Страница:
Впрочем, кроме флирта, дамы из кафе не позволяли себе ничего неприличного. и Тина подумала, что им дарят драгоценности и осыпают комплиментами только за их яркую красоту.
Мелькнула у нее какая-то смутная мысль, что здесь должно быть что-то еще, но поскольку она совершенно не знала что — то и мысль эта быстро ускользнула.
Часы на камине уже пробили полдень, и Тина поняла, что брата будить все же придется, если она действительно хочет успеть на ленч с графом. Но тут, слава Богу, Кендрик встал сам.
В открытую дверь спальни Тина увидела, как он вошел в столовую, и, подпрыгнув от счастья, бросилась к нему.
— Наконец ты проснулся, Кендрик! Ах, как хорошо! А я уж думала, что ты заснул навеки!
Брат хмуро потер глаза.
— И с удовольствием бы, — зевнул он. — Который час?
— Уже первый. Давай я закажу тебе завтрак, или ты подождешь до ленча?
— Лучше просто кофе. Вчера я выпил столько шампанского, что голова раскалывается.
— Ах, бедняжка! По, знаешь, у меня с собой есть немного одеколона. Мы намочим платок, ты приложишь его к вискам, и, может быть, станет легче.
Кендрик простонал нечто утвердительное и рухнул в первое подвернувшееся кресло. Со своими густыми взъерошенными волосами он казался совсем юным, почти школьником.
Тина заказала кофе и сбегала к себе за флаконом одеколона.
Кендрик полулежал в кресле, совершенно расслабившись, пока сестра накладывала ему на лоб пахучую повязку.
— Послушай, Кендрик, — осторожно начала она, — граф пригласил нас сегодня на ленч и скоро уже будет здесь, но… если ты не хочешь идти, то ладно, отпусти меня одну.
Кендрик приоткрыл один глаз.
— Ах да, ведь я сам обещал Ивонне позавтракать с ней!
— Значит, мы завтракаем по отдельности!
Брат довольно заулыбался.
— Сказать по правде, это было бы самым лучшим решением вопроса.
— Тогда все в порядке! Я позавтракаю в компании графа и, слава Богу, больше не буду видеть твоих развлечений.
— Вот-вот… — пробурчал Кендрик и сел в кресле. Теперь он стал немного больше походить сам на себя. — Я не собирался тебе говорить. Тина, но я буквально покорен ею…
— Конечно, она куда приятней, чем та твоя первая, Нанетта.
— Ты права, и к тому же она не из того сброда, что вился вчера рядом с нами в ложе.
Тина с ним согласилась, а потом решила сделать еще один маленький шажок в направлении уточнения истины:
— А эта Ивонна… Она актриса? Кендрик как-то сник и неуверенно ответил:
— Я верю, что когда-то она действительно играла на сцене…
— А теперь?
На этот раз повисло долгое молчание.
— Честно говоря, у меня не было времени о многом ее расспрашивать.
— Да-да, конечно, — поспешно согласилась Тина, — сделать это минувшим вечером было очень трудно не только для тебя. Оркестр играл так громко, особенно в том заведении на Монмартре…
— Прости меня, это заведение оказалось совсем для тебя неподходящим, и мне не следовало тебя водить туда…
— По зато последние танцы на Елисейских полях оказались очаровательны! Одно только странно: как это ты не сказал мне «спокойной ночи»?
Кендрик откровенно покраснел.
— Если признаваться до конца, сестренка, то я просто забыл. — Он снял со лба намоченный платок. — Вся беда в том, что мне вообще не следовало впутывать тебя в эту мою авантюру — да теперь поздно!
— Честное слово, ничего страшного не произошло! — запротестовала девушка. — Мне было весело, и граф оказался весьма любезен. — Тине показалось, что при последних словах брат посмотрел на нее как-то подозрительно.
— Вел ли он себя достойно по отношению к тебе? — вдруг резко повысив тон, потребовал отчета Кендрик. — Не пытался ли поцеловать или еще что-нибудь в таком духе?
— Конечно, нет! Он два раза поцеловал мне руку, но в этом ничего неприличного нет.
— Нет-то оно нет, — с сомнением в голосе протянул брат, — но держись от него подальше. Ты же знаешь, каковы все французы.
Тина улыбнулась.
— Пусть я пока и не знаю, каковы они, но тем интересней будет это узнать!
Кендрик буквально застонал:
— Вот что. Тина, предупреждаю тебя сразу: если только ты выкинешь что-нибудь этакое, то я тут же отправлю тебя прямиком в Эттинген!
— О, только не это, Кендрик! Да и как это еще у тебя получится? Впрочем, я дала тебе обещание вести себя смирно и намерена его выполнять. Но как все-таки жаль, что я не взяла подобного обещания с тебя, мой братец!
— Ха, — рассмеялся Кендрик, — должен же я в этих распроклятых казармах иметь хоть какие-нибудь оживляющие душу воспоминания!
— То же самое я могу сказать и о себе.
И оба близнеца, довольные друг другом, радостно улыбнулись.
Тут как раз появился и заказанный кофе.
Тина тотчас же обратилась к принесшей его Рене:
— Не окажете ли вы мне любезность зашнуровать мой корсет и застегнуть платье?
— С удовольствием, мамзель. Девушка сразу направилась к спальне, а двинувшуюся вслед сестру Кендрик остановил коротким тихим свистом. Она тут же остановилась.
— Ты должна дать ей на чай, — прошептал он.
Тина искренне удивилась, но быстро сообразила, что это следовало бы сделать уже давно.
— Конечно. По сколько же? Брат пожал плечами.
— Два-три франка, я думаю. Тина кивнула и скрылась в спальне. Рене умело и ловко помогла ей справиться со всеми трудностями, и девушка немедленно протянула ей три франка.
— Благодарю за помощь. Тина даже немного покраснела, отдавая эти несчастные деньги, ибо никогда в жизни ей не приходилось давать чаевых — обычно за нее это делали сопровождающие. Рене же невозмутимо приняла деньги и весело прощебетала:
— Мерси, боку, мамзель.
После ее ухода Тина высунула голову в гостиную и прошептала брату:
— Ты не должен забывать подсказывать мне вещи, которых я не знаю! Я же никогда не давала никому на чай.
— Так запомни: на чай надо давать за любую услугу, даже самую Мелкую. А если ты забудешь про это, то французы быстро тебе об этом напомнят.
— Так сколько же стоила тебе наша прошлая ночь?
— Я платил везде и со всеми на равных — и потратил таким образом куда больше, чем рассчитывал. Словом, к Уорту ты вряд ли попадешь.
— Тогда я с удовольствием стану посещать рестораны и балы. К тому же не забывай, у меня есть немного и своих денег, а кроме того драгоценности.
— По ты, должно быть, не в своем уме, если думаешь продавать их. Ведь если что-то исчезнет, то мама заметит это тотчас. Начнется расследование! И в конце концов придется признаться во всем, чем мы здесь занимались.
Тина вскрикнула от ужаса и скрылась за дверью.
Там она быстро надела капор, удивительно шедший к ее платью и, посмотрев на себя в зеркало, пришла к выводу, что в таком виде, да еще с подкрашенными губами и ресницами, в родном Виденштайне ее не узнал бы никто.
— Никто и не узнает, — весело пропела она своему отражению и в тот же миг услышала, как двери в гостиную хлопнули и голос Рене сообщил:
— К вам господин, мсье! Сердце Тины радостно подпрыгнуло, ибо она и до объяснений Рене поняла, кто это. Действительно, через несколько секунд раздался голос графа:
— Доброе утро, Вийерни. Вижу, вы поднялись совсем недавно.
— Увы, увы… Кстати, благодарю вас за то, что отвезли домой мою… — Тут Кендрик немного замялся, и Тина затаила дыхание. Непроспавшийся Кендрик был вполне готов назвать вещи своими именами. По, к счастью, брат кое-как все-таки выговорил «мою Тину», и инцидент был исчерпан.
Облегченно вздохнув, девушка решилась выйти в гостиную.
Граф, высокий и импозантный еще более, чем вчера, стоял у окна рядом с Кендриком, и свет, лившийся сзади, окружал его фигуру призрачным золотым ореолом.
— Бонжур, мсье, — учтиво поздоровалась девушка.
Граф обернулся, и мгновенно по его вспыхнувшим глазам Тина поняла, что он в восторге и от ее нового платья, и от шляпки, и от умело подкрашенного лица.
— Доброе утро. Тина, — поздоровался он. — Не спрашиваю о том, как вы выспались, — ибо выглядите, как сама Весна!
— Именно так я себя и чувствую. Зато у бедняги Кендрика ужасно болит голова и потому… Словом, он, вероятно, не сможет составить нам компанию.
— Приношу свои соболезнования вашей голове, но ничего удивительного в этом не нахожу. Если вы пили шампанское в этом чудовищном дансинг-холле на Монмартре, то еще удивляюсь, как вы вообще живы.
— Увы, я оказался настолько глуп, что умудрился выпить там не меньше двух стаканов. К несчастью, меня мучила жажда.
Граф улыбнулся несколько покровительственно, и Тина поспешила на помощь брату:
— Кендрик только что уверял меня, что отныне в подобные места мы не ездим.
— Вам то уж действительно не стоит повторять столь печальный опыт, — улыбнулся граф, подчеркивая голосом местоимение «вам».
— Простите, — вмешался Кендрик, — но я должен тотчас вас покинуть — в противном случае я опоздаю на свой собственный ленч. — Он поднялся и пошел к себе, но был остановлен тревожным вопросом Тины:
— Но когда ты вернешься? Когда мы сегодня увидимся опять?
— Я вернусь к обеду, — беспечно пообещал Кендрик. — Правда, мы еще не решили, где будем обедать на этот раз, но приглашений
у нас множество, так что есть из чего выбрать.
— Я надеюсь, — неожиданно сказал граф, — что вы с Тиной сегодня отобедаете со мной.
Кендрик так и подскочил.
— Могу ли я оставить ваше приглашение под вопросом до сегодняшнего вечера? — И не дожидаясь ответа, скрылся в своей спальне.
Тина посмотрела на графа и обнаружила, что тот несколько удивлен, и, чтобы не отвечать на вопросы, которые, как ей казалось, должны были неминуемо последовать, девушка поторопилась спросить сама:
— Так мы отправляемся? Жалко сидеть дома, когда солнце светит уже вовсю.
Она подхватила сумочку, также удачно дополнявшую ее наряд, натянула длинные, по локоть, перчатки и впереди графа направилась к выходу.
Он поспешил открыть перед ней двери и заметить при этом:
— Надо ли мне говорить вам, как прекрасно вы выглядите сегодня, или мне подождать выражать свои эмоции до тех пор, пока мы окажемся в том месте, которое я выбрал для завтрака?
— Я вполне могу и подождать. Но поскольку ваши комплименты всегда так откровенны, я попросила бы вас не произносить их вовсе.
Выйдя на улицу, граф возобновил разговор:
— Если ваша оценка моих комплиментов действительно искренна, то, надо вам сказать, вы решительно отличаетесь от женщин всего Парижа!
— О, я всегда слышала, что комплименты французских мужчин слишком красноречивы, чтобы быть искренними, — и с каждым часом это утверждение начинает казаться мне все более правдоподобным.
Граф ничего не ответил на это обвинение, зато Тина ахнула от удивления, увидев возле дома не обычный фиакр, но крайне изысканную частную карету с кучером на высоких козлах и лакеем на запятках.
Тина с удовольствием поднялась в карету и почти утонула в мягких подушках сиденья.
— Это по-настоящему роскошно! — вырвалось у нее.
— Я посчитал, что такой способ передвижения будет гораздо более л подходящим для вас, в отличие от той развалины, на которой мы ехали вчера ночью.
Тине безумно захотелось узнать, принадлежит ли эта карета лично графу, или он где-то ее нанял, но посчитала подобные расспросы неприличными. Граф же, словно действительно читая ее мысли, улыбнулся и объяснил:
— Я позаимствовал ее у одного из моих приятелей и рад, что она пришлась вам по вкусу.
Тине показалось обидным, что граф, принимая ее за существо низшего класса, видимо, считает, что ей никогда не приходилось ездить в столь роскошных экипажах, и у нее возникло непреодолимое желание опровергнуть это мнение. Можно было рассказать, что она раскатывала и в королевских каретах и что конюшни ее отца лучшие в Виденштайне… Но она вовремя сообразила, что если у графа появятся хотя бы малейшие подозрения в отношении ее истинного происхождения, то вся прелесть общения с мужчиной, считающим ее обыкновенной демимонденкой, пропадет совершенно.
А после вышколенной учтивости придворных и государственных деятелей было неизъяснимо возбуждающе слушать обращенные к ней смелые речи графа и думать, что, наверное, именно так обращается к своей Ивонне ее брат.
Поэтому Тина только улыбнулась и как можно мелодичней сказала:
— Да, быть в Париже и с вами — восхитительно! Расскажите же мне, куда мы едем.
— В один маленький ресторанчик в Буа, который только что открылся и еще не успел стать модным. А те огромные дворцы, где можно любоваться всеми известными лицами с их супругами, — не для нас. По крайней мере, сегодня. — Девушка с любопытством посмотрела на фафа, и он вынужден был объясниться: — Я повел бы вас, конечно, и туда, но, боюсь, там нам встретится множество моих друзей, которые захотят поговорить о том о сем, а я сегодня мечтаю побыть с вами тет-а-тет, которое никто, кроме поющих птиц, прервать не сможет.
— Звучит очень романтично, — бездумно согласилась Тина.
— Именно этого я и добиваюсь, — прошептал граф едва ли не ей на ухо.
Глава 4
Мелькнула у нее какая-то смутная мысль, что здесь должно быть что-то еще, но поскольку она совершенно не знала что — то и мысль эта быстро ускользнула.
Часы на камине уже пробили полдень, и Тина поняла, что брата будить все же придется, если она действительно хочет успеть на ленч с графом. Но тут, слава Богу, Кендрик встал сам.
В открытую дверь спальни Тина увидела, как он вошел в столовую, и, подпрыгнув от счастья, бросилась к нему.
— Наконец ты проснулся, Кендрик! Ах, как хорошо! А я уж думала, что ты заснул навеки!
Брат хмуро потер глаза.
— И с удовольствием бы, — зевнул он. — Который час?
— Уже первый. Давай я закажу тебе завтрак, или ты подождешь до ленча?
— Лучше просто кофе. Вчера я выпил столько шампанского, что голова раскалывается.
— Ах, бедняжка! По, знаешь, у меня с собой есть немного одеколона. Мы намочим платок, ты приложишь его к вискам, и, может быть, станет легче.
Кендрик простонал нечто утвердительное и рухнул в первое подвернувшееся кресло. Со своими густыми взъерошенными волосами он казался совсем юным, почти школьником.
Тина заказала кофе и сбегала к себе за флаконом одеколона.
Кендрик полулежал в кресле, совершенно расслабившись, пока сестра накладывала ему на лоб пахучую повязку.
— Послушай, Кендрик, — осторожно начала она, — граф пригласил нас сегодня на ленч и скоро уже будет здесь, но… если ты не хочешь идти, то ладно, отпусти меня одну.
Кендрик приоткрыл один глаз.
— Ах да, ведь я сам обещал Ивонне позавтракать с ней!
— Значит, мы завтракаем по отдельности!
Брат довольно заулыбался.
— Сказать по правде, это было бы самым лучшим решением вопроса.
— Тогда все в порядке! Я позавтракаю в компании графа и, слава Богу, больше не буду видеть твоих развлечений.
— Вот-вот… — пробурчал Кендрик и сел в кресле. Теперь он стал немного больше походить сам на себя. — Я не собирался тебе говорить. Тина, но я буквально покорен ею…
— Конечно, она куда приятней, чем та твоя первая, Нанетта.
— Ты права, и к тому же она не из того сброда, что вился вчера рядом с нами в ложе.
Тина с ним согласилась, а потом решила сделать еще один маленький шажок в направлении уточнения истины:
— А эта Ивонна… Она актриса? Кендрик как-то сник и неуверенно ответил:
— Я верю, что когда-то она действительно играла на сцене…
— А теперь?
На этот раз повисло долгое молчание.
— Честно говоря, у меня не было времени о многом ее расспрашивать.
— Да-да, конечно, — поспешно согласилась Тина, — сделать это минувшим вечером было очень трудно не только для тебя. Оркестр играл так громко, особенно в том заведении на Монмартре…
— Прости меня, это заведение оказалось совсем для тебя неподходящим, и мне не следовало тебя водить туда…
— По зато последние танцы на Елисейских полях оказались очаровательны! Одно только странно: как это ты не сказал мне «спокойной ночи»?
Кендрик откровенно покраснел.
— Если признаваться до конца, сестренка, то я просто забыл. — Он снял со лба намоченный платок. — Вся беда в том, что мне вообще не следовало впутывать тебя в эту мою авантюру — да теперь поздно!
— Честное слово, ничего страшного не произошло! — запротестовала девушка. — Мне было весело, и граф оказался весьма любезен. — Тине показалось, что при последних словах брат посмотрел на нее как-то подозрительно.
— Вел ли он себя достойно по отношению к тебе? — вдруг резко повысив тон, потребовал отчета Кендрик. — Не пытался ли поцеловать или еще что-нибудь в таком духе?
— Конечно, нет! Он два раза поцеловал мне руку, но в этом ничего неприличного нет.
— Нет-то оно нет, — с сомнением в голосе протянул брат, — но держись от него подальше. Ты же знаешь, каковы все французы.
Тина улыбнулась.
— Пусть я пока и не знаю, каковы они, но тем интересней будет это узнать!
Кендрик буквально застонал:
— Вот что. Тина, предупреждаю тебя сразу: если только ты выкинешь что-нибудь этакое, то я тут же отправлю тебя прямиком в Эттинген!
— О, только не это, Кендрик! Да и как это еще у тебя получится? Впрочем, я дала тебе обещание вести себя смирно и намерена его выполнять. Но как все-таки жаль, что я не взяла подобного обещания с тебя, мой братец!
— Ха, — рассмеялся Кендрик, — должен же я в этих распроклятых казармах иметь хоть какие-нибудь оживляющие душу воспоминания!
— То же самое я могу сказать и о себе.
И оба близнеца, довольные друг другом, радостно улыбнулись.
Тут как раз появился и заказанный кофе.
Тина тотчас же обратилась к принесшей его Рене:
— Не окажете ли вы мне любезность зашнуровать мой корсет и застегнуть платье?
— С удовольствием, мамзель. Девушка сразу направилась к спальне, а двинувшуюся вслед сестру Кендрик остановил коротким тихим свистом. Она тут же остановилась.
— Ты должна дать ей на чай, — прошептал он.
Тина искренне удивилась, но быстро сообразила, что это следовало бы сделать уже давно.
— Конечно. По сколько же? Брат пожал плечами.
— Два-три франка, я думаю. Тина кивнула и скрылась в спальне. Рене умело и ловко помогла ей справиться со всеми трудностями, и девушка немедленно протянула ей три франка.
— Благодарю за помощь. Тина даже немного покраснела, отдавая эти несчастные деньги, ибо никогда в жизни ей не приходилось давать чаевых — обычно за нее это делали сопровождающие. Рене же невозмутимо приняла деньги и весело прощебетала:
— Мерси, боку, мамзель.
После ее ухода Тина высунула голову в гостиную и прошептала брату:
— Ты не должен забывать подсказывать мне вещи, которых я не знаю! Я же никогда не давала никому на чай.
— Так запомни: на чай надо давать за любую услугу, даже самую Мелкую. А если ты забудешь про это, то французы быстро тебе об этом напомнят.
— Так сколько же стоила тебе наша прошлая ночь?
— Я платил везде и со всеми на равных — и потратил таким образом куда больше, чем рассчитывал. Словом, к Уорту ты вряд ли попадешь.
— Тогда я с удовольствием стану посещать рестораны и балы. К тому же не забывай, у меня есть немного и своих денег, а кроме того драгоценности.
— По ты, должно быть, не в своем уме, если думаешь продавать их. Ведь если что-то исчезнет, то мама заметит это тотчас. Начнется расследование! И в конце концов придется признаться во всем, чем мы здесь занимались.
Тина вскрикнула от ужаса и скрылась за дверью.
Там она быстро надела капор, удивительно шедший к ее платью и, посмотрев на себя в зеркало, пришла к выводу, что в таком виде, да еще с подкрашенными губами и ресницами, в родном Виденштайне ее не узнал бы никто.
— Никто и не узнает, — весело пропела она своему отражению и в тот же миг услышала, как двери в гостиную хлопнули и голос Рене сообщил:
— К вам господин, мсье! Сердце Тины радостно подпрыгнуло, ибо она и до объяснений Рене поняла, кто это. Действительно, через несколько секунд раздался голос графа:
— Доброе утро, Вийерни. Вижу, вы поднялись совсем недавно.
— Увы, увы… Кстати, благодарю вас за то, что отвезли домой мою… — Тут Кендрик немного замялся, и Тина затаила дыхание. Непроспавшийся Кендрик был вполне готов назвать вещи своими именами. По, к счастью, брат кое-как все-таки выговорил «мою Тину», и инцидент был исчерпан.
Облегченно вздохнув, девушка решилась выйти в гостиную.
Граф, высокий и импозантный еще более, чем вчера, стоял у окна рядом с Кендриком, и свет, лившийся сзади, окружал его фигуру призрачным золотым ореолом.
— Бонжур, мсье, — учтиво поздоровалась девушка.
Граф обернулся, и мгновенно по его вспыхнувшим глазам Тина поняла, что он в восторге и от ее нового платья, и от шляпки, и от умело подкрашенного лица.
— Доброе утро. Тина, — поздоровался он. — Не спрашиваю о том, как вы выспались, — ибо выглядите, как сама Весна!
— Именно так я себя и чувствую. Зато у бедняги Кендрика ужасно болит голова и потому… Словом, он, вероятно, не сможет составить нам компанию.
— Приношу свои соболезнования вашей голове, но ничего удивительного в этом не нахожу. Если вы пили шампанское в этом чудовищном дансинг-холле на Монмартре, то еще удивляюсь, как вы вообще живы.
— Увы, я оказался настолько глуп, что умудрился выпить там не меньше двух стаканов. К несчастью, меня мучила жажда.
Граф улыбнулся несколько покровительственно, и Тина поспешила на помощь брату:
— Кендрик только что уверял меня, что отныне в подобные места мы не ездим.
— Вам то уж действительно не стоит повторять столь печальный опыт, — улыбнулся граф, подчеркивая голосом местоимение «вам».
— Простите, — вмешался Кендрик, — но я должен тотчас вас покинуть — в противном случае я опоздаю на свой собственный ленч. — Он поднялся и пошел к себе, но был остановлен тревожным вопросом Тины:
— Но когда ты вернешься? Когда мы сегодня увидимся опять?
— Я вернусь к обеду, — беспечно пообещал Кендрик. — Правда, мы еще не решили, где будем обедать на этот раз, но приглашений
у нас множество, так что есть из чего выбрать.
— Я надеюсь, — неожиданно сказал граф, — что вы с Тиной сегодня отобедаете со мной.
Кендрик так и подскочил.
— Могу ли я оставить ваше приглашение под вопросом до сегодняшнего вечера? — И не дожидаясь ответа, скрылся в своей спальне.
Тина посмотрела на графа и обнаружила, что тот несколько удивлен, и, чтобы не отвечать на вопросы, которые, как ей казалось, должны были неминуемо последовать, девушка поторопилась спросить сама:
— Так мы отправляемся? Жалко сидеть дома, когда солнце светит уже вовсю.
Она подхватила сумочку, также удачно дополнявшую ее наряд, натянула длинные, по локоть, перчатки и впереди графа направилась к выходу.
Он поспешил открыть перед ней двери и заметить при этом:
— Надо ли мне говорить вам, как прекрасно вы выглядите сегодня, или мне подождать выражать свои эмоции до тех пор, пока мы окажемся в том месте, которое я выбрал для завтрака?
— Я вполне могу и подождать. Но поскольку ваши комплименты всегда так откровенны, я попросила бы вас не произносить их вовсе.
Выйдя на улицу, граф возобновил разговор:
— Если ваша оценка моих комплиментов действительно искренна, то, надо вам сказать, вы решительно отличаетесь от женщин всего Парижа!
— О, я всегда слышала, что комплименты французских мужчин слишком красноречивы, чтобы быть искренними, — и с каждым часом это утверждение начинает казаться мне все более правдоподобным.
Граф ничего не ответил на это обвинение, зато Тина ахнула от удивления, увидев возле дома не обычный фиакр, но крайне изысканную частную карету с кучером на высоких козлах и лакеем на запятках.
Тина с удовольствием поднялась в карету и почти утонула в мягких подушках сиденья.
— Это по-настоящему роскошно! — вырвалось у нее.
— Я посчитал, что такой способ передвижения будет гораздо более л подходящим для вас, в отличие от той развалины, на которой мы ехали вчера ночью.
Тине безумно захотелось узнать, принадлежит ли эта карета лично графу, или он где-то ее нанял, но посчитала подобные расспросы неприличными. Граф же, словно действительно читая ее мысли, улыбнулся и объяснил:
— Я позаимствовал ее у одного из моих приятелей и рад, что она пришлась вам по вкусу.
Тине показалось обидным, что граф, принимая ее за существо низшего класса, видимо, считает, что ей никогда не приходилось ездить в столь роскошных экипажах, и у нее возникло непреодолимое желание опровергнуть это мнение. Можно было рассказать, что она раскатывала и в королевских каретах и что конюшни ее отца лучшие в Виденштайне… Но она вовремя сообразила, что если у графа появятся хотя бы малейшие подозрения в отношении ее истинного происхождения, то вся прелесть общения с мужчиной, считающим ее обыкновенной демимонденкой, пропадет совершенно.
А после вышколенной учтивости придворных и государственных деятелей было неизъяснимо возбуждающе слушать обращенные к ней смелые речи графа и думать, что, наверное, именно так обращается к своей Ивонне ее брат.
Поэтому Тина только улыбнулась и как можно мелодичней сказала:
— Да, быть в Париже и с вами — восхитительно! Расскажите же мне, куда мы едем.
— В один маленький ресторанчик в Буа, который только что открылся и еще не успел стать модным. А те огромные дворцы, где можно любоваться всеми известными лицами с их супругами, — не для нас. По крайней мере, сегодня. — Девушка с любопытством посмотрела на фафа, и он вынужден был объясниться: — Я повел бы вас, конечно, и туда, но, боюсь, там нам встретится множество моих друзей, которые захотят поговорить о том о сем, а я сегодня мечтаю побыть с вами тет-а-тет, которое никто, кроме поющих птиц, прервать не сможет.
— Звучит очень романтично, — бездумно согласилась Тина.
— Именно этого я и добиваюсь, — прошептал граф едва ли не ей на ухо.
Глава 4
Впоследствии Тина всегда думала, что часы, проведенные ею за ленчем с графом в Буа, были одним из самых восхитительных событий ее жизни.
Ресторан, куда граф привез ее, оказался маленьким одноэтажным домом, окруженным тенистым садом.
Среди цветов стояла едва ли дюжина столиков, и владелец, одновременно выполнявший и обязанности метрдотеля, принимал заказы лично. Подавали блюда далеко не сразу, тщательнейшим образом готовя каждое.
Жена хозяина, полногрудая дама в черном, выписывала счета, а два сына служили в качестве официантов.
Во всем царила приятная доброжелательная атмосфера, что для Тины было действительно в новинку. Как, впрочем, и все остальное.
Когда заказ был сделан и в ведерке со льдом принесено вино, граф с улыбкой обратился к своей спутнице:
— Теперь нам остается только наслаждаться завтраком, который, я уверен, будет отменным, — и друг другом.
Голос его был полон невыразимого обаяния, и девушка поспешила остановить подобные речи:
— Я и так наслаждаюсь каждой секундой своего пребывания в Париже и еще раз благодарю вас за вчерашнее удовольствие.
— Удовольствие относительное. Надеюсь, что больше вам не придется бывать в местах, где собираются подонки нашего общества, — ответил граф, и в голосе его прозвучали жесткие нотки. Тина никак на это не отреагировала, и он продолжил: — Я намерен непременно поговорить об этом с виконтом, и надеюсь, вы препятствовать мне в этом не станете.
Тина чуть не заплакала.
— Прошу вас, не надо говорить об этом с Кендриком! Он и без того был смущен сегодня утром, не говоря уже о том, что у него болела голова от дурного вина, да и эти женщины, с которыми он общался, наверное, вели себя не очень достойно…
— И все же — вы слишком хороши для подобных мест.
— Приятно, что вы так считаете.
— Но я не могу понять одного: зачем де Вийерни привез вас в Париж, если не намерен проводить здесь время вместе с вами?
Тина задумчиво посмотрела куда-то в глубь сада. Она давно и справедливо опасалась этого вопроса.
Действительно, то, что виконт оставляет свою любовницу в дансинг-холле, даже не попрощавшись с ней, и уезжает с другой женщиной, должно было казаться крайне странным.
И теперь, боясь, что любые объяснения лишь увеличат подозрительность ситуации, девушка быстро пробормотала:
— Пожалуйста… давайте поговорим об этом позже… А сейчас… есть так много других интересных вещей. Так восхитительно находиться сейчас здесь с вами… Я хочу запомнить этот полдень навсегда. Когда я вернусь домой… Граф насторожился:
— Вы собираетесь уехать?
— Да, буквально через несколько дней.
— То есть вы хотите сказать, что нужно уезжать виконту? Но ведь совсем не обязательно, чтобы за ним последовали и вы?
— Если он уедет, я буду вынуждена уехать тоже, — твердо ответила Тина. — Но не стоит говорить об этом сейчас. Расскажите мне о себе, теперь ваша очередь. Представляете ли вы, что я даже не имею понятия о вашем местопребывании в этом славном Париже?
Граф улыбнулся.
— Мне приятно, что это вас интересует. В славном городе Париже я живу на Елисейских полях в доме герцога Суассонского. Надеюсь, что как-нибудь смогу показать вам его картины. У него самая замечательная коллекция во всей Франции.
— С большим удовольствием, — обрадовалась Тина. — Кроме того, мне очень хочется посетить и Лувр. Я всегда считала Фрагонара и Буше самыми романтическими художниками на свете.
— Так вы уже знакомы с их творчеством? — изумился граф. Тут удивилась и Тина:
— Мы в Виденштайне не настолько варвары!
Грамон мягко рассмеялся.
— Вы еще и патриотка! Мне нравятся люди, столь пылко любящие свою родину!
— Я не только люблю ее, но и горжусь, несмотря на то что она совсем маленькая и не сравнима ни с Францией, ни с Россией.
— А все же по своему значению ваша родина сейчас не уступает им. И вы знаете, почему?
— Конечно, знаю. Если Пруссия вторгнется во Францию, чего так опасается большинство, то Виденштайн, подобно Швейцарии, должен остаться нейтральным, что весьма трудно. — Тина говорила об этом весьма серьезно и обстоятельно, ибо не раз слышала, как это обсуждалось ее отцом и другими государственными деятелями Виденштайна. Граф слушал внимательно и даже с интересом. — Я не могу представить себе, чтобы пруссаки маршировали по Франции! Неужели тогда они разрушат и этот прекрасный город?!
— Эта мысль невыносима и для меня, а потому мне хотелось бы, чтобы вы объяснили это императору так же убедительно, как сейчас мне.
— Но папа всегда говорил, что император Франции находится под каблуком императрицы, которая большая приятельница министра иностранных дел. А тот, в свою очередь, настолько ненавидит Бисмарка, что просто жаждет схватиться с ним и одержать победу. — Тина болтала весьма бездумно, как о вещах привычных и обыкновенных, но вдруг ее осенило. — О Господи, да ведь министра иностранных дел зовут герцог де Грамон — а это и ваша фамилия!
— Верно, — спокойно ответил граф, — но Грамоны — род очень большой, и я являюсь весьма далеким родственником герцога.
Повисла неловкая пауза.
— Возможно, я была слишком бестактна… Прошу прощения и… забудьте все, что я только что наговорила… — Но извинения были совершенно неуместны для Тины Бельфлер, которая, в отличие от принцессы Марии-Терезии, могла болтать все, что ей приходило в голову.
— Я надеюсь, мы всегда будем откровенны друг с другом, — ответил граф, — и к тому же при такой красоте вам вовсе не обязательно быть очень умной.
Тина искренне рассмеялась.
— То есть вы просто хотели признаться, что предпочитаете женщин хорошеньких и поверхностных, как куклы, которых можно выбросить после того, как ими наигрались.
Девушке тут же вспомнился брат, который всегда выше всех прочих достоинств ценил в женщинах внешнюю красоту. Однажды, когда она поинтересовалась у Кендрика темой его бесед с русской танцовщицей, он презрительно хмыкнул:
— Бесед?! Да почему я должен вести с ней какие-то беседы? Все дело только в том, что она чертовски хороша и ее все время хочется целовать.
И сейчас же граф, словно опять читая ее мысли, живо поинтересовался:
— А о чем же вы разговариваете с Вийерни, когда амурные дела на время закончены?
Тина вспыхнула и почувствовала себя глубоко оскорбленной. Как он смеет говорить ей подобные вещи! Но через секунду девушка снова вспомнила, кто она сейчас, — и простила графа.
— Сейчас мы говорим не о Кендрике, — заметила она после небольшой паузы, — а о вас…
— Я предпочел бы все-таки говорить не о себе. Так продолжаю? до того, как вы прервали меня, я как раз намеревался сообщить вам, что в жизни не видел никого прелестней и обворожительней…
Обворожительным оказался и весь завтрак. Они с графом просидели в ресторане до самого закрытия, а потом в экипаже — который, как догадалась Тина, принадлежал самому герцогу Суассонскому, — с опущенным верхом медленно покатили вдоль Сены к собору Парижской Богоматери.
Осмотрев эту достопримечательность, они маленькими улочками старого Парижа двинулись обратно и вскоре остановились около роскошного бульвара, созданного бароном Оссманом.
Бульвар выглядел настолько естественным и красивым, что Тина была захвачена его прелестью, захвачена настолько, что поначалу Даже не заметила, что граф осторожно завладел ее рукой.
Первым ее побуждением было отнять руку, но поскольку жест этот был таким невинным, почти детским, она спокойно позволила графу эту вольность и не убирала руки до самого своего дома.
— Могу я зайти? — спросил граф. — Если Вийерни уже дома, то я с радостью испрошу у него разрешения и на ваш обед в моем обществе.
— О, сделайте милость, — обрадовалась девушка. — И я очень надеюсь, что Кендрик ответит согласием.
— Неужели вы хотите этого так же горячо, как я? — тонко улыбнулся граф.
Консьерж дал им ключ от квартиры, из чего тут же стало ясно, что Кендрика дома еще нет. Они не спеша стали подниматься на второй этаж.
Граф открыл перед девушкой двери, и они зашли в уютную гостиную, щедро залитую клонящимся к закату солнцем.
— Кендрик, увы, еще не вернулся, — откровенно разочарованно протянула Тина, — но вы можете подождать его прихода здесь, со мной.
— Это самое пламенное мое желание, — отозвался граф.
Тина сняла перчатки и положила на столик сумочку, затем не торопясь стала развязывать ленты шляпки. Случайно обернувшись к графу, она вдруг увидела, что он снова, как и сегодня утром, залит потоками пьющегося из окна света…
Так они стояли несколько мгновений, а потом, неизвестно каким образом, но движимые единым порывом, соединились в тесном объятии, и губы графа коснулись пылающих губ юной принцессы. Тина никогда еще в своей короткой жизни ни с кем не целовалась, хотя всегда в мечтах представляла себе сладость этого волнующего момента. Губы же графа давали нечто большее, чем сладость. Они дарили волшебство и наслаждение, будя в ней какую-то неведомую темную силу и являясь естественным продолжением того странного чувства, которое граф вызывал в ней с самой первой минуты знакомства.
Руки его обнимали ее все сильней, а губы становились все настойчивей, и девушка вынуждена была признаться себе, что именно об этом она и мечтала всю жизнь, хотя никогда бы и никому об этом не сказала. Это было воплощением ее представлений о любви, но не той, которая скована светскими предрассудками и соображениями, а той, в которой сердца и души людей соединяются настолько, что слова им уже не нужны.
А граф прижимал ее к себе все более властно, и Тина ощутила, как все тело ее задрожало в ответ, охваченное яркой вспышкой страсти, — и губы ее раскрылись, как цветок, под его губами.
Голова у нее закружилась, комната, покачиваясь, поплыла, словно она стояла теперь не на земной тверди, а на волнах безмерного океана желания, который уносил ее в небесные золотые выси счастья.
И только когда девушка ощутила, что отныне уже не принадлежит себе, что отныне она вечная раба любви, граф поднял голову.
Мгновение он смотрел прямо ей в глаза, сиявшие таким блеском, что они казались ослепшими, в лицо, пунцовое от радости, и на сладко разомкнутые губы — и… говорить стало не о чем. Граф прекрасно понял, что отныне сердце маленькой Тины бьется только для него.
Но он понял и то, что этот поцелуй слишком отличался от всех, которые довелось ему познать в своей богатой любовными связями жизни.
И тогда он поцеловал ее снова, поцеловал долгим, томительным, горячим поцелуем, заставившим в обоюдном восторге задрожать их обоих, и они улетели в неведомые огненные дали страсти.
Спустя некоторое время, когда граф ощутил всю неловкость нынешнего их положения, он осторожно разомкнул объятия и усадил девушку на диван.
Усевшись, она тихо подняла ресницы, и Грамон поспешил сказать:
— Есть ли на свете кто-нибудь более нежный, более волнующий, чем ты? Но, моя радость, нам нужно серьезно поговорить с тобой.
Но тут у наружной двери послышались шаги, она распахнулась и вошел Кендрик, что заставило графа отшатнуться от девушки.
— Прошу прощения за столь позднее возвращение, — извинился Кендрик, бросая на столик высокий цилиндр, — но мне пришлось увидеться с таким количеством приятелей Филиппа, что от приглашения на обед сегодняшним вечером избавиться не удалось.
— При… Приглашения? — каким-то чужим, непослушным голосом переспросила Тина.
Граф медленно поднялся.
— Так я понимаю, вы будете не в состоянии принять мое приглашение?
— Мои извинения, де Грамон. Может быть, мы отобедаем с вами завтра вечером, но сегодня… Сегодня мы с Тиной идем на обед к принцу Наполеону, который, как вам известно, является членом императорской фамилии, а затем мы разделим с ним и ужин, который дает Ла Пайва у себя на Елисейских полях. Словом, вы понимаете, что такой возможности мы пропустить не можем.
Граф нахмурился:
— Не думаю, что вам хорошо известны привычки и традиции принца Наполеона.
Кендрик беспечно расхохотался:
— Я встретился с ним сегодня первый раз в жизни благодаря опять же одному из приятелей Филиппа, и он столь любезно пригласил меня на обед к себе домой, будто знал целую вечность. — Кендрик улыбнулся. — Но, конечно, ему уже известно, что я прибуду не один, а с очаровательной подружкой, с которой он весьма пылко уже желает познакомиться. — Брат лукаво глянул на Тину. — Не мог же я сказать принцу, что ты предпочитаешь ему другую компанию!
Ресторан, куда граф привез ее, оказался маленьким одноэтажным домом, окруженным тенистым садом.
Среди цветов стояла едва ли дюжина столиков, и владелец, одновременно выполнявший и обязанности метрдотеля, принимал заказы лично. Подавали блюда далеко не сразу, тщательнейшим образом готовя каждое.
Жена хозяина, полногрудая дама в черном, выписывала счета, а два сына служили в качестве официантов.
Во всем царила приятная доброжелательная атмосфера, что для Тины было действительно в новинку. Как, впрочем, и все остальное.
Когда заказ был сделан и в ведерке со льдом принесено вино, граф с улыбкой обратился к своей спутнице:
— Теперь нам остается только наслаждаться завтраком, который, я уверен, будет отменным, — и друг другом.
Голос его был полон невыразимого обаяния, и девушка поспешила остановить подобные речи:
— Я и так наслаждаюсь каждой секундой своего пребывания в Париже и еще раз благодарю вас за вчерашнее удовольствие.
— Удовольствие относительное. Надеюсь, что больше вам не придется бывать в местах, где собираются подонки нашего общества, — ответил граф, и в голосе его прозвучали жесткие нотки. Тина никак на это не отреагировала, и он продолжил: — Я намерен непременно поговорить об этом с виконтом, и надеюсь, вы препятствовать мне в этом не станете.
Тина чуть не заплакала.
— Прошу вас, не надо говорить об этом с Кендриком! Он и без того был смущен сегодня утром, не говоря уже о том, что у него болела голова от дурного вина, да и эти женщины, с которыми он общался, наверное, вели себя не очень достойно…
— И все же — вы слишком хороши для подобных мест.
— Приятно, что вы так считаете.
— Но я не могу понять одного: зачем де Вийерни привез вас в Париж, если не намерен проводить здесь время вместе с вами?
Тина задумчиво посмотрела куда-то в глубь сада. Она давно и справедливо опасалась этого вопроса.
Действительно, то, что виконт оставляет свою любовницу в дансинг-холле, даже не попрощавшись с ней, и уезжает с другой женщиной, должно было казаться крайне странным.
И теперь, боясь, что любые объяснения лишь увеличат подозрительность ситуации, девушка быстро пробормотала:
— Пожалуйста… давайте поговорим об этом позже… А сейчас… есть так много других интересных вещей. Так восхитительно находиться сейчас здесь с вами… Я хочу запомнить этот полдень навсегда. Когда я вернусь домой… Граф насторожился:
— Вы собираетесь уехать?
— Да, буквально через несколько дней.
— То есть вы хотите сказать, что нужно уезжать виконту? Но ведь совсем не обязательно, чтобы за ним последовали и вы?
— Если он уедет, я буду вынуждена уехать тоже, — твердо ответила Тина. — Но не стоит говорить об этом сейчас. Расскажите мне о себе, теперь ваша очередь. Представляете ли вы, что я даже не имею понятия о вашем местопребывании в этом славном Париже?
Граф улыбнулся.
— Мне приятно, что это вас интересует. В славном городе Париже я живу на Елисейских полях в доме герцога Суассонского. Надеюсь, что как-нибудь смогу показать вам его картины. У него самая замечательная коллекция во всей Франции.
— С большим удовольствием, — обрадовалась Тина. — Кроме того, мне очень хочется посетить и Лувр. Я всегда считала Фрагонара и Буше самыми романтическими художниками на свете.
— Так вы уже знакомы с их творчеством? — изумился граф. Тут удивилась и Тина:
— Мы в Виденштайне не настолько варвары!
Грамон мягко рассмеялся.
— Вы еще и патриотка! Мне нравятся люди, столь пылко любящие свою родину!
— Я не только люблю ее, но и горжусь, несмотря на то что она совсем маленькая и не сравнима ни с Францией, ни с Россией.
— А все же по своему значению ваша родина сейчас не уступает им. И вы знаете, почему?
— Конечно, знаю. Если Пруссия вторгнется во Францию, чего так опасается большинство, то Виденштайн, подобно Швейцарии, должен остаться нейтральным, что весьма трудно. — Тина говорила об этом весьма серьезно и обстоятельно, ибо не раз слышала, как это обсуждалось ее отцом и другими государственными деятелями Виденштайна. Граф слушал внимательно и даже с интересом. — Я не могу представить себе, чтобы пруссаки маршировали по Франции! Неужели тогда они разрушат и этот прекрасный город?!
— Эта мысль невыносима и для меня, а потому мне хотелось бы, чтобы вы объяснили это императору так же убедительно, как сейчас мне.
— Но папа всегда говорил, что император Франции находится под каблуком императрицы, которая большая приятельница министра иностранных дел. А тот, в свою очередь, настолько ненавидит Бисмарка, что просто жаждет схватиться с ним и одержать победу. — Тина болтала весьма бездумно, как о вещах привычных и обыкновенных, но вдруг ее осенило. — О Господи, да ведь министра иностранных дел зовут герцог де Грамон — а это и ваша фамилия!
— Верно, — спокойно ответил граф, — но Грамоны — род очень большой, и я являюсь весьма далеким родственником герцога.
Повисла неловкая пауза.
— Возможно, я была слишком бестактна… Прошу прощения и… забудьте все, что я только что наговорила… — Но извинения были совершенно неуместны для Тины Бельфлер, которая, в отличие от принцессы Марии-Терезии, могла болтать все, что ей приходило в голову.
— Я надеюсь, мы всегда будем откровенны друг с другом, — ответил граф, — и к тому же при такой красоте вам вовсе не обязательно быть очень умной.
Тина искренне рассмеялась.
— То есть вы просто хотели признаться, что предпочитаете женщин хорошеньких и поверхностных, как куклы, которых можно выбросить после того, как ими наигрались.
Девушке тут же вспомнился брат, который всегда выше всех прочих достоинств ценил в женщинах внешнюю красоту. Однажды, когда она поинтересовалась у Кендрика темой его бесед с русской танцовщицей, он презрительно хмыкнул:
— Бесед?! Да почему я должен вести с ней какие-то беседы? Все дело только в том, что она чертовски хороша и ее все время хочется целовать.
И сейчас же граф, словно опять читая ее мысли, живо поинтересовался:
— А о чем же вы разговариваете с Вийерни, когда амурные дела на время закончены?
Тина вспыхнула и почувствовала себя глубоко оскорбленной. Как он смеет говорить ей подобные вещи! Но через секунду девушка снова вспомнила, кто она сейчас, — и простила графа.
— Сейчас мы говорим не о Кендрике, — заметила она после небольшой паузы, — а о вас…
— Я предпочел бы все-таки говорить не о себе. Так продолжаю? до того, как вы прервали меня, я как раз намеревался сообщить вам, что в жизни не видел никого прелестней и обворожительней…
Обворожительным оказался и весь завтрак. Они с графом просидели в ресторане до самого закрытия, а потом в экипаже — который, как догадалась Тина, принадлежал самому герцогу Суассонскому, — с опущенным верхом медленно покатили вдоль Сены к собору Парижской Богоматери.
Осмотрев эту достопримечательность, они маленькими улочками старого Парижа двинулись обратно и вскоре остановились около роскошного бульвара, созданного бароном Оссманом.
Бульвар выглядел настолько естественным и красивым, что Тина была захвачена его прелестью, захвачена настолько, что поначалу Даже не заметила, что граф осторожно завладел ее рукой.
Первым ее побуждением было отнять руку, но поскольку жест этот был таким невинным, почти детским, она спокойно позволила графу эту вольность и не убирала руки до самого своего дома.
— Могу я зайти? — спросил граф. — Если Вийерни уже дома, то я с радостью испрошу у него разрешения и на ваш обед в моем обществе.
— О, сделайте милость, — обрадовалась девушка. — И я очень надеюсь, что Кендрик ответит согласием.
— Неужели вы хотите этого так же горячо, как я? — тонко улыбнулся граф.
Консьерж дал им ключ от квартиры, из чего тут же стало ясно, что Кендрика дома еще нет. Они не спеша стали подниматься на второй этаж.
Граф открыл перед девушкой двери, и они зашли в уютную гостиную, щедро залитую клонящимся к закату солнцем.
— Кендрик, увы, еще не вернулся, — откровенно разочарованно протянула Тина, — но вы можете подождать его прихода здесь, со мной.
— Это самое пламенное мое желание, — отозвался граф.
Тина сняла перчатки и положила на столик сумочку, затем не торопясь стала развязывать ленты шляпки. Случайно обернувшись к графу, она вдруг увидела, что он снова, как и сегодня утром, залит потоками пьющегося из окна света…
Так они стояли несколько мгновений, а потом, неизвестно каким образом, но движимые единым порывом, соединились в тесном объятии, и губы графа коснулись пылающих губ юной принцессы. Тина никогда еще в своей короткой жизни ни с кем не целовалась, хотя всегда в мечтах представляла себе сладость этого волнующего момента. Губы же графа давали нечто большее, чем сладость. Они дарили волшебство и наслаждение, будя в ней какую-то неведомую темную силу и являясь естественным продолжением того странного чувства, которое граф вызывал в ней с самой первой минуты знакомства.
Руки его обнимали ее все сильней, а губы становились все настойчивей, и девушка вынуждена была признаться себе, что именно об этом она и мечтала всю жизнь, хотя никогда бы и никому об этом не сказала. Это было воплощением ее представлений о любви, но не той, которая скована светскими предрассудками и соображениями, а той, в которой сердца и души людей соединяются настолько, что слова им уже не нужны.
А граф прижимал ее к себе все более властно, и Тина ощутила, как все тело ее задрожало в ответ, охваченное яркой вспышкой страсти, — и губы ее раскрылись, как цветок, под его губами.
Голова у нее закружилась, комната, покачиваясь, поплыла, словно она стояла теперь не на земной тверди, а на волнах безмерного океана желания, который уносил ее в небесные золотые выси счастья.
И только когда девушка ощутила, что отныне уже не принадлежит себе, что отныне она вечная раба любви, граф поднял голову.
Мгновение он смотрел прямо ей в глаза, сиявшие таким блеском, что они казались ослепшими, в лицо, пунцовое от радости, и на сладко разомкнутые губы — и… говорить стало не о чем. Граф прекрасно понял, что отныне сердце маленькой Тины бьется только для него.
Но он понял и то, что этот поцелуй слишком отличался от всех, которые довелось ему познать в своей богатой любовными связями жизни.
И тогда он поцеловал ее снова, поцеловал долгим, томительным, горячим поцелуем, заставившим в обоюдном восторге задрожать их обоих, и они улетели в неведомые огненные дали страсти.
Спустя некоторое время, когда граф ощутил всю неловкость нынешнего их положения, он осторожно разомкнул объятия и усадил девушку на диван.
Усевшись, она тихо подняла ресницы, и Грамон поспешил сказать:
— Есть ли на свете кто-нибудь более нежный, более волнующий, чем ты? Но, моя радость, нам нужно серьезно поговорить с тобой.
Но тут у наружной двери послышались шаги, она распахнулась и вошел Кендрик, что заставило графа отшатнуться от девушки.
— Прошу прощения за столь позднее возвращение, — извинился Кендрик, бросая на столик высокий цилиндр, — но мне пришлось увидеться с таким количеством приятелей Филиппа, что от приглашения на обед сегодняшним вечером избавиться не удалось.
— При… Приглашения? — каким-то чужим, непослушным голосом переспросила Тина.
Граф медленно поднялся.
— Так я понимаю, вы будете не в состоянии принять мое приглашение?
— Мои извинения, де Грамон. Может быть, мы отобедаем с вами завтра вечером, но сегодня… Сегодня мы с Тиной идем на обед к принцу Наполеону, который, как вам известно, является членом императорской фамилии, а затем мы разделим с ним и ужин, который дает Ла Пайва у себя на Елисейских полях. Словом, вы понимаете, что такой возможности мы пропустить не можем.
Граф нахмурился:
— Не думаю, что вам хорошо известны привычки и традиции принца Наполеона.
Кендрик беспечно расхохотался:
— Я встретился с ним сегодня первый раз в жизни благодаря опять же одному из приятелей Филиппа, и он столь любезно пригласил меня на обед к себе домой, будто знал целую вечность. — Кендрик улыбнулся. — Но, конечно, ему уже известно, что я прибуду не один, а с очаровательной подружкой, с которой он весьма пылко уже желает познакомиться. — Брат лукаво глянул на Тину. — Не мог же я сказать принцу, что ты предпочитаешь ему другую компанию!