Карр Филиппа. Роковой шаг

   Выступающие ворота с башенкой и окруженная крепостным валом галерея производили грандиозное впечатление, а над всем этим красовался резной герб с девизом знатной семьи Филдов. Я посмотрела на эти окна в узорчатых переплетах и почувствовала прилив гордости, потому что это был дом семьи моего отца.
   Как только мы проехали через ворота, к нам подбежали грумы, чтобы посмотреть, кто приехал. Увидев меня, они догадались, кто я такая, и я сразу поняла, что мне здесь будут рады.
   — По приказу его светлости мы последние два дня ожидали вашего приезда, — сказал один из них. — Я немедленно отведу вас к нему.
   Я соскочила с лошади, и второй грум взял у меня поводья; двое слуг должны были позаботиться о моей охране и о седельных сумках.
   Войдя в замок, я сразу почувствовала его величественность. Я привыкла к Эверсли-корту, который был великолепным особняком; Эндерби был чудесным старым домом; но это был настоящий замок, своим существованием обязанный норманнам. Эверсли был построен во времена Елизаветы и потому был сравнительно современным. На меня произвели впечатления толстые каменные стены и винтовые лестницы с веревочными перилами в той части замка, которая была похожа на крепость. Мы очутились в большом зале — гораздо более просторном, чем в Эверсли; на каменных стенах висело старинное оружие; посмотрев вверх, на высокий сводчатый потолок, я увидела галерею менестрелей и сразу вспомнила Эндербн.
   — Его светлость в своей гостиной, — сказал слуга. — Я сообщу ему, что вы здесь.
   Вскоре меня провели по широкой лестнице и галерее, увешанной портретами. Я быстро пробежала по ним глазами. Все мужчины и женщины имели явное сходство. Я догадалась, что мой отец должен быть среди них, но у меня не было времени искать его портрет. Слуга торопил меня.
   Мы прошли галерею и очутились в длинном коридоре. Здесь на полу лежали ковры, что придавало помещению более современный вид. Комфорт преобладал над стариной.
   Слуга постучал в дверь, и я вошла в комнату. Она была небольшой, но чрезвычайно уютной. Тяжелые голубые портьеры на окнах гармонировали с голубым ковром; в большом камине горел огонь; в кресле сидел мужчина, колени его были укрыты пледом. В кресле напротив него сидела молодая женщина.
   Мужчина заговорил, но не поднялся.
   — Ты Кларисса, — сказал он. — Наконец-то ты приехала. Я думал, что этого уже никогда не произойдет.
   Я быстро подошла к нему, он взял меня за руку. И тут я увидела, что он калека.
   — Извини меня, что я не встал, — сказал он. — Дело в том, что я просто не могу. Я вынужден проводить жизнь в этом кресле. Эмма, дорогая, поздоровайся с Клариссой.
   Молодая женщина поднялась. Она была ненамного старше меня, ей было, наверно, лет восемнадцать. Она была одета в очень красивое платье из темно-зеленого бархата, из-под которого виднелась серая шелковая нижняя юбка.
   Она взяла меня за руку и улыбнулась, бросив на меня оценивающий взгляд. Я была уверена, что она сразу отметила мою небрежную прическу и красные от мороза руки.
   — Ты устала и хочешь отдохнуть, — сказал мой дядя. — Тебе, наверно, нужно умыться и переодеться, а потом поесть чего-нибудь горячего, да? Я не знал, чего ты захочешь в первую очередь, но мне так хотелось увидеть тебя, как только ты приедешь. А теперь скажи… что ты хочешь сначала? Умыться? А тем временем на кухне тебе приготовят что-нибудь вкусное. И тогда за обедом мы сможем познакомиться поближе.
   — Я так рада встрече с вами… — начала я.
   — Дядя, — сказал он. — Я твой дядя Пол. Твой отец был моим старшим братом. Я знал о твоем существовании, но только недавно выяснил, где ты живешь. Мне так хотелось увидеть тебя. Теперь скажи, чего ты сейчас хочешь?
   Так как я сразу отметила элегантность девушки по имени Эмма, то сказала, что сначала умоюсь и переоденусь. Я могу подождать, когда всем подадут обед. Мы поели холодного бекона с хлебом и сыром в трактире незадолго до приезда в замок.
   — Тогда Эмма отведет в приготовленную для тебя комнату. Эмма, ты можешь объяснить Клариссе, кто ты. Вам обеим придется много времени проводить вместе. Когда ты будешь готова, нам с тобой предстоит длинный разговор. Но сначала то, что необходимо. Я знаю, как вы, женщины, чувствуете себя после длительного путешествия, к тому же наш северный климат менее благоприятен, чем у вас на юге.
   Он был очень мил. Он немного напоминал моего отца, но меня всегда поражал в Хессенфилде его высокий рост. Видеть его брата, моего дядю Пола, в кресле стало для меня большим сюрпризом.
   Эмма улыбнулась мне.
   — Я так рада, что ты приехала, — сказала она. — Ты не можешь себе представить, как тебя ждали. Пойдем. Приведешь себя в порядок, а потом мы сможем поговорить.
   Она вывела меня из комнаты, и мы пошли по настоящему лабиринту коридоров и лестниц, пока не оказались в комнате в одной из башенок. Я подошла к узкому окну, из которого видна была вересковая пустошь на несколько миль, а еще дальше — море.
   Эмма встала рядом со мной. От нее исходил легкий запах духов, немного мускусный и соблазнительный. Я взглянула на нее. У нее были темные, почти черные волосы и красивые удлиненные миндалевидные глаза с черными ресницами. Кожа у нее была бледная, губы пунцовые. Я тогда еще не знала, что она немного подчеркивает свою красоту с помощью известных средств. Мне она показалась очаровательной, ее красота даже немного тревожила, и мне было очень интересно знать, кто она и приходится ли она мне родственницей.
   — Дядя Пол выбрал эту комнату для тебя, — сказала она. — Он подумал, что тебе понравится вид из окна. — Я заметила ее легкий французский акцент, добавляющий ей экзотики. — Когда ветер дует с востока, он воет над болотами. Б-р-р-р, — вздрогнула она. — Он пробирается в замок, и тогда бывает трудно согреться. Здесь, на севере, очень холодно. Ее грассирование напомнило мне о Жанне.
   — Скажи мне, — сказала я, — ты моя кузина или какая-нибудь другая родственница.
   Она сделала еще один шаг ко мне и посмотрела, как бы забавляясь.
   — Не кузина. Ближе… гораздо ближе… Не догадалась?
   — Нет, — сказала я и вдруг подумала: «Может быть, дядя Пол женился на молодой женщине?»
   Ее следующие слова так поразили меня, что мне показалось, будто я сплю.
   — Мы родные сестры, — сказала она.
   — Сестры! Но как… Она улыбнулась.
   — Как это называется? Единокровная сестра. Именно это я и хотела сказать. Твой отец был и моим отцом.
   — Хессенфилд!
   — Ах да, — сказала она, с большим трудом произнося «х». — Да, Хессенфилд.
   — Но каким образом?
   — Очень просто. Обычным. Ты понимаешь? Я покраснела, а она продолжала:
   — Вижу, понимаешь. Наш отец был очень любвеобильным человеком. Он любил мою мать… очень. Он и меня очень любил. Он вообще любил женщин.
   — Ты хочешь сказать, что ты его незаконная дочь?
   — Эту честь мы делим с тобой. Он не был женат ни на моей матери, ни на твоей. Твоя мать уже была замужем. Моя… — Она подняла плечи чисто галльским жестом. — Этот человек не был рожден для брака. Но мы с тобой все-таки появились… Мы — бастарды, которые имеют общего любящего отца.
   — Моя сестра, — пробормотала я.
   Эмма положила руки мне на плечи и, притянув меня к себе, поцеловала в обе щеки. Я почувствовала внезапное отвращение. Мою мать знали как леди Хессенфилд; она жила с моим отцом в его отеле, и все это время существовала эта девушка, которая, должно быть, на четыре-пять лет старше меня. Возможно, это все объясняет: он знал ее мать до того, как узнал мою.
   Я постигала жизнь. Король привез своих германских любовниц с собой. Хессенфилд был как король. У него тоже были любовницы. Одна из них была моя мать, другая — мать Эммы.
   — Ну, и каково же узнать, что у тебя есть сестра? — продолжала она.
   — Конечно, это так неожиданно. Но волнующе.
   — Ты думала, что ты единственная, да? — спросила она довольно лукаво.
   — Мне так говорили.
   — Только не с таким мужчиной, как милорд.
   — Ты давно уже здесь?
   — Около года… я не могла приехать, пока не заключили мира. Нам нелегко было в Париже. А потом я подумала, что мне надо поехать сюда, ибо, в конце концов, это мой дом. Здесь мой отец хотел воспитывать меня, когда посадил короля Якова на трон. Он всегда говорил это моей матери: «Когда все закончится, мы поедем домой в Хессенфилд».
   — А вы знали обо мне?
   — О да, мы знали о тебе.
   — И вы знали, что тетя Дамарис привезла меня в Англию?
   — Нет.
   — Тогда как же мой дядя… наш дядя… узнал, куда послать за мной.
   — У него есть свои способы. Может быть, он скажет тебе.
   Я сказала:
   — Это для меня большая неожиданность. Мне нужно время, чтобы привыкнуть.
   — Привыкнешь. А я считаю это даже забавным. Нам много предстоит делить вместе.
   — Я все хочу узнать. Ты просто приехала сюда и сказала дяде, кто ты?
   — Кажется, ты думаешь, что я могла сказать не правду? — вдруг рассердилась Эмма. — Я такая же его дочь, как ты.
   — Нет, нет. Ты не правильно поняла меня. Я просто не знаю, как ты сюда приехала и что подумал наш дядя, когда вдруг увидел тебя.
   — У меня были доказательства, — резко сказала она, но потом улыбнулась. — Я могла доказать, кто я. У меня было его кольцо с печаткой. Кольцо, которое носят все обладатели этого титула. Я привезла его нашему дяде, который теперь носит его на третьем пальце правой руки. Наш отец носил его на мизинце.
   Я кивнула. Я помнила это кольцо. Оно было золотое, с камнем, называемым безоаровым. Я будто вновь услышала, как Хессенфилд говорил мне это, когда я заинтересовалась кольцом.
   — Наш отец был крупным человеком. Кольцо годилось ему только на мизинец. Я привезла его часы и письмо, потому что лорд Хессенфилд отдал их моей матери на случай, если с ним что-то произойдет. Наш отец очень любил своих дочерей. Он хотел, чтобы о нас позаботились. Это его слова.
   Вошла служанка с горячей водой, и Эмма сказала, что оставит меня, чтобы я умылась. Потом, если я потяну за шнур звонка, и тебя проводят к дяде, мы можем продолжить разговор до того, как подадут обед.
   Я все еще пребывала в растерянности, пока смывала с себя дорожную грязь. Мои дорожные сумки были принесены, и я с удовольствием переоделась в красное платье, которое мне шло. Я хотела хорошо выглядеть, чтобы не слишком проигрывать рядом с Эммой.
   Закончив туалет, я позвонила, и меня провели обратно в комнату, где дядя с нетерпением ждал моего прихода.
   — Ну, вот ты и готова, — сказал он. Я ожидала увидеть Эмму, но он сказал:
   — Полагаю, нам сначала нужно поговорить наедине, чтобы лучше узнать друг друга. Ты удивилась, узнав, что у тебя есть единокровная сестра?
   — Да, конечно.
   — Мой брат всегда был крепким мужчиной. Все Хессенфилды такие… за исключением тех, кто недееспособен. — Он говорил без горечи. У него было очень славное выражение лица, и во мне появилось какое-то теплое чувство к нему. — Джон — твой отец, он всегда любил приключения. Он старший из братьев. Мы все были отчаянные. Как я уже сказал, это фамильное. Но он всегда был вожаком. Джон вел, мы шли за ним. Иногда мы принимали участие в его авантюрах. Он был замечательным человеком. Все эти годы он словно продолжает жить. И это действительно так в некотором роде: он живет в вас, своих детях. Странно, что у него — и вдруг дочери. От него можно было ожидать только сыновей.
