Картленд Барбара. Недосягаемая

   — Чего ты опасалась? Неужели поговорить со мной так страшно?
   — Мне казалось, это известие разобьет тебе сердце. Лидия не могла ответить из-за внезапно подкравшихся слез. Она подавила их, но боялась, что они все равно вот-вот навернутся.
   «Почему же мое сердце не разбилось?» — мысленно задала она вопрос. Как произошло, что она сумела вести себя как ни в чем не бывало?
   Лидию тронула вовсе не жалость к самой себе, а абсолютная простота и искренность ответа Элизабет. Любовь к сестре захлестнула ее. Лидия наклонилась и тронула Элизабет за руку:
   — Спасибо, дорогая, за то, что пыталась рассказать мне. Это было очень мило с твоей стороны.
   — Мне очень жаль, — сказала Элизабет. — То есть… если, конечно, это правда. Или я ошибаюсь?
   Сестра задала вопрос, но Лидия знала, что ответ ей известен, и отчего-то немыслимо было солгать, сказать Элизабет, что это все неправда. Лидия промолчала.
   Быстро, словно обе миновали какую-то опасность, Элизабет снова заговорила:
   — В любом случае Моуна Грэм маленькая дура. Она мне никогда не нравилась. Хорошенькая, но все в ней чересчур — и дамские штучки и эмоции. Тебе известен такой тип.
   Лидия по-прежнему молчала. Она устремила неподвижный взор куда-то вдаль, не видя прелестного сада, где, по мере того как садилось солнце, тени от деревьев становились все длиннее, остроконечнее и слабый вечерний ветер покачивал цветы. Она заглянула в далекое прошлое, в котором перед ней прошла целая вереница женщин чересчур женственных и эмоциональных; их жадные лица были повернуты к Ивану, белые руки протянуты к нему. Каждая из них так мало значила для него, и все же каждая из них явилась своеобразной вехой в ее собственной жизни. После каждой оставался шрам, уродливый, незаживающий, несмотря на то что образы самих женщин почти стерлись.
   Она сумела простить их. Разве им было под силу сопротивляться Ивану? От него исходила какая-то магия — магия личности, которая притягивала людей и завораживала, как в той легенде про дудочника, увлекшего за собой всех детишек из города. Стоило им взглянуть на Ивана, услышать его музыку, узнать, что в его власти предложить им невероятный восторг, и они тотчас жадно обступали его, требуя, чтобы он выполнил свои обещания, которые читались не только в его словах, но и в самой внешности, а главное — в его музыке. Бедный Иван, из-за него грешили чаще, чем он сам грешил! Но так ли это в самом деле? Он постоянно охотился, постоянно преследовал неуловимую прихоть своего воображения, нечто — она не могла точно сказать, что именно, — что всегда оставалось для него недосягаемым. Но в плен попадала другая добыча, и, как только она оказывалась в сумке охотника, у него тут же пропадал к ней весь интерес! Все же он, видимо, никогда не уставал. По крайней мере, он пока не начал стареть.
   Лидия очнулась от задумчивости, услышав вопрос Элизабет:
   — Ты ведь счастлива?
   Лидия повернулась к сестре лицом:
   — Очень, ты знаешь это.
   Элизабет отвела взгляд, и когда вновь заговорила, казалось, вопрос шел из самой глубины сознания, где уже давно не давал ей покоя.
   — Ты никогда не сожалела о своем браке?
   — Сожалела? — В голосе Лидии послышался смешок. — Элизабет, все эти годы я была счастлива самым чудесным образом. Что бы ни случилось со мной в дальнейшем, мне никогда не придется жалеть о последних двадцати двух годах. Я имела очень многое, могу даже сказать — все.
   Элизабет вздохнула, потом ее губы шевельнулись. В первый момент Лидия подумала, что сестра сейчас заговорит и сломает ту сдержанность, которая существовала между ними, заговорит о себе и своей жизни, но прошла минута, Элизабет тяжело поднялась с места.
   — Пора возвращаться домой, — сказала она. — Артур не любит, если я опаздываю к обеду.
   Минута откровения прошла.
   — Как Артур? — спросила Лидия.
   — Неплохо, — последовал ответ. — Время от времени его мучают приступы люмбаго. Конечно, он очень занят, у него столько работы в парламенте и в поместье.
   — Да, конечно. Я была очень рада повидать тебя, приезжай вновь поскорее.
   — Я найду причину заехать, — пообещала Элизабет. Она помолчала минуту, а затем положила руку на плечо Лидии:
   — Ты не обиделась из-за того, что я сказала? Лидия ей тут же улыбнулась:
   — Послушай, дорогая, мы можем говорить друг другу все-все и всегда. Понятно?
   Элизабет отвела глаза под взглядом сестры. У Лидии создалось впечатление, что осталось очень много недосказанного. Сдержанность Элизабет окутывала ее плотным покрывалом.
   — До свидания. — Она небрежно чмокнула сестру. — Попрощайся за меня с Иваном.
   — Обязательно, — пообещала Лидия.
   Она смотрела, как уходит сестра — высокая, тонкая, грациозная, — и ей казалось, что она наблюдает за посторонним человеком. Очень многого она еще не понимала в Элизабет. Представила, как та будет ехать сейчас домой в благоухающих сумерках к своему Артуру. Что сестра чувствовала, что думала о своем муже? Неужели ее в самом деле интересовало его люмбаго, его вечное ворчание из-за нехватки рабочей силы в поместье, его ежегодный энтузиазм по поводу количества убитой дичи?
   Элизабет выглядела старше своих тридцати двух, да и держалась она как женщина средних лет. А была ли она когда-нибудь молодой? Хотелось ли ей танцевать, петь, радоваться жизни, когда захватывает дух от нетерпеливого восторга? Приходилось ли ей когда-нибудь ждать, затаив дыхание в темноте, испытывая трепет от предвкушения счастья любви? Такая мысль об Элизабет не укладывалась в голове. Впрочем, не нужно было ее жалеть, сестра выглядела довольной и, казалось, радуется обязанностям, пришедшим к ней со знатным титулом. Графиня Эйвон! Но кто согласился бы поменяться с ней местами?
   Возвратился Иван, и они отправились в столовую. Обед состоял всего из нескольких блюд, умело выбранных и хорошо приготовленных, а после они пили кофе на веранде.
   Иван откинулся в кресле, его голова выделялась на зеленой подушке мощным, резко очерченным рельефом. Он высказал вслух то, о чем подумал:
   —Бедная Элизабет!
   — Почему ты так считаешь? — спросила Лидия. Он улыбнулся ей:
   — Ты действительно хочешь, чтобы я объяснял очевидное?
   — Нет… Бедная Элизабет!
   Они помолчали. Пришла Роза, принесла лекарство для Лидии и записку от повара с предложением меню на завтрашний день. Пока женщины разговаривали, Иван исчез в доме.
   Роза ушла, Лидия ощутила огромную усталость. День был тяжелый, мысленно она все время повторяла разговор с Тимоти Грэмом. Все ли она сказала? Примет ли он ее совет? Накануне встречи с ним она репетировала то, что скажет, с той же тщательностью и добросовестностью, с какой актриса готовится к роли. Теперь же она подвергла критике свою игру. Убедительно ли звучали ее слова? Даст ли эта беседа результат, на который она надеялась?
   На веранде было очень тихо, и спустя какое-то время Лидия развернула кресло и направилась в дом через стеклянную дверь. Она миновала гостиную, холл и проехала по коридору, который вел к студии Ивана. Приблизившись к большим двойным дверям, она услышала, что он играет.
   Лидия замерла на секунду и прислушалась. Музыка Ивана всегда выражала его собственные переживания. Сегодня казалось, будто пальцы пианиста просто тренируются на клавишах, — спокойное произведение, мелодия которого звучит без напряжения и недосказанности… Но она все-таки поняла, что он ждет чего-то… или кого-то…
   Лидия помедлила немного, затем приоткрыла дверь. Иван повернулся, а когда увидел, кто это, радушно улыбнулся.
   — Привет, — сказал он. — Ты мне нужна.
   Повинуясь ему, Лидия толкнула дверь и проехала по сверкающему полу до самого рояля. Это был огромный зал, построенный в семнадцатом веке для часовни, но его так и не собрались освятить, оставив пустовать, а последующие поколения то использовали его как амбар, то устраивали в нем балы. Теперь здесь царила красота, что, по мнению Лидии, было единственной подходящей обителью для музыки Ивана.
