Страница:
— Вот что я сделаю. Я очень тщательно ознакомлюсь с бумагами, которые вы мне принесли, и рассмотрю вопрос как можно глубже, и если тогда я смогу что-нибудь предложить, то обещаю, что сразу вам сообщу.
— О, благодарю вас! — воскликнула Кристин.
— Но учтите, — продолжил сэр Фрейзер, — пока что я не настроен оптимистически. Честно говоря, я могу дать вам только один совет — отправляйтесь домой и забудьте обо всем. Веселитесь, хорошо проводите время. Вы молоды и красивы, вы говорите, что ваши родители богаты. Война кончится совсем скоро, как мне кажется. Мир устал от серьезности, от того, что заставляет раньше времени стариться молодых. Нам всем не помешает немного здорового смеха и музыки, немного счастья и немного обычного беззаботного веселья. Так ступайте и найдите его!
— Простите мне мою надоедливость, — ответила Кристин, — но я хочу оставаться серьезной.
Сэр Фрейзер вздохнул:
— Мир сильно переменился со времен моей молодости. В то время взрослые то и дело твердили нам о серьезности, тогда как нас заботило только веселье.
— Но вы работали и работали много, — сказала Кристин.
— И с большим удовольствием, — ответил сэр Фрейзер, в очередной раз коротко улыбнувшись. — И не говорите мне, что я старомоден. Я мужчина, а потому предпочитаю мир, в котором мужчины работают, а женщины наслаждаются плодами их труда.
— Вы ужасно старомодны, — сурово сказала Кристин.
— Знаю, — согласился сэр Фрейзер. — И это большой недостаток для человека, который с начала века пытается возглавить научную мысль. Но боюсь, что я серьезен в данном вопросе. Вам не понравилось то, что я сказал, но я никогда не умел умалчивать, о чем думаю, как бы неприятно это ни было. Мой совет, мисс Станфилд, — забудьте все необычное, что с вами произошло, и найдите себе достойного молодого человека, чтобы создать с ним семью и завести детей.
— И все же вы выполните свое обещание подумать о другом решении? — взмолилась Кристин.
— Я сдержу слово, — ответил сэр Фрейзер, — но не думаю, что изменю свое мнение.
Удаляясь от дома по раскаленной пыльной улочке, Кристин испытывала чувство разочарования и одиночества. Она так много ждала от беседы с сэром Фрейзером, а он разрушил почти до основания ее веру в будущее. Чтобы еще раз убедиться, она взглянула на свои руки. Вполне обычные руки, красивой формы, привлекательные, они ничем не отличались, как ей показалось, от тысяч других женских рук. Неужели она в самом деле все выдумала? Неужели каждый случай был простым везением? Она знала, что это не так. Не могло быть и речи об исцелении верой, ведь больные ничего о ней не знали, а потому не испытывали к ней того невероятно приподнятого, восторженного отношения, в котором смешиваются надежда и ожидание — чувства, способствующие чудесным исцелениям в Лурде и других местах паломничества. Нет, что-то было в ней самой — она сама чего-то достигла, сама.
Кристин быстро шла, ей казалось, что движение поможет ее тяжелой и отупевшей от разочарования голове принять какое-то решение. Улица закончилась, и она перешла дорогу, направившись в парк. В этот момент ее увидела Элизабет.
Элизабет привезла в Лондон больного, который нуждался в рентгене. Она заметила, как Кристин перешла дорогу перед машиной и свернула в парк. «Интересно, что она здесь делает?» — подумала Элизабет, отметив про себя, как мило выглядит ее племянница в солнечных лучах только что наступившего лета. Кристин сняла шляпу, открыв темные волосы и красиво вылепленную голову. Элизабет хотела остановиться, но потом вспомнила, что может опоздать в больницу, и поехала дальше.
Она подумала, не захочет ли Кристин поработать в Эйвон-Хаусе в качестве медсестры, и тут же отбросила идею как неосуществимую. Девушка еще совсем молода, Лидия не согласится отпускать ее из дому еще какое-то время, да и война закончится к тому моменту, как она пройдет обучение. Все равно Элизабет сомневалась, что Кристин будет по-настоящему счастлива, живя в своем доме безвыездно. Жизнь с Иваном была счастьем только в представлении Лидии.
Гуляя по парку, Кристин думала об отце. Она не сказала сэру Фрейзеру, чья она дочь, и теперь выговаривала себе за то, что намеренно скрыла этот факт. Но причина такой сдержанности была ей слишком хорошо известна. Всю жизнь Кристин тяготило, что она дочь Ивана. Услышав об этом, люди либо начинали, захлебываясь от восторга, сыпать преувеличенными комплиментами, интересуясь — фраза, которую Кристин ненавидела, — гордится ли она этим; а другие — и они оставляли свой след — выдерживали с задумчивым видом небольшую паузу после имени Ивана, а затем отпускали замечание, полное скрытого смысла: «Твой отец очень известен, так кажется?»
Кристин стало любопытно, что сказал бы Иван, если бы мог услышать рассказ, который она только что поведала сэру Фрейзеру. Ей почему-то казалось, что он принял бы его вполне естественно. И был бы единственным в семье, кто так поступил, но все же ей не хотелось ему ничего говорить.
Ребенком она побаивалась отца. Он был такой молниеносный, такой яркий словно комета пересекала ее маленький горизонт, поэтому, стоило ему приблизиться, она тотчас стремилась прильнуть к матери в поисках защиты. Но со временем ей начало льстить внимание, которым он пользовался, ей нравилось, когда другие девочки отзывались о нем с благоговением, а их родители старались достать билеты на его выступления.
Затем, незадолго до несчастного случая с Лидией, она услышала разговор, объяснивший ей многие из взглядов и непонятных замечаний, которые тревожили ее в прошлом. Иван решил угостить дочь завтраком в известном лондонском ресторане. Кристин отправилась в туалетную комнату вымыть руки и причесаться, и, пока она там была, вошли две модно одетые женщины.
— Ты видела только что Ивана Разумовского? — спросила одна из них. — Разве он не хорош?
— Не в моем вкусе, — ответила вторая. — Кстати, кто этот ребенок с ним? Неужели он переключился на младенцев?
— Это его дочь, — последовал ответ. — Я видела ее на концерте прошлым летом, когда была с Гуэн, а ты знаешь, она всегда в курсе личной жизни знаменитостей.
Женщины рассмеялись.
— Дочь, — было произнесено задумчиво, — одна из многих, надо полагать. Но это хоть плод законной любви?
Снова послышался взрыв глуповатого смеха. Кристин потихоньку выбралась из умывальной, чувствуя, что мир вокруг нее пошатнулся. Она была достаточно взрослой, чтобы понять, что они имели в виду. Кроме того, она была достаточно взрослой, чтобы соединить вместе многое из того, что слышала раньше — обрывки разговоров, — и теперь все стало на место, создав полную картину.
Так вот, значит, каков ее отец. Для всех детей настает момент, когда они с ужасом сознают, что их родители могут ошибаться. И почти для всех детей является смертельным ударом, если они узнают, что их родители аморальны.
Кристин не была исключением. Она всегда считала, что Иван отличается от других людей, но отличается тем, что он талантливее, умнее, замечательнее всех прочих отцов. Теперь она с преувеличением, свойственным юности, увидела, что он действительно отличается, но в худшую сторону.
Она вспоминала случаи, когда взрослые резко обрывали разговор, если замечали ее рядом. Она вспоминала выражение боли на лице Лидии — боли душевной, не физической, — когда визиты Ивана в собственный дом становились все реже и короче, а когда домочадцы все-таки видели его, он был чем-то занят и ему было не до них.
А еще она вспоминала, как однажды ехала в автобусе со своей гувернанткой по Пикадилли и увидела Ивана, выходившего из отеля «Ритц». Он выглядел элегантным, жизнерадостным и улыбался. Несколько прохожих обернулись, чтобы рассмотреть его, и Кристин пронзила острая радость — «это мой отец!» Она была горда. Затем Ивана догнала женщина. Она взяла его под руку и, как показалось Кристин, извинилась, возможно за то, что заставила его ждать. Он улыбнулся ей, и они пошли рука об руку по Пиккадилли, потом скрылись из виду.
Кристин удивилась, кто бы это мог быть. Когда Иван пришел домой в тот вечер, она весело сообщила ему:
— Я видела тебя сегодня, папочка. Ты хорошо позавтракал в «Ритце»?
Иван помолчал немного, глаза его сузились, как бывало, когда он сердился.
— Где ты была? — резко спросил он.
— Я проезжала мимо на автобусе, — ответила Кристин. — Хотела выпрыгнуть, но автобус ехал слишком быстро. Потом, ты был не один, а с какой-то знакомой.
Она беззаботно щебетала, не понимая, что досаждает Ивану, внезапно он встал с кресла, прошелся по комнате и зажег сигарету.
— Лично я не знаю, — сказал он Лидии, — бывает ли что-нибудь скучнее болтовни глупых маленьких девчонок, когда они достигают возраста Кристин.
Он вышел из комнаты, даже не взглянув на дочь, которая пылала от унижения. Даже тогда она не поняла, по-детски думая, что Иван рассердился на то, что она хотела выпрыгнуть из автобуса.
Ласковые слова Лидии: «Не обращай внимания, дорогая, наверное, твой отец сегодня очень много работал», — ничуть не уменьшили ее боль.
Только позже, когда она случайно подслушала разговор в туалетной комнате, перед ней открылось многое из того, что она не понимала. А как же Лидия? Она обращала внимание? Кристин подумала о матери, и сердце ее сжалось от боли. Мама никогда не должна узнать, решила она про себя.
Это знание более чем что-нибудь другое примирило Кристин с поездкой в Америку к двоюродной бабушке. Когда Лидия впервые заикнулась об отъезде, ее первым побуждением было сказать «нет». Но в течение всего долгого года, пока Лидия лежала прикованная к постели после несчастного случая, у Кристин где-то в глубине затаился страх, что теперь, когда мать стала беспомощным инвалидом, Иван бросит ее. Нет ничего более болезненного, чем домыслы детского ума, когда ребенок боится каких-то поступков взрослых и еще совсем мал, чтобы понять их. Кристин терзалась неподдельным страхом, что Лидия, обреченная на неподвижность, узнает все истории, которые, как полагала дочь, происходили с отцом. Многие ее подозрения были совершенно несправедливы. Иван был в отчаянии от болезни Лидии. Более того, прошло довольно много времени после возвращения жены в Фэрхерст и отъезда Кристин в Америку, прежде чем он завел роман, который хоть что-то для него значил. В его жизни всегда было много восхищенных и очарованных им женщин, большинство из которых значили для Ивана не более чем мухи на стене, но Кристин, суровый критик, подозревала их всех.
В Америке Кристин забыла многие свои беды. Но при этом то, о чем она узнала в Англии, отравило ее любовь к отцу, и она вернулась домой, настороженно относясь ко всему, что имело отношение к Ивану, внимательно следя за ним глазами критика, готового отметить малейший просчет, любое темное пятнышко из тех, которые скрывались под внешним обаянием.
Да, Иван мог бы лучше, чем Лидия, лучше, чем кто-либо еще, понять исцеляющую силу, которая была в его дочери. Его русская кровь, как предполагала Кристин, помогла бы ему порадоваться, что в ней есть что-то необычное, интригующее, орновательное. Тем не менее она решила ничего ему не говорить. Приняв такое решение, она осознала, что, по сути дела, так и не простила отца за грехи, которые обнаружила в нем много лет назад.
Кому же в таком случае она могла открыться? Казалось, на это нет ответа, и Кристин, вышагивая по парку в полном одиночестве среди людей, обнаружила, что повторяет снова и снова:
— Все зря, напрасная, бессмысленная трата.
Глава 8
— О, благодарю вас! — воскликнула Кристин.
— Но учтите, — продолжил сэр Фрейзер, — пока что я не настроен оптимистически. Честно говоря, я могу дать вам только один совет — отправляйтесь домой и забудьте обо всем. Веселитесь, хорошо проводите время. Вы молоды и красивы, вы говорите, что ваши родители богаты. Война кончится совсем скоро, как мне кажется. Мир устал от серьезности, от того, что заставляет раньше времени стариться молодых. Нам всем не помешает немного здорового смеха и музыки, немного счастья и немного обычного беззаботного веселья. Так ступайте и найдите его!
— Простите мне мою надоедливость, — ответила Кристин, — но я хочу оставаться серьезной.
Сэр Фрейзер вздохнул:
— Мир сильно переменился со времен моей молодости. В то время взрослые то и дело твердили нам о серьезности, тогда как нас заботило только веселье.
— Но вы работали и работали много, — сказала Кристин.
— И с большим удовольствием, — ответил сэр Фрейзер, в очередной раз коротко улыбнувшись. — И не говорите мне, что я старомоден. Я мужчина, а потому предпочитаю мир, в котором мужчины работают, а женщины наслаждаются плодами их труда.
— Вы ужасно старомодны, — сурово сказала Кристин.
— Знаю, — согласился сэр Фрейзер. — И это большой недостаток для человека, который с начала века пытается возглавить научную мысль. Но боюсь, что я серьезен в данном вопросе. Вам не понравилось то, что я сказал, но я никогда не умел умалчивать, о чем думаю, как бы неприятно это ни было. Мой совет, мисс Станфилд, — забудьте все необычное, что с вами произошло, и найдите себе достойного молодого человека, чтобы создать с ним семью и завести детей.
— И все же вы выполните свое обещание подумать о другом решении? — взмолилась Кристин.
— Я сдержу слово, — ответил сэр Фрейзер, — но не думаю, что изменю свое мнение.
Удаляясь от дома по раскаленной пыльной улочке, Кристин испытывала чувство разочарования и одиночества. Она так много ждала от беседы с сэром Фрейзером, а он разрушил почти до основания ее веру в будущее. Чтобы еще раз убедиться, она взглянула на свои руки. Вполне обычные руки, красивой формы, привлекательные, они ничем не отличались, как ей показалось, от тысяч других женских рук. Неужели она в самом деле все выдумала? Неужели каждый случай был простым везением? Она знала, что это не так. Не могло быть и речи об исцелении верой, ведь больные ничего о ней не знали, а потому не испытывали к ней того невероятно приподнятого, восторженного отношения, в котором смешиваются надежда и ожидание — чувства, способствующие чудесным исцелениям в Лурде и других местах паломничества. Нет, что-то было в ней самой — она сама чего-то достигла, сама.
Кристин быстро шла, ей казалось, что движение поможет ее тяжелой и отупевшей от разочарования голове принять какое-то решение. Улица закончилась, и она перешла дорогу, направившись в парк. В этот момент ее увидела Элизабет.
Элизабет привезла в Лондон больного, который нуждался в рентгене. Она заметила, как Кристин перешла дорогу перед машиной и свернула в парк. «Интересно, что она здесь делает?» — подумала Элизабет, отметив про себя, как мило выглядит ее племянница в солнечных лучах только что наступившего лета. Кристин сняла шляпу, открыв темные волосы и красиво вылепленную голову. Элизабет хотела остановиться, но потом вспомнила, что может опоздать в больницу, и поехала дальше.
Она подумала, не захочет ли Кристин поработать в Эйвон-Хаусе в качестве медсестры, и тут же отбросила идею как неосуществимую. Девушка еще совсем молода, Лидия не согласится отпускать ее из дому еще какое-то время, да и война закончится к тому моменту, как она пройдет обучение. Все равно Элизабет сомневалась, что Кристин будет по-настоящему счастлива, живя в своем доме безвыездно. Жизнь с Иваном была счастьем только в представлении Лидии.
Гуляя по парку, Кристин думала об отце. Она не сказала сэру Фрейзеру, чья она дочь, и теперь выговаривала себе за то, что намеренно скрыла этот факт. Но причина такой сдержанности была ей слишком хорошо известна. Всю жизнь Кристин тяготило, что она дочь Ивана. Услышав об этом, люди либо начинали, захлебываясь от восторга, сыпать преувеличенными комплиментами, интересуясь — фраза, которую Кристин ненавидела, — гордится ли она этим; а другие — и они оставляли свой след — выдерживали с задумчивым видом небольшую паузу после имени Ивана, а затем отпускали замечание, полное скрытого смысла: «Твой отец очень известен, так кажется?»
Кристин стало любопытно, что сказал бы Иван, если бы мог услышать рассказ, который она только что поведала сэру Фрейзеру. Ей почему-то казалось, что он принял бы его вполне естественно. И был бы единственным в семье, кто так поступил, но все же ей не хотелось ему ничего говорить.
Ребенком она побаивалась отца. Он был такой молниеносный, такой яркий словно комета пересекала ее маленький горизонт, поэтому, стоило ему приблизиться, она тотчас стремилась прильнуть к матери в поисках защиты. Но со временем ей начало льстить внимание, которым он пользовался, ей нравилось, когда другие девочки отзывались о нем с благоговением, а их родители старались достать билеты на его выступления.
Затем, незадолго до несчастного случая с Лидией, она услышала разговор, объяснивший ей многие из взглядов и непонятных замечаний, которые тревожили ее в прошлом. Иван решил угостить дочь завтраком в известном лондонском ресторане. Кристин отправилась в туалетную комнату вымыть руки и причесаться, и, пока она там была, вошли две модно одетые женщины.
— Ты видела только что Ивана Разумовского? — спросила одна из них. — Разве он не хорош?
— Не в моем вкусе, — ответила вторая. — Кстати, кто этот ребенок с ним? Неужели он переключился на младенцев?
— Это его дочь, — последовал ответ. — Я видела ее на концерте прошлым летом, когда была с Гуэн, а ты знаешь, она всегда в курсе личной жизни знаменитостей.
Женщины рассмеялись.
— Дочь, — было произнесено задумчиво, — одна из многих, надо полагать. Но это хоть плод законной любви?
Снова послышался взрыв глуповатого смеха. Кристин потихоньку выбралась из умывальной, чувствуя, что мир вокруг нее пошатнулся. Она была достаточно взрослой, чтобы понять, что они имели в виду. Кроме того, она была достаточно взрослой, чтобы соединить вместе многое из того, что слышала раньше — обрывки разговоров, — и теперь все стало на место, создав полную картину.
Так вот, значит, каков ее отец. Для всех детей настает момент, когда они с ужасом сознают, что их родители могут ошибаться. И почти для всех детей является смертельным ударом, если они узнают, что их родители аморальны.
Кристин не была исключением. Она всегда считала, что Иван отличается от других людей, но отличается тем, что он талантливее, умнее, замечательнее всех прочих отцов. Теперь она с преувеличением, свойственным юности, увидела, что он действительно отличается, но в худшую сторону.
Она вспоминала случаи, когда взрослые резко обрывали разговор, если замечали ее рядом. Она вспоминала выражение боли на лице Лидии — боли душевной, не физической, — когда визиты Ивана в собственный дом становились все реже и короче, а когда домочадцы все-таки видели его, он был чем-то занят и ему было не до них.
А еще она вспоминала, как однажды ехала в автобусе со своей гувернанткой по Пикадилли и увидела Ивана, выходившего из отеля «Ритц». Он выглядел элегантным, жизнерадостным и улыбался. Несколько прохожих обернулись, чтобы рассмотреть его, и Кристин пронзила острая радость — «это мой отец!» Она была горда. Затем Ивана догнала женщина. Она взяла его под руку и, как показалось Кристин, извинилась, возможно за то, что заставила его ждать. Он улыбнулся ей, и они пошли рука об руку по Пиккадилли, потом скрылись из виду.
Кристин удивилась, кто бы это мог быть. Когда Иван пришел домой в тот вечер, она весело сообщила ему:
— Я видела тебя сегодня, папочка. Ты хорошо позавтракал в «Ритце»?
Иван помолчал немного, глаза его сузились, как бывало, когда он сердился.
— Где ты была? — резко спросил он.
— Я проезжала мимо на автобусе, — ответила Кристин. — Хотела выпрыгнуть, но автобус ехал слишком быстро. Потом, ты был не один, а с какой-то знакомой.
Она беззаботно щебетала, не понимая, что досаждает Ивану, внезапно он встал с кресла, прошелся по комнате и зажег сигарету.
— Лично я не знаю, — сказал он Лидии, — бывает ли что-нибудь скучнее болтовни глупых маленьких девчонок, когда они достигают возраста Кристин.
Он вышел из комнаты, даже не взглянув на дочь, которая пылала от унижения. Даже тогда она не поняла, по-детски думая, что Иван рассердился на то, что она хотела выпрыгнуть из автобуса.
Ласковые слова Лидии: «Не обращай внимания, дорогая, наверное, твой отец сегодня очень много работал», — ничуть не уменьшили ее боль.
Только позже, когда она случайно подслушала разговор в туалетной комнате, перед ней открылось многое из того, что она не понимала. А как же Лидия? Она обращала внимание? Кристин подумала о матери, и сердце ее сжалось от боли. Мама никогда не должна узнать, решила она про себя.
Это знание более чем что-нибудь другое примирило Кристин с поездкой в Америку к двоюродной бабушке. Когда Лидия впервые заикнулась об отъезде, ее первым побуждением было сказать «нет». Но в течение всего долгого года, пока Лидия лежала прикованная к постели после несчастного случая, у Кристин где-то в глубине затаился страх, что теперь, когда мать стала беспомощным инвалидом, Иван бросит ее. Нет ничего более болезненного, чем домыслы детского ума, когда ребенок боится каких-то поступков взрослых и еще совсем мал, чтобы понять их. Кристин терзалась неподдельным страхом, что Лидия, обреченная на неподвижность, узнает все истории, которые, как полагала дочь, происходили с отцом. Многие ее подозрения были совершенно несправедливы. Иван был в отчаянии от болезни Лидии. Более того, прошло довольно много времени после возвращения жены в Фэрхерст и отъезда Кристин в Америку, прежде чем он завел роман, который хоть что-то для него значил. В его жизни всегда было много восхищенных и очарованных им женщин, большинство из которых значили для Ивана не более чем мухи на стене, но Кристин, суровый критик, подозревала их всех.
В Америке Кристин забыла многие свои беды. Но при этом то, о чем она узнала в Англии, отравило ее любовь к отцу, и она вернулась домой, настороженно относясь ко всему, что имело отношение к Ивану, внимательно следя за ним глазами критика, готового отметить малейший просчет, любое темное пятнышко из тех, которые скрывались под внешним обаянием.
Да, Иван мог бы лучше, чем Лидия, лучше, чем кто-либо еще, понять исцеляющую силу, которая была в его дочери. Его русская кровь, как предполагала Кристин, помогла бы ему порадоваться, что в ней есть что-то необычное, интригующее, орновательное. Тем не менее она решила ничего ему не говорить. Приняв такое решение, она осознала, что, по сути дела, так и не простила отца за грехи, которые обнаружила в нем много лет назад.
Кому же в таком случае она могла открыться? Казалось, на это нет ответа, и Кристин, вышагивая по парку в полном одиночестве среди людей, обнаружила, что повторяет снова и снова:
— Все зря, напрасная, бессмысленная трата.
Глава 8
Первые десять дней после возвращения домой Филип проводил в безделье. Он довольствовался только тем, что ел и спал, и не нуждался ни в каких развлечениях — лишь бы быть рядом с матерью.
— Наверное, стоит пригласить молодых людей, чтобы ты поиграл с ними в теннис, — раз или два предложила Лидия.
Но Филип отвечал одно и то же:
— Не беспокойся, я предпочитаю твое общество.
И хотя сердце Лидии наполнялось гордостью от такого выбора, она понимала, что он вызван отчасти физическим недомоганием. Его рука, сильно поврежденная осколком снаряда, заживала медленно, но врач, который осмотрел Филипа, сказал Лидии, что у ее сына «военная усталость», как он назвал бы это состояние за неимением лучшего термина.
— Он испытывал напряжение очень долгое время, — сказал врач. — И если не участвовал в действиях, то был готов к ним, ожидал их. Все это одинаково плохо сказывается как на молодых, так и на пожилых, хотя большинство из нас склонно забывать об этом и предполагать, будто молодежь способна вынести что угодно. Не ограничивайте его в еде, и пусть он спит хоть сутки напролет. И что самое важное — дайте ему забыть, что он должен показывать пример.
Доктор был старым другом, Лидия постаралась как можно лучше следовать его наставлениям. Погода стояла превосходная, и Лидия часто наблюдала, как Филип плавает в бассейне, облицованном голубым кафелем, в дальнем конце сада, или сидела в тени, пока он лежал рядом с ней на траве. Иногда они разговаривали, иногда молчали, Филип частенько дремал, а Лидия не сводила с него глаз, думая, каким молодым и ранимым он выглядит во сне.
Возможно, Кристин была права, обвиняя Лидию в том, что та любит сына больше, чем дочь. Да и в самом деле, как можно было не любить Филипа? Он был таким милым, абсолютно простодушным, чистосердечным и прямым в любом своем проявлении. Иногда даже верилось с трудом, что это сын Ивана. Казалось, в нем нет ничего от отца. Но Лидия узнавала в сыне многие собственные черты: во-первых, затрудненность, с какой он выражал свои чувства, прямой подход к любой проблеме, возникавшей перед ним, кроме того — его открытый нрав. Невозможно было поверить, что Филип способен на скрытность. Иногда Лидия как бы глядела на собственное отражение в зеркале.
Кристин была совсем другая. Лидия обнаружила, что постоянно беспокоится о дочери. Вновь и вновь она повторяла себе, что должна быть терпеливой, что должна завоевать дружбу Кристин, добившись вначале ее доверия. Но это оказалось трудно. Кристин была как та кошка, которая гуляет сама по себе, — никогда не известно, о чем она думает или куда направляется. Только что ее видели здесь, а в следующую минуту она исчезает без объяснений или извинений. Вернувшись домой, она сразу утвердила свою независимость. Через несколько дней после приезда она появилась в комнате Лидии, прекрасно одетая, в весьма привлекательной шляпке, держа в руках сумку с перчатками.
— Ты куда-нибудь уходишь? — удивилась Лидия.
— Да, мамочка. Съезжу в Лондон, мне нужно кое-что. Наверное, она увидела по лицу Лидии, что сделала неверный шаг, поэтому сразу добавила с каким-то вызовом:
— Ты ведь не станешь возражать?
Лидии хотелось сказать, что она вправе ожидать, по крайней мере, чтобы у нее спросили разрешения, но почувствовала, как строго и старомодно прозвучат эти слова. Поэтому вместо того сбивчиво произнесла:
— Нет, дорогая, конечно нет. Ты вернешься к чаю?
— Не уверена, — ответила Кристин. — Лучше начинай ждать меня, когда увидишь.
Она поцеловала мать и ушла, оставив Лидию с чувством тревоги и разочарования. Будь это Филип, он совсем по-иному повел бы разговор, даже если бы все равно уехал в Лондон.
Лидии хотелось спросить у кого-нибудь совета, как ей обращаться с Кристин, — мудро ли она поступает, позволяя девушке семнадцати с половиной лет делать все, что та хочет. Но ей не к кому было обратиться, а когда она робко заговорила на эту тему с Иваном, он сказал:
— Пусть ребенок, живет как знает. В конце концов, она сама может о себе позаботиться, в Америке девушки пользуются большой свободой.
Поэтому Лидия не возражала против постоянных отлучек дочери, хотя они ее удивляли, да и сама Кристин тоже заставляла ее задуматься. Лидия попыталась узнать мнение Филипа о сестре.
— Кристин хорошенькая, не правда ли? — заметила Лидия.
— Да, наверное. Лично я никогда не восторгался брюнетками.
— Как вы ладите вдвоем? — задала свой следующий вопрос Лидия. — Вы так давно не виделись, что, должно быть, странно сейчас снова возобновлять отношения.
— Кристин в порядке, — ответил Филип. — Она милая девчушка, хотя никогда не знаешь, что у нее на уме.
В этом была правда, которую Лидия не могла не признать. Она сама тоже с трудом понимала Кристин. Девочка, казалось, занята только своими мыслями, но пока Лидия не владела ключом к их разгадке, ей оставалось только беспомощно стоять в стороне, интуитивно сознавая, что дочь несчастна, а она сама бессильна помочь ей.
Радость Лидии, вызванная возвращением Филипа, была омрачена не только беспокойством по поводу Кристин, но и странным поведением Ивана. Он явно страдал от ревности, приводившей его в одно из самых дурных расположений духа — настроение, когда он критиковал дом и прислугу, когда казался беспокойным и неудовлетворенным, когда даже музыка не служила ему утешением и он чувствовал, будто его разрывает на куски.
Когда Иван пребывал в таком настроении, он всякий раз больно ранил Лидию. Он мог обидеть ее каким-то словом и критикой того уюта, что она создала для него. Обычно такие настроения объяснялись чем-то случавшимся вне семейного круга. Сейчас, когда причина была внутри, когда, как знала Лидия, собственный сын был раздражителем, она испытывала и страх, и унижение. Нет другого выхода, решила она, как держать Ивана и Филипа подальше друг от друга, а это она могла сделать, только разорвав собственное сердце на две половины.
Одно утешение, что ни Филип, ни Кристин, казалось, не расстраивались из-за отца. Каждый раз, когда Лидия дрожала и трепетала, если Иван начинал хмуриться или в его голосе слышались первые грозовые нотки, они относились к этому спокойно.
— У папы, наверное, сейчас неприятности, — философски заметил Филип однажды утром, когда Иван пронесся по дому как смерч, накричал на слуг, ворчливым тоном поговорил с Лидией и хлопнул всеми дверьми, попавшимися ему на пути.
Лидия, готовая расплакаться, ответила:
— Мне очень жаль, дорогой.
Но Филип, дотянувшись до ее руки большой ласковой ладонью, сказал:
— Меня это не беспокоит. Он всегда такой. Кроме того, надо полагать, он чувствует все острее, чем мы, простые смертные.
Объяснение Филипа успокоило Лидию, она сказала себе: хорошо хотя бы, что мальчик не догадывается, кто причина отцовских импульсивных всплесков.
Кристин, напротив, знала причину, но Лидия, не говоря ни слова, верила, что дочь не ранит Филипа, открыв ему правду.
Последние несколько дней Иван почти не бывал дома. Две ночи он провел в Лондоне, а на третью вернулся так поздно, что все домочадцы уже спали, не надеясь дождаться его. Утром он рано зашел в комнату Лидии. Зная его хорошо, она поняла, что он хочет сообщить нечто необычное и испытывает при этом неловкость.
Он пожелал ей доброго утра и поцеловал более горячо, чем обычно, затем принялся беспокойно вышагивать по спальне, напевая про себя мелодию, перебирая безделушки на камине и критически рассматривая свое отражение в высоком зеркале в позолоченной раме на туалетном столике. Лидия ждала немного опасливо, гадая, что за этим последует. Наконец Иван высказал, что у него было на уме:
— Я хочу завтра привести одного человека, чтобы он пожил здесь немного. Ладно?
Тщательная небрежность вопроса делала его очень важным.
— Кто это? — спросила Лидия.
— Девушка, которую я хочу взять в ученицы, — объявил Иван.
Лидия вряд ли удивилась бы больше, раздайся в ее комнате взрыв бомбы.
— Ученица! — воскликнула она. — Но мне казалось, ты часто повторял, что никогда, ни при каких обстоятельствах… — Она внезапно остановилась. Увидела лицо Ивана и поняла. В первую секунду ей захотелось закричать: «Только не здесь, ты не можешь привести ее в дом!» Никогда за всю их совместную жизнь Иван не знакомил ее ни с одним своим увлечением. Ее охватила паника, но, сделав огромное усилие, она взяла себя в руки. — Расскажи мне об этой девушке.
— Она датчанка, — ответил Иван. — Мне кажется, она тебе понравится.
С новым усилием Лидия спросила:
— Как ее зовут?
— Тайра Йёргенсен. Она беженка, между прочим. Приехала в Англию полгода назад, ее родители до сих пор в Дании. Она исключительно одаренная пианистка и хочет изучать композицию. Я намерен сделать для нее все, что в моих силах, и было бы неплохо, если бы она пожила здесь.
Нота непреклонности в голосе Ивана сказала Лидии, что он поступит так, как хочет. В какой-то момент она подумала, она возразит ему, скажет, что это невозможно. Если не с ней, так хоть с Кристин нужно было считаться.
А затем что-то более мудрое, чем собственные чувства, велело ей спокойно отнестись к его решению.
— С радостью познакомлюсь с твоей ученицей, — сказала она.
— Я привезу ее завтра днем.
А потом быстро, словно боясь, что Лидия передумает, Иван ушел. Но прежде Лидия заметила, как блеснули его глаза и он улыбнулся. Он снова был влюблен. Она слишком хорошо знала признаки.
Теперь она поняла инцидент, который произошел накануне вечером; сам по себе он был незначителен, но мог бы подсказать ей, откуда ветер дует. Она направлялась в свою спальню, когда с удивлением услышала, что из студии Ивана доносятся звуки музыки. Она даже не знала, что он дома. Обычно, когда он возвращался, первым делом разыскивал ее. Она немного засомневалась, не зная, стоит ли вторгаться к нему, а потом из-за того, что почувствовала себя одинокой и немного обиженной, проехала по коридору к студии и тихо отворила дверь. Комната была погружена в темноту, если не считать мягкого розового света возле рояля.
Иван играл бурную мелодию, которая терзала слух. Лидия неслышно оказалась в комнате, притворив за собою дверь, ждала и слушала, пытаясь понять, что он хочет сказать своей музыкой. Она догадалась, что звучала одна из его собственных композиций, даже более того — это была часть его самого. Внезапно он уронил руки на клавиши, взяв несколько громких нестройных аккордов.
— Ничего не получается! Это все не то! — злобно воскликнул он. — Что со мной случилось? Неужели даже моя музыка покинула меня?
У Лидии сжалось сердце, когда она попыталась понять, что могло вызвать такой взрыв. За последние дни их было несколько. Сейчас она поняла. Когда Иван влюблялся, он все время тянулся к звездам и каждый раз разочаровывался, что не может ухватить ни одну. Любовь вдохновляла его, заставляла искать невозможные высоты, достичь которые было не в его силах. Он мог бороться и пытаться победить, подстегиваемый диким душевным голодом, но, утолив свою физическую жажду, он всякий раз возвращался к Лидии.
Ей слишком часто приходилось переживать подобное, чтобы сразу не распознать симптомы. Но впервые были затронуты не только ее чувства, но и чувства детей, и она яростно пыталась защитить их. Целый день ее неотступно преследовали ужасы, порожденные собственным воображением. А что, если женщина, которую Иван приведет в дом, окажется беспутной, невоспитанной? Что, если она заявит им всем, что они вмешиваются в их с Иваном любовь? Лидия была напугана, очень напугана, она даже пожалела в тот момент о том, что выжила после несчастного случая и не умерла, раз теперь не может бороться с другими женщинами на равных.
Лидия подумала о прошлом, ибо воспоминания об Иване нахлынули волной. Она вспомнила, как однажды ночью на юге Франции его привлек лунный свет, вытянув из кровати к окну, и, пока он стоял любуясь почти неподвижным серебряным морем, она присоединилась к нему. На ней была только ночная сорочка из мягкого прозрачного шифона. Когда луна полностью осветила ее лицо, она разбудила в нем не страсть, а любовь почти на грани боготворения. Она помнила, как он не мигая смотрел на нее, словно пытался поглотить ее красоту, а затем опустился перед ней на колени и поцеловал ей подъем ступни.
Перед ней возникли и другие картины, запечатлевшие минуты ослепительно сверкающего счастья. Она вспомнила, как Иван нес ее на руках из моря в тень тихих скал Корнуоллского побережья. Она помнила его раскрасневшегося и взволнованного, когда вечером они слушали музыку, превосходно исполняемую в Вене. Ту ночь она провела с одним из величайших любовников Австрии, потому что с Иваном она познала союз души и тела, который невозможно описать словами.
— Почему у тебя такой печальный вид, мама?
Голос Филипа вернул ее в настоящее, и она улыбнулась сыну, растянувшемуся во весь рост у ее ног.
— Неужели? Я вспоминала прошлое.
— И поэтому загрустила?
— Не совсем. Я вспоминала счастливые времена.
— А хорошо иметь воспоминания? — спросил Филип.
— Говорят, это компенсация старости, — сухо ответила Лидия.
— Но ты ведь не старая, — возмутился Филип.
— Иногда мне кажется, что я уже отпраздновала свое столетие, — призналась Лидия.
— Наверное, это чувство возникает в тебе из-за папы, — сказал Филип. — И отчего только он вовсю старается быть молодым?
— Вовсе нет, — с упреком произнесла Лидия, моментально встав на защиту Ивана.
— Так оно и есть, — настаивал на своем Филип. — Он все время пытается показать, как он молод. В другой раз я бы и не заметил, если бы он так не старался.
Лидия вздрогнула.
— По-моему, ты жесток, — немного погодя произнесла она.
— Прости, мама, если это тебя расстроило. Я не ропщу, мне просто жаль папу — вот и все. В конце концов, он все еще очень здоров и бодр, но мы с ним не ровесники, и я не понимаю, почему он стремится каждый раз показать мне, что он более проворен и энергичен, чем я.
— Наверное, стоит пригласить молодых людей, чтобы ты поиграл с ними в теннис, — раз или два предложила Лидия.
Но Филип отвечал одно и то же:
— Не беспокойся, я предпочитаю твое общество.
И хотя сердце Лидии наполнялось гордостью от такого выбора, она понимала, что он вызван отчасти физическим недомоганием. Его рука, сильно поврежденная осколком снаряда, заживала медленно, но врач, который осмотрел Филипа, сказал Лидии, что у ее сына «военная усталость», как он назвал бы это состояние за неимением лучшего термина.
— Он испытывал напряжение очень долгое время, — сказал врач. — И если не участвовал в действиях, то был готов к ним, ожидал их. Все это одинаково плохо сказывается как на молодых, так и на пожилых, хотя большинство из нас склонно забывать об этом и предполагать, будто молодежь способна вынести что угодно. Не ограничивайте его в еде, и пусть он спит хоть сутки напролет. И что самое важное — дайте ему забыть, что он должен показывать пример.
Доктор был старым другом, Лидия постаралась как можно лучше следовать его наставлениям. Погода стояла превосходная, и Лидия часто наблюдала, как Филип плавает в бассейне, облицованном голубым кафелем, в дальнем конце сада, или сидела в тени, пока он лежал рядом с ней на траве. Иногда они разговаривали, иногда молчали, Филип частенько дремал, а Лидия не сводила с него глаз, думая, каким молодым и ранимым он выглядит во сне.
Возможно, Кристин была права, обвиняя Лидию в том, что та любит сына больше, чем дочь. Да и в самом деле, как можно было не любить Филипа? Он был таким милым, абсолютно простодушным, чистосердечным и прямым в любом своем проявлении. Иногда даже верилось с трудом, что это сын Ивана. Казалось, в нем нет ничего от отца. Но Лидия узнавала в сыне многие собственные черты: во-первых, затрудненность, с какой он выражал свои чувства, прямой подход к любой проблеме, возникавшей перед ним, кроме того — его открытый нрав. Невозможно было поверить, что Филип способен на скрытность. Иногда Лидия как бы глядела на собственное отражение в зеркале.
Кристин была совсем другая. Лидия обнаружила, что постоянно беспокоится о дочери. Вновь и вновь она повторяла себе, что должна быть терпеливой, что должна завоевать дружбу Кристин, добившись вначале ее доверия. Но это оказалось трудно. Кристин была как та кошка, которая гуляет сама по себе, — никогда не известно, о чем она думает или куда направляется. Только что ее видели здесь, а в следующую минуту она исчезает без объяснений или извинений. Вернувшись домой, она сразу утвердила свою независимость. Через несколько дней после приезда она появилась в комнате Лидии, прекрасно одетая, в весьма привлекательной шляпке, держа в руках сумку с перчатками.
— Ты куда-нибудь уходишь? — удивилась Лидия.
— Да, мамочка. Съезжу в Лондон, мне нужно кое-что. Наверное, она увидела по лицу Лидии, что сделала неверный шаг, поэтому сразу добавила с каким-то вызовом:
— Ты ведь не станешь возражать?
Лидии хотелось сказать, что она вправе ожидать, по крайней мере, чтобы у нее спросили разрешения, но почувствовала, как строго и старомодно прозвучат эти слова. Поэтому вместо того сбивчиво произнесла:
— Нет, дорогая, конечно нет. Ты вернешься к чаю?
— Не уверена, — ответила Кристин. — Лучше начинай ждать меня, когда увидишь.
Она поцеловала мать и ушла, оставив Лидию с чувством тревоги и разочарования. Будь это Филип, он совсем по-иному повел бы разговор, даже если бы все равно уехал в Лондон.
Лидии хотелось спросить у кого-нибудь совета, как ей обращаться с Кристин, — мудро ли она поступает, позволяя девушке семнадцати с половиной лет делать все, что та хочет. Но ей не к кому было обратиться, а когда она робко заговорила на эту тему с Иваном, он сказал:
— Пусть ребенок, живет как знает. В конце концов, она сама может о себе позаботиться, в Америке девушки пользуются большой свободой.
Поэтому Лидия не возражала против постоянных отлучек дочери, хотя они ее удивляли, да и сама Кристин тоже заставляла ее задуматься. Лидия попыталась узнать мнение Филипа о сестре.
— Кристин хорошенькая, не правда ли? — заметила Лидия.
— Да, наверное. Лично я никогда не восторгался брюнетками.
— Как вы ладите вдвоем? — задала свой следующий вопрос Лидия. — Вы так давно не виделись, что, должно быть, странно сейчас снова возобновлять отношения.
— Кристин в порядке, — ответил Филип. — Она милая девчушка, хотя никогда не знаешь, что у нее на уме.
В этом была правда, которую Лидия не могла не признать. Она сама тоже с трудом понимала Кристин. Девочка, казалось, занята только своими мыслями, но пока Лидия не владела ключом к их разгадке, ей оставалось только беспомощно стоять в стороне, интуитивно сознавая, что дочь несчастна, а она сама бессильна помочь ей.
Радость Лидии, вызванная возвращением Филипа, была омрачена не только беспокойством по поводу Кристин, но и странным поведением Ивана. Он явно страдал от ревности, приводившей его в одно из самых дурных расположений духа — настроение, когда он критиковал дом и прислугу, когда казался беспокойным и неудовлетворенным, когда даже музыка не служила ему утешением и он чувствовал, будто его разрывает на куски.
Когда Иван пребывал в таком настроении, он всякий раз больно ранил Лидию. Он мог обидеть ее каким-то словом и критикой того уюта, что она создала для него. Обычно такие настроения объяснялись чем-то случавшимся вне семейного круга. Сейчас, когда причина была внутри, когда, как знала Лидия, собственный сын был раздражителем, она испытывала и страх, и унижение. Нет другого выхода, решила она, как держать Ивана и Филипа подальше друг от друга, а это она могла сделать, только разорвав собственное сердце на две половины.
Одно утешение, что ни Филип, ни Кристин, казалось, не расстраивались из-за отца. Каждый раз, когда Лидия дрожала и трепетала, если Иван начинал хмуриться или в его голосе слышались первые грозовые нотки, они относились к этому спокойно.
— У папы, наверное, сейчас неприятности, — философски заметил Филип однажды утром, когда Иван пронесся по дому как смерч, накричал на слуг, ворчливым тоном поговорил с Лидией и хлопнул всеми дверьми, попавшимися ему на пути.
Лидия, готовая расплакаться, ответила:
— Мне очень жаль, дорогой.
Но Филип, дотянувшись до ее руки большой ласковой ладонью, сказал:
— Меня это не беспокоит. Он всегда такой. Кроме того, надо полагать, он чувствует все острее, чем мы, простые смертные.
Объяснение Филипа успокоило Лидию, она сказала себе: хорошо хотя бы, что мальчик не догадывается, кто причина отцовских импульсивных всплесков.
Кристин, напротив, знала причину, но Лидия, не говоря ни слова, верила, что дочь не ранит Филипа, открыв ему правду.
Последние несколько дней Иван почти не бывал дома. Две ночи он провел в Лондоне, а на третью вернулся так поздно, что все домочадцы уже спали, не надеясь дождаться его. Утром он рано зашел в комнату Лидии. Зная его хорошо, она поняла, что он хочет сообщить нечто необычное и испытывает при этом неловкость.
Он пожелал ей доброго утра и поцеловал более горячо, чем обычно, затем принялся беспокойно вышагивать по спальне, напевая про себя мелодию, перебирая безделушки на камине и критически рассматривая свое отражение в высоком зеркале в позолоченной раме на туалетном столике. Лидия ждала немного опасливо, гадая, что за этим последует. Наконец Иван высказал, что у него было на уме:
— Я хочу завтра привести одного человека, чтобы он пожил здесь немного. Ладно?
Тщательная небрежность вопроса делала его очень важным.
— Кто это? — спросила Лидия.
— Девушка, которую я хочу взять в ученицы, — объявил Иван.
Лидия вряд ли удивилась бы больше, раздайся в ее комнате взрыв бомбы.
— Ученица! — воскликнула она. — Но мне казалось, ты часто повторял, что никогда, ни при каких обстоятельствах… — Она внезапно остановилась. Увидела лицо Ивана и поняла. В первую секунду ей захотелось закричать: «Только не здесь, ты не можешь привести ее в дом!» Никогда за всю их совместную жизнь Иван не знакомил ее ни с одним своим увлечением. Ее охватила паника, но, сделав огромное усилие, она взяла себя в руки. — Расскажи мне об этой девушке.
— Она датчанка, — ответил Иван. — Мне кажется, она тебе понравится.
С новым усилием Лидия спросила:
— Как ее зовут?
— Тайра Йёргенсен. Она беженка, между прочим. Приехала в Англию полгода назад, ее родители до сих пор в Дании. Она исключительно одаренная пианистка и хочет изучать композицию. Я намерен сделать для нее все, что в моих силах, и было бы неплохо, если бы она пожила здесь.
Нота непреклонности в голосе Ивана сказала Лидии, что он поступит так, как хочет. В какой-то момент она подумала, она возразит ему, скажет, что это невозможно. Если не с ней, так хоть с Кристин нужно было считаться.
А затем что-то более мудрое, чем собственные чувства, велело ей спокойно отнестись к его решению.
— С радостью познакомлюсь с твоей ученицей, — сказала она.
— Я привезу ее завтра днем.
А потом быстро, словно боясь, что Лидия передумает, Иван ушел. Но прежде Лидия заметила, как блеснули его глаза и он улыбнулся. Он снова был влюблен. Она слишком хорошо знала признаки.
Теперь она поняла инцидент, который произошел накануне вечером; сам по себе он был незначителен, но мог бы подсказать ей, откуда ветер дует. Она направлялась в свою спальню, когда с удивлением услышала, что из студии Ивана доносятся звуки музыки. Она даже не знала, что он дома. Обычно, когда он возвращался, первым делом разыскивал ее. Она немного засомневалась, не зная, стоит ли вторгаться к нему, а потом из-за того, что почувствовала себя одинокой и немного обиженной, проехала по коридору к студии и тихо отворила дверь. Комната была погружена в темноту, если не считать мягкого розового света возле рояля.
Иван играл бурную мелодию, которая терзала слух. Лидия неслышно оказалась в комнате, притворив за собою дверь, ждала и слушала, пытаясь понять, что он хочет сказать своей музыкой. Она догадалась, что звучала одна из его собственных композиций, даже более того — это была часть его самого. Внезапно он уронил руки на клавиши, взяв несколько громких нестройных аккордов.
— Ничего не получается! Это все не то! — злобно воскликнул он. — Что со мной случилось? Неужели даже моя музыка покинула меня?
У Лидии сжалось сердце, когда она попыталась понять, что могло вызвать такой взрыв. За последние дни их было несколько. Сейчас она поняла. Когда Иван влюблялся, он все время тянулся к звездам и каждый раз разочаровывался, что не может ухватить ни одну. Любовь вдохновляла его, заставляла искать невозможные высоты, достичь которые было не в его силах. Он мог бороться и пытаться победить, подстегиваемый диким душевным голодом, но, утолив свою физическую жажду, он всякий раз возвращался к Лидии.
Ей слишком часто приходилось переживать подобное, чтобы сразу не распознать симптомы. Но впервые были затронуты не только ее чувства, но и чувства детей, и она яростно пыталась защитить их. Целый день ее неотступно преследовали ужасы, порожденные собственным воображением. А что, если женщина, которую Иван приведет в дом, окажется беспутной, невоспитанной? Что, если она заявит им всем, что они вмешиваются в их с Иваном любовь? Лидия была напугана, очень напугана, она даже пожалела в тот момент о том, что выжила после несчастного случая и не умерла, раз теперь не может бороться с другими женщинами на равных.
Лидия подумала о прошлом, ибо воспоминания об Иване нахлынули волной. Она вспомнила, как однажды ночью на юге Франции его привлек лунный свет, вытянув из кровати к окну, и, пока он стоял любуясь почти неподвижным серебряным морем, она присоединилась к нему. На ней была только ночная сорочка из мягкого прозрачного шифона. Когда луна полностью осветила ее лицо, она разбудила в нем не страсть, а любовь почти на грани боготворения. Она помнила, как он не мигая смотрел на нее, словно пытался поглотить ее красоту, а затем опустился перед ней на колени и поцеловал ей подъем ступни.
Перед ней возникли и другие картины, запечатлевшие минуты ослепительно сверкающего счастья. Она вспомнила, как Иван нес ее на руках из моря в тень тихих скал Корнуоллского побережья. Она помнила его раскрасневшегося и взволнованного, когда вечером они слушали музыку, превосходно исполняемую в Вене. Ту ночь она провела с одним из величайших любовников Австрии, потому что с Иваном она познала союз души и тела, который невозможно описать словами.
— Почему у тебя такой печальный вид, мама?
Голос Филипа вернул ее в настоящее, и она улыбнулась сыну, растянувшемуся во весь рост у ее ног.
— Неужели? Я вспоминала прошлое.
— И поэтому загрустила?
— Не совсем. Я вспоминала счастливые времена.
— А хорошо иметь воспоминания? — спросил Филип.
— Говорят, это компенсация старости, — сухо ответила Лидия.
— Но ты ведь не старая, — возмутился Филип.
— Иногда мне кажется, что я уже отпраздновала свое столетие, — призналась Лидия.
— Наверное, это чувство возникает в тебе из-за папы, — сказал Филип. — И отчего только он вовсю старается быть молодым?
— Вовсе нет, — с упреком произнесла Лидия, моментально встав на защиту Ивана.
— Так оно и есть, — настаивал на своем Филип. — Он все время пытается показать, как он молод. В другой раз я бы и не заметил, если бы он так не старался.
Лидия вздрогнула.
— По-моему, ты жесток, — немного погодя произнесла она.
— Прости, мама, если это тебя расстроило. Я не ропщу, мне просто жаль папу — вот и все. В конце концов, он все еще очень здоров и бодр, но мы с ним не ровесники, и я не понимаю, почему он стремится каждый раз показать мне, что он более проворен и энергичен, чем я.