Казанцев Александр Петрович. Мост дружбы

   — Ну, Сурен, что такое? Мне Степан дал радиограмму. Опять возражения против нашего метода строительства?
   — Верно. Затем я и приехал, чтобы поспорить о методе. Понимаешь, с новым проектом.
   — С проектом… — разочарованно пожал плечами Андрей. — Едва ли целесообразно сейчас пересматривать…
   — Э, брат, этим проектом мы с тобой всем скептикам губы утрем!
   — Денис! Слушай, Денис! Смотри, вот горец кахетинский, о котором я тебе так много рассказывал. Знакомься, Сурен. Это Дионисий Алексеевич Денисюк, парторг нашего строительства, с Мола Северного к нам пришел.
   — Добре, добре, здоровеньки булы! — Денис Денисюк пожал руку Сурена, пытливо смотря на него хитроватыми глазами. — Что привез?
   — Проект привез…
   — Это потом, — отозвался Андрей. — Я же знаю, Денис… всякое изменение вызовет в Москве неприятный отклик…
   — Письмо привез.
   — Письмо? — обрадовался Андрей. — Так давай его скорей!
   — Скоро только ласточки летают.
   — Сурен!.. — взмолился Андрей.
   — Разве вот партийному руководителю, — и Сурен церемонно передал письмо Денисюку.
   Тот посмотрел на адрес и ухмыльнулся:
   — Не возьму, это личное, — и отдал письмо Андрею.
   — Сегодня утром в Москве из ее собственных рук! — провозгласил Сурен.
   — Добрый хлопец! — Денис положил руку на плечо Сурену. — Так ты с каким проектом прилетел? Поведай.
   Андрей распечатал письмо и, отойдя в сторону, начал читать, то хмурясь, то улыбаясь.
   — Док мне ваш не нравится — вот какой проект… Слушай, зачем теплоход?
   — «Слушай, слушай…» Что ж ты, по морю без корабля плавать будешь? Недаром горцем кахетинским прозвали! Пойдем, отдохни с дороги.
   Но Сурен вовсе не был настроен отдыхать, он желал осмотреть на плавающем доке все.
   Андрей читал:
   «…опять тебя нет со мной. После нашей невозвратимой потери твое отсутствие для меня еще мучительнее. Но самое страшное в том, что я не могу больше бывать в больнице… Когда я вспоминаю там нашего мальчика и беспомощность всех врачей, таких же, как я, то я не в силах обманывать больных… Я не верю, понимаешь, не верю больше в медицину… Я ушла из больницы… Ты смеялся над моей реактивной техникой… Теперь я посвящаю себя только ей… Мой дипломный проект… Ты когда-нибудь похвалишь меня за него. Я посвящаю его памяти нашего мальчика и тебе… Я знаю, ты опять морщишься… Зачем твоему плавающему туннелю реактивная техника?.. А зачем тебе неумелый врач? Андрюша, милый… Я сейчас на даче у папы, занята только проектом, все время думаю о тебе… ведь наш мальчик должен был походить на тебя, он был такой же настойчивый, он уже мечтал о чем-то… Не могу писать… Приезжай хоть на денек… Степан Григорьевич говорит о каких-то затруднениях. Папа ворчит, не верит в успех вашего дела. Теперь ведь он отвечает за него… Он передает тебе привет. Ах, если бы ты был здесь…»
   Андрей решительным движением сложил листок, положил в карман и подошел к Сурену. Смотря куда-то вдаль, он сказал:
   — Пойдем, я покажу тебе все.
   Сурен уже успел кое-что посмотреть с Денисом, но, видя состояние Андрея, он покорно пошел еще раз на рабочую палубу, где происходила сборка туннеля.
   Две огромные трубы лежали по обе стороны надпалубных построек, доходя до середины судна. К концу одной из труб в этот момент подкатывали по рельсам металлический барабан, поданный сюда стрелой крана. Придвинутый вплотную к трубе новый патрубок стал ее естественным продолжением.
   Подъехавшая сварочная машина кривыми лапами обняла место соединения патрубка с трубой. На мгновение послышался треск, и сквозь щели между трубой и лапами машины блеснул яркий свет. Потом гигантские клещи сварочной машины разжались. Первый патрубок уже составлял одно целое с трубой. Машина передвигалась к новому патрубку.
   Трубы удлинялись с поразительной быстротой. На глазах у Сурена, жадно наблюдавшего за процессом, они скоро заняли все судно. Законченный отрезок туннеля был готов к спуску.
   Сурен не почувствовал движения судна. Он увидел лишь, как поползли по палубе ожившие гигантские змеи, поблескивая на солнце своей металлической поверхностью. За кормой их тела опускались в море. Мимо Сурена двигался конец трубы. В отверстии, похожем на пасть морского чудовища, выпрямившись во весь рост, стоял человек. Пронзительно свистнув, он спрыгнул на палубу. Теплоход ответил ревом.
   — Прямо как мой маленький ишак в Нагорном Карабахе! — закричал Сурен, зажимая уши.
   Змеи остановились. Одновременно прекратилась вибрация корпуса корабля. По освобожденной палубе уже катились новые железные цилиндры, сваренные из листового металла.
   Кто-то отозвал Андрея в сторону. Следом за ним ушел и Денис. Сурен некоторое время бродил, заглядывая во все углы. Потом он поднялся на капитанский мостик и облокотился на поручни рядом с капитаном Тереховым.
   — Ва! — воскликнул он. — Снова я вижу синеву.
   — Уже не синева, — усмехнулся капитан.
   — Вы что же, капитан, считаете меня дальтоником? Я садовник!
   — Есть у вас черные тюльпаны? — неожиданно спросил капитан.
   — Вы хотите сказать…
   — Черным это море назвали за штормы.
   — Значит, будет настоящий шторм? Ва!
   — Андрей Григорьевич, — вместо ответа обратился капитан к подошедшему Андрею, — шторм надвигается. Надо принимать меры. Синоптики не ошиблись.
   — Мы всегда готовы, капитан! — Андрей с вызовом посмотрел на море. — Проверим все наши расчеты. Ведь на вашей памяти, товарищ Терехов, прорывало ледяной мол.
   — Не напоминайте!
   — А теперь мол держит. Так же и мы… до сих пор работали при хорошей погоде! Шторм так шторм!
   Андрей направился в радиорубку. Сурен догнал его.
   — Андрейка, подожди! Раз ты мой проект сейчас выслушать не можешь, поручи мне какой-нибудь участок, — сказал он.
   Андрей обернулся:
   — В экспедиции имеется специальное штормовое расписание. Каждый знает свое место. Я не стану ничего менять.
   Андрей уже стоял в радиорубке перед микрофоном.
   — Водолазный цех! Закрепить намертво все канаты от якорей. Дальнейшие работы прекратить. Водолазов поднять наверх. Кессоны отвести от туннеля. Действует штормовое расписание.
   Небо потемнело. Скорость, с какой приближалась туча, была поразительной.
   Сурен хотел подняться наверх, но покачнулся и, не удержавшись на ногах, налетел на трап.
   — Шире ноги ставь! — услыхал он откуда-то бас Денисюка.
   Матросы торопливо протягивали вдоль палубы канаты. На мостик вышел Андрей и следил, как подходили к судну маленькие катера. Плавучий док собирал их, словно наседка маленьких цыплят.
   Сурен с независимым видом вытащил из кармана трубку. Качка стала ощутимой. Ветер крепчал. Чтобы раскурить трубку, Сурену пришлось согнуться пополам, пряча огонь под полой плаща. Андрей одной рукой ухватился за канат и, держа в другой маленький микрофон, отдавал неторопливые приказания.
   Сурен посмотрел на корму. Видно было, как «дышит» двойной металлический хвост дока: трубы туннеля то удлинялись, то укорачивались. Корабль то вытаскивал их на поверхность, то снова погружал в воду.
   Палуба уходила из-под ног Сурена; ему становилось не по себе, спазмы подступали к горлу. Он хватался за поручни, но повисал в воздухе, испытывал неприятное ощущение потери веса. С каждым таким взлетом ему становилось все хуже.