   Рояль стоял в дальнем конце зала, его развернули таким образом, что, играя, Иван мог любоваться сокровищами, собранными за долгие годы, — большую часть ему подарили восхищенные поклонники. Во-первых, картины, одна лучше другой; многие были достойны занимать место в национально-художественном собрании. Под картинами располагался китайский и севрский фарфор, уотерфордское стекло и необычные музыкальные инструменты из всех стран Европы, одни из них невероятно старые, другие просто забавные в своей простонародной незатейливости. Одну стену целиком занимали книги, многие из которых были подписаны и присланы Ивану людьми, столь же знаменитыми в своей области, как он в своей. Был там молитвенный коврик, присланный из Мекки, и икона, которую подарил матери Ивана русский царь. Сокровища, дорогие и не очень, ценные только воспоминаниями; сокровища всех видов, размеров и форм в одной комнате, но тем не менее каждое на своем месте и в добром содружестве с соседями благодаря тому вкусу, с которым их расставили. А фоном для них служили небесно-голубые портьеры, ниспадающие с потолка до пола, и старинные резные зеркала, радужные от возраста.
   Это была прелестная комната. Тем не менее Лидия часто задавала себе вопрос, заметно ли здесь что-нибудь, когда в студии находится Иван. Трудно было смотреть на что-то еще, кроме него. Он двигался, как ртуть, заставляя каждого неусыпно следить за ним, затаив дыхание.
   Сейчас она приближалась к нему, и, когда оказалась рядом, он протянул к ней руку. Она протянула ему свою.
   — О чем ты думаешь? — спросил он.
   Ее чрезвычайно удивил этот вопрос. Ведь она полагала, что ведет себя и держится как всегда. Но ей следовало бы догадаться, что Иван с его обостренной интуицией сразу почувствует что-то неладное, сразу поймет: она чем-то обеспокоена.
   — Я думала о тебе, — ответила Лидия правдиво.
   Он взглянул на нее, затем выпустил ее руку и прошелся по залу взволнованно и в то же время решительно, словно отметал прочь невидимые препятствия.
   — Давай уедем, — наконец произнес он.
   — Куда?
   — Тебе нужно переменить обстановку.
   Она не ответила, ожидая объяснений. Он быстро вернулся к ней и сказал:
   — Хотя, конечно, это невозможно. Я забыл, что Кристин возвращается домой.
   Он постоял немного, глядя на нее, и снова зашагал по комнате из угла в угол, как загнанное в клетку животное. В тот момент она поняла, какая буря поднялась в его душе, поняла — он догадался о том, что ей все известно, и теперь пытается найти способ и средство объясниться с ней, попросить у нее сочувствия.
   — Иван, — сказала она после долгой паузы. И, хотя она заговорила тихо, для него это прозвучало как команда, потому что он мгновенно замер. Да, он был в полном смятении, она знала это. Но ей нечего было сказать ему, за исключением двух коротких слов: — Все хорошо.
   И тогда он пронесся разделявшее их пространство и опустился на колени рядом с ее креслом.
   — Дорогая, я люблю тебя.
   Он прошептал эти слова и положил голову на ее плечо. Она ощутила дорогую тяжесть, услышала глубокое, мерное дыхание и поняла, что он закрыл глаза в полном успокоении.
   Минута беспокойства прошла, кризис миновал, Иван вел себя как ребенок, уверенный в прощении матери, убежденный, что наказание ему не грозит и он в полной безопасности.
   — Дорогая, я люблю тебя, — повторил он и нежно, без страсти, поцеловал пульсирующую жилку, бившуюся на ее шее.

Глава 4

   Элизабет, проезжая по тихим извилистым тропинкам, жалела, что у нее не хватило смелости задать вопрос, который вертелся на кончике языка. Хотя разве можно кого-то спросить: «Я влюблена?» Нельзя ожидать ответа ни от кого, кроме как от самой себя, даже от того, кто знает о любви столько же, сколько Лидия.
   Поразительно, думала Элизабет, как Лидия ухитряется продолжать любить Ивана, несмотря на все его измены. Но еще больше удивляет то, что она кажется счастливой да и, пожалуй, на самом деле счастлива. Самый отчаянный скептик вряд ли усомнился бы в том, что она довольна своим союзом с мужем. В чем здесь секрет? И как ей удается, вопреки даже физической немощи, держать весь дом на себе?
   Элизабет припомнила все то, что слышала об Иване, — о женщинах (многие из них, как она знала, были из числа близких друзей дома), которые восхищались им и которые в тесной компании были готовы намекнуть о его благосклонности и обаянии. Неужели Лидия переживала или, быть может, она ничего не подозревала? Но ведь о Моуне Грэм сестра узнала. Элизабет была изумлена. Никогда прежде она не говорила с Лидией о романах Ивана, потому что, очевидно, пока они давали пищу для многочисленных сплетен и пересудов, их можно было не принимать всерьез. Но на этот раз все было по-другому: с кем бы она ни сталкивалась, сразу начинался разговор о том, что Тимоти Грэм намеревается развестись с женой, и она чувствовала себя просто обязанной сказать что-то, по крайней мере предупредить Лидию. Но это оказалось ненужным, Лидия все знала и, что больше всего поражало, отнеслась к этому спокойно и легко.
