Карр Филиппа. Дитя любви

   — А этого недостаточно? Я поцеловала ее.
   — Пожалуйста, Кристабель, забудь об этом! Карлотта столько значит для меня, что я не могу думать о том, как все это произошло!
   — Если бы ты вышла замуж за Ли: он любит тебя! Тогда бы ты имела детей, которые были бы с тобой всегда, и не понадобилось бы всех этих тайн!
   — Кристабель, ты везде ищешь беду. Я заметила это с самого начала. Эдвин разочаровал тебя?
   — Я никогда не любила Эдвина, теперь я это понимаю! Я просто искала путь, которым могла бы выбраться из нищеты. Эдвин слаб, а мне нравятся сильные мужчины!
   — И теперь у тебя есть муж и ребенок! Будь счастлива, Кристабель, ты должна радоваться жизни и принимать ее дары! Если ты не научишься этому, ты можешь все потерять!
   Она содрогнулась, и я обняла ее за плечи.
   — Я ужасная женщина, Присцилла! — сказала она. — Если бы ты только знала… Я поцеловала ее.
   — Хватит об этом! Могу я попросить, чтобы принесли маленького Томаса?
   Она, в свою очередь, обняла меня и кивнула.
 
   Когда мы вернулись в Эверсли, нас ждало огромное потрясение. Отец мерял шагами зал, находясь, по-видимому, в сильном волнении.
   — Что случилось? — воскликнула мать.
   — Король умер! — ответил он.
   Мать прижала руку к сердцу и побледнела.
   — Карлтон, что же теперь будет? — прошептала она. — О, Боже, не дай разразиться несчастью! Но он был не так уж стар, пятьдесят пять — это не возраст для мужчины!
   — Да, — добавил отец. — Правда, последние два года он не очень хорошо себя чувствовал и был уже не тем, что раньше, когда был полон здоровья. Но в последнее время он стал раздражителен, что совсем не свойственно ему. Я предвидел, что так случится, но не думал, что все произойдет так внезапно! Может, он слишком хорошо жил? Его жизнь подходила к концу, хотя он смог уложиться в меньшее количество лет, нежели остальные!
   И они заговорили о том, что волновало сейчас всех, — что предпримет теперь Монмут и как поступит мой отец.
   Отец продолжал свой рассказ о смерти короля. Вечером, перед тем, как он почувствовал себя неважно, король был среди своих друзей и выглядел вполне здоровым. Он ужинал с любовницами — герцогинями Портлендской и Кливлендской и герцогиней Мазарини — и выказывал им много знаков своей привязанности. В тот вечер, как обычно, были игры и музыка, и всех очаровал своим пением маленький французский мальчик, которого любезно прислал король Франции.
   Затем король посетил покои герцогини Портленд, после чего вернулся и шутил в своей обычной благожелательной манере. Камергеры, в чью обязанность входило спать в его комнате вместе с собаками — постоянными спутницами короля, — говорили, что король стонал во сне, а когда проснулся, то почувствовал себя плохо. Он принял несколько капель лекарства, которое изобрел сам, — «Королевские капли». Пятнадцать капель этого снадобья на бокал вина считались верным средством от всех болезней. Но, к сожалению, королю это не помогло, и во время бритья слуги с ужасом увидали, что лицо его вдруг покраснело, глаза выкатились и уставились в потолок, а тело грузно осело в кресле. Он попытался подняться и упал им на руки. Все поняли, что смерть близка.
   Герцог Йорк — наследник трона — сразу прибежал к постели брата. Никто не понял, узнал его Карл или нет.
   — Йорк! — сердито вскричал отец. — Какое печальное время наступит для нашей страны при таком короле! Карл знал, что народ не хочет видеть на троне Якова. Разве он сам не сказал как-то: «От меня никогда не избавятся, Яков, потому что иначе они получат тебя! Таким образом, корона твердо сидит у меня на голове!» Ну почему он не признал Монмута?
   — Все равно бы нашлись те, кто выступил за Якова!
   — Да, католики! — сердито ответил отец. Затем он продолжил свой рассказ о том, как пытались спасти жизнь короля. Были перепробованы все известные средства: горячее железо прикладывали ко лбу, в рот вливали снадобье из черепов. Короля терзали ужасные боли, однако он сохранял контроль над речью и даже пытался шутить.
   — Нам показалось, что он еще будет жить, — сказал отец. — Вы бы видели радость, отразившуюся на лицах людей: хотели даже разжечь костры повсюду! Однако радоваться было рано: вскоре случился еще один приступ, и уже ни у кого не было сомнений в том, что король умирает. Перед смертью он продиктовал нам свою волю относительно любовниц и незаконнорожденных детей: он позаботился о них.
   — А Монмут? — спросила мать.
   — Он не называл его имени.
   — Так значит, Яков II теперь король Англии?
   — Да, спаси нас Господи!
   — Карлтон, но ты останешься здесь, в деревне?
   — Моя дорогая Арабелла, ты же меня хорошо знаешь!
   — Но разве для тебя ничего не значат твой дом, твоя семья?..
   — Они значат для меня так много, — сказал он. — что, если понадобится, я отдам ради них свою жизнь!
   Они, казалось, совсем не замечали меня. Я повернулась и вышла из зала. Отец успокаивал мать, прижав к груди, но я хорошо его знала. Он принадлежал к тому типу людей, которые, если уж решали про себя, что дело праведное, никогда не отступали от него. Он был одним из тех, которые остались в Англии во время Республики, чтобы работать для возвращения короля, и он жил среди врагов, слывя круглоголовым — он, самый преданный из роялистов! Он рисковал своей жизнью каждую минуту на протяжении долгого времени, и теперь он снова вставал на эту дорогу. Я почувствовала страх за него.
 
   С тех пор жизнь нашу мирной назвать было никак нельзя. Мать ходила по дому, своим видом напоминая привидение, а отец часто уезжал в королевский дворец. Я заметила, насколько нервной стала мать: каждый раз, когда со двора до нашего слуха доносился стук подков, она вздрагивала.
   Мы узнали, что новый король открыто выслушал католическую мессу в королевской часовне. Квакеры послали ему петицию, в которой они выражали свою искреннюю печаль по поводу кончины Карла и показывали свою лояльность новому королю, но весь смысл этого обращения скрывался в заключительных словах:
   «До нас дошло, что ты не более сторонник английской церкви, чем мы, и мы надеемся, что ты облечешь нас той же степенью свободы, что позволяешь себе…»
 
   В апреле новые король и королева были коронованы. Яков ясно показал всем свои симпатии, арестовав Титуса Оутса, и, хотя никто по этому поводу не печалился, это лишь еще раз доказывало то, что король не желает, чтобы католиков тревожили. Титуса Оутса заставили выплатить штраф в тысячу фунтов, лишили духовного сана и публично высекли. Кроме того, в течение всей жизни, согласно решению суда, он должен был пять раз в год вставать к позорному столбу. Это, наверное, явилось для него самой страшной карой, ибо он приобрел себе немало врагов во время своего ужасного правления.
   Наступил май — месяц неземной красоты. Двадцать пять лет назад в это время Карл вернулся в страну, чтобы вновь вступить во власть над своим королевством, и все эти годы Англия почивала в спокойствии и благоденствии. Время пуритан прошло, и главным в жизни было удовольствие. Король показал всем пример, а страна была лишь рада следовать по его стопам. Его царствование омрачилось лишь заговорами папистов и «Ржаного дома», да и то затеянными глупыми и злыми людьми.
   Однако теперь наше благоденствие подошло к концу: на престол взошел новый король-католик, и это в стране, которая в большинстве своем была протестантской! Поговаривали, что и Карл был католиком, но он обладал достаточным умом, чтобы скрывать это. Яков же был не так мудр, и в этот прекрасный месяц май над нашим домом нависли зловещие тучи.
   — Герцог Монмут вышел из Текселя на фрегате и двух небольших судах, — как бы между прочим сказал отец, но я сразу поняла, какое волнение крылось за этими словами.
   — Значит, — хмуро произнесла мать, — он направляется в Англию? Отец кивнул.
   — Он не будет таким глупцом, чтобы… — начала было она.
   — Он — сын короля! — прервал ее отец. — Многие утверждают, что король все-таки был женат на Люси Уолтер! И самое главное — он стоит за дело протестантов!
   — Карлтон! — воскликнула мать. — Ты же не…
   — Дорогая моя, — рассудительно ответил он, — можешь быть уверена, я поступлю так, как сочту необходимым для нашей семьи.
   Больше он не мог сказать ничего, но он ждал, и мы знали, что в один прекрасный день его позовут. Прошло почти три недели, и вот, наконец, это случилось. Монмут высадился в Дорсете и призвал всех друзей присоединиться к нему. Он собирался силой отобрать трон у Якова.
   В тот же день, как отец уехал, Парламент обвинил Монмута в государственной измене, где говорилось, что за голову герцога, живого или мертвого, назначена награда в пять сотен фунтов. Мать была безутешна.
   — Ну почему он должен был сделать это?! — рыдала она. — Ведь разразится гражданская война! Почему мы должны вставать на чью-то сторону? Какое мне дело до того, какой король сидит на троне?
   — Это имеет значение для отца, — сказала я.
   — Неужели это значит для него больше, чем его дом, его семья?
   — Он всегда защищал кого-то, — напомнила я ей. Она кивнула, и горькая улыбка тронула ее губы. Я знала, что она вспоминает, как впервые вошла в этот дом, когда она приехала сюда со своим первым мужем — отцом Эдвина, — и как встретилась здесь с отцом, который тогда рисковал своей жизнью ради дела.
   — У Монмута ничего не выйдет! — страстно произнесла она. — Я знаю это!
   — А я знаю, — уверила я ее, — что отец выживет в любой ситуации!
   Это немного успокоило ее, и нам оставалось только ждать. Тогда мать и дала мне прочитать наши семейные дневники, и я узнала много нового для себя. Теперь я испытывала к ним обоим новую, особую нежность.
   Пришли очередные известия. Монмут взял Таунтон, и у всех создавалось впечатление, что весь запад страны готов присягнуть ему. Опьяненный победой, он, в свою очередь, выпустил указ, прямо противоположный королевскому, где сам предлагал за голову короля Якова пятьсот фунтов и называл парламент бунтарским.
   Как сказала мать, это было обычным хвастовством с его стороны. Он был молод и безрассуден. Вполне возможно, что он действительно являлся сыном короля, но он никогда не станет таким, каким был его отец.
   — Но как же отец? Ведь Монмут обречен на поражение, оно у него на лице написано! Я молю Бога, чтобы Он защитил отца!
   Вскоре пришло торжествующее письмо от отца: в Таунтоне Монмут был объявлен королем и теперь шел на Бристоль. Позднее мы услышали, что он так и не дошел до него, ибо приближалась армия короля, поэтому он отступил в Бригуотер и там готовился к большому сражению.
   Отец написал нам накануне битвы и послал письмо с нарочным:
   — «Возрадуйтесь, ибо вскоре будет на нашем троне новый король, и, хотя его и будут именовать Яковом, звать его будут не Яковом Стюартом. Это будет Яков Скотт, король всей Англии"
   Прочитав это письмо, мать ужасно разозлилась.
   — Как было глупо с его стороны — писать такое! Такой риск! О, Присцилла, я боюсь за него, я так боюсь!
   Я снова упомянула о том, что отец выберется из любой беды.
   Исход той роковой битвы хорошо известен всем. Да и что мог сделать Монмут против королевских сил, возглавляемых графом Фавершемом и Джоном Черчиллем? Армия же Монмута состояла из крестьян да еще из людей, подобных моему отцу, которые, несмотря на свою храбрость и преданность, никогда не были профессиональными воинами.
   Армия Монмута была с легкостью разгромлена, а сам Монмут, увидев, что все пропало, больше заботился о собственной жизни, нежели о жизнях тех, кто так преданно защищал его. Многих взяли в плен — среди них оказался и отец.
   Мы были поражены до глубины души, хотя мать ожидала несчастья с той самой поры, как скончался король.
   Новости становились все хуже. Отец находился в тюрьме, в Дорчестере, и, когда мать узнала, что на суде будет председательствовать сам Верховный судья — барон Джордж Джеффриз, ее охватил ужас.
   — Он жестокий человек! — воскликнула она. — Он злобен и отвратителен! Я такие истории слышала о нем, а судьба твоего отца будет зависеть только от его милосердия! Когда его еще только назначили на этот пост, Карлтон сказал, что не понимает, почему именно ему предоставили эту должность. Король тоже не любил Джеффриза, однажды он даже сказал, что у того нет ни знаний, ни здравого смысла, ни манер, но зато он обладает большей наглостью, чем десять уличных проституток, вместе взятых. Это было знаком того, что король начинает слабеть, раз все-таки он уступил. О, я так боюсь! Джеффриз ненавидит таких, как твой отец: он завидует им, их добропорядочности, уму и твердости. Он никого не пощадит! Ничто не доставляет ему большего наслаждения, чем смертный приговор!
   Я не могла выносить ее отчаяние. Я все время придумывала невероятные планы освобождения отца. Мысль о том, что его заточили в тюрьму, была сама по себе ужасной.
   Томас и Кристабель приехали навестить нас сразу, как только услышали новости, — они были искренне опечалены. Томас даже попробовал нас успокоить.
   — Джеффриз жаден, — сказал он. — Намекают, что в обмен на некоторую сумму он проявит снисходительность. Говорят, он надеется сделать себе состояние на этих разбирательствах, так как в это дело вовлечены очень богатые люди!
   — Тогда у нас есть надежда! — воскликнула мать.
   — Но это надо проделать очень тактично, и тогда, думаю, он пойдет вам навстречу!
   — Я отдам все, что у меня есть! — с жаром ответила она.
   Приезд семейства Уиллерби немного развеял мрачное настроение матери, и той ночью она пришла ко мне в комнату. Она выглядела очень болезненно, под глазами у нее залегли темные тени. Мне так хотелось успокоить ее, я знала, что без отца жизнь для нее потеряет всякий смысл. Войдя в комнату, она остановилась у двери.
   — Я решилась! — сказала она. — Завтра я уезжаю в Дорчестере!
   — Я поеду с тобой! — ответила я.
   — О, мое милое дитя! — воскликнула она. — Я знала, что ты так скажешь!
   — Рано утром все соберем, — сказала я, — и сразу, как будем готовы, выедем.
 
   События, что последовали вслед за этим, стали для меня настоящим кошмаром. По сей день я с ужасом вспоминаю то время.
   Путешествие проходило в мрачной обстановке, и в гостинице, где мы остановились, только и говорили о так называемом восстании Монмута. Имя судьи Джеффриза, как правило, произносилось шепотом, и было очевидно, что все искренне сочувствуют его жертвам. Дело было не только в том, что он выносил самые жестокие приговоры, но и в том, что он делал это с огромным удовольствием и мог превратить невиновного в закоренелого преступника.
   Постепенно мы приближались к западу страны, и темные тучи все плотнее сгущались над нами. Армия Монмута действовала только в Дорсете и Соммерсете, поэтому пленников судили только в этих графствах. Джеффриз чувствовал себя там как рыба в воде. Он наслаждался своей мерзкой работой. Приговор приводился в действие сразу по вынесении, и никаких исключений не делалось: через двадцать четыре часа после суда виновный уже болтался на виселице.
   — О, Боже, — взмолилась мать, — помоги нам прибыть туда вовремя!
   Думаю, я больше жалела ее, чем отца. Если он будет приговорен к смертной казни, смерть наступит очень быстро. Ее же эта трагедия будет преследовать до конца жизни. Она чуть с ума не сходила от страха. «Мы спасем его!» — пообещала я ей. Это вполне возможно, и она должна надеяться. Мы приедем туда вовремя, мы пожертвуем всем, лишь бы спасти жизнь отца.
   Но больше всего мать страдала, когда нам приходилось останавливаться на ночлег! Будь ее воля, она ехала бы и по ночам. Чем ближе мы подъезжали к месту заключения отца, тем сильнее охватывал нас смертельный ужас. Судья, о котором все говорили с таким отвращением, отдал приказ, чтобы все могли видеть, что происходит с предателями. По несколько раз за день мы проезжали мимо деревьев, на ветвях которых висели части человеческих тел или трупы повешенных. Воздух был пропитан запахом смерти.
   — Что нам делать? — Мать была безутешна. — Что можем мы сделать, когда приедем?
   В одной из гостиниц, где мы остановились на ночь, мы услышали рассказ о деле леди Лайл, все преступление которой заключалось в том, что она накормила двоих последователей Монмута, которые бежали с поля сражения. Джеффриз обошелся с бедной женщиной так жестоко, что этот случай обсуждался повсюду.
   У этого судьи были способы запугать присяжных и заставить их вынести тот вердикт, который нужен был ему. Если же они вдруг склонялись к милосердию, он прожигал их таким взглядом, что они начинали дрожать в своих креслах. Даже присяжные были не уверены в своей судьбе — судья вполне мог возбудить дело и против них самих, если они не будут исполнять его приказов.
   Эту бедную женщину обозвали предательницей, и она должна была умереть смертью предателя. Он приговорил ее к смерти на костре.
   Чаша терпения постепенно переполнялась. Более того, пошли слухи, что жестокость, продемонстрированная по отношению к леди Лайл, исходила из высших кругов, ибо леди была вдовой Джона Лайла, одного из судей, приговоривших к смерти Карла.
   Все выглядело так, будто король мстил за смерть своего отца, и друзья леди Лайл утверждали, что она виновна лишь в том, что, во-первых, накормила людей, которые, как оказалось, бежали из-под Седжмура, и, во-вторых, что была женой человека, который вместе с остальными приговорил к смерти Карла.
   Якову надо было хорошо обдумать это дело. Как бы поступил его брат Карл? Он никогда бы не позволил, чтобы с женщиной так обращались. Якову не нравилось, когда его сравнивали с его братом, но у него хватило здравого смысла, чтобы понять, что если он обречет несчастную женщину на одну из самых варварских смертей, это не пойдет ему на пользу. И в то же самое время ему хотелось, чтобы все убедились в том, что поднимать оружие против него бесполезно. И леди Лайл была спасена от смерти на костре лишь затем, чтобы ей тут же отрубили голову на плахе.
   С тех пор как мы уехали из дома, мать почти ничего не ела. Она очень побледнела и похудела. Я начала опасаться за ее здоровье.
   Затем до нас дошли новости. Монмут бежал в Нью-Форест еще до окончания сражения. Там он прятался несколько дней, но вскоре был схвачен и доставлен в Лондон, где обратился к королю с просьбой спасти его жизнь.
   — Ради моего отца! — умолял он. — Вы — мой дядя, вспомните об этом!
   Но Яков помнил лишь то, что Монмут пытался отобрать у него корону. «Нет никакого смысла откладывать казнь», — сказал он в ответ.
   Мы уже добрались до самого Дорчестера, когда нам сообщили о смерти Монмута. Он бросил армию, он раболепствовал перед королем, но, как только его известили о приговоре, он встретил смерть лицом к лицу, подтвердив на эшафоте преданность английской церкви. Это, должно быть, была ужасная сцена, потому что палачу пришлось ударить пять раз, прежде чем удалось отделить голову от тела. Так погиб герцог Монмут — отважный, честолюбивый и не разборчивый в средствах человек. По крайней мере, он умер смертью храбрых.
   Мы остановились в гостинице Дорчестера, города торгового и полного людей, ибо сквозь него проходила дорога на Девон и Корнуолл. Земляные укрепления города, известные как Замок Девственниц, — реликвия, возведенная еще четыре тысячелетия назад, когда все земля была покрыта лесами, — привлекали к себе множество людей, но нам было не до прогулок.
   Мать, обезумевшая от беспокойства и расстроенная до глубины души, так как понятия не имела, каким образом можно договориться об освобождении отца, впала в отчаяние. Результатом всех ее волнений явилась страшная лихорадка, которая свалила ее, стоило нам приехать в город. Я перепугалась и утром побежала за доктором. Он пришел и сказал, что мать должна отдохнуть и что ни в коем случае ее нельзя беспокоить. Чтобы она заснула, он дал ей какого-то лекарства.
   — Вы приехали сюда, потому что в тюрьме сидит кто-то из ваших родственников? — спросил он. Я кивнула в ответ.
   Доктор печально покачал головой:
   — Не будите ее как можно дольше. Причиной ее болезни были сильные переживания. Я уже достаточно навидался таких случаев с тех пор, как наш город превратили в место судилища и бойни.
   Я была благодарна ему за сочувствие, но что же мне теперь делать? Как я справлюсь со столь щекотливым делом? К тому же я теперь должна была заботиться о больной матери! Меня терзали мрачные предчувствия.
   Когда доктор ушел, я спустилась вниз, в общий зал. Я подумала, что, может, мне стоит поговорить с хозяином гостиницы? Здесь мог проживать кто-нибудь, может быть, из армии, кто помог бы мне?
   Мой дедушка, отец матери, был генералом Толуорти, Эверсли тоже были связаны с армией. «Да, — решила я, — вполне возможно, что в этом городе найдется хоть один высокопоставленный военный, который будет готов помочь мне».
   Я вошла в зал. Там сидел какой-то человек, одетый в военную форму. Мое сердце быстро забилось: мои молитвы были услышаны.
   — Добрый день! — сказала я. Он повернулся. Я оказалась лицом к лицу с Бомонтом Гранвилем и содрогнулась от ужаса!
   — Простите, — пробормотала я. — Мне показалось, что я знаю вас.
   После чего я повернулась и бросилась вверх по лестнице. Я вся дрожала, кошмар становился все страшнее.
   Я взглянула на мать, спящую глубоким сном. Лицо ее было бледно, а грудь почти не вздымалась. Я опустилась перед кроватью на колени и зарылась лицом в одеяло. Мной овладела тревога.
   Спустя несколько минут я встала. «Он не мог узнать меня, — уверяла себя я. — Он ничего не сказал, но теперь мне надо быть очень осторожной. Я должна держаться от него подальше».
   Что за злая судьба привела его в Дорчестер? Я не думала, что он может быть одним из людей короля.
   Этот город был полон военных. Я посмотрела в зеркало. Я, должно быть, очень изменилась после Венеции? Нет, он не узнал меня: я выбежала из комнаты сразу, как он взглянул на меня.
   Я опустилась в кресло, и снова мне вспомнились те дни в Венеции — ночь на балу, когда он чуть не похитил меня, рождение Карлотты. Я вспомнила Харриет — такую милую, энергичную, находящую наслаждение в опасностях.
   "Что мне делать?» — думала я. Я чувствовала, что с каждой минутой меня все больше и больше охватывает отчаяние.
 
   Раздался стук в дверь. Я поднялась и крикнула:
   — Кто там?
   Это был хозяин гостиницы. Я открыла дверь. В его руке было зажато какое-то письмо.
   — Один джентльмен просил меня передать вам вот это, — произнес он.
   Я взяла конверт и спросила:
   — Какой джентльмен?
   — Он внизу, моя леди, и ждет ответа.
   — Благодарю вас. — Я закрыла дверь и прислушалась к его шагам, удаляющимся вниз по лестнице.
   Сначала я боялась распечатывать письмо, но потом поднесла его к окну, и вот что прочла:
   "Я знаю, кто вы и зачем здесь. Я думаю, что смогу помочь вам. Не могли бы вы спуститься в зал, где мы бы обсудили этот вопрос?» Я с изумлением воззрилась на бумагу. Значит, он все-таки узнал меня? Что бы это могло значить? Он мог бы помочь мне? Первым моим желанием было порвать письмо.
   Несколько секунд я стояла, не зная, что делать, но потом взглянула на лицо матери. По крайней мере, я не должна упускать эту возможность, но все мои чувства призывали не верить этому человеку. Я не знала, как поступить. В Эверсли легко было говорить: «Предложите взятку. Говорят, Джеффриз богатеет на этих кровавых делах». Но как предложить? И я поняла, что встречусь с Бомонтом Гранвилем! Я должна была, другого выхода не было! Я спустилась в зал.
   Когда я вошла, Гранвиль повернулся. Как мне показалось, по его губам скользнула победная ухмылка. Он поднялся и низко поклонился.
   — Итак, — сказал он, — мы снова встретились?
   — У вас есть что сказать мне?
   — Разумеется! Не присядете? Я уже сказал хозяину, чтобы нас не тревожили.
   Я опустилась на один из стульев, нас разделял стол. Я посмотрела на него: Бо Гранвиль — это имя подходило ему. Он обладал такими взглядами на жизнь, из которых вывел, что весь мир принадлежит только ему. Я думаю, он очень гордился своей внешностью. От его одежды повеяло запахом, который я тут же узнала: смесь мускуса и сандалового дерева. Никогда я не любила этот запах!
   — Я знаю, зачем вы приехали: ваш отец здесь в тюрьме! Суд состоится через два дня!
   — Через два дня, — медленно повторила я. Он улыбнулся. У него были идеально ровные зубы, которые он явно любил показывать окружающим.
   — Таким образом, у нас осталось мало времени! — сказал он.
   — Да, — тихо ответила я.
   — Знаете, я мог бы помочь вам!
   — Но как?
   Он пожал плечами.
   — Мой замок располагается на окраине этого города. Я хорошо знаком с судьей: мы часто развлекались вместе. Думаю, моя просьба для него что-нибудь да значит!
   — Мы заплатим! — страстно воскликнула я. Он прижал палец к губам.
   — Не говорите так больше, — сказал он, — Это опасно!
   — Я знаю, что это делается, я слышала…
   — Моя милая юная леди, вы весьма опрометчивы! Раз такое существует, естественно, это делается, но вот говорить об этом считается преступлением!
   — Пожалуйста, не смейтесь надо мной! Это очень важно для меня, для нас…
   — Конечно. — В его голосе послышались участливые нотки. — Ваш отец умрет ужасной смертью: он как раз из тех людей, которых так ненавидит мой Друг.
   — Пожалуйста, мы сделаем все, что угодно!
   — Неужели?
   — Мы отдадим вам все, — повторила я.
   — Это будет зависеть только от вас!
   — Что? — слабо переспросила я, но, конечно, уже все поняла. Я видела его глаза, похотливо оценивающие меня.