— Рана почти зажила, мисс. Как вы думаете, что на это скажет доктор?
   — Он будет доволен, — неизменно отвечала она.
   — Уж надо полагать!
   Они посмеивались про себя при мысли о том удовольствии, которое доставят мистеру Маклауду. Элизабет признавала, что это был великий дар. Иногда больных здесь собирали по кусочкам, а уезжали они для последующего лечения настоящими выздоравливающими как телом, так и душой.
   А затем постепенно она обнаружила, что ждет визитов Ангуса Маклауда с не меньшим нетерпением, чем больные и персонал. «Сегодня приезжает мистер Маклауд», — произносил кто-нибудь из сестер, и эти слова отзывались в ее душе, вся больница ждала его.
   Но ей редко случалось бывать с хирургом наедине, только однажды вечером, после особенно тяжелой операции, он вошел к ней в гостиную, и, заметив его усталость, она налила ему выпить. Они сидели перед огнем, и, взглянув на нее, Ангус Маклауд неожиданно спросил:
   — Что вы будете делать после войны?
   Вопрос испугал Элизабет: она никогда не спрашивала себя об этом. Потом подумала, как война изменила всю ее жизнь. Ей нравилось, что у нее в доме устроен госпиталь, теперь каждый час ее дня был заполнен делом.
   Вопрос Ангуса Маклауда вызвал серию картин, быстро промелькнувших в ее голове. Она увидела съезд гостей на охоту, когда Эйвон-Хаус превращался в подобие постоялого двора. Она увидела, как обходит свое поместье с визитами, выполняя поручения викария, как устраивает праздники в саду и организует благотворительные базары. И везде она была рядом с мужем — постаревшим, еще более угрюмым и ворчливым Артуром, который с каждым годом становится все более нетерпимым. Вздрогнув, Элизабет услышала свой ответ:
   — Не знаю, еще не думала.
   — Не пойму, почему я спросил вас об этом, — сказал Ангус Маклауд, нахмурив брови, но она все равно уловила жалость в его глазах. — У вас чудесный дом. — Он поддерживал заурядный разговор, и тогда совершенно неожиданно она отбросила всякое притворство.
   — Что я буду делать? — спросила она. — Найдется ли для кого-нибудь из нас, бесполезных людей, дело в новом смелом мире, о котором сейчас столько говорят?
   Тогда он рассмеялся, и его смех рассеял мрак и опасения, сгустившиеся над ней.
   — Вы знаете, чего я боюсь? — спросил он. — Всех этих женщин-организаторов. Знаете ли вы, что мы научили тысячи, если не миллионы женщин всех возрастов, всех классов и всех типов использовать свои организаторские способности? Я начинаю опасаться, что у обычного мужчины не будет никаких шансов.
   Элизабет рассмеялась вместе с ним и неожиданно сделала открытие: она разговаривает сейчас так, как не разговаривала уже многие годы, — рассказывает ему кое-что из своей жизни, только самое главное, но отчего-то она была уверена, что он сумеет домыслить ее рассказ.
   Весь разговор продолжался не очень долго, но, когда Маклауд, поблагодарив, ушел, она поняла, что в ее жизни свершилось нечто важное. Элизабет постояла одна в своей комнате, прижав руки к щекам.
   Это было начало. Оставалось лишь сделать шаг к тому, чтобы признаться самой себе: Ангус Маклауд интересует ее больше, чем кто бы то ни было. Она кое-что узнала о нем — что он родом из северной Шотландии, что его родители бедны и что ему удалось пробиться благодаря стипендии Эдинбургского университета. Всю жизнь у него почти не оставалось времени для отдыха или развлечений. Он просто работал и работал, с упорством стремясь к вершинам своей профессии
   — Мне везло, — сказал он ей однажды. — Операции, которые я выполнил, когда впервые оказался в Лондоне, были успешными. В любом хирургическом случае без элемента везения не обойтись.
   Сестры и санитарки рассказывали иначе.
   — Его мастерство изумляет, — говорили они. — В то же время он воодушевляет своих больных, заставляет их стремиться к жизни, и они не хотят разочаровывать его своей смертью.
   Ангус Маклауд отсылал всех раненых, которые больше всего его интересовали, в Эйвон-Хаус. Поместье располагалось недалеко от Лондона, и ему было легче оперировать там, где больные могли находиться в покое, в оздоровительной деревенской тишине. Он появлялся в любой час дня или ночи, но обычно заранее звонил старшей медсестре, и Элизабет постепенно привыкла разбираться в его коротких сообщениях. Она уже не скрывала от себя, что хочет его видеть, и когда не была абсолютно уверена во времени его приезда, то никак не могла себя заставить покинуть дом хотя бы ненадолго. Она ждала его, оставляя дверь в гостиную открытой так, чтобы услышать шаги, когда он будет проходить по огромному, не застланному коврами холлу. Она стыдливо спрашивала самое себя, догадывается ли он, что многие из вопросов, которые она задавала, служили лишь предлогом, часто довольно неубедительным даже на ее взгляд, и все же он тоже, казалось, был рад видеть ее. Но когда она замечала, как он улыбается сестрам и сиделкам и как те сразу оживляются, то с горечью признавалась, что значит для него не больше, чем комендант его любимого госпиталя.
   Сейчас, по дороге домой, Элизабет подыскивала предлог, чтобы поговорить с ним наедине, когда обед подойдет к концу. За столом будет, конечно, Артур; он, как всегда, примется ворчать по поводу Министерства сельского хозяйства и пустится в длиннющий монолог о множестве трудностей и несправедливостей, которые, по его мнению, необходимо немедленно исправить.
   Все тридцать два года своей жизни, с горечью подумала Элизабет, она выслушивала, как ее отец и Артур сокрушаются, что страна катится в пропасть. «Однажды она действительно скатится, — думала Элизабет, — и тогда они успокоятся». Все им было плохо, и ей казалось, что в них нет ни малейшего чувства благодарности к жизни. Раз или два она попыталась убедить Артура, насколько повезло Англии по сравнению с оккупированными странами Европы. Но очень скоро она поняла, что Артур не мог вытерпеть никаких сравнений с Англией, точно так же как не мог широко взглянуть на вещи. Для него имели значение только собственные маленькие интересы, только его личные беды. «До чего же он узколобый», — однажды со злостью произнесла Элизабет про себя и тут же устыдилась, что так враждебно критикует Артура, пусть даже не вслух.
   Последнее время она старалась изо всех сил быть терпеливой, но опасалась, что это ей не удастся, потому что ясно видела в Артуре то, кем он был ~ стареющего мужчину. «Я разочаровала его, — говорила она себе. — Он взял молодую жену, а я не сумела подарить ему наследника. Я должна быть доброй… должна».
   Она пыталась быть особенно любящей и внимательной, но, поступая наперекор себе, чтобы ублажить мужа, она знала — ему это не нужно. Артур почти не нуждался в ней, он так долго довольствовался своим обществом, что жена внесла очень мало изменений в его жизнь.
   «Я для него не больше чем настольное украшение», — подумала Элизабет и вернулась к размышлениям об Ангусе — мысленно она уже называла его по имени.
   Она представляла, как бы отозвался о нем отец. Наверняка полковник Уиндовер сказал бы: «Совсем неплох для доктора!» Этот снобизм, нелепый, бесконечный снобизм, в котором ее воспитали! По какой-то прихоти фантазии она вдруг спросила себя, подвергся бы Иван такой критике, окажись он титулованным белоэмигрантом. Иностранный титул, по меркам отца, стоил немногого, но иностранец без титула вообще ни на что не годился. После войны, по крайней мере, эти традиции отомрут, некому будет их поддерживать, возможно даже, никому не захочется открывать толстые красные тома ежегодного справочника дворянства «Деб-ретт», которые всегда занимали целую полку в отцовском кабинете.
   Она подумала о том, что делал Ангус, — о его работе среди людей, раненных в сражениях, о том, что он никогда не щадил себя, о мастерстве и виртуозности его операций. И тем не менее для ее отца и, в чем она была совершенно уверена, для Артура тоже он оставался «всего лишь доктором».
   Когда Элизабет подъехала к крыльцу, Артур ждал в холле, через секунду она услышала, как позади остановилась машина Ангуса. Муж вышел на ступени, в руках у него были часы. Он уже переоделся к обеду в смокинг и рубашку с высоким старомодным воротничком.
   — Ты опоздала, дорогая.
   — Знаю, Артур. Извини меня, дело в том, что по дороге домой я заехала к Лидии. Посмотри, я вернула мистера Маклауда, чтобы он пообедал с нами.
   Артур безучастно кивнул:
   — Добрый вечер, Маклауд. Не думал, что вы останетесь, иначе я бы сам вас пригласил.
   — Значит, вы сегодня уже виделись? — спросила Элизабет.
   — Да, да, — раздраженно ответил лорд Эйвон. — А теперь ступай и переоденься, если хочешь. Обед, должно быть, уже готов.
   — Я не отниму у вас больше минуты, — пообещала Элизабет и начала бегом, словно девочка, подниматься по лестнице.
   Ей понадобилось больше обещанной минуты, чтобы сменить форму на вечернее платье, но она уложилась в десять минут. Горничная удивилась, когда Элизабет сказала, что наденет сегодня не простое черное платье, которое та готовила ей почти каждый вечер, а новый наряд из мягкого белого шифона, купленный два года назад и с тех пор ни разу не надетый, потому что Элизабет казалось, будто в нем у нее слишком молодой и шикарный вид. Сейчас она надела его, добавив ожерелье из изумрудов и такие же браслеты — фамильные драгоценности в немного старомодной оправе, но очень мило выглядевшие на фоне белого шифона. Элизабет посмотрела в зеркало и подавила возглас удивления — так хорошо она выглядела, а затем, вспомнив, что Артур разъярится, если обед придется задержать еще дольше, поспешно спустилась вниз.
   Мужчины ждали в холле. Подходя к ним, она услышала, как муж говорил:
   — Сегодня хорошие новости, Маклауд. Похоже, война скоро закончится и все мы сможем вернуться к нормальной жизни.
   Элизабет показалось, что в этот момент ее сердце сжала ледяная рука. «Нормальная жизнь» означает, что Эйвон-Хаусу будет возвращен его былой блеск. Из бального зала вывезут кровати, из спален улетучится слабый запах эфира. Уедут медсестры, и Ангус больше не появится в доме.
   «Я не вынесу этого», — подумала Элизабет. Мужчины смотрели, как она к ним подходит, и старый дворецкий, который топтался в стороне, поджидая хозяйку, громогласно объявил:
   — Обед подан, милорд.
   Они прошли в маленькую столовую, где обедали с начала войны. Еду подавали в больших серебряных блюдах с гербами, которые, как помнила Элизабет, произвели на нее большое впечатление своим роскошным видом, когда она впервые лриехала в Эйвон-Хаус. Сейчас, в эту самую минуту, она удивилась, что могла довольствоваться всей этой помпезностью и условностями, которые Артур воспринимал как само собой разумеющееся. В то же время она чувствовала, что сегодня не в силах задавать себе слишком много мрачных вопросов. Ведь ей показалось, что в глазах Ангуса промелькнул слабый проблеск восхищения, когда он, обернувшись, следил, как она спускается по лестнице. Сейчас, когда мужчины беседовали, она заметила, что он пытается и ее привлечь к разговору. Ей не хотелось разговаривать, с нее было довольно и того, что он сидит рядом — отчего-то она чувствовала покой и счастье.
   Элизабет все ломала голову, как остаться с ним наедине, но после обеда возможность предоставилась сама собой, когда Артуру доложили, что его хочет видеть управляющий. В тот день на одну из ферм упал самолет. Никто не пострадал, но следовало немедленно произвести ремонт. Артур прошел в кабинет, а Элизабет провела своего гостя к себе. Она предложила Ангусу сигарету, но сама взять отказалась.
   — Вы не курите? — спросил он.
   — Очень редко.
   — Я рад.
   — Почему?
   — Мне нравится, когда женщины женственны.
   — Думаю, всем нам в глубине души хочется быть женственными. Я очень устала от своей формы.
   — В этом наряде вы нравитесь мне гораздо больше. Он говорил серьезно, и она поняла, что слова, звучащие как легковесный флирт в устах другого мужчины, для него были простой констатацией факта.
   — Спасибо, — счастливо улыбнулась Элизабет. — Я так рада, что вы вернулись пообедать, но боюсь, вам было скучно. Как-нибудь позвольте мне пригласить интересных людей, чтобы было с кем поговорить.
   — Не выношу интересных людей. Гораздо больше предпочитаю побыть наедине с вами и вашим мужем.
   Ей показалось или на самом деле перед последними двумя словами была сделана крошечная пауза?
   — Все равно, — настаивала Элизабет, — я бы хотела, чтобы вы познакомились с моей сестрой и ее мужем. Наверное, вам известно его имя — Иван Разумовский.
   — Разумовский ваш родственник? — изумился Ангус. — Он поразителен. Мне удалось побывать на его концерте месяца три назад, и к концу я был совершенно изможден, словно пережил что-то большое.
   Теперь настала очередь удивляться Элизабет.
   — Неужели музыка оказывает на вас такое влияние? — спросила она.
   Ангус улыбнулся:
   — Не всякая.
   — Иван незаурядный человек.
   — Я так и думал.
   Ангус Маклауд помрачнел, и Элизабет догадалась, что до него тоже дошли слухи.
   — Все же моя сестра и он очень счастливы, — быстро сказала она, — Лидия инвалид, шесть лет назад во время прогулки верхом с ней произошел несчастный случай. Доктора сказали, что она никогда больше не сможет ходить, но Лидия и Иван все равно счастливы, они до сих пор любят друг друга.
   — В таком случае что еще имеет значение? — спросил Ангус.
   Элизабет встретилась с ним взглядом.
   — Ничего, — сказала она. — Ничего.

Глава 5

   — Яуспела позабыть, как красива Англия, — сказала Кристин, растянувшись на траве рядом с креслом Лидии.
   — Ты скучала по дому хоть чуть-чуть? — с улыбкой спросила Лидия полушутливым тоном.
   Кристин отнеслась к вопросу серьезно. Она перевернулась на бок и, подняв голову, подложила под нее руку, затем ответила, глядя на мать:
   — Временами — ужасно. Но иногда вы казались такими далекими, и я даже думала, что вы плод моего воображения.
   Лидия смотрела на дочь, решая, наверное, уже в сотый раз после ее возвращения, на кого она похожа. Овальное лицо и большие темные глаза достались Кристин, очевидно, в наследство от русских предков, которые наделили ее и той грацией, с какой она двигалась. Но темные волосы, почти как вороново крыло, ничуть не напоминали огненные локоны Ивана или ее собственные волосы — темные, но ни вкоем случае не черные. Кристин не была похожа на отца, и никто при виде ее не воскликнул бы, что она дочь Лидии; но улыбка, которая сразу выдавала ее возраст и временами светилась с подкупающей искренностью, была очень английской, как и маленький, чуть вздернутый нос. Она не была красива в строгом смысле этого слова, но в то же время обладала пикантной, привлекательной внешностью, что само по себе примечательно, и Лидия пребывала в совершенной уверенности, что тот, кто впервые взглянет на дочь, посмотрит еще раз.
   При первой встрече оказалось трудно осознать, что это та самая Кристин, которая уехала из дому четыре с половиной года назад. Маленькая девочка, какой ее помнила Лидия, исчезла, а ее место заняла взрослая молодая женщина, очень уравновешенная и уверенная в себе. В последнем, как решила Лидия, было виновато американское образование. В Англии девочки одного с Кристин возраста могли быть застенчивы или самоуверенны и шумно хвастливы, что порою свойственно самым молодым, но Кристин в свои семнадцать с половиной казалась сформировавшейся личностью. По-видимому, дочь интуитивно понимала, что нужно сказать и сделать, и если испытывала какие-то волнения или «переживания» из-за приезда домой, то не подавала виду.
   Несомненно, она была рада вернуться домой. Эта радость сквозила в сотне мелочей, а Иван был уже очарован дочерью, не сводил с нее глаз и слушал ее с восхищением, которое Лидия сочла даже забавным.
   — В ней что-то есть, в этом ребенке, — сказал он Лидии, когда они остались вдвоем.
   — Что ты имеешь в виду? — спросила Лидия, понимая мужа, но желая заставить его объяснить самому.
   — Шик, ум, обаяние и оригинальность, — ответил он торжественно.
   Лидия тут же расхохоталась:
   — Можно подумать, что ты гордый отец.
   — Я действительно очень горд, — ответил он. — Мы с тобой славно справились с делом, ты и я.
   Лидию обрадовал его энтузиазм. В то же время она не могла не ощутить легкого укола, когда подумала о сыне. Иван никогда не высказывал такого удовольствия по поводу Филипа, и Лидии захотелось, как часто бывало с ней раньше, чтобы он чуть больше проявлял интереса к своему единственному сыну. Ей очень его не хватало, но Филип был далеко, а Кристин здесь, рядом, и Лидия упрекнула себя за то, что не довольствуется тем, что имеет.
   — Я хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь хорошо, — сказала она Кристин. — Конечно, будет трудно завести много новых друзей, но мы станем приглашать людей. Кроме тебя их привлечет сюда бассейн.
   — Я не тороплюсь заводить друзей, — быстро ответила Кристин. — К тому же я еще не решила, чем буду заниматься,
   — Заниматься? — Лидия была огорошена. — Ты хочешь сказать, что намерена найти работу?
   — Ну конечно, — ответила Кристин. — Ты ведь не думала, что я захочу сидеть сложа руки и строить из себя «светскую даму», не так ли?
   Лидия, которая представляла себе именно это, почувствовала неловкость.
   — Конечно, в военное время… — начала она, но Кристин перебила ее:
   — Война или не война, для меня невыносима роль светской красавицы. Прости, мама. Полагаю, ты видела меня в той обстановке, в которой сама выросла. Но я бы возненавидела такое положение! Дочь хозяев дома, которая только и способна, что выбрать цветы да вывести на прогулку собак! Нет, я хочу работать, но как — еще не решила.
   — Но у тебя ведь, наверное, есть какое-то представление о собственных талантах и склонностях. Кажется странным, но я так мало об этом знаю. Ты музыкальна? Кристин покачала головой:
   — Одного музыканта в семье вполне достаточно. Лидия рассмеялась:
   — Слава Богу, что ты так думаешь.
   — Нет, я, безусловно, не буду заниматься музыкой. Если ты не против, мама, я бы хотела подождать немного, пока не разберусь с собственными мыслями.
   Лидия была против, ей показалось, что она лишается доверия дочери. Тем не менее она с покорностью признала, что понадобится время, чтобы узнать это странное молодое существо, которое было частью ее собственной плоти и крови. Трудно теперь поверить, но когда-то это был ребенок, который бежал к ней на руки при любом случае, которому стоило только раз позвать ее ночью, и она тут же оказывалась рядом, который многие годы делился с нею всеми своими бедами и радостями.
   «Не нужно было отсылать ее из дому, это моя ошибка», — подумала Лидия и, подобно множеству других матерей, мучилась вопросом, почему она так сглупила, позволив уговорить себя после дюнкеркской операции[1] отправить ребенка за море.
   Но в тот момент беда казалась неминуемой, все боялись вторжения, угрозы воздушных атак, а при ее немощи и при том, что она являлась, по собственному горестному признанию, для всех обузой, было вполне разумным принять приглашение тети Иоанны.
   Ребенок, наверное, тоже считал, что она поступила правильно. Лидия уже немного узнала о жизни Кристин в Америке. Девочке было удивительно хорошо на просторах поместья в Виргинии, где жила тетя Иоанна. У нее нашлось много товарищей по играм, они занимались всеми видами спорта, в том числе и верховой ездой. Тетя Иоанна считалась весьма состоятельной, вернее, ее американский муж. Она забирала детей, и они периодически совершали поездки в Нью-Йорк за новыми нарядами, где вволю предавались светским удовольствиям.
   «Кристин скучала бы здесь во время войны, — подумала Лидия, — даже если бы я отослала ее в хороший пансион». Но сердце матери разрывалось оттого, что упущены важные годы взросления дочери. Это время прошло, и дружба, которая могла бы между ними завязаться, теперь ушла навсегда.
   Конечно, очень лестно, что Кристин всем нравилась и что ее считали очаровательной. Вскоре после приезда дочери у них побывала Элизабет и перед уходом призналась со вздохом сестре:
   — Рядом с Кристин я чувствую себя просто неотесанной, она так изысканна, и все же в этом нет ничего показного или неестественного. Неужели и вправду наше воспитание было не самым совершенным?
   Она говорила насмешливо, но Лидия откликнулась на ее слова почти с бешенством:
   — Нас воспитали отвратительно. Даже смешно подумать, что, когда мы были подростками, нам не позволяли интересоваться ни собой, ни собственной внешностью, заставляли хранить молчание во время еды, учили, что в жизни от нас потребуется только одно — как можно скорее выйти замуж.
   Элизабет вздохнула:
   — Бедный папа, ему казалось, он делает все, что в его силах. Возможно, будь жива мама, все было бы по-другому.
   — Сомневаюсь, — сказала Лидия. — Они оба были одною поколения и одного класса, с одинаково узким кругозором. Ониникогда не относились бы к нам как к личностям, которым следовало позволить сделать в жизни собственный выбор.
   — Но ты, безусловно, поступила как хотела, — напомнила ей Элизабет.
   — Но какой ценой! — с горечью сказала Лидия.
   — Это дорого обошлось не только тебе, — тихо проговорила Элизабет.
   Лидия взглянула на нее удивленно, ожидая объяснений. Элизабет с трудом подбирала слова:
   — Я часто задумывалась, вышла ли бы я за Артура, если бы не ты?
   — Что ты имеешь в виду? — не поняла Лидия.
   — Мезальянс, который ты заключила, выйдя за Ивана, тяжело давил на меня, — сказала Элизабет, — о нем всегда говорили с ужасом, и я поневоле начала бояться любого, что выходило за общепринятые рамки и полностью не соответствовало традициям отцовской семьи. Дети, наверное, очень впечатлительны, поэтому гнев и недовольство взрослых глубоко проникают в их сознание. Я была настроена никогда не повторить твоей ошибки, как бы ни повернулась судьба. Ты не должна забывать: меня вырастили с мыслью о том, что это была ужасная ошибка. Поэтому, как только я достаточно подросла и начала задумываться о каких-то вещах, мне захотелось спокойной жизни, положения, которое производило бы впечатление на людей. Можешь себе представить, когда появился Артур — он сочетал в себе все эти качества, и он предложил мне спокойствие в самом широком смысле этого слова — жить и не бояться нужды и при этом не служить предметом обсуждения для других людей, не быть отвергнутой обществом, как, я верила, была отвергнута ты.
   Лидия смотрела на сестру немигающим взглядом.
   — Лучше бы ты этого не говорила, — сказала она. — Даже страшно подумать, что поступок одного человека, который касается, по его мнению, только его, затрагивает жизни других людей. Наверное, в то время мне следовало гораздо серьезнее задуматься о тебе. Когда я уходила из дому, у меня было чувство, что я оставляю в нем собственного ребенка. Но я была нужна Ивану, поэтому забыла обо всем остальном.
   — Ты была нужна Ивану! — повторила Элизабет еле слышно и тут же быстро добавила, так что Лидии стала очевидна взаимосвязь: — Я хочу привезти к тебе на следующей неделе моего друга. Ты не против?
   — Кто это? — спросила Лидия.
   — Хирург, о котором я рассказывала, Ангус Маклауд. В Эйвон-Хаус привозят его самых тяжелых пациентов.
   — Да, конечно, — сказала Лидия. — Я буду очень рада познакомиться. И Иван тоже. Мне всегда казалось, что между медициной и музыкой существует какая-то связь. Я узнала, что большинство врачей и хирургов в свободное время слушают музыку.
   — Да, Ангус Маклауд с большим энтузиазмом отзывался об Иване, — сказала Элизабет.
   Лидия выждала немного, а затем, набравшись смелости, задала вопрос, который пошатнул барьер, всегда существовавший между ними.
   — Он тебя интересует? — спросила она и увидела, как щеки Элизабет захлестнула алая волна; Лидия на секунду встревожилась, думая, что сестра ответит ей с возмущенной чопорностью, но Элизабет сдалась.
   — Очень интересует, — ответила она. — Ты удивлена? Лидия понимающе улыбнулась:
   — Я рада, если это делает тебя счастливой.
   Сделав открытое признание, Элизабет решила пойти на попятную.
   — Конечно, я говорю в шутку, — торопливо произнесла она. — Ничего серьезного в этом нет, просто Ангус Маклауд необыкновенно интересный человек, и мы часто с ним общаемся. Но, откровенно говоря, он видит во мне только коменданта.
   — Буду ждать встречи с ним, — мягко произнесла Лидия, не делая никакого усилия, чтобы подчеркнуть свое преимущество после того, как ей удалось вынудить Элизабет признаться в человеческом чувстве.
   Неожиданно их разговор прервали. В комнату ворвалась Кристин с телеграммой в руке.
   — Филип приезжает в отпуск! — закричала она. — Разве это не замечательно?
   Лидия взволнованно взяла телеграмму у дочери дрожащей рукой.
   — Наконец-то! — воскликнула она. — Я думала, он уже никогда не вырвется оттуда. Когда он приезжает?
   — Естественно, указать день приезда ума ему не хватило, — фыркнула Кристин.
   — Дай мне подумать, — сказала Лидия. — Последнюю весточку от него я получила, когда их корабль был в заливе Скапа-Флоу. Это значит, если телеграмма отослана сегодняшним утром, он должен быть с нами завтра вечером. — Ее лицо осветилось радостным предвкушением. — Я счастливейшая из женщин. Все мои дети дома в одно и то же время. Мы опять будем вместе.