Картленд Барбара. Театр любви

   Однако она весьма удачно оттеняла ее юное лицо с огромными глазами.
   И вновь герцог мысленно назвал ее внешность ангельской.
   Он попытался в нескольких словах объяснить викарию и Лавеле, каким образом намерен поставить в своем театре спектакль в субботу после Рождества.
   — Я хочу показать вам свой театр, — сказал он, — но сначала я попросил бы вашу дочь спеть для меня то, что я слышал вчера в церкви.
   — Конечно, ваша светлость, — ответил викарий, — но мы не догадались принести с собой какие-либо ноты.
   — Это ничего, — успокоил его герцог, — просто для начала пусть она сыграет и споет ту часть гимна, которую пела с хором. Затем я попросил бы ее исполнить кое-что еще.
   Без наигранной скромности или возражений Лавела подошла к пианино.
   Она, очевидно, знала этот гимн на память.
   Чтобы приноровиться к новой для нее клавиатуре, Лавела взяла несколько аккордов музыкального сопровождения гимна.
   Затем начала петь.
   Если герцог вчера был тронут ее голосом, то теперь, слушая его в музыкальном салоне с великолепной акустикой, он был совершенно очарован и ошеломлен.
   Прозвучал последний куплет:
   И мир в торжественной тиши,
   Внимая, оживал.
   Эти финальные слова так всколыхнули душу, что ему показалось, будто каждый, кто имеет счастье слушать его прелестную гостью, должен всем сердцем внимать ее пению «в торжественной тиши».
   Лавела убрала руки с клавиатуры.
   — Я думаю, ваша светлость, — взглянула она на него, — не стоит продолжать.
   — Мне бы хотелось прослушать весь гимн, — сказал герцог, — но если вы играете и поете по нотам, я попросил бы вас спеть несколько тактов моего собственного сочинения.
   Он протянул ей партитуру и сел рядом за инструмент.
   Пробежал пальцами по клавишам, наигрывая мелодию, чтобы она заучила ее пока без слов.
   — А теперь попробуйте вы! — предложил он девушке.
   Затем взял аккорд.
   И тут зазвучал голос Лавелы.
   Как и предвидел герцог, он с какой-то удивительной неповторимостью соединил слова с мелодией и, казалось, взмыл в небо.
   Лишь однажды она поколебалась, читая ноты и обращая их в звуки, но в целом исполнила впервые увиденное сочинение почти идеально.
   Когда она закончила, викарий зааплодировал герцогу.
   — Браво, браво, ваша светлость! — воскликнул он. — Я и не представлял, что вы композитор!
   — Большинство знакомых тоже не подозревают этого во мне, — ответил герцог, — я и в детстве стеснялся признаваться в этом.
   — Думаю, вы должны гордиться тем, что способны сочинять такую прекрасную музыку, — поддержала отца Лавела.
   При этом она продолжала изучать партитуру.
   В ее словах было заключено столько искренности, что герцог, улыбнувшись, произнес:
   — Возможно, в дальнейшем, когда у нас будет время, я покажу вам другие свои произведения и стихи, положенные на музыку.
   — Это было бы чудесно! — оживилась Лавела. — Вы, наверное, получаете от сочинительства огромное удовлетворение.
   Герцог был уверен, другая женщина сказала бы: «Вы могли бы получать огромные деньги, продавая их».
   Лавела же думала лишь о чувствах, которые он испытывал, сочиняя музыку.
   — Пойдемте взглянем на театр, — предложил он.
   Они перешли из музыкального салона в ту часть огромного дома, где был расположен театр.
   И вот открылась дверь, и они очутились на верхних ступенях, спускающихся в партер, и по обе стороны от них засверкали воистину королевские ложи.
   — Это великолепно! — не мог сдержать своих чувств викарий. — Я всегда думал: как грустно, что первоначальный театр сгорел.
   — Вы знали об этом? — удивился герцог.
   — Меня всегда очень интересовала история этого дома, ваша светлость. А ваш отец был так добр, что водил меня по нему, рассказывал о переменах, происшедших в 1780 году, и показывал те первозданные строения, которые оставались нетронутыми.
   — Это было очень давно, — заметил герцог. — Я хотел бы показать вам изменения, внесенные в планировку с тех пор.
   — Трудно выразить словами, как это было бы интересно для меня, — ответил викарий.
   Шелдон Мур провел Лавелу на сцену.
   Она была в таком же восторге, какой испытала бы Фиона, получив бриллиантовый браслет.
   — Театр весьма невелик, — молвил герцог, — поэтому я не думаю, что вы будете волноваться.
   Она улыбнулась.
   — Я никогда не волнуюсь, играя рождественскую пьеску, что мы делаем каждое Рождество в школьном зале.
   Все с той же милой улыбкой она продолжала:
   — Конечно, зрители здесь будут другие, но я думаю, что смогу забыть о них.
   — Это очень разумно, — сказал викарий, прежде чем герцог смог предложить свой комментарий. — Я всегда советую детям представлять себя персонажами, которых они изображают, и думать, что они действительно являются Тремя Волхвами, Пастухами или даже самой Девой Марией.
   — Я смотрю, викарий, у вас явные способности к актерскому мастерству, — промолвил герцог.
   Викарий засмеялся.
   — Должен признаться, я играл во многих пьесах, когда учился в Оксфорде.
   — Папа замечательный артист, — подтвердила Лавела. — Однажды, когда мы, набравшись смелости, поставили «Короля Лира», все говорили папе, что он губит свой актерский талант, оставаясь викарием в Малом Бедлингтоне.
   — Вы оба заставляете меня чувствовать, будто я пренебрегаю своими обязанностями: зарываю в землю столь разнообразные таланты в моем поместье! — взмахнул руками герцог.
   — Будьте осторожны! — предостерегла его тут же Лавела. — Если вы начнете открывать слишком много талантов, поощряя всех своих подданных становиться актерами и актрисами, многие из них возомнят себя блестящими исполнителями, и вам потом не отделаться от жалких подражателей и посредственностей.
   — Да, это верно, — согласился викарий. — В моем приходе есть несколько старых дев, которые обожают декламировать бесконечные поэмы собственного сочинения или петь — как правило, начисто игнорируя мелодию, — при каждом удобном случае.
   Герцог захохотал.
   — Спасибо за то, что предупредили меня.
   — Когда они услышат о вашем прекрасном театре, — прибавила Лавела, — вам не будет отбоя от них.
   — Тогда мне остается лишь просить вас не говорить о нем, — улыбнулся герцог.
   — Честно говоря, это невозможно, — ответила Лавела, — даже если мы станем молчать, все вокруг будут говорить.
   — Все? — удивился герцог.
   — Обычно все, что случается в Мур-парке, возбуждает сильнейший интерес и живое обсуждение.
   Заметив недоумение герцога, она объяснила:
   — Вы, ваша светлость, являетесь нашим землевладельцем и, кроме того, самой интригующей личностью во всей округе.
   — Жаль, что мне это не льстит, — заметно Приуныл герцог.
   — Когда у вас праздник, — продолжала Лавела, — все голоса звенят радостно!
   Глаза ее возбужденно сверкали, от чего она стала еще прелестнее.
   — А теперь вы совсем запугали меня! — запротестовал он. — У меня и в мыслях не было, что я могу являться объектом для разговоров!
   — Но это вполне естественно, — заметила девушка. — Нам ведь здесь нечего особенно обсуждать, разве что лиса утащит лучшую курицу или выдру увидят в реке.
   — Вы нарисовали печальную картину, — рассмеялся герцог, — так что я не буду жаловаться, если мой театр станет для всех новой пищей для обсуждений.
