Казанцев Александр Петрович. Мост дружбы

   Мистер Кент, пятясь, выскочил за дверь.
   Элуэлл некоторое время стоял, рассматривая свои руки, потом решительными шагами подошел к огромному зеркалу, занимавшему всю стену кабинета, долго смотрел на свое выхоленное лицо, провел пальцами по гладким волосам, откинул назад голову и произнес:
   — Леди и джентльмены, дорогие мои избиратели! Свободный мир…
   По желтым водам Миссисипи плыл огромный речной пароход. Пассажиры толпились на палубе, глядя на далекие берега с хлопковыми плантациями и густыми лесами. На корме молодые леди и джентльмены в светлых спортивных костюмах играли в пароходный теннис, перебрасывая через сетку резиновые кольца. Солнце накалило доски палубы так, что белая краска пузырилась.
   Под тентом, наблюдая за игрой молодежи, в плетеных креслах сидели пожилые пассажиры; негры подносили им бульон и сухарики.
   Несмотря на близость воды, было душно. Дамы неистово работали веерами, а мужчины не пропускали случая сбегать в бар, чтобы охладиться чем-нибудь погорячей.
   — Смотрите, смотрите, это он! — проговорила толстая дама, расплывшаяся на полотне шезлонга.
   — Ах, — воскликнула другая, — он именно такой, как его описывают!
   Молодые люди прекратили игру, провожая глазами высокую тощую фигуру джентльмена в черной паре и высокой шляпе, напоминающей старомодный цилиндр.
   — Говорят, он когда-то был прекрасным спортсменом, — заметил один из играющих, ловко перебрасывая кольца через сетку.
   — А я слышала, что у него в юности была какая-то романтическая история. Говорят, он всю свою жизнь остался верен памяти той, которую когда-то любил.
   Многие пассажиры, встречаясь со стариком в высокой шляпе почтительно здоровались с ним. Он отвечал всем церемонными поклонами.
   Незадолго до ленча на палубе почувствовалось оживление. Пассажиры, столпившись у правого борта, показывали куда-то пальцами. Появились бинокли. Молодые люди бросили игру и побежали на нос парохода, откуда были видны оба берега и широкое русло великой реки.
   — Черт возьми! Совсем как на старой гравюре, — заявил молодой американец. — Смотрите на эти тоненькие трубы. Такие пароходы ходили здесь в прошлом веке во время гражданской войны.
   — В самом деле, откуда взялась эта посудина?
   — Может быть, происходит киносъемка?
   — Неужели? Ах, как интересно! Не снимут ли наш пароход?
   — Безусловно, снимут, леди. Мы будем участвовать в кадре лучшей картины сезона — «Бегство невольников».
   Маленький, низко сидящий в воде пароходик с двумя тоненькими, рядом стоящими трубами шел наперерез речному гиганту, словно желая преградить ему путь.
   — Джонни, вы что-нибудь понимаете в сигналах? Смотрите, на пароходике машут флажками.
   — О да, мисс Глория! Нам сообщают, что с сегодняшнего дня в этом штате введен закон, запрещающий женщинам красить губы.
   — Противный! Вечером я не танцую с вами.
   — А сейчас сообщают, что запрещаются и танцы.
   — Мы останавливаемся. Вы чувствуете? Машина больше не работает. В чем дело? Что-нибудь случилось?
   — Пароходик направляется к нам. Сейчас все узнаем… Эй, парень, — обратился молодой американец к негру-стюарду, — в чем дело?
   Негр не по-казенному радостно улыбался:
   — Это наши из города прислали за ним специальный пароход!
   И негр-стюард скрылся в толпе.
   — Ничего не понимаю, — заметил Джонни.
   Меж тем маленький допотопный пароходик пришвартовался к речному гиганту. По сброшенному трапу поднялся респектабельный джентльмен.
   — О, этого я знаю! — заметил партнер Глории.
   — Кто же это?
   — Это мистер Медж.
   — Как? Отец Амелии Медж?
   — Он самый.
   — Зачем он здесь?
   — Он принимает участие в предвыборной кампании.
   — Ах, вот в чем дело! А что это за толпа негров идет следом за мистером Меджем? Похоже на делегацию. Они поднимаются сюда, на палубу. Пойдемте скорей. Вероятно, будет что-нибудь интересное.
   Молодые люди, бесцеремонно расталкивая пассажиров, побежали на корму, где на игровой площадке собралось много народу. Над головами возвышался знакомый черный цилиндр.
   — Ваша честь, — слышался голос мистера Меджа, — я лишь сопровождаю делегацию ваших избирателей, пожелавших вас встретить. Позвольте обратиться к вам мистеру Фредерику Дугласу, представителю жителей города, который вы согласились посетить.
   — О конечно, прошу вас, мистер Дуглас! Как вы поживаете, мистер Дуглас? — послышался голос старого Ирвинга Мора.
   — Ваша честь, — обратился к Мору гигант-негр в безукоризненном костюме, — наш город с радостью ждет вашего появления. Население города, большую часть которого составляют цветные, в знак выражения своих чувств решило послать за вами этот старинный пароход, мистер Мор. Этот пароход — реликвия нашего штата. На нем когда-то приезжал сюда сам президент Авраам Линкольн — освободитель бесправных. Мы хотим, чтобы и вы, ваша честь, прибыли в город на этом пароходе. Наш город хоть и не принадлежит вашему северному штату, но в нем нашли временную работу многие ваши избиратели, которые ко дню выборов вернутся домой, чтобы опустить бюллетени за вас как губернатора своего штата.
   Толпа на корме зашумела.
   — Вот это здорово! — восхищенно воскликнул Джонни.
   Судья Мор пожал руку Дугласу и вместе с ним, мистером Меджем и целой свитой секретарей и репортеров сошел на борт знаменитого пароходика.
   Пассажиры, сгрудившись у борта, долго махали платками и шляпами. Речкой гигант из уважения к сошедшему мистеру Мору продолжал медленно плыть по течению с заглушенными машинами.
   — Если бы я выставил свою кандидатуру на высокий пост, — заметил высокий седой джентльмен со смуглым красивым лицом, — то уж, во всяком случае, не стал бы жать руку негру.
   — Плантатор! — прошептал Джонни Глории и увел ее в салон.
   Весь берег около пристани был запружен толпой. На капитанском мостике пароходика была отчетливо видна высокая фигура человека, размахивающего клетчатым платком.
   Когда пароходик загудел, берег ответил ему неистовыми криками. Толпа заполнила дебаркадер. Туча лодок устремилась навстречу. Многие негры и даже белые, сняв ботинки, вошли по колено в воду.
   — Мистер Мор, — наклонился к кандидату в губернаторы Медж, — мне кажется, что аудитория избирателей налицо.
   — В самом деле, — улыбнулся старик и, подойдя к перилам мостика, поднял руку.
   Шум сначала возрос, но постепенно стих.
   — Свободные граждане, — начал Мор, обводя глазами бесчисленные черные лица на берегу, — я рад, что встречаюсь с вами, как встречался еще недавно с такими же свободными гражданами в других городах. Прислав за мной этот чудесный памятник вашего освобождения, вы оказали мне великую честь и всколыхнули во мне чувство благодарности провидению за Великого Американца, благородством и справедливостью положившего начало веку процветания. Когда его усилиями было покончено с недоверием и враждебностью внутри нашей страны, в ней проснулись небывалые творческие силы, обращенные на ее обогащение и прогресс. Не перед тем ли самым, но в масштабе всего мира стоим сейчас и мы с вами, свободные граждане? Покончив с недоверием между нациями, отказавшись от пляски на канате ядерной войны над бездной всеобщей гибели, мы входим в эпоху Великого сотрудничества и Великих работ. Одна из первых таких работ — титаническое строительство в самом недоступном месте земного шара — ждет нас. Вместе с Россией мы должны построить плавающий туннель в Европу, тем самым приблизив ее к себе и преодолев преграду океанов, отделяющих нас от всего человечества. Строительство туннеля займет наши свободные силы, даст вам, американцам, работу, благосостояние вашим семействам. Участие Америки в великом сотрудничестве отбросит в далекое прошлое боязнь нужды и голода. Америка уже сделала шаг, провозгласив возможность жить в мире с теми, кто мыслит не так, как мы, но кто заинтересован, как и мы, в сохранении жизни на земле, в своем, в нашем общем будущем. Теперь естественно сделать следующий шаг, но не назад, как кое-кому хотелось бы, а вперед, к еще большему сближению со всеми людьми земли. Вот путь, начертанный Провидением и завещанный нам Историей! Борьбу за это свободное будущее и обещаю я вам в случае своего избрания, свободные дети великой Америки! Я уверен, что вы приедете на выборы в свой родной штат, свободные от равнодушия к делам человечества, не стесненные ограничениями, отмирающими в наши дни, исчезающими так же бесследно, как исчезли когда-то черные гроздья бесправия, уничтоженные Авраамом Линкольном!
   Восторженные крики потрясли воздух. Почтенного кандидата на руках перенесли на пристань и понесли к его автомобилю. Шоферу не позволили включить мотор — «кадиллак» дружно покатили до гостиницы, украшенной национальными флагами.
   Пассажиры с речного гиганта в бинокли могли видеть эту сцену.
   — Так встречают не кандидата в губернаторы чужого штата, а любимого президента, — заметил Джонни, отнимая от глаз бинокль.
   — Негры… — многозначительно заметил кто-то.
   — Скажите, это верно, что мистера Мора вызвали в комиссию сената?
   — Непоправимая ошибка сторонников мистера Элуэлла! — рассмеялся Джонни. — Я слышал речь сенатора Майкла Никсона по этому поводу. Уверяю вас, одно то, что мистера Мора вызвали в комиссию, даст ему дополнительно не один миллион голосов.
   — Не считая коммунистов, — проворчал плантатор.
   — Коммунисты и все, кто с ними, особо. Они поддерживают Мора, хотя он к социализму так же близок, как к самому господу богу.
   — А как вы думаете, — наивно спросила Глория, — кого все-таки выберут — Мора или Элуэлла?
   — Надо спросить американцев, чего они хотят: страха ядерной смерти или послеобеденного отдыха, — ответил Джонни.

Глава пятая. ОРЕЛ

   Козы одна за другой поднимались по скалистой круче. Их отчетливые силуэты на мгновение появлялись на выступе и неожиданно исчезали. Камешки сыпались из-под их стройных, сильных ног.
   Следом за козами в гору шел человек. Вероятно, это был пастух-чабан. Он покрикивал громким гортанным голосом, иногда подхватывал катившийся камешек и бросал его вслед убегавшим животным.
   Останавливаясь, он пел. Откинув одну руку с длинным горным посохом и заложив другую за голову, он смотрел куда-то вверх и выводил странные рулады.
   Потом, смеясь, может быть, над самим собой, он бегом догонял свое стадо.
   По крутому, почти неприступному скату чабан взбирался легко и быстро. Видимо, от его недавней тяжелой болезни не осталось и следа. А ведь только полгода назад он не мог двигаться и лежал, прикованный к постели.
   Горец достиг крохотной площадки, поперек которой едва можно было улечься во весь рост.
   Как легко, как глубоко дышится в горах, как хорошо чувствовать, что вновь в твоих мышцах былая сила, что не кружится больше голова, не немеют руки и ноги! Нет, нельзя было так безрассудно перегружать себя, надо помнить о выращенных позвонках. И самое главное, надо воспитать в себе внутреннюю силу, которая помогла бы выдержать такие удары, как катастрофа в Черном море.
   Андрей лег на спину, стал смотреть в далекую, бесконечно прозрачную и удивительно чистую синеву.
   Какая это была буря! Пожалуй, капитан был прав, требуя сбросить трубы в море. Конечно, сейчас, лежа среди великой тишины, можно соглашаться с капитаном Тереховым, с радиограммой Седых, но в тот момент!..
   Андрей приподнялся на локте и стал смотреть вдаль. Там, на горизонте, поднималась волнистая гряда, а за ней вырисовывались туманные очертания пика.
   Ранним утром этот пик исчезал. Тогда казалось, что там, внизу, у подножия гор, начинается море, а вдали, в серо-голубой дымке, оно сливается с небом.
   Но на самом деле никакого моря не существовало. Здесь, в Нагорном Карабахе, были только горы. Но зато какие горы!
   Высоко в поднебесье с трудом различались неподвижные точки. Это орлы. Они парят, словно подвешенные к небу. Кто-то говорил, что нельзя подвесить к нему мост через Северный полюс. Как давно это было!
   Мост через Северный полюс, Арктический мост! Вот уже больше года, как он ничего не знает о судьбе строительства. После катастрофы в Черном море врачи запретили ему не только читать, но даже с кем-либо разговаривать. Тогда-то и отвез его Сурен в это глухое местечко в Нагорном Карабахе, к своим родным.
   Да, о чем он думал, глядя на этих орлов? О том, что нельзя подвесить к небу мост через Северный полюс. А вот орлы подвешены и реют неподвижно. Арктический мост он хотел подвесить ко дну океана. Ну что ж, он и будет подвешен.
   Работы, конечно, свернуты, прекращены. Опытный туннель не строится. Никто не рискует поставить вопрос о возобновлении строительства, когда пришлось его «утопию» утопить. Он улыбнулся этой игре слов.
   Ну что ж! Теперь недолго ждать. Скоро он вернется и возьмется с прежней энергией за пропаганду строительства, будет настаивать на новых опытах. Алексей Сергеевич Карцев, конечно, поддержит, в этом нет сомнения. Степан, Сурен снова будут с ним. Аня… Милая, далекая Аня! Как тяжело ей приходится!
   Андрей вздохнул и повернулся на бок. Далекий белый пик был виден особенно отчетливо. Залитый солнцем, он блестел, как огромный драгоценный камень.
   Почему-то вспомнилось кольцо с алмазом, когда-то подаренное ему американцем Кандерблем. Андрей сам надел его Ане на палец в один из далеких счастливых дней.
   Аня… Такая родная и близкая недавно и такая далекая теперь!
   Как это случилось? Когда появилась первая трещина?
   Все началось с того момента, как она бросила медицину после гибели малыша… занялась своей непонятной, никому не нужной реактивной техникой. Ненужной ему, Андрею, ненужной его Арктическому мосту.
   А потом, во время болезни… Разве не могла Аня, такая любимая и родная, — разве не могла она прийти к нему, чтобы быть с ним в это тяжелое время?
   Ведь за все время они почти не были вместе. Сначала госпиталь, Светлорецк, Арктика… Потом Америка, наконец, Черное море. А она все в Москве…
   Аня. Аня… Чудесная, гордая и далекая!
   Как-то они встретятся сейчас? Ждет ли она его по-настоящему? Письма ее теплы и искренни. Но лучше, если бы вместо писем она сама была здесь.
   Он снова повернулся на спину. Ему захотелось еще раз увидеть реющих орлов.
   Недавно их было три, а сейчас был виден только один.
   Андрей внимательно смотрел на этого неподвижно висящего орла. Ему показалось, что птица быстро увеличивается в объеме.
   Андрей порывисто сел, запрокинув голову:
   — Вот так штука! Орел-то, оказывается, особенный!
   Птица совершенно явственно опускалась. До Андрея отчетливо доносилось жужжание.
   Вскочив, Андрей сорвал с себя мягкую широкополую шляпу и, надев ее на посох, стал яростно им размахивать.
   Но откуда в Нагорном Карабахе вертолет?
   Аппарат стал медленно спускаться. Андрей сначала думал, что он приземлится, но вертолет остановился и повис в воздухе прямо над ним. Отворилась дверка фюзеляжа, и оттуда выбросили веревочную лестницу. Сквозь шум мотора он услышал знакомый голос:
   — Слушай, подожди! Ва! Не поднимайся, я сам к тебе с неба по ступенькам спущусь.
   Через минуту ошеломленный Андрей уже сжимал в объятиях Сурена.
   — Ай, вай, вай! — кричал Сурен, хлопая Андрея по плечу. — Какой стал чабан! Настоящий чабан! И шляпа, как у чабана, и глаза, как у чабана, и палка, как у чабана. Только вот горбинка на носу, математически выражаясь, имеет отрицательный радиус — кривизна не в ту сторону. Ну, здорово, товарищ Корнев!
   — Сурен, откуда ты? Я тебя за орла принял.
   — А разве ты ошибся? Андрей, я за тобой. Пора! Понимаешь? Ну, это я все потом расскажу. Я с собой профессора привез. Прямо из Москвы…
   — Какой профессор? Почему ты в вертолете? Откуда?
   — Мой старший брат — конструктор Авакян… Знаешь? Ну вот. До Баку мы на пассажирском самолете с профессором летели. А вот в Нагорном Карабахе, особенно в нашей деревне, посадочных площадок нет. Я у брата его вертолет на полдня занял. О-о, машина!.. Орел, а не машина! — Сурен задрал голову и закричал: — Товарищ профессор, давайте спускаться! Только не с парашютом, пожалуйста, а по лестнице… Понимаешь, профессор никак не хотел лететь без парашюта. Он мне все не верил, что винт вертолета, даже если мотор остановится, создает при падении так называемую авторотацию, то есть парашютирующий спуск. Вот он спускается, и парашют за спиной… Прыгайте, товарищ профессор!
   На площадку ступил пожилой человек с небольшой бородкой. Он поправил очки и внимательно посмотрел на Андрея.
   — Пациент? — спросил он. — Очень рад. Вы знаете, я страшно боюсь высоты. Но ничего, это воспитывает характер и укрепляет нервы.
   — Вы умеете прыгать с парашютом? — поинтересовался Андрей.
   — Ни в какой мере. Никогда и не пробовал. — Профессор снял очки и стал протирать их носовым платком. — Однако если бы потребовалось, я бы, несомненно, спрыгнул.
   — Так почему же вы не тренировались?
   Профессор неопределенно пожал плечами.
   — Боюсь, — сказал он и вдруг рассмеялся немного виноватым детским смехом.
   — Профессор, дорогой, у нас очень мало времени. Раздевайте пациента, а я приготовлю вам обещанный шашлык… Ты знаешь, профессор только потому и полетел, что я пообещал ему настоящий кавказский шашлык. Он даже сегодня в Москве не завтракал.
   — Это правда, — закивал головой профессор.
   Вертолет тем временем стал подниматься. Козы в страхе разбежались, прыгая на почти отвесную стену.
   — Как же вы меня здесь нашли? — удивился Андрей.
   — А я сначала приземлился в деревне. Мне сказали, что ты пасешь коз и будешь только поздно вечером. Ну, мы и полетели тебя искать. Пока парили там в высоте, я тебя в бинокль высмотрел.
   Говоря это, Сурен сломил сухое деревце и скинул на землю висевшую через плечо сумку.
   — А я настоящий шампур в деревне успел срезать. — Сурен вынул из сумки несколько тоненьких прутиков и принялся ловко разжигать костер. — Какое замечательное место! Шашлык такой же замечательный будет!
   Он вынул из сумки сало, мясо, лук, нарезал их кусочками, сложил в припасенные листья и принялся ждать, когда сучья прогорят и появятся угли.
   — Ва! — закричал он, вдруг прервав какой-то вопрос профессора. — Одну минуту, пожалуйста, надо перейти сюда.
   — Но ведь на нас здесь несет дымом, — попробовал запротестовать профессор, но Сурен был неумолим.
   Сдвинув костер немного в сторону, он на горячую землю положил завернутые в листья кусочки мяса и сала. Ничего не подозревая, профессор и Андрей перешли на указанное место. Вдруг профессор беспокойно завертелся.
   — Но ведь это же безбожно, Сурен Андроникович! — воскликнул он. — Безбожно и вместе с тем обворожительно!
   Он вдыхал аромат, который ветер доносил от завернутых листьев, лежавших на горячих угольях.
   — Ва! — закричал Сурен, поднимая палец. — Это такой шашлычный обряд — только теперь можно кушать шашлык по-настоящему! — И он принялся нанизывать на шампур кусочки мяса, все время приговаривая: — Ай, какой будет шашлык! Ай-яй-яй, какой будет шашлык!
   Профессор остался доволен осмотром Андрея.
   — Вполне, вполне оправился, — заключил он. — Я никогда не подумал бы, что этот воздух может подействовать так благотворно.
   — Это не только воздух, профессор, это еще и шашлык. Ведь он тут питался только шашлыком и козьим молоком.
   — Да-да… козье молоко, в самом деле… Но ваш шашлык лишает меня всех моих профессиональных способностей. Я уже умираю…
   — Так и надо перед шашлыком. Вот у меня еще есть вино! О! Настоящее кавказское! В Москве на Арбате купил. Андрей, ты не научился еще пить?
   — Нет, не пью по-прежнему… Скажите, профессор, я здоров?
   — Вполне, дорогой мой пастух, вполне.
   — Значит, я могу теперь спрашивать обо всем? О работе? Об Арктическом мосте?
   — Абсолютно обо всем, дорогой, абсолютно.
   — Ну, тогда рассказывай! — Андрей схватил Сурена за плечи.
   — Подожди, подожди, печенка лопнет. О чем рассказывать?
   — Об Арктическом мосте. Работа законсервирована, конечно. Какое к нему теперь отношение? Можно ли сразу по приезде в Москву ставить вопрос о возобновлении строительства?
   — Нет, нельзя, — невозмутимо ответил Сурен, протягивая профессору прутик с восхитительно пахнущим шашлыком и кладя на огонь следующий прутик.
   — Почему нельзя? — насторожился Андрей.
   — Потому что этот вопрос давно уже поставлен и разрешен.
   — Как так разрешен?
   — Имеется правительственное решение продолжать строительство опытного туннеля в Черном море, и сейчас мы все корпим над окончанием проекта подводного дока. Понимаешь?
   — Какого подводного дока? — нахмурился Андрей.
   — Обыкновенного подводного дока. Такая гигантская подводная лодка, внутри которой собирается туннель, а она постепенно отодвигается от берега.
   — Постой! — воскликнул Андрей, больно сжимая Сурену руку. — Как ты сказал?
   Сурен взглянул в изменившееся лицо Андрея и растерянно замолчал. Рука Андрея, сжимавшая локоть Сурена, вдруг ослабла и упала. Сурен тревожно покачал головой.
   — Да-да… понимаю, — прошептал Андрей. — Как же я… как же я-то не догадался? Док движется под водой и словно соскальзывает с уже готовой трубы? А она все удлиняется и удлиняется?
   — Совершенно верно, — кивнул Сурен, протягивая Андрею шампур с готовым шашлыком.
   Андрей взял прутик с шашлыком и стал машинально ковырять им землю.
