Картленд Барбара. Театр любви

   — Я пришлю сюда завтра пианино, — пообещал он. — А в театре нам придется каким-то образом разместить два рояля на маленькой сцене, чтобы мы смогли исполнить увертюру на двух инструментах.
   — А в оркестровой яме их расположить невозможно? — спросила Лавела.
   Он покачал головой.
   — Нет, там стоит пианино.
   — Понимаю, — молвила девушка.
   — Я хотел бы приезжать сюда для репетиций, — продолжал герцог, — ибо мой дом полон гостей. Нежелательно, чтобы они могли слышать музыку до постановки.
   — Конечно, — согласилась Лавела. — Уверена, мама и папа будут рады вашему приезду в любое время.
   — Несомненно, — дуэтом подтвердили викарий и его жена, как раз входившие в гостиную.
   Миссис Эшли, появившаяся лишь перед самым ленчем, поразила герцога своей красотой.
   Она говорила на превосходном английском, но было в ней нечто, выдававшее ее иностранное происхождение.
   Однако на герцога она производила впечатление если не скрытного человека, то по крайней мере довольно замкнутого.
   Хотя миссис Эшли была очень приветлива и гостеприимна во время ленча, после его окончания она сразу удалилась.
   Поскольку она была так прекрасна, а викарий так красив, не приходилось удивляться прелести их единственной дочери.
   Но эту английскую миловидность Лавелы трудно было объяснить только сходством с родителями.
   Может быть, размышлял герцог, викарий и его жена чрезмерно любили друг друга.
   Он был слишком опытным, чтобы не заметить особенной нежности в голосе, когда они обращались друг к другу, или выражения их глаз, когда они обменивались взглядами.
   Все это казалось ему почти не правдоподобным после стольких лет совместной жизни.
   Но он знал еще один такой пример — любовь, существовавшую между его отцом и матерью.
   Когда они не были вместе, они выглядели несчастными и беспокойными.
   Находясь рядом, они так смотрели друг на друга и так произносили слова, что даже человек, видевший их впервые, понимал, они все еще испытывают взаимную любовь.
   «Вот чего хотелось бы и мне», — думал Шелдон Мур.
   Однако он не был уверен, что, имея титул герцога, может рассчитывать на такую же искреннюю любовь к себе.
   Ему, вероятно, суждено быть вновь и вновь обманутым, как это случилось с Фионой.
   Мысль эта тяготила его.
   Он старался избавиться от нее, сосредоточившись на интересной беседе за столом.
   Его приятно поразили не только вкусовые качества блюд, поданных за ленчем, но также их нестандартность и изысканность, способные поспорить с качеством шедевров, демонстрируемых его собственным весьма дорогим шеф-поваром.
   После ленча он сказал миссис Эшли:
   — Надеюсь, вы не сочтете меня слишком самоуверенным, если я скажу, что испытал огромное удовольствие от вашей превосходной и необычной cuisine !
   И, деликатно улыбнувшись, прибавил:
   — Много путешествуя, я убедился, что французская cuisine лучшая в мире, англичане же довольствуются тем, что просто и незамысловато.
   Викарий рассмеялся.
   — Вы совершенно правы, ваша светлость, но я должен объяснить, что, тоже много путешествуя за границей, стал, к сожалению, гурманом. Думаю, моя супруга могла бы при желании открыть ресторан, который пользовался бы огромным успехом!
   Герцог с удивлением поднял брови.
   — Не хочет ли ваш муж сказать, что вы приготовили все это сами? — обратился он к миссис Эшли.
   — Кое-что из поданного, — ответила она. — Но я обучила двух женщин из деревни — они очень хорошо помогают нам — готовить блюда, которые особенно любит мой муж; они же помогают мне готовить мои любимые.
   — Слышать это — выше моих сил! — воскликнул герцог. — Если я узнаю хотя бы еще об одном из блестящих талантов, скрывающихся в Малом Бедлингтоне, я брошу свой Мурпарк и перееду жить сюда!
   — Мы будем только рады этому, — усмехнулся викарий, — хотя, я думаю, вам покажется здесь несколько тесновато.
   — Но как это было бы романтично, — сказала Лавела, — если б сам герцог жил в одной из наших избушек!
   — Я боюсь другого, — возразил Шелдон Мур. — Боюсь, что за мной последуют сотни людей и ваша очаровательная деревенька превратится в уродливый город.
   Эта мысль развлекла и рассмешила всех.
   Наконец викарий напомнил, что пора посетить Марию Кальцайо.
   Миссис Эшли с дочерью остались дома, викарий же и Шелдон Мур отправились к певице в экипаже герцога.
   По дороге он размышлял, что никогда еще ленч не доставлял ему такого удовольствия.
   Он был уверен, его гости в Мур-парке не испытывали в эти минуты и сотой доли подобного возбуждения и радости.
   Лошади бежали все быстрее, и герцог, сидевший рядом с викарием, сказал:
   — От вас, очевидно, не укрылось, викарий: я весьма удивлен тем обстоятельством, что вы, ваша прекрасная жена и очаровательная дочь постоянно живете в деревне;
   Последовало неловкое молчание.
   Герцог почувствовал, что затронул нечто интимное.
   Ему показалось, будто молчание длится вечность.
   — Этому есть свои причины, ваша светлость, — наконец молвил викарий, — и я полагаю, вы поймете их личный характер. Мы чрезвычайно счастливы, живя подобным образом, и мне не хотелось бы обсуждать это сейчас.
   — Конечно, конечно, извините, если я оказался назойливым, — быстро произнес герцог.
   — Не стоит извиняться, — сделал упредительный жест рукой викарий. — Я чрезвычайно рад, что Лавела с таким интересом занялась вашим театром, он приносит ей истинную радость и дает возможность спеть перед искушенной аудиторией.
   Он вновь немного помолчал.
   — То, что вполне удовлетворяет мою жену и меня, может со временем разочаровать и показаться ограниченным для молодой девушки.
   — Я понимаю вас и обещаю вам, викарий, что Лавела будет счастлива — по крайней мере в это Рождество.
   — Благодарю вас, — кивнул викарий.
   Они продолжали путь.
   Герцог понял неуместность дальнейшего разговора.
   Его любопытство, однако, не уменьшилось.
   Он решил в дальнейшем, не вызывая ни в ком смущения, попробовать все же каким-то образом докопаться до истины.

Глава 5

   Все последующие дни герцог был очень доволен собой и приготовлениями к постановке.
   Каждое утро он выезжал на прогулку.
   Затем отправлялся в Малый Бедлингтон, либо верхом, либо в своем фаэтоне.
   Конечно, ему удалось уговорить Марию Кальцайо спеть в его театре.
   Она предложила ему гостиную в своем доме, где Шелдон Мур и Лавела могли репетировать без помех и со всеми удобствами.
   Это была прекрасная комната с великолепным роялем; играть на нем было для герцога истинным наслаждением.
   По словам викария, голос Марии Кальцайо был уже не так высок, как прежде.
   Но в нем все еще слышалась очаровательная теплота звучания, когда-то прославившая его.
   По прошествии первого дня, когда в ней ощущалась еще некоторая нервозность, Мария Кальцайо сказала герцогу:
   — Я пою с наслаждением и хочу сказать, ваша светлость, что весьма довольна аккомпаниатором, который так превосходно чувствует певицу.
   — Думаю, это одно из самых волнующих деяний, которые мне приходилось когда-либо совершать, — ответил герцог. — Я никогда бы не мог представить, что буду иметь счастье слушать, как вы исполняете одну из моих собственных композиций!
   Рядом с великолепным голосом профессиональной певицы голос Лавелы, столь юный и звонкий, поражал своей трогательной чистотой и свежестью.
   Несомненно, когда она станет петь перед зрителями, среди которых будут принц и принцесса Уэльские, она вызовет благоговение в их душах.
   Все будут поражены.
   Он намеренно не говорил ни семейству Эшли, ни Марии Кальцайо, кто будет присутствовать среди гостей.
   Он боялся, что Лавела станет заранее слишком волноваться.
   Он опасался также расстроить Марию Кальцайо, которая по-прежнему не желала быть узнанной.
   Поэтому он просто сказал им, что они будут выступать перед его гостями на рождественском празднике.
   Такую же информацию получили и мамы тех детишек, которым предстояло выступать на сцене.
   Для этих мам были предусмотрены места в партере.
   Ночевать в Мур-парке останутся лишь пятеро из них.
   Иные не могли покинуть других своих детей, еще слишком маленьких, чтобы выступать.
   — Вы даже не представляете, какой переполох и возбуждение вы вызвали в деревне! — сообщила ему Лавела. — Как будто взорвалась бомба в самом ее центре!
   В перерывах между репетициями Лавела подбирала наряды для детей.
   Исполнять гимны они будут в своих собственных лучших костюмах.
   Но она решила, что им следует еще сделать для себя маленькие венки из омелы , связанные сзади красными ленточками.
   Они будут также держать маленькие букетики из омелы и падуба.
   — Напрасно я придумала все это, — жаловалась она герцогу. — У меня уже все пальцы болят от выдергивания шипов из падуба!
   — А я думал, ангелы не чувствуют боли! — поддразнил он ее.
   — Значит, я явилась откуда угодно, только не с Небес! — возразила Лавела.
   Им было очень весело на репетициях с Марией Кальцайо.
   Герцог все время пребывал в таком приятном расположении духа, что порой забывал о своих проблемах в Мур-парке.
   В первый вечер, вернувшись к себе в спальню, он по вмятине на кровати понял, что Фиона ожидала его там.
   После этого он стал запирать дверь.
   Кроме того, он переселил Фиону и Изабель Хенли из коридора, в котором была расположена его комната.
   Это он поручил мистеру Уотсону.
   Когда они вернулись после прогулки в экипаже во второй вечер их визита, мистер Уотсон с сожалением объявил им о необходимости перебраться в другие комнаты.
   — Что вы имеете в виду? — дерзко спросила Фиона.
   — Завтра прибывают две родственницы его светлости, миледи, — ответил мистер Уотсон.
   — Какое отношение это имеет ко мне и к моей комнате? — решительно воспротивилась обиженная Фиона.
   — Вашу комнату, как вы называете ее, миледи, — ответил мистер Уотсон, — всегда занимала бабушка его светлости, вдовствующая герцогиня, а комната, которую сейчас занимает леди Хенли, всегда принадлежала тетушке его светлости, маркизе Сифордской.
   На это незваным гостьям нечего было возразить.
   Фиона, конечно, пылала гневом.
   Она уже давно злилась на герцога, так как ей все не удавалось поговорить с ним наедине.
   Он успевал покинуть дом к тому времени, когда она спускалась вниз по утрам.
   К ее изумлению, он никогда не возвращался к ленчу, несмотря на то что прибыло уже довольно большое количество гостей на Рождество.
   Леди Бредон исполняла роль хозяйки, лишив Фиону этой привилегии.
   Спускаясь к ужину после своего возвращения из Малого Бедлингтона, герцог старался появляться в гостиной, когда там было уже много народу.
   Он рассыпался в извинениях за свое опоздание, оправдываясь тем, что готовит празднование Рождества.
   Он не хотел, чтобы на открытии театра присутствовало слишком много посторонних, дальних знакомых.
   Поэтому не распространялся относительно своих планов.
   — Мне нужно поговорить с тобой наедине, — услышал он рядом с собой шипение Фионы, когда джентльмены подставляли свои локти дамам, чтобы проводить их в гостиную, в которой собралось в этот раз особенно много приглашенных.
   — Да, да, конечно! — любезно согласился герцог. — Но когда?
   Задержав дыхание, Фиона уже готова была дать ему очевидный и недвусмысленный ответ на его вопрос, но не успела даже глазом моргнуть, как герцог исчез.
   Он был слишком поглощен проблемой рассаживания гостей за карточными столами.
   Молодые участники вечера уже танцевали под оркестр, расположившийся в так называемом Малом бальном зале.
   Герцог задумчиво смотрел на пары, весело кружившиеся в зажигательном вальсе.
   Неожиданно он подумал, как увлек бы танец Лавелу.
   «Следовало бы пригласить ее», — подумал он.
   Он не сделал этого просто потому, что не хотел заранее приглушать того впечатления, какое произведет ее неожиданный дебют в роли ангела в театре.
   Он понял, как эгоистично поступает.
   И вспомнил также, что обещал ее отцу доставить ей радость и развлечь ее.
 
   Герцог знал, что в первый день Рождества Лавела будет занята в церкви отца, играя на органе.
   Сам герцог в этот день всегда сидел на семейной скамье, участвуя в рождественском богослужении в своей собственной церкви.
   Он прочитал отрывок из Священного Писания и прослушал проповедь викария, бывшего одновременно его личным капелланом.
   Все это прошло быстро, заняв не более десяти минут.
   Возвратившись из церкви в основное здание Мур-парка, гости были приглашены за огромный стол в центре Банкетного зала.
   Молодых членов семьи леди Бредон рассадила за два стола меньшего размера в том же зале.
   Шеф-повар сам внес индейку и рождественский пудинг, который полил бренди и зажег.
   Крекеры и шампанское были в изобилии.
   Пили за здоровье герцога.
   А он произнес короткую речь, отдавая дань уважения и восхищения своей бабушке.
   Почтил он также и других своих старших родственников, в честь которых все подняли бокалы.
   Гости еще долго сидели, потягивая портвейн или бренди, обмениваясь шутками и веселыми историями.
   Согласно традиции вечером герцог принимал поздравления своих арендаторов и служащих в просторном Служебном зале.
   Их принимали также его бабушка, племянницы и племянники; они раздавали всем приходящим рождественские подарки.
   Этот обычай был установлен еще прадедом герцога и с тех пор стал семейной традицией.
   Затем местные певцы из деревни исполнили рождественские гимны.
   Их пение, на взгляд герцога, значительно уступало исполнению гимнов детьми из Малого Бедлингтона.
   Наконец все почувствовали себя уставшими от этих ритуалов.
   И потому других рождественских увеселений в первую ночь не было.
   Герцог лишь провел репетицию с мужским хором, созданным мистером Эшли.
   Необходимо было подготовить для певцов костюмы, в которых они выступят на заключительном вечере в субботу.
   В Малом Бедлингтоне подобрали кое-какие костюмы, но герцог просмотрел еще все свои чердаки, где хранились старинные вещи.
   Вместе с мистером Уотсоном они обращались к швеям, дополняя гардероб, необходимый для постановки.
   Рано утром, в День Подарков, герцог прибыл в дом викария со своими рождественскими сюрпризами.
   Для Лавелы он выбрал нечто особенное.
   Он не сомневался, подарок ей понравится.
   Это была табакерка, которую он увидел однажды в магазине на Бонд-стрит .
   Он тогда еще подумал, кому бы мог подарить ее.
   Фиона равнодушно относилась ко всему, что не являлось ювелирным изделием, которым можно было бы украсить себя.
   В центре табакерки помещалось изображение маленьких купидонов, державших венки из роз.
   Вокруг этого дивного, изысканного изображения на эмали на поверхности шкатулки сверкали маленькие бриллианты, перемежающиеся жемчужинами.
   Освободив табакерку от обертки, Лавела смотрела на нее, не веря своим глазам.
   Пораженная, она спросила:
   — Это… мне?
   — Когда вы восхищались моим собранием табакерок, я решил положить начало вашей собственной «пещере Аладдина», — ответил герцог.
   Какое-то время она не могла найти слов.
   Затем тихим голосом, в котором слышались восхищение и радость, произнесла:
   — Как мне выразить вам благодарность? Это самая прекрасная вещь, которую я видела, не говоря уж о том, чтобы владеть ею.
   — Я надеялся, что она понравится вам. Это в благодарность вам за то, что вы так прекрасно спели мое сочинение!
   А в благодарность за столь изысканные угощения, которыми его потчевали у викария, он привез ему pate , приготовленный его собственным шеф-поваром.
   Он привез также кувшинчик икры и ящик шампанского.
   — Я не пробовал икры с тех пор, как был в России! — воскликнул викарий.
   — Вы были в России? — удивленно спросил герцог.
   — Это случилось много лет назад, — ответил викарий. — Я возвращался обратно через скандинавские страны.
   Говоря это, он мельком обменялся взглядом с супругой, что не укрылось от герцога.
   Здесь, очевидно, таилась часть загадки, которую он надеялся разгадать.
   Он больше не расспрашивал викария со времени их первого разговора.
   Но любопытство, пробужденное в нем тогда, не проходило.
   Ему хотелось понять, почему столь интеллигентная и очаровательная женщина, как миссис Эшли, удовлетворялась жизнью в Малом Бедлингтоне, так же как и ее муж, явно достойный более интересной жизни.
   Они, несомненно, были очень счастливы.
   Он, по сути дела, никогда еще не видел двух людей, испытывавших блаженство просто потому, что они находятся вместе.
   Ему хотелось ввести Лавелу в иное общество, разительно отличавшееся от общества сельских жителей и детей, которых она учила петь.
   Все были в восторге от его подарков.
   Миссис Эшли восхищалась весьма элегантным солнечным зонтиком, который он вручил ей.
   Подумав, герцог сказал:
   — Теперь, когда ваши рождественские празднества закончились, мне бы хотелось пригласить вас всех в Мур-парк сегодня вечером — погостить до воскресенья.
   Викарий взглянул на него с удивлением.
   — У меня много молодых родственников, — продолжал герцог, — с которыми я хотел бы познакомить Лавелу. А кроме того, мы могли бы порепетировать в самом театре. Все-таки репетировать в гостиной не то же самое, что на сцене.
   — Вы совершенно правы, — согласился викарий, — я понимаю вас, ваша светлость. И в то же время…
   — О, пожалуйста, папа, — прервала его Лавела, — давайте поедем! Я и сама хотела бы порепетировать на сцене до выступления. Без этого мы можем все испортить.
   — Это верно, — молвил викарий.
   Он взглянул вопросительно на жену, и та сказала:
   — Это хорошая идея, Эндрю; я думаю, вам с Лавелой следует поехать. Я же останусь здесь и приеду в Мур-парк в субботу вечером.
   — Ты действительно хочешь этого? — тихо спросил викарий.
   Жена кивнула.
   — Ну что ж, хорошо, я поеду с Лавелой, но мне необходимо будет вернуться в пятницу, чтобы провести службу.
   — Мои лошади, викарий, в вашем распоряжении, — поспешил заверить его герцог, — и я, разумеется, пошлю экипаж за миссис Эшли в субботу.
   Все было решено.
   Когда Мария Кальцайо — никто так и не привык называть ее другим именем — сказала, что приедет вместе с миссис Эшли, герцог согласился с этим.
   Он понимал, они смогут репетировать и без нее.
   Ее богатый сценический опыт позволял ей чувствовать себя как дома на любой сцене без предварительных репетиций.
   Поэтому он заторопился в Мур-парк, чтобы успеть поучаствовать в охоте, проводившейся в День Подарков, что являлось еще одной давней семейной традицией.
   Его друзья поразились, что он пропустил первых два загона вслед за сворой гончих, преследующих лису; однако в третьем загоне он участвовал.
   После ленча устроили еще два загона, в которых герцог проявил себя превосходным стрелком.
   Джослин, казалось, намеревался вовсе не покидать Мур-парк и пожелал участвовать в охоте.
   Герцог сознавал, он сам косвенно виноват в том, что Джослин все еще оставался здесь.
   Кузен пытался поговорить с ним наедине, но герцог в последний момент все время ухитрялся избегать разговора.
   У него было ощущение, будто Джослин и Фиона замышляют что-то против него, однако он не мог представить, до чего они могут додуматься.
   Он заметил, как они несколько раз заговорщицки перешептывались.
   Герцог тем не менее не подавал виду, что заметил это.
   Он был уверен, они презрительно, даже уничтожающе отзывались о нем.
   И в то же время они предпринимали отчаянные попытки сблизиться с ним.
   Труднее всего было избегать их в День Рождества, когда ему пришлось постоянно находиться дома.
   Теперь же все занимались охотой, и это существенно помогало ему.
   Он надеялся, понимая при всем при том абсурдность этого ожидания, что Фиона наконец потеряет терпение и уедет до прибытия принца и принцессы Уэльских.
   Но не из того материала она была выкована, чтобы сдаться так легко. , ;;
   Один краткий миг в День Рождества оказался мигом жесткого откровения между ними.
   После ленча герцог ненадолго присоединился к дамам, расположившимся в гостиной.
   Прежде всего он подошел к своей бабушке, сидевшей возле камина.
   — Я надеюсь, вам нравится нынешнее Рождество, бабушка, — сказал он.
   Он наклонился, чтобы поцеловать ее.
   — Это лучшее Рождество на моей памяти! — ответила вдовствующая герцогиня. — Но мне бы хотелось добавить еще один тост к тем, которые провозглашались сейчас в столовой.
   — Какой же? — спросил герцог.
   — Тост за твоего сына и наследника, дорогой мальчик, — молвила герцогиня.
   Шелдон Мур вознамерился было сказать что-то в ответ, когда вдруг понял — рядом с ним стоит Фиона.
   На какой-то миг их глаза встретились.
   И его внезапно осенило: Фиона знает о его осведомленности в том, что она бесплодна.
   Они так долго были близки друг другу, что он всегда угадывал, о чем она думает.
   Она тоже могла читать его мысли.
   В этот миг откровения они просто смотрели в упор друг на друга.
   Потом герцог наклонился, поцеловал бабушку в щеку и вышел из комнаты. ***
   После завершения охоты все поздравляли его с удачей.
   Это было прекрасное, возбуждающее и бодрящее развлечение.
   Затем все пили чай и, почувствовав приятную усталость, разошлись отдохнуть до ужина.
   Герцог, однако, прошел в музыкальный салон вместе с только что приехавшей Лавелой.
   Незаметно для нее он запер дверь, чтобы их никто не беспокоил.
   Они прошлись по некоторым поправкам, внесенным им в партитуру своего сочинения в процессе репетиции с Марией Кальцайо.
   — Это верх совершенства! — воскликнула Лавела, когда они закончили. — Это просто идеально! Добавив что-нибудь, можно лишь испортить всю композицию.
   — Думаю, как и все композиторы, — заметил герцог, — я стремлюсь к совершенству.
   — Считайте, что вы достигли этого, — ответила Лавела.
   — А теперь мы должны переодеться к ужину, — промолвил герцог. — Сегодня у нас танцы, поскольку я не хочу, чтобы вы слишком устали от репетиций. Завтра вам нужны будут силы для последних приготовлений, а также для того, чтобы придумать название моему театру.
   — А вы еще не назвали его? — спросила Лавела. — И даже не подыскивали какие-либо варианты?
   — Мне лишь сейчас пришло в голову дать ему имя, — признался герцог, — но надо что-то придумать!
   Они поднимались по лестнице рядом.
   Лавела придумала одно название для театра, герцог — другое, но оба показались им недостаточно подходящими.
   Герцог проводил ее до комнаты, которую ей отвели рядом с комнатой ее отца.
   В конце коридора разговаривали двое.
   Он узнал в них Фиону и Джослина.
   У него промелькнула мысль, что Фиона, как и прежде, возможно, утешается с Джослином.
   Но он не хотел думать о Фионе, находясь рядом с Лавелой, от которой исходил аромат чистоты.
   Кроме молодых родственников, живших в доме, мистер Уотсон по поручению герцога пригласил на танцы некоторых обитателей окрестных поместий.
   Для танцев заказали оркестр из Лондона. «
   Был открыт Большой бальный зал, украшенный цветами из оранжерей.
   В Мур-парке часто устраивали балы.
   Но для Лавелы, конечно, это был первый настоящий бал.
   Она была одета просто.
   Однако ему казалось, что белое платье, облегающее ее стройную фигуру, высокую грудь и тонкую талию, — наилучшее обрамление ее красоты.
   » Именно так она и должна выглядеть в роли ангела!«— сказал он себе.
   Эта идея пришлась ему по душе.
   Хотя во время ужина она сидела на дальнем конце стола, на приличном расстоянии от него, он не мог оторвать от нее взгляд.
   Ее глаза сияли.
   Она весело реагировала на то, что говорили ей молодые люди, сидевшие по обе стороны от нее.
   Фиона, как он заметил, тоже была оживлена, но совсем по-иному.
   Каждая ее реплика заключала в себе двусмысленность.
   Каждый взгляд, бросаемый ею на мужчину, сидевшего рядом с ней, каждое ее движение были исполнены желанием обольстить.
   Несмотря на все, что ему уже было известно о ней, он лишь теперь со всей определенностью осознал, насколько она чужда Мур-парку, его обстановке и традициям.
   Он поражался, что не видел этого ранее.
   Теперь мужчины не засиживались за портвейном, как в предыдущий вечер, они спешили ангажировать дам.
   Герцог знал, что девушки, и особенно Лавела, с нетерпением ожидают партнеров, желая танцевать.
   У Лавелы не было недостатка в них.
   Герцог пригласил ее после того, как выполнил свой долг перед дамами более старшего возраста.
   От нее исходило сияние радости.
   — Я вижу, вам весело, — заметил он.
   — У меня как будто крылья на ногах! — ответила Лавела. — Я была не права, назвав ваш дом» пещерой Аладдина «. Это — дворец принца, и» единственное, чего я боюсь, это что он исчезнет с полночным боем!
   — Я был бы очень огорчен, если б это случилось, — улыбнулся герцог. — И если вы раздаете роли в вашей волшебной сказке, я бы хотел быть в ней заколдованным принцем.
   — Ну конечно, — ответила она, — но вы и волшебник одновременно!
   Герцог рассмеялся.
   — Я согласен, если только я — не царь демонов.
   В этот момент рядом оказался Джослин.
   Герцог подумал, что если и существует подходящий кандидат на роль царя демонов, то это, несомненно, его кузен.