Страница:
Мне даже польстило, что моя репутация так быстро выросла, но у бабушки сложилось очень мрачное мнение обо всем, и я еще раз была вынуждена выразить сожаление, что теперь меня каким-то образом связывают с выздоровлением внучки Сары. Больше я об этой женщине не вспоминала, пока не настал вечер.
В жару мы обычно выходили через распахнутые двери на лужайку перед домом, иногда танцевали, иногда вдруг решали окунуться перед сном в большом бассейне. В тот вечер был как раз такой случай. Мальчишки предложили поплавать при луне, мы все согласились, кинувшись врассыпную по комнатам, чтобы сбросить вечерние платья и надеть купальники. По неписаному закону до бассейна нужно было бежать наперегонки, и первому доставались лавры победителя. Обычно я действовала довольно проворно, и если не прибегала первой, то, во всяком случае, далеко не последней. Но в тот вечер я сломала ноготь, расстегивая ремешок босоножки, и к тому времени, когда я подправила его ножницами, все оказались далеко впереди меня. Я слышала, как они смеялись и кричали в бассейне, когда вышла из дома. Поэтому можно было не торопиться, и я медленно побрела в сумерках, натягивая купальную шапочку. Когда я ступила с лужайки на тропинку между деревьями, которая вела к бассейну, до меня донесся шепот: «Мисси Кристин!»
Вздрогнув, я повернулась в испуге и замерла.
«Кто это?»
Из кустов вышла женщина — негритянка со смутно знакомым лицом, хотя я могла и перепутать ее с кем-то другим — многие негры кажутся мне похожими.
«Мисси Кристин, вылечите моего сына».
Говоря это, она потянула за руку маленького мальчика трех или четырех лет. Он вылупил на меня глаза из-за юбки матери, и я увидела, что он напуган.
Я решительно покачала головой:
«Простите, но моя бабушка уже вам говорила, что не желает, чтобы я этим занималась».
Женщина издала испуганный крик:
«О, пожалуйста, мисси, пожалуйста!»
Внезапно она кинулась на колени передо мной. Я начала побаиваться.
«Вы должны уйти, — сказала я, — вам нельзя здесь оставаться, иначе попадете в беду».
Тогда она схватила мою руку и начала душераздирающе рыдать, как только умеют это делать негры. Я жутко испугалась, как бы не услышали мои друзья, и увлекла ее с тропинки к маленькому летнему домику.
«Идите сюда, — сказала я. — Я посмотрю вашего мальчика, но сделать что-нибудь не в силах. Вы понимаете? Не в силах!»
«Пожалуйста, мисси, пожалуйста».
Женщина дрожала от волнения, и я со страхом и тревогой дошла до летнего домика со своими спутниками.
«Послушайте, — сказала я, — вы, видимо, не понимаете, но то, что вчера произошло, это чистая случайность. Я не могу ничего сделать ни для детей, ни для взрослых. Вы должны пойти к врачу, он вам поможет».
Женщина внимательно посмотрела на меня, как бы убеждаясь, что я говорю серьезно, а затем терпеливо, словно ребенку, сказала:
«Мисси Кристин, это вы не понимаете. У вас исцеляющая рука. Пожалуйста, полечите моего ребенка».
Я поняла, что никакие уговоры не заставят ее уйти, и быстро решила, что самое лучшее — взглянуть на ребенка, дотронуться до него, и тогда, если ничего не случится, она поймет свою ошибку. Так было лучше всего.
«Ну хорошо, я взгляну на него».
Она подтолкнула малыша, и я увидела, что он не только хромал, но одна ножка у него тоньше другой. Я взяла его за ручку, и, как только дотронулась до ребенка, произошло то же самое, что случилось накануне. Я увидела его совсем по-другому, разглядела тельце и то место, которое являлось причиной беды. На мальчике была только коротенькая рубашонка из хлопка. Я подняла ее и положила руку на его бедро. Начала растирать и мгновенно почувствовала, как от меня переходят к нему странные волны. Мальчик стоял очень тихо, пока я растирала его бедро и ногу. Он не хныкал, не разговаривал. Его мать внимательно следила за мной, ее глаза казались огромными в лунном свете. Не знаю, сколько я массировала ножку мальчика — возможно, прошло всего пять или десять минут, — потом я поняла, что достаточно, и остановилась.
«Теперь вам лучше уйти», — сказала я. И хотела добавить: утром вы увидите, что все это ерунда, но почему-то не смогла. Я знала, что это не ерунда, я знала, что ребенок поправится.
Женщине не пришлось говорить дважды. Она подхватила мальчика на руки и растворилась в тени деревьев. Меня удивило, почему она ушла не попрощавшись, но потом я поняла — уши у нее были более чуткими, чем у меня, и она услышала, как возвращаются с купания мои двоюродные братья и сестры. Я пошла им навстречу.
«Что с тобой приключилось, Кристин?» — закричали они.
«Просто мне расхотелось купаться, — ответила я. — Наверное, я устала».
Они приняли мои объяснения без комментариев, и мы все вместе возвратились домой.
Я думала, что больше не услышу об этом случае, и, конечно, рассчитывала, что не будет никаких очевидных результатов. В течение трех дней мальчику стало лучше, кровообращение в ноге восстановилось, утолщение на бедре рассосалось, и хромота стала гораздо менее заметна. Бабушке тотчас сообщили о том, что произошло. Она вызвала меня к себе и заставила признаться. На этот раз она рассердилась не на шутку.
«Ты же обещала мне, Кристин», — сказала она.
«Да, я знаю», — прозвучал мой несмелый ответ. Я очень любила бабушку, и мне казалось, что, нарушив свое обещание, я тем самым злоупотребила ее гостеприимством.
Через два дня мы все уехали в Нью-Йорк. Вообще-то мы должны были поехать через месяц или даже позже, но мои кузины, которые любили веселые развлечения, пришли в восторг от изменения планов, хотя только я знала, почему это было сделано.
Мы чудесно провели время, и мне кажется, я совсем не вспоминала о неграх и их болезнях. Но когда мы вернулись домой, все началось снова. Если я забыла обо всем, то негры не забыли. Они смотрели на меня как на какое-то существо, специально посланное, чтобы помогать им. Когда бабушка не позволяла им приближаться ко мне, они затаивались в ожидании во всех укромных уголках. Я не могла ступить за пределы дома без того, чтобы не наткнуться на какую-нибудь негритянку, умоляющую помочь либо ей самой, либо ее ребенку.