   — Что обязательно произойдет! — молвила Лавела. — И, конечно, ваша светлость, для меня будет очень… очень большой честью… иметь возможность… спеть в… нем.
   Внезапно ей пришло в голову, что она должна была сказать нечто подобное раньше.
   Она взглянула на отца, как бы ожидая от него упрека за бестактность.
   — Я могу лишь сказать, что в восторге от вашего обещания сыграть предназначенную вам роль, — уверил ее герцог.
   — Думаю, нам следует оставить вас пока, ваша светлость, — включился в разговор викарий. — Мы и так отняли у вас много времени.
   Вы только скажите Лавеле, когда ей нужно будет приехать вновь, и мы отправимся домой.
   — Поскольку я сейчас один, — ответил герцог, — мне бы хотелось предложить вам пообедать со мной. А затем, викарий, мой куратор с удовольствием покажет вам дом, пока мы с вашей дочерью попробуем отрепетировать ее роль.
   У него уже возникли планы насчет расширения ее роли, чтобы можно было использовать все возможности ее исключительного голоса.
   Такой голос требовал, чтобы она исполнила соло либо в начале пьесы, либо в конце.
   После ленча викарий отправился с куратором осматривать дом.
   Герцог провел Лавелу в гостиную.
   Он считал эту комнату одной из самых роскошных.
   Видя, как засияли от восторга глаза девушки и как она осмотрелась вокруг, он понял, что и для нее гостиная явилась неким откровением.
   Герцог уже привык к активному проявлению чувств тех, кто прибывал в Мур-парк впервые.
   Сначала они поражались размерами дома, затем — его меблировкой и, наконец, собранными в нем сокровищами.
   Лишь его так называемые друзья, гордившиеся своим утонченным вкусом, предпочитали не удивляться ничему, принимая все как должное.
   Дамы обычно были слишком сосредоточены на платьях своих соперниц, чтобы обращать внимание на что-либо иное.
   Мужчин же интересовали только лошади.
   Когда герцог показал Лавеле бесценную коллекцию табакерок, она разглядывала их в почтительном молчании.
   Затем тихим голосом, как бы говоря сама с собой, она произнесла:
   — Здесь как в пещере Аладдина!
   Герцог был очарован ее искренностью и простодушием и показал ей еще несколько комнат по пути к музыкальному салону.
   Ему нравилось, как она восхищается всем без излишней экспансивности и нарочитых восторгов.
   Это сияние, появлявшееся в ее глазах, было выразительнее слов.
   Когда они вновь оказались в музыкальном салоне, она растроганно произнесла:
   — Спасибо вам… большое спасибо за вашу доброту. Ваш дом точно такой, каким я представляла его. Я часто подъезжала к нему по аллее, чтобы взглянуть на красивый фасад и статуи на крыше.
   Герцог невольно подумал, как много лет прошло с тех пор, когда он забирался на крышу посмотреть на эти статуи.
   Он уже успел так привыкнуть к ним, что почти забыл, кого они представляют.
   — До самого Рождества, — сказал он, — вы не только сможете смотреть на этот дом снаружи, но и будете заходить в него. Я уверен, многое в нем покажется вам интересным.
   — Я хотела бы увидеть так много! Поэтому желала бы, чтоб Рождество не приближалось так быстро! — засмеялась Лавела.
   — Но поскольку оно уже совсем близко, — ответил герцог, — вам придется много поработать — ведь я хочу, чтобы мое первое представление было выдающимся.
   — Я постараюсь… Я действительно постараюсь… сыграть хорошо, — пообещала Лавела.
   — Я знаю это, — улыбнулся герцог.
   Он сел за инструмент, и Лавела, сняв шляпку, как будто она мешала ей чувствовать себя более свободно, взяла в руки ноты.
   Она спела свою партию дважды.
   — Пожалуйста, давайте повторим снова, — попросила она.
   Герцог мягко аккомпанировал ей на пианино.
   В эту минуту дверь в салон неожиданно открылась, и вошла Фиона.
   Герцог поднял руки над клавиатурой.
   Фиона выглядела еще более эффектно, чем всегда.
   Платье, видневшееся из-под длинной меховой накидки, было изумрудно-зеленого цвета; это был один из ее любимых цветов, он очень шел ей.
   В тон платью на шляпе красовались зеленые страусовые перья, в ушах сверкали изумруды.
   Она прошла через всю комнату, туда, где на невысокой платформе стояло пианино.
   Герцог еще медленно поднимался из-за инструмента, чтобы поздороваться с ней, а она уже витийствовала:
   — Шелдон, как мог ты уехать из Лондона, ничего не сказав мне? Я не могла поверить, что ты уехал в деревню — один!
   Перед последним словом она растерянно помолчала, а произнеся его, вопросительно взглянула на Лавелу.
   — Я послал тебе записку, что у меня здесь много дел, — холодно ответил герцог, — и хотел немного побыть один!
   — Один! — воскликнула Фиона. — Никогда не слышала большей бессмыслицы! И потом, дорогой, ты должен был знать, что я считала дни, часы, минуты до твоего приезда!
   — Я скоро возвращаюсь в Лондон, — тем же тоном промолвил герцог, — так что твой приезд сюда был вовсе не обязательным.
   Прежде чем Фиона успела ответить, он продолжал:
   — Позволь мне представить тебя мисс Лавеле Эшли, она обладает великолепным сопрано и примет участие в пьесе, которую я написал к открытию моего театра. Мисс Эшли — леди Фэвершем!
   Лавела протянула руку для знакомства, но Фиона даже не пошевелилась.
   Она лишь разглядывала ее с выражением, которое герцог, хорошо зная ее, безошибочно определил как высокомерное и неприветливое.
   — Почему я никогда не встречала вас раньше? — требовательно спросила Фиона.
   — Потому что я никогда не была здесь до сегодняшнего дня, — ответила Лавела.
   — Это правда, — кивнул герцог. — Я, по сути дела, открыл мисс Эшли только вчера и пригласил ее вместе с отцом, викарием Малого Бедлингтона, который сейчас осматривает дом.
   Говоря это, он буквально чувствовал, как расслабляется и отходит Фиона.
   Он хорошо понимал все ее мысли.
   Он бы с удовольствием позволил Фионе продвинуться дальше в ее подозрениях, если б не желание защитить от нее невинную Лавелу.
   Вне всякого сомнения, это ангельское существо из дома священника никогда в жизни не встречало ничего подобного Фионе.
   Стоило лишь заметить, как Лавела смотрит на эту женщину старше нее и какое удивление, — если не сказать больше, — вызывает у девушки внешний вид Фионы.
   — Я понимаю тебя, дорогой! Я не могла вынести даже мысли о том, что ты здесь один и рядом ни одной близкой души, с кем можно было бы поговорить, — разливалась Фиона уже прежним, уверенным в себе голосом. — Вот я и собрала всего нескольких друзей, и мы приехали как можно быстрее.
   — Ну и кто же это? — спросил герцог с видимым хладнокровием.
   — У меня было мало времени. Я пригласила лишь Изабель Хенли, так как ее мужа нет в Лондоне. А Джослин, которому не терпится видеть тебя, согласился сопровождать нас.
   — Джослин!
   С огромным трудом герцогу удалось подавить признаки гнева в своем голосе.
   Его кузен был последним человеком, которого он смог бы вытерпеть подле себя в эту минуту.
   Затем он подумал, что Джослин, может быть, сам настоял на приезде к нему.
   Желание кузена видеть его не имеет ничего общего с Фионой.
   И все же он ощущал, как в нем кипит неуемная ярость.
   Но тут он напомнил себе о необходимости соблюдать превеликую осторожность.
   Раньше в их совместном приезде не было бы ничего необычного.
   Их пребывание в Мур-парке было в порядке вещей.
   А поскольку она не подозревала, что ему все известно о ней, она считала почти своей обязанностью последовать за ним.
   Ей нужно было убедиться, что их отношения остаются по-прежнему прочными и что он не чувствует себя одиноким.
   Его внезапно поразила чудовищная мысль: как ужасно было бы для столь юного и неиспорченного существа, как Лавела, узнать о его связи с Фионой!
   С легкой ноткой властности он произнес:
   — Закажи чай себе и своим гостям в Голубой гостиной. Мисс Эшли и я присоединимся к вам, как только закончим репетировать.
   Он сказал это так непререкаемо и определенно, что у Фионы хватило ума не спорить с ним.
   — Конечно, Шелдон, дорогой, — ответила она. — Я сделаю все, что ты хочешь. Но ты еще даже не сказал, что рад видеть меня.
   Она сопроводила эти слова своими обычными кокетливыми ужимками и обольстительно лукавым огоньком в глазах.
   — Это было действительно неожиданностью, — коротко ответил герцог.
   Он отвернулся и снова сел за пианино.
   Фиона колебалась.
   Затем, видя, что ей остается лишь уйти, она как фурия пронеслась по комнате, шумно захлопнув за собой дверь.
   Герцог не сказал ни слова.
   Он лишь начал исполнять одно из своих произведений, которое доставляло ему большее удовольствие, нежели любое иное.
   Он играл до тех пор, пока не почувствовал, как музыка снимает раздражение.
   На время он забыл о троих непрошеных гостях, свалившихся на него как снег на голову, и ощущал рядом лишь Лавелу.
   Вот она подвинулась немного поближе, чтобы внимательнее следить за его пальцами.
   Когда он закончил свою композицию, она продолжала хранить молчание.
   И он был благодарен ей за это.
   Ее молчание значило для него гораздо больше, чем потоки неосновательных излияний и похвал, которые последовали бы от Фионы.
   Наконец Лавела промолвила:
   — Это было прекрасно… абсолютно восхитительно! Я уверена, вы сочинили это сами.
   — Как вы узнали? — спросил герцог.
   — Я просто понимала, что вы ощущали в тот момент, когда играли, и музыка была… частью вас.
   Герцог был поражен ее восприимчивостью.
   Он задумался над ее словами.
   — Я полагаю, вы — быть может, лучше многих других, — сознаете, что если возникает новая мелодия, то она не рождается исключительно в человеческом мозгу.
   — Нет, конечно, нет, — согласилась Лавела. — Она рождается в сердце человека, в его душе. Это относится не только к новой, но и к любой исполняемой мелодии. Я чувствую это, когда пою.
   — Я убедился, — сказал герцог, как будто лишь сейчас открыл это для себя, — что музыка и есть выражение сердца и души!

Глава 4

   Как только герцог произнес эти слова, открылась дверь и вошел викарий.
   — Мне показали большую часть дома, ваша светлость, — сказал он, — и я слышал о прибытии ваших гостей. Поэтому, я думаю, нам с Лавелой пора возвращаться домой.
   — Зачем спешить? — взмахнул рукой Шелдон Мур. — Я как раз хотел спросить вас, учитывая ваше увлечение музыкой, не знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы сыграть роль пожилой женщины в моей пьесе?
   Не дожидаясь ответа викария, он продолжал:
   — Ваша дочь будет ангелом, который нисходит к ней, дабы уверить ее, что она нужна многим, несмотря на возраст, и что, даже переселившись на Небеса, она все еще будет помогать тем, кого любит.
   Герцог остановился, заметив, что викарий, пораженный, смотрит на него с таким видом, словно недоговаривает чего-то.
   Затем, не желая показаться неучтивым, викарий быстро произнес:
   — Мне кажется, это именно то, что нужно для рождественского представления, ваша светлость!
   — Подожди, папа, — вмешалась Лавела. — Ты, очевидно, считаешь, что роль пожилой леди может исполнить madame?
   Викарий явно колебался, и герцог, в недоумении поглядывая то на него, то на его дочь, спросил:
   — Уж не хотите ли вы сказать, что в Малом Бедлингтоне есть еще музыкальные гении?
   — Да, ваша светлость, и если вы лично обратитесь к ней, вам не составит труда уговорить миссис Грэнтэм сыграть эту роль.
   — У нее что, хороший голос? — заинтересовался герцог.
   — До того, как она вышла замуж за англичанина, ее звали Мария Кальцайо.
   Герцог застыл на месте.
   — Но… вы не имеете в виду…
   — Да, знаменитая Мария Кальцайо!
   — И она живет в Малом Бедлингтоне? Я не верю этому! Почему мне не сказали?
   Викарий улыбнулся.
   — Мария Кальцайо, которая была, как вы знаете, одной из знаменитейших итальянских оперных певиц в Европе, ушла со сцены, когда ей исполнилось шестьдесят, и вышла замуж за Джеймса Грэнтэма, англичанина.
   Помолчав немного, он продолжал:
   — Они были очень счастливы, и она решила забыть, что в прошлом называлась primadonna.
   Но вскоре он умер.
   — Когда это произошло? — спросил герцог.
   — Почти два года назад, — ответил викарий. — Нам удалось уговорить madame заходить к нам иногда. Уже шесть месяцев, как она начала учить Лавелу пению.
   — Так вот откуда у нее такая великолепная постановка голоса, — выпалил герцог, — кроме ее уникальных природных способностей!
   — Я тоже так думаю, — просто сказал викарий. — Я уверен, теперь, когда madame вновь обрела интерес к жизни, она споет в вашем театре вместе с Лавелой, если вы, ваша светлость, попросите ее об этом.
   — Я навещу ее завтра же, — пообещал герцог. — А поскольку мне нужно будет еще поговорить с Лавелой о ее роли, могу ли я заглянуть и к вам завтра утром?
   Он решил, что уж лучше ему заехать в дом викария, чем пригласить Лавелу вновь в Мурпарк.
   В последнем случае от Фионы можно было ожидать скандала.
   — Мы будем очень рады видеть вас! — ответил викарий. — И, конечно, надеемся, что вы, ваша светлость, останетесь на обед.
   — Я вам очень благодарен, — улыбнулся герцог. — Я с удовольствием пообедаю с вами.
   Он взял свою партитуру и как бы невзначай заметил:
   — Думаю, в Малом Бедлингтоне больше не осталось талантов, которыми вы могли бы еще поразить меня.
   Лавела взглянула на отца.
   — Папа научил восьмерых мужчин, его прихожан, играть на колокольчиках, и, уверяю вас, у них очень, очень хорошо получается!
   Герцог знал, искусство игры на колокольчиках восходит к временам средневековья.
   Тогда исполнители держали в каждой руке по колокольчику.
   Одна серия из восьми колокольчиков была настроена на лад с тоникой
   соль; колокольчики другой серии — на лад с тоникой фа.
   Таким образом, исполнители, ритмично позванивая каждым из двух своих колокольчиков, могли сыграть любую мелодию, исполняемую на пианино.
   — В таком случае у меня теперь есть целая программа театрального вечера, — с удовлетворением сказал Шелдон Мур. — И уникальность ее заключается в том, что у нас не будет исполнителей-профессионалов! Мы устроим вечер, в котором перед общественностью предстанут таланты Малого Бедлингтона.
   Викарий засмеялся.
   — Я лишь надеюсь, что мы не подведем вас, — молвила Лавела. — Вы не должны забывать, что никто, кроме жителей нашей деревни, ничего не знает о наших увлечениях, если не считать madame, как мы называем ее.
   — Думаю, она бы не захотела, чтобы кто-либо из присутствующих знал о ее прошлом, — высказал свое соображение викарий, — но мы, конечно, предоставим все это вашей светлости.
   — И вы дадите мне возможность встретиться с нею завтра? — спросил герцог.
   — Разумеется, — ответил викарий. — И мы сами будем в предвкушении удовольствия встречи с вами в одиннадцать часов.
   Герцог проводил их до дверей.
   Наблюдая, как легко управляет викарий своим старомодным кабриолетом с откидным верхом над двумя передними сиденьями, на которых расположились он и его дочь, герцог засомневался, что все это не привиделось ему во сне.
   Возможно ли, чтобы все эти музыкальные таланты обитали в его поместье, а он не имел об этом ни малейшего представления?
   Однако и он сам был всегда очень скрытен относительно собственного пристрастия к музыке.
   Будучи в Лондоне, он посещал концерты и оперы с участием прославленных певцов, но при этом всегда был один.
   Сейчас же он испытывал крайнее возбуждение от того, что открытие его театра произойдет точно так, как он этого хотел.
   Ему не нужны профессионалы, предпочитающие исполнять те произведения, которые, по их мнению, удаются им лучше всего.
   Это вовсе не исключало того, что их исполнение вполне могло не понравиться его специфической аудитории.
   Шелдон Мур знал, по крайней мере его родственники будут тронуты пением деревенских ребятишек.
   И еще он знал, они придут в восторг от того, что увидят воочию настоящую Марию Кальцайо.
   Но тут, поднимаясь к парадной двери, ведущей в холл, он вспомнил нечто, о чем ему удавалось до сих пор не думать.
   Он не решил проблему Фионы, а также своего кузена Джослина.
   — Леди Фэвершем и графиня Хенли, ваша светлость, находятся в Голубой гостиной, — сообщил между тем дворецкий Нортон.
   Он еще не довел до конца свое торжественное объявление, как герцог уже знал, что он должен сделать.
   Он быстро зашагал по коридору в направлении, противоположном Голубой гостиной, туда, где находились кабинеты управления поместьем.
   Он был уверен, что там обязательно найдет мистера Уотсона.
   И не ошибся.
   Мистер Уотсон сидел в своей конторе за столом, а за другим столом сидел его помощник.
   Когда вошел господин, оба встали.
   — Я хотел бы поговорить с вами наедине, Уотсон, — сказал герцог.
   Помощник немедленно покинул комнату.
   Шелдон Мур сел за освободившийся стол и начал писать записку на своей гербовой бумаге.
   — Теперь слушайте, Уотсон, — произнес он, продолжая писать. — Вы немедленно пошлете эту записку полковнику и миссис Робертсон.
   В ней говорится, что я неожиданно прибыл сюда с друзьями из Лондона и буду рад, если они смогут отужинать со мной сегодня вечером и погостить еще пару дней.
   Немного подумав, он прибавил:
   — Я пишу, что в такой мороз и гололед им будет небезопасно возвращаться домой поздно.
   Мистер Уотсон взял записку после того, как господин положил ее в конверт.
   — Кто живет сейчас в Довер-Хаус? — спросил герцог.
   — Как вы помните, ваша светлость, вы сдали его лорду и леди Бредон на то время, пока они будут ремонтировать свой дом, пострадавший от пожара.
   — Ах да, конечно! — воскликнул герцог.
   Он принялся за другую записку, пока мистер Уотсон стоял в ожидании.
   — Я попросил леди Бредон, мою кузину, провести здесь уик-энд, — объяснил герцог, — и побыть в роли хозяйки во время праздника.
   Говоря это, герцог заметил удивление на лице мистера Уотсона, не подтвержденное, однако, какими-либо замечаниями с его стороны.
   Инид Бредон была довольно напористой женщиной пятидесяти лет, любящей всеми командовать.