Картленд Барбара. Отомщенное сердце

   — Ну конечно, у меня теперь такие прелестные платья, они плохо сочетаются с моей внешностью, и это вас шокирует. Поверьте, я очень, очень стараюсь есть побольше, но вы должны дать мне время.
   — Мне приходят на ум еще многие другие вещи, которые следует вам подарить, помимо времени, — заметил Уоррен. — Но вам придется подождать, когда я съезжу в Лондон.
   Он, видимо, забыл, что Надя не похожа ни на одну из тех женщин, с которыми когда-либо был знаком; они хотели все, что он был готов им дать, и выпрашивали еще гораздо больше в придачу.
   Надя отняла руку из его ладони и сказала тихим серьезным голосом, столь хорошо знакомым ему:
   — Прошу вас… не говорите так… Я приняла все эти прекрасные платья, поскольку в роли вашей невесты я едва ли могла появиться в том поношенном, что составляло всю мою собственность. Но я не претендую… на большее, и меня очень огорчило бы… если б вы попытались дать мне что-либо еще.
   Уоррен на минуту задумался.
   — Но вы должны понимать: было бы странно для окружающих, если б я не дарил вам, как моей невесте, прекрасные вещи, которые выразили бы мою любовь намного красноречивее слов.
   — Нет!
   Она произнесла эта так твердо, что Уоррен удивился.
   Как бы почувствовав, что должна объясниться, девушка промолвила:
   — Обратившись ко мне за помощью, вы сказали, что считаете меня настоящей леди. Так вот, как истинная леди, я не считаю возможным принять от вас что-либо, что не является абсолютно необходимым для роли, которая мне предназначена.
   Достоинство, сквозившее в каждом ее слове, производило сильное впечатление.
   А завершила она свой монолог по-детски умилительно:
   — Я знаю, моя мама это не одобрила бы… а потому, пожалуйста… не смущайте меня.
   Уоррену осталось только капитулировать.
   — Очень хорошо, Надя, — произнес он, — но я могу лишь сказать, что вы необычная и удивительная девушка. Я уважаю вас и восхищаюсь вашим мужеством, которое вы сейчас проявили.
   От его прямодушия щеки Нади вспыхнули румянцем.
   У нее дрогнули ресницы — она слишком оробела, чтобы смотреть ему в; глаза.
   «Как она мила, обворожительна и ни в малейшей степени не похожа на Магнолию», — подумал он.

Глава 6

 
   Надя ходила по гостиной, разглядывая картины и безделушки.
   Она думала о том, что каждая из них очень красива и наверняка имеет свою, неповторимую историю.
   Она уже расспрашивала Уоррена о картинах, и он поведал ей, каким образом они стали достоянием семейства.
   Вот эта, например, была подарена его родителям по случаю их свадьбы.
   — Всем, что есть в этом доме, мама дорожит как существенной частью ее жизни с моим отцом И, конечно, моей жизнью, — с улыбкой объяснил Уоррен.
   — Чувствуется, что все эти вещи выбраны с любовью, — мягко произнесла Надя.
   Он вновь отметил душевную тонкость этой девушки — только она была способна на замечание в таком роде; и позднее он вспомнил об этом невольно, когда ночью размышлял о ней.
   Для нее, вне всякого сомнения, каждый день был полон нового очарования и новых впечатлений, не умещавшихся в обычных словах.
   И ее страдания должны были оставаться тайной, так как, видимо, были связаны с трагической судьбой ее матери.
   Но он не мог не понимать, что для Нади оказаться в Баквуде означало вознестись из ужасающего ада в некое подобие рая, наполненного солнечным сиянием.
   «Как могла я желать себе смерти, если существует такая жизнь?» — вопрошала себя Надя.
   Но, размышляя над тем, как чудесно все вокруг, она почувствовала, как кольнуло в сердце при мысли, что всему этому вдруг может наступить конец.
