Страница:
Она коротко рассмеялась, но смех ее был больше похож на всхлипывание.
– И вы взяли с нами бедного Альберто, так как понимали, что его ожидает в случае возвращения. Я всегда видела вас готовым подбодрить или утешить добрым словом слуг и всех тех, кто никогда не сможет отплатить вам ничем, кроме симпатии и преданности. Все это значит для меня гораздо больше, чем любые другие ваши поступки, которые вы сами считаете предосудительными.
– Мне бы хотелось верить вам, дорогая, – ответил он. – Но я всего лишь был с вами искренен, когда говорил, что эта любовь явилась для меня ударом. За свою жизнь я любил многих женщин, и не достоин даже коснуться подола вашего платья.
Сэр Харвей положил руки ей на плечи.
– Забудьте меня. Забудьте как можно скорее. Но я всегда буду хранить в своем сердце память о вас, и если когда-нибудь со мной случится беда, я вспомню о том, как вы однажды сказали мне по своей доброте и невинности, что любите меня.
– Вы говорите так, словно собираетесь покинуть меня, – прошептала Паолина, подняв на него глаза. – Куда бы вы не направились, я поеду вместе с вами.
Сэр Харвей покачал головой.
– Вы останетесь здесь, – произнес он. – Мы оба должны остаться до тех пор, пока вы не выйдете замуж за графа.
Из груди Паолины вырвался стон, похожий на крик раненого животного.
– Я не могу! Ведь я же люблю вас!
Сэр Харвей уселся рядом с нею и взял руку девушки в свою.
– Послушайте, любовь моя, – произнес он мягко. – Я должен рассказать вам о себе. Я родился в Англии, моим отцом был сэр Кортней Дрейк из Уоттон – Парка в Вустершире. Он был очень гордым и своенравным стариком, порою даже деспотичным, и, как любой подросток, я всеми силами сопротивлялся его власти, хотел жить своим умом и быть хозяином самому себе.
Я отправился в Лондон и вскоре примкнул там к веселой беспутной компании молодых людей, которые тратили все свое время на бега, петушиные бои и азартные игры, вызывая тем самым недовольство среди более благонамеренных придворных в окружении его величества короля Георга Второго.
– Должно быть, вы тогда изрядно повеселились, – пробормотала Паолина, невольно улыбнувшись.
– Даже больше, чем следовало, – признался сэр Харвей. – Хотя я осмелюсь заметить, что наши развлечения многим выходили боком. Молодым людям свойственно пренебрегать чувствами других людей.
– Только не вам! – поспешно перебила его Паолина.
– Да, и мне тоже, – отозвался он с улыбкой. – И мой отец, как я полагаю, под влиянием своих соседей по графству, людей солидных и всеми уважаемых, составил завещание, по которому он назначал своего младшего брата, а моего дядю, моим опекуном до тех пор, пока тот не решит, что я достоин принять во владение наши родовые поместья. Я, конечно, понятия не имел о том, что содержалось в завещании, пока мой отец не умер после продолжительной болезни шесть лет спустя. Мне тогда исполнилось двадцать три года, и я считал, что обладаю достаточными способностями, чтобы самому справляться со своими делами. Однако мой дядя, которого я всегда недолюбливал и который питал ко мне те же чувства, отказался дать свое согласие на передачу в мои руки дома и поместий. Он заявил, что является моим опекуном и намерен оставаться им и впредь. Можете себе представить, как я был разъярен при мысли, что мне навязали воспитателя, чуть ли не няньку, когда моим единственным желанием было стать хозяином в собственных владениях.
– Но не думал же ваш дядя, что такое положение будет длиться вечно?
– Именно на это он и рассчитывал, – ответил сэр Харвей. – Втайне от моего отца он растратил громадную сумму денег. А тут ему представился случай обеспечить себе безбедное существование до конца своих дней. Единственная трудность заключалась в том, что я, конечно, никогда бы с этим не примирился. Дядя переехал в Уоттон-Парк, и я заявил ему, что намерен немедленно довести все дело до сведения короля. И вот тогда он придумал весьма ловкий ход.
– Что же он сделал? – спросила Паолина.
– Он обвинил меня в воровстве!
– В воровстве! – эхом отозвалась Паолина.
– Да, – подтвердил сэр Харвей, и девушка поняла по горькой усмешке на его лице, как глубоко это обвинение потрясло всех его домашних. – Конечно, у него не было для этого никаких оснований. Он обвинил меня в том, что я будто бы украл у него какие-то векселя, которые были помещены на хранение в сейф моего отца, а единственный ключ от этого сейфа после смерти отца находился у меня. Как я уже сказал, что было ложью от начала до конца, и мне кажется, что и сами эти векселя существовали только в его воображении. Но, как бы там ни было, он опередил меня и сам отправился в Лондон, чтобы обратиться к королю. Он встретился с Его величеством и убедил его в том, что любой скандал в столь высоких кругах был бы нежелателен и самым лучшим выходом для меня было бы навсегда покинуть страну. Иначе говоря, стать по воле его величества изгнанником.
– Но я не могу в это поверить! – воскликнула Паолина. – Как можно было допустить подобную несправедливость?
– Обо мне шла дурная слава, – ответил сэр Харвей. – Я успел изрядно досадить своими выходками кое-кому из наиболее влиятельных министров Его величества. Все они близко знали моего отца и были готовы поверить всему, что мой дядя – человек их круга – собирался им сообщить. Мне передали решение короля, и, так как я был вне себя от гнева, я предпочел гордо удалиться, намереваясь отряхнуть прах Англии со своих ног и даже не пытаясь отстоять свои права в суде или обеспечить себя достаточной суммой денег на существование. Теперь, когда у меня было время все обдумать, мне мой поступок кажется глупым, но тогда меня охватила такая ярость, что я был не в состоянии рассуждать здраво.
– Я вас вполне понимаю, – пробормотала Паолина.
– Я поднялся на борт корабля, твердо решив доказать всем и каждому, что вполне способен обойтись без денег, без веса в обществе и даже, если понадобится, без доброго имени. Каким-то образом мне удалось выжить, но оказалось, что своим вызовом я нанес вред только себе самому. Некоторое время спустя я смирил свою гордыню и написал письмо Его величеству, в котором подробно пересказал ему свою историю и умолял позволить мне вернуться домой с тем, чтобы принять во владение свои поместья. Я пошел на это вопреки собственным убеждениям, и все же, стоило мне подумать о дяде, который жил в моем доме и распоряжался на моих землях, как у меня внутри все переворачивалось! Однако моя жертва оказалась напрасной. Его величество не соизволил ответить мне.
