Каттнер Генри. Хогбены и все-все-все (сборник)

   — Но я могу заразить тебя бубонной чумой, — нервно ответил Мартин. — Поцелуи передают инфекцию. Это научный факт!
   — Ник!
   — Ну… не знаю… А когда у тебя в последний раз был насморк?
   Эрика отодвинулась от него как могла дальше.
   — Ах! — вздохнул Мартин после долгого молчания. — Эрика, ты…
   — Не заговаривай со мной, тряпка! — сказала Эрика. — Чудовище! Негодяй!
   — Я не виноват! — в отчаянии вскричал Мартин. — Я буду трусом двенадцать часов. Но я тут ни при чем. Завтра после восьми утра я хоть в львиную клетку войду, если ты захочешь. Сегодня же у меня нервы, как у Ивана Грозного! Дай я хотя бы объясню тебе, в чем дело.
   Эрика ничего не ответила, и Мартин принялся торопливо рассказывать свою длинную, малоправдоподобную историю.
   — Не верю, — отрезала Эрика, когда он кончил, и покачала головой. — Но я пока еще остаюсь твоим агентом и отвечаю за твою писательскую судьбу. Теперь нам надо добиться одного — заставить Толливера Уотта расторгнуть контракт. И только об этом мы и будем сейчас думать. Ты понял?
   — Но Сен-Сир…
   — Говорить буду я. Тебе не потребуется сказать ни слова. Если Сен-Сир начнет тебя запугивать, я с ним разделаюсь. Но ты должен быть там, не то Сен-Сир придерется к твоему отсутствию, чтобы затянуть дело. Я его знаю.
   — Ну, вот, я опять в стрессовом состоянии! — в отчаянии крикнул Мартин. — Я не выдержу! Я же не русский царь!
   — Дамочка, — сказал шофер, оглядываясь. — На вашем месте я бы дал ему от ворот поворот тут же на месте!
   — Кому-нибудь не сносить за это головы! — зловеще пообещал Мартин.
 
   — «По взаимному согласию контракт аннулируется…» Да, да, — сказал Уотт, ставя свою подпись на документе, который лежал перед ним на столе. — Ну, вот и все. Но куда делся Мартин? Ведь он вошел с вами, я сам видел.
   — Разве? — несколько невпопад спросила Эрика. Она сама ломала голову над тем, каким образом Мартин умудрился так бесследно исчезнуть. Может быть, он с молниеносной быстротой залез под ковер?
   Отогнав эту мысль, она протянула руку за бумагой, которую Уотт начал аккуратно свертывать.
   — Погодите, — сказал Сен-Сир, выпятив нижнюю губу. — А как насчет пункта, дающего нам исключительное право на следующую пьесу Мартина?
   Уотт перестал свертывать документ, и режиссер немедленно этим воспользовался.
   — Что бы он там ни накропал, я сумею сделать из этого новый фильм для Диди. А, Диди? — Он погрозил сосискообразным пальцем прелестной звезде, которая послушно кивнула.
   — Там будут только мужские роли, — поспешно сказала Эрика. — К тому же мы обсуждаем расторжение контракта, а не права на пьесу.
   — Он дал бы мне это право, будь он здесь! — проворчал Сен-Сир, подвергая свою сигару невообразимым пыткам. — Почему, почему все ополчается против истинного художника? — Он взмахнул огромным волосатым кулаком. — Теперь мне придется обламывать нового сценариста. Какая напрасная трата времени! А ведь через две недели Мартин стал бы сен-сировским сценаристом! Да и теперь еще не поздно…
   — Боюсь, что поздно, Рауль, — с сожалением сказал Уотт. — Право же, бить Мартина сегодня в студии вам все-таки не следовало.
   — Но… но он ведь не посмеет подать на меня в суд. В Миксо-Лидии…
   — А, здравствуйте, Ник! — воскликнула Диди с сияющей улыбкой. — Зачем вы прячетесь за занавеской?
   Глаза всех обратились к оконным занавескам, за которыми в этот миг с проворством вспугнутого бурундука исчезло белое как мел, искаженное ужасом лицо Никласа Мартина. Эрика торопливо сказала:
   — Но это вовсе не Ник. Совсем даже не похож. Вы ошиблись, Диди.
   — Разве? — спросила Диди, уже готовая согласиться.
   — Ну, конечно, — ответила Эрика и протянула руку к документу. — Дайте его мне, и я…
   — Стойте! — по-бычьи взревел Сен-Сир.
   Втянув голову в могучие плечи, он затопал к окну и отдернул занавеску.
   — Ага, — зловещим голосом произнес режиссер. — Мартин!
   — Ложь, — пробормотал Мартин, тщетно пытаясь скрыть свой рожденный стрессом ужас. — Я отрекся.
   Сен-Сир, отступив на шаг, внимательно вглядывался в Мартина. Сигара у него во рту медленно задралась кверху. Губы режиссера растянула злобная усмешка.
   Он потряс пальцем у самых трепещущих ноздрей драматурга.
   — А, — сказал он, — к вечеру пошли другие песни, э? Днем ты был пьян! Теперь я все понял. Черпаешь храбрость в бутылке, как тут выражаются?
   — Чепуха, — возразил Мартин, вдохновляясь взглядом, который бросила на него Эрика. — Кто это сказал? Все — ваши выдумки! О чем, собственно, речь?
   — Что вы делали за занавеской? — спросил Уотт.
   — Я вообще не был за занавеской, — доблестно объявил Мартин. — Это вы были за занавеской, вы все. А я был перед занавеской. Разве я виноват, что вы все укрылись за занавеской в библиотеке, точно… точно заговорщики?
   Последнее слово было выбрано очень неудачно — в глазах Мартина вновь вспыхнул ужас.
   — Да, как заговорщики, — продолжал он нервно. — Вы думали, я ничего не знаю, а? А я все знаю! Вы тут все убийцы и плетете злодейские интриги. Вот, значит, где ваше логово! Всю ночь вы, наемные псы, гнались за мной по пятам, словно за раненым карибу, стараясь…
   — Нам пора, — с отчаянием сказала Эрика. — Мы и так еле-еле успеем поймать последнего кари… то есть последний самолет на восток.
   Она протянула руку к документу, но Уотт вдруг спрятал его в карман и повернулся к Мартину.
   — Вы дадите нам исключительное право на вашу следующую пьесу? — спросил он.
   — Конечно, даст! — загремел Сен-Сир, опытным взглядом оценив напускную браваду Мартина. — И в суд ты на меня не подашь, не то я тебя вздую как следует. Так мы делали в Миксо-Лидии. Собственно говоря, Мартин, вы вовсе и не хотите расторгать свой контракт. Это чистое недоразумение. Я сделаю из вас сен-сировского сценариста, и все будет хорошо. Вот так. Сейчас вы попросите Толливера разорвать эту бумажонку. Верно?
   — Конечно, нет! — крикнула Эрика. — Скажи ему это, Ник!
   Наступило напряженное молчание. Уотт ждал с настороженным любопытством. И бедняжка Эрика тоже. В ее душе шла мучительная борьба между профессиональным долгом и презрением к жалкой трусости Мартина. Ждала и Диди, широко раскрыв огромные глаза, а на ее прекрасном лице играла веселая улыбка. Однако бой шел, бесспорно, между Мартином и Раулем Сен-Сиром.
   Мартин в отчаянии расправил плечи. Он должен, должен показать себя подлинным Грозным — теперь или никогда. Уже у него был гневный вид, как у Ивана, и он постарался сделать свой взгляд зловещим. Загадочная улыбка появилась на его губах. На мгновение он действительно обрел сходство с грозным русским царем — только, конечно, без бороды и усов. Мартин смерил миксо-лидийца взглядом, исполненным монаршего презрения.
   — Вы порвете эту бумажку и подпишете соглашение с нами на вашу следующую пьесу, так? — сказал Сен-Сир, но с легкой неуверенностью.
   — Что захочу, то и сделаю, — сообщил ему Мартин. — А как вам понравится, если вас заживо сожрут собаки?
   — Право, Рауль, — вмешался Уотт, — попробуем уладить это, пусть даже…
   — Вы предпочтете, чтобы я ушел в «Метро-Голдвин» и взял с собой Диди? — крикнул Сен-Сир, поворачиваясь к Уотту. — Он сейчас же подпишет! — И, сунув руку во внутренний карман, чтобы достать ручку, режиссер всей тушей надвинулся на Мартина.
   — Убийца! — взвизгнул Мартин, неверно истолковав его движение.
   На мерзком лице Сен-Сира появилась злорадная улыбка.
   — Он у нас в руках, Толливер! — воскликнул миксо-лидиец с тяжеловесным торжеством, и эта жуткая фраза оказалась последней каплей. Не выдержав подобного стресса, Мартин с безумным воплем шмыгнул мимо Сен-Сира, распахнул ближайшую дверь и скрылся за ней.
   Вслед ему несся голос валькирии Эрики:
   — Оставьте его в покое! Или вам мало? Вот что, Толливер Уотт: я не уйду отсюда, пока вы не отдадите этот документ. А вас, Сен-Сир, я предупреждаю: если вы…
   Но к этому времени Мартин уже успел проскочить пять комнат, и конец ее речи замер в отдалении. Он пытался заставить себя остановиться и вернуться на поле брани, но тщетно — стресс был слишком силен, ужас гнал его вперед по коридору, вынудил юркнуть в какую-то комнату и швырнул о какой-то металлический предмет. Отлетев от этого предмета и упав на пол, Мартин обнаружил, что перед ним ЭНИАК Гамма Девяносто Третий.
   — Вот вы где, — сказал робот. — А я в поисках вас обшарил все пространство-время. Когда вы заставили меня изменить программу эксперимента, вы забыли дать мне расписку, что берете ответственность на себя. Раз объект пришлось снять из-за изменения в программе, начальство из меня все шестеренки вытрясет, если я не доставлю расписку с приложением глаза объекта.
   Опасливо оглянувшись, Мартин поднялся на ноги.
   — Что? — спросил он рассеянно. — Послушайте, вы должны изменить меня обратно в меня самого. Все меня пытаются убить. Вы явились как раз вовремя. Я не могу ждать двенадцать часов. Измените меня немедленно.
   — Нет, я с вами покончил, — бессердечно ответил робот. — Когда вы настояли на наложении чужой матрицы, вы перестали быть необработанным объектом и для продолжения опыта теперь не годитесь. Я бы сразу взял у вас расписку, но вы совсем меня заморочили вашим дизраэлевским красноречием. Ну-ка, подержите вот это у своего левого глаза двадцать секунд, — он протянул Мартину блестящую металлическую пластинку. — Она уже заполнена и сенсибилизирована. Нужен только отпечаток вашего глаза. Приложите его — и больше вы меня не увидите.
   Мартин отпрянул.
   — А что будет со мной? — спросил он дрожащим голосом.
   — Откуда я знаю? Через двенадцать часов матрица сотрется и вы снова станете самим собой. Прижмите-ка пластинку к глазу.
   — Прижму, если вы превратите меня в меня, — попробовал торговаться Мартин.
   — Не могу — это против правил. Хватит и одного нарушениям — даже с распиской. Но чтобы два? Ну, нет. Прижмите ее к левому глазу…
   — Нет, — сказал Мартин с судорожной твердостью. — Не прижму.
   ЭНИАК внимательно поглядел на него.
   — Прижмете, — сказал робот наконец. — Не то я на вас топну ногой.
   Мартин слегка побледнел, но с отчаянной решимостью затряс головой.
   — Нет и нет! Ведь если я немедленно не избавлюсь от матрицы Ивана, Эрика не выйдет за меня замуж и Уотт не освободит меня от контракта. Вам только нужно надеть на меня этот шлем. Неужто я прошу чего-то невозможного?
   — От робота? Разумеется, — сухо ответил ЭНИАК. — И довольно мешкать. К счастью, на вас наложена матрица Ивана и я могу навязать вам мою волю. Сейчас же отпечатайте на пластинке свой глаз. Ну?!
   Мартин стремительно нырнул за диван. Робот угрожающе двинулся за ним, но тут Мартин нашел спасительную соломинку и уцепился за нее.
   Он встал и посмотрел на робота.
   — Погодите, вы не поняли, — сказал он. — Я же не в состоянии отпечатать свой глаз на этой штуке. Со мной у вас ничего не выйдет. Как вы не понимаете? На ней должен остаться отпечаток…
   — …рисунка сетчатки, — докончил робот. — Ну, и…
   — Ну, и как же я это сделаю, если мой глаз не останется открытым двадцать секунд? Пороговые реакции у меня, как у Ивана, верно? Мигательным рефлексом я управлять не могу. Мои синапсы — синапсы труса. И они заставят меня зажмурить глаза, чуть только эта штука к ним приблизится.
   — Так раскройте их пальцами, — посоветовал робот.
   — У моих пальцев тоже есть рефлексы, — возразил Мартин, подбираясь к буфету. — Остается один выход. Я должен напиться. Когда алкоголь меня одурманит, мои рефлексы затормозятся и я не успею закрыть глаза. Но не вздумайте пустить в ход силу. Если я умру на месте от страха, как вы получите отпечаток моего глаза?
   — Это-то нетрудно, — сказал робот. — Раскрою веки…
   Мартин потянулся за бутылкой и стаканом, но вдруг его рука свернула в сторону и ухватила сифон с содовой водой.
   — Но только, — продолжал ЭНИАК, — подделка может быть обнаружена.
   Мартин налил себе полный стакан содовой воды и сделал большой глоток.
   — Я скоро опьянею, — обещал он заплетающимся языком. — Видите, алкоголь уже действует. Я стараюсь вам помочь.
   — Ну, ладно, только поторопитесь, — сказал ЭНИАК после некоторого колебания и опустился на стул.
   Мартин собрался сделать еще глоток, но вдруг уставился на робота, ахнул и отставил стакан.
   — Ну, что случилось? — спросил робот. — Пейте свое… что это такое?
   — Виски, — ответил Мартин неопытной машине. — Но я все понял. Вы подсыпали в него яд. Вот, значит, каков был ваш план! Но я больше ни капли не выпью, и вы не получите отпечатка моего глаза. Я не дурак.
   — Винт всемогущий! — воскликнул робот, вскакивая на ноги. — Вы же сами налили себе этот напиток. Как я мог его отравить? Пейте.
   — Не буду, — ответил Мартин с упрямством труса, стараясь отогнать гнетущее подозрение, что содовая и в самом деле отравлена.
   — Пейте свой напиток! — потребовал ЭНИАК слегка дрожащим голосом. — Он абсолютно безвреден.
   — Докажите! — сказал Мартин с хитрым видом. — Согласны обменяться со мной стаканом? Согласны сами выпить это ядовитое пойло?
   — Как же я буду пить? — спросил робот. — Я… Ладно, давайте мне стакан. Я отхлебну, а вы допьете остальное.
   — Ага, — объявил Мартин, — вот ты себя и выдал. Ты же робот и сам говорил, что пить не можешь? То есть так, как пью я. Вот ты и попался, отравитель! Вон твой напиток, — он указал на торшер. — Будешь пить со мной на свой электрический манер или сознаешься, что хотел меня отравить? Погоди-ка, что я говорю? Это же ничего не докажет…
   — Ну конечно, докажет, — поспешно перебил робот. — Вы совершенно правы и придумали очень умно. Мы будем пить вместе, и это докажет, что ваше виски не отравлено. И вы будете пить, пока ваши рефлексы не затормозятся. Верно?
   — Да, но… — начал неуверенно Мартин, однако бессовестный робот уже вывинтил лампочку из торшера, нажал на выключатель и сунул палец в патрон, отчего раздался треск и посыпались искры.
   — Ну, вот, — сказал робот. — Ведь не отравлено? Верно?
   — А вы не глотаете, — подозрительно заявил Мартин. — Вы держите его во рту… то есть в пальцах.
   ЭНИАК снова сунул палец в патрон.
   — Ну, ладно, может быть, — с сомнением согласился Мартин. — Но ты можешь подсыпать порошок в мое виски, изменник. Будешь пить со мной, глоток за глотком, пока я не сумею припечатать свой глаз к этой твоей штуке. А не то я перестану пить. Впрочем, хоть ты и суешь палец в торшер, действительно ли это доказывает, что виски не отравлено? Я не совсем…
   — Доказывает, доказывает, — быстро сказал робот. — Ну, вот смотрите. Я опять это сделаю… Мощный постоянный ток, верно? Какие еще вам нужны доказательства? Ну, пейте.
   Не спуская глаз с робота, Мартин поднес к губам стакан с содовой.
   — Ffff(t)! — воскликнул робот немного погодя и начертал на своем металлическом лице глуповато-блаженную улыбку.
   — Такого ферментированного мамонтового молока я еще не пивал, — согласился Мартин, поднося к губам десятый стакан содовой воды. Ему было сильно не по себе, и он боялся, что вот-вот захлебнется.
   — Мамонтового молока? — сипло произнес ЭНИАК. — А это какой год?
   Мартин перевел дух. Могучая память Ивана пока хорошо служила ему. Он вспомнил, что напряжение повышает частоту мыслительных процессов робота и расстраивает его память — это и происходило прямо у него на глазах. Однако впереди оставалось самое трудное…
   — Год Большой Волосатой, конечно, — сказал он весело. — Разве ты не помнишь?
   — В таком случае вы… — ЭНИАК попытался получше разглядеть своего двоящегося собутыльника. — Тогда, значит, вы — Мамонтобой.
   — Вот именно! — вскричал Мартин. — Ну-ка, дернем еще по одной. А теперь приступим.
   — К чему приступим?
   Мартин изобразил раздражение.
   — Вы сказали, что наложите на мое сознание матрицу Мамонтобоя. Вы сказали, что это обеспечит мне оптимальное экологическое приспособление к среде в данной темпоральной фазе.
   — Разве? Но вы же не Мамонтобой, — растерянно возразил ЭНИАК. Мамонтобой был сыном Большой Волосатой. А как зовут вашу мать?
   — Большая Волосатая, — немедленно ответил Мартин, и робот поскреб свой сияющий затылок.
   — Дерните еще разок, — предложил Мартин. — А теперь достаньте экологизер и наденьте мне его на голову.
   — Вот так? — спросил ЭНИАК, подчиняясь. — У меня ощущение, что я забыл что-то важное.
   Мартин поправил прозрачный шлем у себя на затылке.
   — Ну, — скомандовал он, — дайте мне матрицу-характер Мамонтобоя, сына Большой Волосатой…
   — Что ж… Ладно, — невнятно сказал ЭНИАК. Взметнулись красные ленты, шлем вспыхнул. — Вот и все, — сказал робот. Может быть, пройдет несколько минут, прежде чем подействует, а потом на двенадцать часов вы… погодите! Куда же вы?
   Но Мартин уже исчез.
   В последний раз робот запихнул в сумку шлем и четверть мили красной ленты. Пошатываясь, он подошел к торшеру, бормоча что-то о посошке на дорожку. Затем комната опустела. Затихающий шепот произнес:
   — F(t)…
 
   — Ник! — ахнула Эрика, уставившись на фигуру в дверях. — Не стой так, ты меня пугаешь.
   Все оглянулись на ее вопль и поэтому успели заметить жуткую перемену, происходившую в облике Мартина. Конечно, это была иллюзия, но весьма страшная. Колени его медленно подогнулись, плечи сгорбились, словно под тяжестью чудовищной мускулатуры, а руки вытянулись так, что пальцы почти касались пола.
   Наконец-то Никлас Мартин обрел личность, экологическая норма которой ставила его на один уровень с Раулем Сен-Сиром.
   — Ник! — испуганно повторила Эрика.
   Медленно нижняя челюсть Мартина выпятилась, обнажились все нижние зубы. Веки постепенно опустились, и теперь он смотрел на мир маленькими злобными глазками. Затем неторопливая гнусная ухмылка растянула губы мистера Мартина.
   — Эрика! — хрипло сказал он. — Моя!
   Раскачивающейся походкой он подошел к перепуганной девушке, схватил ее в объятия и укусил за ухо.
   — Ах, Ник! — прошептала Эрика, закрывая глаза. — Почему ты никогда… Нет, нет, нет! Ник, погоди… Расторжение контракта. Мы должны… Ник, куда ты? — Она попыталась удержать его, но опоздала.
   Хотя походка Мартина была неуклюжей, двигался он быстро. В одно мгновение он перемахнул через письменный стол Уотта, выбрав кратчайший путь к потрясенному кинопромышленнику. Во взгляде Диди появилось легкое удивление. Сен-Сир рванулся вперед.
   — В Миксо-Лидии… — начал он. — Ха, вот так… — И, схватив Мартина, он швырнул его в другой угол комнаты.
   — Зверь! — воскликнула Эрика и бросилась на режиссера, молотя кулачками по его могучей груди. Впрочем, тут же спохватившись, она принялась обрабатывать каблуками его ноги — с значительно большим успехом. Сен-Сир, менее всего джентльмен, схватил ее и заломил ей руки, но тут же обернулся на тревожный крик Уотта:
   — Мартин, что вы делаете?
   Вопрос этот был задан не зря. Мартин покатился по полу, как шар, по-видимому, нисколько не ушибившись, сбил торшер и развернулся, как еж. На лице его было неприятное выражение. Он встал, пригнувшись, почти касаясь пола руками и злобно скаля зубы.
   — Ты трогать моя подруга? — хрипло осведомился питекантропообразный мистер Мартин, быстро теряя всякую связь с двадцатым веком. Вопрос этот был чисто риторическим. Драматург поднял торшер (для этого ему не пришлось нагибаться), содрал абажур, словно листья с древесного сука, и взял торшер наперевес. Затем он двинулся вперед, держа его, как копье.
   — Я, — сказал Мартин, — убивать.
   И с достохвальной целеустремленностью попытался претворить свое намерение в жизнь. Первый удар тупого самодельного копья поразил Сен-Сира в солнечное сплетение, и режиссер отлетел к стене, гулко стукнувшись об нее. Мартин, по-видимому, только этого и добивался. Прижав конец копья к животу режиссера, он пригнулся еще ниже, уперся ногами в ковер и по мере сил попытался просверлить в Сен-Сире дыру.
   — Прекратите! — крикнул Уотт, кидаясь в сечу. Первобытные рефлексы сработали мгновенно: кулак Мартина описал в воздухе дугу, и Уотт описал дугу в противоположном направлении.
   Торшер сломался.
   Мартин задумчиво поглядел на обломки, принялся было грызть один из них, потом передумал и оценивающе посмотрел на Сен-Сира. Задыхаясь, бормоча угрозы, проклятия и протесты, режиссер выпрямился во весь рост и погрозил Мартину огромным кулаком.
   — Я, — объявил он, — убью тебя голыми руками, а потом уйду в «Метро — Голдвин — Мейер» с Диди. В Миксо-Лидии…
   Мартин поднес к лицу собственные кулаки. Он поглядел на них, медленно разжал, улыбнулся, а затем, оскалив зубы, с голодным тигриным блеском в крохотных глазках посмотрел на горло Сен-Сира.
   Мамонтобой не зря был сыном Большой Волосатой.
   Мартин прыгнул.
   И Сен-Сир тоже, но в другую сторону, вопя от внезапного ужаса. Ведь он был всего только средневековым типом, куда более цивилизованным, чем так называемый человек первобытной прямолинейной эры Мамонтобоя. И как человек убегает от маленькой, но разъяренной дикой кошки, так Сен-Сир, пораженный цивилизованным страхом, бежал от врага, который в буквальном смысле слова ничего не боялся.
   Сен-Сир выпрыгнул в окно и с визгом исчез в ночном мраке.
   Мартина это застигло врасплох — когда Мамонтобой бросался на врага, враг всегда бросался на Мамонтобоя, — и в результате он со всего маху стукнулся лбом об стену. Как в тумане, он слышал затихающий вдали визг. С трудом поднявшись, он привалился спиной к стене и зарычал, готовясь…
   — Ник! — раздался голос Эрики. — Ник, это я! Помоги! Помоги же! Диди…
   — Агх? — хрипло вопросил Мартин, мотая головой. — Убивать!
   Глухо ворча, драматург мигал налитыми кровью глазками, и постепенно все, что его окружало, опять приобрело четкие очертания. У окна Эрика боролась с Диди.
   — Пустите меня! — кричала Диди. — Куда Рауль, туда и я!
   — Диди, — умоляюще произнес новый голос.
   Мартин оглянулся и увидел под смятым абажуром в углу лицо распростертого на полу Толливера Уотта.
   Сделав чудовищное усилие, Мартин выпрямился. Ему было как-то непривычно ходить не горбясь, но зато это помогало подавить худшие инстинкты Мамонтобоя. К тому же теперь, когда Сен-Сир испарился, кризис миновал и доминантная черта в характере Мамонтобоя несколько утратила активность. Мартин осторожно пошевелил языком и с облегчением обнаружил, что еще не совсем лишился дара человеческой речи.
   — Агх, — сказал он. — Уррг… э… Уотт!
   Уотт испуганно замигал на него из-под абажура.
   — Арргх… Аннулированный контракт, — сказал Мартин, напрягая все силы. — Дай.
   Уотт не был трусом. Он с трудом поднялся на ноги и снял с головы абажур.
   — Аннулировать контракт?! — рявкнул он. — Сумасшедший! Разве вы не понимаете, что вы натворили? Диди, не уходите от меня! Диди, не уходите, мы вернем Рауля…
   — Рауль велел мне уйти, если уйдет он, — упрямо сказала Диди.
   — Вы вовсе не обязаны делать то, что вам велит Сен-Сир, — убеждала Эрика, продолжая держать вырывающуюся звезду.
   — Разве? — с удивлением спросила Диди. — Но я всегда его слушаюсь. И всегда слушалась.
   — Диди, — в отчаянии умолял Уотт, — я дам вам лучший в мире контракт! Контракт на десять лет! Посмотрите, вон он! — И киномагнат вытащил сильно потертый по краям документ. — Только подпишите, и потом можете требовать все, что вам угодно! Неужели вам этого не хочется?
   — Хочется, — ответила Диди, — но Раулю не хочется. — И она вырвалась из рук Эрики.
   — Мартин! — вне себя воззвал Уотт к драматургу. — Верните Сен-Сира! Извинитесь перед ним! Любой ценой — только верните его! А не то я… я не аннулирую вашего контракта!
   Мартин слегка сгорбился, может быть от безнадежности, а может быть, и еще от чего-нибудь.
   — Мне очень жалко, — сказала Диди. — Мне нравилось работать у вас, Толливер. Но я должна слушаться Рауля.
   Она сделала шаг к окну.
   Мартин сгорбился еще больше, и его пальцы коснулись ковра. Злобные глазки, горевшие неудовлетворенной яростью, были устремлены на Диди. Медленно его губы поползли в стороны и зубы оскалились.
   — Ты! — сказал он с зловещим урчанием.
   Диди остановилась, но лишь на мгновение, и тут по комнате прокатился рык дикого зверя.
   — Вернись! — в бешенстве ревел Мамонтобой.
   Одним прыжком он оказался у окна, схватил Диди и зажал под мышкой. Обернувшись, он ревниво покосился на дрожащего Уотта и кинулся к Эрике. Через мгновение уже обе девушки пытались вырваться из его хватки. Мамонтобой крепко держал их под мышками, а его злобные глазки поглядывали то на ту, то на другую. Затем с полным беспристрастием он быстро укусил каждую за ухо.
   — Ник! — вскрикнула Эрика. — Как ты смеешь?
   — Моя! — хрипло информировал ее Мамонтобой.
   — Еще бы! — ответила Эрика. — Но это имеет и обратную силу. Немедленно отпусти нахалку, которую ты держишь под другой мышкой.
   Мамонтобой с сожалением поглядел на Диди.
   — Ну, — резко сказала Эрика, — выбирай!
   — Обе, — объявил нецивилизованный драматург. — Да!
   — Нет! — отрезала Эрика.
   — Да! — прошептала Диди совсем новым тоном. Красавица свисала с руки Мартина, как мокрая тряпка, и глядела на своего пленителя с рабским обожанием.
   — Нахалка! — крикнула Эрика. — А как же Сен-Сир?
   — Он? — презрительно сказала Диди. — Слюнтяй! Нужен он мне очень! — И она вновь устремила на Мартина боготворящий взгляд.