Картленд Барбара. Волшебные чары

   Одеваясь, Гермия подумала, что отец и мать осудили бы ее за участие в обмане, пусть и ради кузины.
   Однако Мэрилин впервые за долгое время попросила ее об одолжении, и Гермия подумала, что она не только должна помочь ей, но и должна молиться о том, чтобы Мэрилин, если станет счастливой, стала бы добрей к ней и ко всем людям.
   Гермия чувствовала, что Мэрилин сильно изменилась, став взрослой.
   Она становилась все более и более похожей на графиню, ее мать, которая всегда была готова сказать что-либо недоброе и относилась к большинству людей как к стоявшим значительно ниже нее..
   Одевшись и увидев, что стрелка часов перешла за шесть, она тихо спустилась по лестнице, опасаясь, что ее могут услышать.
   Получив возможность проехаться на одной из прекрасных лошадей из усадьбы, возможность, которой она была давно уже лишена и о которой .мечтала Все больше и больше с каждым днем, Гермия — с некоторым чувством вины — решила не сразу ехать к Роще Колокольчиков, как требовала Мэрилин, но сначала порадоваться хорошей скачке, пока позволяло время.
   Подойдя к конюшне, она увидела, что, как и было условлено, конюх усадьбы вчера вечером неслышно поставил жеребца в одно из многих пустующих стойл.
   Предыдущий викарий, очевидно, был намного богаче ее отца, поскольку расширил конюшню, в которой теперь можно было поместить дюжину лошадей.
   Теперь же там стоял лишь новый годовалый жеребец викария, который еще не был как следует объезжен.
   Отец не только приучал его к упряжке в кабриолет, в котором он разъезжал по своему приходу, но и намеревался запрягать в старомодный, но удобный фаэтон, в котором возил свою жену и дочь.
   Руфус, как они назвали его, был гнедым жеребцом, вполне подходящим для этих целей, но далеко уступавшим по классу жеребцу, стоявшему теперь в стойле рядом.
   Когда Гермия увидела приведенного жеребца, она почувствовала, как ее сердце забилось сильнее от возбуждения, и поняла, что имеющийся у нее в запасе час она проведет в истинной радости, которой не знала много лет.
   Она узнала этого жеребца, потому что ездила на нем раньше, и знала, что его зовут Брэкен.
   Гермия похлопала его и ласково поговорила с ним, снимая свое дамское боковое седло, висевшее на стене.
   Она подтягивала подпруги седла, уложенного на спину жеребца, когда в дверях конюшни появился старик, ухаживавший за лошадью отца и работавший в большом, разросшемся без ухода саду.
   — Собрались прокатиться, мисс Гермия? — спросил он. — А я-то думал, эту лошадь прислали его преподобию.
   — Нет, сегодня проедусь я, Джейк, — ответила Гермия, — и не говори папе, если увидишь его, что я уехала. Это секрет.
   Джейк помедлил, переваривая услышанное, затем сказал:
   — Буду держать рот на замке-, мисс Гермия.
   Надеюсь, вы хорошо покатаетесь на таком-то жеребце.
   — Конечно, Джейк! Я уже давно не ездила на таких прекрасных лошадях.
   Говоря это, Гермия вывела Брэкена из конюшни, и Джейк подержал уздечку, пока она забиралась на стоявший во дворе деревянный чурбан, чтобы удобнее сесть на лошадь.
   Она могла бы подняться в седло и без подставки, но решила, чтобы не злить Мэрилин, аккуратнее опустить свою юбку, хотя была вовсе не уверена, что ее кузина все равно не обвинит ее в чем-либо.
   Устроившись в седле, она улыбнулась Джейку и сказала:
   — Ни слова никому, пока я не вернусь!
   — Язык за зубами! — пообещал Джейк, и Гермия выехала со двора.
   Сначала она миновала парк и, направившись в противоположную сторону от Рощи Колокольчиков, въехала в лес, примыкавший к деревне, который на картах обозначался как лес с ручьем, но в деревне был больше известен как Лес Колдуний.
   Это был лес, в котором, как считалось, устраивает свои пирушки Сатана, о чем в деревне говорили лишь шепотом.
   Но этим утром Гермию не интересовали леса.
   Ей нужно было открытое место, чтобы галопом промчаться на своем жеребце с такой скоростью, на которую он только способен.
   По другую сторону Леса Колдуний было ровное пространство, которое — как, она раньше надеялась — ее дядя мог бы превратить в миниатюрный ипподром, подобный тем, которые устраивали в своих поместьях многие владельцы скаковых лошадей.
   Но дядя отказался от этой идеи, сказав, что ему скучно ездить по одному и тому же месту.
   — Поскольку у меня десять тысяч акров земли, места хватит, чтобы скакать куда угодно, — объяснил он, — что хорошо и для моей лошади, и для меня.
   И теперь, когда Гермия увидела этот плоский обширный луг, простиравшийся более чем на милю, у нее от волнения захватило дыхание, и Она дала Брэкену полную волю.
   Когда девушка наконец замедлила его до легкой рысцы после мощного галопа, которым в полной мере насладились они оба, она почувствовала готовность сделать все что угодно для Мэрилин в благодарность за такую радость.
   Она проехалась еще, увидев вновь те части поместья, которые были знакомы ей по детским впечатлениям, но которые она давно уже не имела возможности посещать.
   Наконец поняв, что подходит время поспешить к Мэрилин, она направила Брэкена назад, мимо Леса Колдуний и через парк к лесу, в котором должны были прогуливаться Мэрилин и маркиз.
   Теперь Гермии пришлось ехать значительно медленнее из-за опасности, которой грозили кроличьи норы для копыт Брэкена и низкие ветви деревьев — для волос Гермии.
   Как она и предвидела, в лесу становилось все теплее по мере того, как утреннее солнце все выше поднималось на небе, и она была рада, что не надела жакет от своего верхового костюма.
   Вместо этого на ней была лишь белая муслиновая блуза.
   Она была старая и штопанная, а кое-где и с заплатками, но лучшей у нее не было.
   Гермия вновь подумала, что если маркиз вообще заметит ее, он сочтет, что она выскочила прямо из спальни умирающей женщины и бросилась искать свою кузину в чем была.
   По мере приближения момента, когда она должна была сыграть роль, отведенную ей Мэрилин, она повторяла в уме то, что скажет.
   Она надеялась, что, если будет казаться взволнованной и говорить с ноткой искренности в голосе, ее история покажется правдоподобной.
   Она въехала в условленный лес и медленно передвигалась под деревьями вдоль тропинки, ведущей к самому центру рощи.
   Колокольчики и первоцветы уже сошли, и растительность под деревьями стала значительно выше, чем весной.
   Порой Гермия замечала дикие орхидеи, называемые в народе «дамские тапочки», растущие под деревьями. Были видны также рассыпанные в изобилии маленькие грибы, которые, согласно поверью, появлялись там, где предыдущей ночью танцевали феи.
   Как всегда, увидев нечто подобное, она вновь начала создавать в своем воображении новую фантастическую историю, в которой принцесса, спасаясь от зловредных эльфов, прибегла к защите лесной нимфы, дриады.
   Ее фантазия, разворачиваясь, подходила уже к самой захватывающей части, когда она услышала голоса и поняла, что Мэрилин и маркиз были где-то недалеко, в самой глубине леса.
   Она сделала глубокий вдох, справляясь с волнением, и, подбодрив Брэкена каблуком, заставила его двигаться быстрее, а когда приблизилась к ним, Можно было подумать, что от спешки и скорости она буквально задыхалась.
   С первого же взгляда на Мэрилин она осознала, насколько же неряшливой по сравнению с ней выглядит сейчас она сама.
   Ее волосы растрепались по лбу от ветра, когда она мчалась галопом; ее щеки пламенели, и — хотя она не знала этого — ее глаза сияли радостью утренней прогулки.
   Мэрилин же, напротив, была аккуратно и тщательно наряжена, одета в изысканно скроенный летний костюм для верховой езды из бледно-голубого щелка, обшитый белой тесьмой. Шею окружало кружевное жабо. Наряд был новеньким «как с иголочки», только что из фешенебельного магазина.
   Ее прогулочная шляпка была охвачена газовой вуалью такого же цвета, как и костюм. Сзади вуаль свешивалась со шляпки, разлетаясь по плечам и спине.
   Когда она повернулась, чтобы взглянуть на Гермию с хорошо разыгранным удивлением, ее лицо было спокойно и красиво, да и вся она была воплощением аккуратности и строгого изящества, совершенства во всем.
   Гермия подскакала с такой скоростью, что ей пришлось резко натянуть поводья Брэкена, останавливая его, и жеребец вздыбился, усиливая впечатление неотложности и трагичности послания, которое принесла Гермия.
   — Гермия! — воскликнула Мэрилин. — Что случилось? Почему ты здесь?
