что смогу быть так счастлива.
   Руперт не ответил. Он был подавлен. Я знала это. Его мечта о том, что в один прекрасный день мы поженимся, не сбылась. Но дело было не только в этом. Его характер был таков, что, несмотря на то, что все его планы на будущее рухнули, он все еще беспокоился за мой выбор.
   «Как только урожай будет убран, он уедет в поместье Ремуса. И я тогда буду редко видеть его», — подумала я.
   Меня всегда удивляло, что если происходит какое-либо событие, и каким бы загадочным или фантастическим оно не казалось, люди за короткое время привыкают к нему и перестают считать случившееся чудом.
   Так было и с возвращением Бруно, и с его вступлением во владение Аббатством.
   Бруно взял себе фамилию Кингсмен. Раньше мне не приходило в голову, что у него нет фамилии. Думаю, ему следовало взять фамилию Кезаи, но он отказался. Мне он так объяснил, почему взял фамилию Кингсмен. Когда он по поручению короля ездил во Францию, Его Величество был так доволен им, что до сих пор у него не было необходимости в фамилии. Он решил звать себя человеком короля . Это не только понравилось королю, который одобрил его решение, но и даже увеличило расположение Его Величества к Бруно и упростило дело с приобретением Аббатства.
   — Есть многое, что я хотела бы узнать, — сказала я.
   — Со временем узнаешь, — ответил Бруно. Он жаждал показать мне Аббатство.
   — Твой новый дом, — называл его он, и вместе с ним я бродила по огромному поместью.
   — Здесь полно кирпича, — говорил Бруно, — чтобы построить для нас прекрасное поместье, какое ты только пожелаешь.
   — Это не будет дорого?
   — Есть одно, что тебе стоит понять, Дамаск. Никогда не суди обо мне как об обычном человеке.
   — Ты говоришь так, словно бесконечно богат. Он сжал мою руку:
   — Тебе еще многое откроется.
   — Теперь ты говоришь как прорицатель. Он улыбнулся и принял гордый вид.
   — Мы оставим колокольню, — сказал он, которая особенно хороша и построена в норманнском стиле. Мы также не тронем часовню Богородицы, потому что большому дому она нужна, оставим и спальни братьев-монахов, а их лазарет и кухню уничтожим. Кельи монахов и трапезная со временем станут жильем для слуг.
   У него были грандиозные планы. Я помогала ему спланировать нашу новую усадьбу. В течение последующих нескольких месяцев мы должны были стать свидетелями больших перемен.
   — В конце концов, ты выходишь замуж за богатого человека, Дамаск, — сказал он. — А ведь думала, не правда ли, что выйдешь за бедного?
   — Почему ты счел нужным испытать меня?
   — Я хотел быть уверенным в том, что ты хочешь выйти за меня ради меня самого.
   — И ты, который знает так много, не знал, что сделаю это!
   — По правде говоря, я никогда не сомневался в тебе. Я знал… потому что я знаю о таких вещах. Но я хотел услышать, как ты сама скажешь это. Я хотел понять, знаешь ли это ты.
   — Никто не знает меня лучше, чем я сама, Бруно — Возможно, я знаю.
   Теперь он улыбался загадочно, почти мистически Я настаивала на том, чтобы он рассказал мне подробности того, как он стал богатым.
   Он колебался, но, в конце концов, уступил, и его история, как и предсказывал Руперт, была невероятна Когда стало известно, что Ролф Уивер прибыл в Аббатство, чтобы провести опись сокровищ, изъять их из Аббатства и передать королю, то была еще возможность часть драгоценностей спрятать в тайниках, находившихся в подземных туннелях и погребах. Аббат умер, а из-за скандала, вызванного Амброузом и Кезаей, стало известно, что никто не получит компенсации. Все монахи действовали порознь и вынуждены были заботиться о себе сами.
   Брат Валериан дал каждому из монахов несколько драгоценных камней, возможно, для того, чтобы поддержать их первое время, не дать умереть с голоду и не заставлять их страдать от унижений нищенства. Если бы об этом узнали, то смерть была бы наградой тем, кто получил их, но положение было настолько отчаянным, что им пришлось пойти на этот риск.
   Насколько я знаю, Бруно пришел в наш дом спустя некоторое время О драгоценностях он никому не рассказывал и носил их при себе, а позже покинул нас и отправился в Лондон У него были основания считать, что брат Валериан дал ему особо ценные камни. Кроме того, ему стало известно, что некоторые монахи продали камни из сокровищницы Аббатства, это дошло до властей и их осудили на смерть. Поэтому Бруно не спешил продавать камни и пришел в наш дом, так как ему надо было где-то жить, пока он выжидал.