Картленд Барбара. Волшебные чары

   Она держала ее в руке, ее щеки разгорелись, а глаза сияли, когда она обратилась к маркизу:
   — Я думаю, Гермия уже поблагодарила вас, что и я хочу сделать теперь.
   — Я думаю, ваш муж справится с этой работой, — ответил маркиз. — А теперь сядьте пожалуйста, миссис Брук, я хочу поговорить с вами.
   Гермия встала на ноги, чтобы выйти, но маркиз сказал:
   — Вы должны остаться, Гермия, поскольку это касается вас.
   Это прозвучало очень серьезно, и Гермия с опаской взглянула на него, гадая, что он хочет сказать.
   Она села на стул, беспокоясь, что он может открыть ее матери то, о чем она еще не знала.
   Приподнявшись повыше на своих подушках, маркиз сказал:
   — Лежа здесь, я все время думал, какой подарок я мог бы преподнести вашей семье за всю вашу доброту.
   — Нам ничего не нужно, — тихо произнесла миссис Брук.
   — Я ожидал, что вы скажете это, — ответил маркиз, — но я взял себе за правило: всегда оплачивать свои долги.
   Он помолчал, затем угрюмо добавил:
   — В противоположность некоторым!
   Гермия подумала, что он имеет в виду Рошфора де Виля.
   — Я только рада, что мы имели возможность чем-либо помочь вам, — улыбнулась миссис Брук.
   — Я все еще, кстати, ценю мою жизнь очень высоко, несмотря ни на что, — ответил маркиз, — и поскольку Гермии я обязан тем, что Остался жив, в обычных обстоятельствах я послал бы ей очень дорогое ювелирное изделие, чтобы выразить мою благодарность.
   Миссис Брук собиралась что-то сказать, но он быстро продолжил:
   — Вместо этого у меня есть другая идея, которая — я надеюсь — встретит ваше одобрение, и, кстати, это будет означать исполнение одного из ваших желаний.
   Гермия, наблюдавшая за ним, пока он говорил, ощутила, как у нее захватило дух от того, что он сказал далее:
   — Я решил, что моим подарком Гермии будет поездка на несколько недель в Лондон вплоть до окончания светского сезона.
   Миссис Брук онемела от изумления и, не веря собственному слуху, глядела, пораженная, на продолжавшего маркиза:
   — У меня есть сестра, леди Лэнгдон, которая овдовела и чувствует себя одинокой и несчастной после того, как ее муж был убит в битве при Ватерлоо. Я знаю, что она получит огромное удовольствие, сопровождая Гермию на балы и вводя ее в светский мир.
   Скривив губы в улыбке, он добавил:
   — Она также, я думаю, обладает очень хорошим вкусом в выборе нарядов и будет в восторге от возложенной на нее роли сказочной феи, наряжающей Гермию!
   — Это… невозможно! — задохнувшись от неожиданности, выговорила миссис Брук. — Мы не смогли бы принять такого подарка!
   — Нет ничего невозможного, — возразил маркиз, — если, конечно, вы не откажете своей дочери в том, что для нее лучше всего. И это — возможность, которую просто нельзя упускать.
   Поскольку это было несомненной истиной, миссис Брук не смогла ничего ответить, и маркиз продолжил:
   — Я сам дам небольшой бал для Гермии в моем доме в Лондоне, а моя сестра позаботится, чтобы она была приглашена на все другие балы вплоть до окончания сезона. Так что нам остается сделать только одно.
   — Что же это? — спросила миссис Брук голосом, казалось, доносившимся откуда-то издалека.
   — Мы должны доставить Гермию в Лондон к началу следующей недели, — сказал маркиз. — Сезон будет продолжаться не слишком долго, поскольку регент скоро отправится в Брайтон, а после этого многие начнут закрывать свои дома и разъезжаться в деревни.
   Улыбнувшись вновь, он добавил:
   — Следовательно, ваша магия должна немедленно поставить меня на ноги, миссис Брук, и затем волшебная сказка для Гермии начнет разворачиваться!
   — Я не… могу поверить тому, что я… слышу! — сказала миссис Брук странным голосом, и Гермия увидела слезы, скатывающиеся по щекам ее матушки.
 
   Только когда Гермия в ту ночь отправилась спать — после того как она долго говорила с отцом и матушкой о том, что запланировал маркиз, — она подошла к окну спальни и взглянула через него на луну и звезды.
   С того момента, как маркиз начал раскрывать им его план, она думала, что живет в своих мечтах, и не могла поверить, что ее молитвы исполнились.
   И тем не менее, как будто маркиз действительно взмахнул волшебной палочкой, перед ней наяву стал подниматься занавес, открывая ей будущее, столь сверкающее и столь великолепное, что она чувствовала себя летящей по небу на яркой звезде.
   Единственное, что пугало ее, — это то, что скажет Мэрилин, а также возможный гнев ее дяди и тети, когда они узнают о происходящем.
   Кроме того, она думала о лесопилке, которая столько значила для отца, и знала, что граф принял это предложение маркиза только потому, что верил, что оно исходит от человека, которого он прочит в свои зятья.
   Когда Гермия думала об этом, ей казалось, что чья-то холодная рука убирает тонкую сияющую вуаль с ее глаз и звезды перестают сиять для нее столь ярко.
   Может быть, прежде чем маркиз оставит их, он сделает предложение Мэрилин, и тогда они не будут удручены тем, что он поручит своей сестре опекать ее в свете.
   «Он благодарен… конечно, он благодарен мне, — говорила себе Гермия, — и, как он говорит, он хочет оплатить свой долг».
   Она пыталась объяснить себе происходящее с нею с практической стороны, но почему-то это портило тот восторг, который она ощущала.
   Хотя она редко так делала, но сейчас сдвинула занавеси, на окне, закрывшись от великолепия ночи, и легла в постель в темноте.
   Лежа в кровати без сна, она неожиданно для себя стала думать о том, что маркиз скажет Мэрилин, когда будет просить ее руки, и что она почувствует, когда он поцелует ее.
   При мысли об этом она как будто вновь ощутила твердость его губ, требовательно и настойчиво прижавшихся к ее губам.
   Она знала, что, хотя он никогда не поцелует ее вновь, она не сможет забыть, что он был первым мужчиной, сделавшим это.

Глава 6

 
   Гермия вошла вслед за леди Лэнгдон в большой мраморный вестибюль и спросила лакея:
   — Его светлость уже вернулся?
   — Его светлость вернулись несколько минут назад, мисс, и прошли в свой кабинет.
   Гермия подождала, пока леди Лэнгдон не вступит на лестницу, ведущую наверх, и лишь тогда сказала:
   — Я хотела бы поговорить с вашим братом, если я вам больше не нужна.
   — Нет, не нужна, мы закончили все, что нам предстояло сделать этим утром, поэтому иди и поговори с Фавианом, — ответила леди Лэнгдон с улыбкой и пошла наверх по изысканной резной лестнице, ведущей к парадным залам на втором этаже.
   Дом маркиза был совсем не таким, каким ожидала его увидеть Гермия.
   Это был один из самых больших особняков на Пиккадилли и по великолепию и внушительности превосходил даже своего владельца.
   На первом этаже были расположены столовая, библиотека, комнаты для завтрака и для работы с управляющим и кабинет, где маркиз располагался, когда бывал один.
   Все гостиные и приемные комнаты располагались на втором этаже, а верхняя площадка двойной лестницы, казалось, была предназначена для хозяйки дома, сверкающей бриллиантами и встречающей своих гостей, поднимающихся по великолепной лестнице.
   На втором этаже были две большие гостиные, примыкающие друг к другу так, что они могли превратиться в бальный зал, способный принять по крайней мере две сотни гостей, а рядом находились карточный салон, музыкальный салон, и, к огромному восторгу Гермии, — картинная галерея.
   Все это было так прекрасно спланировано и декорировано с таким утонченным вкусом, что казалось невероятной способность маркиза, привыкшего жить в таком стиле, удовлетворяться долгое время маленьким и убогим домом викария.
   Неудобство жизни в таком большом доме — по мнению леди Лэнгдон — состояло в том, что все спальни располагались на третьем этаже, куда приходилось долго подниматься тем, у кого не было крыльев. Гермии казалось, что они у нее появились.
   Каждый день с тех пор, как она приехала в Лондон, она просыпалась, ожидая, что обнаружит себя дома, в своей маленькой спальне, и с трудом могла поверить, что происходящее с ней не является одной из ее многих фантазий, просто более яркой, чем остальные.
   Когда экипаж маркиза, запряженный четверкой лошадей, прибыл к дому викария, чтобы отвезти Гермию в Лондон, она увидела, что он послал за нею пожилую и очень респектабельную домохозяйку, чтобы присматривать за ней во время путешествия.
   В последний момент она прижалась к матушке и сказала:
   — Я хотела бы, чтобы ты поехала со мной, мама. Насколько было бы интересней, если бы ты везде сопровождала меня вместо сестры маркиза.
   — Я с радостью поехала бы, — отвечала матушка, — но ты ведь знаешь, что я не могу оставить папу, и я очень, очень счастлива, что ты будешь в обществе во время светского сезона в Лондоне, ведь мне это всегда представлялось совершенно невозможным.
   Для Гермии это казалось тоже и невозможным, и совершенно невероятным! Кроме того, она боялась, что все это окажется для нее слишком ошеломляющим и что она будет чувствовать себя не в своей тарелке и совершит из-за этого много ошибок в том мире, о котором она не знала ничего.
   Однако теплый прием, оказанный ей леди Лэнгдон, согрел ее сердце.
   — Это очень увлекательно! — воскликнула она, когда осталась наедине с Гермией. — Я была так подавлена и чувствовала себя так одиноко в этот последний год, что Не могла поверить в истинность того, что было написано в записке моего брата, говорящей о его плане.
   Не дожидаясь ответа Гермии, она продолжала:
   — Первое, что мы должны сделать, это купить тебе полный гардероб великолепных нарядов, в которых, я знаю, ты будешь царицей каждого бала.
   Она говорила так искренне и была, вне сомнения, так по-настоящему рада идее маркиза, что все сомнения и опасения Гермии унеслись прочь вместе с ее страхами.
   На следующее утро они очень рано отправились наносить визиты в магазины на Бонд-стрит.
   Поскольку сезон начался уже давно и портнихи были уже не так заняты, как в начале сезона, леди Лэнгдон легко уговорила их сшить платья для Гермии в рекордный срок.
   Одна из портних предложила ей платья, которые были сшиты для одной невесты, с тем чтобы Гермия могла получить их сразу, а они смогли бы успеть еще повторить эти модели ко дню свадьбы.
   К тому времени, когда они закупили платья, шляпки, туфли, перчатки, шали, мантильи и ридикюли, Гермия почувствовала, что у нее голова идет кругом.
   Она уже потеряла счет всем их заказам и почувствовала сильную усталость.
   На следующий день она обнаружила, что примерки могут истощить больше, чем скачки на лошади или танцы.
   Зато на ее первом балу она почувствовала, что имеет большой успех, которого так хотела для нее матушка, и у нее было гораздо больше партнеров, чем танцев.
   За последние пять дней она побывала на трех балах, на двух приемах и была в числе приглашенных гостей на званых ленчах.
   Кроме того, ее пригласили на два званых вечера, и Гермия почувствовала, что уже прожила целую незнакомую ей ранее жизнь, которая раньше казалась ей совершенно нереальной.
   Теперь, идя по переходу, украшенному прекрасными картинами и роскошной мебелью, Гермия думала о том, что со времени ее приезда в Лондон она ни разу не имела возможности наедине поговорить с маркизом.
   Когда они ужинали дома, он, как хозяин, сидел во главе стола, и с двух сторон от него сидели Две крайне привлекательные, утонченные и изысканные замужние женщины.
   Когда он сопровождал свою сестру и Гермию на бал, он либо почти сразу исчезал в карточном зале, либо, как прошлым вечером, уезжал рано.
   Когда леди Лэнгдон и Гермия возвращались в экипаже домой одни, она с любопытством спросила:
   — Как вы думаете, куда его светлость уехал?
   Леди Лэнгдон коротко рассмеялась.
   — Такого рода вопросы ты не должна задавать, дорогое дитя, — ответила она. — Как ты можешь себе представить, есть большое количество прекрасных женщин, надеющихся, что мой брат проведет с ними немного времени.
   Затем, как будто спохватившись, что оказалась нескромной, она быстро проговорила:
   — К сожалению, Фавиан быстро пресыщается и всегда ищет кого-либо нового, кто способен забавлять и развлекать его.
   Она произнесла это с легкостью, но Гермия подумала, что такого поведения маркиза ей и следовало ожидать.
   Тем не менее, если маркиза в данный момент никто не забавляет, это неплохо для Мэрилин.
   Мэрилин зашла к ним, чтобы увидеться с маркизом, за день до его отъезда из дома викария, и Гермия сразу "же, как только Мэрилин переступила их порог, увидела, насколько недовольна ее кузина.
   Она выглядела очень привлекательной в платье из узорчатого муслина, скроенном по самой последней моде, и в шляпке, украшенной розами, с загнутыми вверх краями, и отделанной кружен вами.
   Она приветствовала Гермию недвусмысленно ледяным тоном.
   Гермия открыла дверь гостиной, где маркиз, уже одевшись и спустившись вниз, отдыхал в кресле у окна.
   Мэрилин пронеслась мимо нее с презрительным видом, сказавшем Гермии яснее любых слов, что она думает о доме викария. А также как она сочувствует любому, особенно Маркизу, который был вынужден оставаться в таком убогом и неудобном жилище.
   Гермия закрыла за нею дверь и побежала наверх в свою комнату.
   Она гадала, воспользуется ли маркиз этой возможностью, чтобы сделать предложение Мэрилин, или, может, просто даст понять ей, что приедет к ним вновь, когда будет чувствовать себя лучше.
   Мэрилин беседовала с ним довольно долго, и Гермия не видела, когда она ушла. Однако на следующий день, когда маркиз уезжал, она поняла — по тому, как он прощался с ее родителями, — что он намеревался приехать к ним и в будущем.
   Это несомненно означало, что он хотел жениться на Мэрилин.
   — Более приятного, более щедрого джентльмена я не знала никогда! — уверенно сказала няня после отъезда маркиза.
   Гермия знала, что она получила такую сумму денег за службу ему, от которой просто онемела.
   Она узнала также от няни, что в их погребе осталось огромное количество вина, которое привезли не из усадьбы, а из дома маркиза.
   Вино привез его секретарь, когда приезжал, чтобы получить инструкции относительно поездки Гермии в Лондон.
   — Очень великодушно со стороны маркиза подумать об этом, — сказала она няне.
   — Очень великодушно, — согласилась няня, — но не стоит говорить об этом вашему отцу. Пусть он думает, что это вино осталось неиспользованным его светлостью. Тот, кто молчит, когда его не спрашивают, еще не говорит не правду!
   В дни, оставшиеся до ее поездки в Лондон, Гермия догадалась, что маркиз сделал еще кое-какие распоряжения, поскольку их стол оставался таким же превосходным, как и во время пребывания у них маркиза.
   Она подумала, что здесь не обошлось без интриги со стороны няни и Хиксона.
   Но видя, насколько лучше стал выглядеть ее отец и как уменьшилось количество морщин обеспокоенности на лице ее матушки, она последовала совету няни и не сказала ничего. Теперь, когда Гермия приближалась к двери кабинета, в ее глазах появилось выражение, которое каждому, знавшему ее хорошо, сказало бы, что она ощущает нервозность и беспокойство.
   Она открыла дверь и увидела, что маркиз пишет что-то, сидя за столом.
   — Можно мне… отвлечь вас на минуту? Или вы… слишком заняты? — спросила она.
   В ее голосе ощущалась слабая дрожь, которая не осталась незаметной для него. Он положил перо и поднялся из-за стола со словами:
   — Доброе утро, Гермия! Я должен поздравить вас с прекрасным платьем, которое сейчас на вас!
   — Я хотела… спросить, как вы чувствуете себя, — ответила Гермия, — и убедиться, что вы не перегружаетесь.
   — Если вы будете хлопотать надо мной так же, как Хиксон, я думаю, мне лучше упаковать чемоданы и покинуть Англию!
   — Мы же не можем… не беспокоиться… о вас! — ответила Гермия.
   Маркиз прошел через комнату и встал спиной к камину, который не топился летом и потому был заполнен цветами.
   Гермия все смотрела на него, пока он не сказал:
   — Я вижу, что вы расстроены чем-то. Может быть, вы сядете и расскажете мне об этом?
   Гермия села на край стула, сложив руки. Она смотрела не на маркиза, а на цветы позади него.
   Переждав момент, он многозначительно сказал:
   — Я жду!
   — Я… я не знаю, как… выразить то, что я… хочу сказать… словами, — сказала, запинаясь, Гермия.
   Наступила небольшая пауза, прежде чем маркиз произнес:
   — В таком случае, я могу предположить, что вы хотите сказать мне, что вы влюбились.
   Кто же этот счастливчик?
   Он с подчеркнутой медлительностью растягивал слова. Кроме того, в его голосе слышались те же сухие циничные ноты, которых она не слышала уже давно.
   — Нет… нет, — быстро начала она, — это совсем не… то! Это касается не меня… по крайней мере не таким образом, как вы… предполагаете.
   — Тогда я должен извиниться. Я подумал, что вы, возможно, хотите, чтобы я дал вам свое согласие — в отсутствие вашего отца — выйти замуж за одного из тех молодых людей, которые так пылко увивались вокруг вас прошлым вечером.
   Потому, что он смеялся над ней, и потому, что это, по непонятной причине, ранило ее, Гермия еще крепче сжала свои пальцы и сказала еле слышным голосом:
   — П-пожалуйста… вы делаете для меня… очень трудным… произнести то, что я хотела… сказать.
   — Я вновь приношу свои извинения, — сказал маркиз. — Я жду и буду слушать, не, гадая больше, что вы хотите сказать мне.
   — Я уверена, что вы подумаете, что это… ужасно с моей стороны… — запиналась от нерешительности Гермия, — и поэтому… я… боюсь говорить.
   — Бояться — это так не похоже на вас, Гермия, — ответил маркиз. — Я всегда думал, что вы исключительно храбрая.
   Улыбнувшись своей кривой улыбкой, он добавил:
   — В конце концов, если даже «Ведьмы, Дьяволы и Все, кто бродит и стучит по ночам», не пугают вас, я не могу поверить, что вы боитесь меня!
   — Я… я боюсь того, что вы… подумаете.
   — Неужели это так ужасно? — спросил маркиз.
   Она не отвечала ему, и, выждав немного, он сказал более мягким и успокаивающим голосом:
   — Я надеялся, что вы будете счастливы здесь, а не обеспокоены и испуганы, как сейчас.
   — Я счастлива! — сказала Гермия. — Это так великолепно, так восхитительно, иметь возможность танцевать на балах с новыми для меня и обаятельными людьми и иметь такие прекрасные наряды!
   — Так в чем же дело?
   — Ваша… сестра, которая была для меня… сама доброта… сейчас сказала мне, что ома хочет купить для меня два новых бальных платья, которые я буду носить в конце следующей недели.
   Сказав это, Гермия, казалось, набирала воздух, чтобы иметь силы продолжить.
   — Пожалуйста… пожалуйста… не думайте, что это… неблагодарно с моей стороны… но не могли бы вы… вместо того чтобы тратить еще больше денег на платья для меня, дать… Питеру новую одежду?
   Она не смела взглянуть на маркиза, боясь увидеть его нахмуренным, и лишь продолжила умоляюще:
   — Это не будет стоить вам больше, и я… могу прекрасно обойтись платьями, которые уже имею… Питер же отдал бы все, чтобы быть одетым, как… вы.
   Маркиз все еще молчал, Гермия подняла свои глаза, и он увидел, как отчаянно она умоляла понять ее правильно.
   В их глубине мелькал также страх того, что он сочтет ее неблагодарной и назойливой.
   — И вы опасались попросить меня об этом? — спросил маркиз.
   — Конечно, — ответила Гермия. — Это… выглядит такой неблагодарностью и жадностью, когда вы столько… сделали для меня, но я не хочу, чтобы Питер чувствовал себя… обделенным, а поскольку папе и так страшно трудно содержать его в Оксфорде… он не может позволить себе то, что его друзья считают само собой разумеющимся.
   — Я тоже учился в Оксфорде, — заметил маркиз, — и я могу понять вашего брата. Предоставьте заботу о Питере мне.
   Гермия вскрикнула от радости и вскочила на ноги.
   — Это правда… вы действительно сделаете это? — воскликнула она. — О… благодарю вас… благодарю вас!
   Она помолчала, прежде чем спросить очень тихим голосом:
   — Вы… вы не думаете, что я… слишком… навязчивая?
   — Неужели нужно говорить, — ответил маркиз, — что я все еще в глубоком долгу перед вами и, конечно, перед вашей матушкой? Сегодня утром доктор сказал мне, что я в полном здравии, за исключением того, что меня нельзя бить опять по тому же месту.
   — Значит, вы должны быть очень осторожны! — быстро проговорила Гермия. — Обещайте мне, что будете заботиться о себе.
   — Сначала Хиксон, а теперь вы! — заметил маркиз, улыбаясь.
   — Я все время думаю, — сказала Гермия обеспокоенно, — что на вас могут напасть, может быть, в парке, когда вы прогуливаетесь верхом или когда вы возвращаетесь домой поздно ночью.
   — Со мной все будет хорошо, — ответил маркиз, — а вам, Гермия, надлежит заниматься лишь одним — радоваться всему вокруг вас и выглядеть такой же прекрасной, как сейчас.
   Гермия взглянула на него, не зная, искренне ли он сказал это или просто хочет ей польстить.
   Как будто прочитав ее мысли, он сказал:
   — Силы Небесные! Вы же должны знать, что за один вечер стали сенсацией в свете, и моя сестра восхищена вами!
   — Она была очень, очень добра, но вы не забудете сказать ей, что мне не… требуется больше… платьев?
   — Я сомневаюсь, что она послушает меня, — улыбнулся маркиз, — и я уже сказал вам, что я позабочусь о Питере.
   — Но… я не хотела, чтобы это было таким образом, — воскликнула Гермия. — Он не должен стать для вас… источником дополнительных затрат.
   — Я запомнил то, как вы сказали мне когда-то, — ответил маркиз, — что за деньги нельзя купить счастья и материальные вещи не являются главными.
   — Теперь вы повторяете мне мои собственные слова в совсем другом смысле, который я не подразумевала, — ответила Гермия. — После того что вы сделали для меня и моей семьи, я чувствую… неловкость, беря от вас… еще большее, и я знаю, что папа и мама почувствовали бы то же самое.
   — Вы хотите сказать мне, что чувствуете себя слишком гордой, — сказал маркиз, — но у меня тоже есть гордость, и я отказываюсь оценить мою жизнь стоимостью нескольких платьев и бала, который мне все равно пришлось бы дать.
   Гермия молчала. Она лишь смотрела вверх на него, и маркиз резко проговорил:
   — И не вмешивайтесь в мои планы! Я люблю их строить и исполнять и не могу позволить, чтобы их разрушали бунтующие молодые женщины, чьи идеи отличаются от моих.
   Гермия рассмеялась.
   — Вы вновь пытаетесь напугать меня! Но я отказываюсь пугаться! Этой ночью я думала о том, что Дьявол был сначала Архангелом, который затем пал с Небес, и теперь, совершенно очевидно, он пытается взобраться обратно на Небеса по лестнице Иакова.
   — Я вовсе не ангел, — резко возразил маркиз, — и вполне доволен собой, каков я есть.
   Так что не пытайтесь причислить меня к лику святых!
   — Мне вовсе не нужно этого делать, — сказала Гермия. — У меня такое чувство, что и без моих усилий вокруг вашей головы уже виден сияющий нимб, а у плеч вырастают крылья.
   — Если это и так, — быстро сказал маркиз, — то это — результат магии, которой вы оплели меня. Недаром я чувствую, что все, что я пью, содержит магическое снадобье, а в каждом углу дома таятся колдовские чары?
   — Какая прекрасная идея! — воскликнула Гермия. — Это была бы добрая магия, магия, которая приносит счастье и дает вам все, чего вы сами желали бы себе!
   — Не знаю, не знаю! — задумчиво заметил маркиз.
   Затем Гермия поблагодарила его вновь и побежала наверх в свою комнату писать письмо Питеру.
   Маркиз, думала девушка, очень добр, и она чувствовала себя весь оставшийся день как будто окутанной золотым светом.
   Когда Гермия спустилась вниз, одетая в изысканно прекрасное платье, которое, она надеялась, приведет его в восторг, она увидела Хиксона, поднимающегося из вестибюля с вечерней накидкой маркиза, перекинутой через его руку.
   Ей показалось странным, что он несет ее наверх, и она остановилась, чтобы спросить:
   — Добрый вечер, Хиксон. Его светлость в гостиной?
   — Нет, мисс, — ответил Хиксон. — Я думал, что его светлость сказали вам, что не будут ужинать сегодня дома.
   — Не будет ужинать здесь? — переспросила Гермия. — Но ведь сегодня у нас званый ужин.
   — Да, я знаю, мисс, но его светлость уже давно обещал побывать в Карлтон Хауз, прежде чем его королевское высочество отправится в Брайтон завтра.
   — Я понимаю, — сказала Гермия, — но я надеюсь, что он будет позже на балу, куда я приглашена.
   — Если и будет, мне кажется, было бы ошибкой для его светлости оставаться на балу надолго, и, поскольку он будет без накидки, он может простудиться, — ответил Хиксон точно таким же тоном, которым могла озабоченно говорить няня.
   Гермия улыбнулась:
   — Его светлость чувствует себя намного лучше. Он сам сказал мне это сегодня.
   — Все равно ему следует проявлять осторожность, — настаивал Хиксон.
   Поскольку камердинер был так же озабочен, как и она, Гермия добавила:
   — Я страшно боюсь, что те, кто напал на него в прошлый раз, могут попытаться сделать это вновь.
   — Совершенно верно, мисс, — согласился Хиксон. — Но его светлость не желает думать О себе, и когда я говорю ему, что мистер де Виль убьет его прежде, чем попадется, он только смеется.
   Гермия испуганно вскрикнула.
   — Вы действительно так думаете?
   — Да, мисс, — сказал Хиксон. — Мистер Рошфор уже попытался однажды, и он попытается вновь, запомните мои слова!