Картленд Барбара. Золотая гондола

   А они все разговаривали, сверяясь с набросками и изменяя их, обсуждая ткани и цвета. Обговорено было все до последней мелочи: туфли и шелковые чулки, накидки и нижние юбки, шляпки и перчатки, пока у Паолины в голове все окончательно не смешалось и она перестала воспринимать что-либо вокруг себя.
   Процесс выбора туалетов продолжался так долго потому, что сэр Харвей все время отлучался. Своему портному он дал все инструкции достаточно быстро, хотя это тоже сопровождалось просмотром парчи, атласа, искусно вышитых жилетов, выбором пуговиц и изысканного кружева.
   Но как только он вернулся к обсуждению нарядов Паолины, вошел слуга и доложил, что прибыл Фарузи. Сэр Харвей тут же покинул их, и Паолина снова задалась вопросом, зачем ему понадобился ювелир. Вряд ли он собирается тратить деньги на ювелирные украшения.
   Да и вообще, откуда у него деньги? То он говорит, что они есть, то утверждает, что у него нет ни цехина.
   Размышляя про себя таким образом, она вспомнила, что ни разу не видела, чтобы он держал в руках хотя бы одну монету. Она ожидала, что по дороге в Феррару они остановятся поесть, но он даже не упомянул об этом, и они ничего не ели и не пили до восьми часов, пока не приехали в гостиницу.
   Она должна была признать, что обед оправдал ожидания, а вино было настолько хорошим, что сэр Харвей заказал еще одну бутылку, едва сделав первый глоток.
   «Как все это странно», – подумала Паолина, сидя на мягкой кушетке, разглядывая наброски платьев и дожидаясь сэра Харвея.
   Он вернулся где-то через двадцать минут, и по выражению его лица она могла догадаться, что он чрезвычайно доволен, правда, непонятно чем.
   – А сейчас, моя дорогая, давайте займемся вашим гардеробом, – обратился он к ней.
   – Уже поздно, – возразила она. – Нельзя ли отложить это до завтра?
   – Нет, нет. Нам нельзя терять время. Эти платья должны быть готовы как можно быстрее. Мы не можем долго оставаться в Ферраре. Так что перейдем к следующему вечернему платью.
   Он выбрал шитое серебром ламэ, которое Паолина отложила в сторону как слишком дорогое, и настоял на том, чтобы сшить платье целиком из него.
   – Но как мы сможем позволить себе такое? – спросила Паолина по-английски сдавленным голосом.
   – Вы еще будете удивлены, сколько мы себе можем позволить.
   Портниха складывала ткани с выражением на лице, близким к восторгу. Такого заказа у нее еще не было.
   – Я даю вам неделю, – сказал ей сэр Харвей. – Все, что не будет готово к этому времени, не оплачивается. Вам понятно?
   – Конечно, ваша милость. Все будет готово к сроку. Шить для такой красивой леди, как ваша сестра, одно удовольствие.
   Женщина сделала реверанс и удалилась. Сэр Харвей повернулся к Паолине, буквально упавшей на свою кровать.
   – Вы устали, – сказал он. – Сегодня ночью нам обоим нужно хорошо выспаться. Первый шаг сделан, но многое еще предстоит.
   – Это понятно, но все-таки, как же быть с деньгами? – спросила Паолина.
   Она понимала, что такие вопросы задавать не следует, но не могла сдержаться. Она привыкла все время беспокоиться о деньгах, и ей иногда казалось, что вот сейчас сэр Харвей скажет ей, что все это было сном, и они должны будут бежать, так как не в состоянии заплатить за всю эту роскошь.
   – Я уже несколько раз говорил, чтобы вы не напрягали свою очаровательную головку из-за денег, – произнес в ответ сэр Харвей.
   Он вытащил что-то из кармана и протянул ей. Она посмотрела на него испуганными глазами, а потом восхищенно вскрикнула.
   У него в руках была нитка жемчуга, великолепно подобранного жемчуга с немного крупноватой для таких бус застежкой.
   – Жемчуг! – воскликнула она.
   – Он ваш, – сказал он.
   – Мой!
   С выражением явного восторга на лице она протянула к нему руки, но потом отдернула их назад.
   – Но я не могу принять это, – сказала она. – Он, должно быть, очень дорого стоит, а нам могут понадобиться деньги.
   – Тогда наш капитал будет находиться в безопасности на вашей шее, – сказал он. – Лучше подумайте о том, какое впечатление он производит. Этот жемчуг очень высокого качества, это подтверждено профессионалом.
   – Бусы прекрасны, – сказала Паолина, – но...
   – Никаких «но», – твердо сказал сэр Харвей. – Жемчуг ваш, и я хочу, чтобы вы его носили.
   – Так вот почему вы посылали за ювелиром? – спросила Паолина.
   – Да, но не только, – ответил он. – Не стоит тратить время на вопросы. Лучше разрешите мне примерить его на вас.
   Она послушно повернулась, и он застегнул бусы на ее шее, как будто выточенной из слоновой кости. На такой коже жемчужины излучали мягкий, неуловимый свет, сравнимый только с первыми проблесками рассвета на утреннем небе. Она осторожно дотронулась до них кончиками пальцев и прошла к зеркалу на туалетном столике.
   – Никогда не думала, что буду носить жемчуг, – мечтательно произнесла Паолина.
   Она оторвалась от зеркала и под влиянием внезапного порыва подбежала к нему.
   – Спасибо! Спасибо! – воскликнула она.
   Она чуть ли не искрилась от счастья обладания первыми драгоценностями в ее жизни. Все ее страхи исчезли.
   Он наблюдал за ней молча, и выражение его лица оставалось серьезным. Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
   – Спокойной ночи, моя маленькая сестренка, – сказал он и вышел, тихо закрыв за собой дверь.
   Паолина направилась обратно к туалетному столику, любуясь жемчугом. Она стояла, глядя в зеркало, и ей на минуту показалось, что бусы давят ей на горло и их нужно сорвать, словно она была пленницей, а они – ее цепями. Но очень скоро она отбросила всякие мрачные мысли и сосредоточилась на том, как идет ей это ожерелье, еще больше подчеркивая ее красоту.
   Она медленно разделась, все время поглядывая в зеркало, и, скользнув под прохладную простыню, положила наконец свою уставшую голову на подушку.
   Она надеялась, что заснет мгновенно, но сон не шел – мешали мысли, роившиеся в голове.
   Воспоминания об отце, последнем годе его жизни, когда он был болен, не давали заснуть. Она старалась не думать о нем с любовью, так как любые моменты из их жизни, которые она вспоминала, сопровождались его раздражительностью, нервозностью, повышенным голосом, частыми ссорами, когда она делала что-нибудь не так.
   Ее жизнь состояла из долгих дней и ночей, проведенных в полном одиночестве на различных постоялых дворах или в дешевых гостиницах, в ожидании его возвращения из очередного клуба или казино.
   Какой суровой была ее жизнь – без всякого намека на доброту и ласку. Сколько раз они внезапно снимались с места, не заплатив людям, которые доверяли им. Она вообще подозревала, что им давали в долг только из жалости к ней.
   Но отца все это не волновало. Карты убили в нем все человеческое. Иногда ей казалось, что вместе с последними деньгами он проиграл и свою душу. Они переезжали с места на место, и ему было не важно, что это за город, главное, чтобы в нем можно было играть. И чем меньше у них оставалось денег, тем хуже и грязнее становились гостиницы.
   А потом он заболел. И в результате ревматизма его частично парализовало, так что он не мог двигать руками и держать в них карты. Хуже наказания придумать было невозможно. У него было отнято то, ради чего он жил.
   Затем начались визиты к врачам, которым он ничего не платил, а потом у него появилась навязчивая идея – во что бы то ни стало попасть в Венецию. Кто-то сказал ему, что там собираются все самые лучшие игроки и играют только на высокие ставки.
   Ему оставалось только рвать и метать из-за того, что у него нет денег на поездку, как вдруг, совершенно неожиданно, им пришло письмо из Англии. В нем были деньги, наследство, оставленное одной очень дальней кузиной отца. Денег было не очень много, и Паолина предложила тратить их предельно экономно. Но, к несчастью, отец мог думать только о том, что этого хватит на проезд до Венеции.
   – И что мы будем делать, когда попадем туда? – вздыхая спросила Паолина.
   – Не беспокойся, я добуду кучу денег, – уверенно говорил он.
   Как хорошо она знала этот голос, этот жадный блеск в глазах, это полнейшее равнодушие ко всему, что не относилось к игре.
   Она умоляла его, вставала перед ним на колени, но он только отмахивался и ничего не слушал. Она понимала, что не в состоянии оплакивать его. Даже вчера, когда в бурю его не стало, она не могла заставить себя чувствовать что-нибудь, кроме легкой грусти оттого, что он умер без исповеди и священника.
   Она подумала, что от страданий последних лет ее сердце, наверное, онемело. Она сейчас не могла понять, почему ей вздумалось говорить сэру Харвею о любви. Что для нее означала любовь? Да, по сути, ничего.
   Это в детстве у нее была потребность в ней. И она старалась любить своего отца, так как никого больше у нее не было. Она, как могла, выказывала ему свою привязанность, наивно веря, что если она любит его, то и он ответит ей тем же. Только с возрастом она поняла, что ничего для него не значила.
   Пока она была маленькой, она представляла для него только обузу, помеху, от которой он не знал, как избавиться. Когда она повзрослела, то от нее стало больше пользы. Ведь она могла приготовить еду, когда у них не хватало денег на рестораны, штопала и гладила его одежду, она даже могла почистить его ботинки и сходить в ломбард, когда денег не оставалось вовсе.
   Он никогда не любил ее! Никогда! Никогда! Тут Паолина обнаружила, что ее подушка была мокрой от слез. Она пыталась посмеяться над собственной глупостью. Ей уже давно следовало покончить со всем этим. Она слишком часто плакала от этого, и в конце концов решила, что такого больше не повторится, и она будет относиться к окружающему миру так же холодно и равнодушно, как и он к ней.
   И все-таки она должна быть признательна судьбе. Ведь если бы сэр Харвей не позаботился о ней, что бы с ней стало? Несмотря на то, что она говорила о смерти, о том, что ей лучше было бы утонуть в шторм, она была молода и сейчас радовалась тому, что осталась в живых.
   Дрожь пробежала по ее телу от сознания того, что она жива. Она была уверена, что впереди ее ожидает еще много счастливых минут.
   – Спасибо, Господи! – прошептала она и вытерла глаза, устыдившись своей слабости.
   Она нащупала на шее жемчуг. Он подарил эти бусы ей. Это был первый подарок в ее жизни, ее первые драгоценности. Собственный жемчуг, да еще какой!
   Она поймала себя на том, что чувствует нечто большее, чем просто благодарность. Ей следовало бы получше отблагодарить его. Но потом она вспомнила, что ее первым порывом было обнять и поцеловать сэра Харвея.
   Она почувствовала, что краснеет в темноте. Слава богу, она сдержалась. Такое поведение совсем не подобает его маленькой сестренке!

Глава третья

   Паолина спала крепко, словно под действием лекарства, но, проснувшись, почувствовала себя отдохнувшей и бодрой. Ее молодой организм за это время справился с большей частью последствий кораблекрушения.
   Хотя ноги до сих пор ныли после барахтанья в волнах, а на ее белом теле осталось несколько синяков, в целом она чувствовала себя превосходно: здоровой, довольной и благодарной судьбе за то, что она осталась жива.
   Она лежала, вытянувшись на кровати, и чувствовала, как прошлое отпускает ее, как уходят ее страхи, когда городские часы пробили час дня. День был в полном разгаре.
   Чувствуя себя виноватой, она спрыгнула с постели и открыла тяжелые ставни, впуская в комнату солнечный свет.
   Из окна открывался замечательный вид на купола собора, украшенные статуями, живописные крыши высоких домов по обе стороны узких улочек, крытые черепицей. И всюду летали, ходили или сидели сотни серых и белоснежных голубей.
   Она стояла и смотрела, завороженная этими птицами. Она представила себя на минуту одним из голубей, парящих в голубом небе. Она радовалась жизни и верила, что зa каждым углом ее ждут приключения.
   Она пересекла комнату и позвонила в колокольчик. Горничная принесла ей горячую воду и горячий шоколад. Она быстро умылась и с удовольствием выпила шоколад. Потом спросила:
   – А где его милость, я хотела сказать, мой брат?
   Паолина покраснела, она не привыкла лгать. Глаза горничной загорелись.
   – Его милости здесь нет, синьорина. Он заказал экипаж и четверку лошадей. Наверное, он собирается нанести какой-нибудь очень важный визит.
   Паолина, зная склонность итальянцев приукрашивать любое событие, даже самое обыкновенное, не придала такого значения желанию сэра Харвея. Она только порадовалась тому, что он не ждет ее, злясь на ее лень и сонливость.
   Когда ушла горничная, она быстро оделась, одновременно раздумывая над удивительной цепочкой событий, которая привела ее к нынешнему положению. При ближайшем рассмотрении это казалось невероятным. Еще вчера она была сиротой без единого пенни, а сегодня у нее был покровитель, и все, что от нее требовалось, – изображать его сестру.
   Паолина знала, что из себя представляет окружающий ее мир. Жизнь с ее отцом не была замкнутой, она встречала много людей, далеко не всегда ей приятных, она поневоле слушала болтовню за картами, в том числе и рассказы о падших женщинах, которых голод толкнул на путь греха.
   Закончив со своим туалетом, она подумала, что ей очень повезло встретить такого человека, как сэр Харвей. Она как раз думала о его доброте и участии к ней, когда услышала шум в гостиной и решила, что он вернулся.
   Она быстро открыла дверь и увидела его, великолепного в новом камзоле из голубого турецкого бархата поверх панталон, поражавших своей белизной. На боку у него висела шпага, рукоятка которой сверкала при малейшем движении.
   – О, ваша одежда уже готова! – воскликнула Паолина, от удивления забыв поздороваться или хотя бы как-нибудь поприветствовать его.
   Его губы изогнулись в ироничной улыбке, которая ей так нравилась.
   – Интересно, могут ли женщины думать о чем-нибудь, кроме одежды? – спросил он. – Кстати, один из ваших нарядов будет здесь в течение часа.
   – Как это вам удалось? Это невозможно, чтобы платье было готово так быстро, – сказала Паолина.
   Сэр Харвей пересек комнату и налил себе из графина, стоявшего на маленьком столике, вина. Она заметила, что он, следуя последней моде, не пудрил волосы, а просто стянул их атласной черной лентой.
   – Запомните, моя дорогая, – сказал он, – все возможно при соответствующем количестве денег.
   Паолина вздохнула.
   – Это как раз то, о чем я хотела поговорить с вами вчера, – сказала она. – Но тогда я была слишком утомлена. Все эти вещи, которые вы заказываете для меня, я... я боюсь, что не могу их принять.
   – Все, что я сейчас на вас трачу, – ответил сэр Харвей, – вернется мне сторицей, я полагаю, после удачного завершения нашего предприятия.
   Паолина побледнела.
   – А если ничего не получится? – спросила она.
   – Все получится, – уверенно сказал он. – Вы сегодня утром смотрели на себя в зеркало?
   Она недоуменно посмотрела на него, поняла, что он сделал ей комплимент, и покраснела.
   – Вы очень любезны, – сказала она, – но предположим, никто не сделает мне предложение, тогда что?
   – Сделает, – сказал сэр Харвей. – Я в этом уверен. Я сегодня доложил о себе герцогу и полагаю, что нас пригласят в замок.
   Паолина всплеснула руками.
   – О, нет, – взмолилась она. – Я никогда не была в подобных местах. Я не знаю, как себя держать там. Разве вы этого не понимаете? Вчера вы ошеломили меня, и когда я слушала ваши безумные, фантастические планы, все казалось таким легким. Но сегодня, обдумав все, я вижу, что это невозможно, невыполнимо. Ваш план не сработает. Лучше отказаться от него, пока я не подвела вас.
   Сэр Харвей вместо ответа наполнил еще один бокал вином и вручил его ей. Затем он поднял свой и сказал:
   – Давайте выпьем за ваше замужество и за те блага, которые оно, несомненно, принесет нам обоим.
   Паолина испуганно посмотрела на него, не притронувшись к вину.
   – Но я... я боюсь, – прошептала она.
   – Забудьте свои страхи, – сказал сэр Харвей. – Нам еще предстоит очень много сделать сегодня.
   – Что именно? – спросила Паолина.
   Сэр Харвей допил вино и поставил бокал на место.
   – Пора начинать наши занятия, – сказал он.
   Паолина недоуменно посмотрела на него, и он продолжал:
   – Вы были совершенно правы, говоря, что не знаете, как себя вести. У высшего общества свои правила, традиции, этикет, знание которого и отличает человека благородного происхождения от простого смертного.
   Он изящно поклонился ей.
   – И все это, моя дорогая, вы должны выучить, и как можно быстрее. Я дал вам выспаться сегодня утром, чтобы у вас была ясная голова. Но сейчас мы начинаем работать.
   – А что именно я должна научиться делать? – кротко спросила Паолина.
   – Вы должны знать, как следует входить в комнату, – сказал он, – какой глубины должен быть реверанс перед высокопоставленными аристократами, перед герцогом или герцогиней, перед принцессой. Вы должны научиться выражать свои мысли руками, жестами, показывать ими свое расположение или, наоборот, неприязнь. То же самое касается веера. Существует целый язык, который вы должны освоить. Есть, по крайней мере, десяток вариантов, как попрощаться с хозяйкой приема, и лишь один из них верный.
   – Возможно ли вообще выучить все эти тонкости? – спросила Паолина.
   – Придется выучить, – ответил сэр Харвей тоном, не терпящим возражений.
   И сразу после обеда начались уроки. За всю свою жизнь Паолина не встречала такого взыскательного преподавателя. Несколько часов подряд она непрерывно ходила по комнате, входила в открытую дверь, приседала в реверансе перед сэром Харвеем, который сидел в дальнем углу комнаты, затем вежливо прощалась с ним и выходила.
   Он снова и снова заставлял Паолину повторять все это, пока у нее не разболелась спина, а глаза наполнились слезами от сознания того, что она все делает неправильно.
   – Нет, нет! Перед принцессой следует приседать в реверансе глубже, гораздо глубже. Подбородок выше! Больше изящества, руки не должны быть напряжены.
   Вверх, вниз, вниз, вверх. И каждый раз что-то было не так, и его голос приказывал повторять все снова и снова. Но когда она почувствовала, что ее колени не выдержат, если она присядет еще хоть один раз, он разрешил ей сесть и начал рассказывать, как к кому следует обращаться. Затем последовал урок по обращению с веером, которым венецианские женщины могут выразить всю гамму своих чувств.
   – Где вы научились всем этим сложностям? – спросила Паолина в перерыве между наставлениями. Уже был вечер, а еще столько нужно было выучить и прорепетировать.
   – Я был пажом при дворе короля Георга, – ответил он неохотно. – Мой отец был камергером его величества, поэтому я научился правильно кланяться раньше, чем ходить.
   – Не может быть, чтобы там вас научили еще и пользоваться веером, – ехидно заметила Паолина.
   – Нет, этой премудрости меня научила одна хорошенькая венецианка, когда я последний раз жил в Венеции.
   – И давно это было? – спросила Паолина.
   – Давно, – ответил он. – Но мне всегда хотелось вернуться в этот город наслаждений, город, где возможно все, город, где не смолкает смех.
   – И где так строго соблюдают этикет, – добавила Паолина.
   – Я бы предпочел, чтобы смеялись с вами, а не над нами, – ответил он.
   Она сделала недовольную гримаску, и они продолжили. Она еще раз повторила, как нужно обращаться к аббату, к кардиналу, к герцогу, его жене. Вдруг она остановилась.
   – Неужели вы всерьез полагаете, что я буду встречаться со всеми этими людьми? – спросила она.
   – Скорее всего, – ответил сэр Харвей. – Именно за этим мы и собираемся в Венецию.
   Паолина грустно улыбнулась и опустила руки.
   – Я подведу вас, я в этом уверена, – сказала она. – Кто-нибудь, повнимательней остальных, обязательно догадается, что я вовсе не ваша сестра, а, скорее всего, самозванка, неизвестно откуда взявшаяся.
   Сэр Харвей наклонился и положил руку ей на плечо.
   – Вы все великолепно делаете, – сказал он. – Просто вы немного устали, поэтому сейчас мы сделаем перерыв. Идите, примерьте платье. Оно ждет вас в соседней комнате.
   – Правда?
   Паолина вскочила с кресла, ее глаза светились радостью. Она чувствовала себя очень неловко, прогуливаясь по комнате туда и обратно, изображая знатную даму в испорченном соленой водой мятом платье. Впрочем, даже если бы оно было новым, то все равно ни в какое сравнение не могло идти с великолепием наряда сэра Харвея.
   У нее замерло сердце, когда она увидела то, что лежало на кровати. Это было платье из плотного голубого атласа, усыпанного мелкими цветами. Фижмы делали ее талию миниатюрной и выгодно подчеркивали грудь. Платье было украшено тончайшим кружевом, а также маленькими шелковыми бантиками и розочками.
   Платье преобразило Паолину. Когда с помощью горничной она полностью оделась и посмотрела в зеркало, то не могла поверить своим глазам.
   – Какая красота, синьорина! Какая красота! – повторяла, всплескивая руками, горничная, и Паолина не могла с ней не согласиться. К платью также прилагались туфельки в тон и кружевные банты для ее великолепных волос.
   – Bella! Bella!^[2] – бормотала про себя горничная.
   Налюбовавшись, Паолина решила, что пора возвращаться в гостиную. Но как только она взялась за ручку двери, ей вдруг стало страшно. Ведь ей нужно было показать себя в лучшем свете, так, чтобы сэр Харвей остался доволен.
   – Его милость найдет вас прекрасной, как никогда, – говорила горничная, разглядывая ее. Собравшись с духом, Паолина открыла дверь и вошла в комнату.
   Она ожидала найти сэра Харвея сидящим там, где она его оставила. Она планировала войти так, как он ее учил – с высоко поднятой головой, и присесть перед ним в глубочайшем реверансе, как перед особой королевской крови.
   Но когда она вошла, то к своему ужасу обнаружила, что он не один. Он действительно сидел там, где она ожидала его увидеть, но рядом с ним сидел другой, не знакомый ей мужчина. Они пили вино и разговаривали. Паолина подумала было, что он занят, и ей лучше удалиться, но тут он повернулся и увидел ее.
   – А, Паолина! – воскликнул он. – У нас гость.
   Он жестом приказал ей подойти, и когда она сделала это, обратился к своему собеседнику.
   – Ваша светлость, разрешите представить вам мою сестру.
   Паолина присела в глубоком реверансе, и сэр Харвей сказал:
   – Герцог Феррары только что любезно пригласил нас к себе сегодня вечером.
   – О, вы очень... добры, ваша светлость, – наконец выговорила Паолина.
   – Я был очень огорчен, услышав о том, что ваш корабль потерпел крушение, – сказал герцог. – Когда я узнал об этом несчастье, то решил лично убедиться, что вы не нуждаетесь в моей помощи. К счастью, вы целы и невредимы. А то я уж было распорядился насчет врача.
   – Волею Провидения мы остались живы и здоровы, – ответил сэр Харвей. – Моей сестре, конечно, необходимо дня два, чтобы окончательно оправиться. А затем мы отправимся в Венецию.
   – В конце недели я тоже собираюсь туда, – сказал герцог. – Я надеюсь, вы окажете мне честь путешествовать вместе. Это сейчас самый безопасный способ передвижения по Италии.
   – Вы слишком добры к нам, – пробормотал сэр Харвей.
   Паолина же, встретившись со взглядом герцога, опустила глаза и ничего не ответила. Она почувствовала внезапный приступ страха. Неужели, спрашивала она себя, это и есть тот человек, которого сэр Харвей выбрал ей в мужья? Если это так, то она этого не переживет.
   Она не могла сказать, что герцог уродлив. Он был высоким, средних лет мужчиной со все еще стройной фигурой и четкими, аристократическими чертами лица. Но было что-то в его облике, что ей не нравилось, хотя Паолина не могла сказать, что именно.
   «Я не могу пойти на это! Не могу!» – захотелось сказать ей, но она вовремя поняла, как смешно это будет выглядеть. Да и вообще, кто она такая, чтобы герцог Феррары, один из самых знатных и влиятельных вельмож в Италии, хотя бы посмотрел на нее дважды?
   Герцог тем временем уже прощался.
   – Я надеюсь увидеть вас обоих сегодня вечером, – напомнил он им. – Моя карета в вашем распоряжении. Я с нетерпением жду вас у себя в замке.
   Паолина снова сделала реверанс, ничего не говоря, а сэр Харвей пошел проводить герцога до кареты, ждущей его у входа. Когда он вернулся, вид у него был недовольный.
   – Неужели вы не могли быть немного полюбезнее? – спросил он. – Если не словами, так хоть взглядом можно было показать, что вы рады знакомству и хотите увидеться еще раз.
   – Да, но я не хочу, – ответила Паолина.
   – О Господи! Что это за женщина! – воскликнул сэр Харвей. – Ей предоставляется шанс попасть на вечер в один из самых известных и богатых домов Италии, а она воротит нос. Да что с вами?
   – Я уже говорила, я боюсь, – ответила Паолина.
   – Тогда забудьте о своих страхах раз и навсегда. Женщина, если только она не совсем глупа, должна уметь быть любезной с мужчиной, если она видит, что нравится ему.
   – Конечно, в целом вы правы, – сказала Паолина. – Но я совсем не хочу нравиться ему.
   Сэр Харвей помотал головой и засмеялся.
   – О Боже! – воскликнул он. – Я и не представлял себе, что вы так высоко себя цените. Безусловно, вы красивы, но я даже в самых диких фантазиях не заходил так далеко. Герцог, к вашему сведению, является источником огорчений для всех здешних свах вот уже двадцать пять лет.
   Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.