Картленд Барбара. Волшебные чары

   — Мы сгораем от любопытства, дорогой, — улыбнулась миссис Брук.
   — Я расскажу вам все, — ответил викарий, — но, конечно, потребуется время, чтобы восстановить все из рассказов его светлости, поскольку он еще страдает провалами в памяти, и придется подождать, пока он сможет вновь ясно мыслить.
   Гермия и ее матушка узнали, что после того как графа отозвали обратно в усадьбу — что, как он знает теперь, было предлогом отвлечь его от маркиза, — последний продолжал ехать один.
   Он обогнул край Леса Колдуний, направляясь туда, где, как сказал его хозяин, содержится годовалый молодняк его лошадей.
   Маркиз не спешил, и поэтому троим мужчинам, выскочившим из кустов и захватившим его врасплох, не трудно было стащить его с лошади.
   Думая, что это разбойники, он яростно защищался, пока они не одолели его и не потащили в глубь леса.
   С ними был еще один, выглядевший моложе этих троих, но он не разглядел его как следует. Они прижали его к стволу поваленного дерева.
   — Двое из них, — рассказывал он викарию, — были либо иностранцами, либо цыганами, третий же, более образованный, являлся, очевидно, главарем.
   Именно этот человек представил ему письмо, написанное на листе личной бумаги маркиза, выкраденной из его дома в Лондоне.
   После сильных избиений маркиз с трудом мог прочесть его, по вскоре понял, что это было поручение его тренеру снять его лошадь с соревнований Золотого Кубка на скачках в Эскоте.
   Зная, что лошадь Светлячок была фаворитом этих соревнований и не сомневаясь, что с его обычным везением он завоюет Кубок, он отказался подписать письмо.
   Однако они начали систематически избивать его, пока, зная, что ему не совладать с ними тремя, он не согласился на их требование и не поставил свою подпись внизу письма.
   Как только маркиз сделал это, он ощутил сильный удар сзади по голове, за которым наступила ослепительная боль, и он уже ничего не помнил.
   — Нет сомнения, — сказал викарий, рассказывая историю, — что все это было подстроено Рошфором де Вилем по той простой причине, что он владел половиной ставок на лошадь, которая легко выиграла Золотой Кубок, поскольку лошадь маркиза не участвовала в забеге.
   — Я думаю, что его ставки были на большую сумму, — заметила Гермия.
   — Конечно! — ответил викарий. — Но заговор был подстроен еще хитрее, чем кажется, поскольку владельцы этих ставок выпустили еще одну лошадь, которую расхваливали как лучшую, чем та, которая в конце концов победила!
   — Но ведь это незаконно? — спросила миссис Брук.
   — Нет, просто неспортивно, — ответил викарий. — Эта подставная лошадка, на которую многие поставили, не получила ни одного из призовых мест, а та, на которую поставили друзья Рошфора де Виля, с легкостью пришла первой к финишу!
   — Они получили огромный куш! — воскликнула Гермия.
   — Это и было нужно Рошфору де Вилю, — сказал викарий, — но он не был настолько глуп, чтобы приказать наемникам убить маркиза на месте и сразу.
   — Убить! — ужаснулась миссис Брук.
   — Вместо этого, — продолжал викарий, — они затащили его в эту хижину колдуньи — как ее называют — и бросили на пол!
   Он помолчал и затем медленно сказал:
   — Они знали, что никто из деревни или из поместья не посмеет заглянуть в хижину старушки Уомбат.
   — Я думаю, любой мог сказать им это, — воскликнула его жена.
   — Это — намеренное убийство, которое было бы трудно доказать, — сурово сказал викарий, — поскольку, если бы Гермия не оказалась такой мудрой, чтобы сообразить, где мог оказаться маркиз, он легко мог умереть в ту же ночь и уж обязательно умер бы через два или три дня!
   У миссис Брук вырвался вскрик ужаса.
   — Какой дьявольский замысел! Что же предпримет теперь маркиз?
   — Джон уже поговорил с главным констеблем, и они рассматривают возможность предъявления обвинения Рошфору де Вилю. Конечно, трудно будет доказать, что он был замешан в этом деле, поскольку эти три злодея, конечно, исчезли, получив несомненно большую плату за услуги.
   — Но если господин де Виль не смог… убить маркиза… в этот раз, — сказала Гермия, — он обязательно… попытается сделать это снова?
   — Это возможно, — согласился ее отец. — Но мы должны заботиться о том, чтобы поставить маркиза на ноги. У него могучее здоровье, и я не думаю, что это займет много времени.
   Услышав от Хиксона, что маркизу не только лучше, но, по словам камердинера, «он соскучился до смерти, мисс», Гермия пошла навестить его.
   Утро уже давно наступило, и ее отец и мать ушли по делам, и няня тоже отправилась в деревню за покупками.
   Девушка робко постучала в дверь спальни и, не получив ответа, вошла в комнату, Маркиз полулежал в постели, опираясь на несколько подушек.
   Хотя с его лба повязка была уже снята, затылок был еще закрыт каким-то компрессом. — Он выглядел более худым и бледным, чем в их последнюю встречу.
   Но когда он взглянул на нее, она заметила, что его глаза остались такими же острыми и проницательными, что и раньше, и это, заставило ее смутиться.
   — Входите, Гермия! — сказал он. — Я все гадал, когда же вы найдете время посетить меня.
   — Конечно, у меня было время, и я хотела сделать это раньше, — ответила Гермия, подходя к кровати, — но вам был необходим покой, вам нельзя было разговаривать.
   — Я готов с ума сойти от этого покоя! — раздраженно сказал маркиз. — И я хочу говорить с вами!
   — Ну вот, я здесь, — улыбнулась Гермия, садясь на стул, стоявший рядом. — Может быть, вы хотели бы, чтобы я почитала вам?
   — Это позже, — ответил маркиз. — В данный же момент я должен прежде всего поблагодарить вас за спасение моей жизни.
   Она молчала, и, выждав минуту, он продолжал:
   — Ваш отец рассказал мне, как вы среди ночи пошли в лес, который называют Лесом Колдуний, чтобы найти меня там, куда никто другой не посмел бы войти. Почему вы сделали это?
   — Это… это трудно объяснить, — отвечала Гермия, — но У меня было ощущение, которое настойчиво говорило мне, что именно там я найду… вас.
   — Я очень благодарен вам.
   Он говорил довольно сухо, и ей показалось бы, что она вновь слышит циничные нотки в его голосе, если бы он не спросил:
   — Хиксон говорит, что вся деревня с ужасом отзывается об этом Лесе Колдуний, как они называют его. Разве вам не было страшно идти туда одной, ночью?
   Гермия отрицательно потрясла головой.
   — Я полюбила леса с тех пор, когда была ребенком, и не верила историям о том, что миссис Уомбат, которая построила эту маленькую хижину, действительно плясала с Дьяволом.
   — И вы подумали, что это — как раз подходящее место для меня! — насмешливо заметил маркиз.
   — В то время я не думала о вашем прозвище, — ответила Гермия, — и не боялась до того момента, как должна была открыть дверь!
   — И что же вы тогда сделали?
   Вся беседа показалась ей слишком серьезной, как будто он допрашивал ее, поэтому она стала отвечать ему с намеренной легковесностью:
   — Я вовсе не думала о Дьяволе, но если бы даже и подумала, то произнесла бы корнуоллскую молитву, которой научила меня мама, когда я была еще маленькой девочкой.
   Она видела, что маркиз слушает с вниманием, и проговорила ему слова молитвы:
 
   От ведьм, колдунов, чародеев.
   от призраков, упырей
   и злобной силы нечистой,
   от тварей тех,
   что ночами
   вершат свои козни, от тех кто бродит и
   стучит по ночам, -
   Господь всеблагой, храни нас!
 
   Когда она закончила, маркиз рассмеялся.
   — Это произвело бы действие, но поскольку вы не стали произносить эту молитву, я полагаю, что вы молились о том, чтобы с вами ничего не случилось и вы не устрашились бы оттого, что увидите внутри?
   — На самом же деле, — сказала Гермия, — когда я наконец сняла засов с двери и протянула руку, чтобы открыть ее, я внезапно почувствовала страх оттого, что могу увидеть.
   Она вздрогнула от воспоминаний о том страхе, который ощутила тогда.
   — Это было ужасное чувство, но тут я услышала крик совы в деревьях и поняла, что мне нечего бояться, поскольку лесные животные не находились бы поблизости, если бы там было нечто зловещее.
   Секунду помолчав, она добавила:
   — Кроме того, фей и эльфы всегда защищали меня еще в тех пор, когда я была маленькой девочкой.
   Она говорила с прямодушием и естественностью, не задумываясь о том, с кем разговаривает, но подумав вдруг, что он может счесть ее глупой, она покраснела и быстро закончила:
   — Вот так я нашла вас, и теперь вы в безопасности.
   — Я с трудом могу поверить тому, что мне рассказал ваш отец: вы поддерживали меня на всем пути через лес до стены, ограждающей дорогу!
   — Вы были очень тяжелым, — ответила Гермия, — и если я останусь на вею жизнь с перекошенным плечом, в этом будет ваша, вина.
   Она все пыталась сделать разговор более легким, но маркиз неожиданно протянул к ней свою руку, положив ее вверх ладонью на белое покрывало постели.
   — Дайте мне вашу руку, Гермия, — приказал он.
   Она покорно подчинилась.
   Сомкнув свои пальцы вокруг ее руки, он сказал:
   — Слова очень слабы, чтобы выразить благодарность тому, кто спас твою жизнь, и я затрудняюсь выразить лучшим образом то, что я чувствую.
   Услышав глубину этих чувств в его голосе, которой Гермия не слышала ранее, она ощутила нечто странное и непонятное в своей груди, и ее ресницы дрожали, когда она сказала:
   — Пожалуйста… это только сильно смущает меня, и на самом деле благодарить вы должны маму за умелое использование ее растений и меда, благодаря которым через… день или два вы будете таким, как прежде.
   И вновь, чувствуя какую-то неловкость от серьезного тона маркиза, она попыталась перевести разговор на шутливый лад.
   Его рука сжала и затем отпустила ее руку.
   — А теперь; — сказал он другим тоном, — расскажите мне, что происходило, когда они узнали о моем исчезновении.
   Думая развлечь его, Гермия описала суматоху, поднявшуюся в усадьбе, волнение ее дяди, и как Мэрилин с отчаяния слегла в постель.
   — Когда папа пришел домой в одиннадцать часов в тот вечер, — сказала она, — дядя Джон планировал целую военную операцию для ваших поисков, вообразив себя стратегом?
   — Но Мэрилин легла спать, — медленно произнес маркиз.
   — Она была очень расстроена, — быстро сказала Гермия, — и я знаю, что она надеется, что вы возвратитесь в усадьбу, как только достаточно окрепнете, чтобы вас можно был перевезти.
   — Я уверен, что она надеется на это! — заметил маркиз.
   Наступила небольшая пауза, и Гермия не знала, что сказать. Затем он спросил:
   — Вы любите свою кузину?
   — Мы чудесно проводили с ней время, корда были моложе, — ответила Гермия. — У нас была общая гувернантка, одни учителя, и, конечно, у, меня была великолепная, возможность… кататься на лошадях дяди Джона и пользоваться… библиотекой в усадьбе.
   Она не имела представления, какими тоскующими стали ее глаза, когда она вспоминала, что в ее жизни значили эти два занятия: лошади и чтение.
   — И что же случилось потом?
   В уме Гермии пронеслась мысль, что маркиз был достаточно проницательным, чтобы догадаться об ее изгнании из усадьбы, когда Мэрилин повзрослела.
   Поскольку она думала, что даже говорить об этом было бы унизительным, то быстро сказала:
   — Я думаю, что вы слишком много говорите и быстро утомитесь. Позвольте мне почитать вам. Для вас, может быть, неприятным будет услышать, что произошло на прошлой неделе, но я сохранила газеты за среду на тот случай, если вы захотите узнать о ходе скачек за Золотой Кубок.
   — В данный момент меня больше интересует происходящее здесь, — ответил маркиз, — и я пытаюсь понять, почему ваши отец и мать столь бедны, что должны экономить каждый пенни, когда ваш дядя столь богат;
   Гермия с изумлением поглядела на него в упор.
   Затем она сказала:
   — Вы слишком много слушаете Хиксона, который беседует с няней! Вы не должны верить всему, что он говорит вам.
   — Я верю своим глазам, — сказал маркиз, — и для меня совершенно очевидно одно: ваша кузина Мэрилин даже не делится с вами своими платьями!
   Его слова сразу напомнили Гермии, — что платье, которое было сейчас на ней, было тем же платьем, в котором он впервые увидел ее.
   Она носила его уже три года, и поэтому оно стало слишком тесно, слишком коротко и слишком поблекло от стирок.
   Решив, что с его стороны было не только бестактно, но и дерзко говорить об этом, она вздернула подбородок и сказала:
   — Вы можете критиковать меня, милорд, но я скажу вам откровенно, что не променяла бы ничего в моем доме на все удобства усадьбы, которые являются всего лишь материальными!
   — Разве вы стремитесь к чему-то более важному, чем роскошь этого мира? — спросил маркиз.
   Гермия чувствовала, что он не оставит без вопроса такое ее кардинальное заявление, но все равно ответила ему:
   — Вы будете смеяться, и поскольку вы столь богаты, то не поймете, когда я скажу совершенно искренне, что на деньги нельзя купить счастье!
   Наступило молчание, во время которого маркиз внимательно глядел на нее, и она вновь почувствовала, что он пытается заглянуть в ее сердце.
   — И все-таки я думаю, что, будучи женщиной, — сказал он, — вы не можете быть равнодушны к красивым платьям, балам, на которых можно показаться в них, и конечно — к кругу очаровательных молодых людей, способных одаривать вас комплиментами.
   Гермия засмеялась, и казалось, отзвук ее смеха прокатился по маленькой комнате.
   — Вы говорите, как моя мама" — ответила она, — которая желала бы, чтобы у меня были волшебные платья, волшебные балы и, конечно, волшебные лошади.
   Она помолчала, и на ее щеках появились лукавые ямочки, когда она сказала:
   — А на самом деле все это у меня есть!
   Только одну секунду маркиз выглядел озадаченным. Затем он спросил:
   — Вы имеете в виду, все есть в вашем воображении!
   Гермия подумала, что он и вправду очень умен, если смог догадаться, что она имела в виду, и вновь тихо рассмеялась, прежде чем ответить:
   — Ни одну из моих магических вещей нельзя испортить или отобрать у меня, и они никогда, никогда меня не разочаровывают. Кроме того, милорд, я должна добавить, что они очень недороги!
   Маркиз улыбнулся, и улыбка эта не была похожа на его привычный саркастический изгиб губ.
   — Если я останусь здесь подольше, — сказал он, — я чувствую, что подпаду под действие таких же магических чар, которые овладели вами, и не смогу уже никогда избавиться от них.
   — Вы всегда можете убежать от них заранее, — вызывающе ответила Гермия.
   Она Помолчала и продолжала уже более серьезно:
   — Может быть, магическое заклинание — это как раз то, что мы должны каким-либо образом дать вам прежде, чем вы оставите нас, чтобы оно защитило вас… в случае, если злодеи, которые… напали на вас однажды, не Сделали этого… вновь.
   Она наклонилась немного к нему и добавила:
   — Пожалуйста… пожалуйста, будьте очень осторожны! В следующий раз они смогут оказаться более успешными… в их… попытке… уничтожить вас!
   — Если бы меня уничтожили, я сомневаюсь, чтобы кто-либо горевал обо мне, — сказал маркиз, — или скучал по мне, если бы меня больше не было.
   Гермия выпрямилась на своем стуле.
   — Какая нелепость! — резко возразила она. — Конечно, большое количество людей оплакивало бы вас, потому что они восхищаются вашим спортивным мастерством и порядочностью, и даже если они завидуют вам, ваш пример заставляет их стремиться к тому же.
   По выражению лица маркиза она почувствовала, что он не верит тому, что она говорит, и через мгновение продолжила:
   — Я могу сказать, кто действительно будет страдать, когда вас не станет.
   — Кто? — спросил маркиз напряженным голосом.
   Гермия не имела ни малейшего представления, что он ожидал от нее такого же ответа, который дала бы ему любая другая женщина, которую он когда-либо знал: ответа, что ей будет недоставать его.
   — Ваши лошади! — выпалила Гермия. — Каждый, кто ездит верхом так хорошо, как вы, не может не любить животных, и, может быть, ваши лошади именно потому так часто выигрывают скачки, что знают о вашей любви к ним.
   Маркиз молчал, и она задумчиво продолжала:
   — Вот почему я была уверена, что вы пропали не потому, что лошадь сбросила вас, как думали многие!
   — Об этом я как-то не задумывался раньше, — тихо сказал маркиз.
   — Так задумайтесь теперь, — настаивала Гермия, — и берегите свою жизнь хотя бы ради лошадей, которые ожидают вас в своих стойлах и не могут дождаться, когда вы вновь посетите их.
   Маркиз хотел что-то ответить, но тут открылась дверь спальной комнаты и вошел граф.
   Он казался очень большим в этой маленькой комнате, и когда Гермия торопливо поднялась со стула, он взглянул на нее, как ей показалось, довольно угрюмо.
   — Доброе утро, дядя Джон! — сказала она и поцеловала его в щеку.
   — Доброе утро, Гермия! — ответил граф. — Как себя чувствует ваш пациент?
   — Как видите, ему намного лучше, и мама очень довольна им.
   — Прекрасно! — воскликнул граф. — Так значит, с разрешения доктора мы можем забрать его обратно в усадьбу?
   Гермия хотела было протестовать, но вовремя прикусила язык.
   Вместо этого она сказала:
   — Я думаю, вы хотите поговорить с его светлостью наедине, да и доктор Грэйсон настаивает, чтобы у него не было более одного посетителя одновременно.
   Она пошла к двери, но дойдя до нее, повернулась и спросила:
   — Вам принести чего-нибудь, дядя Джон? Чашечку кофе или, может быть, бокал портвейна?
   Упомянув о портвейне, она внезапно испугалась, что ее дядя поймет, что она предлагает ему его же собственный портвейн.
   Только прошлым вечером, когда Хиксон подавал им ужин в столовой, он, наливая прекрасный кларет в бокал викария, сказал:
   — Я подумал, сэр, что вы захотите бокал портвейна сегодня вечером, и наполнил им графин.
   — Превосходная идея, Хиксон! — ответил викарий.
   Но тут он увидел выражение лица жены и добавил:
   — Но я надеюсь, что ты получил разрешение графа приносить вино из усадьбы?
   — Я уверен, что его светлость хочет, чтобы мой господин получал все, к чему привык, и пил бы то, что Он пил в усадьбе, — ответил Хиксон. — Но мой господин не любит пить один и велел мне, чтобы я подавал портвейн и вам тоже, сэр.
   Хиксон произнес это с такой нарочитой настойчивостью, что Гермия заподозрила, что маркиз на самом деле ничего подобного не говорил.
   Он, вероятно, считал само собой разумеющимся то, что викарий должен пить за столом вино, как и он сам.
   Ему и в голову не приходило, что в доме викария вино было роскошью, которую они могли позволить себе лишь по особым случаям, таким как Рождество, дни рождения или прием гостей, которых практически не бывало.
   Однако граф ответил:
   — Спасибо, Гермия, ничего не надо.
   Она закрыла дверь и побежала вниз, горячо надеясь, что дядя не скажет ничего, что расстроило бы ее отца.
   Она знала, однако, что ее отец любил доставлять себе подобные удовольствия.
   Поскольку она думала о нем все время, ее отец вошел в дом через парадную дверь, как будто вызванный магией ее мыслей, отряхивая свою шляпу, мокрую от дождя.
   — Я смотрю, Джон здесь! — заметил он.
   Гермия знала, что великолепный фаэтон графа, запряженный двумя породистыми лошадьми, с лакеем и кучером на козлах, ожидает возле дома.
   — Да, он разговаривает с маркизом, папа, и прибыл только что. Поэтому подожди минуты две, прежде чем присоединяться к ним, потому что доктор Грэйсон сказал, что его светлости необходимо как можно больше покоя.
   — Мне будет жаль расстаться с ним, — заметил викарий, входя в гостиную. — Разговаривая с ним вчера, я понял, что он очень разумный человек.
   — Мне тоже так показалось, — ответила Гермия.
   Она подумала" что маркизу, с его умом, будет скучно с Мэрилин, если он женится на ней.
   Она не прочла ни одной книги, не интересовалась ни политической ситуацией, ни чем-либо иным, не касающимся ее светской жизни.
   Но Гермия тут же упрекнула себя за недостаточную доброту, уверяя себя, что Мэрилин была бы самой подходящей женой для маркиза и выглядела бы очень красивой и грациозной во главе его стола.
   «Я уверена, что они хорошо подходят друг другу», — пыталась она убедить себя, хотя и знала, что это было не правдой.
   — Где твоя мама? — спросил викарий.
   Подобные вопросы были привычны для Гермии, поскольку ее отец и мать скучали друг без друга, если расставались даже на час в течение дня.
   Каждый из них задавал ей подобный вопрос сразу же, как возвращался домой.
   — Кроме других, она пошла еще навестить миссис Барлес, — ответила Гермия. — Старушка стала очень плоха за последние несколько дней, потому что все время беспокоится за Бэна.
   — Он всегда доставляет беспокойство, — заметил викарий, — но в этом ведь нет ничего нового.
   Гермия знала, что миссис Барлес в своем путающемся сознании испытывала ужасный страх, боясь, что Бэна привлекут к ответственности за то, что он помог тем, кто напал на маркиза.
   Она не сказала ничего об этом отцу и" чтобы переменить предмет разговора, спросила:
   — С кем ты встречался сегодня, папа?
   — Как обычно, с мужчинами, которые приходят во все большее и большее отчаяние, потому что не могут найти работу, — ответил викарий. — Я должен еще поговорить с Джоном, но Бог ведает, будет ли он меня слушать!
   Они услышали тяжелые шаги графа, спускавшегося по лестнице.
   Викарий вышел из гостиной в холл со словами приветствия:
   — Рад видеть тебя, Джон! Как видишь, наш пациент воспрял духом и выглядит, как прежде.
   — Во всяком случае, он полон новых идей, — заметил граф.
   Он не вышел через открытую наружную дверь, как ожидала Гермия, но прошел в гостиную, и викарий последовал за ним.
   Граф стоял, повернувшись спиной к камину, с недовольной складкой между глаз.
   — Мы с Деверилем обсуждали проблему безработицы, — сказал он, — перед тем как я оставил его и его чуть не убили по наущению его кузена.
   — Проблему безработицы? — переспросил с удивлением викарий.
   — А сейчас он опять говорил об этом, — продолжал граф, — и убежден, что я должен построить лесопилку, поскольку теперь, после воины, выросла потребность в древесине.
   Гермия слушала, затаив дыхание.
   Она с трудом могла доверить, что эти слова вылетели из уст дяди.
   — Мне трудно, — продолжал граф, — не прислушаться к его предложению. Но поскольку у меня нет времени, а для этого придется нанимать множество тех бездельников, о которых ты так печешься, Стэнтон, я хочу поручить это тебе!
   — Поручить это мне? — вырвалось у викария.
   Гермия знала, что ее отец, так же как и она, был поражен тем, что сказал граф.
   — Да, так я и сказал, — ответил граф, — так что займись этим. Нанимай кого хочешь и сколько хочешь, но я желаю, чтобы дело это приносило прибыль или по крайней мере не было убыточным в течение двух иди трех лет.
   После этого мы решим, следует ли его продолжить.
   Викарий глубоко вздохнул, прежде чем произнес:
   — Я могу только поблагодарить тебя, Джон, от всего сердца.
   — Только не докучай мне деталями, — продолжил граф, — и совершай все финансовые дела с моим счетоводом. Я скажу ему, чтобы он приехал из Лондона встретиться с тобой.
   С этими словами граф вышел из гостиной, как будто раскаиваясь в своей собственной щедрости, и его брат последовал за ним, все еще с трудом веря, что это ему не приснилось.
   Гермия сжала руки, поняв, что маркиз таким образом показывает им свою благодарность.
   Затем, чувствуя, что она должна сказать ему, что это для них значит и как это удивительно, она побежала вверх по лестнице к его спальне.
   Гермия вошла в его комнату, закрыла за собой дверь и некоторое время стояла, просто глядя на него, лежавшего в кровати.
   Он не казался в тот момент ни циничным, ни скучающим, и от этой необычности его вида она почему-то смутилась.
   Он уже не выглядел тем незнакомцем, похожим на Дьявола, который осмелился поцеловать ее и которого она за это возненавидела!
   Она молчала, и маркиз повернул к ней голову. Она подбежала и опустилась на колени рядом с кроватью.
   — Как вам удалось совершить… такое… чудо, — уговорить дядю Джона создать лесопилку? — сказала она прерывающимся голосом. — Это поразительно… поразительно! Папа будет так… счастлив!
   — А вы? — спросил маркиз— Я вижу, что вы тоже счастливы.
   — Конечно, и я знаю, что мама будет на коленях благодарить за это Бога, как я… благодарю вас.
   В ее глазах, глядящих на него; были видны слезы, и маркиз после небольшего молчания сказал своим обычным насмешливым голосом:
   — Если вы так горячо благодарите за лесопилку, что же вы сказали бы, если бы я предложил вам бриллиантовое ожерелье?
   Поразившись его столь неожиданному замечанию, Гермия села на свои согнутые ноги и рассмеялась.
   — В настоящий момент я предпочитаю лесопилку для папы всему остальному в мире! Хотя я не могу надеть ее на шею, я ощущаю очень, очень большую гордость оттого, что… возможно, то, что я… сказала вам, помогло вам… убедить дядю Джона сделать что-то для людей, которые… не могут найти работу.
   Маркиз глядел на Гермию, не произнося ни слова.
   Открылась дверь, и в комнату вошла миссис Брук.
   Она выглядела очень симпатичной, с ее волосами — почти такого же цвета, что и у ее дочери — немного растрепавшимися, поскольку она сняла шляпку, поднимаясь по лестнице.