   Элизабет попробовала представить, как бы она поступила в таких обстоятельствах. Ей было трудно судить, потому что подобная ситуация была невозможна в ее собственном браке. Немыслимо, чтобы Артур допустил измену. Но велика ли в том его заслуга? Скривив губы в улыбке, Элизабет вспомнила, как кто-то сказал об одном человеке — должно быть, прототипе Артура, — что он ставит свою жену чуть ниже любимой лошади и чуть выше собаки.
   А еще она вспомнила разговор с одной своей остроумной подругой, которая жаловалась ей на скуку замужней жизни, когда проходит первая страсть юности. Пытаясь утешить ее, Элизабет тогда сказала:
   — Но, дорогая, по крайней мере, твой муж не изменяет тебе.
   — Может быть, и так, — последовал ответ, — но это не делает ему чести. Если бы женщины были дичью или рыбой, он бы постоянно изменял мне каждый охотничий сезон.
   В тот раз Элизабет посмеялась, но потом вспоминала это замечание. Неужели хуже, думала она, забывать о жене ради поместья, ради стрельбы, охоты или любого другого спорта, чем ради другой женщины?
   Артур Эйвон всегда пренебрежительно отзывался об Иване: «Ужасный тип, я то и дело слышу о нем какие-то истории. Не понимаю, как твоя сестра мирится с ним. Он же прохвост!»
   Всю свою жизнь, думала Элизабет, она выслушивала подобные замечания сначала от отца, затем от мужа; и все же в глубине души она завидовала Лидии. Ей было всего восемь, когда Лидия убежала из дому, но последовавшее за этим волнение ярко отпечаталось в ее мозгу — яростный гнев отца, перешептывание прислуги, комментарии пришедших в ужас родственников и друзей. С той минуты Лидия стала служить для нее губительным примером. И дня не проходило, чтобы ей не напомнили о предосудительном поведении сестры и не предостерегли не портить себе жизнь.
   Ее тоже воспитали в холодной, сдержанной манере, но, в отличие от Лидии, она была в ладу сама с собой, не испытывая большого стремления к более теплым и искренним чувствам. Когда Артур Эйвон сделал ей предложение, она пришла в восторг. Он казался ей очаровательным человеком, она смотрела на него глазами отца.
   — Он славный малый, дорогая, — сказал полковник Уиндовер, — к тому же джентльмен. Мне будет радостно думать, что хотя бы одна из моих дочерей породнилась с приличной семьей.
   Приняв предложение Артура, Элизабет знала, что этим не только утешила отца, к радости которого, дочь обеспечила себе прочное будущее, но и своим «удачным браком» несколько умерила позор Лидии. Только после замужества она узнала правду о старшей сестре. Впервые она встретила Лидию совершенно неожиданно, и впечатление, которое у нее осталось, было похоже на шок. Они с Артуром отправились пообедать к друзьям в Лондон. Это был званый вечер с претензией на интеллектуальность — то, что Артур особенно не выносил, и Элизабет было забавно увидеть, как он помрачнел, когда в конце обеда хозяйка сделала объявление голосом, каким сообщают о приятном сюрпризе:
   — Я получила билеты на концерт в Куинз-Холл. Почти все места были распроданы, так что нам очень повезло.
   Ничего не оставалось, как выразить свою благодарность. В то же время Элизабет, заметив выражение на лице Артура, поняла, что последний раз ей разрешили принять приглашение на обед именно от этих знакомых. Они подъехали к Куинз-Холлу, не имея ни малейшего представления о характере концерта, но, выйдя из машины, Элизабет увидела афиши.
   Вряд ли она призналась бы даже самой себе, что обрадовалась, чуть ли ни пришла в восторг от возможности увидеть родственника. Она всегда испытывала по отношению к нему любопытство и теперь, пробираясь к своему креслу, выжидательно посматривала на огромный оркестр.
   Раздался гром аплодисментов, на сцену вышел человек и направился к дирижерскому пульту. Так вот он какой, Иван. Первой реакцией Элизабет была фраза, сказанная самой себе: «Естественно, Лидия вышла за него, я ничуть не удивлена!» Элизабет совершенно не разбиралась в музыке, но, слушая оркестр, которым дирижировал Иван, начала понемногу понимать то, что упустила в своей жизни.
   Лидию она увидела в тот вечер гораздо позже. Иван закончил первую половину программы, и, когда он повернулся к публике, находившейся на грани истерики от восторга и возбуждения, Элизабет заметила, что он бросил взгляд и отвесил самый первый поклон женщине, одиноко сидящей в ложе. Элизабет раньше не видела ее, потому что та сидела укрывшись в темной глубине, но сейчас женщина наклонилась вперед, улыбаясь» и Элизабет разглядела ее.
   Разглядела и не смогла отвести глаз. Сестра была красива, в этом не приходилось сомневаться. Она не аплодировала, лишь наклонилась вперед и улыбалась, устремив на Ивана полный гордости и восхищения взгляд, не поддающийся описанию. У Элизабет перехватило дыхание. Лидия казалась ей такой беззащитной, отданной на милость всем этим людям.
   А потом она осознала, что никто из них, если не считать ее, не думает ни о ком, кроме Ивана. Буря аплодисментов вздымалась и стихала подобно волнам. Только Иван здесь что-либо значил, только Иван был героем, Иван, превративший огромное собрание спокойных прозаичных англичан в экспансивную, несдержанную толпу.
   По дороге домой после концерта Элизабет едва слышала ворчание Артура.
   — Бездарно потраченный вечер — вот как это называется, — повторял он снова и снова.
   Но для Элизабет этот вечер явился важным событием в жизни. Впервые она подвергла сомнению собственное воспитание, правдивость отца и даже его непогрешимость. Она была гораздо моложе Лидии в том же самом возрасте, а ее брак, принесший и положение и обязанности, не развил ее как личность. Он фактически оказался не более чем продолжением той жизни, которую она вела в отцовском доме, — те же разговоры за столом, те же интересы и даже те же обязанности по дому и вне его, только в гораздо более широких масштабах, ведь Артур Эйвон был богатым человеком и ко всему прочему обладал древним, знатным титулом.
   После того знаменательного концерта Элизабет начала размышлять. Раньше она всегда полупрезрительно относилась к светской жизни, которую не знала и еще меньше понимала. А Артур не поощрял ни танцев, ни компаний молодых людей, ее сверстников, ни увеселений Уэст-Энда, который жил в нескончаемом празднике. Теперь Элизабет начала задумываться, что же она пропустила.
   Неужели положению Лидии можно позавидовать и сестра вовсе не отвергнута обществом, как представляла Элизабет? Идея показалась ей революционной. Графиня Эйвон осторожно навела справки, и все, о чем она узнала, еще больше усилило неприятное чувство, что всю жизнь ее обманывали. Ей рассказали, что чета Разумовских пользуется огромным успехом, она услышала, что Лидия бывает на вечерах только у самых близких друзей. Ивана приглашают наперебой, но очень трудно предугадать, где он появится. Он был «львом» сезона, которого все хотели видеть своим гостем, но только немногим везло заполучить его.
   Элизабет заговорила о сестре с Артуром и услышала то, что ожидала: Лидия вела себя «отвратительно» и «разбила сердце бедного старого отца». Иван был «чужаком», одним из «этих отвратительных творческих личностей, которые полагают, они вхожи в любое общество лишь потому, что у них талант!»
   Элизабет вздохнула и, наверное, впервые в жизни проявила инициативу. Она попросила Лидию о встрече, и в тот момент исчезли многие годы, и она снова оказалась маленькой девочкой, восхищавшейся своей почти взрослой старшей сестрой. Если Элизабет узнала, что такое материнская любовь, то только от Лидии. Когда сестра покинула дом, Элизабет не хватало ее даже больше, чем она осмеливалась признаться самой себе. Теперь ей хотелось снова обратиться к сестре, спросить ее совета, прислониться к ней.
   Однако прошедшие годы пролегли между ними рекой, слишком широкой, чтобы быстро навести мосты. Они стали друзьями, но барьеры не были окончательно сметены. Они могли бы упасть, когда Лидия получила травму и Элизабет поспешила к кровати больной, но тогда старшая сестра была слишком поглощена своим несчастьем, уйдя с головой в отчаяние, чтобы понять, что именно сейчас она могла бы обрести подлинную Элизабет. К тому времени, когда Лидия вернулась в Фэрхерст, Элизабет вновь надела свою маску. Вскоре началась война, и сестры не могли часто видеться.
   Только тогда Элизабет начала понимать, как она одинока. Она вела вполне счастливую жизнь в мирке, который населяли люди почти исключительно старшего поколения. И теперь, когда пришел конец вечерам и развлечениям, заполнявшим ее день, и она осталась вдвоем с мужем, Элизабет впервые задумалась о том, счастлива ли она.
   «Что же мне нужно?» — спрашивала она себя, уже зная ответ, хотя ни за что бы в этом не призналась. Тяжело было видеть Лидию и Ивана вместе, замечать огонь в глазах Лидии и то, как она вся менялась, стоило Ивану подойти к ней. И он, по всему было видно, любил жену. Воображение Элизабет уводило ее дальше — она начала понимать, как много эти двое значили друг для друга и почему Лидия предпочла бросить вызов отцу и отрезать себя от всего, что было ей знакомо, ради какого-то музыканта, наполовину русского.
   «Стоит ли жертвовать чем-то ради любви?» — спрашивала себя Элизабет. А вслед за этим возникал другой вопрос: «А я сама люблю?» Неужели это любовь, когда сердце начинает биться быстрее и не хватает дыхания, и в то же время чувствуешь живой трепет только оттого, что какой-то человек оказался рядом?
   Она почти доехала до дома, когда, завернув за угол, увидела встречную машину. Тропинка была узкой, Элизабет резко затормозила и свернула налево, чтобы освободить дорогу. Несмотря на маневр, она успела заметить, кто был за рулем. Мужчина в машине помахал ей рукой, проехал мимо, затем остановился и, выключив двигатель, прошел назад пешком.
   Она обернулась, следя за его приближением, и почувствовала, как быстрее забилось ее сердце. Он вышагивал легкой широкой походкой человека, привыкшего к открытым пространствам. Выглядел он серьезным, но серьезность была его характерной особенностью и естественно подходила к его лицу с резкими шотландскими чертами, квадратным подбородком и глубоко посаженными глазами.
   — Как вы, леди Эйвон? — спросил он, пожимая ее руку. — Рад видеть вас. Мне сказали, что вы уехали на весь день.
   — У меня была встреча в Лондоне, а потом по дороге домой я заехала к сестре. Заодно отвезла в город сержанта Коупа. Вы помните, его нужно было перевезти.
   — Да, конечно. А я только что осмотрел нового пациента, летчика. Боюсь, придется оперировать, другого шанса у него нет.
   — Я так и думала, что вы это скажете, — ответила Элизабет. А затем, потому что ей очень этого хотелось, пригласила врача задержаться. — Я бы хотела с вами о многом поговорить. Быть может, вы вернетесь назад и пообедаете с нами?
   Ангус Маклауд посмотрел на часы:
   — Я вынужден сказать «нет».
   — Скажите вместо этого «да», — попросила Элизабет. Он улыбнулся, и сразу вся его серьезность исчезла. Это
   была улыбка мальчишки.
   — Признаюсь, я ужасно голоден, а так как не знал, в котором часу вернусь домой, то не заказал себе обед.
   — В таком случае едем сейчас же, — скомандовала Элизабет и завела машину.
   Она ехала быстро, сознавая каждую секунду, что за ней движется другая машина. Теперь уже трудно вспомнить, когда она впервые начала обращать внимание на Ангуса Маклауда. Конечно, ей и раньше приходилось слышать о нем, еще до того, как Эйвон-Хаус превратился в санаторий для выздоравливающих, а когда им сообщили, что придется иметь дело и со сложными хирургическими случаями, она даже обрадовалась, потому что предстояла более важная и, как ей показалось, интересная работа, чем просто выхаживание пациентов, страдающих нервными заболеваниями или другими недугами.
   Прибыли медсестры, и внезапно со всех сторон зазвучало имя Ангуса Маклауда: «Не знаю, что мистер Маклауд скажет по этому поводу». «Было бы хорошо, если бы мистер Маклауд одобрил это». «Мистер Маклауд всегда делает именно так».
   Элизабет даже начало раздражать, что она как комендант имеет так мало веса по сравнению с желаниями великого мистера Маклауда. Но встретив его, она все поняла. Больные обожали своего доктора. Дело было вовсе не в его словах — он был родом из Шотландии, потому говорил очень мало, — а в том, что он давал им уверенность, а еще стимул и желание поскорее выздороветь. Они старались чувствовать себя лучше просто для того, чтобы сделать ему приятное. Когда она обходила палаты, они обычно говорили: