Картленд Барбара. Венгрия для двоих

   Словно догадавшись о ее мыслях, он протянул руку.
   Немного помедлив, Алета сняла перчатку и подала ему свою руку.
   Коснувшись его обнаженной кожи, она почув­ствовала нечто подобное удару молнии.
   И когда князь снял шляпу и наклонился, что­бы поцеловать руку Алеты, она поняла, что лю­бит его.
   Она никогда не думала об этом и совсем не ожидала возникновения этого чувства.
   И все же, когда любовь заполнила все ее су­щество, она поняла, что всегда мечтала испытать это чувство с мужчиной своей мечты.
   А ведь князь был именно таким мужчиной!
   Она не понимала, почему не осознала этого еще тогда, когда они говорили на террасе коро­левского дворца.
   «Я… люблю тебя! Я люблю тебя!» – хоте­лось сказать ей.
   Когда Алета почувствовала на своей мягкой коже твердость его губ, ее пальцы задрожали.
   Он заметил это и, подняв голову, взглянул на девушку.
   Она очень удивилась, заметив в его глазах не обожание, а невыносимую боль.
   Это было непонятно.
   Князь отпустил ее руку, надел шляпу и пер­вым въехал во двор конюшен.
   Потрясенная, Алета последовала за ним.
   Мистер Хейвуд говорил с Хевицем.
   Алета поняла, что они обсуждают стоимость дюжины лошадей, которых водил вокруг них грум.
   Безо всякой помощи девушка соскользнула с седла и пошла к замку.
   Она надеялась (и не могла избежать этих мыс­лей), что князь Миклош пойдет следом.
   Однако она заметила, что, спешившись, он при­соединился к мистеру Хейвуду.
   Поднимаясь в спальню, чтобы переодеться, Алета пыталась догадаться о причине его стран­ного поведения.
   Ей показалось, что она знает ответ, но только не желает признавать этого.
   Все ее существо избегало того, что, как она подозревала, было правдой.
   Чтобы успокоиться, Алета твердила себе, что красивые и романтические венгры непредсказуемы.
   Разве могло быть иначе?
   Девушка не стала переодеваться и спускаться вниз.
   Она подумала, что все приглашенные дамы соберутся в одной из красивых гостиных, и по­няла, что не сможет поддерживать легкую бе­седу – ведь каждой клеточкой своего тела она рвалась к князю.
   Поэтому Алета сняла амазонку, разделась и легла в постель.
   – Я разбужу вас пораньше, чтобы вам хва­тило времени на ванну, фрейлейн, – пообещала горничная.
   Сделав реверанс, она вышла.
   Про себя Алета отметила, что, считайся она дочерью своего отца, реверанс был бы гораздо глубже.
   Да и экономка делала бы реверанс вместо того, чтобы просто кивнуть головой.
   Алета вовсе не мечтала о подобном раболе­пии, и все же это подтверждало то, что она уже знала.
   Существовала огромная разница между дочерью герцога и внучкой человека, который не мог позво­лить себе купить своих собственных лошадей.
   Ей нужно было всего лишь встретиться с от­цом князя и другими членами его семьи, чтобы понять, как они горды.
   Алете пришлось признать, что ее отец очень походил на них, однако в Англии это было не так заметно, как в Венгрии.
   Когда князь с гостями проезжал мимо возвра­щавшихся с полей крестьян, то женщины присе­дали, а мужчины снимали шляпы и низко кланялись.
   Кроме того, они с искренней любовью улыба­лись князю.
   Это и делало его подобным богу – привязан­ность и уважение.
   «Должно быть, с моей стороны было очень по-детски полюбить его, – подумала Алета, ког­да принимала ванну. – Должно быть, на меня повлиял его блеск, да еще дворец, словно сошед­ший со страниц сказки».
   В таком дворце, подумала она, мог бы жить принц ее мечты – если, конечно, он был бы князем Эстергази.
   Она знала, что во дворце сто двадцать шесть комнат.
   Князь Джозел много рассказывал о том, ка­ким прекрасным был дворец, когда его предок впервые построил его – например, за прошед­шие годы сгорела и не была восстановлена опера.
   Алета попыталась высмеять себя за то, что была потрясена точно так, как ожидал князь.
   «Я могла бы сказать ему, что Аинг тоже ве­лик – по-своему, – думала она, – и что его постройки гораздо старше!»
   Тут она снова засмеялась, высмеивая свое ре­бячество.
   Она вылезла из ванны.
   Горничная помогла ей надеть одно из лучших привезенных с собой платьев – белое, расшитое мелкими блестками.
   В этом платье Алета походила на цветок в капельках росы.
   Впечатление усиливали искусственные белые цветы с блестками на лепестках, украшавшие вы­рез платья.
   Блестки сияли и на небольшом турнюре, где цветы придерживали ниспадающие складки ши­фона.
   На этот раз Алета не стала надевать никаких украшений.
   Те же цветы, похожие на белые орхидеи, она приколола на голову. Когда она спустилась в са­лон, где перед ужином собрались все гости, ей показалось, что у князя Миклоша перехватило дыхание.
   Несколько других мужчин, приглашенных на ужин, смотрели на нее с нескрываемым восхище­нием.
   – Теперь я понимаю, почему дворец Эстергази стал еще красивее, чем раньше! – сказал Алете один из них.
   Она улыбнулась комплименту. Сердце ее дрог­нуло, когда она заметила, что князь кажется очень сердитым.
   Она поняла, что он ревнует.
   Она подумала, как прекрасно было бы, если бы он любил ее так же, как она его.
   Затем Алета сказала себе, что хочет слишком многого.
   Разве могла она ожидать, что влюбится в пер­вого же красивого мужчину, которого встретит?
   И разве могла она ожидать от него тех же чувств?
   «Венгры очень романтичны, – повторяла она про себя. – Романтичны!»
   Это, по ее мнению, означало, что они могут влюбляться в каждую симпатичную женщину на своем пути, хотя на самом деле она не будет ни­чего для них значить.
   И, разумеется, так они и пропорхают всю жизнь, как бабочки – от цветка к цветку!
   Они всегда будут надеяться, что завтра най­дут женщину еще прекраснее, чем та, которая по­встречалась сегодня.
   «Я не должна забывать об этом», – сказала себе Алета.
   В то же время она наслаждалась каждым ми­гом обеда.
   Она обнаружила, что почти все мужчины за столом по очереди поднимали свой бокал в ее честь.
   Прочие молодые женщины смотрели на Алету без особого восторга.
   Алета знала, что в Лондоне на дебютанток обращают внимание только в одном случае – когда их представляют в Букингемском дворце.
   Они посещают балы, куда их приглашают толь­ко потому, что их отцы что-то значат в обществе.
   Но, как правило, их затмевают искушенные замужние красавицы, которых знает не только высший свет, но и все общество, и которых заме­чает принц Уэльский.
   «Это мой звездный час, – сказала себе Але­та, – значит, я должна наслаждаться каждым его мигом».
   Как и обещал князь, в огромном бело-золотом бальном зале играл цыганский оркестр.
   Именно в этом зале Гайдн дирижировал на первом исполнении своей «Прощальной симфо­нии».
   Алета никогда не видела зала красивее.
   Украшавшие стены цветы были белыми, как ее платье. Высокие окна выходили в прекрасный сад.
   В фонтанах были спрятаны лампы, и в их блеске вода взлетала к небу, к россыпи звезд.
   Цыганский оркестр был в точности таким, как Алета и представляла.
   Цыганки были одеты в яркие платья. В ушах у них были большие кольца, а на руках звенели многочисленные браслеты.
   В красивые прически были вплетены красные ленты, украшенные золотом и драгоценными камнями, которые блестели и мерцали при каждом движении.