   — Вы предпочли бы их?
   — Не теперь, когда я увидел вас обеих.
   — Как вы узнали, где я была? Он помолчал в нерешительности.
   — О, мне сказали. Друг одного друга… просто совпадение.
   Впервые его взгляд стал уклончивым, и я почувствовала, что мой вопрос смутил его. Я решила больше не расспрашивать его, а попыталась позднее узнать, кто был этим другом.
   — Мой брат слал письма из Франции. Ты знаешь, что он был одним из лидеров якобитов? Я кивнула.
   — Если бы он был жив сегодня…
   — Вы хотите сказать, что он привез бы в Англию сына Якова II?
   — Я уверен в этом.
   — И вы разделяете его взгляды? Он не ответил.
   — Времена нынче опасные, — только и сказал он и после небольшой паузы продолжил:
   — Я скажу тебе, что твой отец писал мне о тебе. Он говорил, что ты самый прелестный ребенок из всех, кого он видел, и он гордится тобой. Он очень любил тебя, ты знаешь.
   — Да, знаю. Это то, что сознаешь даже в самом раннем возрасте. Я все еще помню это.
   — Джон любил и твою мать. Он жалел, что не мог на ней жениться, ведь она уже была замужем. Это одно из тех безрассудств, которые он совершал.
   — А что Эмма?
   — Это, наверно, было раньше. Я не очень много знаю о матери Эммы, но, вероятно, он любил ее, если отдал часы и кольцо… особенно кольцо. Он, видимо, знал, что твоя мать при смерти. Видишь ли, это кольцо имеет особое значение для нашей семьи. Его всегда носит глава дома. У него особые качества.
   — Оно приносит удачу?
   — Это не то. Вот, посмотри.
   Он снял кольцо с пальца. Я смутно помнила его. Оно показалось мне не очень красивым, это массивное золотое кольцо с камнем неопределенного цвета в искусной оправе.
   — Для меня было очень важно, чтобы оно вернулось, — продолжал мой дядя. — Когда Джон узнал, что умирает от той же болезни, которая унесла твою мать, он послал за матерью Эммы и отдал ей кольцо и часы, чтобы она привезла их мне с письмом. Я думал, что мы навсегда потеряли кольцо, так как из-за болезни Джона кольцо будет похоронено вместе с ним. Но Эмма приехала и вернула фамильную ценность Хессенфилдов. Оно убедило меня, что она его дочь. Я знаю, он никогда не расстался бы с кольцом, если бы не знал, что умрет и не сможет передать его твоей матери. Конечно, из-за этой войны прошло много времени, прежде чем Эмме удалось приехать сюда.
   — Когда вы услышали о его смерти?
   — Через несколько месяцев после того, как это случилось. Наши друзья не могли сразу же попасть сюда, чтобы сообщить мне. Мы узнали, что твоя мать тоже умерла. Я пребывал в неведении относительно тебя, ждал известий, но не получал их. Никто не знал, где ты.
   — Обо мне заботилась Жанна, горничная из отеля. Я жила у нее, пока моя тетя Дамарис, сестра моей матери, не приехала за мной.
   — Да, теперь я это знаю, но тогда не знал. Как только стало известно, где ты находишься, я тут же послал своего племянника пригласить тебя сюда. Как было бы хорошо, если бы ты приехала раньше!
   — Я так и сделала бы, но тетя ожидала ребенка.
   — Добрая тетя Дамарис. Расскажи мне о ней. Эмма говорит, что ее мать пыталась найти тебя, но это ей не удалось. Она сказала, что после смерти твоего отца и матери в доме был полный хаос. Конечно, Эмма знает обо всем только понаслышке, из рассказов своей матери. Все это было для нее очень таинственно, пока она не приехала в Англию. Ее мать ждала, когда появится возможность приехать. Она хотела, чтобы Эмма представилась семье своего отца и привезла сюда кольцо и часы. Очевидно, она надеялась, что Эмма найдет здесь свой дом. Как рассказала мне Эмма, ее мать недавно вышла замуж и живет со своим мужем где-то в окрестностях Парижа. Могу представить, что взрослая дочь в такой семье будет, конечно, лишней. Я был тронут тем, как Эмма обрадовалась теплому приему, и когда я предложил ей остаться здесь, сколько она пожелает… собственно, чтобы она считала все это своим домом… она была вне себя от радости.
   — Все это так поразительно! Я не имела понятия о том, что происходило.
   — Откуда же тебе знать? Сколько лет тебе было — пять или шесть?
   — Помню только, что я жила с моими родителями в том роскошном доме, а потом их не стало, и я очутилась в сыром, темном подвале, испуганная, ничего не понимающая.
   — Бедное, бедное дитя! Но ты была храброй, не сомневаюсь. У тебя взгляд отца. Какое расточительство жизни! Это я должен был умереть. Но я живу, прикованный к этому креслу на всю оставшуюся жизнь… Впрочем, нельзя жалеть себя. Вместо того, чтобы вспоминать свои беды, лелеять их, надо закрыть их в темный шкаф и забыть о них — это самое мудрое решение.
   Я сказала:
   — Мне очень жаль. Давно это случилось?
   — Четырнадцать лет назад, когда мне было двадцать пять. Меня скинула лошадь во время охоты. Я знал, что она не сможет перескочить через ту изгородь, слишком высокую для нее. Другие повернули обратно и объехали. А я должен был перепрыгнуть. Я должен был показать всем, покрасоваться… только и всего. И я упал. Лошадь подмяла меня под себя. Ее пришлось пристрелить. Иногда я думаю, что надо было пристрелить и меня. Ну вот, опять эта жалость.
   — Это можно понять, — ответила я.
   — Никто не думал, что я выживу. Я был помолвлен с красивой девушкой. В первые недели она ухаживала за мной. Она говорила, что свадьба все равно состоится… я не мог вынести этой жалости к себе. Я стал невыносимым, затаил обиду на жизнь. В нашей семье все были такими деятельными. Я не мог вынести этого; и потом эта боль…. возникающая время от времени боль. Все дело в том, что я никогда не знал, когда она придет. Я впадал в неистовство. В конце концов моя невеста увидела, что все бесполезно. Я тоже это понял.
   Я не мог обречь ее на подобную жизнь. Через какое-то время она вышла замуж.
   — Я вам очень сочувствую. Но теперь вы кажетесь таким спокойным, кротким… примирившимся.
   — Все это сделало время, Кларисса. Время — великий учитель и целитель. Я говорю себе, что это трагедия, когда Джон умирает от неизвестной болезни в Париже, а я, его преемник, становлюсь калекой, проводящим дни без движения. Можно подумать, что это проклятье дому Филдов, если верить в такие вещи.
   — А вдруг это действительно проклятье?
   — Нет. Столетиями наш род был сильным и энергичным, мы защищали наши земли и имущество от мародеров-шотландцев, когда они совершали набеги через границу. Это просто несчастье, которое может постигнуть любую семью в любое время. Теперь я хочу послушать тебя, Я рассказала ему о жизни в Эндерби, о том, что мы поддерживаем очень хорошие отношения с Довер-хаусом, где живет моя бабушка Присцилла, и с Эверсли-кортом, где живут прадед и прабабушка.
   — У тебя ведь есть еще дядя, военный?
   — Вообще-то, он мой двоюродный дедушка. На самом деле его зовут Карлтон, но мы зовем его Карл, чтобы отличить от прадедушки.
   — У тебя семья долгожителей.
   — Моя бабушка была очень молода, когда родилась моя мама, а мама была молода, когда родилась я.
   — Понимаю. Разрыв между поколениями получается небольшим. Ты часто видишь дядю Карла?
   — До недавнего времени видела очень редко. Он ехал со мной до Йорка.
   Дядя кивнул. Наступила тишина; потом в дверь постучали и вошла Эмма. Она сменила свое бархатное платье на парчовое с голубоватым оттенком. Лиф был низко вырезан, и ее кожа казалась перламутровой. На шее и в ушах были гранатовые украшения, очень шедшие ей. Позже я узнала, что это был подарок дяди Пола его невесте, которая, разорвав помолвку, возвратила ему все подарки. И я подумала, что, наверно, ему очень понравилась Эмма, если он отдал ей подарки своей невесты.
   Еще до обеда в замке появились гости. Племянник, который навещал нас в Эндерби, приехал со своим отцом. Мэтью Филд был очень похож на моего отца — высокий, внушительный. Он обрадовался, увидев меня.
   — Ты действительно такая хорошенькая, как описал мне мой сын Ральф! — воскликнул он. Ральф встретил меня, как старую знакомую.
   — Хорошо, что ты приехала, не побоявшись длинного пути, — сказал он. — Надеюсь, новорожденный в добром здравии?
   — Роды прошли хорошо. Девочка набирает силу. Я должна была остаться до ее рождения. Надеюсь, вы понимаете.
   — Ну конечно.
   Обед был обильный и проходил неторопливо. Некоторые из подаваемых блюд были мне незнакомы.
   — Здесь, на севере, мы едим больше, чем вы, южане, — объяснил дядя Пол.
   — Это из-за климата, — подхватил Ральф. — Здесь бывают сильные морозы, и чтобы не поддаться холоду, мы едим горячие супы, кровяную колбасу и горячее жареное мясо.
   Меня совсем разморило от обильной еды и непривычного вина, не говоря уже о проделанном пути и открытии того факта, что у меня есть сестра. Наверно, по мне это было заметно, потому что дядя Пол сказал:
   — Клариссе сейчас необходим хороший крепкий сон. Эмма, проводи ее в комнату. Она может заблудиться в замке. — Он повернулся ко мне. — Здесь действительно трудно ориентироваться, пока не узнаешь все как следует. Сначала замок был крепостью, но за прошедшие столетия столько было пристроено, что он напоминает скорее лабиринт, чем жилище.
   Эмма послушно поднялась и, улыбнувшись мне, спросила, готова ли я пойти. Я ответила утвердительно, поскольку испытывала большее желание побыть одной и еще раз обдумать то, что я услышала. Она взяла свечу с комода и посветила мне на лестнице.
   Пока мы поднимались, она поводила свечой из стороны в сторону и обернулась ко мне с улыбкой.
   — Всегда немного… как это говорят? Жутко при свете свечи.
   Как и Жанна, Эмма иногда вставляла в свою речь французские слова. Это придавало разговору определенный шарм.
   — Да, — согласилась я. — Наш дом немного похож на этот.
   Она кивнула.
   — Но ты не боишься теней… ты не боязливая.
   — Стараюсь.
   — Стараться — это все, что нам остается. Подойдя к моей комнате, она распахнула дверь, и мы вошли. В камине горел огонь, что делало комнату уютной.
   — Я предложила затопить камин в твоей комнате, — сказала она. — Очень холодно, когда дует ветер.
   Тяжелые занавеси были задернуты. Одеяло было отогнуто. Кровать манила ко сну.
   — В постель положили грелку… ты увидишь.
   — Все хотят, чтобы я чувствовала себя уютно.
   — Мы с дядей Полом хотим, чтобы ты чувствовала себя как дома.
   — Я чувствую это.
   — Тебе что-нибудь еще надо… на ночь?
   — Не думаю, спасибо.
   — Если тебе что-нибудь потребуется, — она сделала широкий жест, — позвони. — Она показала на шнур от звонка. — А если что-нибудь понадобится от меня, то я недалеко, в этой же башенке. Мои окна выходят на запад, на село, а твои — на море.
   — Спасибо. Я запомню.
   — Спокойной ночи, сестричка. Спи спокойно.
   Она тихо закрыла дверь и ушла. Несколько секунд я стояла, глядя на дверь. Это была толстая дубовая дверь со щеколдой, которой можно запереть дверь. Повинуясь внезапному импульсу, я подошла к двери и задвинула засов.
   Почти сразу же я удивилась своему поступку. Зачем я это делаю? Словно боюсь чего-то. А что если Эмма вернется за чем-нибудь и услышит, как я открываю дверь? Будет очень неудобно. Я отодвинула засов и разделась. Огонь из камина отбрасывал длинные тени по комнате. Было тепло, уютно и все же… здесь было что-то чужое, что-то настораживающее, и я поняла, что, несмотря на усталость, мне трудно будет заснуть в этой комнате.
   Я отодвинула занавеси, словно впустив внешний мир. В небе светила луна, ночь была светлой. Вдалеке ясно виднелось море. Было тихо, ни одна травинка не шевелилась. Я увидела ворота замка, величественные при лунном свете.
   Вернувшись в уютное тепло, я легла в постель. Заснуть было и впрямь трудно. Я знала, что в старых домах, когда наступает темнота, можно услышать разные необычные шумы. Словно те, кто раньше жил в этих стенах и не может найти покоя, возвращаются опять сюда. Также было в Эндерби, но там я привыкла к треску дерева. Я знала, какая ступенька громко протестовала, когда на нее наступали. Но здешние звуки мне были незнакомы.
   Я лежала уже, наверное, полчаса. Сон не приходил. Один раз я задремала, и мне приснилось, что дверь открылась и вошла Эмма. Улыбаясь, она говорила, что я не такая элегантная как она. Она говорила: «Я твоя сестра… моя сестричка… моя маленькая сестричка».
   Я в страхе проснулась, хотя сон не содержал ничего страшного. Я ожидала увидеть Эмму, стоящую у кровати и смеющуюся надо мной. Но в комнате никого не было. Я встала с кровати и закрыла дверь на засов в надежде, что это поможет мне уснуть.
   Усталость наконец победила, и я уснула, но внезапно меня разбудил звук голосов, доносящихся снизу. Испугавшись, я села в кровати.
   Мне показалось, что послышался звук лошадиных копыт. Я вслушалась, потом подошла к окну. Луна невозмутимо освещала болота, и хотя внизу ничего не было видно, оттуда доносились звуки активной деятельности.
   Я вернулась в кровать. Огонь уже погас, и холод опять пробрался в комнату. Ноги у меня замерзли. Я завернула их в ночную рубашку, и увидела, что мои часы, лежащие на прикроватном столике, показывают три часа ночи. Я попыталась уснуть, но опять напрасно. Сна не было.
   Ноги мои согрелись, и я стала вспоминать подробности моего прибытия в замок, особенно мои беседы с дядей Полом и Эммой. Таких откровений, которые сделала она, достаточно было, чтобы любого довести до бессонницы, а поскольку я обычно спала хорошо, для меня ничего не значила одна бессонная ночь.
   Я размышляла над тем, какая сложная вещь жизнь и как события прошлого влияют на будущее, даже через несколько поколений.
   Внезапно я услышала голоса… тихие, приглушенные голоса. Я встала с кровати и подошла к окну. Из замка выходили люди, они прошли через привратницкую. Я увидела дядю Мэтью и Ральфа, с ними были еще три человека. Один из этих троих показался мне знакомым. На нем было коричневое бобриковое пальто и черные чулки, на голове — треугольная шляпа. Я попыталась вспомнить, где видела его раньше. Люди скрылись из виду, и я догадалась, что они пошли в конюшню, где оставили своих лошадей. Так оно и было: спустя некоторое время они появились верхом. Человек в коричневом пальто был с ними.
   Они уехали, а я стояла у окна, пока они не скрылись из виду. Потом, дрожа от холода, вернулась в постель и долго лежала, думая, почему мне кажется, что в замке происходит что-то странное. Почему мой дядя и кузен с друзьями, которые приехали после того, как я покинула общество, не могут уехать рано утром? У них нет причин уходить так же рано, как я. Но были еще три посетителя. Наверно, они приехали очень поздно. А почему бы и нет?