   — О Мэрилин, я везде тебя искала! — отвечала Гермия. — Бедная старая миссис Барлес при смерти, но говорит, что не может умереть спокойно, пока не попрощается с тобой и не поблагодарит тебя за всю доброту к ней.
   Чувствуя волнение, Гермия не пыталась изменить слова, которые велела ей сказать Мэрилин.
   Когда она произносила их, ей показалось, что они звучат несколько искусственно.
   Мэрилин вскрикнула, что также прозвучало довольно театрально.
   — О бедная миссис Барлес! — воскликнула она. — Я немедленно должна ехать к ней!
   Она резко повернула свою лошадь и подстегнула ее хлыстом, проезжая мимо Гермии.
   Проехав уже довольно далеко, она, как будто неожиданно вспомнив что-то, повернула голову и крикнула:
   — Покажи его светлости дорогу назад к усадьбе, а затем поспеши за мной! Ты будешь нужна мне!
   — Хорошо, — ответила Гермия.
   При этом она подумала, что Мэрилин беспокоится, Ведь она остается с маркизом и может расположить его к себе.
   Тут она впервые взглянула на него.
   Он повернул свою лошадь так, что она стояла поперек тропинки, и оказался к Гермии ближе, чем она ожидала.
   От испуга она резко вдохнула воздух открытым ртом, что не могло укрыться от маркиза, и мгновенно поняла, что оказалась очень глупой.
   Ведь она давно уже могла догадаться, что мужчина, поцеловавший ее и давший ей гинею за помощь, может быть маркизом Деверильским.
   Он выглядел, думала она теперь, как и в тот день, очень похожим на Дьявола, за исключением его глаз (в которых — когда она встретилась с ним взглядом — мелькнула легкая насмешливая искорка), да еще ироничного изгиба его губ.
   Какое-то время она могла лишь, опешив, глядеть на него, не соображая, что сказать.
   — Так вы все-таки, оказывается, не девушка-молочница!
   Он говорил тем же сухим протяжным голосом, который она слышала в тот раз.
   Почувствовав, как краска заливает ее лицо, Гермия ответила голосом, показавшимся ей самой чужим:
   — Нет… и вы не имели… права… счесть меня молочницей!
   Она хотела сказать, что он не имел права целовать ее, но, стыдясь происшедшего в тот день и под влиянием смущения от встречи с ним вновь, она не смогла найти слов, чтобы дать понять ему, как дурно он вел себя тогда.
   — Вы хотите, чтобы я извинился? — спросил маркиз.
   Сделав усилие над собой, Гермия подняла голову и с вызовом посмотрела на него.
   — Теперь слишком поздно! Вам удалось тогда найти кузнеца?
   — Я вернулся туда, где остановился, и поручил моим конюхам справиться с этим.
   — То есть туда, куда вы хотите отправиться сейчас? Я покажу вам дорогу.
   — Я не спешу. Мне интересно узнать, почему вы то притворяетесь молочницей, то появляетесь как амазонка, на превосходной породистой лошади.
   — Я не притворялась молочницей! — быстро возразила Гермия. — И если бы даже я была…
   Она остановилась, подумав, что то, что она собиралась сказать, сделало бы их разговор еще более неловким, чем он был до сих пор.
   — Вы хотите сказать, что я не имел права поцеловать вас, — медленно выговорил маркиз. — Но должны же вы понять, что, идя одна, с такой внешностью, вы являетесь искушением для любого мужчины, увидевшего вас.
   — Но не для тех мужчин, которых я встречаю в нашей округе, — ответила Гермия, — хотя, возможно, джентльмены, приезжающие из Лондона, имеют иные представления об… уважении и… приличиях?
   Она намеревалась говорить с вызовом, однако, все еще смущаясь, чувствовала, что ее голос звучит неуверенно и слабо.
   — Я признаю упрек справедливым! — сказал маркиз, и она поняла, что он смеется над ней.
   — Если ваша светлость отъедет немного в сторону, — сказала Гермия, — я покажу вам дорогу, которая приведет вас обратно в парк.
   Оттуда вам нетрудно будет найти усадьбу.
   — Я уже сказал, — ответил маркиз, — что не спешу.
   Поскольку его лошадь стояла поперек тропинки, а вокруг теснились деревья, она не могла объехать его. Гермии ничего не оставалось делать, как лишь беспомощно смотреть на маркиза, оставаясь на месте.
   — Может быть, вы скажете мне, кто вы на самом деле? — спросил маркиз. — И почему, кроме сбора яиц, вы занимаетесь еще тем, что призываете молодых женщин к смертному ложу жителей деревни?
   И вновь Гермия почувствовала, что он насмехается над ней, и подумала с легкой вспышкой гнева, что он вполне соответствует тому впечатлению, которое вызывают его внешность и манеры.
   — Если это вас действительно интересует, — сказала она холодно, — то мой отец — викарий в Малом Брукфилде, и, когда старая женщина… умирая, захотела видеть мою… кузину Мэрилин, я… естественно, поехала… искать ее.
   — И вы знали, что она именно здесь?
   У Гермии перехватило дыхание.
   Она знала, что это — закономерный вопрос, и Мэрилин следовало бы предвидеть его.
   После короткой паузы она ответила:
   — Я направлялась в усадьбу, когда… мне сказали, что видели вас… направляющихся сюда.
   Она пыталась говорить убедительно.
   И тем не менее под пристальным взглядом маркиза, она запиналась на некоторых словах.
   — Значит, Мэрилин — ваша кузина, — медленно произнес маркиз.
   — Да, как я уже сказала вам, — ответила Гермия, — и она ждет меня. Пожалуйста, милорд, позвольте мне показать вам дорогу. Затем я смогу поспешить к ней на помощь.
   — Вам нравятся сцены смерти?
   Гермия опять поняла, что он издевается над ней, и теперь она была полностью уверена, что он не верил, что кто-то умирает.
   Она возненавидела его еще больше за догадливость и захотела освободиться от него.
   У нее было ощущение, что его глаза, хоть и глядели из-под полуопущенных век, были острыми и проницательными и что он отлично видел, как она все больше и больше увязает в своей лжи и очень неумело пытается выпутаться.
   И все-таки она надеялась, что преувеличивает свои тревоги.
   Как бы хотелось Гермии привести этого насмехающегося человека в деревню и показать ему миссис Барлес, умирающую в своей постели, и Мэрилин, сидящую рядом с нею подобно Ангелу Милосердия.
   Однако это было невозможно, и ей оставалось лишь молчать, отвернув от него лицо.
   Она не знала, что солнце, мерцающее сквозь толстые ветви деревьев, вызывало такое сияние ее волос, как будто они были золотыми, как гинея, которую он вложил в тот день в ее руку.
   Гермия думала лишь о том, как он оскорбил ее, а также о странной жесткости и властности его губ, когда он поцеловал ее.
   И вновь, как бы читая ее мысли, он сказал:
   — Я понимаю, что вы негодуете на меня, и если я могу извиниться, что принял вас не за ту, кем вы являетесь, мне трудно извиниться за то, что я поцеловал вас, потому что вы так необычайно прекрасны!
   — Это было… непростительное… поведение, милорд, и у меня нет желания, обсуждать его!
   — Я думаю, что вас еще никто не целовал, — задумчиво заметил маркиз.
   — Конечно, нет! — сердито сказала Гермия.
   Затем у нее возникла неожиданная мысль, и она, повернувшись к нему лицом, сказала совершенно иным голосом:
   — Пожалуйста… не говорите… Мэрилин или моему дяде, что… произошло. Если они скажут об этом маме и папе, они будут очень… расстроены.
   Было что-то трогательное в том, как она просила его об этом, и маркиз сказал:
   — У меня много недостатков, но я никогда не делал ничего столь бесчестного, как рассказывать о женщинах, которых я целовал.
   Он видел, как у Гермии вырвался легкий вздох облегчения, и спокойно добавил:
   — Забудем об этом! И все-таки, поскольку я любопытен, я хотел бы знать, что вы сделали с той гинеей, которую я дал вам.
   — Я хотела выбросить ее!
   — Но вы все-таки оставили ее у себя?
   — Конечно, нет! Я положила ее в ящик пожертвований. Когда папа увидит ее; он сможет помочь многим людям, отчаянно нуждающимся в помощи в настоящее время.
   — Почему именно в настоящее время?
   Гермия удивленно взглянула на него.
   — Вы должны знать о страданиях в стране, принесенных прошедшей войной.
   Он не отвечал, и она продолжала:
   — У фермеров тяжелые времена после плохого урожая в прошлом году, а также из-за дешевого продовольствия, идущего в страну с Континента. Они не могут нанимать столько же работников, как и раньше, вот и возникла ужасная безработица.
   Ей показалось, что маркиз глядит на нее с удивлением, и он действительно поднял свои темные брови, прежде чем ответил:
   — Мне казалось, что ваш дядя достаточно богат, чтобы бороться с безработицей в своем поместье.
   Гермия молчала.
   Она знала, что дядя отказался, несмотря на уговоры ее отца, нанять в деревне молодых мужчин, которые либо вернулись с войны, либо повзрослели и нуждались в работе.
   По сути дела, у них в последнее время было несколько горячих споров по этому поводу, и граф кричал своему брату:
   — Думай, что хочешь, но я — не Филантропическое общество, и чем скорее ты поймешь это, тем лучше.
   Ее отец пришел тогда домой очень расстроенный и сказал:
   — Если бы я только мог нанять их всех сам, но ты знаешь, что я не могу сделать это, и мне горько говорить им, что я не смог найти для них работу.
   — Ты сделал все, что возможно, дорогой, — сказала ее мать, — и никто не сделал бы большего.
   — Я знаю, я знаю, — отвечал ее отец, — но если бы я управлял поместьем, я бы легко смог нанять несколько дюжин мужчин и дать им работу, которая в итоге оправдала бы затраты.
   Он оставался расстроенным весь вечер, и ее матери стоило больших усилий вернуть его в обычное благодушное и веселое расположение духа.
   Теперь Гермия думала, что если маркиз был таким богатым, каким представляла его Мэрилин, он мог бы пригласить в свое поместье дополнительных рабочих и смог бы даже убедить ее дядю быть более великодушным.
   Импульсивно, говоря так же, как она вела беседы со своим отцом и с матерью, как будто они были ее ровесниками, она продолжила;
   — Конечно, вы должны понимать — поскольку вы тоже землевладелец, — что если вы откроете новые производства, то создадите возможность работы для людей, иначе они будут голодать или займутся воровством.
   — О каких производствах вы думаете?
   Гермия слышала усмешку за его медлительной речью, однако она намеревалась заставить его понять, о чем говорит:
   — Я не знаю условий на вашей земле, но здесь, например, если бы дядя Джон прислушался к папе, он мог бы заняться лесоповалом, наняв для этого по крайней мере две дюжины рабочих.
   Она видела, что маркиз слушает, и продолжала:
   — Здесь есть также карьер с гравием, который не разрабатывался во время войны и мог бы вновь использоваться, а в дальнем конце поместья есть древняя каменоломня, где добывали сланец, а он всегда нужен для постройки новых домов.
   — Я смотрю, вы хорошо информированы, — заметил маркиз. — Это все идеи вашего отца? , — Такие идеи должны возникать у больших землевладельцев, как вы, милорд, — отпарировала Гермия.
   Но почувствовав неуместность спора с ним и стремясь склонить его на свою сторону, она сказала:
   — Я прошу вас, если представится случай, поговорите об этом с моим дядей. Я уверена, что он прислушается к вам, даже если не хочет слушать папу.
   — Я очень сомневаюсь, что он прислушается ко мне, — ответил маркиз, — но если я сделаю, о чем вы просите, вы простите мне мои грехи?
   — Я думаю, милорд, что нам лучше не говорить о них, и позвольте мне вместо этого показать вам дорогу к усадьбе.
   Говоря это, она думала о том, что Провела слишком много времени с маркизом, и если Мэрилин узнает об этом, то сильно разозлится.
   — Пожалуйста… — сказала она. — Я должна отправиться к моей кузине. Она… ожидает меня.
   — Хорошо, — сказал маркиз, — но прежде чем вы поедете вперед, показывая мне путь, может быть, вы скажете мне свое имя?
   — Меня зовут Гермия!
   — Я думаю, когда вас крестили, ваши родители представляли вас женским вариантом Посланца Богов²!
   Впервые за все время разговора Гермия рассмеялась легким смехом.
   — Вы верно догадались. Большинство же тех, кто слышит имя впервые, просто восклицают: «Что за странное имя!» Они, наверное, считают, что меня должны были бы назвать Анной, Сарой или Марией³.
   — Почему именно такими именами? — с любопытством спросил маркиз.
   — Потому что они считаются более подходящими для дочери викария, — серьезно ответила Гермия.
   — Вы полагаете, что вашим родителям не следует думать об Олимпе? А мне кажется, что в данный момент вы выглядите скорее как Персефона, выходящая из Подземного Царства, чтобы принести на землю Весну.
   Он произнес это все тем же своим сухим саркастическим тоном, не соответствующим комплименту, но Гермия вновь рассмеялась, на этот раз счастливым, непроизвольным смехом.
   — Чему вы смеетесь?
   Он объехал ее, уступая ей тропинку, и в этот момент она взглянула на него.
   Не осознавая того, что это может прозвучать дерзко и обидно, она ответила:
   — Вы должны были понять, кем я представила вас, когда в тот день вы оставили меня!
   — А, теперь я понимаю! — воскликнул маркиз. — Ну что ж, тогда выводите Дьявола из Царства Теней!
   Гермия не отвечала, но подумала, что Роща Колокольчиков вовсе не подходит под ее представление о Царстве Теней.
   Она ехала впереди маркиза и думала, что если Мэрилин когда-нибудь узнает, что она задержалась и разговаривала с ним, она будет очень, очень зла на нее.
   Когда они достигли пешеходной тропинки, которая вела из леса в парк, она на момент заколебалась.
   Гермия хотела вернуться домой тем же путем, каким приехала сюда: повернув, назад и проехав вновь через Рощу Колокольчиков, но это, она знала, будет намного дальше, чем если проехать через парк вместе с маркизом.
   В этом случае, в тот момент, когда маркиз направится к усадьбе, она поскачет в противоположном направлении. К деревне.
   Гермия чувствовала, что он не захочет сопровождать ее, но если вдруг и будет настаивать На этом, она найдет какое-либо оправдание и воспрепятствует ему в таком намерении.
   Решившись на это, она продолжала ехать вперед, и через несколько минут они увидели парк перед собой, а вдали — усадьбу, выглядевшую очень большой и внушительной в лучах солнца.
   Когда тропинка подошла к концу, Гермия остановила Брэкена.
   — Отсюда вы можете найти дорогу самостоятельно, милорд.
   — Я понял, — ответил он — и должен поблагодарить вас за столь совершенное выполнение вашей задачи.
   То, как он сказал это, заставило Гермию заподозрить, что он дает понять, что ни на мгновение не поверил замыслу Мэрилин.
   Но она тут же упрекнула себя в излишней подозрительности.
   Почему бы маркизу не верить тому, что ему говорят? Но даже если он и поверил всему, она чувствовала, что это не заставит его жениться на Мэрилин, если у него не будет для этого иных, более значительных причин.
   Он поставил свою лошадь вровень с Брэкеном и сидел, глядя на нее с выражением, которого она не могла понять.
   Он как бы оценивал ее взглядом, который у другого мужчины мог показаться оскорбительным, однако, по сравнению с его всегдашним циничным выражением лица, взгляд этот казался ей даже лестным и одобрительным.
   Она не знала почему, однако была уверена, что это правда.
   Он не двигался, и После наступившей паузы Гермия Сказала:
   — Прощайте… милорд!
   — Прощайте, Гермия! — ответил маркиз. — Я буду ожидать, как и должен Дьявол, возможности увидеть вас вновь.
   Гермия улыбнулась, и он увидел ямочки на се щеках.
   — Поскольку я — не Персефона, — сказала она, — это маловероятно, если, конечно, боги не захотят послать вам через меня какую-либо весть, что тоже невозможно.
   Не ожидая его ответа, она быстро послала Брэкена в сторону, с вниманием остерегаясь возможных нор под копытами коня и низких ветвей над головой.
   Гермия не оглядывалась, но у нее почему-то было ощущение, что маркиз смотрит ей вслед.
   Лишь когда она достигла конца тропы и приблизилась к воротам в изгороди перед дорогой, ведущей в деревню, она посмотрела в сторону усадьбы.
   Она могла видеть его вдали, медленно движущегося по возвышенности холма, и была рада, что он не последовал за ней.
   Гермия выехала на пыльную дорогу и рысцой направила лошадь к дому, думая о том, что пройдет теперь немало времени, прежде чем у нее вновь появится возможность проехаться на Брэкене или на подобном ему коне.
   В то же время она была рада этому утру, полному волнующих впечатлений и так отличавшемуся от многих других монотонных дней, не несущих ничего необычного.
   Она завела Брэкена в конюшню, и Джейк снял с него седло и уздечку.
   — Если Брэкена не заберут до вечера, — сказала Гермия, — я прокачусь на нем еще после обеда.
   — Конечно, мисс Гермия, — согласился Джейк. — Я поражаюсь, как может обходиться без лошади тот, кто так хорошо ездит верхом.
   — Я провела отличное утро.
   Она с сожалением простилась с Брэкеном и, выйдя из конюшни, вошла в дом.
   Гермия быстро соображала, что сказать отцу и матери. Когда она вошла в столовую, где они завтракали, мать встретила ее словами: