Каттнер Генри. Хогбены и все-все-все (сборник)

   Силвер просияла.
   — А ты?
   — Я-то слыхал. Обычно я слишком пьян, чтобы вдумываться в эти понятия. Вся беда в том, что подсознание у меня совершенно аморальное и, когда оно берет во мне верх, остается один закон — логика.
   Силвер швырнула сигарету в Ист-Ривер.
   — Хоть намекни, какая сторона забора вернее?
   — Восторжествует правда, — нравоучительно ответил Гэллегер. — Она неизменно торжествует. Однако правда — величина переменная и, значит, мы вернулись к тому, с чего начали. Так и быть, детка. Отвечу на твой вопрос. Если не хочешь прогадать, оставайся на моей стороне.
   — А ты на чьей стороне?
   — Кто знает, — вздохнул Гэллегер. — Сознанием я на стороне Брока. Но, возможно, у моего подсознания окажутся иные взгляды. Поживем-увидим.
   У Силвер был недовольный вид, но она ничего не сказала. Такси спикировало на крышу «Кастла» и мягко опустилось. Сам клуб помещался под крышей, в исполинском зале, по форме напоминающем опрокинутую половинку тыквы. Столики были установлены на прозрачных площадках, которые можно было передвигать вверх по оси на любую высоту. Маленькие служебные лифты развозили официантов, доставляющих напитки. Такая архитектура зала не была обусловлена особыми причинами, но радовала новизной, и лишь самые горькие пьяницы сваливались из-за столиков вниз. Последнее время администрация натягивала под площадками предохранительную сетку.
   Тоны — отец и сын — сидели под самой крышей, выпивали с двумя красотками. Силвер отбуксировала Гэллегера к служебному лифту, и изобретатель зажмурился, взлетая к небесам. Все выпитое им бурно возмутилось. Он накренился вперед, уцепился за лысую голову Элии Тона и плюхнулся на стул рядом с магнатом. Рука его нащупала бокал Джимми Тона, и он залпом проглотил содержимое.
   — Какого дьявола!.. — только и выговорил Джимми.
   — Это Гэллегер, — объявил Элия. — И Силвер. Приятный сюрприз. Присоединяйтесь к нам.
   — Только на один вечер, — кокетливо улыбнулась Силвер.
   Гэллегер, приободренный чужим бокалом, вгляделся в мужчин. Джимми Тон был здоровенный, загорелый, красивый детина с выдвинутым подбородком и оскорбительной улыбкой. Отец представлял собой помесь Нерона с крокодилом.
   — Мы тут празднуем, — сказал Джимми. — Как это ты передумала, Силвер? А говорила, что будешь ночью работать.
   — Гэллегер захотел с вами повидаться. Зачем — не знаю.
   Холодные глаза Элии стали совсем ледяными.
   — Т-ак зачем же?
   — Говорят, мы с вами подписали какой-то контракт, — ответил Гэллегер.
   — Точно. Вот фотокопия. Что дальше?
   — Минутку. — Гэллегер пробежал глазами документ. Подпись была явно его собственная. Черт бы побрал робота!
   — Это подлог, — сказал он наконец.
   Джимми громко засмеялся.
   — Все понял. Попытка взять нас на пушку. Жаль мне вас, приятель, но вы никуда не денетесь. Подписали в присутствии свидетелей.
   — Что же, — тоскливо проговорил Гэллегер. — Полагаю, вы не поверите, если я буду утверждать, что мою подпись подделал робот…
   — Ха — вставил Джимми.
   — …который гипнозом внушил вам, будто вы видите меня.
   Элия погладил себя по блестящей лысой макушке.
   — Откровенно говоря, не поверим. Роботы на это не способны.
   — Мой способен.
   — Так докажите. Докажите это на суде. Если вам удастся, тогда, конечно… — Элия хмыкнул. — Тогда, возможно, вы и выиграете дело.
   Гэллегер сощурился.
   — Об этом я не подумал. Но я о другом. Говорят, вы предлагали мне сто тысяч долларов сразу, не считая еженедельной ставки.
   — Конечно, предлагали, разиня, — ухмыльнулся Джимми. — Но вы сказали, что с вас и двенадцати тысяч довольно. Вы их и получили. Однако утешьтесь. Мы будем выплачивать вам премию за каждое изобретение, полезное «Сонатону».
   Гэллегер встал.
   — Эти рожи неприятны даже моему беспринципному подсознанию, — сообщил он Силвер. — Пошли отсюда.
   — Я, пожалуй, еще побуду здесь.
   — Помните о заборе, — таинственно предостерег он. — Впрочем, воля ваша. Я побегу.
   Элия сказал:
   — Не забывайте, Гэллегер, вы работаете у нас. Если до нас дойдет слух, что вы оказали Броку хоть малейшую любезность, то вы и вздохнуть не успеете, как получите повестку из суда.
   — Да ну?
   Тоны не удостоили его ответом. Гэллегер невесело вошел в лифт и спустился к выходу.
   А теперь что? Джо.
   Спустя четверть часа Гэллегер входил в свою лабораторию. Там были зажжены все лампы; в близлежащих кварталах собаки исходили лаем — перед зеркалом беззвучно распевал Джо.
   — Я решил пройтись по тебе кувалдой, — сказал Гэллегер. — Молился ли ты на ночь, о незаконнорожденный набор шестеренок? Да поможет мне бог, я иду на диверсию.
   — Ну и ладно, ну и бей, — заскрипел Джо. — Увидишь, что я тебя не боюсь. Ты просто завидуешь моей красоте.
   — Красоте!
   — Тебе не дано познать ее до конца — у тебя только шесть чувств.
   — Пять!
   — Шесть. А у меня много больше. Естественно, мое великолепие полностью открывается только мне. Но ты видишь и слышишь достаточно, чтобы хоть частично осознать мою красоту.
   — Ты скрипишь, как несмазанная телега, — огрызнулся Гэллегер.
   — У тебя плохой слух. А мои уши сверхчувствительны. Богатый диапазон моего голоса для тебя пропадает. А теперь — чтоб было тихо. Меня утомляют разговоры. Я любуюсь своими зубчатками.
   — Предавайся иллюзиям, пока можно. Погоди, дай только мне найти кувалду.
   — Ну и ладно, бей. Мне-то что?
   Гэллегер устало прилег на тахту и уставился на прозрачную спину робота.
   — Ну и заварил же ты кашу. Зачем подписывал контракт с «Сонатоном»?
   — Я же тебе объяснял. Чтобы меня больше не беспокоил Кенникотт.
   — Ах ты, самовлюбленная, тупоголовая… эх! Так вот, из-за тебя я влип в хорошенькую историю. Тоны вправе требовать, чтобы я соблюдал букву контракта, если не будет доказано, что не я его подписывал. Ладно. Теперь ты мне поможешь. Пойдешь со мной в суд и включишь свой гипнотизм или что там у тебя такое. Докажешь судье, что умеешь представляться мною и что дело было именно так.
   — И не подумаю, — отрезал робот. — С какой стати?
   — Ты ведь втянул меня в этот контракт! — взвизгнул Гэллегер. — Теперь сам и вытягивай!
   — Почему?
   — «Почему»? Потому что… э-э… да этого требует простая порядочность!
   — Человеческая мерка к роботам неприменима, — возразил Джо. — Какое мне дело до семантики? Не буду терять время, которое могу провести, созерцая свою красоту. Встану перед зеркалом на веки вечные…
   — Черта лысого! — рассвирепел Гэллегер, — Да я тебя на атомы раскрошу.
   — Пожалуйста. Меня это не трогает.
   — Не трогает?
   — Ох, уж этот мне инстинкт самосохранения, — произнес робот, явно глумясь. — Хотя вам он, скорее всего, необходим. Существа, наделенные столь неслыханным уродством, истребили бы друг друга из чистой жалости, если бы не страховка — инстинкт, благодаря которому они живы до сих пор.
   — А что, если я отниму у тебя зеркало? — спросил Гэллегер без особой надежды в голосе.
   Вместо ответа Джо выдвинул глаза на кронштейнах.
   — Да нужно ли мне зеркало? Кроме того, я умею пространствить себя локторально.
   — Не надо подробностей. Я хочу пожить еще немножко в здравом уме. Слушай, ты, зануда. Робот должен что-то делать. Что-нибудь полезное.
   — Я и делаю. Красота — это главное.
   Гэллегер крепко зажмурил глаза, чтобы получше сосредоточиться.
   — Вот слушай. Предположим, я изобрету для Брока увеличенный экран нового типа. Его ведь конфискуют Тоны. Мне нужно развязать себе руки, иначе я не могу работать…
   — Смотри! — вскрикнул Джо в экстазе. — Вертятся! Какая прелесть! — Он загляделся на свои жужжащие внутренности. Гэллегер побледнел в бессильной ярости.
   — Будь ты проклят! — пробормотал он. — Уж я найду способ прищемить тебе хвост. Пойду спать. — Он встал и злорадно погасил свет.
   — Неважно, — сказал робот. — Я вижу и в темноте.
   За Гэллегером хлопнула дверь. В наступившей тишине Джо беззвучно напевал самому себе.
   В кухне Гэллегера целую стену занимал холодильник. Он был наполнен в основном жидкостями, требующими охлаждения, в том числе импортным консервированным пивом, с которого неизменно начинались запои Гэллегера. Наутро, не выспавшийся и безутешный, Гэллегер отыскал томатный сок, брезгливо глотнул и поспешно запил его виски. Поскольку головокружительный запой продолжался вот уже неделю, пиво теперь было противопоказано — Гэллегер всегда накапливал эффект, действуя по нарастающей. Пищевой автомат выбросил на стол герметически запечатанный пакет с завтраком, и Гэллегер стал угрюмо тыкать вилкой в полусырой бифштекс.
   — Ну-с?
   По мнению Гэллегера, единственным выходом был суд. В психологии робота он слабо разбирался. Однако таланты Джо, безусловно, ошеломят любого судью. Выступления роботов в качестве свидетелей законом не предусмотрены… но все же, если представить Джо как машину, способную гипнотизировать, суд может признать контракт с «Сонатоном» недействительным и аннулировать его.
   Чтобы взяться за дело не мешкая, Гэллегер воспользовался видеофоном. Хэррисон Брок все еще сохранял некоторое политическое влияние и вес, так что предварительное слушание дела удалось назначить на тот же день. Однако что из этого получится, знали только бог да робот.
   Несколько часов прошли в напряженных, но бесплодных раздумьях. Гэллегер не представлял себе, как заставить робота повиноваться. Если бы хоть вспомнить, для какой цели создан Джо… но Гэллегер забыл. А все-таки… В полдень он вошел в лабораторию.
   — Вот что, дурень, — сказал он, — поедешь со мной в суд. Сейчас же.
   — Не поеду.
   — Ладно. — Гэллегер открыл дверь и впустил двух дюжих парней в белых халатах и с носилками. — Грузите его, ребята.
   В глубине душ и он слегка побаивался. Могущество Джо совершенно не изучено, его возможности — величина неизвестная. Однако робот был не очень-то крупный, и, как он ни отбивался, ни вопил, ни скрипел, его легко уложили на носилки и облачили в смирительную рубашку.
   — Прекратите! Вы не имеете права! Пустите меня, понятно? Пустите!
   — На улицу, — распорядился Гэллегер.
   Джо храбро сопротивлялся, но его вынесли на улицу и погрузили в воздушную карету. Там он сразу утихомирился и бессмысленно уставился перед собой. Гэллегер сел на скамейку рядом с поверженным роботом. Карета взмыла в воздух.
   — Ну, что?
   — Делай что хочешь, — ответил Джо. — Ты меня очень расстроил, иначе я бы вас всех загипнотизировал. Еще не поздно, знаешь ли. Могу заставить вас всех бегать по кругу и лаять по-собачьи.
   Гэллегер поежился.
   — Не советую.
   — Да я и не собираюсь. Это ниже моего достоинства. Буду просто лежать и любоваться собой. Я ведь говорил, что могу обойтись без зеркала? Свою красоту я умею пространствить и без него.
   — Послушай, — сказал Гэллегер. — Ты едешь в суд, в зал суда. Там будет тьма народу. Все тобой залюбуются. Их восхищение усилится, если ты покажешь им, как гипнотизируешь. Как ты загипнотизировал Тонов, помнишь?
   — Какое мне дело до того, сколько людей мною восхищаются? — возразил Джо. — Если люди меня увидят, тем лучше для них. Значит, им повезло. А теперь помолчи. Если хочешь, можешь смотреть на мои зубчатки.
   Гэллегер смотрел на зубчатки робота, и в глазах его тлела ненависть. Ярость не улеглась в нем и тогда, когда карета прибыла к зданию суда. Служители внесли Джо — под руководством Гэллегера, — бережно положили на стол и после непродолжительного судебного совещания сочли «вещественным доказательством No. I».
   Зал суда был полон. Присутствовали и главные действующие лица; у Элии и Джимми Тонов вид был неприятно самоуверенный, а у Пэтси Брок и ее отца встревоженный. Силвер 0'Киф, как всегда осторожная, уселась ровнехонько посередине между представителями «Сонатона» и «Вокс-вью». Председательствующий, судья Хэнсен, отличался педантизмом, но, насколько знал Гэллегер, был человеком честным. А это уже немало.
   Хэнсен перевел взгляд на Гэллегера.
   — Не будем злоупотреблять формальностями. Я ознакомился с краткой пояснительной запиской, которую вы мне направили. В основе дела лежит вопрос, заключали ли вы некий контракт с корпорацией «Сонатон телевижн эмьюзмент». Правильно?
   — Правильно, ваша честь.
   — По данному делу вы отказались от услуг адвоката. Правильно?
   — Совершенно, верно, ваша честь.
   — В таком случае дело будет слушаться без участия адвоката. Решение может быть обжаловано любой из сторон. Не будучи обжалованным, оно вступит в законную силу в десятидневный срок.
   Позднее эта новая форма упрощенного судебного разбирательства стала очень популярной: она всем и каждому сберегала время, не говоря уж о нервах. Кроме того, после недавних скандальных историй адвокаты приобрели дурную славу. К ним стали относиться с предубеждением.
   Судья Хэнсен опросил Тонов, затем вызвал на свидетельскую скамью Хэррисона Брока. Магнат, казалось, волновался, но отвечал без запинки.
   — Восемь дней назад вы заключили с заявителем соглашение?
   — Да. Мистер Гэллегер подрядился выполнить для меня работу…
   — Контракт был заключен письменно?
   — Нет. Словесно.
   Хэнсен задумчиво посмотрел на Гэллегера.
   — Заявитель был в то время пьян? С ним это, по-моему, часто случается.
   Брок запнулся.
   — Испытаний на алкогольные пары я не проводил. Не могу утверждать с увереннностью.
   — Поглощал ли он в вашем присутствии спиртные напитки?
   — Не знаю, были ли напитки спиртными…
   — Если их потреблял мистер Гэллегер, значит, были. Что и требовалось доказать. Я когда-то приглашал этого джентльмена в качестве эксперта… Значит, доказательств того, что вы заключили с мистером Гэллегером соглашение, не существует. Ответчик же — «Сонатон» — представил письменный контракт. Подпись Гэллегера признана подлинной.
   Хэнсен знаком отпустил Брока со свидетельской скамьи.
   — Теперь вы, мистер Гэллегер. Подойдите, пожалуйста. Спорный контракт был подписан вчера, приблизительно в восемь часов вечера. Вы категорически отрицаете свою причастность. Утверждаете, будто вещественное доказательство номер один, прибегнув к гипнозу, притворилось вами и успешно подделало вашу подпись. Я консультировался с экспертами, и все они единодушно считают, что роботы на такие чудеса не способны.
   — Мой робот — нового типа.
   — Очень хорошо. Пусть ваш робот загипнотизирует меня так, чтобы я поверил, будто он — это вы или кто-нибудь третий. Пусть предстанет передо мной в любом облике, по своему выбору.
   Гэллегер сказал: «Попытаюсь» — и покинул свидетельское место. Он подошел к столу, где лежал робот в смирительной рубашке, и мысленно прочел молитву.
   — Джо!
   — Да?
   — Ты слышал?
   — Да.
   — Загипнотизируешь судью Хэнсена?
   — Уйди, — ответил Джо. — Я занят — любуюсь собой.
   Гэллегер покрылся испариной.
   — Послушай. Я ведь немного прошу. Все, что от тебя требуется…
   Джо закатил глаза и томно сказал:
   — Мне тебя не слышно. Я пространствлю.
   Через десять минут судья Хэнсен напомнил:
   — Итак, мистер Гэллегер…
   — Ваша честь! Мне нужно время. Я уверен, что заставлю этого пустоголового Нарцисса подтвердить мою правоту, дайте только срок.
   — Здесь идет справедливый и беспристрастный суд, — заметил судья. — В любое время, как только вам удастся доказать, что вещественное доказательство номер один умеет гипнотизировать, я возобновлю слушание дела. А пока что контракт остается в силе. Вы работаете на «Сонатон», а не на «Вокс-вью». Судебное заседание объявляю закрытым.
   Он удалился. С противоположного конца зала Тоны бросали на противников ехидные взгляды. Потом они тоже ушли в сопровождении Силвер 0'Киф, которая наконец-то смекнула, кого выгоднее держаться. Гэллегер посмотрел на Пэтси Брок и беспомощно пожал плечами.
   — Что делать, — сказал он.
   Девушка криво усмехнулась.
   — Вы старались. Не знаю, усердно ли, но… Ладно. Кто знает, может быть, все равно вы бы ничего не придумали.
   Шатаясь, подошел Брок; на ходу он утирал пот со лба.
   — Я погиб. Сегодня в Нью-Йорке открылись еще шесть контрабандных театров. С ума сойти.
   — Хочешь, я выйду замуж за Тона? — сардонически осведомилась Пэтси.
   — Нет, черт возьми! Разве что ты обещаешь отравить его сразу же после венчания. Эти гады со мной не справятся. Что-нибудь придумаю.
   — Если Гэллегер не может, то ты и подавно, — возразила девушка. — Ну, так что теперь?
   — Вернусь-ка я в лабораторию, — сказал ученый. — In vino veritas. ^[3]Все началось, когда я был пьян, и, возможно, если я как следует напьюсь опять, все выяснится. Если нет, продайте мой труп не торгуясь.
   — Ладно, — согласилась Пэтси и увела отца. Гэллегер вздохнул, распорядился отправкой Джо в той же карете и погрузился в безнадежное теоретизирование.
   Часом позже Гэллегер валялся на тахте в лаборатории, с увлечением манипулировал механическим баром и бросал свирепые взгляды на робота, который скрипуче распевал перед зеркалом. Запой грозил стать основательным. Гэллегер не был уверен, под силу ли такая пьянка простому смертному, но решил держаться, пока не найдет ответа или не свалится без чувств.
   Подсознание знало ответ. Прежде всего, на кой черт он сделал Джо? Уж наверняка не для того, чтобы потакать нарциссову комплексу! Где-то в алкогольных дебрях скрывалась другая причина, здравая и логичная.
   Фактор х. Если знать этот фактор, можно найти управу на Джо. Тогда робот стал бы послушен; х — это главный выключатель. В настоящее время робот, если можно так выразиться, не объезжен и потому своенравен. Если поручить ему дело, для которого он предназначен, может наступить психологическое равновесие; х — катализатор, х низведет Джо до уровня вменяемости.
   Отлично. Гэллегер хлебнул крепчайшего рому. Ух! Суета сует; всяческая суета. Как найти фактор х? Дедукцией? Индукцией? Осмосом? Купанием в шампанском?.. Гэллегер пытался собраться с мыслями, но те стремительно разбегались. Что же было в тот вечер, неделю назад?
   Он пил пиво. Брок пришел. Брок ушел. Гэллегер стал делать робота… Ага. Опьянение от пива отличается от опьянения, вызванного более крепкими напитками. Может быть, он пьет не то, что нужно? Вполне вероятно. Гэллегер встал, принял тиамин, чтобы протрезветь, извлек из кухонного холодильника несколько десятков жестянок с импортным пивом и сложил их столбиками в подоконном холодильнике возле тахты. Он воткнул в одну банку консервный нож, и пиво брызнуло в потолок.
   Фактор х. Робот-то знает, чему равен х. Но Джо ни за что не скажет. Вон он стоит, нелепо прозрачный, разглядывает вертящиеся колесики в своем чреве.
   — Джо!
   — Не мешай. Я погружен в размышления о прекрасном.
   — Ты не прекрасен.
   — Нет, прекрасен. Разве тебя не восхищает мой тарзил?
   — А что это такое?
   — Ах, я и забыл, — с сожалением ответил Джо. — Твои чувства его не воспринимают, не так ли? Если на то пошло, я встроил тарзил сам, уже после того, как ты меня сделал. Он необычайно красив.
   — Угу.
   Пустых банок из-под пива скапливалось все больше. В мире осталась только одна фирма — какая-то европейская, — которая по-прежнему продавала пиво в жестянках, а не в вездесущих пластиколбах. Гэллегер предпочитал жестянки: они придают пиву особый вкус. Но вернемся к Джо. Джо знает, для чего создан. Или нет? Сам Гэллегер не знает, но его подсознание…
   Стоп! А как насчет подсознания у Джо?
   Есть ли у робота подсознание? Ведь если у него есть мозг…
   Гэллегер грустно раздумывал о том, что нельзя подействовать на Джо «наркотиком правды». Черт! Как растормозить подсознание робота?
   Гипнозом.
   Но Джо невозможно загипнотизировать. Он слишком ловок.
   Разве что…
   Самогипноз?
   Гэллегер поспешно долил себя пивом. К нему возвращалась ясность мышления. Предвидит ли Джо будущее? Нет. Его удивительные предчувствия основаны на неумолимой логике и на законах вероятности. Более того, у Джо есть ахиллесова пята — самовлюбленность.
   Возможно, — не наверняка, но возможно — выход есть.
   Гэллегер сказал:
   — Мне ты вовсе не кажешься красавцем, Джо.
   — Какое мне дело до тебя. Я действительно красив, и я это вижу. С меня достаточно.
   — М-да. Возможно, у меня меньше чувств. Я недооцениваю твоих возможностей. Но все же теперь я вижу тебя в новом свете. Я пьян. Просыпается мое подсознание. Я сужу о тебе и сознанием, и подсознанием. Понятно?
   — Тебе повезло, — одобрил робот.
   Гэллегер закрыл глаза.
   — Ты видишь себя полнее, чем я тебя вижу. Но все-таки не полностью, верно?
   — Почему? Я вижу себя таким, каков я на самом деле.
   — С полным пониманием и всесторонней оценкой?
   — Ну да, — насторожился Джо. — Конечно. А разве нет?
   — Сознательно и подсознательно? У твоего подсознания, знаешь ли, могут оказаться другие чувства. Или те же, но более развитые. Я знаю, что, когда я пьян, или под гипнозом, или когда подсознание как-нибудь еще берет во мне верх, мое восприятие мира количественно и качественно отличается от обычного.
   — Вот как. — Робот задумчиво поглядел в зеркало. — Вот как.
   — Жаль, что тебе не дано напиться.
   Голос Джо заскрипел сильнее, чем когда-либо.
   — Подсознание… Никогда не оценивал своей красоты с этой точки зрения. Возможно, я что-то теряю.
   — Что толку об этом думать, — сказал Гэллегер, — ведь ты же не можешь растормозить подсознание.
   — Могу, — заявил робот. — Я могу сам себя загипнотизировать.
   Гэллегер боялся дохнуть.
   — Да? А подействует ли гипноз?
   — Конечно. Займусь-ка этим сейчас же. Мне могут открыться неслыханные достоинства, о которых я раньше и не подозревал. К вящей славе… Ну, поехали.
   Джо выпятил глаза на шарнирах, установил их один против другого и углубился в самосозерцание. Надолго воцарилась тишина.
   Но вот Гэллегер окликнул:
   — Джо!
   Молчание.
   — Джо!
   Опять молчание. Где-то залаяли собаки.
   — Говори так, чтобы я мог тебя слышать.
   — Есть, — откликнулся робот; голос его скрипел, как обычно, но доносился словно из другого мира.
   — Ты под гипнозом?
   — Да.
   — Ты красив?
   — Красив, как мне и не мечталось.
   Гэллегер не стал спорить.
   — Властвует ли в тебе подсознание?
   — Да.
   — Зачем я тебя создал?
   Никакого ответа. Гэллегер облизал пересохшие губы и сделал еще одну попытку:
   — Джо! Ты должен ответить. В тебе преобладает подсознание, — помнишь, ты ведь сам сказал? Так вот, зачем я тебя создал?
   Никакого ответа.
   — Припомни. Вернись к тому часу, когда я начал тебя создавать. Что тогда происходило?
   — Ты пил пиво, — тихо заговорил Джо. — Плохо работал консервный нож. Ты сказал, что сам смастеришь консервный нож, побольше и получше. Это я и есть.
   Гэллегер чуть не свалился с тахты.
   — Что?
   Робот подошел к нему, взял банку с пивом и вскрыл с неимоверной ловкостью. Пиво не пролилось. Джо был идеальным консервным ножом.
   — Вот что получается, когда играешь с наукой в жмурки, — вполголоса подытожил Гэллегер. — Сделать сложнейшего в мире робота только для того, чтобы… — Он не договорил.
   Джо вздрогнул и очнулся.
   — Что случилось? — спросил он.
   Гэллегер сверкнул на него глазами.
   — Открой вон ту банку! — приказал он.
   Чуть помедлив, робот подчинился.
   — Ага. Вы, значит, догадались. В таком случае я попал в рабство.
   — Ты прав, как никогда. Я обнаружил катализатор — главный выключатель. Попался ты, дурень, как миленький, будешь теперь делать ту работу, для какой годен.
   — Ну, что ж, — стоически ответил робот, — по крайней мере буду любоваться своей красотой в свободное время, когда вам не понадобятся мои услуги.
   Гэллегер проворчал:
   — Слушай, ты, консервный нож — переросток! Предположим, я отведу тебя в суд и велю загипнотизировать судью Хэнсена. Тебе ведь придется так и сделать, правда?
   — Да. Я потерял свободу воли. Я ведь запрограммирован на повиновение вам. До сих пор я был запрограммирован на выполнение единственной команды — на открывание банок с пивом. Пока мне никто не приказывал открывать банок, я был свободен. А теперь я должен повиноваться вам во всем.
   — Угу, — буркнул Гэллегер. — Слава богу. Иначе я бы через неделю свихнулся. Теперь по крайней мере избавлюсь от контракта с «Сонатоном». Останется только решить проблему Брока.
   — Но вы ведь уже решили, — вставил Джо.
   — Чего?
   — Когда сделали меня. Перед тем вы беседовали с Броком вот и вложили в меня решение его проблемы. Наверное, подсознательно.
   Гэллегер потянулся за пивом.
   — Ну-ка, выкладывай. Каков же ответ?
   — Инфразвук, — доложил Джо. — Вы наделили меня способностью издавать инфразвуковой сигнал определенного тона, а Брок в ходе своих телепередач должен транслировать его через неравные промежутки времени…
   Инфразвуки не слышны. Но они ощущаются. Сначала чувствуешь легкое, необъяснимое беспокойство, потом оно нарастает и переходит в панический страх. Это длится недолго. Но в сочетании с ЭМП — эффектом массового присутствия — дает превосходные результаты.
   Те, у кого телевизор «Вокс-вью» стоял дома, почти ничего не заметили. Все дело было в акустике. Визжали коты; траурно выли собаки. Семьи же, сидя в гостиных у телевизоров, считали, что все идет как полагается. Ничего удивительного — усиление было ничтожным.