   Спустившись по трапу, Сурен снова попытался раскурить трубку. Минута затишья почти возвратила ему самообладание. Но едва он выглянул из-за переборки, как ветер обрушился на него, словно каменная лавина. Потеряв равновесие, Сурен упал на четвереньки, и его потащило по палубе, как буер под парусом. Тщетно цеплялся он за гладкие доски, беспомощно растопырив руки и ноги, и наконец судорожно ухватился за налетевший канат.
   Горизонт вздымался выше туч. Тучи ныряли между водяными хребтами. Лежа на палубе, Сурен усилием воли заставил себя, перебирая руками по канату, волочить тело. В лицо били соленые брызги, летевшие косо со скоростью пуль. Голова разламывалась от грохота бури, казалось, что в уши под страшным давлением нагнетают песок…
   Сурен снова оказался у трапа, ведущего на капитанский мостик. Вцепившись в поручни, он посмотрел вверх. Плащ Андрея развевался по ветру. В руке он по-прежнему держал микрофон.
   Сурен с трудом поднялся на ноги и поглядел назад. За кормой из пепельных волн высовывались две трубы. Казалось, что они переломятся сейчас, как соломинки.
   Капитан Терехов, не отпуская каната, добрался до Андрея. Он широко расставлял ноги, наклонялся претив ветра и был спокоен.
   Оба смотрели назад, туда, где колыхались в белой пене длинные металлические змеи.
   Терехов наклонился к Андрею:
   — Плохо. Качка боковая.
   Андрей крикнул не оборачиваясь:
   — Нас надежно держит всеми своими якорями туннель!
   Терехов промолчал; может быть, он ничего не услышал.
   Шторм разыгрался. Это было уже другое море. Рваные тучи неслись почти над самыми мачтами. В какой-то разрыв их вдруг блеснул луч солнца, он осветил водяной скат зеленоватого мрамора с живыми вьющимися прожилками и погас. Еще темнее стало вокруг. Валы отделились друг от друга провалами, похожими на скальные обрывы. Самым удивительным было то, что волны, казалось, двигались не в каком-либо одном, а сразу во всех направлениях; они сталкивались, боролись, рыча, вертелись воронками, взмывали фонтанами, проваливались в тартарары, выскакивали оттуда чудищами и, словно сговорившись, кидались уже не друг на друга, а на корабль. Вой, свист, шипение, надрывный скрип, вкус соли и серы на языке, кипящая смола за бортом, непрекращающееся падение вниз…
   — Слушай, понял, понял! — кричал Сурен.
   — Что понял? — спросил, цепляясь за переборку, Денисюк.
   — Откуда все легенды об аде.
   Денисюк махнул рукой.
   Сурен сам не знал, как взобрался по летающему вверх и вниз трапу на мостик и как поднялся на ноги. Он ухватился за канат и сделал попытку подтянуться к Андрею, но ветер бросил его на стенку штурвальной рубки. В следующее мгновение Сурен почувствовал, что стенка эта оказалась внизу, под ним. Он крепко уцепился за поручень и повис в воздухе.
   Капитан крикнул:
   — Одиннадцать баллов!
   Корнев кивнул головой.
   Положение плавающего дока было отчаянным. Он не двигался с места. Удерживаемый своим металлическим хвостом, он лишь на мгновение вырывался из воды и снова падал вниз.
   Капитан наконец решился прямо высказать свою мысль:
   — Отвечаем за жизнь людей. Прошу приказа об освобождении труб.
   Андрей повернулся, как от удара в затылок. Он открыл рот. Водяная пена ударила ему в лицо, попала под капюшон, леденящими струйками поползла по спине. Андрей закашлялся, выплюнул соленую воду. Потом, не сказав ни слова, отвернулся.
   Терехов закричал, чтоб Андрей услышал его:
   — Придется бросить… трубы! Судно спасать!
   — Вы с ума сошли, капитан! Потопить при первом же шторме туннель! Разве вы так строили мол?
   — Часть мола пришлось взорвать. Спасли сооружение. Сейчас спасем людей, док…
   На палубу рухнула мачта. Она разлетелась в куски около мостика совершенно беззвучно. Треск и шум от ее падения были ничтожны по сравнению с ревом бури.
   — Товарищ Корнев! Вы начальник работ. Я — капитан…
   — Потопить туннель? Бросить строительство? Нет!
   — Сумасбродство! Нужна воля. Упрямство — оружие слабых!
   — Упорство — оружие славы! — возразил Андрей. — Пусть Мол Северный взрывали! Пусть бросали золото с тонущих кораблей! Туннель не утонет! Он плавучий!
   — Но корабль утянет на самое дно!
   Они уже не слышали друг друга, догадывались о словах по движениям губ. Андрей упрямо мотал головой. «Будь отчаянья сильнее… будь отчаянья сильнее…»
   — Ни за что!
   — Требую!
   — Погубить туннель? Ни за что!
   Терехова уже не было на мостике — он спустился вниз.
   Волна окатила Андрея с головы до ног. Он выпрямился и крикнул ей:
   — Ни за что!
   Порыв ревущего ветра на мгновение опрокинул его. Он вскочил и крикнул ему:
   — Ни за что!
   Темная вода, темная пена, темные тучи смешались, завертелись неистовым темным клубком, в центре которого был док с длинным металлическим хвостом, а на капитанском мостике — Андрей.

Глава вторая. СИГНАЛ БЕДСТВИЯ

   Говорят, у омута пугающий и в то же время притягивающий цвет — густо-зеленый, с синевой… Именно такой цвет был в одном месте пруда. Здесь не росли кувшинки, не поднимались со дна водоросли. Здесь, как уверял Иван Семенович Седых, рыба должна была клевать особенно хорошо.
   Немного поодаль пруд был заросший, уютный, тихий. Один берег у него был пологий, другой — высокий. На пологом было сплошное ягодное поле, клубника высших сортов, тут и там среди зелени даже издали можно было разглядеть красные искорки. Поле доходило до кудрявого березового леска. На крутом склоне росли огромные деревья старого помещичьего парка. Над водой стелились ветви ивы.
   — Ну, Анка, сидеть смирно, не шуметь, рыб не пугать! — предупредил Седых, закидывая одну за другой три удочки, и насторожился, по-охотничьи нацелившись на уснувшие сразу поплавки.
   — Есть не пугать! Я буду самая молчаливая из всех рыбок, если ты расскажешь мне что-нибудь. Помнишь, как ты медведя сачком поймал?
   — Медведя-то поймал, а вот рыбу с тобой не поймаешь.
   Капли стекали с поднятых весел и оставляли на воде разбегающиеся кружки. Отражение высокого берега пруда чуть заметно колыхалось, белые пятна облаков медленно плыли мимо лодки. Где-то очень далеко сигналила автомашина.
   Иван Семенович, седой, огромный, грузный, снял белый картуз, расстегнул ворот и наслаждался воздухом, теплом, тишиной. Прищурясь, он смотрел на поплавки.
   Аня бросила весла и, подперев подбородок ладонями, уставилась на лесистый берег за кормой. На коленях ее лежала раскрытая книга.
   — Вот мы с тобой удим рыбу, как все — тихо, терпеливо. А вот мой Андрюша не так стал бы ее ловить.
   Седых недовольно засопел.
   — Ты знаешь, папочка, как он стал бы ловить рыбу? — Аня зачерпнула воду и наблюдала, как стекала струйка. — Он наверняка что-нибудь изобрел бы. Например, какой-нибудь фантастический сифон. Спустил бы с его помощью всю воду из пруда, и рыбу можно было бы собрать руками.
   — Ну, знаешь, это уж твоя собственная выдумка, а не твоего фантазера.
   Аня закинула руки за голову.
   — Он не такой уж фантазер, папа. Он построит то, что задумал.
   — Ладно, пусть строит, а мы посмотрим…
   Снова загудела где-то машина, ближе, чем в первый раз.
   — Папа, как хорошо, что ты смог выбраться сегодня на дачу! Мне кажется, что вокруг все такое же, как раньше, давно-давно, когда Андрюши и никого еще не было, никакого горя… И пруд, и небо, и ты такой же — добрый, большой, толстый.
   — Ну, ну…
   — Помнишь, ты приезжал к нам каждое воскресенье. Мы с тобой катались на лодке. Ты удил рыбу, а я готовилась в университет.
   — Университет, потом медицинский, — с деланной ворчливостью пробубнил Седых. — До сих пор не пойму, зачем ты в него поступала и зачем потом все бросила.
   — Зачем бросила? — На губах Ани появилась печальная улыбка. — Хочу лететь на Марс, папочка. Пусть и меня хоть один раз ждут…
   — Не верю, — раздельно проговорил Седых и потянул за удочку. В воздухе блеснула серебряная искорка.
   Аня захлопала в ладоши.
   — А-а-ня!.. А-ау! — Далекий голос звонко разнесся над водой.
   — Ой, папочка! Меня. Кто бы это?
   — А-аня! А-ау!..
   Лодка закачалась от быстрого движения Ани. Она стояла теперь во весь рост, всматриваясь в берег.
   — Папочка, кто это? Голос какой знакомый…
   — Не качай лодку, сядь! Ты со мной поехала рыбу удить — значит, тебя дома нет.
   — Папочка, ты знаешь… — У Ани перехватило дыхание. Она пыталась разглядеть белую фигуру на берегу. — Это же… это…
   — А-аня, плыви сюда!
   — Папа, ведь это же Елена Антоновна! Ты понимаешь?
   — Нет, не понимаю.
   Аня поспешно села и схватилась за весла.
   — Куда? — Седых вскинул свои лохматые брови. — Куда?
   — Папа, я должна на берег. Она, наверное, ко мне приехала, а ведь я ее с каких пор не видела…
   — Ты с отцом сейчас. И с ним не бог весть как часто видишься.
   — Папа, это же врач с твоего корабля!.. Мы сейчас же плывем к берегу.
   — Не мешай мне, я рыбу ужу. Я имею право посидеть с дочерью час посредине пруда.
   Аня решительно взялась за весла.
   — Имей в виду, я не поплыву, — неожиданно низким басом произнес Седых.
   Остальное произошло в полном молчании. Аня вскочила на ноги и, как была в легком летнем платье, перешагнула через борт. Брызги обдали старика, но он даже не шелохнулся.
   Напрасно оглядывалась Аня назад — отец так и не посмотрел в сторону плывущей дочери.
   На берегу, растерянно прижав руки к груди, стояла полная женщина и нервно теребила косынку.
   Выскочив из воды, Аня бросилась к ней на шею.
   — Мокрая какая! Ах ты, боже мой! Сумасшедшая! — говорила Елена Антоновна, отталкивая смеющуюся Аню.
   Аня потащила свою гостью в гору. Наверху, оставив ее, запыхавшуюся, она обернулась и помахала рукой. Посредине пруда виднелась маленькая лодочка с сутулой белой фигурой на корме.
   — Ты будешь переодеваться? — спросила Елена Антоновна.
   — Нет! — засмеялась Аня. — Мне не так жарко будет.
   Они сели на поваленное бурей дерево. Аня — на самое солнце, Елена Антоновна — в тень. Начались расспросы. Спрашивали друг друга о самых незначительных вещах, хотя и не виделись несколько лет.
   — Я, Аня все знаю из твоих писем, — говорила Елена Антоновна, — но не все понимаю.
   — Что же тут непонятного? В моей жизни, кажется, все так просто и ясно. Есть радость, есть горечь… Разве не так?
   Аня немного откинулась назад, опершись руками о ствол, на котором сидела, и закинула голову. В позе ее было что-то озорное, но глаза были печальными. Над вершинами деревьев быстро неслись облака.
   — Ты-то ясная, — улыбнулась Елена Антоновна, любуясь легкой фигуркой Ани в мокром, облегающем тело платье, — а поступки твои не так уж ясны.
   — Да? — улыбнулась Аня, не меняя позы.
   — Я ведь думала, что мы вместе работать будем. Помнишь, там, на корабле. У тебя была верная и нежная рука.
   Аня замотала головой, все так же загадочно улыбаясь.
   Елена Антоновна встала и, взяв Аню за плечи, посмотрела ей в глаза:
   — Андрея любишь?
   Аня кивнула. Елена Антоновна встряхнула ее:
   — Глупая! Ах, боже мой, какая глупая! А я тебя считала настоящей женщиной.
   — А что такое настоящая женщина?
   Елена Антоновна села и обняла Аню за талию:
   — Ты знаешь, как поступила бы настоящая женщина? Она, может быть, бросила бы медицину, но для того, чтобы работать вместе с мужем, воплощать в жизнь его идею, которая увлекает сейчас всю страну. А ты? Мужчины, Аня, не прощают таких вещей. Ты вдруг избрала далекую, чуждую ему специальность. Делаешь вид, что собираешься работать над какой-то своей собственной идеей. Ради чего, девочка моя, скажи, ради чего?
   Аня опустила голову.
   — Ты знаешь, — продолжала Елена Антоновна, — я видела его в Сочи и сразу поняла, что происходит между вами. Я поняла это, хотя мы сказали с ним всего лишь несколько слов… Еще ребенка вам надо иметь, вот что!
   Аня скосила глаза, потом неожиданно быстро повернулась. Елена Антоновна подождала, но, видя, что Аня молчит, продолжала:
   — Я решила обязательно с тобой повидаться. Ну зачем тебе эта реактивная техника или как она у вас там называется? Или уж будь врачом, или иди следом за Андреем. Он у тебя талантливый, сильный и достоин этого.
   Аня засмеялась и отвернулась от Елены Антоновны.
   — Вы ничего, ничего не понимаете, — сказала она, вдруг становясь серьезной. — Простите, Елена Антоновна, что я так сказала…
   Елена Антоновна пожала плечами.
   — Хотите, я объясню? — Аня вскочила. — Выдумаете, что я не женщина, что я выродок какой-то? Я никому об этом не говорила, но вам скажу.
   Елена Антоновна тоже поднялась и пристально посмотрела на взволнованное, покрасневшее лицо подруги.
   — Я не только потому бросила медицину, что не верю в нее. Я не могу сейчас иметь ребенка. Еще слишком больно, но… я хочу участвовать в том огромном, большом, значительном, что задумал Андрей. Я не только полюбила Андрея — я давно увлеклась его проектом Арктического моста.
   — А потом увлеклась полетом на Марс?
   — Ах, нет! — отмахнулась. Аня. — Это я только так всем говорила.
   — И Андрею?
   — Да, и ему.
   — Сядь, сядь, Анна. Кажется, это очень серьезно. Я должна тебя понять.
   — Поймите меня. Тогда, на корабле, я совсем не знала техники. Мне казалось замечательным то, что делал Андрей, и мне было горько, что я так далека от него в том, что ему ближе всего. А мне хотелось быть достойной его, даже равной ему. И вот… Вы знаете, я однажды вспомнила те реактивные самолеты… быстрее звука… о них Андрюша в бреду говорил… и о трубе… И вдруг я представила, что в Арктическом мосте должны мчаться такой же скоростью вагоны-ракеты. Это было так замечательно, что я несколько дней только об этом и думала. Я никому ничего не сказала тогда, но достала книги о ракетах — правда, очень непонятные…
   — Аня, Аня, не может быть! — всплеснула руками Елена Антоновна.
   — Но только когда Андрей был в Америке, я решила поступить в Институт реактивной техники, чтобы спроектировать ракетный вагон для его Арктического моста. Мотор у меня уже рассчитан, остался только вагон.
   Елена Антоновна долго молча смотрела на свою подругу. Аня показалась ей совсем другой — гордой и печальной.
   — Так вот ты какая… — тихо произнесла Елена Антоновна.
   Аня опустила голову. Пальцы ее крошили кусочки коры с поваленного ствола.
   — А как же теперь? — спросила Елена Антоновна.
   — Я показала свой проект только одному человеку — Волкову. Вы знаете его. Он был у папы.
   — И что же он сказал?
   — Он одобрил проект — это ведь мой диплом — и понял меня. Это замечательный человек! Теперь я уверена во всем.
   — Ты скажешь Андрею?
   Аня подняла голову и с грустью проговорила:
   — Я бы все давно рассказала ему, если бы он с самого начала не отнесся пренебрежительно к моей ракетной технике. А теперь — пусть он подождет, пусть моя законченная работа будет ему сюрпризом.
   — Боже, какие вы оба глупые! Пойми хоть ты, что это гораздо серьезнее, чем ты думаешь.
   Елена Антоновна пристально посмотрела в глаза Ане. Та упрямо встряхнула головой.
   — Смотри, кто сюда идет! — Аня, по-видимому, была рада перемене разговора. — Это заместитель Андрея по строительству опытного туннеля. А я-то в таком виде… Давай убежим!
   К берегу пруда быстро шагал Степан Григорьевич. Выйдя на обрыв, он сразу же увидел лодку с Иваном Семеновичем Седых.
   — Иван Семенович, Иван Семенович!
   Старик не изменил своей позы.
   — Товарищ заместитель министра! — громко и отчетливо крикнул тогда Степан, сложив ладони рупором.
   Эти слова настолько не вязались с обстановкой, что Иван Семенович оглянулся и, сев за весла, несколькими сильными движениями направил лодку к берегу.
   — Что такое? — прошептала Аня, наблюдавшая за этой сценой из-за деревьев.
   — Иди переоденься, — потащила ее к дому Елена Антоновна.
   Но Аня упрямилась. Лицо ее стало напряженным, рука жесткой. Стоя неподвижно, она наблюдала, как причалила лодка, как Корнев протянул Ивану Семеновичу какую-то бумажку.
   Аня вырвала из крепкой ладони Елены Антоновны свою руку и стала спускаться. Она встретилась с мужчинами на крутой тропинке.
   — Анка, скорей машину! В Москву! — крикнул Иван Семенович.
   Лицо Корнева было непроницаемо, но серьезность отца много сказала Ане. Не произнеся ни слова, она повернулась и быстро побежала наверх.
   Мужчины торопливо прошли мимо встревоженной Елены Антоновны, не обратив на нее внимания.
   Из ворот в конце аллеи выехала машина и, набирая скорость, промчалась к шоссе.
   Елена Антоновна успела заметить, что за рулем сидела Аня в том же мокром платье. Сзади нее она увидела Ивана Семеновича в белом летнем картузе и Степана Григорьевича. Машина круто повернула и выехала на Московское шоссе.
   — Что же случилось? — проговорила Елена Антоновна.
   Маленькая машина неслась по шоссе с совершенно недопустимой скоростью. Но это, по-видимому, не удовлетворяло Ивана Семеновича.
   — Что ты ползешь, как улитка? — ворчал он. — И за что тебя только милиционеры штрафуют!
   Аня молчала, закусив губу.
   В одном месте шоссе делало петлю и сотню метров проходило по вершине холма. Аня вдруг направила машину через канаву, включив передние ведущие колеса. Иван Семенович и Степан подались вперед, потом откинулась назад. Автомашина брала невероятно крутой подъем.
   — Давай, давай! — пробасил Иван Семенович.
   Через несколько секунд машина снова мчалась по шоссе. Аня оглянулась на отца. Глаза ее были сейчас холодными, серьезными.
   — Может быть, ты мне все-таки скажешь, что случилось? — неторопливо спросила она.
   — Да что тут объяснять! — сердито закричал Седых. — Вот она, радиограмма о бедствии.
   — О бедствии… — прошептала Аня.
   — От капитана плавучего дока Терехова: при первом же шторме все сооружение идет ко дну. Что я говорил? Нельзя с корабля тысячекилометровую трубу спускать… Давай обгоняй ту машину, да смелей… Черное море — это не пруд. Вот оно, техническое легкомыслие!..