Страница:
С этого момента обстановка резко изменилась. Преемник папы Анастасий внял голосу монахов — друзей Иеронима. Но особенно подействовал на папу внезапный и резкий поворот Александрийского папы Феофила в 400 г. против Оригена. Играла тут роль чистая демагогия или это было в духе и характере Феофила, но он повернулся круто на 180 градусов. Еще в своем пасхальном письме 399 г. Феофил резко выразился об антропоморфистах, зная, конечно, что он упрекает в этом большинство нитрийских пустынников. И действительно, те вдруг даже взбунтовались и с дубинами в руках целым походом пришли в Александрию к дому Феофила. Перепугавшийся Феофил вышел к неумным противникам и сразу охладил их предисловием. «Отцы, — сказал Феофил этим мужикам по богословскому уровню, — я смотрю на вас, как на образ Божий». Монахи притихли, все дальнейшее разглагольствование Феофила удовлетворило монахов. Они приняли благословение Феофила и успокоенные вернулись в Нитрийскую Скитскую пустыню с чувством победителей. Действительно, это была их неожиданная победа. Пылкий Феофил после этого «закусил удила» в отвержении Оригена и оригенистов. Прежде всего ему пришлось разорвать с его «правой рукой» во всей филантропической работе александрийской кафедры, с пресвитером Исидором. B молодости Исидор ушел в Нитрийскую пустыню. Но там он проявил такие организаторские способности, что Александрийская кафедра вскоре вызвала его к себе и поручила ему все хозяйственные и денежные расчеты и предприятия по части, ξενοδοχια, кормления и приюта для бедных; a затем и другие дела епископии, требующие дальних разъездов и переговоров. Исидор посылался в Рим, в Константинополь, Палестину. За его таланты в работе Феофил в 398 г., в момент искания кандидата на замещение по смерти Нектария столичной Константинопольской архиепископской кафедры, выдвигал кандидатуру Исидора. Конечно, y Феофила, как принципиального противника возвышения над Александрией столичного архиерея, была своя боевая цель. Константинопольские «сферы» на этот раз отыскали и взяли себе архиепископа из Антиохии, блестящего Иоанна Златоуста. Игра Феофила Александрийского сорвалась, но его ожесточение от этого временного проигрыша только еще более возросло. Ничуть ему не помешало в этом вопросе и резкое расхождение с Исидором. Последнему было уже 80 лет. Он сохранял прежнюю репутацию строгого аскета и, как и встарь, богослова-оригениста. Феофил, теперь как бы «помешанный» на антиоригенизме, решил изничтожить Исидора. По обычаям античного греко-римского кривосудия, это казалось в порядке вещей: набрать 10 лжесвидетелей-обвинителей против пяти, говорящих в пользу судимого, — это значит формально его засудить. Так закусивший удила Феофил неправедно и засудил Исидора — за бесполезные постройки, за якобы утайку 1000 золотых (еще 18 лет тому назад!) и т.п. Феофил отлучил Исидора, и тот опять убежал в Нитрийскую пустыню. Там вождями тогда были четыре брата Долгих (αδελφοι μακροι), так прозывавшиеся за их высокий рост. Это были: Диоскор, Евсевий, Евфимий и Аммоний. Господствующее настроение монахов было против принятия священства вообще. Поэтому епископы обычно назначали пресвитеров для монахов извне. Но, ценя народное влечение к монахам, епископы чуть не насильно вовлекали их в священный сан. В таком порядке были вовлекаемы в священство и братья Долгие. Диоскор из них был поставлен даже епископом города Гермополиса. И через это создана для Нитрийских монахов особая монашеская епархия. Евсевий и Евфимий рукоположены в пресвитеры. Но четвертый брат, Аммоний, решил не сдаваться в епископское послушание и сохранять чистоту местной отеческой традиции — не уловляться в священство. Когда от Феофила Александрийского пришли к нему посланцы, чтобы увести Аммония в город к архиепископу на хиротонию, Аммоний, как истый африканский фанатик, схватил отточенный нож (египетскую бритву), отсек сам себе левое ухо и заявил: вот теперь я корнаухий и по закону еще Моисееву не могу священствовать. Посланцы с унынием вернулись к Феофилу, a тот заявил: я посвящу его даже и без носа. Пошли к Аммонию новые посланцы, но тот объявил, что для полной физической негодности к священству он вынужден вырезать себе язык.
Тогда Феофил разослал своей пастве извещение о том, что из Нитрийских монастырей должны быть изгнаны три лица. И вот эти лица имели смелость прийти к Феофилу в Александрию и попросили объяснения: в чем же причина такого гнева? Но не знающий удержа Феофил вместо слов сразу приступил к действиям. В древности епископы носили всегда свой малый, небогослужебный омофор. Феофил вскипел, набросил на шею Аммонию свой омофор и начал душить и бить его, приговаривая: «Еретик! говори скорей анафему Оригену!» Монахи в страхе убежали к себе в пустыню под прикрытие своих собратий. Феофил открыл целый собор (400 г.) для осуждения Оригена и оригенистов. Несмотря на голоса защитников Оригена, чтение его сочинений как душепагубных было воспрещено. A Феофил испросил y префекта высылку из Нитрии трех братьев Долгих и, не откладывая, самолично отправился целым вооруженным походом в Нитрию. С ним были и епископы, и полицейские чины, служки и толпа уличных бродяг-громил. В самой Нитрии с ними соединилось большинство монахов — антропоморфистов. Явно шли в бой. Но Диоскор, как подобает скромному епископу, встретил своего патриарха-папу с честью. Окружавшие Диоскора монахи несли в руках пальмовые ветви. Но паче меры взвинченный Феофил решил, что это стратегический обман, что надо начать превентивный бой. Раздалась команда, крики, над головами замелькали дубины. Диоскор и его монахи были обращены в бегство. Диоскор вбежал в церковь и сел на архиерейскую кафедру, но рабы Феофила схватили его за руки. Феофил скомандовал конец боя и тут же открыл епископский собор, на котором осуждено было все учение Оригена. Тем временем Диоскор ускользнул из церкви и вместе с братьями скрылся в условленном месте, в одном из колодцев. Кельи братьев Долгих были разгромлены и сожжены вместе с книгами, особенно ненавистными для невежд. Нитрийцев этот погром расколол. Около 300 из них убежали в Палестину к Иоанну. Исидор был в их числе.
Феофил искал вселенской поддержки своей борьбы с Оригеном и нашел ее y папы Анастасия. Тот осудил и Оригена, и его переводчиков на латинский язык. Писал Феофил и на Кипр св. Епифанию. Последний пришел положительно в восторг и писал: «Наконец-то Амалик истреблен до конца! Ha гope Рефидим воздвигнуто знамя креста. На алтаре Александрийской церкви слуга Божий Феофил воздвиг знамя против Оригена». Палестинский епископат Иоанна откликнулся дипломатически сдержанно. Палестинцы осудили тех, кто извлекает из учения Оригена пагубные уроки. A отлученных епископом Феофилом они не будут принимать, пока те сами не примирятся со своим главой.
Монахи — эмигранты из Александрии пришли в уныние. Часть оторвалась от Александрии и слилась с Иерусалимской церковью. Часть вернулась домой, подчинившись Феофилу. A около 50 человек под возглавлением трех братьев Долгих отправилось в Константинополь искать нейтрального соборного суда.
Арена борьбы сторон в этом деле переносится в столицу, которую возглавлял в этот момент Иоанн Златоуст. B связи с делом Златоуста мы к этому конфликту и вернемся.
A сейчас — вкратце o том, какой исход имела описанная богословская и личная борьба между двумя латинскими друзьями. Руфин сообщил Иерониму о своей переводческой и богословской работе в Риме. Иероним откликнулся на это осведомление довольно иронически, но воздержался от вражды, помня о бывшем их примирении y гроба Господня. Но римские друзья-монахи уже зарядились враждой к Руфину за оригенизм. Монахи писали Иерониму, что Руфин злоупотребляет его именем, прикрывая им свой смягченный, замаскированный перевод Оригена. A потому нужно изобличение обмана, нужен новый точный перевод Оригена. И опять воспылавший гневом богатырь труда Иероним засел за буквальный перевод Оригена.
И по нему монах Паммахий убедился, что Ориген еретик, и трусливо запер новый перевод y себя в письменной конторке, чтобы никто не мог снять с него копию. Папа Анастасий уже по просьбе Феофила Александрийского отдал все писания Оригена на экспертизу Евсевию, епископу Кремонскому, затем объявил их еретическими и испросил указ императора о запрещении их наряду с Порфирием и Арием.
«Победители» хотели взяться сразу и за Руфина и обесчестить и покарать его. Воистину «кто спит, тот не грешит». Но целый фронт поднялся на защиту трудолюбца Руфина. И епископ Аквилейский Хроматий, и св. Павлин Ноланский, и Тереза из Нолы, и Иоанн Иерусалимский, и Меланья из Палестины — все против гонения на Руфина. Сам Руфин для успокоения папы прислал ему личное исповедание веры. Может быть, все это помогло ему. От папы хотя и не последовало благоприятного ответа, но не было и никаких прещений. Но Руфин считал нужным оправдываться пред враждебным к нему общественным мнением Запада. Он написал «Апологию» в двух книгах. Тут он защищается против обвинений в оригенизме. Он указывает на колеблющиеся и переменчивые позиции в оригеновском вопросе самого Иеронима, на пристрастие Иеронима к старым языческим писателям. И все это с добавкой желчных личных упреков своему другу-врагу. Римские друзья Иеронима опять прислали в Вифлеем письма, вызывающие Иеронима на бой. Тот взвинтился, написал бранчливое письмо Руфину. Руфин подал реплику. Иероним продолжал браниться. Руфин снова написал Иерониму, требуя от него молчания, иначе Руфин грозил бывшему другу, что он разгласит некоторые грехи Иеронима, открытые ему раньше по дружбе. Иероним откликнулся трагически: «Это значило бы, что Руфин хочет его головы»...
И епископ Аквилейский Хроматий, и осведомленный об этой распре блаж. Августин Иппонский приходили в отчаяние, как укротить эту бурю страстей. Первым замолчал Руфин. Хроматий уговорил его мирно заняться переводами на латинский с греческого: 1) Церковной Истории Евсевия, 2) Истории монашества в Египте, 3) гомилий Василия Великого, Григория Богослова и даже Оригена.
Но Иероним не успокоился, продолжал войну с «оригенистами». Он вычеркнул из своих «Хроник» все похвалы Мелании, которые он расточал пред ней 20 лет тому назад. Подчеркивал, что и самое имя Мелания говорит о черноте ее души. Руфина обзывал grunnius (т.е. хрюкающей свиньей) и скорпионом. Когда даже умер Руфин, уже в 410 г. в Сицилии, Иероним записал: «Наконец-то скорпион залег в земле Тринакрийской, стоглавая гидра перестала шипеть на меня».
Государственная обстановка
Св. Иоанн Златоуст
Тогда Феофил разослал своей пастве извещение о том, что из Нитрийских монастырей должны быть изгнаны три лица. И вот эти лица имели смелость прийти к Феофилу в Александрию и попросили объяснения: в чем же причина такого гнева? Но не знающий удержа Феофил вместо слов сразу приступил к действиям. В древности епископы носили всегда свой малый, небогослужебный омофор. Феофил вскипел, набросил на шею Аммонию свой омофор и начал душить и бить его, приговаривая: «Еретик! говори скорей анафему Оригену!» Монахи в страхе убежали к себе в пустыню под прикрытие своих собратий. Феофил открыл целый собор (400 г.) для осуждения Оригена и оригенистов. Несмотря на голоса защитников Оригена, чтение его сочинений как душепагубных было воспрещено. A Феофил испросил y префекта высылку из Нитрии трех братьев Долгих и, не откладывая, самолично отправился целым вооруженным походом в Нитрию. С ним были и епископы, и полицейские чины, служки и толпа уличных бродяг-громил. В самой Нитрии с ними соединилось большинство монахов — антропоморфистов. Явно шли в бой. Но Диоскор, как подобает скромному епископу, встретил своего патриарха-папу с честью. Окружавшие Диоскора монахи несли в руках пальмовые ветви. Но паче меры взвинченный Феофил решил, что это стратегический обман, что надо начать превентивный бой. Раздалась команда, крики, над головами замелькали дубины. Диоскор и его монахи были обращены в бегство. Диоскор вбежал в церковь и сел на архиерейскую кафедру, но рабы Феофила схватили его за руки. Феофил скомандовал конец боя и тут же открыл епископский собор, на котором осуждено было все учение Оригена. Тем временем Диоскор ускользнул из церкви и вместе с братьями скрылся в условленном месте, в одном из колодцев. Кельи братьев Долгих были разгромлены и сожжены вместе с книгами, особенно ненавистными для невежд. Нитрийцев этот погром расколол. Около 300 из них убежали в Палестину к Иоанну. Исидор был в их числе.
Феофил искал вселенской поддержки своей борьбы с Оригеном и нашел ее y папы Анастасия. Тот осудил и Оригена, и его переводчиков на латинский язык. Писал Феофил и на Кипр св. Епифанию. Последний пришел положительно в восторг и писал: «Наконец-то Амалик истреблен до конца! Ha гope Рефидим воздвигнуто знамя креста. На алтаре Александрийской церкви слуга Божий Феофил воздвиг знамя против Оригена». Палестинский епископат Иоанна откликнулся дипломатически сдержанно. Палестинцы осудили тех, кто извлекает из учения Оригена пагубные уроки. A отлученных епископом Феофилом они не будут принимать, пока те сами не примирятся со своим главой.
Монахи — эмигранты из Александрии пришли в уныние. Часть оторвалась от Александрии и слилась с Иерусалимской церковью. Часть вернулась домой, подчинившись Феофилу. A около 50 человек под возглавлением трех братьев Долгих отправилось в Константинополь искать нейтрального соборного суда.
Арена борьбы сторон в этом деле переносится в столицу, которую возглавлял в этот момент Иоанн Златоуст. B связи с делом Златоуста мы к этому конфликту и вернемся.
A сейчас — вкратце o том, какой исход имела описанная богословская и личная борьба между двумя латинскими друзьями. Руфин сообщил Иерониму о своей переводческой и богословской работе в Риме. Иероним откликнулся на это осведомление довольно иронически, но воздержался от вражды, помня о бывшем их примирении y гроба Господня. Но римские друзья-монахи уже зарядились враждой к Руфину за оригенизм. Монахи писали Иерониму, что Руфин злоупотребляет его именем, прикрывая им свой смягченный, замаскированный перевод Оригена. A потому нужно изобличение обмана, нужен новый точный перевод Оригена. И опять воспылавший гневом богатырь труда Иероним засел за буквальный перевод Оригена.
И по нему монах Паммахий убедился, что Ориген еретик, и трусливо запер новый перевод y себя в письменной конторке, чтобы никто не мог снять с него копию. Папа Анастасий уже по просьбе Феофила Александрийского отдал все писания Оригена на экспертизу Евсевию, епископу Кремонскому, затем объявил их еретическими и испросил указ императора о запрещении их наряду с Порфирием и Арием.
«Победители» хотели взяться сразу и за Руфина и обесчестить и покарать его. Воистину «кто спит, тот не грешит». Но целый фронт поднялся на защиту трудолюбца Руфина. И епископ Аквилейский Хроматий, и св. Павлин Ноланский, и Тереза из Нолы, и Иоанн Иерусалимский, и Меланья из Палестины — все против гонения на Руфина. Сам Руфин для успокоения папы прислал ему личное исповедание веры. Может быть, все это помогло ему. От папы хотя и не последовало благоприятного ответа, но не было и никаких прещений. Но Руфин считал нужным оправдываться пред враждебным к нему общественным мнением Запада. Он написал «Апологию» в двух книгах. Тут он защищается против обвинений в оригенизме. Он указывает на колеблющиеся и переменчивые позиции в оригеновском вопросе самого Иеронима, на пристрастие Иеронима к старым языческим писателям. И все это с добавкой желчных личных упреков своему другу-врагу. Римские друзья Иеронима опять прислали в Вифлеем письма, вызывающие Иеронима на бой. Тот взвинтился, написал бранчливое письмо Руфину. Руфин подал реплику. Иероним продолжал браниться. Руфин снова написал Иерониму, требуя от него молчания, иначе Руфин грозил бывшему другу, что он разгласит некоторые грехи Иеронима, открытые ему раньше по дружбе. Иероним откликнулся трагически: «Это значило бы, что Руфин хочет его головы»...
И епископ Аквилейский Хроматий, и осведомленный об этой распре блаж. Августин Иппонский приходили в отчаяние, как укротить эту бурю страстей. Первым замолчал Руфин. Хроматий уговорил его мирно заняться переводами на латинский с греческого: 1) Церковной Истории Евсевия, 2) Истории монашества в Египте, 3) гомилий Василия Великого, Григория Богослова и даже Оригена.
Но Иероним не успокоился, продолжал войну с «оригенистами». Он вычеркнул из своих «Хроник» все похвалы Мелании, которые он расточал пред ней 20 лет тому назад. Подчеркивал, что и самое имя Мелания говорит о черноте ее души. Руфина обзывал grunnius (т.е. хрюкающей свиньей) и скорпионом. Когда даже умер Руфин, уже в 410 г. в Сицилии, Иероним записал: «Наконец-то скорпион залег в земле Тринакрийской, стоглавая гидра перестала шипеть на меня».
Государственная обстановка
По смерти Феодосия I Великого (379—395) осталось трое его детей. От первого брака, с Флакиллой, родились два сына: Аркадий и Гонорий. И от второго брака, с Галлой (сестрой Валентина II), — дочь Плакида. Она прозывалась и именем матери, как Галла-Плакида.
Старшему (18 лет), Аркадию, передана была власть над Востоком, младшему (11 лет), Гонорию, над Западом. До совершеннолетия их были назначены над ними опекуны-регенты. Над Аркадием в Константинополе — Руфин, над Гонорием в Медиолане — Стиликон. Оба опекуна друг друга ненавидели. Стиликон (западный) был сильнее: ему подчинены были и все армии Востока. Ho y Руфина нашелся еще более сильный враг, дворцовый камергер Евтропий. Руфин старался женить Аркадия на своей собственной дочери, a Евтропий свел Аркадия с девицей Евдоксией, сиротой из враждебной Руфину семьи. Эта семья консула Бауто была франкской национальности. Свадьба состоялась в 395 г. Руфин был предательски убит, и Евтропий диктаторски стал y кормила правления, да к тому же и оправдал себя на военном фронте. В это время из Азии вылился на Европу поток гуннов. Они разлились по Кавказу, Черноморью, Дунаю и на Балканы во Фракии. Но Евтропий сумел собрать силы и прогнать гуннов обратно в Закавказье. За это получил титул патриция и консула.
Но под ногами диктатора не было твердой почвы. Одна военная сила свергала другую. Конкурент Евтропия Стиликон сговорился с готским генералом Гайной и потребовал y императора Аркадия головы Евтропия. Император колебался. Но предательницей Евтропия оказалась вознесенная им на трон императрица Евдоксия. Ей самой захотелось реально всем командовать. Пока Евтропий спасся y алтаря св. Софии в Константинополе. Ho вскоре (399 г.) он все равно был казнен. Готский генерал Гайна сговорился с другим готским вождем, Трегибильдом, для захвата власти. Их силы уже встали в Халкидоне на другом берегу от Константинополя. Император Аркадий смиренно выехал к ним на поклон. И здесь в известной церкви св. Ефимии подписал мир и вынужденные обещания. Римские войска, охранявшие Константинополь, должны были быть удалены из столицы, и «град царей» оккупировался готскими силами.
Но коварные византийцы оказались хитрее наивных «азиатов»-готов. Они отняли y готов всякую возможность мирно сидеть и питаться. Создали такой тотальный бойкот и террор, что Гайна решил бежать из столицы во Фракию, a греческое население безжалостно вырезало отставших. B Дунайских областях готов выбивали шедшие за ними из Азии гунны. Подобное же добивание готов гуннами произошло и на почве Италии.
Вот в этот-то государственно сумбурный момент и попадает в Константинополь не по своей воле человек не от мира сего — св. Иоанн Златоуст.
Старшему (18 лет), Аркадию, передана была власть над Востоком, младшему (11 лет), Гонорию, над Западом. До совершеннолетия их были назначены над ними опекуны-регенты. Над Аркадием в Константинополе — Руфин, над Гонорием в Медиолане — Стиликон. Оба опекуна друг друга ненавидели. Стиликон (западный) был сильнее: ему подчинены были и все армии Востока. Ho y Руфина нашелся еще более сильный враг, дворцовый камергер Евтропий. Руфин старался женить Аркадия на своей собственной дочери, a Евтропий свел Аркадия с девицей Евдоксией, сиротой из враждебной Руфину семьи. Эта семья консула Бауто была франкской национальности. Свадьба состоялась в 395 г. Руфин был предательски убит, и Евтропий диктаторски стал y кормила правления, да к тому же и оправдал себя на военном фронте. В это время из Азии вылился на Европу поток гуннов. Они разлились по Кавказу, Черноморью, Дунаю и на Балканы во Фракии. Но Евтропий сумел собрать силы и прогнать гуннов обратно в Закавказье. За это получил титул патриция и консула.
Но под ногами диктатора не было твердой почвы. Одна военная сила свергала другую. Конкурент Евтропия Стиликон сговорился с готским генералом Гайной и потребовал y императора Аркадия головы Евтропия. Император колебался. Но предательницей Евтропия оказалась вознесенная им на трон императрица Евдоксия. Ей самой захотелось реально всем командовать. Пока Евтропий спасся y алтаря св. Софии в Константинополе. Ho вскоре (399 г.) он все равно был казнен. Готский генерал Гайна сговорился с другим готским вождем, Трегибильдом, для захвата власти. Их силы уже встали в Халкидоне на другом берегу от Константинополя. Император Аркадий смиренно выехал к ним на поклон. И здесь в известной церкви св. Ефимии подписал мир и вынужденные обещания. Римские войска, охранявшие Константинополь, должны были быть удалены из столицы, и «град царей» оккупировался готскими силами.
Но коварные византийцы оказались хитрее наивных «азиатов»-готов. Они отняли y готов всякую возможность мирно сидеть и питаться. Создали такой тотальный бойкот и террор, что Гайна решил бежать из столицы во Фракию, a греческое население безжалостно вырезало отставших. B Дунайских областях готов выбивали шедшие за ними из Азии гунны. Подобное же добивание готов гуннами произошло и на почве Италии.
* * *
Вот в этот-то государственно сумбурный момент и попадает в Константинополь не по своей воле человек не от мира сего — св. Иоанн Златоуст.
Св. Иоанн Златоуст
На фоне этой даже государственно колеблющейся почвы и перманентной смуты появилась, не по своей воле, специфически одаренная талантами эллинского красноречия, и к тому же еще аскетически святая личность Иоанна Златоуста. Златоуст цринадлежал к тому слою, который обрабатывал земельные участки солидных размеров, a в городах вел промышленность и торговлю. По-нынешнему, это класс буржуазный. Жизненные интересы побуждали эти семьи давать своим детям наилучшее образование, т.е. платить большие деньги немногим частным учителям. Школа была делом частным, a не государственным. Иначе говоря, люди книжные и просвещенные древней церкви, так называемые отцы, учители и писатели древней церкви, были главным образом детьми зажиточных и культурных семей больших городов, принадлежали к наследственной интеллигенции того времени. Такими их «дворянскими гнездами» были города в центре Малой Азии и в районе Антиохии, около Ливанских гор. Отсюда вышли и «Великие Каппадокийцы», и вся школа антиохийского богословия: Мелетий Антиохийский, Диодор Тарсский, Феодор Мопсуестийский, Флавиан Константинопольский. За ними — Иоанн Златоуст. Он принадлежал к зажиточной семье. Учился y знаменитого тогда профессора риторики Ливания, который кроме Антиохии вызвался читать лекции и в Константинополе. Кажется, вслед за Ливанием и Златоуст в студенческие годы ездил в столицу для прохождения науки именно y Ливания. Последний не мог не оценить особых ораторских способностей Златоуста и предлагал ему стать его преемником по профессуре красноречия. Но Иоанн отдал свое сердце христианству, церкви и принял крещение от Мелетия. Св. Мелетий тогда еще стоял на позиции компромиссного учения о божестве Сына Божия. Вскоре Мелетий резко порвал с господствующими омиусианами и перешел к чистому никейскому омоусианству. Пока за это Мелетий был в отрыве от своей кафедры, и Златоуст жил со своей овдовевшей матерью. A после скорой смерти ее молодой еще Иоанн проявил влечение к аскезе и убежал жить к сирийским пустынникам. Неподалеку от него жил y пустынников и блаж. Иероним. Но Иероним убежал от их антиинтеллигентности к своей библейской филологии. To же произошло и со Златоустом. Он достаточно наскучался и наголодался в пустыне, нажил себе на всю жизнь тяжелый катар желудка. Через 6 лет своей ссылки Мелетий, после гибели гонителя православия императора Валента (379 г.), вернулся в Антиохию, собрал около себя верную ему «никейскую» паству и вызвал из пустыни молодого еще Иоанна Златоуста в свой клир и поставил его диаконом. Мелетий вскоре во время Константинопольского собора 381 г. умер, и тогда уже преемник его в Антиохии Флавиан поставил Златоуста в пресвитеры (386 г.). Златоуст в это время уже написал ряд своих работ — «О священстве», «О монашестве» и, конечно, сразу же прославился как проповедник. Флавиан назначил ему место в старом нижнем городе, εν τη Παλαιά, впоследствии постепенно поглощенном морем. Здесь-то и звучало в течение 12 лет живое Златоустово слово. Сила его доказывалась на опыте усмирения народного бунта в Антиохии. Против нового налога восстали низы и сбросили статуи императора Феодосия I Великого и его жены Флакиды. Местные власти были вызваны в столицу на допрос. В числе их уехал и митрополит Флавиан, поручив пастырское попечение в Антиохии Златоусту. Тут-то и был произнесен Иоанном ряд усмирительных проповедей. Они составили впоследствии особую коллекцию речей Иоанна Златоуста «О статуях». Этот сборник, названный впоследствии «Андриатис» (андриас — статуя), рано был облюбован балканскими славянами, переведен на славянский язык и копировался древнерусскими переписчиками.
После Феодосия I императорскую власть получили два юных сына его: Аркадий (18 лет) — над Востоком и Гонорий (11 лет) — над Западом. Известный немецкий историк Шлоссер говорит: «Оба сына Феодосия имели весьма ограниченные природные способности». Об Аркадии, в частности, церковный историк Филострогий пишет: «У него рост был маленький, тело сухощавое, силы слабые, лицо темноватое. Вялость его души звучала в его речи и характере глаз, которые сонливо и болезненно щурились». Неудивительно, что оба эти незрелые по годам императоры попали в руки временщиков. Около Аркадия временщики свергали и убивали один другого. Руфина сгубил Евтропий. A его сменили один за другим готские генералы: Гайна, потом Фравита, за ними комит Иоанн и т.д. Временная сила Евтропия сказалась в том, что именно он нашел невесту и жену для Аркадия в лице Евдоксии, родившейся во франкской семье германской крови. Тот же Евтропий, желая украшать столицу для собственного прославления, посоветовал Аркадию по смерти в 397 г. Нектария, поставленного еще Константинопольским собором 381 г., украсить столицу фигурой красноречивого антиохийского проповедника Иоанна. Нектарий был ни богослов, ни проповедник. A тут тщеславию столицы льстило привлечение артиста слова. Сказано — сделано. Риторический провинциал оказывается в столице. Талант слова, после рыбьего молчания Нектария, сразу создал специфический шум в столице. B Нектариево время никому и в голову не приходило обличать «сильных мира сего». A теперь масса услышала из уст провинциального проповедника нечто новое. Он призывал богатых уделить из их имений что-нибудь на свою бедную братию во Христе.
Болезненно было появление святого начальника и для клира. При глубоко светском Нектарии никто не беспокоился о дисциплинарных недостатках клириков. Иоанн стал налагать канонические запрещения.
Приказал удалять из домов целибатных клириков их подозрительных «сестер».
Потребовал от богатых диаконис и клириков скромной жизни и отказа от бросающейся в глаза роскоши.
Из своего архиепископского жилища и его обстановки тоже изгнал барскую роскошь.
Монахам запретил свободно гулять по городу.
Обличения в проповедях богатых и придворных нравов заставили высший слой общества враждебно настроиться.
Отказ Иоанна ходить по обедам y богатых граждан, чтобы есть всегда дома одному, тоже дал повод озлобляться на него за эту якобы гордыню. Между тем Иоанн не в силах был питаться обычно. Он так испортил себе желудок жестоким питанием y сирских пустынников, что уже не в силах был переваривать общепринятые виды пищи. Большей частью довольствовался рисовой кашкой.
Усердным помощником Иоанна в проведении мер дисциплинарной строгости был его диакон Серапион, египтянин. Его неуступчивость еще более усиливала дух оппозиции и протеста, сложившийся во всех власть имущих слоях общества.
После падения и казни временщика Евтропия императрица Евдоксия забрала силу власти. И ее настроением постарались завладеть все противники Иоанна. Императрице доносили, что, обличая дамскую суетность и страсть к нарядам, проповедник метит именно в нее. Евдоксии даже «подбросили» епископа Севириана Кавалльского, выдавая его за красноречивого проповедника «не хуже» Златоуста. Несколько проповедей Севириана до нас дошли в полных старых изданиях сочинений Иоанна Златоуста. По-видимому, враги Златоуста пускали еще тогда в оборот эти псевдоэпиграфы, чтобы сбить с толку общественное мнение и на опыте доказать, что Златоуст не исключение, есть и другие ораторы не хуже eгo. B это время Иоанн как раз отсутствовал в Константинополе. Рассорившиеся между собой епископы Ефесской митрополии в Малой Азии вызвали туда и Златоуста, чтобы, в роли третейского судьи и как епископа столицы — «Нового Рима», разобрать дело. Эта роль миротворца увлекла Златоуста. Местные Малоазийские епископы обвиняли своего Ефесского митрополита Антония в неправильных хиротониях многих епископов. Златоуст, внимательно разобравшись в делах, признал обвинения против Антония основательными, низложил его и еще 13 поставленных Антонием епископов.
Это смелое третейское разбирательство, как всякое беспощадное правосудие, вызвало широкое эхо на всем Востоке. Житейская мудрость большинства предпочитала метод «шито-крыто», нераздувание скандалов. Для Александрийской кафедры, которую занимал честолюбивый Феофил, это расширение компетенции Константинопольского архиепископа на Ефесские области было поводом для борьбы против унижения достоинства древних «апостольских» кафедр. Противники Златоуста привлекли в свой лагерь и его восточных земляков: Антиоха Птолемаидского и Акакия Веррийского. Старый (уже свыше 100 лет) Акакий Веррийский, после смерти Валента (379 г.) на опыте посрамленный в своей борьбе против «единосущия», склонен был ненавидеть всех преуспевающих молодых. Он решил подорвать и «карьеру» (как он понимал на свой лад активность Златоуста) своего прославленного молодого земляка. Он уже хвастался: «Я ему заварю кашу, αρτυω χυτραν».
Во время отсутствия Иоанна в столице придворные друзья «подбросили» Евдоксии для духовнической, пастырской роли Севериана Ковалльского. И Евдоксия согласилась, чтобы ее новорожденный сын Феодосий был крещен именно Северианом. Вернувшийся из Ефеса Иоанн был огорчен этим вбиванием клина между ним и императорской семьей, a Севериана счел нарушителем церковной дисциплины. Делопроизводитель Иоанна, диакон Серапион, при встрече с Северианом, будто бы не поклонился ему. По заявлению Севериана, Златоуст наложил на своего секретаря временное запрещение выполнять функции священнослужителя. Но Севериану показалось этого мало. Он желал запрещения навсегда. После личных объяснений с Златоустом, Севериан счел нужным удалиться из столицы. Огорченная этим, императрица решила воздействовать на Иоанна, чтобы он примирился с Северианом. Она в воскресный день явилась в церковь рано, до литургии. Иоанн сидел уже на своей кафедре. Императрица быстро подошла к епископу, положила ему на колени маленького Феодосия и во имя младенца просила простить Севериана. Златоуст был подавлен этим моральным насилием, но взял на себя подвиг формально помириться с Северианом. Последнего сейчас же вызвали в столицу и устроили манифестацию их мира. Оба епископа на одном из богослужений произнесли один за другим свои проповеди. Вероятно, и Севериан был в Константинополе учеником того же Ливания, как и Златоуст. Приемы их красноречия сходные. И сторонники Севериана подбросили в сборники слов Златоуста несколько проповедей Севериана, в чем разобрались только новейшие издатели творений Златоуста.
Златоуст говорил: «Никого я так не боюсь, как епископов» (!!). Он был прав, потому что восточные понятия открывают коллективу епископов возможность претендовать на роль собора, даже без заранее узаконенного возглавителя и председателя. Это просто немыслимо для папского Запада. Все недруги Златоуста в столичном светском обществе с готовностью стали поддерживать интригу суда и свержения Златоуста под добровольческим и почетным возглавлением Александрийского папы Феофила. Тот по столетней уже традиции спал и видел, как бы смирить любого константинопольского «выскочку». Вражеская помощь Феофила была принята с готовностью. Выдвинулись добровольцы борьбы. Вождем монашеской партии оказался земляк Златоуста, сириец Исаакий. Из константинопольских клириков посвятил себя этой борьбе выброшенный Златоустом из клира за убийство диакон Иоанн. Организовали сбор обвинительных материалов. Златоуст не был изощренным администратором. Думал о пользе дела, a не о канцелярских формах.
Он увидел недвижно лежащую груду мрамора. Велел продать ее и выручку раздать бедным.
He совещаясь ни с кем, ставил кандидатов в епископы, и даже, «скопом» — четырех за один раз.
В диаконы поставлял даже вне чина литургии.
После литургии, раздеваясь на горнем месте, как больной желудком, ел свою пастилу.
Диаконисе Олимпиаде дал власть по ее усмотрению вести дело благотворительности.
Придворная интрига сговорилась с ярым врагом возвышения Константинопольской кафедры, со страстным и пристрастным Феофилом Александрийским, чтобы тот по старшинству чести его кафедры возглавил соборный суд над Златоустом. За какие вины? За вторжение в дела чужих епархий. Так было в Ефесской области. Так случилось и столкновение с престижем власти Александрийского папы. Явились в Константинополь монахи, обиженные судом Феофила Александрийского. Апеллируют к столичному архиепископу, ища y него пересмотра дела. Теоретически рассуждая, можно было бы им обратиться и к другому диоцезальному соседнему архиепископу — Антиохийскому, Иерусалимскому. Была бы картина в духе восточно-канонического права. По признаку автокефальности они все правомочны были пойти на третейское разбирательство дела, которое не успокоило столкнувшиеся стороны в другом диоцезе. Но в данном случае, конечно, нельзя закрывать глаза на то, что в низовых церковных массах обстановка рисовалась упрощенно. He романтика апостольских кафедр фактически возобладала повсюду и воплотилась в канонической практике, a будничный реализм государственного быта. Старшими по титулу и власти епископами, митрополитами, архиепископами признаны были на практике в системе канонической субординации как раз епископы городов, административно старших. И не только y этих старших судящиеся клирики искали пересмотра их дел, но и просто y соседних епископов (см., например, Карф. соб. пр. 17, 107, 136; Сардик. соб. 3—4 и др.). Романтика старшинства апостольских кафедр не играла тут никакой роли. Ο чести апостольского начала той или другой кафедры вспоминали редко. Это была честь особого порядка, a не обычного, практического.
После Феодосия I императорскую власть получили два юных сына его: Аркадий (18 лет) — над Востоком и Гонорий (11 лет) — над Западом. Известный немецкий историк Шлоссер говорит: «Оба сына Феодосия имели весьма ограниченные природные способности». Об Аркадии, в частности, церковный историк Филострогий пишет: «У него рост был маленький, тело сухощавое, силы слабые, лицо темноватое. Вялость его души звучала в его речи и характере глаз, которые сонливо и болезненно щурились». Неудивительно, что оба эти незрелые по годам императоры попали в руки временщиков. Около Аркадия временщики свергали и убивали один другого. Руфина сгубил Евтропий. A его сменили один за другим готские генералы: Гайна, потом Фравита, за ними комит Иоанн и т.д. Временная сила Евтропия сказалась в том, что именно он нашел невесту и жену для Аркадия в лице Евдоксии, родившейся во франкской семье германской крови. Тот же Евтропий, желая украшать столицу для собственного прославления, посоветовал Аркадию по смерти в 397 г. Нектария, поставленного еще Константинопольским собором 381 г., украсить столицу фигурой красноречивого антиохийского проповедника Иоанна. Нектарий был ни богослов, ни проповедник. A тут тщеславию столицы льстило привлечение артиста слова. Сказано — сделано. Риторический провинциал оказывается в столице. Талант слова, после рыбьего молчания Нектария, сразу создал специфический шум в столице. B Нектариево время никому и в голову не приходило обличать «сильных мира сего». A теперь масса услышала из уст провинциального проповедника нечто новое. Он призывал богатых уделить из их имений что-нибудь на свою бедную братию во Христе.
Болезненно было появление святого начальника и для клира. При глубоко светском Нектарии никто не беспокоился о дисциплинарных недостатках клириков. Иоанн стал налагать канонические запрещения.
Приказал удалять из домов целибатных клириков их подозрительных «сестер».
Потребовал от богатых диаконис и клириков скромной жизни и отказа от бросающейся в глаза роскоши.
Из своего архиепископского жилища и его обстановки тоже изгнал барскую роскошь.
Монахам запретил свободно гулять по городу.
Обличения в проповедях богатых и придворных нравов заставили высший слой общества враждебно настроиться.
Отказ Иоанна ходить по обедам y богатых граждан, чтобы есть всегда дома одному, тоже дал повод озлобляться на него за эту якобы гордыню. Между тем Иоанн не в силах был питаться обычно. Он так испортил себе желудок жестоким питанием y сирских пустынников, что уже не в силах был переваривать общепринятые виды пищи. Большей частью довольствовался рисовой кашкой.
Усердным помощником Иоанна в проведении мер дисциплинарной строгости был его диакон Серапион, египтянин. Его неуступчивость еще более усиливала дух оппозиции и протеста, сложившийся во всех власть имущих слоях общества.
После падения и казни временщика Евтропия императрица Евдоксия забрала силу власти. И ее настроением постарались завладеть все противники Иоанна. Императрице доносили, что, обличая дамскую суетность и страсть к нарядам, проповедник метит именно в нее. Евдоксии даже «подбросили» епископа Севириана Кавалльского, выдавая его за красноречивого проповедника «не хуже» Златоуста. Несколько проповедей Севириана до нас дошли в полных старых изданиях сочинений Иоанна Златоуста. По-видимому, враги Златоуста пускали еще тогда в оборот эти псевдоэпиграфы, чтобы сбить с толку общественное мнение и на опыте доказать, что Златоуст не исключение, есть и другие ораторы не хуже eгo. B это время Иоанн как раз отсутствовал в Константинополе. Рассорившиеся между собой епископы Ефесской митрополии в Малой Азии вызвали туда и Златоуста, чтобы, в роли третейского судьи и как епископа столицы — «Нового Рима», разобрать дело. Эта роль миротворца увлекла Златоуста. Местные Малоазийские епископы обвиняли своего Ефесского митрополита Антония в неправильных хиротониях многих епископов. Златоуст, внимательно разобравшись в делах, признал обвинения против Антония основательными, низложил его и еще 13 поставленных Антонием епископов.
Это смелое третейское разбирательство, как всякое беспощадное правосудие, вызвало широкое эхо на всем Востоке. Житейская мудрость большинства предпочитала метод «шито-крыто», нераздувание скандалов. Для Александрийской кафедры, которую занимал честолюбивый Феофил, это расширение компетенции Константинопольского архиепископа на Ефесские области было поводом для борьбы против унижения достоинства древних «апостольских» кафедр. Противники Златоуста привлекли в свой лагерь и его восточных земляков: Антиоха Птолемаидского и Акакия Веррийского. Старый (уже свыше 100 лет) Акакий Веррийский, после смерти Валента (379 г.) на опыте посрамленный в своей борьбе против «единосущия», склонен был ненавидеть всех преуспевающих молодых. Он решил подорвать и «карьеру» (как он понимал на свой лад активность Златоуста) своего прославленного молодого земляка. Он уже хвастался: «Я ему заварю кашу, αρτυω χυτραν».
Во время отсутствия Иоанна в столице придворные друзья «подбросили» Евдоксии для духовнической, пастырской роли Севериана Ковалльского. И Евдоксия согласилась, чтобы ее новорожденный сын Феодосий был крещен именно Северианом. Вернувшийся из Ефеса Иоанн был огорчен этим вбиванием клина между ним и императорской семьей, a Севериана счел нарушителем церковной дисциплины. Делопроизводитель Иоанна, диакон Серапион, при встрече с Северианом, будто бы не поклонился ему. По заявлению Севериана, Златоуст наложил на своего секретаря временное запрещение выполнять функции священнослужителя. Но Севериану показалось этого мало. Он желал запрещения навсегда. После личных объяснений с Златоустом, Севериан счел нужным удалиться из столицы. Огорченная этим, императрица решила воздействовать на Иоанна, чтобы он примирился с Северианом. Она в воскресный день явилась в церковь рано, до литургии. Иоанн сидел уже на своей кафедре. Императрица быстро подошла к епископу, положила ему на колени маленького Феодосия и во имя младенца просила простить Севериана. Златоуст был подавлен этим моральным насилием, но взял на себя подвиг формально помириться с Северианом. Последнего сейчас же вызвали в столицу и устроили манифестацию их мира. Оба епископа на одном из богослужений произнесли один за другим свои проповеди. Вероятно, и Севериан был в Константинополе учеником того же Ливания, как и Златоуст. Приемы их красноречия сходные. И сторонники Севериана подбросили в сборники слов Златоуста несколько проповедей Севериана, в чем разобрались только новейшие издатели творений Златоуста.
Златоуст говорил: «Никого я так не боюсь, как епископов» (!!). Он был прав, потому что восточные понятия открывают коллективу епископов возможность претендовать на роль собора, даже без заранее узаконенного возглавителя и председателя. Это просто немыслимо для папского Запада. Все недруги Златоуста в столичном светском обществе с готовностью стали поддерживать интригу суда и свержения Златоуста под добровольческим и почетным возглавлением Александрийского папы Феофила. Тот по столетней уже традиции спал и видел, как бы смирить любого константинопольского «выскочку». Вражеская помощь Феофила была принята с готовностью. Выдвинулись добровольцы борьбы. Вождем монашеской партии оказался земляк Златоуста, сириец Исаакий. Из константинопольских клириков посвятил себя этой борьбе выброшенный Златоустом из клира за убийство диакон Иоанн. Организовали сбор обвинительных материалов. Златоуст не был изощренным администратором. Думал о пользе дела, a не о канцелярских формах.
Он увидел недвижно лежащую груду мрамора. Велел продать ее и выручку раздать бедным.
He совещаясь ни с кем, ставил кандидатов в епископы, и даже, «скопом» — четырех за один раз.
В диаконы поставлял даже вне чина литургии.
После литургии, раздеваясь на горнем месте, как больной желудком, ел свою пастилу.
Диаконисе Олимпиаде дал власть по ее усмотрению вести дело благотворительности.
Придворная интрига сговорилась с ярым врагом возвышения Константинопольской кафедры, со страстным и пристрастным Феофилом Александрийским, чтобы тот по старшинству чести его кафедры возглавил соборный суд над Златоустом. За какие вины? За вторжение в дела чужих епархий. Так было в Ефесской области. Так случилось и столкновение с престижем власти Александрийского папы. Явились в Константинополь монахи, обиженные судом Феофила Александрийского. Апеллируют к столичному архиепископу, ища y него пересмотра дела. Теоретически рассуждая, можно было бы им обратиться и к другому диоцезальному соседнему архиепископу — Антиохийскому, Иерусалимскому. Была бы картина в духе восточно-канонического права. По признаку автокефальности они все правомочны были пойти на третейское разбирательство дела, которое не успокоило столкнувшиеся стороны в другом диоцезе. Но в данном случае, конечно, нельзя закрывать глаза на то, что в низовых церковных массах обстановка рисовалась упрощенно. He романтика апостольских кафедр фактически возобладала повсюду и воплотилась в канонической практике, a будничный реализм государственного быта. Старшими по титулу и власти епископами, митрополитами, архиепископами признаны были на практике в системе канонической субординации как раз епископы городов, административно старших. И не только y этих старших судящиеся клирики искали пересмотра их дел, но и просто y соседних епископов (см., например, Карф. соб. пр. 17, 107, 136; Сардик. соб. 3—4 и др.). Романтика старшинства апостольских кафедр не играла тут никакой роли. Ο чести апостольского начала той или другой кафедры вспоминали редко. Это была честь особого порядка, a не обычного, практического.