   Она просыпалась ночью, с удивлением вспоминая минувший день и думая о новых чудесах, Которые сулит ей день наступающий.
   Затем она начинала гадать, сколько дней еще осталось до того момента, когда Уоррен скажет, что польза от ее пребывания здесь исчерпана до конца.
   Было ужасной мукой думать об этом, я потому она старалась жить одним днем, одним часом, даже одной секундой — и ничего не упускать.
   Глядя сейчас на картину работы сэра Джошуа Рейнолдса, висящую над каминной полкой, она сознавала, что уже никогда ее не забудет и где бы потом ни была, эта картина всегда будет перед ее мысленным взором.
   То же относилось к семейному портрету, имевшему особую важность, так как он изображал предка Уоррена в окружении его родных, с Баквуд-Хаусом на заднем плане.
   «У него есть все», — подумала она.
   И тут же она устыдилась минутной зависти, которую испытала, вспомнив о своей бездомности.
   «Хочу, чтобы ч была на картине, хочу жить той же жизнью, что и эти люди, изображенные художником. Тогда я была бы бессмертна!»
   Эта фантазия казалась ей заманчивой.
   И она вообразила себя если не на этой именно картине, то запечатленной каким-нибудь знаменитым художником, который при помощи красок увековечил бы не только ее облик, но и душу.
   Эта идея волновала ее, и она пыталась придумать для своего портрета подходящий тон.
   «Поскольку у меня нет дома, — размышляла она, — мне больше подойдет какой-нибудь сад».
   Разыгравшееся воображение побудило ее выйти из окна в сад к солнечным часам.
   Стоя перед ними, как раньше стояла вместе с Уорреном, она прикоснулась к фигуркам, высеченным на циферблате.
   Внезапно из-за двери в красной кирпичной стене послышался какой-то странный звук.
   Дверь вела во фруктовый сад, где на яблонях только что начали подрумяниваться зреющие плоды.
   Ее разбирало любопытство, и она прошла по вымощенной каменными плитами» дорожке, по обеим сторонам которой тянулась аккуратно подстриженная прямоугольная живая изгородь, до старинной двери, ровесницы самих стен.
   Ничего не услышав, она потянула на себя ручку и сделала несколько шагов в глубь фруктового сада, все еще недоумевая, что бы это мог быть за звук.
   В следующее мгновение она издала крик невыразимого ужаса, ибо ей на голову набросили что-то темное и тяжелое.
   Прежде чем она успела подумать о противодействии, ее подхватили и проворно понесли в неизвестном направлении.
 
   Уоррен у себя в кабинете разбирал кипу бумаг, которые мистер Грейшотт оставил ему на подпись.
   Здесь было несколько договоров с новыми арендаторами — они заняли фермы, пустовавшие со времени болезни дяди, а также отчет управляющего имением Уоррена в Девоншире, требующий серьезного прочтения.
   Занимаясь всем этим, он подумал, что вскоре ему придется посетить другие свои поместья, причем особое внимание следует уделить имению в Ньюмаркете, где дядя Артур держал большинство скаковых лошадей.
   Однако до той поры и здесь предстояло сделать немало.
   К нему уже явились с визитом несколько видных деятелей графства, приглашая занять целый ряд важных должностей, от которых ему не подобало отказываться.
   Он как раз читал письмо от заместителя лорда, который принял на себя обязанности последнего на время его болезни, когда в кабинет вошел мистер Грейшотт.
   Уоррен поднял голову.
   — Думаю, вам будет интересно узнать, милорд, — сказал секретарь, — я только что видел ветеринара, и он подтверждает, что яд, впрыснутый в шоколадки, был взят, как я и подозревал, отсюда!
   Уоррен нахмурился.
   Он уже и раньше слышал высказанную Грейшоттом догадку, что яд, который мог убить Надю, в действительности взят из его дома.
   Дяде явно претило убивать выстрелом своих лошадей и собак, когда они становились слишком дряхлыми или неизлечимо больными, и он никому не доверял, кроме самого себя, столь ответственную операцию, как их усыпление.
   Поэтому дядя уговорил ветеринара найти сильный, быстродействующий яд, чтобы животное, проглотив его, могло умереть мгновенно, без мучений.
   Во-первых, для Уоррена было загадкой, как удалось Магнолии с такой скоростью найти смертоносный яд, убивший Берту.
   И вот тогда Грейшотт, единственный, кого посвятили в тайну отравленных шоколадок, сказал, что узнает коробку от Гантеров, которую покойный маркиз заказал до своей болезни.
   Во-вторых, Грейшотт высказал подозрение, что сам яд был выкраден из запертого шкафчика в оружейной комнате, где хранил его маркиз, будучи абсолютно уверенным, что никто не сможет завладеть ядом без его разрешения.
   — А откуда мисс Кин было об этом известно? — спросил Уоррен.
   — Полагаю, ей сказал ваш кузен, — ответил Грейшотт, — или, возможно, его светлость сам проговорился. Они оба имели обыкновение сетовать на необходимость избавляться от животных, к которым были так привязаны.
   На мгновение он задумался и добавил:
   — Теперь я припоминаю: когда мисс Кин гостила здесь, маркиз избавил от страданий одну собаку, которая ужасно мучилась из-за опухоли в горле.
   — Значит, можно предположить, что мисс Кин захватила яд с собой, когда я выставил ее из дома.
   Грейшотт несколько помедлил с ответом.
   — На самом деле шкафчик был взломан» а замок сбит!
   Больше сказать было нечего.
   Тем не менее Уоррен еще раньше настоял на вскрытии, результат которого Грейшотт сейчас вручил ему.
   Поскольку он лишь подтверждал то, что уже было известно, Уоррен отложил этот документ в сторону и вернулся к делам, касающимся имения.
   Вскоре Грейшотт направился к выходу, и Уоррен, оставшись в одиночестве, должен был закончить подписание бумаг и писем.
   — Я вернусь за ними через полчаса, милорд.
   Некоторые письма были весьма пространны, и Уоррен успел прочитать только с полдюжины, когда дверь вновь отворилась.
   Он обронил, не поднимая глаз:
   — Мне за вами не поспеть, Грейшотт! Я еще не закончил!
   Ответа не последовало, в, взглянула вверх»
   Уоррен окаменел.
   В кабинет вошел не кто иной, как Магнолия.
   Она выглядела крайне соблазнительно, причем на ней больше не было траура.
   Платье из светло-розового шифона со вставками из кружев, выполненное с необычайным мастерством, придавало ей еще более экзотический вид, чем обычно; широкополая шляпа была украшена цветами и перьями того же цвета.
   Уоррен тупо уставился на нее, затем медленно поднялся со стула.
   Магнолия неторопливо подошла к письменному столу, беззастенчиво выставляя себя напоказ.
   Когда она приблизилась, Уоррен осведомился:
   — Что ты здесь делаешь. Магнолия? Ты ведь знаешь, у меня нет желания видеть тебя.
   — Зато я горю желанием видеть тебя, драгоценнейший Уоррен, — пропела она. — Думаю, когда услышишь мое сообщение, ты поймешь, что поступаешь разумно, не останавливая меня.
   — Я вовсе не хочу ничего слышать, нам нечего друг другу сказать, — твердо произнес он. — Уходи, Магнолия, оставь меня в покое!
   Он снова сел, прикидывая, стоит ли обвинить ее в покушении на убийство Нади или лучше ничего не говорить.
   Она кокетливо смотрела на него, и ему показалось, будто в ее глазах, полуприкрытых длинными ресницами, светится огонек торжества; природу его он не мог понять.
   В руке она держала лист бумаги, который положила на край стола; затем нарочито эффектным жестом сняла лайковые перчатки с длинными раструбами.
   Томно протянув к нему левую руку, она изрекла:
   — Видишь, что я ношу?
   Озадаченный ее поведением, Уоррен взглянул на руку — на среднем пальце сверкало кольцо, когда-то подаренное ей.
   Он хорошо помнил, как покупал его на Бонд-стрит, а потом вручил ей, поцеловав сначала кольцо, а потом ее палец, предварив этот ритуал такими словами: «Поскольку в данный момент невозможно, моя дорогая, объявить нашу помолвку или сочетаться браком, я привязываю тебя этим кольцом к себе. Это означает, что ты — моя навеки».
   «Ах, драгоценный мой, это как раз то, чего я хочу!» — воскликнула тогда Магнолия.
   «И ты никогда не расстанешься со мной! — ответил Уоррен. — Хотя ты не можешь носить его днем, пока мы не объявим о нашей помолвке, я хочу, чтобы ты обещала мне надевать его ночью, когда будешь грезить обо мне».
   «Ты знаешь, что я так и сделаю».
   Магнолия посмотрела на кольцо, удивительно изящное, с маленькими алмазами по всему периметру, оправленными в золото.
   Она благодарно подставила губы, и Уоррен целовал ее страстно, жадно, пока у обоих не захватило дух.
   Теперь воспоминания о том, что чувствовал тогда, вызвали у него отвращение, и он жестко произнес:
   — Повторяю — уходи! Если ты этого не сделаешь, я позвоню слугам, чтобы они тебя вывели!
   — Сомневаюсь, что ты так сделаешь, когда услышишь мое сообщение, — возразила Магнолия.
   Она взяла лист бумаги, который прежде положила на, край стола, и безапелляционно заявила:
   — У меня здесь разрешение на брак, оформленное на твое и мое имя!
   — Что за чертовщину ты несешь?! — воскликнул Уоррен.
   — Нам будет нетрудно пожениться немедленно, — продолжала Магнолия. — Я узнала, что викарий сейчас у себя дома.
   — Я могу предположить только одно: ты не в своем уме! — ответил он. — Я женюсь на тебе с той же вероятностью, с какой мог бы жениться и на самом черте!
   Ярость клокотала в нем подобно огненной лаве в кратере вулкана, однако Магнолия оставалась совершенно спокойной.
   Она просто положила «специальное разрешение на стол и не повышая голоса отчеканила:
   — Если ты не женишься на мне, то женщина, которую ты называешь своей невестой, умрет!
   Уоррен на какую-то долю секунды превратился в каменную статую, и ему стоило невероятных усилий вымолвить бесстрастным голосом:
   — Интересно, что ты хочешь этим сказать!
   — Я хочу сказать, — ответила Магнолия, — что ее доставили в такое место, где ты никогда ее не найдешь. Если не женишься на мне, как я о том прошу, она умрет с голоду!
   Воцарившееся молчание разорвал отчаянный вскрик Уоррена.
   — Я тебе не верю!
   Магнолия взглянула на него из-под ресниц и улыбнулась, от чего их конфликт приобрел еще более зловещий характер.
   Она ни на миг не оставляла своих ухищрений казаться обольстительной, будучи совершенно уверена, что он не сможет не отреагировать.
   Она подняла лицо к его лицу таким образом, чтобы взгляду Уоррена предстали округлости ее длинной как у лебедя шеи.
   — Ту женщину похитили в саду возле дома твоей матери и как нельзя лучше спрятали, так что при всем твоем уме, драгоценный мой Уоррен, ты никогда не сумеешь ее найти.
   Она передернула плечами, демонстрируя стройность фигуры.
   — Даже если станешь искать ее и случайно найдешь, будет слишком поздно, ибо, повторяю, она умрет с голоду..
   Уоррен перестал дышать — он отказывался поверить в это чудовищное сообщение.
   Опустив глаза, он увидел бумагу со специальным разрешением на брак и вписанное в него собственное имя рядом с именем Магнолии.
   Он изучил эту женщину достаточно, чтобы понять: она испытывает безудержную радость от сознания, что он попал в ловушку, из которой нет выхода, кроме как принять ее условия, иначе он неизбежно станет виновником гибели Нади.
   И словно в подтверждение безошибочности его выводов, она тихо сказала:
   — Золотые слова! И они значат, что тебе не остается ничего другого, мой обожаемый, как назвать меня своей женой!
   Уоррену захотелось бросить в ее лживые глаза, что никто и ничто не заставит его пойти на это.
   Но перед его мысленным взором предстало лицо Нади в ту минуту, когда он увидел ее над темными водами Сены и понял, что ее мучит голод.
   За эти пять дней, проведенных в Баквуде, она заметно оправилась от бед и лишений, перенесенных ею; их последствия постепенно исчезали, можно сказать, час за часом.
   Она обрела новую красоту.
   Он видел, как контур ее подбородка теряет резкость, косточки на запястьях выпирают все меньше, а складки по обеим сторонам рта и под глазами исчезли, от чего она стала выглядеть также свежо и молодо, как и ее годы.
   В ней проявилась природная склонность к веселости, и теперь в этой красавице с трудом можно было узнать ту несчастную, запуганную девушку, которая не так давно хотела умереть.
   Однако он как никто другой понимал: если она вновь подвергнется таким мучениям, то второй раз спасти ее будет совсем не просто, Магнолия, следившая за ходом его мыслей, сказала теперь уже с явным ликованием в голосе:
   — Бесполезно, Уоррен! Как бы ни был блестящ твой ум, на этот раз победа за мной!
   Он ничего не ответил, и она заявила:
   — К тому же, когда мы поженимся, дорогой, я возмещу тебе цену моей победы. Во мне ты найдешь все и даже больше, потому что я — та женщина, которую ты любишь, Она слегка усмехнулась.
   — Я знаю, нет в мире более пылкого к страстного любовника, чем ты, и как бы ни подсказывал мне разум выйти замуж за дворянина, тело мое всегда стремилось к тебе. Теперь мы будем очень счастливы.
   Лишь договорив, она заметила, что Уоррен ее не слушал.
   Он просто спросил грубо и требовательно:
   — Скажи, куда ты дела Надю?
   — Конечно, скажу — как только поженимся. Сейчас мы отправимся в церковь, и ты должен приказать, чтобы твоя карета ехала за нами.
   Как только ты наденешь это кольцо на мой безымянный палец вместо среднего, мы отправим кучера на поиски той женщины, но только пусть не попадается мне на глаза!
   Магнолия говорила столь резко, что Уоррен понял: та безмерно ненавидит Надю, считая, будто она заняла ее место.
   Неужели единственная возможность спасти девушку — это принять условия шантажистки?
   Он опять посмотрел на специальное разрешение, лежавшее на столе, лихорадочно пытаясь сообразить, что делать.
   Мелькнула мысль позвонить в колокольчик и вызвать слуг.
   Предпринять поиски по всему имению, приказав Грейшотту организовать их.
   Однако это породило бы множество слухов и сплетен, которые при определенных обстоятельствах могли попасть на страницы газет.
   Он не знал, что представило бы больший ущерб для его собственной репутации, равно как для чести его семейства.
   Было унизительно сознавать, что поиски могут оказаться крайне многотрудными без какой-либо путеводной нити, которая привела бы к месту заточения Нади.
   Уоррену принадлежали пять тысяч акров земли вокруг Баквуда, а все то время, что он провел в Африке, Магнолия гостила у Реймонда, за исключением периодов, когда они вместе отлучались в Лондон.
   Теперь Магнолии были знакомы сотни мест, где маленькая и хрупкая Надя могла бы оставаться ненайденной в течение недель, даже месяцев…
   Рядом с пресс-папье, на котором был выпукло оттиснут золотой герб маркизов Баквудов, на столе находились прочие принадлежности, могущие понадобиться джентльмену.
   Там были большая чернильница, поднос для перьев, сосуд с дробью для чистки перьев, крошечная свечка в изящном подсвечнике для нагревания сургуча, которым он запечатывал письма.
   А еще золотая линейка, золотые ножницы и золотой нож для вскрытия писем — все с гербом Баквудов.
   Уоррен обратил внимание на этот нож, длинный и очень острый, и внезапно понял, как нужно действовать.
   — Дай руку, — произнес он и протянул Магнолии свою.
   Она не удивилась, вложила в его ладонь свою руку с кольцом, которое он подарил ей, и когда его пальцы сомкнулись на ее руке, она обворожительно улыбнулась ему.
   И тогда Уоррен стремительно распорол ей тыльную сторону руки золотым ножом.
   Магнолия дернулась и пронзительно завизжала.
   Не веря своим глазам, она смотрела на длинный порез, из которого начала сочиться кровь.
   Она бы уже давно выдернула руку, если б Уоррен не держал ее крепко, к тому моменту поднявшись со стула.
   Все еще удерживая ее руку в своей, ж обошел стол, пока они не оказались лицом к лицу.
   — Как ты смел порезать меня! — истошно вопила Магнолия. — Ты сделал мне больно, Уоррен, чертовски больно!
   — Я сделаю тебе намного больнее, — ответил он спокойно, — если не скажешь, где спрятала Надю.
   — У меня из руки течет кровь!
   Он промолвил с тем же хладнокровием:
   — Несомненно, от раны останется безобразный шрам, и если ты сию секунду не скажешь мне то, что я хочу знать, точно так же располосую тебе лицо, сначала одну сторону, потом другую.
   — Ты не посмеешь!
   В ее тоне слышался вызов, но, когда она отпрянула назад, он увидел в ее глазах ужас.
   — Ты вынудила меня зайти слишком далеко, — угрожающе молвил Уоррен, — и я без колебаний тебя изуродую. С какой стороны лица начать?
   С этими словами он занес нож, и Магнолия вздрогнула от направленного на нее острого и длинного лезвия.
   Она поняла, что проиграла.
   — Ладно, — угрюмо произнесла она. — Эта женщина в сланцевой шахте.
   — Ты меня не обманываешь?
   — Нет!
   — Если ты солгала, — предупредил Уоррен, — клянусь, я разыщу тебя и выполню. обещанное!
   Помолчав немного, он прибавил:
   — Не промахнись. Магнолия! Я наставлю тебе отметин, и это послужит гарантией того, что в будущем ни один дурак не прельстится твоей красотой, ибо не останется в неведении насчет твоей сути!
   Уоррен так внезапно отпустил руку Магнолии, которая все время упиралась, пытаясь вырваться, что она едва не упала.
   Ее пошатывало, и она силилась сохранить равновесие.
   Не обращая больше на нее внимания, Уоррен швырнул нож на пол и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
 
   Люди, схватившие Надю в саду, грубо бросили ее на сиденье кареты, которая резко тронулась с места в тот же миг, когда они закрыли за собой дверцу.
   Надя лишь поняла, что они расположились на противоположном сиденье спиной к лошадям.
   Она была так испугана, что на мгновение потеряла способность соображать; кроме того, сказывалось отсутствие воздуха, так как ее завернули в толстое одеяло.
   Она чувствовала дрожь во всем теле, губы пересохли.
   Хотелось закричать, но это было невозможно, да и в любом случае никто не услышал бы ее криков о помощи.
   К тому же похитители могли побоями заставить ее замолчать.
   Подумав, что это те самые люди, которые преследовали ее вместе с матерью в Европе, она стала просить у Всевышнего смерти.
   Она знала, пережить то, что ее ожидает, и при этом сохранить здравый рассудок ей все равно не удастся.
   «Пошли мне смерть, Боже, пошли мне смерть», — шептала она про себя, одновременно молясь Уоррену.
   «Спаси меня! Спаси меня!» — взывала она к нему.
   Но как он сможет ей помочь?
   Остается только найти способ покончить с собой, прежде чем сидящие напротив палачи заставят ее умереть мучительной смертью.
   От безысходности и страха у нее стучали зубы, по щекам текли слезы.
   — Далеко еще? — вдруг спросил один похититель.
   — Не, — ответил второй. — Почитай, уже приехали.
   Надя почувствовала такое поразительное облегчение, что едва ли не показалась себе свободной, а не пленницей.
   Можно было не сомневаться: эти люди — англичане, а ведь она опасалась совершенно иных.
   Значит, ее похитили по приказу Магнолии Кин.
   Это было страшно, но не столь ужасно, как она предположила несколько минут назад, решив, что ей придется лишить себя жизни.
   Когда же поняла, что именно Магнолия Кин подослала похитителей, она ухватилась за мысль, что Уоррен спасет ее, хотя и не представляла себе, каким именно образом.
   С каждой минутой в ней росла уверенность в этом, и она снова начала молиться, чтобы он пришел на помощь, и чувствовала, как ее мольба летит к нему на крыльях.
   «Спаси меня! Спаси меня!»
   Она словно видела, как он внимает ей, ободряя взглядом серых глаз.
   И в этот самый миг на нее снизошло озарение, подобное ослепительной вспышке молнии в Гнетущей тьме: она осознала, что любит его.
   Она любит его уже давно, только не понимала, что испытывает к нему именно это чувство.
   Она ощущала несказанную радость от общения с ним, от совместных прогулок верхом на лошадях; всякий раз, когда он входил в комнату, она трепетала, устремляясь сердцем к нему, такому сильному и красивому.
   «Я люблю его! — мысленно повторяла она. — Я люблю, но для него я ничто, всего лишь актриса, которую он нанял, чтобы избавиться от подлой, жестокой женщины!»
   Как-то безотчетно ее мольба к Уоррену перешла в благодарственную молитву Богу за то, что Уоррен раньше не женился на Магнолии Кии, и за то, что теперь Магнолия уже не нужна ему.
   Да и как он мог теперь нуждаться в ней, если она докатилась до убийства, которое не удалось, лишь потому, что некая собака оказалась жадной до шоколада?
   В ту ночь Надя пролежала без сна, чувствуя, как ужас происшедшего холодным камнем давит на грудь.
   Только после того как она провела следующий день с Уорреном, объезжая фермы, эта боль прекратилась — в его присутствии она смогла забыть о ней.
   И ведь Магнолия предприняла новую попытку убить ее; теперь единственным, кто мог спасти ее от смерти, был Уоррен.
   «Спаси меня! Спаси меня!» — снова взывала она к нему в глубине души.
   Тем не менее она боялась, что похитители могут застрелить ее или заколоть ножом, прежде чем Уоррен сумеет отыскать ее и вызволить.
   Поразмыслив, Надя пришла к заключению, что если б они собирались ее убить', то могли бы это сделать, не унося из сада.
   Может, они намеревались утопить ее?
   Озеро находилось совсем рядом.
   Однако они ехали прочь от него, хотя девушка не могла с уверенностью сказать, в каком направлении.
   Следовательно, размышляла она, ее бросят в какую-нибудь глубокую яму или водворят в такое место, откуда она не сможет убежать и, возможно, окажется обреченной на медленную, жалкую смерть от голода.
   Все это могло погрузить ее в отчаяние и безнадежность, если бы не слабый лучик надежды, что Уоррен расстроит вероломный план Магнолии, пусть даже в последний миг.
   Битва любви превратилась в битву ненависти.