Картленд Барбара. Отомщенное сердце

   Затем обозначился четкий силуэт девушки, по-видимому, очень молодой; она шла у самой кромки воды, вглядываясь в нее.
   Как ни странно, на ней не было ни шляпы, ни шали, и лунный свет придавал ее волосам платиновый оттенок.
   Уоррен следил за ней, продолжая думать о своем, однако заметил: она движется с такой грацией, что кажется идущей скорее по воде, чем по земле, и талия у нее очень тонкая.
   Войдя в тень, отбрасываемую мостом, она остановилась и в каком-то необычном оцепенении долго смотрела на воду.
   Почти бессознательно, благодаря лишь интуиции человека, привыкшего жить среди опасностей и способного предвидеть их заранее, Уоррен понял, как если бы ему явился голос свыше: она выбирает миг, чтобы решиться.
   Не раздумывая, не помня о том, что не желает ни во что вмешиваться, Уоррен устремился к просвету в парапете, находившемуся рядом с мостом, откуда вниз к тропе вели каменные ступени.
   Они заканчивались в нескольких футах от того места, где стояла девушка.
   Бесшумно двигаясь в вечерних ботинках на мягкой подошве, Уоррен оказался рядом с ней.
   Погруженная в свои мысли, она не замечала его присутствия, пока он не произнес тихим голосом, чтобы не испугать ее:
   — Faites attention. Mademoiselle! Id la Seine est dangerese².
   Он смотрел на нее, когда говорил, и заметил, как она напряглась, словно натянутая тетива.
   Потом она с огромным трудом выдавила:
   — Идите… прочь! Оставьте меня… в покое!
   К удивлению Уоррена, она сказала это по-английски, и он ответил на том же языке:
   — Осторожно, барышня! В этом месте Сена опасна. Как вам в голову пришла такая дурацкая мысль?
   — А почему это вас… заботит?
   — Какой-нибудь жандарм наверняка вас заметил, и у вас будут неприятности.
   Он все еще говорил очень тихо; девушка обернулась и посмотрела на него.
   Он увидел в полумраке маленькое бледное лицо с заострившимися чертами и огромными растерянными глазами.
   Она вроде бы удивилась, увидев на нем элегантный вечерний костюм, но промолчала.
   Потом она молвила, все так же по-английски:
   — Идите прочь! Это вас… совсем… не касается?
   — Мы с вами принадлежим к одному народу, следовательно, ваши слова несправедливы.
   — Прошу вас… прошу вас… оставить меня в покое?
   В ее голосе слышалась мольба, и Уоррен произнес с чувством:
   — Вы сказали, что меня это не касается. Но так как я англичанин, я считаю своим долгом спасти барахтающуюся в реке собаку или кошку.
   Однако у меня сейчас вовсе нет желания промокнуть!
   — Тогда позвольте мне умереть так… как я хочу… без… помех!
   Теперь она говорила повышенным тоном, и Уоррен уловил ноту безысходности, которой не было раньше.
   — Итак, вы хотите умереть, — задумчиво сказал он. — То же самое хотел сделать и я десять месяцев назад, но мой друг помешал мне исполнить это намерение, и я рад, что остался в живых.
   — Для вас это не то же самое… ведь вы мужчина!
   — Но все же я человек, и там, откуда я прибыл, цари природы вынуждены вести борьбу за существование. Это научило меня ценить жизнь.
   — Убирайтесь!
   Она отвернулась от него, и ее профиль на фоне водной глади показался ему красивым, хотя он не совсем был в этом уверен.
   По-видимому, слишком острый контур подбородка навел его на мысль, что девушка неестественно худа.
   — Так как мой друг спас меня от того, что вы сейчас собираетесь сделать, — промолвил он, — я предлагаю отправиться куда-нибудь спокойно посидеть. Лучше всего за стаканом вина, и тогда вы сможете рассказать мне, что побудило вас решиться на столь отчаянный шаг.
   Она замерла на миг, но тотчас резко сказала:
   — Я же просила, чтобы вы шли прочь… Если вам нужна женщина… их… великое множество… на панели.
   Не было сомнений в том, как она истолковала только что сделанное им предложение, и Уоррен поспешил возразить:
   — Клянусь, я о вас так не думаю! Если бы мне нужно было именно то, что вы предположили, в Париже можно найти это, не бродя по буксирным тропам на берегах Сены.
   Он говорил с ней как с упрямым ребенком, и она, словно поняв его, ответила:
   — Прошу меня извинить… Я была груба… тогда как вы пытались… проявить участие.
   — Но вы не могли не уяснить себе, что именно этого следовало ожидать, если разгуливаете по Парижу одна в поздний час.
   — Я не разгуливаю по Парижу! — воскликнула она. — Я пришла сюда… чтобы утопиться… а вы мешаете мне сделать то, чего… я хочу.
   — Как я уже заметил, маловероятно, чтобы ваша попытка удалась. Не отвергайте мое предложение обсудить ваши проблемы с человеком, который когда-то был точно в таком же положении, что и вы.
   — В этом я сильно сомневаюсь.
   — Это правда, и я действительно чувствую: мне было судьбой назначено встретить вас и понять ваши намерения.
   — Откуда вы… могли знать?
   В вопросе сквозило любопытство, и Уоррен правдиво ответил:
   — Я почувствовал — вам что-то угрожает; точно так же месяц или два назад я понял, что мне и приятелю, с которым я путешествовал, грозит опасность, прежде чем она стала явной. Моя интуиция, или нечто другое, называйте как хотите, спасла наши жизни, и таким же образом я смог спасти вашу.
   Девушка тихонько вздохнула.
   Потом отвернулась от реки и отступила от нее на шаг, как бы осознав, что в данный момент осуществить это намерение в любом случае невозможно.
   Они бок о бок поднялись по ступеням на набережную, и теперь, посмотрев на нее в лунном свете, Уоррен понял — она очень молода, настолько молода, что, несмотря на высокую прическу, в которую были собраны ее волосы, показалась ему ребенком.
   Но вскоре до него дошло, что ее слишком высокий рост опровергает эту версию и что иллюзия ее юного возраста порождена чрезвычайной худобой, вызывающей к девушке настоящую жалость.
   Она явно страдала от недоедания, как те жалкие существа, которых Уоррен встречал среди представителей некоторых племен Африки.
   Это в какой-то мере могло служить объяснением ее желания умереть, однако Уоррен спокойно произнес:
   — Здесь неподалеку есть маленький ресторан, где я имел обыкновение обедать, когда был помоложе. Он еще открыт, и я предлагаю пойти туда, а по дороге вы мне расскажете о себе.
   — У меня нет намерения раскрываться перед вами, поэтому мне, наверное, не следует… под фальшивым предлогом… принимать ваше предложение.
   — Тогда буду говорить я, а вы слушайте!
   Девушка на мгновение замерла, как бы решая, не разумнее ли убежать от него прочь.
   Он снова угадал ее мысли.
   — В сущности, мне хотелось бы поговорить с вами, потому что меня занимает одна колоссальная проблема. Обдумывать ее мне бы помешали музыка и смех, слышимые на другом берегу за мостом, и поэтому я брожу здесь. Фактически вы можете оказаться тем путеводным светочем, которого я ищу.
   — По вашему виду не скажешь, что у вас могут быть проблемы, — заметила девушка.
   Взглянув на нее в свете уличных фонарей, под которыми они шли, Уоррен догадался: на нее произвели впечатление его белая манишка и фрак.
   — Вы пришли бы в изумление от тех проблем, с которыми я столкнулся! — ответил он. — Поэтому, пожалуйста, сделайте то, о чем я прошу, и если хотите, чтобы я проводил вас туда, где вы живете, я так и поступлю, и немедленно.
   Он чувствовал, как ее слегка передернуло» как будто его слова пробудили неприятные воспоминания.
   Потом они пересекли дорогу и прошли еще немного до поворота, где, как он помнил, находился ресторан.
   Заведение было открыто, но столы, размещенные снаружи под красно-белым полосатым тентом, пустовали.
   Во внутреннем зале полдюжины посетителей расположились в центре, тогда как столы и диваны вдоль стен были не заняты.
   Увидев Уоррена, одетого в вечерний костюм, хозяин ресторана поспешил навстречу и подвел их к столику с диваном в углу.
   Когда они сели, от Уоррена не ускользнуло, что его спутница, как это ни удивительно, не испытывает смущения ни от окружающей обстановки, ни от отсутствия у нее накидки и перчаток.
   Потом он заметил, что платье на ней поношенное.
   У нее была длинная лебединая шея, и он подумал, не будь девушка такой тощей, она была бы очень привлекательна.
   Она не проявила интереса к меню, которое положил перед ней гарсон, одновременно вручивший Уоррену второй экземпляр.
   — Вы предоставляете мне сделать заказ? — спросил он.
   — На ваше усмотрение.
   Глядя на нее и стараясь не обнаруживать чрезмерного любопытства, Уоррен убедился в правильности своего предположения: девушка страдает от недоедания и фактически находится на грани голодной смерти.
   Он видел выпирающие косточки на ее запястьях, худобу ее пальцев и острую линию подбородка, на что обратил внимание раньше.
   Ее глаза казались неестественно большими, и он понимал, что она необыкновенно хороша собой, без преувеличения ее можно было бы назвать прекрасной.
   Зная, что это блюдо можно приготовить очень быстро, он в первую очередь заказал холодный суп виши, известный своей калорийностью.
   За ним последовало блюдо из курицы, по словам официанта, фирменное в его заведений.
   — Кажется, я припоминаю: оно было фирменным много лет назад, когда я приходил сюда.
   — В таком случае я очень рад приветствовать вас здесь снова, месье! — прозвучало в ответ.
   Затем Уоррен заказал бутылку шампанского, дав понять, что ее следует принести немедленно.
   Когда гарсон взял у него карту вин, Уоррен посмотрел на девушку и с улыбкой сказал:
   — По-моему, нам пора представиться друг другу. Меня зовут Уоррен Вуд.
   После некоторого смятения она промолвила:
   — Мое имя Надя.
   — И только?
   — Черингтон.
   — Значит, вы англичанка?
   Но, даже спрашивая, он был уверен, опять же благодаря своей интуитивной проницательности, что, хотя ее английский язык безукоризнен, внешность отрицает ее английское происхождение.
   Не было ничего, что могло бы дать Уоррену прямую подсказку, но он непоколебимо стоял на том, что в жилах этой девушки течет и кровь какого-то другого народа.
   Однако Уоррен счел бестактным ставить под сомнение что-либо, сообщаемое ею, и потому изрек:
   — Теперь, когда мы познакомились, могу я предположить, что вы делаете в Париже и почему так стремитесь его покинуть?
   Видимо, его манера выражаться слегка позабавила ее. Она, как показалось Уоррену, чуть-чуть улыбнулась, прежде чем ответила:
   — Вы обещали, что мы будем говорить… о вас!
   — Очень хорошо, и я сдержу слово. Кстати, позвольте заметить, я привык всегда выполнять данные мною обещания.
   Он вновь хотел заверить ее в том, что в любой момент позволит ей уйти, как только она захочет, ибо не строит каких-либо других планов относительно нее.
   — Я прибыл в Париж, — продолжал он, — сегодня вечером из Африки, и первое, что я сделаю завтра утром, — уеду в Англию.
   — Вы посетили Африку? Что вы там делали?
   — Я был в экспедиции вместе с другом, который пишет книгу о племенах Северной Африки, главным образом о берберах. Мы побывали в местах, где никто никогда до этого не видел белого человека, и едва не сложили там свои кости.
   — Похоже, там было очень опасно!
   — Очень! Однако — я уже вам об этом говорил — путешествие излечило меня от желания покончить с собой.
   Она посмотрела на него оценивающим взглядом, исследуя его элегантный костюм, и, вероятно, сделала какие-то выводы.
   Спустя секунду она сказала:
   — Вы не выглядите как человек, у которого… есть основания… пожелать себе… смерти.
   — Есть и другие основания для самоубийства наряду с безденежьем!
   — Да, наверное, есть, — согласилась она, — но оказаться совсем без гроша… и одной — это… более чем страшно!
   Тон, каким она произнесла «одной», заставил Уоррена понизить голос.
   — Кого вы потеряли?
   — М-мою мать.
   — И у вас нет отца?
   — Мой отец… умер.
   Ее голос дрогнул на последнем слове, и Уоррен почувствовал, что обстоятельства кончины ее отца связаны с какими-то слишком мучительными воспоминаниями.
   — И у вас нет других родственников, которые могли бы о вас позаботиться?
   — Н-нет… в Париже нет.
   Было совершенно очевидно — у нее нет денег, чтобы уехать куда-либо, и он заметил:
   — Кажется невероятным, чтобы кто-нибудь в этом переполненном городе не имел друзей, родственников или знакомых.
   Она отвернула лицо, как бы не желая отвечать, и он увидел, что у нее очень длинные, темные ресницы.
   — Тогда, наверное, — непринужденно произнес Уоррен, — я был послан в качестве вашего ангела-хранителя, чтобы спасти вас от самой себя.
   — Это то, чего вам не следовало делать.
   — Почему же нет?
   Она вздохнула.
   — Потому что это лишь… продлевает агонию.
   Он не успел ответить, так как гарсон принес суп виши и поставил перед ними тарелки.
   Вслед за супом на столе очутились корзиночка с хрустящими булочками, еще теплыми, только из печи, а также внушительный судак со сливочным маслом.
   Вот тогда-то Уоррен понял, как отчаянно голодна Надя, — не потому, что она сразу же набросилась на еду, а, напротив, оттого, что обдуманно выжидала, как бы отсчитывая секунды, прежде чем протянуть руку и прикоснуться к булочке.
   Медленно, столь медленно, что было ясно — она изо всех сил старается вести себя прилично, она разломила булочку, потянулась к маслу и чуть-чуть намазала им корочку.
   Потом опять помедлила, прежде чем поднести ко рту намазанную половинку булочки.
   Уоррен сделал вид, что не замечает.
   Дабы не смутить девушку, он попробовал шампанское и попросил разлить лишь немного по стаканам, а потом оно опять перекочевало в ведерко со льдом.
   Он также заказал бутылку минеральной воды.
   К тому времени как все это было проделано, Надя деликатно и неторопливо съела ложку супа.
   Уоррену показалось, хоть это могла быть всего лишь игра воображения, что сквозь смертельную бледность на ее лице проступил едва уловимый румянец.
   Она не произнесла ни слова, пока не закончила есть суп.
   Потом, когда она отпила маленький глоток воды эвиан, Уоррен сказал:
   — Попробуйте выпить немного шампанского. Оно придаст вам аппетит.
   — Вы думаете, мне нужен стимул… чтобы его повысить?
   — Я знаю по опыту: когда вынужден долго обходиться без пищи и считаешь себя очень голодным, то, как это ни странно, получив наконец желаемое, внезапно теряешь охоту есть.
   — Этому вас научила Африка?
   — Да, — ответил он, — помимо великого множества других вещей.
   — Я бы хотела узнать о них.
   — Вам в самом деле интересно, или вы говорите так из вежливости?
   В первый раз за все время она слегка рассмеялась.
   — Мне действительно интересно, но, должна признаться, уже довольно давно не могла думать ни о чем, кроме собственных невзгод.
   — Когда умерла ваша матушка?
   Ему вдруг показалось, что она не ответит, но она промолвила:
   — Два дня назад. Ее… похоронили сегодня утром.
   И словно поняв, что он желает узнать, хоть я не спрашивал, она прибавила:
   — Я продала мамино обручальное кольцо, ее одежду и все, что у меня было, для оплаты похорон. Но при всем при том священник, чтобы помочь мне, был вынужден обратиться в благотворительные фонды.
   Она произнесла слово «благотворительные» так, что в ее устах оно прозвучало как бранное.
   — Я понимаю, — кивнул Уоррен. — Значит, вы не имеете ничего, кроме того, что на вас надето.
   — А н-надо ли нам… говорить об этом?
   — Именно для того мы здесь и находимся.
   — Очень хорошо… можете узнать правду, так или иначе. У меня нет ничего, и мне негде ночевать. При таких обстоятельствах река выглядит весьма гостеприимной.
   — Если только вы окажетесь именно в ней, а не в какой-нибудь чрезвычайно неблагоустроенной тюрьме.
   Она пристально посмотрела на него:
   — Вы, похоже, совершенно уверены в том, что надо было помешать моему намерению. Однако в Сене каждый день обнаруживают тех, кому никто, не помешал утопиться.
   — Вы одна из тех, кому повезло… или не повезло — смотря по тому, как вы к этому относитесь.
   — Не повезло? Разумеется, мне не повезло!
   Он раздумывал, что ответить, когда принесли курятину.
   Курица, приготовленная со сметаной, была превосходна, к ней еще прилагался гарнир из картофеля под соусом соте и других овощей.
   Как и предполагал Уоррен, Надя смогла съесть очень мало, несмотря на то что сделала несколько небольших глотков шампанского.
   Потом она положила нож и вилку и умоляюще посмотрела на него.
   — Простите… вы так добры… но вы совершенно правы… я совсем не могу… больше ничего есть.
   Официант унес тарелки, и Уоррен заказал кофе.
   — Не скажете ли вы теперь, — спросил он, — как вы оказались в такой ситуации, будучи явно человеком образованным и к тому же, что называется, настоящей дамой?
   К его удивлению, Надя вздрогнула и опять отвернулась в сторону.
   — Я… я не хочу быть с вами неучтивой, — молвила она, — но… я не могу ответить на ваш вопрос.
   — Почему же нет? Наверное, я сумел бы вас понять, ведь я этого хочу.
   — Эту историю я не могу никому рассказать… но мама и я… мы приехали в Париж, потому что… если вам угодно… мы скрывались… а денег у нас становилось все меньше и меньше.
   Потом… мама заболела.
   — Значит, вы потратили, что имели, на гонорары врачам!
   Надя кивнула.
   — Но врачи потеряли надежду. Они ничего не могли сделать для мамы, а она мучилась от боли, и я не сумела обеспечить ей должное питание и уход… может быть, это… к лучшему, что она… умерла. Я… хочу сказать… для нее так лучше.
   — Я понимаю, что вы хотите сказать. — сочувственно произнес Уоррен. — Нет ничего хуже, чем видеть мучения того, кого любите, и быть не в состоянии ему помочь.
   В эту минуту он вспомнил о своем отце и мог представить, до чего же страшно было пережить все это сидящей рядом с ним девушке явно благородного происхождения.
   — Я бы очень желал выслушать всю эту историю.
   Она покачала головой.
   — Я… я не могу. Скажу только: огромное спасибо за то, что угостили меня таким… восхитительным ужином!
   Она посмотрела на него так, словно сейчас встанет и исчезнет, и он сказал:
   — Вы не настолько наивны, чтобы думать, будто я могу уйти и оставить вас здесь одну.
   Даже если б я дал вам сколько-нибудь денег, а мне это совсем не трудно, я бы не смог спать по ночам, гадая, что же произошло с вами.
   Он улыбнулся.
   — Я уверен, и вы думали бы о том же. Любой человек хотел бы знать конец истории, которую ему начали рассказывать.
   — Возможно, у нее вообще нет конца.
   — Вздор! Вы хорошо знаете, что это не так.
   Одна глава подошла к концу, но жизнь в моем и вашем возрасте может оказаться куда более приятной в следующей части, нежели в той, которую мы только что завершили.
   Казалось, ее глаза распахнулись во все лицо, когда она спросила:
   — Что же… мне делать?
   Это напомнило крик ребенка, боящегося темноты, и Уоррен ответил:
   — У меня есть идея, она внезапно пришла на ум, как если бы ее высказал кто-то другой, но я отчего-то боюсь поделиться ею с вами.
   — Вам незачем бояться.
   — Очень хорошо, я скажу, хоть и рискую услышать, как вы назовете ее нелепой. Между тем она отчетливо оформилась у меня в мозгу, и все детали моего плана встали на свои места, как части китайской головоломки.
   — Вы возбудили… мое любопытство.
   Уоррен тем не менее увидел проблеск недоверия в ее глазах и понял: она боится, как бы его предложение, план или что бы там ни было не оказалось тем, чего она опасалась с самого начала.
   Как будто читая ее мысли, он вдруг осознал: она прикидывает расстояние от дивана до двери.
   Если б он сказал то, что собирался, она могла бы вскочить с места и броситься вон из ресторана, добежать до дороги и раствориться в ночи, прежде чем он последовал бы за ней.
   — Это совсем не то, что вы думаете, — спокойно заявил он.
   Теперь недоверие в ее глазах сменилось внезапным удивлением — она, видимо, была поражена его проницательностью, и он увидел» как румянец заливает ее щеки и она становится невероятно прекрасной.

Глава 3

 
   Тщательно подбирая слова, Уоррен вернулся к своему рассказу.
   — Я прибыл в Париж сегодня вечером, проведя в Африке почти десять месяцев, в течение которых не получал писем и не видел английских газет.
   Он убедился, что Надя внимательно слушает его, и продолжал:
   — Причина моего отъезда в Африку заключается в том, что женщина, с которой я был тайно помолвлен, передумала, так как встретила человека, занимающего более выгодное социальное положение, чем я, и решила, что титул важнее любви.
   Он старался говорить так же спокойно, как в течение всего вечера, однако с неотвратимой четкостью вспомнил, что испытал в те минуты, когда Магнолия сообщила ему о своем новом предпочтении.
   Он поневоле пришел в бешенство от тех ухищрений, с помощью которых она стремилась вновь войти в его жизнь; у него даже изменился голос и, хотя он не замечал этого, выражение лица.
   — Я размышлял, бродя по набережной Сены, — исповедовался Уоррен, пытаясь вернуть утраченное равновесие, — как по возвращении в Англию избежать сцен, которые мне, несомненно, придется терпеть от женщины, не способной говорить правду.
   На него снова накатило озлобление, от чего задрожали губы, и он закончил свою тираду так:
   — Теперь у меня нет желания умереть, но зато мне было бы весьма нетрудно совершить убийство!
   Если он вознамерился напугать Надю, то, безусловно, преуспел в этом.
   Уоррен, видел, как расширились ее глаза и сцепились пальцы рук, словно она ощутила тревогу за себя, уловив ярость, прозвучавшую в его словах.
   До чего же она юная и хрупкая, подумал о», и сказал уже другим голосом:
   — Простите, мне не следовало так говорить, но я хотел, чтобы вы все поняли и помогли мнет.
   Надя какое-то время молчала и наконец ответила:
   — Я бы хотела помочь вам, но не понимаю… каким образом… я могу… сделать это.
   — Когда я сегодня вечером шел берегом Сены, меня неотступно преследовал вопрос: как бы мне причинить боль той женщине, которая заставила меня страдать до такой степени, что, мне — подобно вам — захотелось свести счеты с жизнью?
   Он задумался на миг, будто подбирал слова»
   — С дюжину различных идей промелькнуло у меня в уме, и одна из них заключается в том, чтобы нанять какую-нибудь актрису и вернуться в Англию вместе с ней.
   Надя была в недоумении.
   — Зачем вам это нужно?
   — Я решил: единственно верный способ показать женщине, о которой я веду речь, что она меня больше не интересует, — объяснил Уоррен, — это вернуться на родину с женой или невестой.
   Надя не знала, что ответить.
   Затем, как бы усомнившись в реальности этого плана, она спросила:
   — И вы… намеревались найти такую… актрису?
   — Это была всего лишь безумная идея, неосуществимая по той причине, что я уезжаю завтра и уже дал телеграмму моей матери.
   — Тогда… что вы хотите этим сказать?
   — Я хочу сказать, — выпалил он, — очевидно, судьбой было назначено, чтобы вы или же наши ангелы-хранители вошли в мою жизнь в тот самый момент, когда необходимо помочь нам обоим справиться с жизненными трудностями.
   — Я… я пока еще… не понимаю.
   — Предлагаю вот что: вы едете со мной в Англию в роли моей невесты. Не под своим именем, чтобы это не смущало вас как человека. Мы придумаем для вас имя, а к нему, дабы моя месть была по-настоящему действенной, еще и титул.
   Он чуть не плюнул, произнося последние слова, но, увидев, как у девушки перехватило дыхание, овладел собой и сказал совершенно лишенным эмоций голосом:
   — Я прошу вас играть вашу роль, сколько это будет нужно. Потом мы объявим тем немногим людям, которых это касается, что мы с вами, как выяснилось, не подходим друг другу, и я заплачу вам достаточно, чтобы вы долгое время могли жить безбедно. Я также постараюсь найти ваших родственников, Черингтонов, которые могли бы позаботиться о вас.
   Он остановился.
   Надя неотрывно смотрела на него, не в состоянии поверить услышанному.
   Ей даже почудилось, будто у нее разыгралось воображение, и она вымолвила:
   — Я… полагаю, вы шутите?
   — Никогда в жизни я не говорил серьезнее, — Но ведь это… невозможно! Как могла бы я… справиться с такой задачей?
   — Почему бы нет?
   — Вы только что познакомились со мной… вы ничего… не знаете обо мне.
   — Это несущественно. Важно то, что никто в Англии ничего не знает о вас. Поэтому все примут за правду то, что мы им скажем.
   — Я могу… наделать ошибок… я вас подведу!
   — Не вижу оснований так считать. Думают будет ошибкой выдавать вас за англичанку, а от иностранцев нельзя требовать, чтобы они были аи fait³ осведомлены во всех тонкостях английского светского этикета.
   Надя отвела взгляд от Уоррена и неожиданна рассмеялась.
   — Не могу поверить… что это наяву! Я, должно быть, сплю или в результате какого-то недоразумения… играю роль в какой-то… странной. комедии.
   — Что касается меня, то это драма» которая очень легко может обернуться трагедией.
   Уоррен нахмурился, вспоминая, в каком пребывал отчаянии, когда Эдвард подсел к нему в клубе, и как мучительны были раны, нанесенные ему Магнолией, даже спустя месяцы после отъезда из Англии.
   Только когда он всецело погрузился в бытовые опасности, изматывающий труд и неудобства жизни в пустыне, образ Магнолии перестал неотступно преследовать его.