Долгое время я держала слово, но потом, когда почувствовала, что больше не в силах выносить их настойчивые мольбы, отправилась к бабушке и попросила освободить меня от взятого обещания.
«Я должна помочь им, должна», — сказала я.
Она удивленно посмотрела на меня:
«Ты и вправду полагаешь, что можешь помочь?»
«Я знаю, что могу».
Вид у нее был ошеломленный.
«Но, Кристин, это просто совпадение. Дети, до которых ты дотрагивалась, все равно бы выздоровели. Надеюсь, ты это понимаешь?»
Я покачала головой:
«Не думаю».
Тогда она всполошилась, полагая наверное, что я повредилась в уме. Она написала Кауану Вандерфельту, своему давнишнему другу, с просьбой приехать и пожить у нас немного. Перед тем как ему приехать, она объяснила, зачем пригласила его.
«Он не только один из самых блестящих людей в Америке, — сказала она, — но и один из самых разумных. Он многое успел сделать за свою жизнь — врач, ученый, автор многих книг по психологии, а еще в нем чрезвычайно много здравого смысла. Ты обещаешь мне, Кристин, рассказать ему все как есть и ответить на любые его вопросы?»
«Ну конечно», — ответила я.
Если быть честной, то мне льстило, что такая величина, как Кауан Вандерфельт специально приглашен, чтобы поговорить со мной. В конце концов, мне было всего шестнадцать, и, наверное, не каждый день прибегают к помощи человека, известного во всей Америке, из-за того, что у какой-то девчонки появились фантазии. Именно так и думала бабушка — что у меня появились «фантазии». Я даже представляла, как она говорит со свойственной ей рассудительностью: «Естественно, у всех девушек в ее возрасте появляются фантазии. Кристин скоро вырастет из этого».
Вот так я и познакомилась с мистером Вандерфельтом, — улыбнулась Кристин. — Он просто прелесть! Мне кажется, я полюбила его с первой минуты, как увидела. Он не подшучивал надо мной, не говорил свысока, не делал ни малейшей попытки принизить меня. Он просто хотел разобраться. Мне это понравилось, и я рассказала ему все.
На следующий день после его приезда мы отправились проведать маленького мальчика с больной ногой. С того вечера в летнем домике прошло почти три месяца, и сейчас не было никаких сомнений, что ребенок полностью выздоровел. Он ходил точно так же, как все дети его возраста, и я даже с трудом вспомнила, какую ногу лечила. Мистер Вандерфельт и я пошли навестить ребенка вдвоем. Он сказал бабушке, что не хотел бы, чтобы она шла с нами, наверное полагая, будто она может смутить меня.
Не успели мы появиться в поселке, где жила эта женщина, как к нам подбежали несколько негров, умоляя помочь им. Спустя какое-то время, поняв, что я не стану ничего делать, они отошли в сторону, хмуро поглядывая на меня и в то же время с интересом следя за тем, как мы идем к дому того мальчика. Я почти ничего не говорила, весь разговор вел мистер Вандерфельт. Пошутив с детьми и заставив мать рассказать, как болел мальчик, он повернулся ко мне:
«Тебе не кажется, что мальчик и так поправился бы?»
К тому времени мне все это порядком надоело.
«Ну конечно, — сказала я. — Не понимаю, отчего вдруг подняли столько шума».
Он с любопытством взглянул на меня, но прежде, чем сумел что-то сказать, заговорила мать ребенка — не стану даже пытаться воспроизвести ее диалект:
«Если бы только мисси Кристин взглянула на мою невестку. Она так давно болеет, с тех самых пор, как родился ее мертвый ребенок. Ничего не говорит, просто лежит и смотрит в потолок. Она умирает, но если бы мисси Кристин поглядела на нее, то ей стало бы лучше».
Я хотела было отказаться, как делала не раз за последние месяцы, но мистер Вандерфельт не позволил.
«Почему бы тебе не взглянуть на нее?» — спросил он.
«Вы же знаете, что скажет бабушка Иоанна», — ответила я.
«Я возьму ответственность на себя».
Я посмотрела на него и совершенно точно поняла, что он намерен раз и навсегда доказать, какая я самозванка. В голове у меня прозвучал голос бабушки:
«Естественно, у всех молодых девушек есть фантазии. Кристин как раз в этом возрасте».
Мне кажется, я возненавидела их всех в тот момент: негров, поставивших меня в дурацкое положение, и больше всего мистера Вандерфельта, который стоял и смотрел на меня добрыми глазами, но у него за плечами, как я знала, были долгие годы изучения психологии. Я хотела отказаться, но из гордости не сделала этого, а повернулась к женщине и сказала:
«Хорошо, я посмотрю вашу невестку».
Она с готовностью стала показывать дорогу. Идти пришлось недалеко, а когда остальные негры увидели, куда мы направились, пронесся возбужденный шепот, и они взволнованно последовали за нами. Мы подошли к домику — если можно так его назвать. Это было маленькое, очень грязное жилище, и запах в нем стоял отвратительный. С каждой минутой я все больше сожалела, что пришла, а когда увидела, женщину, которая лежала на кровати, застеленной, как мне показалось, лохмотьями, то чуть не убежала.
Это была молодая женщина, но ужасно истощенная, и она лежала, как нам и сказали, обратив лицо к потолку, уставившись в никуда немигающим взором. Мне кажется, мистер Вандерфельт почувствовал, что я нервничаю. Он положил руку мне на плечо и тихо произнес:
«Если хочешь уйти домой, Кристин, так и скажи».
По-моему, я поняла, о чем он думал, но в тот момент скорее предпочла бы умереть, чем отказаться помочь этой женщине. Я склонилась над ней, взяла ее руки, безжизненно лежащие по бокам, и, как только дотронулась до них, ко мне начало приходить понимание того, что именно с ней не так. Ее родственница говорила без умолку, рассказывая нам о горячих припарках к животу больной, где, как все были убеждены, заключался источник боли, и подробно описывала всевозможные отвратительные лекарства, которыми пичкали больную.
Стоило мне взять руку женщины, я сразу поняла, что все дело в ее голове. Я положила руки на ее лоб и почувствовала легкое отвращение, дотронувшись до густых курчавых волос. А затем опять появилось странное покалывание в пальцах. Несколько минут я работала над ее лбом, но моя рука инстинктивно тянулась к затылку женщины. Мне было очень неудобно, так как приходилось склоняться над кроватью, но я все равно продолжала работать, забыв о мистере Вандерфельте, не сводившем с меня глаз, и о неграх, столпившихся в дверях. Я продолжала массировать ее затылок, а затем снова лоб, пока не заболели руки.
Остановилась я от полного изнеможения. Почувствовала, что меня постигла неудача, и попятилась с глубоким чувством разочарования. Внезапно женщина попыталась сесть и заговорила:
«Джем! Джем!» — Она выкрикивала имя мужа, и при первом же звуке послышался глубокий вздох от дверей, где стояли негры. Они упали на колени и закричали: «Славься, славься, аллилуйя!» Это был один из самых необыкновенных моментов, — мне кажется, никто не мог оставаться равнодушным. Я схватила руку мистера Вандерфельта, не знаю, говорила ли я что-нибудь при этом. Помню лишь, я смотрела ему в лицо, с радостью замечая, что он поверил в меня.
Кристин перевела дыхание. Она так быстро говорила, что почти задохнулась.
— Он поверил в меня, — повторила она.
— Я не удивлен, — тихо сказал сэр Фрейзер.
Глава 7
В жару мы обычно выходили через распахнутые двери на лужайку перед домом, иногда танцевали, иногда вдруг решали окунуться перед сном в большом бассейне. В тот вечер был как раз такой случай. Мальчишки предложили поплавать при луне, мы все согласились, кинувшись врассыпную по комнатам, чтобы сбросить вечерние платья и надеть купальники. По неписаному закону до бассейна нужно было бежать наперегонки, и первому доставались лавры победителя. Обычно я действовала довольно проворно, и если не прибегала первой, то, во всяком случае, далеко не последней. Но в тот вечер я сломала ноготь, расстегивая ремешок босоножки, и к тому времени, когда я подправила его ножницами, все оказались далеко впереди меня. Я слышала, как они смеялись и кричали в бассейне, когда вышла из дома. Поэтому можно было не торопиться, и я медленно побрела в сумерках, натягивая купальную шапочку. Когда я ступила с лужайки на тропинку между деревьями, которая вела к бассейну, до меня донесся шепот: «Мисси Кристин!»
Вздрогнув, я повернулась в испуге и замерла.
«Кто это?»
Из кустов вышла женщина — негритянка со смутно знакомым лицом, хотя я могла и перепутать ее с кем-то другим — многие негры кажутся мне похожими.
«Мисси Кристин, вылечите моего сына».
Говоря это, она потянула за руку маленького мальчика трех или четырех лет. Он вылупил на меня глаза из-за юбки матери, и я увидела, что он напуган.
Я решительно покачала головой:
«Простите, но моя бабушка уже вам говорила, что не желает, чтобы я этим занималась».
Женщина издала испуганный крик:
«О, пожалуйста, мисси, пожалуйста!»
Внезапно она кинулась на колени передо мной. Я начала побаиваться.
«Вы должны уйти, — сказала я, — вам нельзя здесь оставаться, иначе попадете в беду».
Тогда она схватила мою руку и начала душераздирающе рыдать, как только умеют это делать негры. Я жутко испугалась, как бы не услышали мои друзья, и увлекла ее с тропинки к маленькому летнему домику.
«Идите сюда, — сказала я. — Я посмотрю вашего мальчика, но сделать что-нибудь не в силах. Вы понимаете? Не в силах!»
«Пожалуйста, мисси, пожалуйста».
Женщина дрожала от волнения, и я со страхом и тревогой дошла до летнего домика со своими спутниками.
«Послушайте, — сказала я, — вы, видимо, не понимаете, но то, что вчера произошло, это чистая случайность. Я не могу ничего сделать ни для детей, ни для взрослых. Вы должны пойти к врачу, он вам поможет».
Женщина внимательно посмотрела на меня, как бы убеждаясь, что я говорю серьезно, а затем терпеливо, словно ребенку, сказала:
«Мисси Кристин, это вы не понимаете. У вас исцеляющая рука. Пожалуйста, полечите моего ребенка».
Я поняла, что никакие уговоры не заставят ее уйти, и быстро решила, что самое лучшее — взглянуть на ребенка, дотронуться до него, и тогда, если ничего не случится, она поймет свою ошибку. Так было лучше всего.
«Ну хорошо, я взгляну на него».
Она подтолкнула малыша, и я увидела, что он не только хромал, но одна ножка у него тоньше другой. Я взяла его за ручку, и, как только дотронулась до ребенка, произошло то же самое, что случилось накануне. Я увидела его совсем по-другому, разглядела тельце и то место, которое являлось причиной беды. На мальчике была только коротенькая рубашонка из хлопка. Я подняла ее и положила руку на его бедро. Начала растирать и мгновенно почувствовала, как от меня переходят к нему странные волны. Мальчик стоял очень тихо, пока я растирала его бедро и ногу. Он не хныкал, не разговаривал. Его мать внимательно следила за мной, ее глаза казались огромными в лунном свете. Не знаю, сколько я массировала ножку мальчика — возможно, прошло всего пять или десять минут, — потом я поняла, что достаточно, и остановилась.
«Теперь вам лучше уйти», — сказала я. И хотела добавить: утром вы увидите, что все это ерунда, но почему-то не смогла. Я знала, что это не ерунда, я знала, что ребенок поправится.
Женщине не пришлось говорить дважды. Она подхватила мальчика на руки и растворилась в тени деревьев. Меня удивило, почему она ушла не попрощавшись, но потом я поняла — уши у нее были более чуткими, чем у меня, и она услышала, как возвращаются с купания мои двоюродные братья и сестры. Я пошла им навстречу.
«Что с тобой приключилось, Кристин?» — закричали они.
«Просто мне расхотелось купаться, — ответила я. — Наверное, я устала».
Они приняли мои объяснения без комментариев, и мы все вместе возвратились домой.
Я думала, что больше не услышу об этом случае, и, конечно, рассчитывала, что не будет никаких очевидных результатов. В течение трех дней мальчику стало лучше, кровообращение в ноге восстановилось, утолщение на бедре рассосалось, и хромота стала гораздо менее заметна. Бабушке тотчас сообщили о том, что произошло. Она вызвала меня к себе и заставила признаться. На этот раз она рассердилась не на шутку.
«Ты же обещала мне, Кристин», — сказала она.
«Да, я знаю», — прозвучал мой несмелый ответ. Я очень любила бабушку, и мне казалось, что, нарушив свое обещание, я тем самым злоупотребила ее гостеприимством.
Через два дня мы все уехали в Нью-Йорк. Вообще-то мы должны были поехать через месяц или даже позже, но мои кузины, которые любили веселые развлечения, пришли в восторг от изменения планов, хотя только я знала, почему это было сделано.
Мы чудесно провели время, и мне кажется, я совсем не вспоминала о неграх и их болезнях. Но когда мы вернулись домой, все началось снова. Если я забыла обо всем, то негры не забыли. Они смотрели на меня как на какое-то существо, специально посланное, чтобы помогать им. Когда бабушка не позволяла им приближаться ко мне, они затаивались в ожидании во всех укромных уголках. Я не могла ступить за пределы дома без того, чтобы не наткнуться на какую-нибудь негритянку, умоляющую помочь либо ей самой, либо ее ребенку.
Долгое время я держала слово, но потом, когда почувствовала, что больше не в силах выносить их настойчивые мольбы, отправилась к бабушке и попросила освободить меня от взятого обещания.
«Я должна помочь им, должна», — сказала я.
Она удивленно посмотрела на меня:
«Ты и вправду полагаешь, что можешь помочь?»
«Я знаю, что могу».
Вид у нее был ошеломленный.
«Но, Кристин, это просто совпадение. Дети, до которых ты дотрагивалась, все равно бы выздоровели. Надеюсь, ты это понимаешь?»
Я покачала головой:
«Не думаю».
Тогда она всполошилась, полагая наверное, что я повредилась в уме. Она написала Кауану Вандерфельту, своему давнишнему другу, с просьбой приехать и пожить у нас немного. Перед тем как ему приехать, она объяснила, зачем пригласила его.
«Он не только один из самых блестящих людей в Америке, — сказала она, — но и один из самых разумных. Он многое успел сделать за свою жизнь — врач, ученый, автор многих книг по психологии, а еще в нем чрезвычайно много здравого смысла. Ты обещаешь мне, Кристин, рассказать ему все как есть и ответить на любые его вопросы?»
«Ну конечно», — ответила я.
Если быть честной, то мне льстило, что такая величина, как Кауан Вандерфельт специально приглашен, чтобы поговорить со мной. В конце концов, мне было всего шестнадцать, и, наверное, не каждый день прибегают к помощи человека, известного во всей Америке, из-за того, что у какой-то девчонки появились фантазии. Именно так и думала бабушка — что у меня появились «фантазии». Я даже представляла, как она говорит со свойственной ей рассудительностью: «Естественно, у всех девушек в ее возрасте появляются фантазии. Кристин скоро вырастет из этого».
Вот так я и познакомилась с мистером Вандерфельтом, — улыбнулась Кристин. — Он просто прелесть! Мне кажется, я полюбила его с первой минуты, как увидела. Он не подшучивал надо мной, не говорил свысока, не делал ни малейшей попытки принизить меня. Он просто хотел разобраться. Мне это понравилось, и я рассказала ему все.
На следующий день после его приезда мы отправились проведать маленького мальчика с больной ногой. С того вечера в летнем домике прошло почти три месяца, и сейчас не было никаких сомнений, что ребенок полностью выздоровел. Он ходил точно так же, как все дети его возраста, и я даже с трудом вспомнила, какую ногу лечила. Мистер Вандерфельт и я пошли навестить ребенка вдвоем. Он сказал бабушке, что не хотел бы, чтобы она шла с нами, наверное полагая, будто она может смутить меня.
Не успели мы появиться в поселке, где жила эта женщина, как к нам подбежали несколько негров, умоляя помочь им. Спустя какое-то время, поняв, что я не стану ничего делать, они отошли в сторону, хмуро поглядывая на меня и в то же время с интересом следя за тем, как мы идем к дому того мальчика. Я почти ничего не говорила, весь разговор вел мистер Вандерфельт. Пошутив с детьми и заставив мать рассказать, как болел мальчик, он повернулся ко мне:
«Тебе не кажется, что мальчик и так поправился бы?»
К тому времени мне все это порядком надоело.
«Ну конечно, — сказала я. — Не понимаю, отчего вдруг подняли столько шума».
Он с любопытством взглянул на меня, но прежде, чем сумел что-то сказать, заговорила мать ребенка — не стану даже пытаться воспроизвести ее диалект:
«Если бы только мисси Кристин взглянула на мою невестку. Она так давно болеет, с тех самых пор, как родился ее мертвый ребенок. Ничего не говорит, просто лежит и смотрит в потолок. Она умирает, но если бы мисси Кристин поглядела на нее, то ей стало бы лучше».
Я хотела было отказаться, как делала не раз за последние месяцы, но мистер Вандерфельт не позволил.
«Почему бы тебе не взглянуть на нее?» — спросил он.
«Вы же знаете, что скажет бабушка Иоанна», — ответила я.
«Я возьму ответственность на себя».
Я посмотрела на него и совершенно точно поняла, что он намерен раз и навсегда доказать, какая я самозванка. В голове у меня прозвучал голос бабушки:
«Естественно, у всех молодых девушек есть фантазии. Кристин как раз в этом возрасте».
Мне кажется, я возненавидела их всех в тот момент: негров, поставивших меня в дурацкое положение, и больше всего мистера Вандерфельта, который стоял и смотрел на меня добрыми глазами, но у него за плечами, как я знала, были долгие годы изучения психологии. Я хотела отказаться, но из гордости не сделала этого, а повернулась к женщине и сказала:
«Хорошо, я посмотрю вашу невестку».
Она с готовностью стала показывать дорогу. Идти пришлось недалеко, а когда остальные негры увидели, куда мы направились, пронесся возбужденный шепот, и они взволнованно последовали за нами. Мы подошли к домику — если можно так его назвать. Это было маленькое, очень грязное жилище, и запах в нем стоял отвратительный. С каждой минутой я все больше сожалела, что пришла, а когда увидела, женщину, которая лежала на кровати, застеленной, как мне показалось, лохмотьями, то чуть не убежала.
Это была молодая женщина, но ужасно истощенная, и она лежала, как нам и сказали, обратив лицо к потолку, уставившись в никуда немигающим взором. Мне кажется, мистер Вандерфельт почувствовал, что я нервничаю. Он положил руку мне на плечо и тихо произнес:
«Если хочешь уйти домой, Кристин, так и скажи».
По-моему, я поняла, о чем он думал, но в тот момент скорее предпочла бы умереть, чем отказаться помочь этой женщине. Я склонилась над ней, взяла ее руки, безжизненно лежащие по бокам, и, как только дотронулась до них, ко мне начало приходить понимание того, что именно с ней не так. Ее родственница говорила без умолку, рассказывая нам о горячих припарках к животу больной, где, как все были убеждены, заключался источник боли, и подробно описывала всевозможные отвратительные лекарства, которыми пичкали больную.
Стоило мне взять руку женщины, я сразу поняла, что все дело в ее голове. Я положила руки на ее лоб и почувствовала легкое отвращение, дотронувшись до густых курчавых волос. А затем опять появилось странное покалывание в пальцах. Несколько минут я работала над ее лбом, но моя рука инстинктивно тянулась к затылку женщины. Мне было очень неудобно, так как приходилось склоняться над кроватью, но я все равно продолжала работать, забыв о мистере Вандерфельте, не сводившем с меня глаз, и о неграх, столпившихся в дверях. Я продолжала массировать ее затылок, а затем снова лоб, пока не заболели руки.
Остановилась я от полного изнеможения. Почувствовала, что меня постигла неудача, и попятилась с глубоким чувством разочарования. Внезапно женщина попыталась сесть и заговорила:
«Джем! Джем!» — Она выкрикивала имя мужа, и при первом же звуке послышался глубокий вздох от дверей, где стояли негры. Они упали на колени и закричали: «Славься, славься, аллилуйя!» Это был один из самых необыкновенных моментов, — мне кажется, никто не мог оставаться равнодушным. Я схватила руку мистера Вандерфельта, не знаю, говорила ли я что-нибудь при этом. Помню лишь, я смотрела ему в лицо, с радостью замечая, что он поверил в меня.
Кристин перевела дыхание. Она так быстро говорила, что почти задохнулась.
— Он поверил в меня, — повторила она.
— Я не удивлен, — тихо сказал сэр Фрейзер.
Глава 7
Довольная интересом, который она разглядела на лице сэра Фрейзера, и вниманием, проявленным с его стороны, Кристин продолжала свой рассказ, поджав под себя ноги для большего удобства.
— Мистер Вандерфельт, — сказала она, — осмотрел женщину после того, как она заговорила, а затем, когда она начала пить молоко — ее первая еда за несколько дней, — мы пошли домой. По дороге мы почти не обмолвились ни словом. Я была ужасно взволнована, но стеснялась выразить свои чувства или спросить мнение мистера Вандерфельта.
Как только мы пришли домой, он отозвал бабушку в сторону и долго с ней о чем-то беседовал. Я не присутствовала при разговоре и, естественно, даже не пыталась подслушивать, что там говорилось. Но час спустя, проходя по коридору после игры в теннис, я услышала сквозь приоткрытую дверь гостиной, как бабушка Иоанна говорит усталым голосом, каким обычно люди повторяют то, что им приходилось произносить уже не раз:
«Если бы она была религиозна, я могла бы это понять».
«Вот потому-то этот случай так интересен», — прозвучал ответ мистера Вандерфельта.
Больше я ничего не слышала, но его слова заставили меня как следует задуматься, и, возможно, впервые я очень серьезно начала интересоваться, почему именно мне досталась эта сила. Я прекрасно поняла, что имела в виду бабушка, и мне вполне было ясно ее удивление и даже раздражение. Если бы я верила, что моя сила шла от потусторонних сил, ангелов или святых, которые мною управляли, то все объяснилось бы просто. Но то, что я, Кристин Станфилд, совершенно обычная девушка, вдруг без всякой причины и предупреждения начала лечить болезни, было по меньшей мере поразительно. Почему это случилось? — задавала я себе вопрос. В то время я не могла придумать никакого объяснения.
— А теперь можете? — спросил сэр Фрейзер. Кристин помолчала, затем ответила:
— Не совсем объяснение, но мне кажется, должна быть какая-то причина… но можно я прежде закончу свой рассказ?
— Конечно. Я не хотел вас прерывать.
— Постараюсь покороче, — пообещала Кристин и продолжила: — Происшествие, как можете себе представить, дико взволновало всех негров поместья. Меня то и дело поджидал один или двое, но, следуя совету мистера Вандерфельта, бабушка больше не отсылала их сразу прочь, как делала раньше. Вместо этого она беседовала с ними и уговаривала обратиться к врачу.
Лишь еще в двух случаях я помогала им, но только в присутствии мистера Вандерфельта, и оба раза добивалась успеха. Он тщательно вел записи этих случаев, вы найдете их здесь среди многих других.
Кристин открыла большую белую сумку и вынула пачку плотно напечатанных листков.
— Не буду вдаваться в подробности, — сказала она. — Мистер Вандерфельт хотел, чтобы вы сами ознакомились с записями, и я оставлю вам их почитать на досуге, а сейчас доскажу, что случилось потом. Бабушка и мистер Вандерфельт боялись одного, что обо всем прослышит пресса — вы знаете, какова она в Америке. История и сама по себе вызвала бы интерес, но шум поднялся бы гораздо больше из-за моего родства с очень известной личностью.
— Вашей бабушкой, — прокомментировал сэр Фрейзер. Кристин имела в виду отца, но промолчала. Она не стала исправлять сэра Фрейзера и продолжила:
— Все это диктовало необходимость соблюдать секретность, но мистер Вандерфельт стремился подвергнуть меня дальнейшей проверке. Поэтому он отвел меня в детскую больницу, которую патронировал в Нью-Йорке.
— В больницу? — удивился сэр Фрейзер.
— Все было устроено очень хитро, — пояснила Кристин. — Мистер Вандерфельт прекрасно знал старшую медсестру — по-моему, она даже приходилась ему кузиной. Он рассказал ей правду, уверенный, что может рассчитывать на ее помощь.
Вот так мне позволили помочь в десятке случаев. Когда я должна была увидеть больного, старшая сестра переводила его в отдельную палату, и кроме меня и ее там был еще мистер Вандерфельт. Остальным сестрам, кажется, сказали, что я студентка и веду записи, а так как мистер Вандерфельт известная и важная личность, то понятно, что они не проявляли большого интереса к тем, кто его сопровождал.
— Вам удалось добиться успеха? — поинтересовался сэр Фрейзер.
— Во всех случаях, — ответила Кристин, — за исключением тех, где требовалось хирургическое вмешательство. В случае со злокачественной опухолью я сумела вылечить ребенка после двух сеансов. Очень сильный нарыв совершенно исчез за одну ночь. Я оказалась бессильной там, где была смещена кость, и в другом случае, когда нужно было ампутировать ногу, я ничего не могла поделать, правда общее состояние ребенка заметно улучшилось. Вы все это найдете в записях.
— А что вы чувствовали, когда вас постигала неудача? — спросил сэр Фрейзер.
— Я чувствовала, что затрачиваю усилия не впустую, но этого недостаточно. Это было… как бы объяснить?.. как будто толкаешь в гору что-то очень тяжелое и понимаешь, что ты хоть и можешь немного продвинуть этот груз, твоих сил все равно не хватит, чтобы достичь вершины.
Сэр Фрейзер улыбнулся, словно ему понравилось это сравнение.
— Хорошо! — одобрил он. — Продолжайте.
— Вот, пожалуй, и все, — сказала Кристин. — Как вы понимаете, дело продвигалось медленно. Между случаями проходило около месяца, к тому же, мне кажется, что, несмотря на свой крайний интерес, мистер Вандерфельт старался как можно реже вызывать меня в больницу, потому что каждый мой визит очень расстраивал бабушку. Моя деятельность приводила ее в неподдельный ужас, ей казалось, что в этом было что-то нездоровое и ненормальное. Кроме того, она ужасно боялась, что я попаду в газетные заголовки, поэтому мне никак не хотелось расстраивать ее.
Потом, естественно, я очень много времени проводила в школе, поэтому честно могу сказать, что в течение года я только тогда серьезно задумывалась над проблемой, когда мистер Вандерфельт представлял мне новый случай.
К тому же оказалось, что, когда я погружена в другие дела, мне очень трудно вспомнить, какие точно ощущения я испытывала, дотрагиваясь до людей и пытаясь их лечить. Пока я лечила, я понимала, что происходит и что именно я делаю, но после было очень сложно ясно вспомнить всю картину. Но я не утверждаю, что впадала в транс или что-то в этом роде.
— Все это безмерно интересно, — сказал сэр Фрейзер, — я буду очень рад просмотреть записи Кауана.
— Он был уверен, что вы заинтересуетесь. Он много мне рассказывал о ваших исследованиях, а когда вышла ваша последняя книга, он подарил мне экземпляр. Я прочитала очень внимательно.
— И что вы там поняли? — спросил сэр Фрейзер.
— Я узнала очень многое о человечестве, о чем раньше не подозревала, — ответила Кристин, — но не нашла объяснения про себя.
— Так вы хотите, чтобы теперь я написал книгу о вас? — спросил сэр Фрейзер, весело сверкнув глазами.
— Я не хочу, чтобы вы писали книгу обо мне, — ответила Кристин. — Я хочу, чтобы вы помогли мне.
— Помог?
— Я хочу, чтобы вы посоветовали, что мне делать с этим… как бы назвать его?.. даром.
Сэр Фрейзер вновь взял письмо, лежавшее перед ним.
— И Кауан тоже просит меня дать вам совет. Вы с ним обсуждали свою проблему?
— Да, я спросила его, что мне делать с собой, когда я вернусь в Англию. Он посоветовал обратиться к вам и до тех пор, пока я с вами не поговорю, никому ничего не рассказывать.
— Значит, вся ответственность на мне, — заключил сэр Фрейзер. — Что ж, прежде, чем я вынесу какое-то решение, расскажите мне еще немного о себе.
— Мне семнадцать с половиной лет, — ответила Кристин. — Мои родители весьма состоятельные люди, и я могла бы не работать, но не хочу бездельничать. Моя мама инвалид, но это не означает, что ей нужно постоянно мое присутствие в доме, хотя так она и думает. Она очень счастлива с моим отцом, и мне кажется, что им вполне достаточно друг друга. Я, конечно, буду рада жить у них в доме, но мне нужно какое-то занятие.
— Поэтому вам кажется, — сказал сэр Фрейзер, — что ваш дар, как вы называете, может стать частью вашей профессии?
— Да, я думала об этом, — призналась Кристин.
Сэр Фрейзер помедлил немного, затем чуть отодвинулся от стола, скрестил ноги и сказал:
— Буду с вами откровенен, мисс Станфилд. Меня чрезвычайно заинтересовало все, что вы рассказали, я верю каждому вашему слову и знаю, что мой старый друг Кауан Вандерфельт, помимо того что обладает одним из самых блестящих умов этого века, добросовестный и дотошный ученый. Если он подтверждает достоверность случаев в этих записях, которые вы мне передали, значит, каждое слово в них правда. Я озадачен, я заинтригован, я бы сам хотел заняться дальнейшим исследованием, но, если вы спросите меня, можно ли сделать из этого профессию, я должен честно и прямо ответить — нет. Не только не существует возможности честной и приличной профессии, но даже если хоть одно слово просочится на суд публики, то вы станете объектом нападок не только со стороны бульварных писак, но и каждого шарлатана, маньяка или религиозного фанатика, какие только существуют в этой стране. За последнее время произошли два или три случая, явившиеся для нас примером общественного разбирательства и интереса к тому, что называется «сверхъестественным». Поведение публики, подогретой зловещими и часто ложными утверждениями прессы, было, по мнению здравомыслящего человека, фанатичным и отвратительным. Вы очень молоды, вы выросли, не зная тревог и забот, в приличной семье. Скажу совершенно откровенно — вам не вынести подобного.
— Но в таком случае мои… результаты оказываются напрасной тратой сил, — возразила Кристин.
— Да, я знаю. Но вы должны поверить моему слову — слову человека, прожившего на этом свете очень долго, — когда я уверяю вас, что ваши способности не только будут подвергнуты сомнению, но даже правда о них будет искажена и изменена, вы сами, к моему глубокому сожалению, перестанете понимать, как все было. Жаль, что приходится вас разочаровывать, — добавил сэр Фрейзер, увидев, как Кристин упала духом, — мне самому хотелось бы сказать что-нибудь другое. Но вам не хуже меня известно, что медицинская профессия не будет вашим хлебом, в противном случае люди были бы беззащитны от посягательства на них любого шарлатана и лицемера, заявившего, что, когда он лечит людей, им правит Святой Дух.
— Но почему, почему в таком случае это должно было со мной случиться, — сказала Кристин, — если этому нет применения и я должна бросить лечить людей? Зачем нужно было меня создавать именно такой?
Сэр Фрейзер улыбнулся:
— Это затрагивает целую вереницу вопросов. Во-первых, вы предполагаете, что вас специально избрали как носительницу этих сил. Кто избрал или что избрало? Огромное число людей скажет вам, что гораздо более вероятно — это просто уродливая причуда природы, вроде яйца с двумя желтками или теленка с пятью ногами. Возможно, вы накопили без всякого вмешательства какого-то высшего разума дополнительную жизненную энергию, которую, благодаря каким-то химическим процессам внутри вас, вы можете передавать другим людям, точно так, как другой имеет несчастье стать переносчиком болезней.
— И все же, мне кажется, это будет напрасной потерей, если я не стану использовать свой дар, — печально пробормотала Кристин.
— Вот здесь, пожалуй, я соглашусь с вами, — ответил сэр Фрейзер. — И все же другая школа мысли говорит нам, что ничто не пропадает зря, что художник, стоящий слишком близко к картине, видит очень мало и что узор нашей жизни проявляется только после того, как мы давно уже умерли.
— Мистер Вандерфельт был так уверен, что вы сможете мне помочь, — почти по-детски упорствовала Кристин.
Сэр Фрейзер ласково ей улыбнулся:
— Сказать вам, что я на самом деле думаю?
— Да, пожалуйста.
— Я думаю, что наш дорогой Кауан нашел в вас чрезвычайно интересный феномен, — сказал он. — Но когда дело дошло до практических советов, он тут же поспешил, как говорят в Америке, свалить ответственность на другого. Наступила короткая пауза, затем сэр Фрейзер добавил:
— Мистер Вандерфельт, — сказала она, — осмотрел женщину после того, как она заговорила, а затем, когда она начала пить молоко — ее первая еда за несколько дней, — мы пошли домой. По дороге мы почти не обмолвились ни словом. Я была ужасно взволнована, но стеснялась выразить свои чувства или спросить мнение мистера Вандерфельта.
Как только мы пришли домой, он отозвал бабушку в сторону и долго с ней о чем-то беседовал. Я не присутствовала при разговоре и, естественно, даже не пыталась подслушивать, что там говорилось. Но час спустя, проходя по коридору после игры в теннис, я услышала сквозь приоткрытую дверь гостиной, как бабушка Иоанна говорит усталым голосом, каким обычно люди повторяют то, что им приходилось произносить уже не раз:
«Если бы она была религиозна, я могла бы это понять».
«Вот потому-то этот случай так интересен», — прозвучал ответ мистера Вандерфельта.
Больше я ничего не слышала, но его слова заставили меня как следует задуматься, и, возможно, впервые я очень серьезно начала интересоваться, почему именно мне досталась эта сила. Я прекрасно поняла, что имела в виду бабушка, и мне вполне было ясно ее удивление и даже раздражение. Если бы я верила, что моя сила шла от потусторонних сил, ангелов или святых, которые мною управляли, то все объяснилось бы просто. Но то, что я, Кристин Станфилд, совершенно обычная девушка, вдруг без всякой причины и предупреждения начала лечить болезни, было по меньшей мере поразительно. Почему это случилось? — задавала я себе вопрос. В то время я не могла придумать никакого объяснения.
— А теперь можете? — спросил сэр Фрейзер. Кристин помолчала, затем ответила:
— Не совсем объяснение, но мне кажется, должна быть какая-то причина… но можно я прежде закончу свой рассказ?
— Конечно. Я не хотел вас прерывать.
— Постараюсь покороче, — пообещала Кристин и продолжила: — Происшествие, как можете себе представить, дико взволновало всех негров поместья. Меня то и дело поджидал один или двое, но, следуя совету мистера Вандерфельта, бабушка больше не отсылала их сразу прочь, как делала раньше. Вместо этого она беседовала с ними и уговаривала обратиться к врачу.
Лишь еще в двух случаях я помогала им, но только в присутствии мистера Вандерфельта, и оба раза добивалась успеха. Он тщательно вел записи этих случаев, вы найдете их здесь среди многих других.
Кристин открыла большую белую сумку и вынула пачку плотно напечатанных листков.
— Не буду вдаваться в подробности, — сказала она. — Мистер Вандерфельт хотел, чтобы вы сами ознакомились с записями, и я оставлю вам их почитать на досуге, а сейчас доскажу, что случилось потом. Бабушка и мистер Вандерфельт боялись одного, что обо всем прослышит пресса — вы знаете, какова она в Америке. История и сама по себе вызвала бы интерес, но шум поднялся бы гораздо больше из-за моего родства с очень известной личностью.
— Вашей бабушкой, — прокомментировал сэр Фрейзер. Кристин имела в виду отца, но промолчала. Она не стала исправлять сэра Фрейзера и продолжила:
— Все это диктовало необходимость соблюдать секретность, но мистер Вандерфельт стремился подвергнуть меня дальнейшей проверке. Поэтому он отвел меня в детскую больницу, которую патронировал в Нью-Йорке.
— В больницу? — удивился сэр Фрейзер.
— Все было устроено очень хитро, — пояснила Кристин. — Мистер Вандерфельт прекрасно знал старшую медсестру — по-моему, она даже приходилась ему кузиной. Он рассказал ей правду, уверенный, что может рассчитывать на ее помощь.
Вот так мне позволили помочь в десятке случаев. Когда я должна была увидеть больного, старшая сестра переводила его в отдельную палату, и кроме меня и ее там был еще мистер Вандерфельт. Остальным сестрам, кажется, сказали, что я студентка и веду записи, а так как мистер Вандерфельт известная и важная личность, то понятно, что они не проявляли большого интереса к тем, кто его сопровождал.
— Вам удалось добиться успеха? — поинтересовался сэр Фрейзер.
— Во всех случаях, — ответила Кристин, — за исключением тех, где требовалось хирургическое вмешательство. В случае со злокачественной опухолью я сумела вылечить ребенка после двух сеансов. Очень сильный нарыв совершенно исчез за одну ночь. Я оказалась бессильной там, где была смещена кость, и в другом случае, когда нужно было ампутировать ногу, я ничего не могла поделать, правда общее состояние ребенка заметно улучшилось. Вы все это найдете в записях.
— А что вы чувствовали, когда вас постигала неудача? — спросил сэр Фрейзер.
— Я чувствовала, что затрачиваю усилия не впустую, но этого недостаточно. Это было… как бы объяснить?.. как будто толкаешь в гору что-то очень тяжелое и понимаешь, что ты хоть и можешь немного продвинуть этот груз, твоих сил все равно не хватит, чтобы достичь вершины.
Сэр Фрейзер улыбнулся, словно ему понравилось это сравнение.
— Хорошо! — одобрил он. — Продолжайте.
— Вот, пожалуй, и все, — сказала Кристин. — Как вы понимаете, дело продвигалось медленно. Между случаями проходило около месяца, к тому же, мне кажется, что, несмотря на свой крайний интерес, мистер Вандерфельт старался как можно реже вызывать меня в больницу, потому что каждый мой визит очень расстраивал бабушку. Моя деятельность приводила ее в неподдельный ужас, ей казалось, что в этом было что-то нездоровое и ненормальное. Кроме того, она ужасно боялась, что я попаду в газетные заголовки, поэтому мне никак не хотелось расстраивать ее.
Потом, естественно, я очень много времени проводила в школе, поэтому честно могу сказать, что в течение года я только тогда серьезно задумывалась над проблемой, когда мистер Вандерфельт представлял мне новый случай.
К тому же оказалось, что, когда я погружена в другие дела, мне очень трудно вспомнить, какие точно ощущения я испытывала, дотрагиваясь до людей и пытаясь их лечить. Пока я лечила, я понимала, что происходит и что именно я делаю, но после было очень сложно ясно вспомнить всю картину. Но я не утверждаю, что впадала в транс или что-то в этом роде.
— Все это безмерно интересно, — сказал сэр Фрейзер, — я буду очень рад просмотреть записи Кауана.
— Он был уверен, что вы заинтересуетесь. Он много мне рассказывал о ваших исследованиях, а когда вышла ваша последняя книга, он подарил мне экземпляр. Я прочитала очень внимательно.
— И что вы там поняли? — спросил сэр Фрейзер.
— Я узнала очень многое о человечестве, о чем раньше не подозревала, — ответила Кристин, — но не нашла объяснения про себя.
— Так вы хотите, чтобы теперь я написал книгу о вас? — спросил сэр Фрейзер, весело сверкнув глазами.
— Я не хочу, чтобы вы писали книгу обо мне, — ответила Кристин. — Я хочу, чтобы вы помогли мне.
— Помог?
— Я хочу, чтобы вы посоветовали, что мне делать с этим… как бы назвать его?.. даром.
Сэр Фрейзер вновь взял письмо, лежавшее перед ним.
— И Кауан тоже просит меня дать вам совет. Вы с ним обсуждали свою проблему?
— Да, я спросила его, что мне делать с собой, когда я вернусь в Англию. Он посоветовал обратиться к вам и до тех пор, пока я с вами не поговорю, никому ничего не рассказывать.
— Значит, вся ответственность на мне, — заключил сэр Фрейзер. — Что ж, прежде, чем я вынесу какое-то решение, расскажите мне еще немного о себе.
— Мне семнадцать с половиной лет, — ответила Кристин. — Мои родители весьма состоятельные люди, и я могла бы не работать, но не хочу бездельничать. Моя мама инвалид, но это не означает, что ей нужно постоянно мое присутствие в доме, хотя так она и думает. Она очень счастлива с моим отцом, и мне кажется, что им вполне достаточно друг друга. Я, конечно, буду рада жить у них в доме, но мне нужно какое-то занятие.
— Поэтому вам кажется, — сказал сэр Фрейзер, — что ваш дар, как вы называете, может стать частью вашей профессии?
— Да, я думала об этом, — призналась Кристин.
Сэр Фрейзер помедлил немного, затем чуть отодвинулся от стола, скрестил ноги и сказал:
— Буду с вами откровенен, мисс Станфилд. Меня чрезвычайно заинтересовало все, что вы рассказали, я верю каждому вашему слову и знаю, что мой старый друг Кауан Вандерфельт, помимо того что обладает одним из самых блестящих умов этого века, добросовестный и дотошный ученый. Если он подтверждает достоверность случаев в этих записях, которые вы мне передали, значит, каждое слово в них правда. Я озадачен, я заинтригован, я бы сам хотел заняться дальнейшим исследованием, но, если вы спросите меня, можно ли сделать из этого профессию, я должен честно и прямо ответить — нет. Не только не существует возможности честной и приличной профессии, но даже если хоть одно слово просочится на суд публики, то вы станете объектом нападок не только со стороны бульварных писак, но и каждого шарлатана, маньяка или религиозного фанатика, какие только существуют в этой стране. За последнее время произошли два или три случая, явившиеся для нас примером общественного разбирательства и интереса к тому, что называется «сверхъестественным». Поведение публики, подогретой зловещими и часто ложными утверждениями прессы, было, по мнению здравомыслящего человека, фанатичным и отвратительным. Вы очень молоды, вы выросли, не зная тревог и забот, в приличной семье. Скажу совершенно откровенно — вам не вынести подобного.
— Но в таком случае мои… результаты оказываются напрасной тратой сил, — возразила Кристин.
— Да, я знаю. Но вы должны поверить моему слову — слову человека, прожившего на этом свете очень долго, — когда я уверяю вас, что ваши способности не только будут подвергнуты сомнению, но даже правда о них будет искажена и изменена, вы сами, к моему глубокому сожалению, перестанете понимать, как все было. Жаль, что приходится вас разочаровывать, — добавил сэр Фрейзер, увидев, как Кристин упала духом, — мне самому хотелось бы сказать что-нибудь другое. Но вам не хуже меня известно, что медицинская профессия не будет вашим хлебом, в противном случае люди были бы беззащитны от посягательства на них любого шарлатана и лицемера, заявившего, что, когда он лечит людей, им правит Святой Дух.
— Но почему, почему в таком случае это должно было со мной случиться, — сказала Кристин, — если этому нет применения и я должна бросить лечить людей? Зачем нужно было меня создавать именно такой?
Сэр Фрейзер улыбнулся:
— Это затрагивает целую вереницу вопросов. Во-первых, вы предполагаете, что вас специально избрали как носительницу этих сил. Кто избрал или что избрало? Огромное число людей скажет вам, что гораздо более вероятно — это просто уродливая причуда природы, вроде яйца с двумя желтками или теленка с пятью ногами. Возможно, вы накопили без всякого вмешательства какого-то высшего разума дополнительную жизненную энергию, которую, благодаря каким-то химическим процессам внутри вас, вы можете передавать другим людям, точно так, как другой имеет несчастье стать переносчиком болезней.
— И все же, мне кажется, это будет напрасной потерей, если я не стану использовать свой дар, — печально пробормотала Кристин.
— Вот здесь, пожалуй, я соглашусь с вами, — ответил сэр Фрейзер. — И все же другая школа мысли говорит нам, что ничто не пропадает зря, что художник, стоящий слишком близко к картине, видит очень мало и что узор нашей жизни проявляется только после того, как мы давно уже умерли.
— Мистер Вандерфельт был так уверен, что вы сможете мне помочь, — почти по-детски упорствовала Кристин.
Сэр Фрейзер ласково ей улыбнулся:
— Сказать вам, что я на самом деле думаю?
— Да, пожалуйста.
— Я думаю, что наш дорогой Кауан нашел в вас чрезвычайно интересный феномен, — сказал он. — Но когда дело дошло до практических советов, он тут же поспешил, как говорят в Америке, свалить ответственность на другого. Наступила короткая пауза, затем сэр Фрейзер добавил: