Картленд Барбара. Волшебные чары

   Она едва могла поверить, что он был там, а не спал, как она думала.
   Затем она бросила пистолет на кровать и подбежала, чтобы прижаться к нему.
   — Он хотел… убить вас, — воскликнула она. — Он хотел… убить вас!
   Маркиз обнял ее, и, когда она почувствовала силу его рук и поняла, что он в безопасности, Гермия разразилась слезами.
   Рыдая, она уткнулась лицом в его плечо:
   — Его… спускали вниз на… веревке с к… крыши… Я увидела это и подумала, что никак не успею… добежать сюда вовремя… и он убьет вас… пока вы… спите.
   Ее слова как будто падали, спотыкаясь друг через друга, прерываясь рыданиями, от которых все ее тело тряслось под тонкой ночной рубашкой.
   — Но вы успели вовремя, — спокойно сказал маркиз, — и снова, Гермия, вы спасли мою жизнь.
   Он на Мгновение прижал ее теснее к себе.
   Затем сказал:
   — Я должен посмотреть, что случилось, но не двигайтесь, пока я не скажу вам.
   Он осторожно посадил ее, еще плачущую, на край кровати и отошел, чтобы выглянуть из окна.
   Он ничего не говорил, и ей вдруг почудилось, что все это был сон и не было никакого человека, а все это просто вообразилось ей.
   Она боялась, что маркиз сочтет ее глупой и истеричной после происшедшего.
   Затем она поняла, что это была реальность и что, если она убила человека, последствия могут быть страшными.
   Гермия перестала плакать, но на ее щеках все еще оставались слезы, когда маркиз отошел от окна.
   Она увидела, что на нем было темное одеяние, доходившее до пола, которое делало его почему-то еще более внушительным, чем обычно.
   Она глядела на него умоляюще, и теперь он мог ясно видеть ее лицо в свете, проходившем из его гостиной.
   — Вы очень храбрая, Гермия, — сказал он спокойно. — Мой кузен Рошфор мертв. С такой высоты невозможно упасть, не сломав себе шеи.
   — Я… я… убила его! — прошептала девушка.
   — Нет, — ответил маркиз. — Вы его неожиданно испугали, но ваша пуля вошла в оконную раму и не задела его.
   Гермия ошеломленно глядела на маркиза, как будто не могла поверить тому, что слышала.
   Поскольку она не могла говорить, он обнял ее за плечи и мягко подвел к окну.
   Она увидела веревку, которую Рошфор де Виль сбросил со своих плеч, готовясь войти в комнату.
   Затем маркиз указал ей куда-то чуть выше ее головы, и Гермия смогла совершенно ясно рассмотреть в лунном свете, что деревянная перемычка окна была расцеплена там, где вошла пуля от ее выстрела.
   Она почувствовала такое облегчение, осознав, что не убила никого — даже если тот человек сам был убийцей, — что вновь прижалась лицом к плечу маркиза.
   Он знал, что она думает сейчас о том, что ей не придется стоять перед судом и объяснять, что произошло в эту ночь, и его руки теснее сжались вокруг нее, когда он сказал:
   — Я хочу, чтобы вы никоим образом не были вовлечены в это дело.
   Он взглянул через окно, прежде чем продолжить:
   — Моего кузена найдут утром, а также найдут веревки, свисающие с балкона. Я буду говорить, что он, вероятно, потерял равновесие, спускаясь с крыши.
   Гермия подняла лицо, глядя на него.
   — Все будут… знать, что о" намеревался… убить вас.
   — Официально никто не должен знать об этом, — резко Сказал маркиз". — Магистрату будет сказано, что он любил залезать на крыши и развлекаться тем, что пугал людей по ночам, но на этот раз, выпив слишком много, он поскользнулся и упал.
   — И они… поверят этому?
   — Я постараюсь, чтобы они поверили.
   — Теперь… вы в безопасности… никто не… попытается убить вас?
   — Я надеюсь, что нет, — ответил маркиз, — но поскольку я не хочу, чтобы вас расспрашивали, вы должны вернуться обратно в кровать и забыть все случившееся. Мы поговорим об этом утром.
   — Но… вы будете… в безопасности? — спросила Гермия, едва дыша.
   — Я буду в безопасности, — ответил маркиз, — потому что вы спасли меня.
   Он смотрел на нее сверху. И тут, когда она глядела вверх на неге в лунном свете, его губы слились с ее губами., На какой-то момент она едва смогла поверить тому, что случилось.
   Теперь, когда маркиз поцеловал ее во второй раз, она ощутила совсем иное, чем при том, первом поцелуе;
   — .
   Поскольку она любила его, ее губы были очень нежными и теплыми, и когда она почувствовала, как его рот овладевает ими, то поняла, что хотела этого более всего иного в целом мире.
   Это было то, чего она жаждала, о чем молилась, и теперь, когда он целовал ее, она ощущала-" что отдавала ему себя полностью, вручая не только свое сердце, но и свою душу.
   Это было настолько совершенно, так точно совпадало с тем, как она представляла поцелуй, и в то же время было в миллион раз более поразительным, чем она когда-либо воображала.
   Гермия чувствовала, будто лунный свет пронизывал ее тело серебряным потоком, а звезды слетали с неба, чтобы сиять в ее груди и соединять ее губы с губами маркиза.
   Это было таким совершенством, таким исступленным восторгом, полно таким восхищением, и ей казалось, что если бы она умерла в тот момент, она была бы на Небесах и никогда не захотела бы вернуться на землю.
   Она все теснее и теснее прижималась к маркизу, пока он не поднял голову и не сказал голосом, который показался странно знакомым ей:
   — Идите к себе! Ложитесь спать и забудьте о том, что произошло, никто не должен знать, что вы были в моей комнате этой ночью.
   Чувства, нахлынувшие на нее, когда он ее целовал, сделали Гермию неспособной произнести ни слова, и, ошеломленная, она ничего не смогла ответить ему.
   Она только поняла, что он провел ее через комнату, открыл дверь и очень нежно вывел наружу.
   — Делайте, как я говорю вам, — скомандовал он.
   Затем, не успела она осознать, что происходит, его дверь закрылась, и девушка осталась одна в коридоре.
   Ей было трудно думать что-либо, трудно что-либо осознавать, не оставалось ничего, кроме чувств, пульсирующих в ней, и ощущения, как будто ее губы все еще в плену у овладевшего ими маркиза.
   Она каким-то образом прошла обратно вдоль коридора в свете свечей, сильно оплывших в серебряных канделябрах, которых она даже не заметила, когда бежала спасать маркиза.
   Гермия дошла до своей спальни, и только открытое окно и лунный свет, вливающийся него, говорили ей, что все увиденное ею было реальностью.
   Даже несмотря на то что маркиз не был в своей постели в тот момент, кузен мог ударить его, безоружного, ножом в другой комнате.
   Гермия быстро забралась в кровать и как только закрыла глаза уже не смогла думать ни о чем, кроме того, что маркиз целовал ее, а все другое не имело никакого значения.
 
   Гермия, как обычно, была разбужена своей служанкой.
   Она вошла и поставила на столик рядом с кроватью горячий шоколад, который всегда приносила Гермии, прежде чем та встанет.
   Хлопоча с шоколадом, она говорила так, как будто не могла удержаться, чтобы не сообщить об этом:
   — О, мисс, внизу такие дела! Все переполошились!
   — Что случилось? — спросила Гермия, сумев сохранить естественность голоса.
   — Кузен его светлости, мисс. Его нашли мертвым в саду после падения с крыши!
   — Какой ужас! — воскликнула Гермия. — Но как он оказался на крыше?
   — Мистер Хиксон говорит, что это все трюки, которым научили его эти люди на трапециях.
   Те, которые выступают в Воксхол Гарденс.
   Гермия улыбнулась болтовне служанки, уверенная, что Хиксон — единственный, кто может догадаться об истине, даже если он не будет знать, что она была участницей событий.
   Леди Лэнгдон всегда настаивала на том; чтобы после ночного возвращения с бала никто не завтракал до позднего утра.
   И теперь, пока Гермия ожидала, когда будет готова ее ванна, служанка сказала ей:
   — О, я чуть не забыла передать вам, мисс: его светлость просил, чтобы ни ее светлость, ни вы не спускались вниз до ленча. Тело мистера де Виля будет увезено, как только прибудет похоронная служба. До тех пор он хочет, чтобы вы оставались наверху.
   Сказав все это, служанка направилась к двери, говоря:
   — Я принесу ваш завтрак, мисс, как только он будет готов, но я думаю, ее светлость еще спит.
   Гермия легла на спину среди подушек с легким вздохом облегчения.
   Несмотря на то что сказал ей маркиз ночью, она боялась, что Рошфор де Виль мог остаться жив и попытается вновь убить маркиза.
   " Теперь же маркиз был в безопасности, и у нее неожиданно возникла мысль, что никто не будет теперь настаивать на его женитьбе, и он сможет продолжать наслаждаться своей свободой, как и ранее.
   Она подумала, что это может оказаться разочарованием для Мэрилин, но знала, что если маркизу нет теперь необходимости жениться на Мэрилин, он не подумает жениться и на ней.
   Он поцеловал ее, но это был поцелуй благодарности, и она была совершенно уверена, что если бы он любил ее, он бы сказал об этом.
   Вместо этого он послал ее спать и велел никогда не думать и не говорить о том, что случилось.
   «Я никогда не буду говорить об этом, — сказала себе Гермия, — но я никогда… не забуду, что он… поцеловал меня… и как могу я когда-либо почувствовать то же самое к… другому мужчине?»
   И тут, с некоторым чувством тревоги, она вспомнила, что сегодня должен приехать лорд Уилчестер, чтобы сделать ей предложение.
   Она подумала, что в этих обстоятельствах разумно будет сказать, что никакие визитеры не принимаются в их доме.
   Затем ей пришла в голову другая пугающая мысль.
   Какой бы дурной репутацией ни пользовался Рошфор де Виль, он был членом семьи маркиза, и теперь он и его сестра будут в трауре.
   Это означает, что для леди Лэнгдон невозможно будет сопровождать ее на какие-либо балы или званые вечера, по крайней мере до похорон.
   «Мне придется поехать домой!» — подумала Гермия и сразу упала духом.
   Как будто солнечное затмение лишило ее света и вокруг осталась одна темнота.
   Она должна будет распрощаться с маркизом и отправиться домой, и на этом все кончится.
   «Я не вынесу этого! Как смогу я… оставить его?» — спрашивала онасебя, но знала, что другого выбора нет.
   Когда она спустилась к ленчу, оказалось, что — как она и ожидала — леди Лэнгдон отменила приглашения, назначенные на этот день, и они с Гермией находились в; столовой одни.
   Маркиза нигде не было видно, и, сидя за ленчем вместе с леди Лэнгдон в большой столовой, в которой впервые со времени ее приезда не было никого, кроме них, Гермия чувствовала себя так, как будто она уже уезжает обратно, в дом викария.
   Леди Лэнгдон не могла в тот день говорить ни о чем, кроме странного, поведения Рошфора де Виля, которое привело его к прогулкам ночью по крыше.
   Ей, кажется, и в голову не приходило, что он мог иметь для этого злодейские мотивы.
   — Он всегда был непредсказуем, — болтала она в своей обычной манере. — Ну кто, кроме Рошфора, пожелал бы связываться с акробатами на трапециях и с цыганами, которых все боятся?
   — Это действительно кажется странным, — бормотала Гермия.
   — Это расстраивает наши планы на сегодня, — сказала леди Лэнгдон. — Но мы должны узнать, что Фавиан считает возможным предпринять вечером. У меня нет намерения отменять вечеров больше, чем необходимо ради соблюдения приличий. Никто не будет сожалеть о Рошфоре, и менее всех — его родственники.
   Говоря это, леди Лэнгдон поднялась, чтобы выйти из столовой, и, когда они проходили по вестибюлю, велела дворецкому:
   — Когда его светлость возвратится, скажите ему, что мы с мисс Брук будем в библиотеке.
   — Хорошо, миледи, — поклонился дворецкий.
   Они пошли в библиотеку, и Гермия была счастлива вновь наконец порыться в книгах и найти новую для чтения.
   Но девушка могла лишь гадать, что скажет маркиз, когда вернется, надеясь, что это будет скоро.
   Она безумно хотела видеть его, но в то же время чувствовала смущение.
   Вновь и вновь говорила она себе, что, когда он целовал ее, вознося на небеса, приводя ее в соприкосновение с божественным, для него это было просто выражением благодарности.
   «Я не должна вести себя с ним так, чтобы он ощущал неловкость», — думала она.
   Так рассуждала она сама с собой.
   «Если я буду льнуть к нему, если я покажу, что люблю его, я уподоблюсь всем этим женщинам, которые лебезят перед ним и потому быстро ему надоедают».
   Но она знала, что это будет очень трудно.
   Леди Лэнгдон опустила журнал, который читала.
   — Поскольку мне нечем сейчас заняться, — сказала она, — и я устала оттого, что мы легли вчера так поздно, я, пожалуй, пойду прилягу.
   Скажи Фавиану, когда он придет, что если у него есть что-то важное, пусть разбудит меня.
   Если же нет, я спущусь к чаю вовремя.
   — Я передам ему, — ответила Гермия.
   Она открыла дверь для своей хозяйки, и леди Лэнгдон добавила:
   — Ты не забыла, что лорд Уилчестер заедет к тебе? Я не думаю, что он будет ранее трех часов, как полагается для таких визитов.
   Она вышла, прежде чем Гермия успела попросить леди Лэнгдон сказать слугам, что ее нет дома.
   Внезапно девушка почувствовала страх.
   «Я не могу видеться с ним, — думала она. — Если он будет просить меня выйти за него и я откажу ему, это будет очень неловко. Гораздо лучше будет заранее избавить его от этого смущения».
   Она подождала, пока, по ее предположению? леди Лэнгдон дойдет до своей спальни, и позвонила в колокольчик.
   Пришел дворецкий, и она сказала ему:
   — Я ожидаю приезда лорда Уилчестера около трех часов. Если он приедет, передайте ему, пожалуйста, что по домашним обстоятельствам меня нет дома для всех визитеров.
   — Да, я скажу ему, мисс, — ответил дворецкий.
   Пока он говорил это, через открытую за ним дверь вошел маркиз.
   Он выглядел очень элегантным и показался Гермии одетым более изысканно, чем всегда.
   Но это могло казаться ей потому, что один взгляд на него заставлял ее сердце кувыркаться в груди и она чувствовала, как будто комната внезапно осветилась тысячью огней.
   — Что это? — спросил он. — Кого вы отказываетесь видеть?
   Гермия почему-то была не в силах ответить ему, и за нее ответил дворецкий:
   — Мисс Брук думает, что лорд Уилчестер заедет, милорд, но я скажу его светлости, что она не принимает.
   — Да, сделайте так, — согласился маркиз.
   Дворецкий закрыл дверь, и маркиз подошел к Гермии. Она глядела на него такими широко открытыми глазами, что они, казалось, заполняли все ее лицо.
   Подойдя к ней, он сказал:
   — С вами все в порядке?
   — Д-да… конечно.
   — Но вы не хотите видеть Уилчестера! Почему?
   Его взгляд испытующе пронзал ее, что всегда смущало девушку, и она отвела глаза в сторону.
   Затем, осознав, что маркиз ждет ответа на свой вопрос, Гермия сказала:
   — Я… я не… хотела… видеться с ним наедине.
   — Почему нет?
   Ей трудно было найти ответ. Тогда, поскольку она молчала, маркиз сказал:
   — Прошлой ночью, когда я возвратился после того, как вы отправились спать, моя сестра оставила мне записку, из которой я узнал, что Уилчестер просил у вас встречи наедине сегодня, и она была уверена, что он намеревается сделать предложение. Вы это предвидели?
   — Да.
   Этот односложный ответ, казалось, протиснулся сквозь ее дрожащие губы, но. Гермия все еще не смела взглянуть на маркиза.
   — Он очень влиятелен в обществе и является человеком, которым восхищаются другие мужчины. Я сомневаюсь, что можно найти лучшее предложение.
   То, как маркиз говорил это, заставляло Гермию чувствовать, что каждое его слово было ударом, невыносимо ранящим ее.
   Она также ощутила, что он растягивает слова и говорит в такой же сухой циничной манере, в которой он разговаривал с ней при первой встрече.
   Видя, что она не отвечает, маркиз спросил:
   — Так как же? Вы примете его предложение? Мне интересно знать.
   — В-ваша сестра считает, что я должна это сделать, — ответила Гермия, — ..но это… невозможно.
   — Почему невозможно?
   Гермия сделала глубокий вдох.
   — Потому что… я не… люблю его.
   — И вы считаете, что это более важно, чем все, что он может дать вам? Уверенность, деньги, положение, за которое яростно сражалось бы большинство женщин?
   Гермия сжала руки с такой силой, что ее суставы врезались в ладони рук.
   — Я знаю, что вы… сочтете меня… очень глупой, — сказала она, — но… я не могу выйти за кого-либо… пока… не полюблю его.
   — Что вы знаете о любви? — воскликнул маркиз. — Когда я был в деревне, я был уверен, что вы очень несведущи в этом. Точно так же я уверен, что был единственным мужчиной, когда-либо поцеловавшим вас!
   Его слова заставили залиться краской щеки Гермии, и она хотела убежать, прежде чем подвергнется следующим вопросам.
   И в то же время ей хотелось остаться просто потому, что он был рядом.
   — Это странно, — продолжал маркиз. — Вы знаете… что не любите одного из самых очаровательных молодых людей во всем высшем свете! Но как вы можете быть уверены в этом?
   На это есть очень простой ответ, подумала Гермия, но произнести его она не могла и только чувствовала, что дрожит, надеясь, что маркиз не замечает этого.
   И тут голосом, которого она никогда не слышала от него, он сказал:
   — Прошлой ночью, Гермия, когда я целовал вас, я подумал, что это произошло совсем по-иному, чем в первый раз, хотя для меня и тот поцелуй принес неожиданное волшебное обаяние, которого я не смог позабыть.
   Гермия была так удивлена этим словам, что впервые подняла на него глаза.
   Встретившись с ним взглядом" ей уже невозможно было отвести глаз, и она почувствовала, что он как будто глядит в самую глубину ее души и знает, как сильно она его любит, — После прошедшей ночи, — продолжал маркиз, — я был уверен, что вы любите кого-то, хотя и боитесь признать это.
   Она могла лишь смотреть на него, не отрываясь, со слегка раскрытыми губами и сердцем, колотящимся с такой силой, что у нее не было возможности говорить и даже дышать.
   Маркиз подошел ближе к ней и сказал:
   — Тогда нас обоих подхватила драма происшедшего с нами, теперь же, как мне кажется, мы ощущаем новые чувства, более поразительные.
   Он обнял ее и прижался губами к ее губам.
   Он прижал ее к себе и целовал уже не осторожно и нежно, но требовательно, как будто хотел увериться в ней, как будто желал завоевать ее и владеть ею безраздельно.
   Чувствуя себя перенесенной от отчаяния дум, что она должна оставить его, к невероятным чудесным небесам, Гермия смогла лишь отдать ему свое сердце и душу, как отдавала она их ему прошедшей ночью.
   Он целовал ее, пока они оба не задохнулись от счастья, пока Гермия не почувствовала, что не является больше собой, но составляет часть его, и они оба являются одним целым.
   Маркиз поднял голову и сказал голосом, звучавшим необычно и несколько нетвердо:
   — Ты моя! Как смела ты позволить другому мужчине подумать, что можешь выйти за него, когда ты принадлежишь мне и принадлежала мне с самого первого момента нашей встречи?
   — Я… я люблю тебя! — прошептала Гермия. — Я люблю тебя… так, что в мире не существует больше других мужчин, кроме тебя!
   Маркиз целовал ее вновь.
   Теперь она знала, что он хотел завоевать ее и владеть ею, сделать ее лишь своею, так, чтобы — как она сама сказала — не было другого мужчины в мире, кроме него.
   Чувства, которые он возбудил в ней, были столь ошеломляющими, столь фантастическими, что, когда его губы оставили ее, она спрятала свое лицо на его груди и он смог ощутить ее дрожь.
   Но это было счастье, а не страх.
   — Что ты совершила со мной, моя дорогая? — спросил он.
   И засмеялся.
   — Я знаю, что. Ты заколдовала меня, и я нахожусь под твоими чарами, от которых мне никогда не освободиться. Я верю теперь во всю магию, которой ты окутала меня с того момента, когда сняла подкову с копыта моей лошади, потому что я не смог сделать этого сам.
   Гермия тихо рассмеялась смехом, чуть похожим на всхлипывания.
   — Это не магия виновата… просто тебе, будучи таким богатым, никогда не приходилось решать таких низких задач самому.
   — Нет, это была магия! — настаивал маркиз. — А когда я взглянул на тебя, я подумал, что ты появилась из сновидения.
   — Ты подумал, что я была молочницей!
   — Я просто пытался убедить себя в этом, — ответил он, — но мне следовало бы понять тогда, что ты околдовала меня волшебными чарами, и мне никуда от них не деться.
   Гермия положила голову ему на плечо.
   — Если я и колдунья, я становлюсь ею только тогда, когда ты целуешь меня, и я хочу, чтобы ты целовал меня вновь и вновь, вечно.
   Маркиз не отвечал.
   Он лишь целовал ее, и она думала, что не может быть ничего более захватывающего, более восхитительного, чем чувства, которые он пробуждал в ней, или которые — она ощущала — Она вызывает в нем.
   Лишь когда голос вернулся к ней, она сказала:
   — Я не верю, что это… правда. Я никогда не думала, что ты сможешь… даже на мгновение полюбить меня, как я… люблю тебя.
   — Когда ты приехала в лес, чтобы очень плохо разыграть передо мной роль, — сказал маркиз, — я уже знал, что ты и есть та, которую я искал всю мою жизнь, и что я никогда не потеряю тебя.
   Гермия покраснела.
   — Ты догадался, что я тогда… лгала?
   — В этом у меня не было сомнения, — ответил маркиз, — даже если бы я не знал уже тогда, что твоя кузина не может сидеть рядом с умирающей деревенской бабушкой, уж не говоря о том, чтобы вынести раненого человека из леса, принадлежащего Дьяволу!
   — Она… она очень стремится… выйти за тебя замуж.
   — Я никогда не женился бы на ней! — ответил маркиз. — Я, по сути дела, решил никогда не жениться!
   — Твоя сестра рассказала мне об этом.
   — Но против магических чар у меня, конечно, нет защиты.
   — Не говори так, — быстро сказала Гермия. — Я не хочу, чтоб ты думал, что я пыталась завлечь тебя или заставить сделать что-то, чего ты на самом деле не хочешь.
   Маркиз снова притянул ее к себе.
   — Я женюсь на тебе потому, что жажду тебя, — ответил он, — и я убью любого мужчину, который попытается отобрать тебя.
   Гермия мгновение подумала и затем сказала:
   — Но… ты привез меня в Лондон, чтобы я… могла встречаться с другими мужчинами.
   Руки маркиза крепче сжались вокруг нее.
   — Я знал, что люблю тебя, — сказал он, — я знал, что ты принадлежишь мне, но я давал тебе справедливый шанс, если ты предпочтешь кого-нибудь другого. Я делал это не ради тебя, но ради себя.
   Он видел, что Гермия затрудняется понять его.
   — Видишь ли, моя дорогая, будучи настолько разочарованным, я считал всех женщин одинаковыми: готовыми продать себя по самой дорогой цене, стремясь лишь к положению в жизни, которое я мог дать им, а не ко мне как к человеку.
   — Мне нужен только ты! — торопливо сказала Гермия. — Я желала бы, чтобы ты был не маркизом, а просто обычным человеком… тогда я смогла бы показать тебе, как я заботилась бы о тебе и любила бы тебя.
   Она подвинулась чуть ближе к нему и добавила:
   — Ты бы понял тогда, что моя любовь такая же, как любовь моей мамы к папе, а все остальное не имеет значения.
   Маркиз улыбнулся.
   — Я понял это, когда был в доме викария, — сказал он. — Я никогда не видел людей, настолько счастливых, как твои отец и мать, и когда я понял, как вы бедны и как радуетесь даже малым подаркам жизни, я был почти уверен, что и ты такова же, но все же должен был в этом убедиться.
   — Но предположи… просто предположи, что я пообещала бы выйти замуж за лорда Уилчестера… или кого-либо… подобного ему?
   — Тогда я потерял бы тебя, — ответил маркиз, — потому что я знал бы, что ты, считая, что я не женюсь на тебе, предпочла любви деньги и положение.
   — И ты… знал уже, что я… люблю тебя? — прошептала Гермия.
   — Моя радость, твои глаза настолько выразительны, — сказал маркиз, — и я видел, когда входил в комнату, как они загорались и ты смотрела на меня не так, как на всех, а совершенно по-иному.
   — Я… я не знала, сначала, что… люблю тебя, — честно призналась Гермия, — но затем я поняла, что это… любовь помогла мне найти тебя в хижине колдуньи, и… любовь сделала возможным для меня привести тебя к спасению.
   — И вновь любовь позволила тебе спасти меня этой ночью, — добавил маркиз.
   — Я так ужасно боялась, что он… убьет тебя.
   — Я жив, — сказал маркиз, — и теперь нет больше опасностей, которые угрожали бы нам, и только эльфы, феи и водяные нимфы, в которых ты веришь, дадут нам свое благословение и откроют нам, как жить счастливо всю жизнь.
   То, как он говорил, показывало Гермии, что он не смеялся над нею, и она приблизила свои губы к его губам с предчувствием наслаждения, которое зажгло огонь в глазах маркиза.
   Он посмотрел на нее сверху долгим взглядом, прежде чем сказать:
   — Я обожаю тебя! Я люблю в тебе все: твое доброе сострадательное сердечко, то, что ты думаешь обо всех, кроме себя, и более всего то, что ты любишь меня! Ты ведь любишь меня?
   — Я люблю тебя так, что ты наполняешь собой для меня весь мир… небеса, луну и звезды, и нет ничего, кроме тебя… и тебя… и тебя…
   В голосе Гермии слышалась страсть, которой не было до этого, и его губы вновь устремились к ее губам.
   Он целовал ее, и она чувствовала, что место лунного света заняли маленькие язычки пламени, трепещущие в ее груди, а он притягивал их к ее губам, где они пылали на огне его страсти.
 
   Минуту спустя Гермия обнаружила себя сидящей на софе, положив голову на плечо маркиза, обнимавшего ее.
   — Теперь мы должны решить, мое сокровище, — сказал он, — как быстро можем мы пожениться без излишней суеты.
   У Гермии вырвался небольшой вздох облегчения, прежде чем она сказала: