Каттнер Генри. Хогбены и все-все-все (сборник)

   Я попытался остановить его.
   — Мистер Генчард…
   — Пустое!
   Джеки повисла у него на одной руке, я завладел другой. Вдвоем мы ухитрились удержать его на месте.
   — Постойте, — сказал я. — Вы забыли свою… э-э… птичью клетку.
   — Это по-вашему, — ощерился он. — Можете взять себе. Нахалы! Я убил несколько месяцев, чтобы сделать этот домик по всем правилам, а потом еще несколько месяцев уговаривал их поселиться. Теперь вы все испортили. Они не вернутся.
   — Кто «они»? — выпалила Джеки.
   Недобрые глаза-бусинки пригвоздили нас к месту.
   — Мои жильцы. Придется теперь строить им новый дом… ха! Но уж на этот раз я не оставлю его в чужих руках.
   — Погодите, — сказал я. — Вы… вы в-волшебник?
   Мистер Генчард фыркнул.
   — Я мастер. Вот и весь секрет. Поступайте с ними порядочно — и они с вами будут поступать порядочно. А весь все же… — и он засветился гордостью, — … не всякий может выстроить такой дом, как им нужно!
   Он, казалось, смягчился, но следующий мой вопрос его снова ожесточил.
   — Кто они такие? — отрывисто сказал он. — Да Маленький Народец, конечно. Называйте как угодно. Эльфы, гномы, феи, тролли… у них много имен. Но они хотят жить в тихом, респектабельном квартале, не там, где вечно подслушивают да подглядывают. От таких штучек дом приобретает дурную славу. Нечего удивляться, что они съехали! А они-то… пф-ф!.. они всегда вносили плату в срок. Правда, Маленький Народец всегда платит исправно, — прибавил он.
   — Какую плату? — прошептала Джеки.
   — Удачу, — пояснил мистер Генчард. — Удачу. А чем они, по-вашему, платят — деньгами, что ли? Теперь придется делать новый дом, чтобы моя удача вернулась.
   На прощание он окинул нас сердитым взглядом, рывком открыл дверь и с топотом выскочил из дома. Мы смотрели ему вслед.
   К бензозаправочной колонке, что внизу, у подножия холма, подъезжал автобус, и мистер Генчард пустился бегом.
   Он сел-таки в автобус, но сначала основательно пропахал носом землю.
   Я обнял Джеки.
   — О господи, — сказала она. — Он уже стал невезучий.
   — Не то что невезучий, — поправил я. — Просто обыкновенный. Кто сдает домик эльфам, у того удачи хоть отбавляй.
   Мы сидели молча, смотрели друг на друга. Наконец, ни слова не говоря, пошли в освободившуюся комнату мистера Генчарда. Птичья клетка была на месте. Как и домик. Как и табличка «Сдается внаем».
   — Пойдем к Терри, — предложил я.
   Мы задержались там дольше, чем обычно. Можно было подумать, будто нам не хочется идти домой, потому что дом заколдован. На самом деле все было как раз наоборот. Наш дом перестал быть заколдованным. Он стоял покинутый, холодный, заброшенный. Ужасно!
   Я молчал, пока мы пересекали шоссе, поднимались вверх по холму, отпирали входную дверь. Сам не знаю зачем, последний раз пошли взглянуть на опустевший домик. Клетка была покрыта (я сам накинул на нее скатерть), но… бах, шурш, шлеп! В домике снова появились жильцы!
   Мы попятились и закрыли за собой дверь, а уж потом решились перевести дух.
   — Нет, — сказала Джеки. — Не надо подсматривать. Никогда, никогда не будем заглядывать под чехол.
   — Ни за что, — согласился я. — Как по-твоему, кто.
   Мы различили едва слышное журчание — видно, кто-то залихватски распевал. Отлично. Чем им будет веселее, тем дольше они здесь проживут. Мы легли спать, и мне приснилось, будто я пью пиво с Рип Ван Винклем и карликами. Я их всех перепил, они свалились под стол, а я держался молодцом.
   Наутро шел дождь, но это было неважно. Мы не сомневались, что в окна льется яркий солнечный свет. Под душем я мурлыкал песенку. Джеки что-то болтала — невнятно и радостно. Мы не стали открывать дверь в комнату мистера Генчарда.
   — Может, они хотят выспаться, — сказал я
   В механической мастерской всегда шумно, поэтому, когда проезжает тележка, груженная необработанными обшивками для цилиндров, вряд ли грохот и лязг становятся намного сильнее. В тот день, часа в три пополудни, мальчишка— подручный катил эти обшивки в кладовую, а я ничего не слышал и не видел, отошел от строгального станка и, сощурясь, проверял наладку.
   Большие строгальные станки — все равно что маленькие колесницы Джаггернаута. Их замуровывают в бетоне на массивных рамах высотой с ногу взрослого человека, и по этим рамам ходит взад и вперед тяжелое металлическое чудище — строгальный станок, как таковой.
   Я отступил на шаг, увидел приближающуюся тележку и сделал грациозное па вальса, пытаясь уклониться. Подручный круто повернул, чтобы избежать столкновения; с тележки посыпались цилиндры, я сделал еще одно па, но потерял равновесие, ударился бедром о кромку рамы и проделал хорошенькое самоубийственное сальто. Приземлился я на металлической раме — на меня неудержимо двигался строгальный станок. В жизни не видел, чтобы неодушевленный предмет передвигался так стремительно.
   Я еще не успел осознать, в чем дело, как все кончилось. Я барахтался, надеясь соскочить, люди кричали, станок ревел торжествующе и кровожадно, вокруг валялись рассыпанные цилиндры. Затем раздался треск, мучительно заскрежетали шестерни передач, разваливаясь вдребезги. Станок остановился. Мое сердце забилось снова
   Я переоделся и стал поджидать, когда кончит работу Джеки.
   По пути домой, в автобусе, я ей обо всем рассказал.
   — Чистейшая случайность… Или чудо. Один из цилиндров попал в станок, и как раз куда надо. Станок пострадал, но я-то нет. По-моему, надо написать записку, выразить благодарность…э-э… жильцам. Джеки убежденно кивнула.
   — Они платят за квартиру везением, Эдди. Как я рада, что они уплатили вперед!
   — Если не считать того, что я буду сидеть без денег, пока не починят станок, — сказал я.
   По дороге домой началась гроза. Из комнаты мистера Генчарда слышался стук — таких громких звуков из птичьей клетки мы еще не слышали. Мы бросились наверх и увидели, что там открылась форточка. Я ее закрыл. Кретоновый чехол наполовину соскользнул с клетки, и я начал было водворять его на место. Джеки встала рядом со мной. Мы посмотрели на крохотный домик — моя рука не довершила начатого было дела.
   С двери сняли табличку «Сдается внаем». Из трубы валил жирный дым.
   Жалюзи, как водится, были наглухо закрыты, но появились кое-какие перемены.
   Слабо тянуло запахом стряпни — подгорелое мясо и тухлая капуста, очумело подумал я. Запах, несомненно, исходил из домика эльфов. На когда-то безупречном крыльце красовалось битком набитое помойное ведро, малюсенький ящик из-под апельсинов, переполненный немытыми консервными банками, совсем уж микроскопическими, и пустыми бутылками, явно из-под горячительных напитков. Возле двери стояла и молочная бутылка — жидкость в ней была цвета желчи с лавандой. Молоко еще не вносили внутрь, так же как не вынимали еще утренней газеты.
   Газета была, безусловно, другая. Устрашающая величина заголовков доказывала, что это бульварный листок.
   От колонны крыльца к углу дома протянулась веревка; правда, белье на ней пока не висело.
   Я нахлобучил на клетку чехол и устремился вслед за Джеки на кухню.
   — Боже правый! — сказал я.
   — Надо было потребовать у них рекомендации, — простонала Джеки. — Это вовсе не наши жильцы.
   — Не те, кто жили у нас прежде, — согласился я. — То есть не те, кто жили у мистера Генчарда. Видала мусорное ведро на крыльце?
   — И веревку для белья, — подхватила Джеки. — Какое… какая неряшливость!
   — Джуки, Калликэки и Джитеры Лестеры. Тут им не «Табачная дорога». ^[28]
   Джеки нервно глотнула.
   — Знаешь, ведь мистер Генчард предупреждал, что они не вернутся.
   — Да, но сама посуди…
   Она медленно кивнула, словно начиная понимать. Я сказал:
   — Выкладывай.
   — Не знаю. Но вот мистер Генчард говорил, что Маленькому Народцу нужен тихий, респектабельный квартал. А мы их выжили. Пари держу, мы создали птичьей клетке — району — дурную репутацию. Перворазрядные эльфы не станут тут жить. Это… о господи… это теперь, наверное, притон.
   — Ты с ума сошла, — сказала я.
   — Нет. Так оно и есть. Мистер Генчард говорил то же самое. Говорил ведь он, что теперь придется строить новый домик. Хорошие жильцы не поедут в плохой квартал. У нас живут сомнительные эльфы, вот и все.
   Я разинул рот и уставился на жену.
   — Угу. Те, что привыкли ютиться в трущобах. Пари держу, у них в кухне живет эльфовская коза, — выпалила Джеки.
   — Что ж, — сказал я, — мы этого не потерпим. Я их выселю. Я… я им в трубу воды налью. Где чайник?
   Джеки вцепилась в меня.
   — Не смей! Не надо их выселять, Эдди. Нельзя. Они вносят плату, — сказала она. И тут я вспомнил.
   — Станок…
   — Вот именно. — Для пущей убедительности Джеки даже впилась ногтями в мою руку. — Сегодня ты бы погиб, не спаси тебя счастливый случай. Наши эльфы, может быть, и неряхи, но все же платят за квартиру.
   До меня дошло.
   — А ведь мистеру Генчарду везло совсем по-другому. Помнишь, как он подкинул ногой камень на лестнице у берега и ступенька провалилась? Мне-то тяжко достается. Правда, когда я попадаю в станок, за мной туда же летит цилиндр и останавливает всю махину, это так, но я остался без работы, пока не починят станок. С мистером Генчардом ни разу не случалось ничего подобного.
   — У него жильцы были не того разряда, — объяснила Джеки с лихорадочным блеском в глазах. — Если бы в станок угодил мистер Генчард, там бы пробка перегорела. А у нас живут сомнительные эльфы, вот и удача у нас сомнительная.
   — Ну и пусть живут, — сказал я. — Мы с тобой — содержатели притона. Пошли отсюда, выпьем у Терри.
   Мы застегнули дождевики и вышли; воздух был свежий и влажный. Буря ничуть не утихла, завывал порывистый ветер. Я забыл взять с собой фонарик, но возвращаться не хотелось. Мы стали спускаться по холлу туда, где слабо мерцали огни Терри.
   Было темно. Сквозь ливень мы почти ничего не видели. Наверно, поэтому и не заметили автобуса, пока он не наехал прямо на нас, — во время затемнения фары почти не светили.
   Я хотел было столкнуть Джеки с дороги, на обочину, но поскользнулся на мокром бетоне, и мы оба шлепнулись. Джеки повалилась на меня, и через мгновение мы уже забарахтались, в чавкающей грязи кювета, а автобус с ревом пронесся мимо и был таков.
   Мы выбрались из кювета и пошли к Терри. Бармен выпучил на нас глаза, присвистнул и налил нам по рюмке, не дожидаясь просьбы.
   — Без сомнения, — сказал я, — они спасли нам жизнь.
   — Да, — согласилась Джеки, оттирая уши от грязи. — Но с мистером Генчардом такого бы не случилось.
   Бармен покачал головой.
   — Упал в канаву, Эдди? И вы тоже? Не повезло!
   — Не то чтоб не повезло, — слабо возразила Джеки. — Повезло. Но повезло сомнительно. — Она подняла рюмку и посмотрела на меня унылыми глазами. Мы чокнулись.
   — Что же, — сказал я. — За удачу!

Музыкальная машина

   (переводчик: Владимир Баканов)
 
   Джерри Фостер поведал бармену, что на свете нет любви. Бармен, привыкший к подобным излияниям, заверил Джерри, что он ошибается, и предложил выпить.
   — Почему бы и нет? — согласился мистер Фостер, исследуя скудное содержимое своего бумажника. — "Всегда, пока я был и есмь и буду, я пил и пью и буду пить вино". Это Омар.
   — Ну как же, — невозмутимо ответил бармен. — Пейте, не стесняйтесь, приятель.
   — Вот ты зовешь меня приятелем, — пробормотал Фостер, слегка уже подвыпивший приятный молодой блондин с подернутыми дымкой глазами, — но никому я не нужен. Никто меня не любит.
   — А та вчерашняя крошка?
   — Бетти? Дело в том, что вчера я заглянул с ней в одно местечко, а тут появилась рыжая. Ну, я бортанул Бетти, а потом рыжая отшила меня. И вот я одинок, все меня ненавидят.
   — Возможно, не стоило гнать Бетти, — предположил бармен.
   — Я такой непостоянный… — На глазах у Фостера навернулись слезы. Ничего не могу поделать. Женщины — моя погибель. Налей мне еще и скажи, как тебя звать.
   — Аустин.
   — Так вот, Аустин, я почти влип. Не обратил внимания, кто победил вчера в пятом забеге?
   — Пигс Троттерс, вроде бы.
   — А я ставил на Уайт Флеш. Сейчас должен подойти Сэмми. Хорошо еще, что удалось раздобыть денег, — с ним лучше не шутить.
   — Это верно. Простите.
   — И ты меня ненавидишь, — грустно прошептал Фостер, отходя от стойки.
   Он был весьма удивлен, заметив сидящую в одиночестве Бетти. Но ее золотистые волосы, чистые глаза, бело-розовая кожа потеряли свою привлекательность. Она ему наскучила.
   Фостер прошел дальше — туда, где в полумраке поблескивал хромом продолговатый предмет. Это было то, что официально называлось "проигрыватель-автомат", а в обиходе звалось просто «джук-бокс» или "музыкальная машина".
   Прекрасная машина. Ее хромированные и полированные части переливались всеми цветами радуги. Более того, она не следила за Фостером и держала рот на запоре.
   Фостер ласково похлопал по блестящему боку.
   — Ты моя девушка, — объявил Джерри. — Ты прекрасна. Я люблю тебя безумно. Слышишь? Безумно.
   Фостер достал из кармана монетку и тут увидел, как в бар вошел коренастый брюнет и подсел к мужчине в твидовом костюме. После короткой беседы, завершившейся рукопожатием, коренастый вытащил из кармана записную книжку и что-то пометил.
   Фостер достал бумажник. У него уже были неприятности с Сэмми, и больше он не хотел. Букмекер весьма ревностно относился к своим финансовым делам. Джерри пересчитал деньги, моргнул, снова пересчитал; в животе мерзко екнуло. То ли он их потерял, то ли его обманули, но денег не хватало…
   Сэмми это не понравится.
   Яростно принуждая затуманенные мозги шевелиться, Фостер прикинул, как выиграть время. Сэмми его уже заметил. Если бы выбраться через черный ход…
   В баре стало слишком тихо. Страстно желая какого-нибудь шума, чтобы скрыть свое состояние, Фостер обратил наконец внимание на монетку, зажатую в пальцах, и торопливо сунул ее в прорезь джук-бокса.
   В лоток для возврата монет посыпались деньги.
   Шляпа Джерри оказалась под лотком почти мгновенно. Четвертаки и десятицентовики лились нескончаемым потоком. Джук-бокс взорвался песней, и под царапанье иглы из автомата понеслись звуки "Моего мужчины", заглушая шум денег, наполнявших шляпу Фостера.
   Наконец поток иссяк. Фостер стоял как вкопанный, молясь богам-покровителям, когда к нему подошел Сэмми. Жучок посмотрел на все еще протянутую шляпу.
   — Эй, Джерри! Сорвал куш?
   — Ага, в клубе поблизости. Никак не могу разменять. Поможешь?
   — Черт побери, я не разменная касса, — усмехнулся Сэмми. — Свое возьму зелененькими.
   Фостер опустил позвякивающую шляпу на крышку автомата и отсчитал купюры, а недостаток покрыл выуженными четвертаками.
   — Благодарю, — сказал Сэмми. — Право, жаль, что твоя лошадка оказалась слабовата.
   — "О, любовь, что длится вечно…" — заливался джук-бокс.
   — Ничего не поделаешь, — отозвался Фостер. — Может быть, в следующий раз повезет.
   — Хочешь поставить?
   — "Если все вокруг станет плохо вдруг, то спасенья круг бросит верный друг…"
   Фостер вздрогнул. Последние два слова песни поразили его, возникли из ниоткуда и намертво, как почтовый штамп, засели в голове. Больше он ничего не слышал; эти слова звучали на все лады нескончаемым эхом.
   — Э… верный друг, — пробормотал он. — Верный…
   — А-а… Темная лошадка. Ну ладно, Верный Друг, третий заезд. Как обычно?
   Комната начала вращаться, но Фостер сумел кивнуть. Через некоторое время он обнаружил, что Сэмми пропал; на джук-боксе стоял лишь его бокал, рядом со шляпой. Джерри, наклонившись, вперился сквозь стекло во внутренности автомата.
   — Не может быть, — прошептал он. — Я пьян. Но пьян недостаточно. Нужно выпить еще.
   С отчаянием утопающего он схватил бокал и двинулся к стойке.
   — Послушай, Аустин… Этот джук-бокс… он как, хорошо работает?
   Аустин выдавливал лимон и не поднял глаз.
   — Жалоб нет.
   Фостер украдкой бросил взгляд на автомат. Тот по-прежнему стоял у стены, загадочно блестя хромом и полировкой.
   — Не знаю, что и думать… — заметил Фостер.
   На диск легла пластинка. Автомат заиграл "Пойми же — мы просто любим друг друга".
   Дела Джерри Фостера в последнее время шли из рук вон плохо. По натуре консерватор, к несчастью для себя он родился в век больших перемен. Ему необходимо было чувствовать твердую почву под ногами, — а газетные заголовки не внушали уверенности, и уж тем более не устраивал его новый образ жизни, складывающийся из технических и социальных новшеств. Появись он на свет в прошлом веке, Фостер катался бы как сыр в масле, но сейчас…
   Эпизод с музыкальной машиной был бы забыт, если бы через несколько дней не появился Сэмми с девятью сотнями долларов — результат победы Верного Друга. Фостер немедленно закутил и пришел в себя в знакомом баре. За спиной, вызывая смутные воспоминания, сиял джук-бокс. Из его недр лились звуки "Нет чудесней апреля", и Фостер стал бездумно подпевать.
   — Хорошо! — угрожающе заявил тучный мужчина рядом. — Я слышал! Я… что ты сказал?
   — Запомни апрель, — машинально повторил Фостер.
   — Какой к черту апрель! Сейчас март!
   Джерри стал тупо озираться в поисках календаря.
   — Вот, пожалуйста, — почти твердо заявил он. — Третье апреля.
   — Это ж мне пора возвращаться… — отчаянно прошептал толстяк. Оказывается, апрель! Сколько же я гуляю? А, не знаешь?! А что ты знаешь? Апрель… надо же…
   Не успел Фостер подумать, что не мешает перейти в заведение потише, как в бар, безумно вращая глазами, ворвался тощий блондин с топором. Прежде чем его успели остановить, он пробежал через комнату и занес топор над джук-боксом.
   — Я больше не могу! — истерически выкрикнул он. — Тварь!.. Я рассчитаюсь с тобой раньше, чем ты меня погубишь!
   С этими словами, не обращая внимания на грозно приближающегося бармена, блондин ударил топором по крышке автомата. С резким хлопком полыхнул язычок синего пламени, и блондин оказался на полу.
   Фостер завладел стоявшей поблизости бутылкой виски и попытался осмыслить смутно сознаваемые события. Вызвали "скорую помощь". Доктор объявил, что блондин жив, но получил сильный электрический удар. У автомата помялась крышка, но внутренности остались целы.
   — Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал [О.Уайльд, "Баллада Рэдингской тюрьмы"], - обратился Аустин к Фостеру. — Если не ошибаюсь, вы — тот парень, который вчера цитировал Хайама?
   — Что? — отозвался Фостер.
   Аустин задумчиво кивал, глядя, как безжизненное тело укладывают на носилки.
   — Этот тип частенько сюда наведывался — только ради музыкальной машины. Он просто в нее втюрился. Часами слушал. Конечно, говоря «втюрился», я не имею в виду ничего такого, ясно?
   — …ы-ы… — подтвердил Фостер.
   — И вот вбегает он пару дней назад, как с цепи сорвался, глаза бешеные, сам ошалевший… грохается перед этим ящиком на колени и молит простить его за что-то… Вам чего?
   — Повторить, — ответил Фостер, наблюдая за выносом носилок.
   Джук-бокс щелкнул, и заиграла новая пластинка. Вероятно, забарахлил усилитель, потому что динамики неожиданно взревели.
   — Хло-о! — яростно звал джук-бокс. — Хло-о-о!!
   Наполовину оглушенный, борясь с ощущением, что все это галлюцинация, Фостер на заплетающихся ногах подошел к автомату и потряс его. Рев прекратился.
   — Хло!.. — пропел джук-бокс грустно и нежно.
   У входа в бар возникла какая-то суета, но Фостер ни на что не обращал внимания. Его осенила идея. Он прижался лбом к стеклу панели и на останавливающемся диске сумел прочитать название "Весной в горах".
   Пластинка встала на ребро и скользнула назад. Другой черный диск опустился под иглу. "Турецкие ночи".
   Но вместо этого джук-бокс с большим чувством исполнил "Мы будем любить друг друга вечно".
   Фостер совершенно уже забыл неряшливого толстяка, как вдруг услышал сзади раздраженный голос.
   — Ты лжец! Сейчас март!
   — А-а, иди к черту, — отмахнулся глубоко потрясенный Фостер.
   — Я сказал, ты лжец! — настаивал толстяк, неприятно дыша в лицо Фостера. — Либо ты согласишься, что сейчас март, либо… либо…
   С Фостера было достаточно. Он оттолкнул толстяка и двинулся к выходу, когда в воздухе разлилась нежная мелодия "Скажи же «да» скорей!"
   — Март! — визгливо твердил толстяк. — Разве не март?!
   — Да, — торопливо согласился Фостер. — Март.
   И всю ночь он следовал совету песни. Он слушал толстяка. Он поехал в гости к толстяку. Он соглашался с толстяком. А утром с изумлением узнал, что толстяк взял его на работу — в качестве композитора-песенника для Высшей Студии, — потому что Фостер ответил «да» на вопрос, может ли он писать песни.
   — Хорошо, — удовлетворенно произнес толстяк. — Теперь мне, пожалуй, пора домой. А, так ведь я дома? Значит, мне пора на студию. Завтра мы начинаем апрельский супермюзикл — а ведь сейчас апрель?
   — Конечно.
   — Давай соснем. Нет, не сюда, здесь бассейн… Я покажу тебе свободную спальню. Ты ведь хочешь спать?
   — Да, — солгал Фостер.
   Тем не менее он заснул, а на следующее утро отправился с толстяком на студию и поставил свою подпись под контрактом. Никто не интересовался его квалификацией — его привел сам Талиоферро, и этого было достаточно. Джерри предоставили кабинет с роялем и секретаршей, и там он просидел остаток дня, недоумевая, как все случилось.
   Фостер получил задание — лирическая песня для новой картины. Дуэт.
   В младенческом возрасте Фостер играл на пианино, но тайны контрапункта и тональностей прошли мимо него.
   Вечером он заглянул в тот бар. Где-то в глубине души Джерри надеялся, что джук-бокс поможет ему. Но музыкальная машина надоедливо играла одну и ту же песню.
   Странно, что никто этого не слышал. Фостер открыл сей факт совершенно случайно. Для ушей Аустина джук-бокс крутил обычные шлягеры.
   Джерри стал внимательно прислушиваться. Звучал завораживающий дуэт, нежный и печальный.
   — Кто написал эту песню?
   — Разве не Хоги Кармайкл? — отозвался Аустин.
   Джук-бокс внезапно заиграл "Я сделал это", а затем вновь переключился на дуэт.
   В углу Фостер заметил пианино. Он подошел к нему, достал записную книжку и первым делом записал слова. Остальное оказалось не по силам, приходилось надеяться лишь на слух и память. Фостер осмотрел музыкальную машину (разбитую крышку заменили), ласково погладил ее бок и в глубоком раздумье удалился.
   Его секретаршу звали Лойс Кеннеди. Она появилась на следующий день в кабинете Фостера, когда тот сидел у рояля и безнадежно тыкал в него пальцем.
   — Позвольте, я помогу вам, мистер Фостер, — спокойно сказала она.
   — Я… нет, спасибо, — выдавил Фостер.
   — Плохо знаете музыкальную грамоту? — Лойс ободряюще улыбнулась. Таких композиторов много. Играют на слух, а в нотах не разбираются.
   — В самом деле? — с надеждой пробормотал Фостер.
   — Давайте так: вы проиграйте, а я запишу.
   После нескольких тщетных попыток Фостер вздохнул и взял листок со словами — его хоть прочесть можно было.
   — Ну пропойте ее, — предложила Лойс.
   У Фостера был неплохой слух, и он без труда спел, а Лойс легко подобрала и записала музыку.
   — Изумительно! Оригинальная и свежая мелодия. Мистер Фостер, я восхищена вами! Надо немедленно показать ее боссу.
   Талиоферро песня понравилась. Он сделал несколько бессмысленных поправок, которые Фостер с помощью Лойс внес в текст, и созвал целый симпозиум песенников для прослушивания шедевра.
   — Я хочу, чтобы вы поняли, что такое хорошо, — изрек Талиоферро. — Это моя новая находка. Мне кажется, нам нужна свежая кровь, — мрачно закончил он, обводя притихших песенников зловещим взглядом.
   Фостер сидел как на иголках, ожидая, что вот-вот кто-нибудь из присутствующих вскочит и закричит: — Эта ваша находка украл мелодию у Гершвина!..
   Или у Берлина, или Портера, или Хаммерстайна…
   Разоблачения не последовало. Песня оказалась новой и принесла Фостеру славу композитора и поэта.
   Так начался успех.
   Каждый вечер он в одиночку посещал некий бар, и джук-бокс помогал ему с песнями. Джук-бокс словно понимал, что именно требуется, и нежил Фостера западающими в сердце мелодиями, складывающимися в песни с помощью Лойс. Кстати, Фостер начал замечать, что она — поразительно красивая девушка. Лойс не казалась неприступной, но пока Фостер избегал решительных действий. Он не был уверен в долговечности своего триумфа.
   Но расцветал Фостер как роза. Банковский счет круглел с не меньшей скоростью, чем он сам, а пил Фостер теперь гораздо реже, хотя бар посещал ежедневно.
   Однажды он спросил у Аустина:
   — Этот джук-бокс… Откуда он взялся?
   — Не знаю, — ответил Аустин. — Он уже стоял, когда я начал здесь работать.
   — А кто меняет пластинки?
   — Ну… компания, надо полагать.
   — Вы видели их когда-нибудь?
   Аустин задумался.
   — Наверное, они приходят в смену напарника. Пластинки новые каждый день. Отличное обслуживание.
   Фостер решил расспросить и другого бармена, но ничего не сделал. Потому что поцеловал Лойс Кеннеди.
   Это было ошибкой. Это был пороховой заряд. Они колесили по Сансет Стрип, обсуждая проблемы жизни и музыки.
   — Я иду, — туманно выразился Фостер, отворачивая от столба светофора. Мы идем вместе.
   — Ах, милый! — промурлыкала Лойс.
   Фостер и не чувствовал, что последние дни находился в страшном напряжении. Сейчас оно исчезло. Как замечательно обнимать Лойс, целовать ее, наслаждаться легким щекотаньем ее волос… Все виделось в розовом свете.