* * *
Я видел, как мои лесные люди строят мой замок, здесь, возможно, вот на этом склоне горы. Замок, возвышающийся над долиной и над всеми остальными землями. Я видел, как они, подчиняясь избранным мной военачальникам, идут в бой на завоевание новых земель. Я видел, как маршируют мои армии, работают на полях рабы, как мои корабли бороздят моря и океаны мира, который тоже скоро будет моим и только МОИМ.
Арис же будет делить его со мной, но недолго, очень недолго.
– Я всегда буду любить тебя, – сказал я ей на ухо голосом Эдварда Бонда.
И губы Ганелона снова нашли ее губы в последнем поцелуе, на который у меня еще оставалось время.
Любопытно, но мне показалось, что именно поцелуй Ганелона убедил ее в том, что я Эдвард Бонд…
После этого я спал несколько часов в комнатах Эдварда Бонда, в его мягкой постели, с его стражниками, охраняющими вход. Я спал с воспоминаниями о поцелуях его лесной девушки и с мыслью о его будущем королевстве и о его невесте. Я думаю, что на Земле Эдварду Бонду снились в ту ночь ревнивые сны.
Мои сны тоже были ужасны. Ллир в своем замке проснулся и был голоден, и большие холодные, ищущие щупальца его голода лениво ворочались в моем мозгу, пока я спал. Я знал, что они шевелятся сейчас в каждом мозгу Темного Мира, у которого есть чувство, чтобы принять их. Я знал, что должен проснуться или сейчас или никогда. Но я должен был набраться сил для ночного испытания, поэтому я решительно выкинул Ллира из своих мыслей, так же решительно я выкинул из воспоминаний и Арис. Только в самые глубины моего сна проследовала страстная улыбка алых губ Медеи.
11. В башне Гаста Райми
Мы с Лоррином осторожно притаились в тени деревьев и глядели на замок Совета, освещенный огнями на фоне звездной ночи. Это была наша ночь! Оба мы знали это и оба были напряжены и мокры от пота в нервном ожидании того, что должно было произойти.
Вокруг в лесу собралась невидимая армия лесного народа, которая ждала только сигнала. И на этот раз здесь собрались большие силы. Звездный свет иногда отражался на стволах ружей, чувствовалось, что повстанцы решили дать последний бой солдатам Совета.
Возможно, бой будет и не такой уж успешный, но мне это было совершенно безразлично. Они думали, что будут атаковать замок Совета просто силой своего оружия. Я же знал, что их нападение необходимо мне для отвлечения внимания, чтобы я мог проникнуть внутрь замка и найти то тайное оружие, которое даст мне власть над Советом. Пока они будут биться, я успею проникнуть к Гасту Райми и узнать у него то, что мне необходимо было узнать.
Потом, что же будет потом – мне это было все равно. Много лесных жителей должно было погибнуть – ну и пусть. На мой век рабов хватит. Их еще будет достаточно, когда придет мой час, а может быть и еще слишком много.
Ничто не могло теперь остановить меня. Норны бились на моей стороне – я не мог проиграть.
В замке кипела деятельная жизнь. В тихом ночном воздухе гремели голоса. В свете факелов взад и вперед двигались фигуры. Затем вспыхнуло золотистое сияние, когда распахнулись ворота и на фоне их показалась большая группа всадников. Процессия собиралась в путь.
Я услышал музыкальное позвякивание цепей и понял. На этот раз жертвы были прикованы к лошадям, чтобы никакие голоса сирен не заманили их больше в лес. Я пожал плечами. Пусть себе идут на смерть. Ллира надо кормить, пока он существует. Лучше они, чем Ганелон, принесенный в жертву у Золотого Окна. Мы видели, как они шли по темной дороге, а цепи продолжали звякать.
Я увидел Матолча, он восседал на могучем скакуне. Я узнал его хищную фигуру с небрежно накинутым плащом. Я бы узнал его в любом случае, потому что Лоррин, стоявший рядом со мной, чуть не кинулся на дорогу. Я услышал, как он, еле сдерживаясь, дышит, втягивая воздух носом, и голос его угрожающе прозвучал у меня в ушах.
– Помни! Он мой!
Проехала Эйдерн, вся закутанная в свой бесформенный плащ, и от нее, казалось, повеяло лютым холодом.
Проехала Медея, одетая как обычно в одеяния алых цветов.
Когда я не мог дольше видеть на расстоянии ее фигуру и алый плащ растаял в темноте, я повернулся к Лоррину. В мозгу моем все перепуталось, и я хаотично менял наши планы. Потому что ко мне пришло новое желание, и я даже не пытался противиться ему. Это было одним из белых пятен в моей памяти, и к тому же опасных. Пока Ганелон не вспомнит Шабаша, пока он не посмотрит, как Ллир принимает жертвоприношения через Золотое Окно, он не сможет полностью доверять себе в борьбе с Советом и Ллиром. Это был пропуск в моей памяти, который следовало заполнить.
Внезапно мне стало любопытно. Любопытно – а не могло ли это быть зовом Ллира?
– Лоррин, подожди меня здесь, – прошептал я в темноту. – Мы должны быть уверены в том, что они вошли в Кэр Сикэйр и начали Шабаш. Я не хочу начинать нападение, пока не буду уверен. Подожди меня.
Он протестующе зашевелился, но я ушел прежде, чем он успел заговорить. Я выбежал на дорогу и мягко, бесшумно побежал вслед за процессией наблюдать за мессой в Кэр Сикэйре, или за Черной Мессой. Пока я бежал, мне казалось, что запах тела Медеи висит в воздухе, которым я дышал, и я задыхался страстью своей, ненавистью к ней и своей любовью.
– Она умрет первой, – пообещал я себе в темноте…
Я смотрел, как огромные железные ворота Кэр Сикэйра закрывались за последним из процессии. Внутри замка было абсолютно темно. Они спокойно входили один за другим и исчезали в кромешной тьме. Двери закрылись за ними со звоном.
Какое-то воспоминание Ганелона, погруженное глубоко в подсознание, заставило меня пойти налево, в обход высокой стены. Я послушно повиновался своему инстинкту, двигаясь как лунатик к цели, о которой пока ничего не знал. Память подвела меня к выступу в стене, заставила положить руку на его поверхность. Поверхность была явно неровной, с какими-то выступами и углублениями. Мои пальцы помнили – они начали скользить по линиям, в то время как я еще продолжал удивляться – зачем?
* * *
А затем стена под моими руками сдвинулась. Эти выступы были определенного рода ключом, и двери передо мной открылись в темноту. Я уверенно пошел вперед: из черной ночи через черную дверь в еще более черную тень внутри, но мои ноги знали путь. Передо мною возвышалась лестница. Мои ноги ожидали ее, и я не споткнулся. Мне было даже любопытно двигаться вслепую по этому странному и опасному месту, не зная, где я и зачем иду, доверяя своему телу искать верный путь. Лестница шла все вверх и вверх.
Ллир был тут. Я чувствовал его изголодавшееся присутствие, как давление на свой мозг, но во много раз усиленное из-за узкого пространства в этих стенах и прокатывающееся как раскаты грома по каменному мешку замка. Что-то во мне завибрировало в ответ, какое-то сладостное ожидание, которое я быстро подавил усилием воли.
Ллир и я больше не были связаны этой давнишней церемонией. Я отказался от нее. Я теперь не был избранным Ллира, но внутри у меня какое-то чувство, которое я не мог контролировать, дрожало в экстазе при мысли о тех жертвах, которые будут принесены и которые так послушно прошествовали в темную дверь Кэр Сикэйра. Я подумал: помнит ли Медея и Совет сейчас обо мне, которого они собирались принести в жертву прошлой ночью.
Мои ноги внезапно остановились на лестнице. Я ничего не видел, но знал, что передо мной находится стена с выступающими изгибами. Мои руки нашли их, надавили на нужные выступы. Часть темноты скользнула в сторону, и я стоял, опираясь на ее край, глядя вниз, далеко вниз.
Кэр Сикэйр напоминал сад, могучий сад колонн, которые терялись высоко вверху, в бесконечной темноте. Где-то наверху начал сиять свет, слишком высоко, чтобы я мог рассмотреть его источник. Сердце мое на мгновение остановилось, когда я увидел его, потому что я узнал этот свет – это золотистое свечение из Золотого Окна жилища Ллира.
Память моя вернулась ко мне. Окно Ллира. Окно жертвоприношений. Я не мог его видеть, но мои глаза помнили его свет. В Кэр Ллире это окно светилось вечно, сам Ллир жил за ним, жил вечно. Но в Кэр Сикэйре и других храмах, где приносили жертвы в Темном Мире, были лишь дубликаты этого Окна, которое загоралось только тогда, когда Ллир приходил сквозь тьму взять то, что было положено ему по праву.
Наверху голодный и злой Ллир купался сейчас в этом золотистом свечении, которое напоминало солнце, пришедшее ночью осветить храм. Где было расположено Окно Кэр Сикэйра и какой оно было формы, я все еще не мог вспомнить, но что-то во мне признало этот золотистый свет и задрожало в ответ, когда я смотрел, как он становится все ярче и ярче, обливая светом колонны храма.
Далеко внизу я увидел стоящий Совет, крошечные фигурки, которые можно было различить только по цветным плащам: Матолч в зеленом, Эйдерн в желтом, Медея в алом. Позади них, полукругом, стояли стражи. Впереди всех последний из избранных рабов слепо двигался среди колонн. Я не видел. Я не видел, куда они направляются, но, в общем, я это знал. Окно открывалось в ожидании жертв, и они как-то должны были туда попасть.
Когда свет стал еще ярче, я увидел, что перед Советом стоит большой алтарь в форме чаши. Черный на черном помосте. Над ним висел большой желоб. Я проследил за ходом этого желоба и понял, что он идет от самого освещенного Окна и кончается у черного помоста. Глубоко внутри меня что-то зашевелилось, подсказывая, для чего тут нужны были и чаша и желоб. Я оперся о стену, дрожа от возбуждения, которое частично было моим, а частично ЕГО, того, кто нависал над нами солнечным диском.
До меня донеслось снизу тихое пение. Я узнал голос Медеи, чистый, серебряно звенящий, тоненькая ниточка звука в темноте и абсолютной тишине. Звук поднимался вверх, дрожа среди огромных колонн Сикэйра.
Напряженное ожидание становилось все напряженнее и напряженнее. Фигуры внизу стояли неподвижно, подняв головы и наблюдая за разгорающимся светом. Голос Медеи продолжал звучать, возбуждая печаль.
В саду колонн Сикэйра шло время, а Ллир наверху ждал своей жертвы. Затем тонкий и страшный крик раздался с высоты над нашими головами. Один крик. Свет возбужденно вспыхнул, как будто сам Ллир ответил на этот вскрик. Песня Медеи достигла своего кульминационного пункта и затихла. Среди колонн что-то зашевелилось, что-то задвигалось по кривой желоба.
Мои глаза смотрели на алтарь и на чашу.
Члены Совета стояли в напряжении, одной сплоченной группой, ожидая чего-то.
Из желоба начала капать кровь. Я не помню, как долго стоял я, опираясь о стену, не отрывая глаз от желоба и алтаря. Я не помню, сколько раз я слышал крики наверху и сколько раз жадно вспыхивал свет. Кровь все текла и текла по желобу в большую чашу на алтаре. Я был наполовину с Ллиром, в его Золотом Окне, дрожа в экстазе, когда он принимал очередную жертву, наполовину с членами Совета, деля их радость участия в Шабаше.
* * *
Я понял, что жду слишком долго. Что спасло меня – я не знаю. Какой-то внутренний голос, неслышно кричавший в моем мозгу, что опасно проводить здесь столько времени, что я должен находиться в другом месте, пока Шабаш еще не кончился, что Лоррин и его люди ждут не дождутся, пока я как удав наслаждаюсь жертвами, жертвами, приносимыми не мне.
Очень неохотно мой мозг вернулся к окружающей действительности. С бесконечным трудом оторвал я себя от Золотого Окна и стоял в темноте, качаясь, но вновь в своем собственном теле, а не в безумных мыслях Ллира, там наверху. Члены Совета все еще стояли, как зачарованные, внизу, охваченные экстазом жертвоприношения, но надолго ли они останутся тут, я не знал. Может быть, всю ночь, а может быть, всего лишь час. Я должен был торопиться, если только уже безнадежно не опоздал. Это было неизвестно.
Я пошел обратно в темноте, вниз по лестнице, и сквозь невидимую дверь вышел на дорогу, ведущую к замку Совета, и все это время внутри меня что-то дрожало от экстаза, свет Окна все еще стоял перед моим затуманенным взором: и желоб, по которому текла кровь, и пение Медеи, которое звучало в моих ушах громче, чем звук моих собственных шагов по дороге.
Красная луна уже далеко ушла по небу, когда я вернулся к Лоррину, все еще прячущемуся под стенами замка и чуть не сошедшего с ума от нетерпения. Когда я бежал к нему по дороге, невидимые воины с облегчением зашевелились, как будто они ждали меня до самого предела и сейчас атаковали бы, даже если бы я и не явился.
Я помахал Лоррину, когда был от него футах в двадцати. Охрана замка была мне теперь безразлична. Пусть видит меня. Пусть слышит.
– Давай сигнал! – прокричал я Лоррину. – К атаке!
Я видел, как он поднял руку, и лунный свет заиграл на серебристом рожке, который он поднес к губам. Сигнальные звуки раскололи безмолвие ночи. Они как рукой сняли с меня остатки летаргии.
Я услышал общий крик, пронесшийся по всему лесу, когда лесные жители кинулись вперед. Мой собственный голос ревел что-то невнятное в ответ. Меня охватил экстаз битвы, почти такой же, как тот, что я разделял недавно с Ллиром и Советом.
Треск ружейных выстрелов перекрыл гул наших голосов. Первые взрывы гранат потрясли замок, высветив наружные стены с отчетливой яркостью. Изнутри раздались крики, невнятные сигналы рожков, голоса испуганных стражников, у которых не осталось вожаков и которые не знали, что им сейчас делать.
Но я знал, что они быстро оправятся. Они были достаточно хорошо натренированы Матолчем и мною самим. И у них было оружие, которое лесным жителям придется явно не по вкусу.
Когда они опомнятся и прекратят панику, битва начнется всерьез и немало крови прольется с обеих сторон.
Я не собирался стоять, ждать и смотреть на это. Первые взрывы проделали в стене отверстия неподалеку от меня, и я побежал к ним, невзирая на огонь, летевший с обеих сторон, и пробрался в ближайшее. Пули рикошетом пролетали мимо меня, но не задевали. Норны были со мной сегодня ночью. Я одолжил у них заколдованную жизнь и не мог проиграть.
Где-то наверху, в осажденной башне, сидел холодный, безразличный Гаст Райми, глядевший, как бог, на борьбу, разгоравшуюся вокруг замка Совета. У меня было назначено свидание с ним, хотя он об этом еще не подозревал.
Я нырнул в ворота замка, не обращая внимания на суетившихся стражников. Они не узнали меня в темноте, но по моему виду поняли, что я не был лесным жителем, и поэтому не возражая расступались, не обращая на меня никакого внимания.
Через две ступеньки на третью я взбежал по широкой лестнице наверх.
12. Арфа Сатаны
Замок Совета! Как странно он выглядел для меня, когда я шел по его широким коридорам и большим залам. Все знакомо, но все до странности неизвестно, как будто я смотрел на него сквозь туман памяти Эдварда Бонда.
Пока я шел быстро, мне ничто не угрожало. Ноги мои сами помнили, куда идти. Но если я колебался, то мое сознание начинало контролировать мои движения, но сознание мое все еще было затуманено искусственными воспоминаниями, и поэтому я иногда непонимающе задерживался в залах и коридорах, которые были мне знакомы, если я не задумывался о них.
Получалось, что как только я начинал себя контролировать, то все сразу становилось мне незнакомым, в то время как все оставалось ясным, если только я не думал о местонахождении.
Я шел по залам со сводчатыми потолками и выстланным мозаичным полом, который говорил мне о легендах, когда-то знакомых и любимых. Я шел по мозаичным кентаврам и сатирам, так хорошо известным Ганелону, в то время как Эдвард Бонд удивлялся, существовали ли в этом мире такие мутанты, о которых на Земле складывались легенды.
Этот мой двойственный мозг иногда был для меня источником силы, иногда, наоборот, слабости. Сейчас я хотел только одного, не сбиться с пути, чтобы мои ноги принесли меня без задержки к Гасту Райми, которого потом я уже не смогу никогда найти. Любая задержка могла быть гибельной для моего плана.
Гаст Райми, как подсказывала мне моя память, находился в самой высокой башне замка. Там же находится и сокровищница, в которой спрятаны Маска и Жезл, но самое главное сокровище, секрет неуязвимости Ллира, лежал в безмятежных, неприкосновенных мыслях Райми.
Эти три вещи я должен буду получить и это будет нелегко, потому что я знал – не помня как или чем – сокровищница охранялась с незапамятных времен самим Райми. Совет не мог оставить без охраны это потаенное место, место, где лежали вещи, которые могли с ними покончить раз и навсегда.
Даже я, Ганелон, имел потайной предмет, спрятанный в сокровищнице. Потому что ни один член Совета, ни один колдун, и ни одна волшебница не могли заниматься Черной Магией, не создав собственного предмета, который мог бы уничтожить его. Таков был Закон.
Тут есть тайны, о которых я не хочу говорить, но общее положение ясно. Весь земной фольклор пронизан той же самой легендой. Могущественные колдуны и колдуньи должны сконцентрировать свою власть в предмете, отделенном от них самих.
Миф о спрятанной душе характерен для всех народов мира, но причина этому лежит глубоко в реальности Темного Мира. Эту тайну я могу еще выдать – всему должен быть баланс. На каждое отрицательное должно быть положительное. Мы, члены Совета, не могли захватить такого могущества и власти, не создав где-то соответствующей слабости. Мы должны были прятать эту слабость с такой хитростью, чтобы ее не мог обнаружить ни один враг.
Даже члены Совета не знали, в чем заключается мой собственный секрет. Я знал тайну Медеи и частично Эйдерн, а что касается Матолча – справиться с ним у меня хватит собственных сил члена Совета. Гаст Райми не играл роли. Он никогда не обеспокоит себя войной.
Но Ллир!? Ах!
Где-то лежал спрятанный меч, и тот, кто мог найти его и использовать тем неизвестным способом, ради которого он был изготовлен, тот держал существование Ллира в своих собственных руках, но тут существовала опасность, потому что если власть Ллира и была в Темном Мире выше всего мыслимого, такой же должна быть и балансирующая сила меча. Даже приближение к нему могло оказаться фатальным. А держать его в руке… но я должен буду держать его в руке, и потому не было смысла думать и гадать сейчас о грядущей опасности. Все равно это могли быть только догадки.
Я поднимался все выше и выше.
Звуки битвы мне не были слышны, но я знал, что у ворот дерутся и умирают солдаты и рабы Совета, так же как и люди Лоррина. Я в самом начале предупредил Лоррина, чтобы ни одна живая душа не прорвалась сквозь ряды его воинов, чтобы предупредить тех, кто сейчас был в Кэр Сикэйре. Я был уверен, что он выполнит этот приказ, несмотря на горячее желание схватиться с Матолчем и убить его. Теперь в замке оставался лишь один человек, который мог известить Медею, даже не шевельнув пальцем. Всего лишь один!
Но он никого не известил. Я понял это, когда откинул белую портьеру и вошел в башню. Маленькая комната была полукруглой, ее стены, пол и потолок отделаны бледной слоновой костью.
Окна были наглухо закрыты, но Гаст Райми никогда и не нуждался в окнах, если ему нужно было куда-то посмотреть.
Он сидел, этот старый человек, расслабившись на подушках своего кресла, его белоснежные волосы и борода падали крупными локонами на такой же белоснежный плащ.
Руки его, лежащие на подлокотниках кресла, были бледны как воск и прозрачны так, что я почти мог видеть, как течет жидкая кровь по этим старческим жилам.
Фитиль и воск догорели. Пламя жизни еще мигало, но ветер мог задуть это пламя, мимоходом послав его в вечную темноту. Так сидел самый древний из всех, и его выцветшие голубые глаза, обращенные внутрь, не видели меня.
* * *
Воспоминания Ганелона вернулись ко мне. Ганелон многое узнал от Гаста Райми. Даже тогда этот член Совета был стар, а сейчас приливы времени источили его, как морские приливы точат камень, пока от него ничего не останется, кроме тонкой раковины, прозрачной, как мутное стекло. Я видел, что жизненный огонь Райми затихает и что там остается один лишь пепел.
Он не видел меня. Не так-то легко было вывести Гаста Райми из тех глубин, где обитала его мысль.
Я заговорил с ним, но он не ответил.
Я осторожно прошел мимо него к стене, которая разделяла верх башни на две половины. Стена была гладкой, и на ней не было никаких признаков двери, но я знал, что надо делать. Я провел ладонями в определенной последовательности по гладкой поверхности, и передо мною появилось отверстие. Я вступил внутрь помещения.
Здесь хранились священные предметы Совета.
Я посмотрел на сокровищницу новыми глазами, более ясными, чему способствовала память Эдварда Бонда. Бинокль, линзы которого горели тусклым янтарным светом, находился на полке, вырубленной прямо в стене. Я никогда раньше не задумывался над тем, что это такое. Он убивал, но воспоминания о земной науке объяснили мне, как и почему. Это было не волшебство, но мгновенное высвобождение энергии мозга. Вот этот нелепый, забавный черный аппарат – он тоже убивал. Он мог оставить от человека мокрое место, меняя полярность гравитационного поля с такой скоростью, что любой организм превращался в лужу жидкости.
Но все это оружие меня сейчас не интересовало. Я искал другие сокровища. Здесь не надо было бояться никаких ловушек, потому что никто, кроме членов Совета, не знал пути в Сокровищницу, или даже ее расположение. Мало кто вообще подозревал о ее существовании, разве что об этом ходили легенды. И ни один раб или стражник никогда не осмелился бы войти в башню Гаста Райми.
Мой взгляд остановился на мече, но это был не тот, что мне нужен, на арфе… Я узнал эту арфу.
На Земле много легенд было сложено о ней – арфа Орфея, которая могла возвращать мертвых из ада. Человеческие руки не могли играть на ней, но и я еще не был готов, чтобы играть на этой арфе – пока.
То, что было нужно мне, лежало на полке, запечатанное в цилиндрический футляр. Я сломал печать и вынул черный, тонкий, инкрустированный золотом, стержень с рукояткой. ЖЕЗЛ ВЛАСТИ. Жезл, который мог использовать электромагнитные силы планеты. Это могли делать и другие жезлы подобного типа, но этот был единственный, без ограничителя, его мощность ничем не была ограничена. Пользоваться им было опасно.
В другом футляре я нашел Хрустальную Маску – изогнутую прозрачную пластинку, которая закрывала глаза, как маска домино, только прозрачная. Эта маска защитит меня от Эйдерн.
Я стал искать дальше, но я не смог обнаружить и следа меча Ллира.
Время было ограничено. Я не слышал, из-за отдаленности, шума сражения, но знал, что оно продолжается, и знал также, что члены Совета должны вернуться в замок. Ну что же, теперь я могу бороться с ними на равных, но я не мог пока еще бороться с Ллиром. Я не мог рисковать, пока не был полностью во всем уверен.
Я стоял в дверях Сокровищницы, глядя на убеленную сединами голову Гаста Райми. Каким бы он ни был стражем, он знал, что я имел право входить в Сокровищницу. Он не сделал ни одного движения. Мысли его витали в необозримом пространстве, и вернуть его обратно было почти невозможно. У него был идеальный ответ на любое давление со стороны. Он мог умереть.
Ну что ж, у меня тоже идеальный ответ.
Я вернулся в Сокровищницу и взял арфу. Я вынес ее и поставил перед стариком, в его выцветших глазах не отразилось ни малейшего признака жизни.
Эта арфа бывала на Земле, а может быть, и такие, как она. Легенды говорили о ее поющих струнах так же, как они говорили о загадочных заколдованных мечах. Лира была у Орфея, и она обладала сказочной силой. Юпитер поместил ее потом меж звезд. Была арфа Гвидона из Англии, которая очаровывала души людей. Была и арфа Альфреда, которая помогла разгромить датчан. Была арфа Давида, игра на которой успокаивала Саула.
В музыке есть скрытая сила. Ни один человек сегодня не скажет, что звук разрушил стены Иерихона, но когда-то люди знали это.
Здесь, в Темном Мире, об этой арфе ходили легенды среди простого народа. Люди говорили, что на ней играл сам Дьявол, что духи воздуха трогали ее струны. Ну что же, в какой-то степени они правы.
Потому что невероятная по точности наука создала эту арфу. Это была машина. Соник, суб-соник и просто вибрации совпадали с биоизлучениями мозга, частично гипнотизируя, частично воздействуя на электромагнитную структуру серого вещества. Мозг – коллоидная машина, а любую машину можно регулировать и контролировать. Арфа могла найти ключ к мозгу и сковать этот мозг.
Сквозь окно, которое я открыл, доносилось бряцание мечей, выстрелы и крики дерущихся, но Гаст Райми не слышал этих звуков. Своими глубокими мыслями он странствовал в иллюзорных мирах чистой абстракции.
Пальцы мои дотронулись до струн арфы, сначала неуклюже, но все с большей и большей уверенностью, по мере того, как моя память возвращалась ко мне.
Вздох струн шепотом пронесся по белой комнате. Бормотание минорных тонов в темном, низком, далеком ключе. И пока арфа раскрывала модель мозга Гаста Райми, струны под моими руками оживали все больше и больше.
Душа Гаста Райми, переведенная на чистую музыку.
Настойчиво и пронзительно зазвучала одна единственная нота, все выше и выше становился звук, исчезая в неслышимом спектре. Глубоко внизу начался сильный шум – так шумит ветер, поднимаясь и завывая, так кричит не знающая покоя чайка.
Музыка растекалась широкой рекой. Высоко-высоко, холодная, чистая и белая как вершина высокой горы, покрытой снегом, эта единственная нота пела прекрасный гимн жизни.
Громче зашумели великие ветра. Рвущее душу адажио звучало в поднимающемся потоке музыки.
Гром падающих скал – резкие стоны землетрясений и плачь наводнения, затапливающего леса и поля.
Тяжелая, как удар, нота, гулкая и неземная, и я увидел пространство между мирами, где пустая ночь космоса – как пустыня, на которой не остается следов.