Картленд Барбара. Неподдельная любовь

   — Но как я могу… сделать… такое? — совсем отчаялась Лила.
   Она ужасно испугалась, поняв, что если мистер Нийстед не замолчит, то ей трудно будет не согласиться на его возмутительное предложение.

Глава 4

   Благодаря четкой организации дел маркиз уже к полудню следующего дня был в Гринвиче.
   Накануне он успел написать очень убедительные, на его взгляд, письма друзьям вроде Уилли, в которых сообщал, что ему стало известно о скором проведении в Амстердаме продажи картин с аукциона, который он счел невозможным пропустить. Он писал:
   «Недавно король привлек мое внимание к тому, что в моей галерее мало картин голландских живописцев. Это, безусловно, серьезное препятствие для того, чтобы мое собрание могло считаться самой богатой частной коллекцией живописи в Англии. Поэтому вы должны понять: узнав об этом аукционе, я не нашел иного выхода, кроме как немедленно отправиться в Голландию…»
   Утром он послал в Амстердам телеграмму, а затем пересек Ла-Манш.
   Он убегал, он собирался прятаться — в данных обстоятельствах он не мог придумать ничего другого.
   Его новая яхта «Цапля» пересекла пролив за рекордно короткое время и вскоре уже входила в Нордзе-канал. Это был самый широкий и глубокий канал в мире, с самыми большими шлюзами, так что в него могли входить даже крупные морские суда.
   Его открыли в 1876 году, чтобы кораблям, направлявшимся в огромную гавань Амстердама, не приходилось огибать большой мыс, идя по морю.
   Длина Нордзе-канала составляла пятнадцать миль — он стал триумфом голландских инженеров и строителей.
   В соответствии с распоряжением маркиза «Цапля» пересекла оживленный порт, чтобы войти в Херенграхт-канал. Название этого полукруглого канала, построенного много веков назад, можно было перевести как «Канал джентльмена».
   По обе его стороны стояли красивейшие здания семнадцатого века — дома миллионеров-торговцев, чьи корабли приплывали домой с востока через Зейдезе.
   Яхта ошвартовалась у берега ближе к полуночи, и маркиз сразу же отправился спать.
   На следующее утро он завтракал в салоне, когда на борт яхты поднялся граф Ганс Рейдаль. Этот приятный молодой голландец был ровесником маркиза, и они дружили уже много лет.
   — Меня очень удивила твоя телеграмма, Кэрью, — заявил граф, — но я был весьма рад узнать, что ты собираешься приехать!
   Они обменялись рукопожатием, и граф сел за стол.
 
   — Ну так в чем же причина столь неожиданного визита? Только не надо говорить мне, будто тебе вдруг нестерпимо захотелось увидеться со мной!
   Граф захохотал, а маркиз не моргнув глазом ответил:
   — Я приехал купить несколько полотен голландских мастеров и пополнить мою картинную галерею. Его Величество указал мне на то, что у меня слишком мало хороших голландцев!
   Озорно блестя глазами, граф воскликнул:
   — Тебе придется поискать более убедительное объяснение своей неожиданной тяге к Голландии! Я нисколько не сомневаюсь, дело, как всегда, в женщине. Cherchez la femme!
   Маркиз засмеялся.
   — Перестань меня допрашивать, Ганс, лучше помоги мне увезти домой несколько хороших полотен, которые послужили бы оправданием моего отсутствия.
   — Ты прекрасно знаешь, у нас здесь полотен достаточно, чтобы наполнить миллион картинных галерей. Но раз тебе нужны только самые лучшие, советую соблюдать осторожность. Конечно, я свяжу тебя с торговцами, которым можно доверять.
   — Я в этом не сомневался! — удовлетворенно произнес маркиз.
   — Но прежде всего я хочу знать, — продолжал граф, — не хочешь ли ты остановиться в Гааге, у королевы. Ты прекрасно знаешь»
   Ее Величество будет очень рада принять тебя.
   — Неужели ты сказал ей о моем приезде? — недовольно спросил маркиз.
   При этом он с досадой подумал: если королеве Вильгельмине известно, что он находится в Голландии, то ему придется проводить чуть ли не все время в «Хейс тен Бос» — «Доме в лесу». Именно там предпочитала жить королевская семья, используя дворец в Амстердаме только для официальных приемов и торжественных событий.
   — Я пока ничего не говорил Ее Величеству, — успокоил его граф Рейдаль. — Я хотел знать определенно, что ты собираешься делать.
   — Вот чего я совершенно не хочу, — твердо заявил маркиз, — так это тратить время на поклоны с любезностями и встречи с бесконечным множеством серьезных голландцев, которые помешали бы мне получить удовольствие от пребывания у тебя в гостях.
   Граф запрокинул голову и весело засмеялся.
   — Я вполне ожидал от тебя именно этого, — молвил он. — Так что, получив телеграмму, я не сказал о твоем приезде никому, кроме моей домоправительницы.
   — Мне будет очень приятно погостить у тебя, — признался маркиз. — Однако я мог бы ночевать прямо здесь, на яхте.
   — Ну не могу же я не предложить тебе мое гостеприимство, — возразил граф. — Но если тебе хочется жить в роскоши и при этом не уезжать из Амстердама, тебя, конечно, охотно примут в Королевском дворце.
   Граф имел в виду тот самый официальный дворец, расположенный на площади Дам в центре города, вокруг которого вращалась вся жизнь.
   Этот дворец первоначально строился как городская ратуша, и у него был вид типичной ратуши.
   Маркиз находил Королевский дворец слишком большим и помпезным и не имел ни малейшего желания стать его гостем. С его точки зрения, королевская семья проявила свой хороший вкус в том, что всячески избегала Королевского дворца, предпочитая ему свой очень милый и уютный дворец в Гааге.
   — Ну хорошо, хорошо, — говорил тем временем граф, правильно истолковав отразившееся на лице маркиза отвращение, — можешь остановиться у меня. Но если тебе будет у меня неудобно, я отказываюсь считать себя виноватым!
   — Ты что-то скромничаешь, — заметил маркиз. — Я уже бывал в твоем доме. Такое холостяцкое жилище — это именно то, что мне сейчас нужно!
   Граф посмотрел на него с веселым любопытством.
   — Я так и знал, дело в женщине! Cherchez la femme!
   — Даже в двух! — с горечью ответил маркиз. — Но у меня нет желания говорить на эту тему.
   — От чего мое любопытство стало только острее, — парировал граф. — Твоя беда в том, Кэрью, что ты слишком красив, слишком богат и тебе всегда и во всем сопутствует удача. Должна же где-то быть загвоздка! Если какая-то женщина задела тебя за живое, то, не сомневаюсь, это полезно для твоей души!
   — Оставь мою душу в покое, — урезонил его маркиз. — Давай лучше поговорим о картинах. Мне надо увезти с собой несколько полотен, и если они не окажутся превосходными, то я больше не буду называть тебя своим другом!
   Граф Рей даль только засмеялся.
   Когда маркиз позавтракал, друзья прошли по тенистому берегу канала к изумительному дому, принадлежавшему графу.
   Обстановка внутри была подобрана не столько из соображений красоты, сколько ради комфорта. Но в то же время на стенах висели такие картины, от которых не отказался бы и сам маркиз с его тонким художественным вкусом.
   Кроме того, здесь, как и в большинстве домов, построенных вдоль Херенграхт-канал, была изящная дугообразная лестница с расписанным потолком.
   Во многих комнатах потолки радовали глаз чудесными фресками и лепниной, а в некоторых стены были обшиты великолепными панелями.
   Маркиз считал, что нигде в мире нет уголка, где бы такое большое количество красивых старинных зданий находилось в таком живописном окружении.
   В доме графа, как и в большинстве старинных зданий, с конька крыши свисал громадный крюк. Это странное сооружение сохранилось с тех времен, когда бесценный груз — пряности — поднимали на самый верх дома, а семья торговца, жившая на нижних этажах, служила товару надежной охраной.
   Друзья с удовольствием выпили по рюмке отличного вина, а потом карета графа доставила их в деловой центр города.
   Когда они ехали по оживленным улицам, граф сказал:
   — Боюсь, Кэрью, тебе не удастся сохранить свой приезд в тайне. И как бы ты ни протестовал, тебе придется нанести визит Ее Величеству. В конце концов, она ведь очень любила твоего отца и гостила у вас в Кейне.
   — Конечно, я это сделаю! — заверил его маркиз. — Более того, я буду очень рад снова увидеть королеву Вильгельмину. Но все-таки ты должен поставить ее в известность, что я приехал по делам и потому должен жить не в Гааге, а в Амстердаме.
   — Сделаю что смогу, — пообещал граф. — И постараюсь раздобыть тебе очаровательных и привлекательных женщин; возможно, ты найдешь их более интересными, нежели все, что можно увидеть на живописных полотнах.
   Маркиз вознамерился было ответить, что сейчас ему меньше всего хочется знакомиться с какими бы ни было женщинами и что все они ему глубоко отвратительны.
   Но он сдержался, ибо столь энергичные протесты слишком явственно обнаружили бы его чувства, а он не желал их выказывать даже перед таким давним и хорошим другом, как Ганс.
   У маркиза было правило никогда и никому не рассказывать о своих любовных связях, и он презирал мужчин, которые хвастались своими похождениями.
   И на этот раз он дал себе клятву: какими бы очаровательными ни были знакомые Ганса, он не станет интересоваться ни одной из них. Он получил такой урок, какого ему хватит на многие годы — если вообще не на всю жизнь!
 
   А в Гааге Лила терзалась сомнениями. Совесть говорила ей, что обман недопустим при любых обстоятельствах, но в то же время слова мистера Нийстеда будоражили ее.
   Ей никак не удавалось найти веские доводы, с помощью которых она смогла бы отвергнуть его предложение. Ведь было совершенно ясно, что оно неприемлемо!
   Уходя из музея на ленч в дом баронессы, Лила тем не менее пообещала обдумать его предложение и дать свой ответ на следующее утро.
   По дороге домой няня спросила ее:
   — О чем с вами говорил этот незнакомый джентльмен, мисс Лила?
   — Он был другом барона, — ответила девушка.
   Больше она ничего не сказала, и какое-то время они шли в полном молчании, пока няня вновь не обратилась к ней:
   — Что-то он был очень разговорчив! Вам надо быть осторожнее и не разговаривать с незнакомыми джентльменами, которых вам не представили как положено!
   — Он знает, что тетя Эдит очень больна, — объяснила Лила. — Боюсь, ей гораздо хуже, чем я думала.
   — Так мне говорят слуги, — подтвердила няня. — Не удивлюсь, если она скоро умрет — раньше, чем кто-нибудь успеет что-то сделать, дабы ей помочь!
   Оставшись одна в своей спальне, Лила попросила маму подсказать ей, что надо делать.
   — Нехорошо и… даже грешно… идти… на такой обман! — в отчаянии сказала она. — А если кто-то узнает… что я намеренно обманула англичанина, меня могут… посадить в тюрьму!
   Она закрыла лицо руками и прошептала:
   — Помоги мне, мама! Подскажи… что надо делать! Должна ли я… пытаться спасти тетю Эдит… сделать то, что… заведомо… очень дурно?
   В ту ночь она почти не спала, беспокойно ворочаясь в постели до самого рассвета. Потом поднялась наверх, в мастерскую барона, и взяла там еще один холст того же размера, что и первый, на котором уже начала копию.
   Няня полюбопытствовала, зачем ей понадобился второй холст, но Лила ответила уклончиво.
   Когда они пришли в «Маурицхейс», няня заняла уже привычное место у окна и принялась за кружево.
   Лила прислонила начатый портрет к стене, установила на мольберте новый холст и снова начала рисовать головку девушки, как сделала это в первый раз.
   Она провела у мольберта полчаса, когда в зал вошел мистер Нийстед.
   Лила ощутила его присутствие у себя за спиной, но говорить с ним не стала.
   Он несколько минут рассматривал неоконченную картину, стоявшую у стены как раз под оригиналом, и затем сказал:
   — Превосходно! Поздравляю вас, мисс Кавендиш — у вас настоящий талант!
   — Возьмите… эту картину! Заберите ее! — В голосе ее слышались гневные нотки. — Я не хочу больше ее видеть и думать о ней. И не хочу знать, что вы будете говорить… когда станете ее продавать! Это… нехорошо! Я знаю, то, что мы делаем, дурно… Но если это спасет мою тетю… от смерти… может быть, Бог меня простит!
   — Я уверен, Он вас простит, — сказал мистер Нийстед. — Однако речь не о том, чтобы я отвез эту картину маркизу Кейнстону, мисс Кавендиш. Показать ее должны вы сами!
   Лила положила палитру и кисти и устремила изумленный взгляд на мистера Нийстеда.
   — Я… я буду ее показывать? — спросила она в замешательстве. — Вы хотите, чтобы… я сама отвезла портрет… ему? — Конечно, — подтвердил мистер Нийстед. — Я не могу рассказать ему историю, которая принадлежит вам.
   — Я… вас не понимаю!
   — Все очень просто, — объяснил он. — Вы приехали пожить у вашей тетушки и обнаружили, что она очень больна и не может заплатить за операцию. А хирурги говорят, ее надо срочно оперировать, иначе ее жизнь спасти уже не удастся.
   Лила тихо застонала, не в силах что-либо сказать, и мистер Нийстед продолжал:
   — Вы искали в ее доме нечто такое, что можно было бы продать, дабы оплатить операцию, так как у вас нет времени, чтобы связаться с бароном Алнрадтом, который сейчас живет на Яве и которому его отец завещал свою коллекцию живописи.
   Мистер Нийстед помолчал немного, словно желая придать своему рассказу больше драматизма, а потом возобновил его плавное течение:
   — И тут каким-то чудом вы нашли в мастерской барона вот эту картину. И вам кажется… нет, вы почти уверены… что это — набросок, который Вермер сделал к своей картине «Головка девушки». А сама картина сейчас выставлена в «Маурицхейсе».
   Понизив голос, мистер Нийстед сообщил:
   — Вы никому не рассказали о своей находке, потому что боялись, как бы Никлас Алнрадт, который пытается прибрать к рукам все картины отца, о чем знает весь город, не услышал об этом.
   Он умолк и с пристрастием посмотрел на Лилу, желая убедиться, что она внимательно слушает его.
   Затем последовала заключительная часть инструкции:
   — Итак, узнав о приезде маркиза Кейнстона, англичанина, а значит — вашего соотечественника, вы принесли картину ему, зная, что можете ему доверять. Ведь голландские торговцы легко могли бы обмануть вас, неопытную девушку!
   Когда мистер Нийстед завершил свою речь, на его губах заиграла торжествующая улыбка, которая говорила о том, что изложенная им история лично ему очень нравится.
   Слушая его, Лила восхищалась работой его ума и была вынуждена признать, что он придумал весьма удачную версию. В ней было ровно столько правды, сколько нужно для того, чтобы она казалась вполне убедительной.
   Но, страшась того, что ей предстоит совершить, она импульсивно сказала:
   — Я… я не могу этого сделать!
   Мистер Нийстед вскинул руки вверх ладонями наружу, и этот жест был красноречивее любых слов.
   Молчание не могло продолжаться долго, и Лила жалобно спросила:
   — Но… как я могу? Как я могу… сделать такое? Если маркиз распознает обман… меня могут обвинить… в подлоге!
   — Вас никто ни в чем не сможет обвинить, если вы не отступите от той истории, которую я вам рассказал, — медленно и внятно промолвил мистер Нийстед, словно имел дело с несмышленой девочкой. — Вы нашли этот этюд в мастерской барона и понятия не имеете, кто его написал.
   Но вы знаете, что барон был очень дружен с Дезом Томбе, который завещал портрет Вермера «Маурицхейсу».
   Пытаясь убедить Лилу, он стал доказывать неоспоримость своей версии:
   — Вполне возможно предположить, что в то же время он купил и набросок Вермера к этому портрету, — большинство художников пишут этюды, прежде чем начать работу над крупным произведением.
   Лила знала, что ее собеседник прав.
   А мистер Нийстед тем временем продолжал развивать свою мысль:
   — Барон скорее всего хранил этюд у себя дома, не желая никому говорить о его существовании, пока законченный шедевр Вермера не окажется в музее.
   И снова Лила вынуждена была признать, что такое объяснение кажется вполне вероятным. Любой, даже самый недоверчивый человек принял бы его без колебаний.
   Словно догадываясь, о чем она думает, мистер Нийстед сказал:
   — Кто может заподозрить, что такая юная девушка, как вы — а о вашем интересе к живописи никто не знает, — способна так умело скопировать работу Вермера, пользуясь при этом холстом и красками, соответствующими тому времени, когда работал этот художник?
   — Наверное, это… очень странное совпадение, — призналась Лила, но так неохотно, будто каждое слово из нее вытягивали клещами.
   — Настолько странное, что никому даже в голову не придет подвергнуть ваши слова сомнению. Итак, мисс Кавендиш, будьте отважны и помните только одно: вы спасаете жизнь своей тети.
   — Но… если я обману маркиза… — нерешительно молвила Лила, — как… мне ему сказать… сколько денег мне нужно? Сколько… мне надо у него… просить?
   — Это вопрос, в который вы не станете вдаваться, — успокоил ее мистер Нийстед. — Когда маркиз спросит вас, сколько стоит этот этюд или какую сумму вы хотите за него получить, вы скажете ему правду: вы не знаете его стоимости.
   Лила могла только ошеломленно смотреть на своего «наставника».
   — А еще вы скажете, что не оповестили тетю о своей находке, но собирались обратиться к Яну Нийстеду, который покупал картины для собрания барона, а также его собственные произведения, одновременно являясь его другом.
   — Но тогда маркиз обязательно спросит меня, почему я сразу этого не сделала! — не замедлила возразить Лила.
   — Если он вас об этом спросит, постарайтесь смутиться и ответьте, что вы очень мало знаете о Голландии, куда приехали совсем недавно, и потому сочли более разумным довериться англичанину, а не голландцу, с которым никогда в жизни не встречались.
   — Я вижу, вы обо всем подумали заранее, — сказала девушка. — Но… мне страшно. Мне страшно… совершать… нечестный поступок!
   — Но по тому, что вы пришли сюда, захватив холст с почти завершенной копией, и начали новую, — мягко заметил мистер Нийстед, — я понял, вы намерены спасти свою тетю, пожертвовав безупречностью своей совести.
   — Вы правы, — согласилась Лила. — Но если к маркизу… должна ехать именно я, то… как мне это сделать?
   — В час вас будет ждать карета, — сообщил мистер Нийстед. — Я советую вам пораньше поесть, а потом ехать в Амстердам в сопровождении той старухи, которую вы привезли с собой из Англии. Только ни в коем случае не рассказывайте ей о своей миссии.
   — Она захочет узнать, в чем дело.
   — Можете сказать ей, будто я поручил вам отвезти некий пакет маркизу, потому что он — англичанин, и вы не можете нарушить данное мне обещание никому не рассказывать о содержимом этого пакета.
   Лила вздохнула.
   «Опять ложь… Опять уловки», — подумала она.
   Мистер Нийстед не знал, какие отношения связывают ее со «старухой», но сама Лила нисколько не сомневалась, что уклончивый ответ няню не устроит и обмануть ее будет очень и очень непросто.
   — А теперь вам остается только выполнить мои указания, — властным тоном сказал мистер Нийстед. — Когда я принесу вам деньги для операции, вы свяжетесь с врачом вашей тети и скажете, что теперь он может сделать операцию. И вы будете знать, что поступили правильно.
   — Мне… остается только надеяться… что это так, — уныло прошептала Лила.
   Не произнеся больше ни слова, мистер Нийстед удалился.
   Лила продолжала работу над новой копией, но ей трудно было сосредоточиться: ее преследовали мысли о предстоящем испытании.
   И уже в половине двенадцатого Лила сказала няне, что они идут домой.
   — Почему так рано? — удивилась та.
   — После ленча мы поедем в Амстердам, — ответила Лила.
   — Это как-то связано с тем джентльменом, который только что с вами разговаривал?
   — Да, няня. Он попросил меня отвезти пакет маркизу Кейнстону, который, оказывается, только что приехал в Амстердам. Мистер Нийстед предоставит нам свою карету.
   — Маркиз Кейнстон? — переспросила няня. — Хотелось бы мне знать, какие у вас с ним могут быть дела?
   — А ты что-нибудь про него слышала? — поинтересовалась Лила.
   — Достаточно, чтобы знать: вам не следует иметь с ним дел без должного сопровождения, как это положено для молодой девушки.
   Ваша матушка не захотела бы, чтоб вы поступали иначе.
   — Мне надо только передать ему пакет от мистера Нийстеда.
   — Казалось бы, он достаточно здоров и силен, чтобы самому отнести свой пакет! — возмущенно фыркнула няня.
   — Дело только в том, что маркиз… англичанин, и я тоже англичанка! — объяснила Лила.
   — Ну нет, мне все это кажется очень странным, — заявила няня. — Я уверена, ваша тетя тоже была бы недовольна, если б узнала, что вы отправились в другой город, чтобы поговорить с незнакомым мужчиной только потому, что он — англичанин!
   — Пожалуйста, няня, обещай мне ничего не говорить тете Эдит! — взмолилась Лила. — Я уверена, тебе так же, как и мне, будет любопытно посмотреть на Амстердам. Другой такой возможности у нас с тобой не будет — ведь тетя Эдит так больна!
   — Я вчера разговаривала с ее кучером, — призналась няня. — У нее есть прекрасная карета и лошадь, хоть и не молодая, но все еще сильная. Думаю, мы могли бы поездить и посмотреть на город, если б вы не стояли за мольбертом с таким видом, будто от этого зависит ваша жизнь!
   — Пожалуй, это хорошая мысль, — ответила Лила. — Но я уже обещала поехать в Амстердам. И, разумеется, ты поедешь со мной.
   — Да уж, надо надеяться! — проворчала няня. — Ваша матушка не разрешила бы вам в одиночку разъезжать по городу. И я не сомневаюсь, что маркиз сочтет это весьма странным!
   — Значит, мы уезжаем в час, — поставила точку в споре девушка.
   Хотя няня продолжала ворчать, ей показалось, что старушке не меньше, чем ей самой, любопытно увидеть Амстердам. И как должно быть приятно ехать туда в удобной карете, запряженной парой лошадей!
   Лила надела прелестное платье, которое среди прочих нарядов привезла из Флоренции, и шляпку, как бы образующую нимб вокруг ее светловолосой головки.
   В своей спальне она тщательно завернула копию и тихонько отнесла ее вниз, чтобы старушка не заметила.
   Оставалось только надеяться, что ее бдительная нянюшка не догадается, что это за сверток и откуда он появился.
   Но когда «пакет» положили в карету на свободное сиденье, няня с подозрением промолвила:
   — Этот самый пакет, который вы везете маркизу, точно того же размера, что и картина, которая была у вас на мольберте!
   — Ах, няня, ты не должна ни о чем меня расспрашивать! Я обещала мистеру Нийстеду, что не буду ни с кем обсуждать его поручение.
   Он хочет, чтобы о содержимом пакета знали только он, я и маркиз. И я не могу нарушить слово!
   Няня только бросила на нее укоризненный взгляд, расстроенная тем, что от нее что-то скрывают.
   Последние минуты до Амстердама они ехали в полном молчании.
   Лила пришла в восхищение, когда они проезжали мимо ветряных мельниц.
   По одну сторону дороги тянулись каналы, по другую — деревья, которые немного оживляли пейзаж, иначе он мог бы показаться унылым и однообразным.
   И вот наконец показался Амстердам.
   Теперь их окружали прекрасные здания, о которых Лила знала из книг.
   Через каналы были переброшены романтичные мосты, напоминавшие о том, что город построен на воде. Карета ехала по узким оживленным улицам, и можно было видеть то тут, то там высокие шпили церквей.
   Девушка подумала, что в иных обстоятельствах ее переполнял бы восторг, но сейчас у нее в груди лежал ледяной ком страха.
   Когда кучер направил лошадей по самой узкой улице, вьющейся вдоль канала, тревожное чувство настолько обострилось, что ей стало трудно дышать.
   Каждое следующее здание, мимо которого они проезжали, казалось еще более живописным и впечатляющим, нежели предыдущее.
   И вот карета остановилась у последнего дома, выглядевшего и вовсе необыкновенным.
   Но Лила могла думать только об одном: через несколько минут ей придется лгать — и лгать убедительно!
   Наклоняясь за картиной, она не могла унять дрожь в руках.
   Лакей слез с козел и позвонил в дверь.
   Когда дверь открыли, он помог Лиле выйти из кареты. За нею ступила на землю няня.
   Затем они поднялись по ступенькам и оказались в прекрасном холле, обшитом деревянными панелями. Вверх взлетала изящно изогнутая лестница.
   Лила с няней еще не успели толком оглядеться, как слуга в несколько причудливой ливрее объявил:
   — Если вы — юнгфру Кавендиш, то его милость готов вас принять.
   — Я подожду здесь, — заявила няня, устроившись на деревянном стуле, украшенном гербом.
   Чувствуя себя маленькой, испуганной и беззащитной, Лила прошла следом за лакеем.
   Тот распахнул дверь, и она очутилась в комнате с тремя высокими окнами, щедро залитой солнечным светом. В дальнем ее конце, у резного средневекового камина, стоял высокий импозантный мужчина.
   Лила сразу поняла — это и есть маркиз Кейнстон.
   Она беспомощно застыла на месте, не находя в себе силы подойти к нему. Казалось, ноги ее приросли к полу. Ей стоило немалых усилий наконец шагнуть вперед.
   Приблизившись к маркизу, Лила сделала реверанс.
   Его лицо выражало крайнюю степень удивления.
   — Вы — та самая мисс Кавендиш, которую я ожидал? — спросил он.
   — Д-да… милорд.
   Лила едва шевелила губами.
   Словно угадав ее робость, маркиз произнес:
   — Мне казалось, вы гораздо старше. И потом, видимо, я думал, что вы будете похожи на голландок.
   В его голосе чувствовалась теплота, и девушка через силу улыбнулась в ответ.