Страница:
Кендрик расхохотался.
— Мне, наверное, надо извиниться перед тобой, но повеселиться я все-таки повеселился на славу, и мне будет о чем вспомнить, когда я окажусь запертым в Дюссельдорфе.
И эти слова снова напомнили Тине, с каким ужасом думает брат о том времени, когда ему придется пройти суровую школу воспитания в прусских казармах.
Она ласково положила руку ему на плечо.
— Не надо упрекать себя ни в чем и ни о чем сожалеть. Мы просто должны быть счастливы, что хоть раз в жизни нам выпали настоящие приключения.
На этот раз и Кендрик понял, как страдает сестра.
— Ах, если бы я был уже на престоле, то сделал бы все, чтобы ты вышла замуж за графа и жила с ним счастливо и без забот!
— Спасибо, Кендрик, — прошептала девушка, — но, даже зная о том, что с графом мне никогда больше в жизни не увидеться, я все равно счастлива, что полюбила такого… замечательного человека — и что он полюбил меня.
Брат вздохнул, но сказать ему в ответ было нечего.
Несколько миль они проехали в полном молчании, а потом он только напомнил сестре:
— Не забывай, что отныне мы с тобой снова граф и графиня де Кастельно.
— Ах да, прости, я совсем забыла, — прошептала сестра, желавшая отныне только одного: всегда оставаться Тиной Бельфлер.
Когда брат с сестрой добрались До жилища их профессора — маленького уродливого домика из красного кирпича на окраине Эттингена, напоминавшего скорее школу, чем жилье, их, конечно, сжигало любопытство: каковы же были шаги, предпринятые бароном и графиней по поводу исчезновения принцессы и принца?
— Я вот что тебе скажу, — начал Кендрик, пока они катили от станции в наемном экипаже, — наши цепные псы, если только они не помчались с доносом к отцу, непременно поджидают нас здесь, чтобы хорошенько покусать — так что приготовься к весьма суровой встрече.
Предположения брата оказались верными, и чуть-чуть смягчило прием беглецов только то обстоятельство, что они вернулись раньше, чем было обещано ими в письме.
Барон и графиня коротали время в гостиной со старичком профессором. Со всех сторон посыпались возмущенные восклицания, и молодые люди не могли даже слова сказать в свое оправдание или хотя бы что-нибудь объяснить.
Но неожиданно Кендрик властным тоном — о наличии которого у брата Тина никогда не догадывалась — остановил этот шум и гам:
— Хватит! Мы с сестрой вернулись не для того, чтобы нас тыкали в наши прегрешения носом, как щенков! — Он обернулся к профессору. — Итак, во-первых, майнгерр, прошу простить меня, что не появился у вас вовремя. Но мы с ее королевским высочеством пропустили всего лишь несколько дней, а потому с легкостью наверстаем упущенное. К чему, кстати, мы и сами стремимся.
Тина увидела, что при этих словах профессор сразу какого помягчел, и подумала о том, как верно сделал брат первый ход. Но выдерживать все дальнейшие объяснения у нее уже не было сил, и поэтому она смиренно попросила:
— Я очень устала в дороге, и буду очень вам обязана, герр профессор, если вы покажете мне мою спальню. И попрошу, чтобы мне подали немного холодной воды, в поезде было невыносимо жарко.
Профессор поспешил исполнить последнюю просьбу, а графиня, всем своим видом изображавшая презрение и возмущение, поплыла наверх показывать Тине ее спальню, оказавшуюся вполне милой комнаткой, выходящей окнами в садик за домом.
— Ваши чемоданы распакованы, мадемуазель графиня, — прошипела статс-дама, — но прежде чем я позову горничную, мне хотелось бы сказать вам несколько слов…
— Я очень устала, — почти невежливо прервала ее Тина, — а потому не имею желания просидеть с вами весь долгий обед и прошу подать мне еду сюда.
Графиня задохнулась от возмущения.
— Ваше королевское… Я имею в виду, мадемуазель графиня, вы, вероятно, больны, если требуете такого!
— Я всего лишь устала, — уже с раздражением ответила девушка, — и прошу вас выполнять мои приказания! — При этих словах Тина поймала себя на мысли, что Париж сделал взрослым не только Кендрика, но и ее.
«Что ж, если я была способна полюбить, то, значит, я уже вполне взрослая, — подумала она, — а если я взрослая, то не позволю больше командовать мной тем людям, которыми на самом деле должна командовать я!»
К тому же она действительно чувствовала себя очень утомленной, и спорить с кем-либо у нее просто не было сил. Кроме того, ею владело еще одно пламенное желание — прежде, чем рухнуть в постель, написать письмо графу, как она и обещала в предыдущем.
Тина легла в постель, взяла карандаш вместо ручки, которым смело исписала больше трех страниц изливая свои чувства. Под конец она добавила вот что:
Ты подарил мне нечто настолько бесценное, настолько совершенное, что оно, как путеводная звезда, будет светить мне на протяжении всей жизни.
И, несмотря на. то, что мы больше никогда не увидимся и что сердце мое навеки разбито, я стала по-человечески лучше благодаря твоей любви.
Я твердо уверена теперь в том, что любовь — настоящая любовь! — заставляет человека стараться быть чище и выше, и видеть такими других. Но не только видеть, но и воодушевлять их, как ты воодушевил. меня своим высоким чувством.
Ты — моя звезда, недосягаемая, но безумно близкая, сияющая мне с небес, за которой я буду следовать всегда, как следовали волхвы за звездой Вифлеема.
Я всегда буду с тобой в моих снах и мечтах, а моя любовь станет хранить тебя так же, как это было во время поединка с маркизом.
Что я могу сказать тебе еще? Увы, только то, что отныне и до гроба и душа, и сердце мое отданы тебе.
Тина.
Не читая, девушка положила письмо в конверт и поспешно надписала адрес, по которому оно непременно должно было попасть в руки адресата: графу Жану де Грамону в доме герцога Суассонского, Елисейские поля, Париж, Франция.
Позвонив в колокольчик. Тина вызвала горничную и попросила ее немедленно отнести письмо на почту. Немка-горничная посмотрела на принцессу с некоторым подозрением, что заставило последнюю даже прибегнуть ко лжи:
— Письмо крайней срочности и важности. За ваши услуги вам будет хорошо заплачено. Подайте мне мой ридикюль, пожалуйста.
При последних словах глаза немки вспыхнули жадностью, а когда Тина вынула из сумочки вместе с деньгами на приобретение почтовой марки и десятифранковую купюру, она совсем подобрела.
— Все будет исполнено незамедлительно, майн фройляйн, — пробормотала она своим низким голосом, — и ни одна душа на свете об этом не узнает.
— Спасибо.
После ухода горничной с письмом девушка наконец положила померк дня нее уже навсегда, оставив ей на долю лишь тьму и страдания.
Эту ночь она не спала и вовсе а где-то после полуночи не выдержала и пробралась в комнату к брату, чтобы сказать ему, что решилась сбежать снова.
— Моя жизнь потеряла смысл, Кендрик, — пыталась объяснить она, — я просто не живу без него, я все равно как мертвая!
— Со временем все станет легче, — философски заметил Кендрик. Он лежал, откинувшись на подушки, читая перед сном книгу, но теперь отложил ее в сторону, видя страдания сестры. Вдруг ему с ужасом показалось, что бедная Тина уже сейчас становится похожей на Мелани, несмотря на то, что между сестрами было очень немного сходства. Кендрик обнял девушку.
— Прости меня. Тина, — горячо зашептал он, — мне не следовало брать тебя в Париж! Это все моя вина!
— Что ты! — изумилась девушка. — Да ведь иначе я никогда не встретила бы его! По почему, за что суждено мне так мучиться?! Почему я должна выходить замуж за человека, которого ненавижу?! — На мгновение Тина умолкла, а потом произнесла решительно и медленно. — Итак, я отправляюсь обратно в Париж и нахожу там графа. В противном случае я умру.
Кендрик стал ласково гладить ее волосы.
— Но послушай, послушай меня, милая моя сестренка, твой поступок приведет только к еще худшим последствиям. Умрешь в результате не ты, а граф.
Тина вздрогнула.
— То есть как?!
— А так, что теперь отец быстро найдет способ тебя обнаружить, и граф будет просто-напросто заключен в тюрьму по какому-нибудь ложному подлому обвинению. А если они сочтут, что он слишком крупная фигура для этого, то будет устроен так называемый "несчастный случай» — вот и все.
— Я не верю! — вскричала бедная девушка. — Ты нарочно стараешься запугать меня, чтобы я не поехала в Париж!
Брат крепко стиснул ее руку.
— Ты знаешь, я желаю тебе только счастья. Вспомни-ка кузину Гертруду!
Тина на мгновение задумалась.
— Ты имеешь в виду ту, которая стала королевой Албании? Кендрик кивнул.
— Да. Подобно тебе, она восстала, когда ей заявили, что она должна выйти за грубого дикаря, короля албанского, и жить в этой варварской стране.
— И что же?.. — помертвевшими губами спросила Тина.
— К тому времени она глубоко полюбила одного дипломата при дворе своего отца. Он был француз, и они любили друг друга так, что забыли про весь окружающий их мир.
— Да-да, именно так и я люблю Жана…
— Словом, они решили тайно сбежать, и Гертруда должна была незаметно выйти из дворца, чтобы присоединиться к возлюбленному.
Оба они надеялись, что им удастся покинуть пределы страны еще до того, как поднимется тревога.
— Но почему же это… оказалось невозможным? — хрипло спросила Тина и прикусила губу.
— За день до их предполагаемого побега, когда они были еще совершенно уверены, что никто и понятия не имеет об их планах, дипломат решил покататься верхом, как привык делать каждый день. Но в этот раз он был сброшен лошадью и сломал себе шею. Насмерть.
Наступило глубокое молчание.
— Но, может быть, это был действительно несчастный случай?
— Он был искуснейшим и опытнейшим наездником, а для таких даже самое жестокое падение с коня никогда не заканчивается столь трагически.
Брат и сестра замолчали снова.
— И ты думаешь, что-нибудь подобное может произойти и с… графом?
— Я уверен в этом. Таким образом всегда удается избежать громкого скандала, и все остается в тайне дня всех, за исключением самого узкого круга людей. В твоем случае это будут родители. Тебя водворят обратно во дворец, а граф будет лежать в могиле.
Тина уронила лицо в сомкнутые руки и, не стесняясь, зарыдала. Кендрик снова обнял ее как можно крепче.
— Это наказание нам обоим за наше происхождение. Неужели ты думаешь, что, когда придет время, я буду волен сам выбирать себе жену по сердцу? Мне все равно придется жениться на какой-нибудь уже выбранной для меня унылой принцессе, и мне придется прожить с ней всю жизнь, как бы отвратительна она ни была.
— Но ты, по крайней мере, сможешь иногда… покидать ее, — прорыдала Тина.
— Надеюсь, — ответил Кендрик и тут же вспомнил слова отца о том, что тот и сам был бы не прочь съездить в Париж, но сделать этого никак не может.
Тина наконец немного успокоилась и вытерла слезы.
— Я постараюсь… быть… мужественной, — всхлипнула она. — Но что я буду делать, когда… когда и тебя со мной не будет?!
— А я?!
И брат с сестрой проговорили еще долго, но так и не смогли найти никакого выхода. Мрачное будущее неумолимо приближалось к ним с каждым днем, и единственное утешение, которое им еще оставалось, было страдать вдвоем.
Когда уже под утро Тина вернулась к себе и легла, она снова заплакала — и теперь не только о графе, но и о любимом брате.
Глава 6
— Мне, наверное, надо извиниться перед тобой, но повеселиться я все-таки повеселился на славу, и мне будет о чем вспомнить, когда я окажусь запертым в Дюссельдорфе.
И эти слова снова напомнили Тине, с каким ужасом думает брат о том времени, когда ему придется пройти суровую школу воспитания в прусских казармах.
Она ласково положила руку ему на плечо.
— Не надо упрекать себя ни в чем и ни о чем сожалеть. Мы просто должны быть счастливы, что хоть раз в жизни нам выпали настоящие приключения.
На этот раз и Кендрик понял, как страдает сестра.
— Ах, если бы я был уже на престоле, то сделал бы все, чтобы ты вышла замуж за графа и жила с ним счастливо и без забот!
— Спасибо, Кендрик, — прошептала девушка, — но, даже зная о том, что с графом мне никогда больше в жизни не увидеться, я все равно счастлива, что полюбила такого… замечательного человека — и что он полюбил меня.
Брат вздохнул, но сказать ему в ответ было нечего.
Несколько миль они проехали в полном молчании, а потом он только напомнил сестре:
— Не забывай, что отныне мы с тобой снова граф и графиня де Кастельно.
— Ах да, прости, я совсем забыла, — прошептала сестра, желавшая отныне только одного: всегда оставаться Тиной Бельфлер.
Когда брат с сестрой добрались До жилища их профессора — маленького уродливого домика из красного кирпича на окраине Эттингена, напоминавшего скорее школу, чем жилье, их, конечно, сжигало любопытство: каковы же были шаги, предпринятые бароном и графиней по поводу исчезновения принцессы и принца?
— Я вот что тебе скажу, — начал Кендрик, пока они катили от станции в наемном экипаже, — наши цепные псы, если только они не помчались с доносом к отцу, непременно поджидают нас здесь, чтобы хорошенько покусать — так что приготовься к весьма суровой встрече.
Предположения брата оказались верными, и чуть-чуть смягчило прием беглецов только то обстоятельство, что они вернулись раньше, чем было обещано ими в письме.
Барон и графиня коротали время в гостиной со старичком профессором. Со всех сторон посыпались возмущенные восклицания, и молодые люди не могли даже слова сказать в свое оправдание или хотя бы что-нибудь объяснить.
Но неожиданно Кендрик властным тоном — о наличии которого у брата Тина никогда не догадывалась — остановил этот шум и гам:
— Хватит! Мы с сестрой вернулись не для того, чтобы нас тыкали в наши прегрешения носом, как щенков! — Он обернулся к профессору. — Итак, во-первых, майнгерр, прошу простить меня, что не появился у вас вовремя. Но мы с ее королевским высочеством пропустили всего лишь несколько дней, а потому с легкостью наверстаем упущенное. К чему, кстати, мы и сами стремимся.
Тина увидела, что при этих словах профессор сразу какого помягчел, и подумала о том, как верно сделал брат первый ход. Но выдерживать все дальнейшие объяснения у нее уже не было сил, и поэтому она смиренно попросила:
— Я очень устала в дороге, и буду очень вам обязана, герр профессор, если вы покажете мне мою спальню. И попрошу, чтобы мне подали немного холодной воды, в поезде было невыносимо жарко.
Профессор поспешил исполнить последнюю просьбу, а графиня, всем своим видом изображавшая презрение и возмущение, поплыла наверх показывать Тине ее спальню, оказавшуюся вполне милой комнаткой, выходящей окнами в садик за домом.
— Ваши чемоданы распакованы, мадемуазель графиня, — прошипела статс-дама, — но прежде чем я позову горничную, мне хотелось бы сказать вам несколько слов…
— Я очень устала, — почти невежливо прервала ее Тина, — а потому не имею желания просидеть с вами весь долгий обед и прошу подать мне еду сюда.
Графиня задохнулась от возмущения.
— Ваше королевское… Я имею в виду, мадемуазель графиня, вы, вероятно, больны, если требуете такого!
— Я всего лишь устала, — уже с раздражением ответила девушка, — и прошу вас выполнять мои приказания! — При этих словах Тина поймала себя на мысли, что Париж сделал взрослым не только Кендрика, но и ее.
«Что ж, если я была способна полюбить, то, значит, я уже вполне взрослая, — подумала она, — а если я взрослая, то не позволю больше командовать мной тем людям, которыми на самом деле должна командовать я!»
К тому же она действительно чувствовала себя очень утомленной, и спорить с кем-либо у нее просто не было сил. Кроме того, ею владело еще одно пламенное желание — прежде, чем рухнуть в постель, написать письмо графу, как она и обещала в предыдущем.
Тина легла в постель, взяла карандаш вместо ручки, которым смело исписала больше трех страниц изливая свои чувства. Под конец она добавила вот что:
Ты подарил мне нечто настолько бесценное, настолько совершенное, что оно, как путеводная звезда, будет светить мне на протяжении всей жизни.
И, несмотря на. то, что мы больше никогда не увидимся и что сердце мое навеки разбито, я стала по-человечески лучше благодаря твоей любви.
Я твердо уверена теперь в том, что любовь — настоящая любовь! — заставляет человека стараться быть чище и выше, и видеть такими других. Но не только видеть, но и воодушевлять их, как ты воодушевил. меня своим высоким чувством.
Ты — моя звезда, недосягаемая, но безумно близкая, сияющая мне с небес, за которой я буду следовать всегда, как следовали волхвы за звездой Вифлеема.
Я всегда буду с тобой в моих снах и мечтах, а моя любовь станет хранить тебя так же, как это было во время поединка с маркизом.
Что я могу сказать тебе еще? Увы, только то, что отныне и до гроба и душа, и сердце мое отданы тебе.
Тина.
Не читая, девушка положила письмо в конверт и поспешно надписала адрес, по которому оно непременно должно было попасть в руки адресата: графу Жану де Грамону в доме герцога Суассонского, Елисейские поля, Париж, Франция.
Позвонив в колокольчик. Тина вызвала горничную и попросила ее немедленно отнести письмо на почту. Немка-горничная посмотрела на принцессу с некоторым подозрением, что заставило последнюю даже прибегнуть ко лжи:
— Письмо крайней срочности и важности. За ваши услуги вам будет хорошо заплачено. Подайте мне мой ридикюль, пожалуйста.
При последних словах глаза немки вспыхнули жадностью, а когда Тина вынула из сумочки вместе с деньгами на приобретение почтовой марки и десятифранковую купюру, она совсем подобрела.
— Все будет исполнено незамедлительно, майн фройляйн, — пробормотала она своим низким голосом, — и ни одна душа на свете об этом не узнает.
— Спасибо.
После ухода горничной с письмом девушка наконец положила померк дня нее уже навсегда, оставив ей на долю лишь тьму и страдания.
Эту ночь она не спала и вовсе а где-то после полуночи не выдержала и пробралась в комнату к брату, чтобы сказать ему, что решилась сбежать снова.
— Моя жизнь потеряла смысл, Кендрик, — пыталась объяснить она, — я просто не живу без него, я все равно как мертвая!
— Со временем все станет легче, — философски заметил Кендрик. Он лежал, откинувшись на подушки, читая перед сном книгу, но теперь отложил ее в сторону, видя страдания сестры. Вдруг ему с ужасом показалось, что бедная Тина уже сейчас становится похожей на Мелани, несмотря на то, что между сестрами было очень немного сходства. Кендрик обнял девушку.
— Прости меня. Тина, — горячо зашептал он, — мне не следовало брать тебя в Париж! Это все моя вина!
— Что ты! — изумилась девушка. — Да ведь иначе я никогда не встретила бы его! По почему, за что суждено мне так мучиться?! Почему я должна выходить замуж за человека, которого ненавижу?! — На мгновение Тина умолкла, а потом произнесла решительно и медленно. — Итак, я отправляюсь обратно в Париж и нахожу там графа. В противном случае я умру.
Кендрик стал ласково гладить ее волосы.
— Но послушай, послушай меня, милая моя сестренка, твой поступок приведет только к еще худшим последствиям. Умрешь в результате не ты, а граф.
Тина вздрогнула.
— То есть как?!
— А так, что теперь отец быстро найдет способ тебя обнаружить, и граф будет просто-напросто заключен в тюрьму по какому-нибудь ложному подлому обвинению. А если они сочтут, что он слишком крупная фигура для этого, то будет устроен так называемый "несчастный случай» — вот и все.
— Я не верю! — вскричала бедная девушка. — Ты нарочно стараешься запугать меня, чтобы я не поехала в Париж!
Брат крепко стиснул ее руку.
— Ты знаешь, я желаю тебе только счастья. Вспомни-ка кузину Гертруду!
Тина на мгновение задумалась.
— Ты имеешь в виду ту, которая стала королевой Албании? Кендрик кивнул.
— Да. Подобно тебе, она восстала, когда ей заявили, что она должна выйти за грубого дикаря, короля албанского, и жить в этой варварской стране.
— И что же?.. — помертвевшими губами спросила Тина.
— К тому времени она глубоко полюбила одного дипломата при дворе своего отца. Он был француз, и они любили друг друга так, что забыли про весь окружающий их мир.
— Да-да, именно так и я люблю Жана…
— Словом, они решили тайно сбежать, и Гертруда должна была незаметно выйти из дворца, чтобы присоединиться к возлюбленному.
Оба они надеялись, что им удастся покинуть пределы страны еще до того, как поднимется тревога.
— Но почему же это… оказалось невозможным? — хрипло спросила Тина и прикусила губу.
— За день до их предполагаемого побега, когда они были еще совершенно уверены, что никто и понятия не имеет об их планах, дипломат решил покататься верхом, как привык делать каждый день. Но в этот раз он был сброшен лошадью и сломал себе шею. Насмерть.
Наступило глубокое молчание.
— Но, может быть, это был действительно несчастный случай?
— Он был искуснейшим и опытнейшим наездником, а для таких даже самое жестокое падение с коня никогда не заканчивается столь трагически.
Брат и сестра замолчали снова.
— И ты думаешь, что-нибудь подобное может произойти и с… графом?
— Я уверен в этом. Таким образом всегда удается избежать громкого скандала, и все остается в тайне дня всех, за исключением самого узкого круга людей. В твоем случае это будут родители. Тебя водворят обратно во дворец, а граф будет лежать в могиле.
Тина уронила лицо в сомкнутые руки и, не стесняясь, зарыдала. Кендрик снова обнял ее как можно крепче.
— Это наказание нам обоим за наше происхождение. Неужели ты думаешь, что, когда придет время, я буду волен сам выбирать себе жену по сердцу? Мне все равно придется жениться на какой-нибудь уже выбранной для меня унылой принцессе, и мне придется прожить с ней всю жизнь, как бы отвратительна она ни была.
— Но ты, по крайней мере, сможешь иногда… покидать ее, — прорыдала Тина.
— Надеюсь, — ответил Кендрик и тут же вспомнил слова отца о том, что тот и сам был бы не прочь съездить в Париж, но сделать этого никак не может.
Тина наконец немного успокоилась и вытерла слезы.
— Я постараюсь… быть… мужественной, — всхлипнула она. — Но что я буду делать, когда… когда и тебя со мной не будет?!
— А я?!
И брат с сестрой проговорили еще долго, но так и не смогли найти никакого выхода. Мрачное будущее неумолимо приближалось к ним с каждым днем, и единственное утешение, которое им еще оставалось, было страдать вдвоем.
Когда уже под утро Тина вернулась к себе и легла, она снова заплакала — и теперь не только о графе, но и о любимом брате.
Глава 6
Новый день начался дождем и ветром, словно вторя печальным чувствам девушки, и солнце проглянуло сквозь тучи лишь к полудню во время ее занятий с профессором. Они сидели в классной, и урок казался Тине еще скучней, чем обычно.
Профессор был настоящим педантом, он исправляй малейшие ошибки в интонации, пунктуации и орфографии. Девушке казалось, что еще минута таких занятий — и она просто начнет кричать.
Ситуация усугублялась еще и тем обстоятельством, что после их побега сторожевые псы, барон и графиня, не сводили с них глаз и присутствовали даже на занятиях с профессором. Кендрик держался из последних сил.
— Мы сами виноваты, — твердила ему постоянно Тина, зная, что теперь новый побег невозможен уже окончательно.
После тяжелого немецкого обеда, столь невыгодно отличавшегося от изящной французской кухни, профессор наконец удалялся на отдых по крайней мере часа на два.
Это-то и натолкнуло Тину на некоторые соображения.
Занятия в Эттингене начинались очень рано, и потому барон с графиней тоже были не прочь отдохнуть после обеда, понуждая к этому и молодых людей.
Но, опасаясь, что их подопечные сбегут во второй раз, они взяли с них слово чести не покидать дома и не выходить никуда, кроме как в маленький садик при доме.
— Чтобы хоть на час избавиться от старых пугал, я готов пообещать все, что угодно! — воскликнул Кендрик, когда они с сестрой остались наконец одни.
— По ведь они всего лишь исполняют свои обязанности, — вздохнула Тина. — Бедные старики и так напуганы до смерти.
Кендрик промолчал и принялся за свежие газеты, но через минуту заявил:
— В доме невыносимо жарко. Пойду почитаю в сад, под деревья. Приходи и ты тоже.
— Сейчас, — откликнулась Тина, — только найду что-нибудь почитать.
— Не думаю, что тебе удастся обнаружить что-то стоящее в профессорской библиотеке, кроме исторических книг, — заметил брат, фыркнув.
Но Тина подумала, что сейчас даже исторические книги будут лучше, чем постоянные отчаянные мысли о возлюбленном и о невозможности счастья.
Кендрик собрал газеты в охапку и вышел в садик, а Тина все же решила отправиться в библиотеку.
На полках она нашла какие-то книги на французском и поочередно стала их снимать, пытаясь найти что-нибудь интересное. Неожиданно дверь сзади скрипнула, но девушка даже не подняла головы, будучи уверенной, что это пришел брат поторопить ее.
— Ты был прав, — пробормотала она, — все невероятно скучное!
— В таком случае, может, будет гораздо интересней поговорить со мной? — прозвучал смеющийся мужской голос.
Книги выпали у Тины из рук — на пороге профессорской библиотеки стоял граф.
Он выглядел таким красивым, таким высоким и элегантным, что в первое мгновение девушке показалось, что она грезит и видит перед собой лишь свою мечту. Но видение плотно прикрыло за собой дверь и сделало несколько шагов ей навстречу.
Тина стояла онемевшая, не в силах сдвинуться с места, а когда она сумела вымолвить первые слова, голос ее прерывался и дрожал:
— Ч-что случилось? Почему т-ты здесь?
— Я здесь потому, — улыбнулся граф, — что в жандармерии меня известили о том, что самая красивая женщина в Эттингене. да еще и с золотыми кудрями и синими глазками, есть не кто иной, как графиня де Кастельно.
— А ты… искал меня? — помертвевшим голосом спросила Тина. Граф подошел к ней вплотную.
— Ты почти свела меня с ума своим неожиданным исчезновением, не оставив ни адреса, ни какого-нибудь знака, по которому я мог бы отыскать тебя.
— По я написала, что нам… никогда не суждено больше увидеться.
— И я был в отчаянии! В таком отчаянии, которого не испытывал никогда в жизни!
— И вот… ты здесь…
— Здесь. И только благодаря второму твоему письму.
— Но я не писала обратного адреса.
— Это сделала за тебя почта. Когда я увидел на конверте штемпель Эттингена, то первым же экспрессом выехал в Виденштайн.
Тина безвольно опустила руки.
— Так вот как ты нашел меня… — Слезы текли у нее по лицу, и она не скрывала их.
— Да, так я и нашел тебя. — Граф крепко прижал ее к сердцу.
Что-то перевернулось у Тины в груди, и она подняла к любимому заплаканное лицо, которое он не поцеловал, а лишь ласкал долгим внимательным взглядом.
— Я нашел тебя и теперь хочу знать только одно: когда же ты согласишься выйти за меня замуж, поскольку жить без тебя, моя радость, я отныне не в состоянии.
Почти грубо он притянул ее к себе и прижался губами к ждущему рту.
И на сей раз поцелуй был обжигающ и требователен, и в нем пылал жар, не ответить на который Тина после всех вынесенных страданий просто не смогла.
На мгновение в мозгу девушки мелькнула мысль, что если бы таков был бы и первый поцелуй графа, то она непременно испугалась бы, но теперь поднявшееся в ней нечто дикое и снимающее все оковы позволяло с равной силой отвечать возлюбленному.
И снова он вознес ее к солнцу, которое жгло и нежило их своими лучами, — и Тина теперь уже точно знала, что это и есть любовь.
Граф целовал ее до тех пор, пока не ушли все горести и страдания, а тело не наполнилось могучей всепобеждающей радостью.
Тине казалось, что она неожиданно восстала из пепла, а сердце графа, бившееся у ее груди, говорило девушке о том, что и возлюбленный испытывает сейчас те же чувства, что и она сама, что отныне они единое целое и что уже ничто на свете не в состоянии их разлучить.
Когда же он отпустил ее. Тине показалось, что она летит в пропасть, и девушка действительно рухнула бы на пол, если бы граф не поддержал ее заботливой рукой.
Тогда она спрятала раскрасневшееся лицо у него на груди и едва слышно прошептала:
— Я люблю тебя… Люблю… Но я думала, что… никогда уже тебя не увижу…
— И я люблю тебя, родная, — и никогда уже больше не оставлю. Ничто отныне не помешает тебе быть моей.
Граф говорил уверенно и властно, и только нечеловеческим усилием воли Тина заставила себя вспомнить, что все, о чем он сейчас говорит, — невозможно.
— Я… я должна признаться тебе… — наконец решилась она.
Губы графа прижались к ее разгоряченному лбу.
— В чем? — удивился он. — Я уже знаю, что ты совсем не та, за кого себя выдавала, и что виконт Вийерни на самом деле оказался графом де Кастельно.
Тина подняла на него искаженное мукой лицо.
— Так ты знаешь, кто Кендрик на самом деле?
— В жандармерии мне сказали, что он твой брат-близнец, — улыбнулся граф. — Я был настолько рад этой новости, что отдал бы им несколько тысяч франков, если б только не боялся, что меня обвинят в даче взятки государственным чиновникам!
Граф, говоря эти слова, действительно выглядел таким счастливым, что у девушки не повернулся язык сказать ему всю правду.
Он снова настойчиво обнял ее.
— Но как тебе пришла в голову такая вульгарная мысль — явиться в Париж в обличье дамы полусвета? Мне, вероятно, придется серьезно пожурить твоего братца за такую авантюру. Позволить девушке появиться в обществе, где всякий может ее оскорбить, впутать в историю, которая еще неизвестно чем могла бы закончиться, если бы не мое вмешательство!
— Но ведь… ты вмешался… Ты спас меня от маркиза…
— Если бы я не мог тебя спасти, то даже страшно представить, как бы все это обернулось!
— По мне всегда казалось, что я просто… смогу убежать, — попыталась объяснить девушка.
— Убежать от маркиза, как ты убежала от меня, тебе вряд ли бы удалось.
— От тебя… я и не хотела убегать… Но Кендрик сказал, что пресса может начать расследование в отношении нас.
— Думаю, что ваши родители, если они, конечно, живы, поднимут большой скандал, когда узнают о вашем столь недостойном маскараде, — немного сменил тему граф.
И тут Тина почувствовала, она все же обязана рассказать любимому всю правду, хотя одновременно с этим ей казалось, что все еще можно устроить, если попросить графа просто увезти ее с собой.
Ведь найдется же для них где-нибудь укромное местечко, где они спрячутся и где никто и никогда не найдет их… Но тут Тина вспомнила о рассказе Кендрика — и решила не рисковать жизнью возлюбленного, а уж если ему и суждено будет умереть, то лишь вместе с ней.
Граф осторожно приподнял ее подбородок.
— Ведь ты так хороша, так изысканна, как же ты не подумала о том, что любой мужчина, увидев тебя в обличье продажной женщины, захочет обладать тобой?! — В голосе графа даже прозвучали жесткие нотки, но Тина понимала, что это вызвано лишь страхом перед тем, что могло бы произойти.
— Это может показаться тебе… дурным… И, может быть, невоспитанным, но… ведь если бы я не оказалась в Париже, то не встретила бы тебя…
Граф усмехнулся.
— Такое объяснение извиняет многое, моя радость, но, с другой стороны, подобное поведение может привести к чрезвычайно нехорошим последствиям в будущем. — И, видя, что девушка не понимает, о чем он говорит, граф пояснил: — Теперь я не смогу взять тебя в Париж до тех пор, пока принц Наполеон не забудет не только о тебе, но и о маркизе де Саде.
— Но для меня Париж теперь… ничего не значит, если только я смогу быть с тобой. К сожалению, мне все-таки надо кое-что сказать тебе. — Голос ее так сильно дрожал, что граф мгновенно расстроился.
— Что случилось? Мы любим друг друга, и я хочу теперь только одного — поскорей повести тебя под венец, моя прекрасная виденштайночка!
— Но именно об этом я и хотела поговорить с тобой, — из последних сил прошептала Тина. — Я не могу выйти за тебя замуж.
— Почему?! — голос графа зазвенел металлом.
Тина заплакала и опустила голову, чтобы не видеть его изменившегося лица.
— Но прежде, чем я признаюсь тебе во всем… поцелуй меня еще раз, как целовал только что…
— Ты заставляешь меня беспокоиться, — нахмурился граф. — Ведь я нашел тебя только для того, чтобы навеки забыть все минувшие неприятности, чтобы любить и нежить тебя, чтобы не давать снова пускаться в рискованные авантюры… — Он снова улыбнулся. — Знаешь, я с самого первого взгляда на тебя понял, что в этих накрашенных губах и ресницах есть что-то фальшивое, а когда заговорил с тобой, то догадался и о полной твоей невинности, несмотря на то, что ты старалась играть, как настоящая актриса на сцене.
— Да? — слабо переспросила Тина. — И тебя это не шокировало?
— Шокировало меня, скорее, то, что ты согласилась не только поехать в тот вертеп на Монмартре, но и позавтракать с незнакомым мужчиной наедине в Буа.
— Но я вовсе не думала, что ты станешь целовать меня… А это оказалось так удивительно, так сладко, что я никак не могла увидеть в поцелуях нечто дурное…
— Это был первый поцелуй в твоей жизни? — тихо уточнил граф.
— Д-да.
— Так я и знал! Я знал это с того мгновения, как мои губы коснулись твоих! Я понял, что ты невинна и девственна?
— Слава Богу…
— И все же такого больше не должно повториться — и не повторится, ибо я всегда и везде буду с тобой.
Эти последние слова снова вернули Тину на грешную землю, и она задрожала от страха.
— Что же еще так волнует тебя? Скажи мне, моя радость, и мы покончим с неприятностями, чтобы перейти к обсуждению дел более интересных и веселых.
Именно это граф уже говорил ей в Париже перед их неожиданным бегством, и, конечно, надо было признаться ему во всем еще тогда… Слезы хлынули у Тины ручьем.
— Поцелуй же меня, поцелуй. — молила она, — и тогда я скажу тебе все…
Граф покорно обнял ее и целовал долго и нежно в губы, а затем жадными короткими поцелуями покрыл все лицо девушки.
Какое-то смятение охватило Тину, и еще неведомое желание неожиданно поднялось в ней и овладело. всем ее телом. Дыхание ее стало учащенным, губы пересохли, и она вся подалась к графу в диком порыве. Он снова припал к ее губам, и девушка почувствовала, что теперь скорее умрет, чем сделает свое признание, после которого они будут должны расстаться навсегда.
Глаза ее сияли, губы горели, и единственное, что смогла она вымолвить, были четыре жарких слова:
— Я… люблю… тебя… Жан! Так в первый раз назвала он любимого по имени, что еще больше укрепило ее в сознании их неразлучности, несмотря на титулы и ранги.
Они были просто мужчиной и женщиной — Жаном и Тиной.
Граф с высоты своего роста посмотрен на девушку, и на губах его появилась улыбка победителя над сдавшимся неприятелем.
— А теперь скажи мне все, что хотела.
И Тина, опасаясь, что власть его близости не даст ей произнести ни слова, отшатнулась от графа и встала у окна, выходившего в сад.
Но она уже не видела ни сияющего солнца, ни прекрасных цветов, ни зеленой травы, на которой по-прежнему лежал Кендрик, просматривая газеты. Вместо этого ее мысленному взору представлялся тронный зал во дворце, где восседали ее родители по торжественным случаям, а рядом по обеим сторонам невысокие резные стулья, тоже весьма походившие на троны, которые занимали они с Кендриком.
Так прошло несколько минут.
— Я жду! — раздался требовательный голос графа.
— Я… Я… — Губы, казалось, отказывались слушаться свою хозяйку. — Я… не та, за кого ты меня принимаешь, я…
— Ты не графиня Кастельно?
— Н-нет…
— Еще один обман? Тина кивнула.
— Тогда кто же ты?! Но позволь сказать мне прежде, чем прозвучит твое признание, что кем бы ты ни была. Тиной Бельфлер, графиней де Кастельно или еще Бог знает кем, для меня — ты женщина, которую я люблю и на которой женюсь несмотря ни на что!
— Ах, если бы только я могла выйти за тебя замуж… я была бы счастливейшим человеком на свете… — Слезы продолжали душить ее.
— Но почему ты не можешь этого сделать? Уже не можешь?
— Не совсем так…
— Но если ты помолвлена, то забудь! — вскричал граф. — Наверное, как это принято в большинстве французских семей, тебя еще девочкой обручили с каким-нибудь юношей из богатой семьи, не спросив вашего согласия? Но все это можно исправить! Ты в любом случае станешь моей женой, а не его!
Профессор был настоящим педантом, он исправляй малейшие ошибки в интонации, пунктуации и орфографии. Девушке казалось, что еще минута таких занятий — и она просто начнет кричать.
Ситуация усугублялась еще и тем обстоятельством, что после их побега сторожевые псы, барон и графиня, не сводили с них глаз и присутствовали даже на занятиях с профессором. Кендрик держался из последних сил.
— Мы сами виноваты, — твердила ему постоянно Тина, зная, что теперь новый побег невозможен уже окончательно.
После тяжелого немецкого обеда, столь невыгодно отличавшегося от изящной французской кухни, профессор наконец удалялся на отдых по крайней мере часа на два.
Это-то и натолкнуло Тину на некоторые соображения.
Занятия в Эттингене начинались очень рано, и потому барон с графиней тоже были не прочь отдохнуть после обеда, понуждая к этому и молодых людей.
Но, опасаясь, что их подопечные сбегут во второй раз, они взяли с них слово чести не покидать дома и не выходить никуда, кроме как в маленький садик при доме.
— Чтобы хоть на час избавиться от старых пугал, я готов пообещать все, что угодно! — воскликнул Кендрик, когда они с сестрой остались наконец одни.
— По ведь они всего лишь исполняют свои обязанности, — вздохнула Тина. — Бедные старики и так напуганы до смерти.
Кендрик промолчал и принялся за свежие газеты, но через минуту заявил:
— В доме невыносимо жарко. Пойду почитаю в сад, под деревья. Приходи и ты тоже.
— Сейчас, — откликнулась Тина, — только найду что-нибудь почитать.
— Не думаю, что тебе удастся обнаружить что-то стоящее в профессорской библиотеке, кроме исторических книг, — заметил брат, фыркнув.
Но Тина подумала, что сейчас даже исторические книги будут лучше, чем постоянные отчаянные мысли о возлюбленном и о невозможности счастья.
Кендрик собрал газеты в охапку и вышел в садик, а Тина все же решила отправиться в библиотеку.
На полках она нашла какие-то книги на французском и поочередно стала их снимать, пытаясь найти что-нибудь интересное. Неожиданно дверь сзади скрипнула, но девушка даже не подняла головы, будучи уверенной, что это пришел брат поторопить ее.
— Ты был прав, — пробормотала она, — все невероятно скучное!
— В таком случае, может, будет гораздо интересней поговорить со мной? — прозвучал смеющийся мужской голос.
Книги выпали у Тины из рук — на пороге профессорской библиотеки стоял граф.
Он выглядел таким красивым, таким высоким и элегантным, что в первое мгновение девушке показалось, что она грезит и видит перед собой лишь свою мечту. Но видение плотно прикрыло за собой дверь и сделало несколько шагов ей навстречу.
Тина стояла онемевшая, не в силах сдвинуться с места, а когда она сумела вымолвить первые слова, голос ее прерывался и дрожал:
— Ч-что случилось? Почему т-ты здесь?
— Я здесь потому, — улыбнулся граф, — что в жандармерии меня известили о том, что самая красивая женщина в Эттингене. да еще и с золотыми кудрями и синими глазками, есть не кто иной, как графиня де Кастельно.
— А ты… искал меня? — помертвевшим голосом спросила Тина. Граф подошел к ней вплотную.
— Ты почти свела меня с ума своим неожиданным исчезновением, не оставив ни адреса, ни какого-нибудь знака, по которому я мог бы отыскать тебя.
— По я написала, что нам… никогда не суждено больше увидеться.
— И я был в отчаянии! В таком отчаянии, которого не испытывал никогда в жизни!
— И вот… ты здесь…
— Здесь. И только благодаря второму твоему письму.
— Но я не писала обратного адреса.
— Это сделала за тебя почта. Когда я увидел на конверте штемпель Эттингена, то первым же экспрессом выехал в Виденштайн.
Тина безвольно опустила руки.
— Так вот как ты нашел меня… — Слезы текли у нее по лицу, и она не скрывала их.
— Да, так я и нашел тебя. — Граф крепко прижал ее к сердцу.
Что-то перевернулось у Тины в груди, и она подняла к любимому заплаканное лицо, которое он не поцеловал, а лишь ласкал долгим внимательным взглядом.
— Я нашел тебя и теперь хочу знать только одно: когда же ты согласишься выйти за меня замуж, поскольку жить без тебя, моя радость, я отныне не в состоянии.
Почти грубо он притянул ее к себе и прижался губами к ждущему рту.
И на сей раз поцелуй был обжигающ и требователен, и в нем пылал жар, не ответить на который Тина после всех вынесенных страданий просто не смогла.
На мгновение в мозгу девушки мелькнула мысль, что если бы таков был бы и первый поцелуй графа, то она непременно испугалась бы, но теперь поднявшееся в ней нечто дикое и снимающее все оковы позволяло с равной силой отвечать возлюбленному.
И снова он вознес ее к солнцу, которое жгло и нежило их своими лучами, — и Тина теперь уже точно знала, что это и есть любовь.
Граф целовал ее до тех пор, пока не ушли все горести и страдания, а тело не наполнилось могучей всепобеждающей радостью.
Тине казалось, что она неожиданно восстала из пепла, а сердце графа, бившееся у ее груди, говорило девушке о том, что и возлюбленный испытывает сейчас те же чувства, что и она сама, что отныне они единое целое и что уже ничто на свете не в состоянии их разлучить.
Когда же он отпустил ее. Тине показалось, что она летит в пропасть, и девушка действительно рухнула бы на пол, если бы граф не поддержал ее заботливой рукой.
Тогда она спрятала раскрасневшееся лицо у него на груди и едва слышно прошептала:
— Я люблю тебя… Люблю… Но я думала, что… никогда уже тебя не увижу…
— И я люблю тебя, родная, — и никогда уже больше не оставлю. Ничто отныне не помешает тебе быть моей.
Граф говорил уверенно и властно, и только нечеловеческим усилием воли Тина заставила себя вспомнить, что все, о чем он сейчас говорит, — невозможно.
— Я… я должна признаться тебе… — наконец решилась она.
Губы графа прижались к ее разгоряченному лбу.
— В чем? — удивился он. — Я уже знаю, что ты совсем не та, за кого себя выдавала, и что виконт Вийерни на самом деле оказался графом де Кастельно.
Тина подняла на него искаженное мукой лицо.
— Так ты знаешь, кто Кендрик на самом деле?
— В жандармерии мне сказали, что он твой брат-близнец, — улыбнулся граф. — Я был настолько рад этой новости, что отдал бы им несколько тысяч франков, если б только не боялся, что меня обвинят в даче взятки государственным чиновникам!
Граф, говоря эти слова, действительно выглядел таким счастливым, что у девушки не повернулся язык сказать ему всю правду.
Он снова настойчиво обнял ее.
— Но как тебе пришла в голову такая вульгарная мысль — явиться в Париж в обличье дамы полусвета? Мне, вероятно, придется серьезно пожурить твоего братца за такую авантюру. Позволить девушке появиться в обществе, где всякий может ее оскорбить, впутать в историю, которая еще неизвестно чем могла бы закончиться, если бы не мое вмешательство!
— Но ведь… ты вмешался… Ты спас меня от маркиза…
— Если бы я не мог тебя спасти, то даже страшно представить, как бы все это обернулось!
— По мне всегда казалось, что я просто… смогу убежать, — попыталась объяснить девушка.
— Убежать от маркиза, как ты убежала от меня, тебе вряд ли бы удалось.
— От тебя… я и не хотела убегать… Но Кендрик сказал, что пресса может начать расследование в отношении нас.
— Думаю, что ваши родители, если они, конечно, живы, поднимут большой скандал, когда узнают о вашем столь недостойном маскараде, — немного сменил тему граф.
И тут Тина почувствовала, она все же обязана рассказать любимому всю правду, хотя одновременно с этим ей казалось, что все еще можно устроить, если попросить графа просто увезти ее с собой.
Ведь найдется же для них где-нибудь укромное местечко, где они спрячутся и где никто и никогда не найдет их… Но тут Тина вспомнила о рассказе Кендрика — и решила не рисковать жизнью возлюбленного, а уж если ему и суждено будет умереть, то лишь вместе с ней.
Граф осторожно приподнял ее подбородок.
— Ведь ты так хороша, так изысканна, как же ты не подумала о том, что любой мужчина, увидев тебя в обличье продажной женщины, захочет обладать тобой?! — В голосе графа даже прозвучали жесткие нотки, но Тина понимала, что это вызвано лишь страхом перед тем, что могло бы произойти.
— Это может показаться тебе… дурным… И, может быть, невоспитанным, но… ведь если бы я не оказалась в Париже, то не встретила бы тебя…
Граф усмехнулся.
— Такое объяснение извиняет многое, моя радость, но, с другой стороны, подобное поведение может привести к чрезвычайно нехорошим последствиям в будущем. — И, видя, что девушка не понимает, о чем он говорит, граф пояснил: — Теперь я не смогу взять тебя в Париж до тех пор, пока принц Наполеон не забудет не только о тебе, но и о маркизе де Саде.
— Но для меня Париж теперь… ничего не значит, если только я смогу быть с тобой. К сожалению, мне все-таки надо кое-что сказать тебе. — Голос ее так сильно дрожал, что граф мгновенно расстроился.
— Что случилось? Мы любим друг друга, и я хочу теперь только одного — поскорей повести тебя под венец, моя прекрасная виденштайночка!
— Но именно об этом я и хотела поговорить с тобой, — из последних сил прошептала Тина. — Я не могу выйти за тебя замуж.
— Почему?! — голос графа зазвенел металлом.
Тина заплакала и опустила голову, чтобы не видеть его изменившегося лица.
— Но прежде, чем я признаюсь тебе во всем… поцелуй меня еще раз, как целовал только что…
— Ты заставляешь меня беспокоиться, — нахмурился граф. — Ведь я нашел тебя только для того, чтобы навеки забыть все минувшие неприятности, чтобы любить и нежить тебя, чтобы не давать снова пускаться в рискованные авантюры… — Он снова улыбнулся. — Знаешь, я с самого первого взгляда на тебя понял, что в этих накрашенных губах и ресницах есть что-то фальшивое, а когда заговорил с тобой, то догадался и о полной твоей невинности, несмотря на то, что ты старалась играть, как настоящая актриса на сцене.
— Да? — слабо переспросила Тина. — И тебя это не шокировало?
— Шокировало меня, скорее, то, что ты согласилась не только поехать в тот вертеп на Монмартре, но и позавтракать с незнакомым мужчиной наедине в Буа.
— Но я вовсе не думала, что ты станешь целовать меня… А это оказалось так удивительно, так сладко, что я никак не могла увидеть в поцелуях нечто дурное…
— Это был первый поцелуй в твоей жизни? — тихо уточнил граф.
— Д-да.
— Так я и знал! Я знал это с того мгновения, как мои губы коснулись твоих! Я понял, что ты невинна и девственна?
— Слава Богу…
— И все же такого больше не должно повториться — и не повторится, ибо я всегда и везде буду с тобой.
Эти последние слова снова вернули Тину на грешную землю, и она задрожала от страха.
— Что же еще так волнует тебя? Скажи мне, моя радость, и мы покончим с неприятностями, чтобы перейти к обсуждению дел более интересных и веселых.
Именно это граф уже говорил ей в Париже перед их неожиданным бегством, и, конечно, надо было признаться ему во всем еще тогда… Слезы хлынули у Тины ручьем.
— Поцелуй же меня, поцелуй. — молила она, — и тогда я скажу тебе все…
Граф покорно обнял ее и целовал долго и нежно в губы, а затем жадными короткими поцелуями покрыл все лицо девушки.
Какое-то смятение охватило Тину, и еще неведомое желание неожиданно поднялось в ней и овладело. всем ее телом. Дыхание ее стало учащенным, губы пересохли, и она вся подалась к графу в диком порыве. Он снова припал к ее губам, и девушка почувствовала, что теперь скорее умрет, чем сделает свое признание, после которого они будут должны расстаться навсегда.
Глаза ее сияли, губы горели, и единственное, что смогла она вымолвить, были четыре жарких слова:
— Я… люблю… тебя… Жан! Так в первый раз назвала он любимого по имени, что еще больше укрепило ее в сознании их неразлучности, несмотря на титулы и ранги.
Они были просто мужчиной и женщиной — Жаном и Тиной.
Граф с высоты своего роста посмотрен на девушку, и на губах его появилась улыбка победителя над сдавшимся неприятелем.
— А теперь скажи мне все, что хотела.
И Тина, опасаясь, что власть его близости не даст ей произнести ни слова, отшатнулась от графа и встала у окна, выходившего в сад.
Но она уже не видела ни сияющего солнца, ни прекрасных цветов, ни зеленой травы, на которой по-прежнему лежал Кендрик, просматривая газеты. Вместо этого ее мысленному взору представлялся тронный зал во дворце, где восседали ее родители по торжественным случаям, а рядом по обеим сторонам невысокие резные стулья, тоже весьма походившие на троны, которые занимали они с Кендриком.
Так прошло несколько минут.
— Я жду! — раздался требовательный голос графа.
— Я… Я… — Губы, казалось, отказывались слушаться свою хозяйку. — Я… не та, за кого ты меня принимаешь, я…
— Ты не графиня Кастельно?
— Н-нет…
— Еще один обман? Тина кивнула.
— Тогда кто же ты?! Но позволь сказать мне прежде, чем прозвучит твое признание, что кем бы ты ни была. Тиной Бельфлер, графиней де Кастельно или еще Бог знает кем, для меня — ты женщина, которую я люблю и на которой женюсь несмотря ни на что!
— Ах, если бы только я могла выйти за тебя замуж… я была бы счастливейшим человеком на свете… — Слезы продолжали душить ее.
— Но почему ты не можешь этого сделать? Уже не можешь?
— Не совсем так…
— Но если ты помолвлена, то забудь! — вскричал граф. — Наверное, как это принято в большинстве французских семей, тебя еще девочкой обручили с каким-нибудь юношей из богатой семьи, не спросив вашего согласия? Но все это можно исправить! Ты в любом случае станешь моей женой, а не его!