– Как это чудовищно! – воскликнула Паолина. – Мне так искренне жаль вас.
– Я знаю, – ответил он мягко. – Но теперь, надеюсь, вы поняли, почему я не могу просить вас разделить мою участь? У меня нет денег, и все мое достояние – это мой ум и моя шпага, которые поддерживают меня во время странствий.
– Но мне ничего больше и не нужно, – пробормотала Паолина.
Он улыбнулся немного грустно.
– Они далеко не всегда могут обеспечить меня крышей над головой или куском хлеба.
– Для меня это не имеет значения, пока я буду рядом с вами, – с жаром произнесла Паолина.
Он приподнял рукой ее подбородок, обращая лицо девушки к себе.
– Не говорите так, моя дорогая, – взмолился он. – Мне от ваших слов только тяжелее.
– Разве вы не понимаете, что я не могу молчать? – спросила она. – Вы не можете прогнать меня теперь. Вы не вправе заставлять меня выйти замуж за графа. Как это возможно, когда я люблю вас? Я не стану возражать, даже если нам придется жить в убогом крошечном домике или бродить по дорогам босиком. Мне все равно, пока мы с вами будем вместе.
– Дитя мое, – произнес он с нежностью, – вы даже понятия не имеете, о чем просите. Вы не представляете себе, что такое жизнь. Может быть, вначале у вас хватит сил, чтобы вынести все это, однако я не могу оставаться рядом с вами изо дня в день и видеть, как ваши иллюзии рассеиваются, а ваша красота меркнет из-за тех лишений, которые вы испытываете по моей вине. Я не хочу постоянно быть свидетелем ваших страданий.
– О каком страдании может идти речь, если я буду рядом с вами? – возразила Паолина. – Мы будем счастливы – бесконечно, безумно счастливы вместе благодаря нашей любви.
– Вы искушаете меня, – отозвался сэр Харвей. – Но ради вашего же блага я не должен уступать. Неужели вы думаете, что мне легко, любя вас всей душой, отдать вас другому мужчине? Но у нас нет иного выхода. Денег у нас осталось не так уж много, и скоро они выйдут совсем. Мы сейчас живем на широкую ногу только потому, что рассчитываем на выгодный брак для вас. Но об одном я должен предупредить вас сразу.
– О чем же? – осведомилась Паолина.
– Когда вы выйдете замуж, я не возьму ни единого пенни из ваших денег.
– Но как же так? – изумилась Паолина. – Разве не в этом суть всего нашего замысла.
– В этом была суть замысла, – уточнил он, глаза его были полны еле сдерживаемой муки. – Но теперь все изменилось. В день вашей свадьбы я покину Венецию, и вы никогда больше меня не увидите.
– Нет! Нет! Я не отпущу вас! Я этого не вынесу!
Со слезами на глазах она пыталась удержать его, но сэр Харвей поднялся с места и отошел в сторону.
– Позвольте мне остаться с вами! Умоляю вас, не покидайте меня!
Он стоял у окна, глядя наружу невидящим взором, когда до него донесся ее голос – испуганный, срывающийся голосок ребенка, боящегося темноты. Затем послышались ее приглушенные всхлипывания, рыдания женщины, сердце которой разрывалось от боли. Сэр Харвей тут же обернулся и, сделав три крупных шага, оказался рядом с нею. Взяв ее за руки, он заключил девушку в объятия и прижался губами к ее волосам.
– Не плачьте! О, моя любимая, не надо плакать! – обратился он к ней и затем голосом, в котором чувствовалась неимоверная усталость, добавил: – Я постараюсь придумать какой-нибудь выход. Вы ведь это хотели бы услышать от меня?
– Да, да.
Она перестала плакать, и ее губы внезапно приоткрылись в улыбке, похожей на радугу, пробивающуюся сквозь облака на апрельском небе. Взглянув на нее сверху вниз, он заметил слезы на ее щеках и кончиках длинных ресниц, сверкавшие, словно капельки росы на траве ранним утром.
Она была так молода и так наивна во всем, что касалось окружающего мира, подумал он с внезапной болью в душе. И затем с чувством более глубоким, чем когда-либо раньше в своей жизни, сэр Харвей обратился мысленно с мольбой к Небесам о том, чтобы он не стал причиной ее несчастья.
– Мы должны быть вместе, и это все, чего я хочу, – говорила между тем Паолина. – Вместе – вы и я.
Она на мгновение умолкла и затем очень тихо, почти шепотом, произнесла:
– Я даже не стану упрашивать вас жениться на мне, если вы этого не желаете. Я пойду за вами всюду и сделаю для вас все, что в моих силах. Но если вы предпочитаете остаться свободным, пусть будет так.
Сэр Харвей снова привлек девушку к себе, стиснув ее в объятиях с такой силой, что у нее вырвался еле слышный стон.
– Неужели вы действительно считаете меня способным на такую низость? – с жаром спросил он. – Радость моя, любовь моя, разве я стал бы предлагать вам что-нибудь, кроме законного брака? И вместе с тем что, кроме страданий, может принести вам совместная жизнь со мной? С вашей красотой вы можете сделать самую блестящую партию, однако вы выбрали ничтожного авантюриста, вроде меня, человека, который не может дать вам ничего, если не считать любви.
– Но это все, что мне нужно, – прошептала Паолина. – Ваша любовь отныне и навсегда.
Вместо ответа он поцеловал ее, и этот поцелуй, мягкий и нежный, был для них почти подобен клятве. Им вдруг показалось, что они оба стояли перед слабо освещенным алтарем, где в атмосфере веры и святости связывали себя друг с другом на вечные времена...
Голос сэра Харвея разрушил очарование.
– Нам пора выходить, – коротко произнес он.
– Выходить? – переспросила удивленная Паолина. – Но зачем? Нам нужно как можно скорее покинуть город.
– Мы не станем убегать, – отозвался сэр Харвей хмуро. – Герцог знает, что мы здесь, и я не собираюсь прятаться от него, словно жалкий трус.
– Но ведь он может... убить вас, – запинаясь, пробормотала Паолина.
– Он не пойдет на это. Вы должны помнить, что он, так же как и мы, находясь в Венеции, обязан подчиняться законам, принятым дожем и Сенатом республики. Если герцог и предпримет какие-либо шаги против нас, то, во всяком случае, не здесь. Кроме того, я не хочу, чтобы он имел удовольствие заявить всем и каждому, что мы скрылись от него, и затем послать за нами в погоню своих солдат.
– Он не станет нас трогать, если мы переедем в Австрию, – умоляющим тоном произнесла Паолина.
– Всему свой срок, – отозвался сэр Харвей. – Я не намерен бросить все и покинуть Венецию из-за минутного порыва. Что бы ни случилось, мы должны выполнить наши обязательства на сегодня.
– А что потом?
– Мы обсудим наши планы вечером, – ответил сэр Харвей. Он бросил беглый взгляд на часы. – Мы уже опаздываем во дворец графа. Пока вы отдыхали, он прислал записку, в которой приглашал нас полюбоваться регатой с его балконов. Я согласился, и он сочтет странным, если мы не появимся. Сегодня вечером должен состояться еще один бал, на который мы приглашены. Но мы не будем там задерживаться, а вернемся сюда пораньше, чтобы обо всем поговорить. Вас это устраивает?
– Вполне, – ответила Паолина. – Но, мой дорогой, я надеюсь, вы будете осторожны все это время?
– Да, конечно, – пообещал сэр Харвей. – Я постараюсь ни на мгновение не выпускать вас из вида.
Паолина вздрогнула, вспомнив полные губы герцога и тот ужас, который она испытала, пытаясь спастись от его преследований.
– Слава богу, что его рука все еще на перевязи, – заметила она. – Вам следовало бы ударить сильнее.
– Оказывается, вы еще и кровожадны, – поддразнил ее сэр Харвей. – Вот уж никогда не мог бы предположить.
– Да, я вас понимаю, – отозвалась Паолина. – Но я боюсь его. У меня такое ощущение, словно он что-то замышляет против нас. Может быть, мы и в безопасности, пока находимся в Венеции, но рано или поздно он непременно захочет свести с нами счеты. Он из тех людей, которые по натуре очень злопамятны.
– Он не причинит нам вреда, пока мы остаемся здесь, а затем мы как можно скорее переправимся в Австрию, – успокоил ее сэр Харвей. – Не тревожьтесь. У вас на лбу могут появиться морщинки, и тогда больше никто не будет считать вас красавицей, – добавил он шутливым тоном.
– И вы тоже разлюбите меня? – спросила девушка.
– Я буду любить вас, даже когда ваше лицо будет покрыто морщинами, волосы поседеют, а глаза утратят свой блеск, – ответил он. – Неужели вы не поняли, как вы мне дороги? Все в вас, с головы до ног, кажется мне совершенством, и в особенности та милая вещица, которую вы отдали мне и которую вы называете сердцем.
– Если бы я только была уверена в том, что вы отдали мне свое, – отозвалась Паолина.
– Вы можете в этом не сомневаться, – ответил он, – потому что я люблю вас так, как прежде никогда и никого не любил. Теперь вы довольны?
Она поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку.
– Теперь – да, – прошептала она чуть лукавым тоном и, когда он протянул руки, чтобы удержать ее, выскользнула из его объятий и бросилась в комнату.
Казалось, что регата продолжалась целую вечность, несмотря на то, что, когда они прибыли во дворец графа, несколько гондол, участвовавших в состязании, уже проплыли мимо него. Там уже собралось большое общество дам и кавалеров, наблюдавших за регатой с балконов, и у Паолины сложилось впечатление, что все они были искренне рады видеть ее и сэра Харвея. Но в глубине души она невольно спрашивала себя, были бы они столь же дружелюбны к ним обоим, если бы знали правду.
– Вы становитесь все красивее с каждым днем, – заявил граф. – Я полагал, что запомнил в точности ваш облик, и все же, когда вы появились, я понял, что ошибся, и ваше лицо еще более привлекательно, чем мое воспоминание.
– Вы удостаиваете меня восхитительными комплиментами, – улыбнулась Паолина и затем присела в глубоком реверансе перед тетушкой графа, сурового вида пожилой дамой, седые волосы которой, уложенные в высокую прическу, покрывала черная кружевная вуаль. Она носила великолепные бриллиантовые серьги и брошь в виде букета из тех же камней, приколотую к корсажу платья.
– Для нас огромная честь видеть вас, сударыня, – произнесла Паолина.
Вдовствующая графиня наклонилась вперед и слегка коснулась веером ее руки.
– Вы славное дитя, – сказала она. – Я слышала о вас от моего племянника, и то, что я от него узнала, заранее расположило меня к вам.
Паолина в знак признательности снова присела в реверансе и затем, когда внимание его тетушки было отвлечено другими гостями, граф отвел Паолину в сторону и произнес:
– Вы покорили сердце моей тетушки. Я никогда не замечал, чтобы она была с кем-либо столь же любезна. Обычно она недолюбливает молодых женщин и не упускает случая съязвить на их счет.
– Я польщена, – отозвалась Паолина.
– Мне кажется, что вы способны очаровать любого, – продолжал он чуть слышно. – В вашем облике есть нечто, что внушает уверенность в том, что вы – подлинное сокровище и в вашей душе не может быть места злу или лжи.
Паолина отвела от него взгляд.
– Вам не стоит так говорить, потому что мы по большей части совсем не те, чем кажемся.
– Я убежден, что знаю вас, – заявил он в ответ.
Граф хотел добавить еще что-то, но тут его голос потонул в приветственных криках и возгласах гондольеров, доносившихся снизу. Гондола, плывущая впереди, лишь на половину корпуса опережала своих соперников.
Когда общее возбуждение ненадолго улеглось, все собравшиеся перешли в один из огромных парадных залов, куда были поданы закуски, вино и особый род печенья, которое готовили только по торжественным случаям.
– У нас подают на стол множество деликатесов, – объяснил граф Паолине, – хотя я должен признать, что большая часть из них французского происхождения. Мы, венецианцы, устали от плотной, однообразной пищи, которой нас потчевали в течение веков, и потому вошло в моду приглашать поваров из Франции, а теперь у нас появились собственные изысканные блюда, свойственные только венецианской кухне.
– Я никогда не пробовала ничего вкуснее! – воскликнула Паолина.
Однако ей было трудно проглотить хотя бы кусок. Она была слишком взволнована, находясь под обаянием нового и волшебного чувства в своей душе, чтобы уделять внимание столь приземленным вещам, как еда. Девушке стоило немалых усилий не смотреть все время в сторону сэра Харвея или сосредоточиться на том, о чем говорили окружающие. Он стоял неподалеку, беседуя с некоторыми из присутствовавших дам и кавалеров, и Паолина невольно подумала, что он выглядел бы представительным в любом обществе. В сравнении с его камзолом из серого, стального оттенка атласа более яркие, пестрые костюмы других кавалеров казались слишком вычурными и даже несколько безвкусными.
Словно прочитав ее мысли, сэр Харвей обернулся к ней, их взгляды встретились, и Паолина почти против воли, словно не в силах удержаться, направилась через комнату в его сторону.
– Ты устала? – осведомился он сочувственным тоном. – Наверное, нам лучше вернуться к себе, чтобы ты могла отдохнуть перед тем, как мы отправимся на бал.
– Вы дали слово пообедать сегодня со мной, – отозвался граф.
– Но мы только вчера обедали у вас, – возразила Паолина. – Мне казалось, что у нас есть другие планы.
– Граф вынудил меня пересмотреть их, – произнес сэр Харвей с улыбкой. – Ему очень хочется, чтобы мы пообедали у него en famille[13], без большого числа приглашенных.
– Моей тетушке не терпится познакомиться с вами поближе, так что отказаться было бы крайне нелюбезно, – заметил граф.
– Конечно, я согласна со всем, что решит мой брат, – улыбнулась Паолина.
– Вы очень преданы своему долгу.
– Да, конечно.
С этими словами она бросила беглый взгляд из-под ресниц на сэра Харвея, но тут же, вспомнив, что влюбленные всегда так или иначе выдают свой секрет, усилием воли заставила себя смотреть в другую сторону.
И все же, возвращаясь из палаццо графа домой в гондоле, девушка не устояла перед искушением вложить свои пальцы в ладонь сэра Харвея в надежде, что гондольеры не заметят ее жеста. Она почему-то чувствовала настоятельную потребность дотронуться до него, ощутить тепло его рукопожатия и обрести покой от одного прикосновения его сильных пальцев.
– Я люблю вас, – донесся до нее его приглушенный шепот. Хотя его слова едва можно было расслышать за тихим плеском воды и скрипом весел в уключинах, ей удалось их разобрать, и губы ее шевельнулись в ответ:
– Я тоже люблю вас.
Паолина надеялась, что, вернувшись к себе в палаццо, они останутся одни. Но у самого порога они заметили поджидавшую гондолу изящной работы, которая, как они знали, принадлежала графине.
– Что ей могло понадобиться? – спросила Паолина.
Сэр Харвей покачал головой.
– Понятия не имею. Но вы не беспокойтесь. Несмотря ни на что, она относится к нам очень благожелательно.
– У меня нет желания видеть ее, – сказала Паолина. – Разве не странно, что графиня явилась сюда, когда она в глубоком трауре?
– Мне самому это не понятно, – согласился сэр Харвей. – Давайте поднимемся наверх и спокойно примем даже самое худшее.
Он взял ее под руку и помог подняться по лестнице. Графиня, вся в черном, сидела на диване в дальнем конце галереи. Она выглядела очень маленькой, печальной и сломленной, и природная доброта Паолины побудила ее тотчас броситься ей навстречу.
– Я так сочувствую вам, – обратилась она к графине, и когда дамы обменялись поцелуями, графиня, чье лицо было мокрым от слез, усадила Паолину рядом с собой на диван.
– Мне необходимо было проведать вас, – произнесла она, всхлипывая. – Вы оба единственные, с кем я могу говорить о моем несчастном брате без недомолвок.
– Что сообщили свету? – спросил Харвей.
– Врачи составили заключение, в котором говорится, что смерть последовала в результате внезапного сердечного приступа, вызванного переутомлением, и что мой брат также страдал от не известной медикам болезни, о которой никто не подозревал. Сейчас мы пытаемся заставить наших кузенов и более дальних родственников поверить в это. Но я вдруг почувствовала, что не могу более терпеть эту ложь, и потому решила прийти сюда и повидаться с вами.
– Я очень рада, что вы здесь, – ответила Паолина со всей искренностью. – Харвей, не был бы ты так любезен принести рюмочку вина для графини?
– Пожалуйста, зовите меня Занеттой, – попросила графиня. – Не будем сейчас придавать значение пустым формальностям.
– Конечно, не будем, – согласилась Паолина тоном утешения. – И я хочу, чтобы вы знали, что мой брат и я глубоко соболезнуем вам. С вашей стороны было очень мило прислать мне те цветы. Они очень мне помогли.
– Видите ли, – произнесла графиня, как-то странно взглянув на сэра Харвея, – сейчас меня беспокоит вопрос о том, что будет со мной теперь, когда мой брат умер. Я жила с ним, потому что он был одинок. Теперь же вся моя жизнь сломана.
Она сделала короткую паузу и затем добавила, явно колеблясь:
– Я даже спрашивала себя... раз вы все равно собираетесь в Лондон, не могли бы вы... взять меня с собой?
– Взять вас с нами! – воскликнула Паолина.
– Это было всего лишь предположением, – отозвалась графиня. – Я хотела бы уехать подальше от Венеции, от воспоминаний о моем брате и от всех призраков прошлого, что обитают в дальних углах дворца. Кроме того, я слышала, – наивно добавила она, – что венецианские дамы имеют огромный успех в Сент-Джеймсе.
– Вы имеете в виду, очаровательные венецианские дамы, – заметил сэр Харвей.
Она улыбнулась ему в ответ – слабый отголосок ее былого кокетства. Паолина с растерянным видом взглянула на сэра Харвея.
– Нам бы это доставило огромное удовольствие, – произнес он, – но, по правде говоря, мы не намеревались возвращаться в Англию в ближайшее время. Покинув Венецию, мы предположительно направимся в Австрию, а затем в Швейцарию. Моя сестра прошлой зимой была нездорова, и мы подумали, что это пошло бы на пользу ее легким. Мы бы охотно предложили вам сопровождать нас, но, к сожалению, мы собираемся остановиться у одного из наших друзей в довольно стесненных условиях, и попросить его принять еще одну гостью значило бы злоупотребить его великодушием.
– О да, конечно, я понимаю, – отозвалась графиня. – Но, быть может, вы вспомните обо мне, когда вернетесь в Англию?
– Непременно, – заверила ее Паолина. – Я знаю, мой брат искренне жалеет о том, что мы в данный момент ничем не можем помочь вам, но вы тоже можете понять наши трудности.
– Разумеется, – ответила графиня. – Я только надеялась, что это возможно.
С этими словами она взглянула на сэра Харвея, и Паолина убедилась, что молодая венецианка действительно была влюблена в него. Внезапно она почувствовала острую жалость к этой женщине, так как сама слишком хорошо знала, что такое любовь – душевная боль, муки ревности, чувство опустошенности от сознания того, что желаешь недостижимого.
– И вы взяли с нами бедного Альберто, так как понимали, что его ожидает в случае возвращения. Я всегда видела вас готовым подбодрить или утешить добрым словом слуг и всех тех, кто никогда не сможет отплатить вам ничем, кроме симпатии и преданности. Все это значит для меня гораздо больше, чем любые другие ваши поступки, которые вы сами считаете предосудительными.
– Мне бы хотелось верить вам, дорогая, – ответил он. – Но я всего лишь был с вами искренен, когда говорил, что эта любовь явилась для меня ударом. За свою жизнь я любил многих женщин, и не достоин даже коснуться подола вашего платья.
Сэр Харвей положил руки ей на плечи.
– Забудьте меня. Забудьте как можно скорее. Но я всегда буду хранить в своем сердце память о вас, и если когда-нибудь со мной случится беда, я вспомню о том, как вы однажды сказали мне по своей доброте и невинности, что любите меня.
– Вы говорите так, словно собираетесь покинуть меня, – прошептала Паолина, подняв на него глаза. – Куда бы вы не направились, я поеду вместе с вами.
Сэр Харвей покачал головой.
– Вы останетесь здесь, – произнес он. – Мы оба должны остаться до тех пор, пока вы не выйдете замуж за графа.
Из груди Паолины вырвался стон, похожий на крик раненого животного.
– Я не могу! Ведь я же люблю вас!
Сэр Харвей уселся рядом с нею и взял руку девушки в свою.
– Послушайте, любовь моя, – произнес он мягко. – Я должен рассказать вам о себе. Я родился в Англии, моим отцом был сэр Кортней Дрейк из Уоттон – Парка в Вустершире. Он был очень гордым и своенравным стариком, порою даже деспотичным, и, как любой подросток, я всеми силами сопротивлялся его власти, хотел жить своим умом и быть хозяином самому себе.
Я отправился в Лондон и вскоре примкнул там к веселой беспутной компании молодых людей, которые тратили все свое время на бега, петушиные бои и азартные игры, вызывая тем самым недовольство среди более благонамеренных придворных в окружении его величества короля Георга Второго.
– Должно быть, вы тогда изрядно повеселились, – пробормотала Паолина, невольно улыбнувшись.
– Даже больше, чем следовало, – признался сэр Харвей. – Хотя я осмелюсь заметить, что наши развлечения многим выходили боком. Молодым людям свойственно пренебрегать чувствами других людей.
– Только не вам! – поспешно перебила его Паолина.
– Да, и мне тоже, – отозвался он с улыбкой. – И мой отец, как я полагаю, под влиянием своих соседей по графству, людей солидных и всеми уважаемых, составил завещание, по которому он назначал своего младшего брата, а моего дядю, моим опекуном до тех пор, пока тот не решит, что я достоин принять во владение наши родовые поместья. Я, конечно, понятия не имел о том, что содержалось в завещании, пока мой отец не умер после продолжительной болезни шесть лет спустя. Мне тогда исполнилось двадцать три года, и я считал, что обладаю достаточными способностями, чтобы самому справляться со своими делами. Однако мой дядя, которого я всегда недолюбливал и который питал ко мне те же чувства, отказался дать свое согласие на передачу в мои руки дома и поместий. Он заявил, что является моим опекуном и намерен оставаться им и впредь. Можете себе представить, как я был разъярен при мысли, что мне навязали воспитателя, чуть ли не няньку, когда моим единственным желанием было стать хозяином в собственных владениях.
– Но не думал же ваш дядя, что такое положение будет длиться вечно?
– Именно на это он и рассчитывал, – ответил сэр Харвей. – Втайне от моего отца он растратил громадную сумму денег. А тут ему представился случай обеспечить себе безбедное существование до конца своих дней. Единственная трудность заключалась в том, что я, конечно, никогда бы с этим не примирился. Дядя переехал в Уоттон-Парк, и я заявил ему, что намерен немедленно довести все дело до сведения короля. И вот тогда он придумал весьма ловкий ход.
– Что же он сделал? – спросила Паолина.
– Он обвинил меня в воровстве!
– В воровстве! – эхом отозвалась Паолина.
– Да, – подтвердил сэр Харвей, и девушка поняла по горькой усмешке на его лице, как глубоко это обвинение потрясло всех его домашних. – Конечно, у него не было для этого никаких оснований. Он обвинил меня в том, что я будто бы украл у него какие-то векселя, которые были помещены на хранение в сейф моего отца, а единственный ключ от этого сейфа после смерти отца находился у меня. Как я уже сказал, что было ложью от начала до конца, и мне кажется, что и сами эти векселя существовали только в его воображении. Но, как бы там ни было, он опередил меня и сам отправился в Лондон, чтобы обратиться к королю. Он встретился с Его величеством и убедил его в том, что любой скандал в столь высоких кругах был бы нежелателен и самым лучшим выходом для меня было бы навсегда покинуть страну. Иначе говоря, стать по воле его величества изгнанником.
– Но я не могу в это поверить! – воскликнула Паолина. – Как можно было допустить подобную несправедливость?
– Обо мне шла дурная слава, – ответил сэр Харвей. – Я успел изрядно досадить своими выходками кое-кому из наиболее влиятельных министров Его величества. Все они близко знали моего отца и были готовы поверить всему, что мой дядя – человек их круга – собирался им сообщить. Мне передали решение короля, и, так как я был вне себя от гнева, я предпочел гордо удалиться, намереваясь отряхнуть прах Англии со своих ног и даже не пытаясь отстоять свои права в суде или обеспечить себя достаточной суммой денег на существование. Теперь, когда у меня было время все обдумать, мне мой поступок кажется глупым, но тогда меня охватила такая ярость, что я был не в состоянии рассуждать здраво.
– Я вас вполне понимаю, – пробормотала Паолина.
– Я поднялся на борт корабля, твердо решив доказать всем и каждому, что вполне способен обойтись без денег, без веса в обществе и даже, если понадобится, без доброго имени. Каким-то образом мне удалось выжить, но оказалось, что своим вызовом я нанес вред только себе самому. Некоторое время спустя я смирил свою гордыню и написал письмо Его величеству, в котором подробно пересказал ему свою историю и умолял позволить мне вернуться домой с тем, чтобы принять во владение свои поместья. Я пошел на это вопреки собственным убеждениям, и все же, стоило мне подумать о дяде, который жил в моем доме и распоряжался на моих землях, как у меня внутри все переворачивалось! Однако моя жертва оказалась напрасной. Его величество не соизволил ответить мне.
– Как это чудовищно! – воскликнула Паолина. – Мне так искренне жаль вас.
– Я знаю, – ответил он мягко. – Но теперь, надеюсь, вы поняли, почему я не могу просить вас разделить мою участь? У меня нет денег, и все мое достояние – это мой ум и моя шпага, которые поддерживают меня во время странствий.
– Но мне ничего больше и не нужно, – пробормотала Паолина.
Он улыбнулся немного грустно.
– Они далеко не всегда могут обеспечить меня крышей над головой или куском хлеба.
– Для меня это не имеет значения, пока я буду рядом с вами, – с жаром произнесла Паолина.
Он приподнял рукой ее подбородок, обращая лицо девушки к себе.
– Не говорите так, моя дорогая, – взмолился он. – Мне от ваших слов только тяжелее.
– Разве вы не понимаете, что я не могу молчать? – спросила она. – Вы не можете прогнать меня теперь. Вы не вправе заставлять меня выйти замуж за графа. Как это возможно, когда я люблю вас? Я не стану возражать, даже если нам придется жить в убогом крошечном домике или бродить по дорогам босиком. Мне все равно, пока мы с вами будем вместе.
– Дитя мое, – произнес он с нежностью, – вы даже понятия не имеете, о чем просите. Вы не представляете себе, что такое жизнь. Может быть, вначале у вас хватит сил, чтобы вынести все это, однако я не могу оставаться рядом с вами изо дня в день и видеть, как ваши иллюзии рассеиваются, а ваша красота меркнет из-за тех лишений, которые вы испытываете по моей вине. Я не хочу постоянно быть свидетелем ваших страданий.
– О каком страдании может идти речь, если я буду рядом с вами? – возразила Паолина. – Мы будем счастливы – бесконечно, безумно счастливы вместе благодаря нашей любви.
– Вы искушаете меня, – отозвался сэр Харвей. – Но ради вашего же блага я не должен уступать. Неужели вы думаете, что мне легко, любя вас всей душой, отдать вас другому мужчине? Но у нас нет иного выхода. Денег у нас осталось не так уж много, и скоро они выйдут совсем. Мы сейчас живем на широкую ногу только потому, что рассчитываем на выгодный брак для вас. Но об одном я должен предупредить вас сразу.
– О чем же? – осведомилась Паолина.
– Когда вы выйдете замуж, я не возьму ни единого пенни из ваших денег.
– Но как же так? – изумилась Паолина. – Разве не в этом суть всего нашего замысла.
– В этом была суть замысла, – уточнил он, глаза его были полны еле сдерживаемой муки. – Но теперь все изменилось. В день вашей свадьбы я покину Венецию, и вы никогда больше меня не увидите.
– Нет! Нет! Я не отпущу вас! Я этого не вынесу!
Со слезами на глазах она пыталась удержать его, но сэр Харвей поднялся с места и отошел в сторону.
– Позвольте мне остаться с вами! Умоляю вас, не покидайте меня!
Он стоял у окна, глядя наружу невидящим взором, когда до него донесся ее голос – испуганный, срывающийся голосок ребенка, боящегося темноты. Затем послышались ее приглушенные всхлипывания, рыдания женщины, сердце которой разрывалось от боли. Сэр Харвей тут же обернулся и, сделав три крупных шага, оказался рядом с нею. Взяв ее за руки, он заключил девушку в объятия и прижался губами к ее волосам.
– Не плачьте! О, моя любимая, не надо плакать! – обратился он к ней и затем голосом, в котором чувствовалась неимоверная усталость, добавил: – Я постараюсь придумать какой-нибудь выход. Вы ведь это хотели бы услышать от меня?
– Да, да.
Она перестала плакать, и ее губы внезапно приоткрылись в улыбке, похожей на радугу, пробивающуюся сквозь облака на апрельском небе. Взглянув на нее сверху вниз, он заметил слезы на ее щеках и кончиках длинных ресниц, сверкавшие, словно капельки росы на траве ранним утром.
Она была так молода и так наивна во всем, что касалось окружающего мира, подумал он с внезапной болью в душе. И затем с чувством более глубоким, чем когда-либо раньше в своей жизни, сэр Харвей обратился мысленно с мольбой к Небесам о том, чтобы он не стал причиной ее несчастья.
– Мы должны быть вместе, и это все, чего я хочу, – говорила между тем Паолина. – Вместе – вы и я.
Она на мгновение умолкла и затем очень тихо, почти шепотом, произнесла:
– Я даже не стану упрашивать вас жениться на мне, если вы этого не желаете. Я пойду за вами всюду и сделаю для вас все, что в моих силах. Но если вы предпочитаете остаться свободным, пусть будет так.
Сэр Харвей снова привлек девушку к себе, стиснув ее в объятиях с такой силой, что у нее вырвался еле слышный стон.
– Неужели вы действительно считаете меня способным на такую низость? – с жаром спросил он. – Радость моя, любовь моя, разве я стал бы предлагать вам что-нибудь, кроме законного брака? И вместе с тем что, кроме страданий, может принести вам совместная жизнь со мной? С вашей красотой вы можете сделать самую блестящую партию, однако вы выбрали ничтожного авантюриста, вроде меня, человека, который не может дать вам ничего, если не считать любви.
– Но это все, что мне нужно, – прошептала Паолина. – Ваша любовь отныне и навсегда.
Вместо ответа он поцеловал ее, и этот поцелуй, мягкий и нежный, был для них почти подобен клятве. Им вдруг показалось, что они оба стояли перед слабо освещенным алтарем, где в атмосфере веры и святости связывали себя друг с другом на вечные времена...
Голос сэра Харвея разрушил очарование.
– Нам пора выходить, – коротко произнес он.
– Выходить? – переспросила удивленная Паолина. – Но зачем? Нам нужно как можно скорее покинуть город.
– Мы не станем убегать, – отозвался сэр Харвей хмуро. – Герцог знает, что мы здесь, и я не собираюсь прятаться от него, словно жалкий трус.
– Но ведь он может... убить вас, – запинаясь, пробормотала Паолина.
– Он не пойдет на это. Вы должны помнить, что он, так же как и мы, находясь в Венеции, обязан подчиняться законам, принятым дожем и Сенатом республики. Если герцог и предпримет какие-либо шаги против нас, то, во всяком случае, не здесь. Кроме того, я не хочу, чтобы он имел удовольствие заявить всем и каждому, что мы скрылись от него, и затем послать за нами в погоню своих солдат.
– Он не станет нас трогать, если мы переедем в Австрию, – умоляющим тоном произнесла Паолина.
– Всему свой срок, – отозвался сэр Харвей. – Я не намерен бросить все и покинуть Венецию из-за минутного порыва. Что бы ни случилось, мы должны выполнить наши обязательства на сегодня.
– А что потом?
– Мы обсудим наши планы вечером, – ответил сэр Харвей. Он бросил беглый взгляд на часы. – Мы уже опаздываем во дворец графа. Пока вы отдыхали, он прислал записку, в которой приглашал нас полюбоваться регатой с его балконов. Я согласился, и он сочтет странным, если мы не появимся. Сегодня вечером должен состояться еще один бал, на который мы приглашены. Но мы не будем там задерживаться, а вернемся сюда пораньше, чтобы обо всем поговорить. Вас это устраивает?
– Вполне, – ответила Паолина. – Но, мой дорогой, я надеюсь, вы будете осторожны все это время?
– Да, конечно, – пообещал сэр Харвей. – Я постараюсь ни на мгновение не выпускать вас из вида.
Паолина вздрогнула, вспомнив полные губы герцога и тот ужас, который она испытала, пытаясь спастись от его преследований.
– Слава богу, что его рука все еще на перевязи, – заметила она. – Вам следовало бы ударить сильнее.
– Оказывается, вы еще и кровожадны, – поддразнил ее сэр Харвей. – Вот уж никогда не мог бы предположить.
– Да, я вас понимаю, – отозвалась Паолина. – Но я боюсь его. У меня такое ощущение, словно он что-то замышляет против нас. Может быть, мы и в безопасности, пока находимся в Венеции, но рано или поздно он непременно захочет свести с нами счеты. Он из тех людей, которые по натуре очень злопамятны.
– Он не причинит нам вреда, пока мы остаемся здесь, а затем мы как можно скорее переправимся в Австрию, – успокоил ее сэр Харвей. – Не тревожьтесь. У вас на лбу могут появиться морщинки, и тогда больше никто не будет считать вас красавицей, – добавил он шутливым тоном.
– И вы тоже разлюбите меня? – спросила девушка.
– Я буду любить вас, даже когда ваше лицо будет покрыто морщинами, волосы поседеют, а глаза утратят свой блеск, – ответил он. – Неужели вы не поняли, как вы мне дороги? Все в вас, с головы до ног, кажется мне совершенством, и в особенности та милая вещица, которую вы отдали мне и которую вы называете сердцем.
– Если бы я только была уверена в том, что вы отдали мне свое, – отозвалась Паолина.
– Вы можете в этом не сомневаться, – ответил он, – потому что я люблю вас так, как прежде никогда и никого не любил. Теперь вы довольны?
Она поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку.
– Теперь – да, – прошептала она чуть лукавым тоном и, когда он протянул руки, чтобы удержать ее, выскользнула из его объятий и бросилась в комнату.
Казалось, что регата продолжалась целую вечность, несмотря на то, что, когда они прибыли во дворец графа, несколько гондол, участвовавших в состязании, уже проплыли мимо него. Там уже собралось большое общество дам и кавалеров, наблюдавших за регатой с балконов, и у Паолины сложилось впечатление, что все они были искренне рады видеть ее и сэра Харвея. Но в глубине души она невольно спрашивала себя, были бы они столь же дружелюбны к ним обоим, если бы знали правду.
– Вы становитесь все красивее с каждым днем, – заявил граф. – Я полагал, что запомнил в точности ваш облик, и все же, когда вы появились, я понял, что ошибся, и ваше лицо еще более привлекательно, чем мое воспоминание.
– Вы удостаиваете меня восхитительными комплиментами, – улыбнулась Паолина и затем присела в глубоком реверансе перед тетушкой графа, сурового вида пожилой дамой, седые волосы которой, уложенные в высокую прическу, покрывала черная кружевная вуаль. Она носила великолепные бриллиантовые серьги и брошь в виде букета из тех же камней, приколотую к корсажу платья.
– Для нас огромная честь видеть вас, сударыня, – произнесла Паолина.
Вдовствующая графиня наклонилась вперед и слегка коснулась веером ее руки.
– Вы славное дитя, – сказала она. – Я слышала о вас от моего племянника, и то, что я от него узнала, заранее расположило меня к вам.
Паолина в знак признательности снова присела в реверансе и затем, когда внимание его тетушки было отвлечено другими гостями, граф отвел Паолину в сторону и произнес:
– Вы покорили сердце моей тетушки. Я никогда не замечал, чтобы она была с кем-либо столь же любезна. Обычно она недолюбливает молодых женщин и не упускает случая съязвить на их счет.
– Я польщена, – отозвалась Паолина.
– Мне кажется, что вы способны очаровать любого, – продолжал он чуть слышно. – В вашем облике есть нечто, что внушает уверенность в том, что вы – подлинное сокровище и в вашей душе не может быть места злу или лжи.
Паолина отвела от него взгляд.
– Вам не стоит так говорить, потому что мы по большей части совсем не те, чем кажемся.
– Я убежден, что знаю вас, – заявил он в ответ.
Граф хотел добавить еще что-то, но тут его голос потонул в приветственных криках и возгласах гондольеров, доносившихся снизу. Гондола, плывущая впереди, лишь на половину корпуса опережала своих соперников.
Когда общее возбуждение ненадолго улеглось, все собравшиеся перешли в один из огромных парадных залов, куда были поданы закуски, вино и особый род печенья, которое готовили только по торжественным случаям.
– У нас подают на стол множество деликатесов, – объяснил граф Паолине, – хотя я должен признать, что большая часть из них французского происхождения. Мы, венецианцы, устали от плотной, однообразной пищи, которой нас потчевали в течение веков, и потому вошло в моду приглашать поваров из Франции, а теперь у нас появились собственные изысканные блюда, свойственные только венецианской кухне.
– Я никогда не пробовала ничего вкуснее! – воскликнула Паолина.
Однако ей было трудно проглотить хотя бы кусок. Она была слишком взволнована, находясь под обаянием нового и волшебного чувства в своей душе, чтобы уделять внимание столь приземленным вещам, как еда. Девушке стоило немалых усилий не смотреть все время в сторону сэра Харвея или сосредоточиться на том, о чем говорили окружающие. Он стоял неподалеку, беседуя с некоторыми из присутствовавших дам и кавалеров, и Паолина невольно подумала, что он выглядел бы представительным в любом обществе. В сравнении с его камзолом из серого, стального оттенка атласа более яркие, пестрые костюмы других кавалеров казались слишком вычурными и даже несколько безвкусными.
Словно прочитав ее мысли, сэр Харвей обернулся к ней, их взгляды встретились, и Паолина почти против воли, словно не в силах удержаться, направилась через комнату в его сторону.
– Ты устала? – осведомился он сочувственным тоном. – Наверное, нам лучше вернуться к себе, чтобы ты могла отдохнуть перед тем, как мы отправимся на бал.
– Вы дали слово пообедать сегодня со мной, – отозвался граф.
– Но мы только вчера обедали у вас, – возразила Паолина. – Мне казалось, что у нас есть другие планы.
– Граф вынудил меня пересмотреть их, – произнес сэр Харвей с улыбкой. – Ему очень хочется, чтобы мы пообедали у него en famille[13], без большого числа приглашенных.
– Моей тетушке не терпится познакомиться с вами поближе, так что отказаться было бы крайне нелюбезно, – заметил граф.
– Конечно, я согласна со всем, что решит мой брат, – улыбнулась Паолина.
– Вы очень преданы своему долгу.
– Да, конечно.
С этими словами она бросила беглый взгляд из-под ресниц на сэра Харвея, но тут же, вспомнив, что влюбленные всегда так или иначе выдают свой секрет, усилием воли заставила себя смотреть в другую сторону.
И все же, возвращаясь из палаццо графа домой в гондоле, девушка не устояла перед искушением вложить свои пальцы в ладонь сэра Харвея в надежде, что гондольеры не заметят ее жеста. Она почему-то чувствовала настоятельную потребность дотронуться до него, ощутить тепло его рукопожатия и обрести покой от одного прикосновения его сильных пальцев.
– Я люблю вас, – донесся до нее его приглушенный шепот. Хотя его слова едва можно было расслышать за тихим плеском воды и скрипом весел в уключинах, ей удалось их разобрать, и губы ее шевельнулись в ответ:
– Я тоже люблю вас.
Паолина надеялась, что, вернувшись к себе в палаццо, они останутся одни. Но у самого порога они заметили поджидавшую гондолу изящной работы, которая, как они знали, принадлежала графине.
– Что ей могло понадобиться? – спросила Паолина.
Сэр Харвей покачал головой.
– Понятия не имею. Но вы не беспокойтесь. Несмотря ни на что, она относится к нам очень благожелательно.
– У меня нет желания видеть ее, – сказала Паолина. – Разве не странно, что графиня явилась сюда, когда она в глубоком трауре?
– Мне самому это не понятно, – согласился сэр Харвей. – Давайте поднимемся наверх и спокойно примем даже самое худшее.
Он взял ее под руку и помог подняться по лестнице. Графиня, вся в черном, сидела на диване в дальнем конце галереи. Она выглядела очень маленькой, печальной и сломленной, и природная доброта Паолины побудила ее тотчас броситься ей навстречу.
– Я так сочувствую вам, – обратилась она к графине, и когда дамы обменялись поцелуями, графиня, чье лицо было мокрым от слез, усадила Паолину рядом с собой на диван.
– Мне необходимо было проведать вас, – произнесла она, всхлипывая. – Вы оба единственные, с кем я могу говорить о моем несчастном брате без недомолвок.
– Что сообщили свету? – спросил Харвей.
– Врачи составили заключение, в котором говорится, что смерть последовала в результате внезапного сердечного приступа, вызванного переутомлением, и что мой брат также страдал от не известной медикам болезни, о которой никто не подозревал. Сейчас мы пытаемся заставить наших кузенов и более дальних родственников поверить в это. Но я вдруг почувствовала, что не могу более терпеть эту ложь, и потому решила прийти сюда и повидаться с вами.
– Я очень рада, что вы здесь, – ответила Паолина со всей искренностью. – Харвей, не был бы ты так любезен принести рюмочку вина для графини?
– Пожалуйста, зовите меня Занеттой, – попросила графиня. – Не будем сейчас придавать значение пустым формальностям.
– Конечно, не будем, – согласилась Паолина тоном утешения. – И я хочу, чтобы вы знали, что мой брат и я глубоко соболезнуем вам. С вашей стороны было очень мило прислать мне те цветы. Они очень мне помогли.
– Видите ли, – произнесла графиня, как-то странно взглянув на сэра Харвея, – сейчас меня беспокоит вопрос о том, что будет со мной теперь, когда мой брат умер. Я жила с ним, потому что он был одинок. Теперь же вся моя жизнь сломана.
Она сделала короткую паузу и затем добавила, явно колеблясь:
– Я даже спрашивала себя... раз вы все равно собираетесь в Лондон, не могли бы вы... взять меня с собой?
– Взять вас с нами! – воскликнула Паолина.
– Это было всего лишь предположением, – отозвалась графиня. – Я хотела бы уехать подальше от Венеции, от воспоминаний о моем брате и от всех призраков прошлого, что обитают в дальних углах дворца. Кроме того, я слышала, – наивно добавила она, – что венецианские дамы имеют огромный успех в Сент-Джеймсе.
– Вы имеете в виду, очаровательные венецианские дамы, – заметил сэр Харвей.
Она улыбнулась ему в ответ – слабый отголосок ее былого кокетства. Паолина с растерянным видом взглянула на сэра Харвея.
– Нам бы это доставило огромное удовольствие, – произнес он, – но, по правде говоря, мы не намеревались возвращаться в Англию в ближайшее время. Покинув Венецию, мы предположительно направимся в Австрию, а затем в Швейцарию. Моя сестра прошлой зимой была нездорова, и мы подумали, что это пошло бы на пользу ее легким. Мы бы охотно предложили вам сопровождать нас, но, к сожалению, мы собираемся остановиться у одного из наших друзей в довольно стесненных условиях, и попросить его принять еще одну гостью значило бы злоупотребить его великодушием.
– О да, конечно, я понимаю, – отозвалась графиня. – Но, быть может, вы вспомните обо мне, когда вернетесь в Англию?
– Непременно, – заверила ее Паолина. – Я знаю, мой брат искренне жалеет о том, что мы в данный момент ничем не можем помочь вам, но вы тоже можете понять наши трудности.
– Разумеется, – ответила графиня. – Я только надеялась, что это возможно.
С этими словами она взглянула на сэра Харвея, и Паолина убедилась, что молодая венецианка действительно была влюблена в него. Внезапно она почувствовала острую жалость к этой женщине, так как сама слишком хорошо знала, что такое любовь – душевная боль, муки ревности, чувство опустошенности от сознания того, что желаешь недостижимого.