   Музыка начиналась со звяканья цимбал, и ко­локольного позванивая тамбуринов. Потом она ста­новилась все громче, и вот уже мелодия цыганского танца взлетала к небу.
   В центре комнаты молодые девушки и юноши рука об руку танцевали цыганские танцы.
   Затем музыка изменилась, стала мягче и нежнее.
   Князь обнял Алету за талию и провел ее в центр зала.
   Все вокруг начали танцевать под музыку, став­шую вдруг такой красивой и романтичной.
   Через некоторое время в ней снова появилось буйство, присущее цыганским мелодиям.
   Танцующие двигались все быстрее и быстрее.
   Алета обнаружила, что танцует с несколькими мужчинами сразу, но внезапно осталась с одним князем.
   Он прижал ее ближе.
   К своему удивлению, Алета обнаружила, что без труда повторяет его движения, хотя никогда прежде она не танцевала ничего подобного.
   Все быстрее и быстрее становился ритм, все убыстрялись и убыстрялись движения танцоров.
   Наконец танец стал еще быстрее, чем был, и Алета почувствовала себя так, словно они с кня­зем возносятся в небо.
   Их ноги больше не касались земли, и они па­рили, словно птицы.
   Танец был стремительным и веселым, и когда музыка, наконец, смолкла, у Алеты захватило дух.
   Она чувствовала себя так, словно только, что упала с огромной высоты обратно на землю.
   Рука князя Миклоша все еще лежала на ее талии.
   Когда Алета подняла лицо и посмотрела на него, князь заметил, как бурно вздымается ее грудь под тонким шифоном платья.
   Девушка увидела в глазах князя огонь, но ска­зала себе, что это наверняка от пристрастия к цыганской музыке.
   Гости аплодировали исполнителям, которые за­ставили их позабыть обо всем на свете.
   Алета подумала, что только что все танцевали душой.
   Князь увел Алету из бального зала в сад.
   Она глубоко вдохнула ночной воздух, словно он мог унять сумятицу, царившую в ее мыслях.
   Князь взял Алету под руку и повел мимо фон­танов по зеленому лугу с шелковистой травой. Они оказались у цветущих кустов. Пройдя сквозь них, они внезапно оказались у стеклянного домика, сверкавшего среди деревьев. Князь открыл дверь.
   Войдя, Алета увидела, что домик заполнен ор­хидеями – белыми, сиреневыми, зелеными, ро­зовыми и другими любого мыслимого цвета.
   Каким-то образом в полу домика были скры­ты светильники, освещавшие цветы.
   Все это выглядело так прекрасно, что Алета, как зачарованная, замерла, глядя на цветы. Князь закрыл дверь. Он произнес:
   – Я подумал, что ваше место именно здесь. Мне показалось, что вы сможете раствориться среди цветов, на которые вы так похожи. Тогда я никогда не потеряю вас!
   Медленно, чувствуя смущение, Алета повер­нулась и посмотрела на него.
   Она подумала, что ни один человек на земле не может быть красивее и великолепнее князя.
   Его вечерний костюм прекрасно сидел на его худощавом атлетическом теле.
   Воротник его белоснежной сорочки был зако­лот булавкой с большой жемчужиной.
   Алета поняла, что в более торжественной об­становке, например, в присутствии членов коро­левской семьи, на одежде князя было бы гораздо больше украшений.
   Их глаза встретились, и Алета с князем за­мерли, глядя друг на друга.
   Наконец он произнес:
   – Ты так умопомрачительно красива, так пре­красна, что навсегда останешься в моем сердце!
   Алета хотела ответить, что и он навсегда оста­нется в ее сердце, но князь добавил:
   – Я привел тебя сюда, чтобы попрощаться.
   – Попрощаться? – переспросила Алета. – Я… я не знала, что завтра… мы уезжаем.
   – Вы не уезжаете, – ответил князь. – Уез­жаю я!
   Алета смотрела на него, широко открыв глаза от изумления.
   Князь сердито сказал:
   – Я только терзаю себя, но я не могу более мучиться!
   – Я… я не понимаю! – пробормотала Алета.
   – Я знаю, – ответил князь. – Я вижу каждую мысль в твоей прелестной головке, каж­дый вдох, который ты делаешь, каждое биение твоего сердца!
   При этих словах Алета задрожала от перепол­нивших ее чувств.
   Инстинктивно она положила руку себе на грудь, чтобы успокоить волнение.
   – Я люблю тебя! – сказал князь. – Я люблю тебя так, как никогда еще не любил. Вот почему, сердце моей души, я должен уехать.
   – Но почему… почему? – спросила Алета. – Я… я не понимаю!
   – Ну конечно, не понимаешь, – был от­вет. – Ты так невинна, так желанна! Я хочу взять тебя на руки и отнести в мой домик в горах, где мы могли бы быть вместе, вдали ото всех.
   Алета почувствовала, что все ее тело дрожит от странного волнения.
   В глазах князя она увидела огонь, который никогда прежде не встречала.
   – Будь мы там, моя любовь, – продолжал он, – я научил бы тебя любви, – не той холод­ной любви, которую мог бы дать тебе англичанин, а страстной, горячей венгерской любви, которой нельзя противиться!
   Он говорил так неотразимо, что Алета ин­стинктивно шагнула к нему.
   К ее удивлению, князь попятился.
   – Не подходи ко мне! – сердито произнес он. – Я не осмеливаюсь прикоснуться к тебе! Если это произойдет, я сделаю тебя моей! После этого ты никогда не сможешь сбежать, а я никог­да не отпущу тебя!
   – Ты… любишь меня? – тихо спросила Але­та, словно это было единственное, что она поняла из его слов.
   – Я люблю тебя! – сказал князь. – Я люблю тебя страстно, яростно, пламенно! Но, до­рогая моя, драгоценная моя, я ничего не могу по­делать.
   – П-почему?
   – Ответ прост, так же. как эти цветы, чистые и непорочные. Разве могу я разрушить нечто та­кое прекрасное и совершенное?
   Алета непонимающе смотрела на него. Звездный свет заиграл в ее волосах, и князь отвернулся, словно не в силах смотреть на нее.
   Я не хочу говорить этого, – сказал он, – но было бы нечестно заставлять тебя теряться в догадках;
   – Пожалуйста… скажи… объясни мне… о чем ты говоришь, – умоляюще попросила Алета.
   – Я уже сказал тебе, что люблю тебя, – начал князь, – и думаю, что и ты хоть немного, но любишь меня.
   Алета что-то согласно пробормотала, и он про­должил:
   – Для меня было бы райским блаженством принять твою любовь и сделать ее частью моей, как это и есть сейчас.
   Почти застонав, он добавил:
   – Но этого я никогда не осмелюсь сделать.
   – Почему же… скажи мне… почему?
   – Потому, драгоценная моя, прекрасная моя англичанка, ты – леди. Если бы ты не была ею, если бы ты приходилась родственницей такому человеку, как Хевиц, который покупает и продает лошадей, я увёз бы тебя с собой и мы были бы очень, очень счастливы вместе!
   Алета не издала ни звука. Она начинала понимать, о чем говорил князь, и чувствовала, что ее тело каменеет.
   Князь взмахнул рукой.
   – Этот путь не для нас, а моя семья ни за что не позволит мне жениться на тебе.
   Эти слова прозвенели в ушах Алеты, словно похоронные колокола.
   Она никак не могла понять, почему орхидеи вокруг не упали на пол, а покрывавшее их стекло не рассыпалось на мелкие кусочки.
   – Ты видела моего отца, – продолжал князь. – Ты понимаешь, что если его старший сын возьмет себе жену из тех, кто не равен нам по крови, это разобьет ему сердце.
   Алета не могла пошевелиться.
   Она чувствовала леденящий холод, словно в ее теле не осталось ни кровинки, а вместе с кро­вью ушла и жизнь.
   – С того самого момента, как я увидел тебя, я понял, что ты особенная, не похожая ни на одну женщину, которую я знал прежде, – говорил тем временем князь. – Когда ты стояла у балю­страды королевского дворца, тебя окружало сия­ние, и я сразу понял, что в мире нет никого прекраснее тебя!
   На мгновение князь закрыл глаза руками, а потом произнес:
   – С тех пор я не спал и думал только о тебе. Дни и ночи напролет твой образ пребывал со мной, пока я не решил, что меня преследует твой дух.
   Он на мгновение умолк и добавил голосом, в котором звучало страдание:
   – Потом ты вернулась, и вначале я был не­вероятно, непостижимо счастлив просто потому, что ты была со мной.
   Его голос стал глуше.
   – Все остальное ничего не значило для меня. Я только ждал момента, когда я смогу обнять тебя и целовать так, чтобы, в конце концов, мы могли думать только друг о друге.
   Алета хотела сказать, что мечтала о том же самом, но князь продолжал:
   – Нет нужды говорить, что ты ездишь вер­хом лучше любой другой женщины, которую я когда-либо видел. Тебя можно сравнить разве, что с императрицей – но, впрочем, это не важно.
   Бросив на нее долгий взгляд, он сказал:
   – Дело не в том, как ты ведешь себя, что говоришь или о чем думаешь. Это некая боже­ственная искра, горящая в тебе, искра, которую я искал и о которой мечтал без надежды когда-либо встретить ее наяву.
   Алета могла бы сказать то же самое и о нем.
   Ей хотелось разрыдаться и умолять князя не разрушать то прекрасное чувство, которым была их любовь. Но она не смогла произнести, ни слова.
   Князь снова заговорил:
   – Если бы я сделал тебя своей женой, – а ради этого я готов отдать душу! – я не смог бы сделать тебя счастливой. Вдвоем с тобой мы очу­тились бы в раю, но жить нам пришлось бы в самом обычном мире.
   Глубоко вздохнув, он добавил:
   – Моя семья никогда не простила бы мне того, что они сочли бы мезальянсом. Каждый день ты мучилась бы, зная, что они говорят, делают и думают о тебе.
   Он сделал паузу и продолжил:
   – Я не смог бы защитить тебя, и постепенно, подобно капле, точащей камень, этот мир разру­шил бы нашу любовь.
   Князь выпрямился, словно став выше, и за­вершил свою речь:
   – Вот почему, дорогая моя, я уезжаю завтра, и никогда больше не встречусь с тобой.
   Отчаяние, звучавшее в его голосе, едва не за­ставило Алету броситься к князю и обнять его.
   Ей хотелось сказать ему, что им не придется страдать, что несколькими словами она может за­ставить беду исчезнуть.
   Пока она пыталась подобрать подходящие сло­ва, князь произнес:
   – Прощай, мой прекрасный дух, Я буду мо­литься, чтобы Господь защитил тебя, и чтобы в один прекрасный день ты нашла мужчину, кото­рый будет любить тебя так же, как я, и отдаст жизнь за то, чтобы ты никогда не страдала.
   На мгновение князь задержал взгляд на лице девушки. Затем он опустился на колено, взял в руку край ее платья и почтительно поцеловал его. Алета смотрела на него в крайнем смятении. Когда князь поднялся на ноги, она заговорила голосом, совсем не похожим на ее собственный: – Миклош… подожди… я… я должна рас­сказать тебе…
   Она не успела договорить. Князь уже ушел. Он открыл дверь оранжереи и исчез в окру­жающем мраке.
   Алета смотрела ему вслед. Она закрыла глаза руками.
   Неужели это произошло на самом деле?
   Неужели князь Миклош признался, что лю­бит ее?
   И в то же время он не женится на ней.
   «Я должна… рассказать ему, – подумала де­вушка. – Я расскажу ему, что он… ошибся… что его семья примет меня… и мы будем вместе… и станем счастливы…»
   Она сделала шаг к открытой двери.
   Внезапно в душе девушки поднялась гордость, о которой она не подозревала. Алета останови­лась.
   Если Миклош действительно был так прони­цателен, если он, как и говорил, мог читать мысли и чувства девушки и слышал каждый удар ее сер­дца, почему же он не увидел правду?
   Почему он не понял, что в жилах Алеты течет такая же голубая кровь, как и в его соб­ственных?
   Почему он не догадался, что ее семья значит в Англии столько же, сколько Эстергази значат в Венгрии?
   Он должен был понять, он должен был почув­ствовать, что Алета не та, за кого себя выдает.
   Девушка не знала, сколько времени она про­стояла среди орхидей, под светившими сквозь стек­ла оранжереи звездами.
   Вспомнив, что ей пора возвращаться во дво­рец, она двинулась медленно, словно во сне.
   Только сейчас она поняла, что прекрасный сон кончился.
   Мужчина ее мечты подвел ее.

   «Если он действительно так хорошо понимал меня, он должен был догадаться, что я – это я и что мое родословное древо, в сущности, ничего не значит».

   Она достигла бокового входа во дворец и про­скользнула на второй этаж.
   В бальном зале все еще играл цыганский ор­кестр, и звучали голоса и смех.
   Алета пошла в свою спальню.
   Она не стала звонить горничной, которая была наготове, чтобы помочь девушке раздеться.
   Вместо этого Алета непослушными, словно чу­жими руками сняла свое прекрасное белое платье.
   Капли росы все еще блестели на цветах.
   Девушка вытащила из волос цветы и позволи­ла им упасть на пол.
   Ей понадобилась целая вечность, чтобы раз­деться и нырнуть в постель.
   Только задув свечу и оказавшись в темноте, она зарылась лицом в подушку и дала волю слезам.
   Это были слезы отчаяния, но плакала она не оттого, что потеряла Миклоша и собственное сердце.
   Князь разрушил ее мечту.

Глава 7

   Алета отчаянно рыдала до полного изнеможения.
   После этого она лежала без сна, думая о том, что ее хрустальный замок рухнул.
   Больше никогда в жизни она не станет меч­тать о мужчине, который полюбит ее ради нее самой.
   Случившееся с ней с точностью до наоборот отражало ее прежние опасения.
   В Англии отец уверял ее, что она выйдет за­муж потому, что является, дочерью герцога.
   В Венгрии князь решил, что она недостаточно родовита для его семьи и его любовь не выстоит в схватке с предубеждениями.
   Словно обиженный ребенок, Алета стремилась домой.
   Ей хотелось уехать сейчас же, сию же минуту, и оказаться в Линге, где все было так знакомо.
   В Венгрии она испытала чувства, которых не ожидала.
   Она понимала, что это та страсть, которая при­ходит с любовью и является частью этой любви.
   Когда эта страсть касается души, случается нечто божественное.
   «Я должна уехать, – подумала девушка, – что бы там ни говорил мистер Хейвуд».
   Управляющий быстро принимал решения и, не­сомненно, уже решил, каких лошадей он хочет купить.
   Все остальное будет вопросом цены и тех уси­лий, которые необходимы, чтобы переправить ло­шадей в Англию.
   «Как только он проснется, я скажу ему, что хочу уехать», – решила Алета.
   За окном все еще было темно, но звезды уже начинали гаснуть.
   Алета раздвинула занавески и встала у окна, ожидая, пока на горизонте не появятся первые лучи зари.
   Когда это произошло, было еще слишком рано, чтобы поговорить с мистером Хейвудом.
   «Я покатаюсь верхом», – решила Алета. В последний раз она сядет на лошадь в Вен­грии.
   После этого она постарается забыть и дикие скачки, и яростные чувства, которые пробудил в ней князь.
   Алета с отчаянием сказала себе, что уже ни­когда не увидит его снова.
   Она выйдет замуж по расчету, но теперь ей все равно и она согласится на любого мужа, кото­рого выберет ей отец.
   Было очень горько сознавать, что для того, чтобы все изменить, достаточно одного – ска­зать князю Миклошу, кто она на самом деле.
   Но, как бы убедителен он ни был, Алета ни­когда больше не сможет верить в его любовь, верить в то, что он действительно любит ее.

   «Будь он одним из тех крестьян, которых мы видели вчера на дороге, я вышла бы за него за­муж и мы счастливо жили бы в маленьком доми­ке, любя друг друга и своих детей».

   Однако это было всего лишь игрой ее вообра­жения.
   Это было так же нереально, как венгерская романтика, как прекрасный дворец. Он был слишком красив, слишком изящен, слишком по­хож на сон, чтобы стать тем основанием, на кото­ром можно построить будущее без истинной любви – любви, которую князь назвал всепог­лощающей.
   Однако она оказалась не настолько сильна, чтобы заставить его пожертвовать своей гордос­тью и гордостью семьи.
   – Я должна уехать! – воскликнула Алета и начала одеваться.
   Она чувствовала, что не может быть спокой­на, пока находится в стенах дворца – слишком уж близко от нее был князь.
   Вероятно, когда она вернется с прогулки, он уже уедет, как и собирался вчера вечером.
   Они никогда больше не увидятся, подумала Алета, и взмолилась о том, чтобы как можно ско­рее позабыть его.
   Она надела тонкую блузку и юбку для верхо­вой езды.
   После этого девушка взяла в руки жакет и задумалась.
   Вчера было жарко, и ей казалось, что сегод­няшний день окажется еще жарче.
   В этом случае ей не понадобится ничего, кро­ме блузки, ведь девушка собиралась скакать дол­го и быстро,
   Никто ее не увидит.
   Она крепко сколола волосы на затылке и не стала надевать шляпу.
   Одевшись, она очень тихо вышла из комнаты, чтобы никто не услышал.
   Алета прошла по коридору к черной лестнице, чтобы не встречаться с дежурившим в холле ла­кеем.
   Посмотрев в зеркало, она увидела, что ее лицо сильно побледнело, а в потемневших расширен­ных глазах затаилось страдание.
   Девушка чувствовала себя так, словно в ее сердце вонзились сотни стрел.
   Она без труда нашла дверь, к которой князь провел ее в день ее прибытия, когда они ходили смотреть конюшни.
   К тому времени, как Алета оказалась у коню­шен, солнце уже сияло вовсю, золотя окружаю­щий мир.
   Девушка отыскала конюшенного мальчика, де­журившего ночью, и приказала ему оседлать Ньила, того жеребца, на котором она ездила накануне.
   Когда жеребец был оседлан, появился еще один грум и спросил, не нужен ли девушке сопровож­дающий.
   Алета достаточно знала венгерский, чтобы объяснить, что она поедет недалеко и хочет быть одна.
   Она заметила, что грум удивился, но не стал настаивать на своем, как поступил бы Хевиц.
   Алета выехала из конюшен на великолепном сером скакуне.
   Она заставляла себя не думать ни о чем, кро­ме жеребца, на котором ехала верхом.
   – Теперь я позабуду все, кроме тебя, – сказала она Ньилу.
   Алета выехала из паддоков и поскакала туда, где находились луга.
   Поднимающееся солнце уже разбудило бабо­чек, которые суетились над цветами и, как вчера, легкими облачками поднимались из-под лошади­ных копыт.
   Потревоженные приближением всадницы пти­цы вспархивали с места и взлетали в небо.
   Ньил был полон сил, и Алета дала ему пол­ную свободу.
   Он скакал вперед упругим галопом, и девушка чувствовала себя так, словно летела на птице.
   Они скакали и скакали до тех пор, пока Алета не почувствовала, что боль, сжимавшая ее грудь, чуть отпустила.