   — Подожди, постой… что ты делаешь? — встрепенулся Сурен.
   Вместо ответа Андрей вдруг бросил кулинарное произведение Сурена, вскочил на ноги, но тотчас сел.
   — Нет-нет, ничего, — смущенно сказал он, понурив голову.
   — Подожди, подожди… — придвинулся к нему Сурен, стараясь заглянуть ему в лицо. — Почему так?
   — Ну вот видите, — виновато проговорил Андрей. — А я здесь пас коз… Козочек пас…
   — Ай-яй-яй! — вдруг перебил его Сурен, хитро прищурившись. — Как же ты забыл?
   — Что забыл? — нервно спросил Андрей.
   — Забыл про подводный док. Ведь ты сам объяснял мне его проект.
   — Я? Объяснял? — удивился Андрей.
   — Там, в Ялте, после катастрофы, когда ты в бреду лежал, а я около тебя вместо медсестры был…
   — Постойте, — поднял руку с шампуром профессор, — это уже почти по моей линии. В бреду рождается новая идея? Превосходно!
   — Вот именно! — обрадовался Сурен. — Он в бреду метался и все утонувший туннель вспоминал. А однажды сказал: «Ничего, что он утонул… Раз он „утопия“, надо его сразу утопить…»
   Эта уже знакомая Андрею игра слов сразу развеяла его недоверие, хотя и была «лежащей на поверхности» остротой. Сурен продолжал:
   — И ты сказал, что надо его строить по-другому: удлинять с помощью специального подводного дока. Понимаешь, какую ты умную вещь сказал? Я даже удивился. А в этом цимес, как в шашлыке! Ва!
   — Очень интересно: замечательное изобретение подсознательно рождается в мозгу больного.
   Андрей сидел ошеломленный и вконец сконфуженный. Теперь он готов был без конца расспрашивать Сурена о подробностях и технических деталях этого нового, оказывается, им же самим придуманного проекта, но ему было стыдно за свое поведение, столь похожее на вспышку авторского самолюбия и нетерпимости.
   Тем временем Сурен наделил его новым шампуром.
   — Как же Аня, Сурен? Аня как? Что же ты про нее ничего не рассказываешь? — заговорил наконец Андрей.
   — Ва! Совсем позабыл, специально для этого прилетел. Меня с запиской послали.
   Андрей вскочил. Воздуха, дивного горного воздуха ему не хватало! Он провел рукой по глазам. Сквозь пальцы сверкнула далекая ослепительная вершина.
   «Андрюша, славный мой! — прочел он в записке. — Обязательно приезжай сегодня, мне это очень важно. Только не позже трех часов дня. Тогда поцелую, и даже очень крепко. Жду. Твоя Аня».
   — А сколько сейчас времени? — закричал Андрей, поворачивая к Сурену сияющее лицо.
   — По-московски? — неторопливо поинтересовался Сурен.
   — Ну конечно же.
   — А я думал — по Гринвичу. Не смотри так страшно! Успеем, я все рассчитал. Садись, дорогой, доедай шашлык, а то в дороге кушать захочешь. Из Баку пассажирский вылетает в одиннадцать часов, а сейчас только девять утра. О козах не волнуйся — я из деревни чабана послал.
   Андрей продолжал стоять. Ветер трепал широкие поля его мягкой шляпы. Внизу под ногами расстилалась небольшая полянка с белыми пятнышками успокоившихся коз и серым силуэтом вертолета.
   Послышалось жужжание. Вертолет стал тихо подниматься с полянки и скоро повис почти над самой головой Андрея. Сверху спустили лестницу.
   — Шашлык был замечательный! Никогда в жизни не ел ничего подобного, — заявил профессор, вытирая губы и бороду платком.
   — Скорее, скорее! — торопил Андрей.
   Жужжание усилилось. Козы подняли головы и умными красивыми глазами провожали странного орла, поднимающегося вертикально в небо.