Страница:
При подъеме Кими-тян очень торопила уставшего Андрея и все время оглядывалась по сторонам.
— Вот здесь мы отдохнем, — сказала она наконец.
Они сели.
— Теперь мы простимся, Андрей, — вдруг сказала О'Кими, назвав Корнева по-русски.
— Почему простимся?
— Я все объясню вам. В Японии у вас не только друзья. Когда я была в городе, то узнала, что Муцикава выследил вас. Извещенный о вашем исчезновении из Сиэтла, он, вероятно, испугался разоблачений и решил убрать вас. — Девушка прижалась к плечу Андрея. — Весь этот район окружен наемными людьми Муцикавы. Они хотят затравить вас, как зверя, но это им не удастся!
— Я сейчас же отправлюсь в советское консульство.
— Это невозможно: вас убьют. Надо бежать тайно. Смотрите, смотрите, Андрей! Вы видите эту темную фигуру на скале? Это друг, человек из нашего Союза молодежи. Идите, идите к нему! Друзья помогут вам выбраться отсюда и посадят сегодня же на корабль.
— Мне… идти… уже? — растерянно сказал Андрей, нерешительно поднимаясь.
Сунув в карман револьвер, который подала ему девушка, Андрей повернулся к Кими-тян. Всем существом потянулась она к нему. Он взял ее за плечи.
— Прощай, О'Кими, сайонара! — сказал он по-японски.
— Вы не забудете меня так же, как в первый раз? — подняла голову Кими-тян.
— Как в первый раз? — удивился Андрей.
— Там… в Америке…
— В Америке? Так это были вы?
— Идите, идите, — легко толкнула Андрея О'Кими.
— Прощай, О'Кими! Прощай, мой метеор!.. — задумчиво произнес он, быстро притянул ее к себе, поцеловал и почувствовал, что слезы застилают ему глаза.
Резко повернувшись, он зашагал к черному утесу.
Кими-тян стояла, боясь шелохнуться. Она все еще ощущала его подле себя, еще слышала его голос: «Сайонара, сайонара, прощай, прощай!..»
Наконец ветви заслонили его худощавую фигуру. Тогда Кими-тян опустилась на землю и заплакала. Она плакала долго и громко, как плачут дети. Но это были слезы женщины.
Вдруг она спохватилась. Ведь она может еще раз увидеть его силуэт! Кими-тян побежала по тропинке, отошла от нее в сторону, забралась на камень — и ужаснулась: из-под самых ее ног в пропасть уходил скалистый обрыв.
Это было так неожиданно, что Кими-тян в первое мгновение зажмурилась. А когда сна открыла глаза, то увидела фигуру Андрея. Он поднимался на черный утес. Еще немного — и он будет на скале.
Наконец-то! На черном утесе уже стояли две фигуры…
— Так вот где застал я вас, О'Кими?
Кими-тян непринужденно улыбнулась.
— Ах, это вы, Муцикава? — скучающим тоном сказала она.
— Да, это я, извините. Не ждали?
— Напротив, я уже беспокоилась за вас, — язвительно произнесла О'Кими. Она встала против Муцикавы так, чтобы, глядя на нее, он не видел черного утеса с двумя почему-то не уходящими фигурами.
— Где ваш спутник? Говорите живее! — еле сдерживая себя, процедил Муцикава. — Он представляет собой, извините, величайшую опасность для спокойствия ряда стран.
— Для вашего спокойствия, Муцикава-сан… Вы хотели бы, чтобы господин Корнев был так же молчалив, как и тот, другой ваш спутник, задушенный вами неоэфиром?
— А я вижу, вы успели вдоволь наговориться с моим названным братом!
— Да, которого вы подло предали и оклеветали. Но вам теперь не избежать разоблачения!
Муцикава сгорбился и сделал шаг по направлению к О'Кими. Девушка невольно отступила.
— Где русский?
— Его нет, он уже далеко.
Муцикава сделал еще шаг к О'Кими. Она опять отступила. Черный утес был за спиной Кими-тян, но она знала, что на нем теперь никого нет.
— Где Корнев? — закричал Муцикава.
— Он ушел, ушел строить Арктический мост, — улыбнулась О'Кими, глядя поверх головы Муцикавы.
— Ушел? Ты помогла ему бежать! — медленно произнес японец, нагнув голову.
— Да, помогла! И счастлива, потому что люблю его. А вас ненавижу!
Муцикава на мгновение поднял лицо и взглянул на О'Кими. Она широко открыла глаза и отшатнулась. Тогда Муцикава протянул руку и шагнул к девушке. Она тихо вскрикнула…
— Вот здесь мы отдохнем, — сказала она наконец.
Они сели.
— Теперь мы простимся, Андрей, — вдруг сказала О'Кими, назвав Корнева по-русски.
— Почему простимся?
— Я все объясню вам. В Японии у вас не только друзья. Когда я была в городе, то узнала, что Муцикава выследил вас. Извещенный о вашем исчезновении из Сиэтла, он, вероятно, испугался разоблачений и решил убрать вас. — Девушка прижалась к плечу Андрея. — Весь этот район окружен наемными людьми Муцикавы. Они хотят затравить вас, как зверя, но это им не удастся!
— Я сейчас же отправлюсь в советское консульство.
— Это невозможно: вас убьют. Надо бежать тайно. Смотрите, смотрите, Андрей! Вы видите эту темную фигуру на скале? Это друг, человек из нашего Союза молодежи. Идите, идите к нему! Друзья помогут вам выбраться отсюда и посадят сегодня же на корабль.
— Мне… идти… уже? — растерянно сказал Андрей, нерешительно поднимаясь.
Сунув в карман револьвер, который подала ему девушка, Андрей повернулся к Кими-тян. Всем существом потянулась она к нему. Он взял ее за плечи.
— Прощай, О'Кими, сайонара! — сказал он по-японски.
— Вы не забудете меня так же, как в первый раз? — подняла голову Кими-тян.
— Как в первый раз? — удивился Андрей.
— Там… в Америке…
— В Америке? Так это были вы?
— Идите, идите, — легко толкнула Андрея О'Кими.
— Прощай, О'Кими! Прощай, мой метеор!.. — задумчиво произнес он, быстро притянул ее к себе, поцеловал и почувствовал, что слезы застилают ему глаза.
Резко повернувшись, он зашагал к черному утесу.
Кими-тян стояла, боясь шелохнуться. Она все еще ощущала его подле себя, еще слышала его голос: «Сайонара, сайонара, прощай, прощай!..»
Наконец ветви заслонили его худощавую фигуру. Тогда Кими-тян опустилась на землю и заплакала. Она плакала долго и громко, как плачут дети. Но это были слезы женщины.
Вдруг она спохватилась. Ведь она может еще раз увидеть его силуэт! Кими-тян побежала по тропинке, отошла от нее в сторону, забралась на камень — и ужаснулась: из-под самых ее ног в пропасть уходил скалистый обрыв.
Это было так неожиданно, что Кими-тян в первое мгновение зажмурилась. А когда сна открыла глаза, то увидела фигуру Андрея. Он поднимался на черный утес. Еще немного — и он будет на скале.
Наконец-то! На черном утесе уже стояли две фигуры…
— Так вот где застал я вас, О'Кими?
Кими-тян непринужденно улыбнулась.
— Ах, это вы, Муцикава? — скучающим тоном сказала она.
— Да, это я, извините. Не ждали?
— Напротив, я уже беспокоилась за вас, — язвительно произнесла О'Кими. Она встала против Муцикавы так, чтобы, глядя на нее, он не видел черного утеса с двумя почему-то не уходящими фигурами.
— Где ваш спутник? Говорите живее! — еле сдерживая себя, процедил Муцикава. — Он представляет собой, извините, величайшую опасность для спокойствия ряда стран.
— Для вашего спокойствия, Муцикава-сан… Вы хотели бы, чтобы господин Корнев был так же молчалив, как и тот, другой ваш спутник, задушенный вами неоэфиром?
— А я вижу, вы успели вдоволь наговориться с моим названным братом!
— Да, которого вы подло предали и оклеветали. Но вам теперь не избежать разоблачения!
Муцикава сгорбился и сделал шаг по направлению к О'Кими. Девушка невольно отступила.
— Где русский?
— Его нет, он уже далеко.
Муцикава сделал еще шаг к О'Кими. Она опять отступила. Черный утес был за спиной Кими-тян, но она знала, что на нем теперь никого нет.
— Где Корнев? — закричал Муцикава.
— Он ушел, ушел строить Арктический мост, — улыбнулась О'Кими, глядя поверх головы Муцикавы.
— Ушел? Ты помогла ему бежать! — медленно произнес японец, нагнув голову.
— Да, помогла! И счастлива, потому что люблю его. А вас ненавижу!
Муцикава на мгновение поднял лицо и взглянул на О'Кими. Она широко открыла глаза и отшатнулась. Тогда Муцикава протянул руку и шагнул к девушке. Она тихо вскрикнула…
Глава четвертая. ЗАГАДОЧНЫЙ ЯЩИК
В последние годы тесно стало в этом недавно еще не существовавшем порту. Корабли вынуждены были ошвартовываться у железных эстакад, срочно построенных перпендикулярно набережной. Катера и буксиры едва не сталкивались в просторной когда-то бухте. Грохотали краны, закрывая небо своими переплетами, ажурными мостами, высокими башнями… В воде плавали радужные масляные пятна, доски от ящиков, щепки… Через перегруженный порт, будто через узкую горловину бутылки, с трудом пробивался бурный, клокочущий, растущий с каждым месяцем поток разнообразных грузов, идущих со всех концов земного шара.
Второе дыхание обрел порт после прокладки Байкало-Амурской магистрали.
Не так давно здесь было сравнительно пустынно, корабли нечасто бороздили в этом направлении океанские воды. А теперь сколько флагов развевается в бухте, сколько разноязычной романтики в одних только названиях: «Венесуэла» — Стокгольм, «Кумази-пальм» — Ливерпуль, «Вильдрехт» — Роттердам, «Толедо» — Дублин, «Крошка Тулли» — Бремен, «Либерия» — Монровия, «Ошен сейлор» («Океанский моряк») — Нью-Йорк, «Парижская коммуна» — Гавр, «Франклин Делано Рузвельт» — Сан-Франциско, «Юконский ворон» — Сиэтл…
А многим кораблям не нашлось места для разгрузки. Им приходилось ждать до вечера на рейде.
Ожидал своей очереди и японский пароход «Эдзима-мару». Рядом на рейде стоял «американец» с двумя чопорными трубами и наклоненной назад мачтой. Его силуэт постепенно сливался с морем. Солнце уже скрылось за холмами, но тени, еще прозрачные, лишь чуть прикрыли землю. Сквозь них можно было различить маяк на конце мола и даже вереницу судов, направляющихся в бухту.
С той стороны, где скрылось солнце, поднималось зарево. Но это была не вечерняя заря. Сетка ослепительных полос сплеталась над землей в плотную и яркую ткань из электрического света. Набережная выступала над черной водой, словно залитая светом театральная рампа.
Вдоль блестящей воды по набережной двигались два огромных башенных крана, похожих на осадные машины древности. На их стрелах беспомощно висят электровозы.
Шум то нарастал, превращаясь в неистовый грохот, то затихал. Тогда по воде доносились человеческие голоса, звякали сцепки вагонов, слышались сигналы автомобилей. Потом все это тонуло в басовых нотах разворачивавшегося теплохода…
Молодой японец матрос стоял у борта, восторженно вглядываясь в волшебное зарево на русском берегу. На палубе было тихо — матрос был один; команда отдыхала перед предстоящей разгрузкой.
Да, в русских портах работают неистово! В бухту этого нового порта на востоке приходит уж слишком много кораблей. Моряк покачал головой и оглянулся на груду ящиков, уже вытащенных из трюма и подготовленных для разгрузки.
Медленно побрел матрос по палубе. Когда он перешел на корму, на него из открытого моря взглянула ночь. За спиной что-то рокотало, похожее на яростный береговой прибой, но впереди было тихо. Одинокий силуэт корабля едва рисовался на темном небе; единственный фонарик на мачте сливался с загоревшимися звездами.
Молодому моряку стало как-то легче от этой тишины. Он оперся о поручни и задумался.
…Отражение мачтового огня раскачивалось в такт прибою. Мерно качалась лодка, в которой он плыл. Поплавок безмятежно лежал на гладкой, как чистое небо, воде. Под ним иногда проплывали облака, но поплавок лежал все такой же спокойный, безмятежный. Вдруг поплавок дрогнул, а из-под воды раздался стон. Это было до такой степени неожиданно и страшно, что рыболов судорожно дернул удочку. Поплавок прыгнул, и стон раздался явственней. Матрос похолодел, нагнулся, прижался к борту. Стон стал еще явственней, еще страшнее…
Вздрогнув, он открыл глаза. Грудь его была прижата к поручням, руки вцепились в холодное железо. Дышать было трудно.
Матрос облегченно выпрямился. Какой странный сон!..
Ой! Что это?
Молодой моряк боязливо обернулся. Может быть, он все еще спит? Стон явственно слышался у него за спиной.
На фоне электрического зарева «Эдзима-мару» казался темной горой. Груда ящиков поднималась скалистым утесом. Поспешно матрос прошел на другой конец корабля. Снова его охватила беспричинная радость. Вон веселая, бьющая жизнью русская набережная. Снова движутся башенные краны, звенят цепи, свистя тепловозы. Скоро, по-видимому, начнется разгрузка. Скоро дойдет очередь и до «Эдзима-мару».
Здесь все обыкновенно, понятно, просто. Но что было там, на корме?
Долго стоял молодой моряк, вглядываясь в светлые полосы, там и здесь прорезавшие черные воды бухты. Мучительно тянуло туда, на корму. Что это было? Сон?
Борясь со страхом, медленно пошел он по палубе, останавливаясь через каждые несколько шагов. Но вот он на корме. Сердце болезненно сжимается. Что это за странная тень у борта? А! Это тот пассажир, который сел одним из последних в Японии.
Матрос остановился в нескольких шагах. И вдруг совершенно явственно до него донесся стон.
— Вы слышали? — шепотом спросил он соседа.
— Убирайся отсюда! — прошипел молодой пассажир, опуская руку в карман.
К диспетчеру порта, несмотря на запрещение, вошла энергичная женщина в синем костюме и синем берете. Гордо посаженная голова, красивое лицо с прямыми, почти сведенными бровями сразу запоминались.
— Почему в двадцать шестой док вводят японские пароход «Эдзьма-мару», а не американский транспорт «Миннесота»?
— Позвольте, товарищ, у себя в порту мы хозяева.
— А я заказала специальный экспресс, который пойдет Байкало-Амурской магистралью по особому расписанию. Он должен доставить детали, привезенные на «Миннесоте». Вы должны это знать и не задерживать разгрузку американского транспорта!
— Специальный экспресс? — поднял диспетчер глаза на непрошеную гостью. — Куда это вы боитесь опоздать? Все грузы срочные.
Женщина выпрямилась и в упор посмотрела на диспетчера.
— В нашем строительстве опоздание на один день равносильно опозданию на один лунный месяц.
— На месяц? Почему на лунный? — ворчал диспетчер, нажимая какие-то сигнальные кнопки. — Что вы, с Луной, что ли, связаны?
— Может быть, и с Луной! — сказала женщина, нетерпеливо постукивая пальцами по барьеру.
— Сейчас, сейчас войдет ваша «Миннесота» в док номер двадцать семь! На один рольганг с «Эдзима-мару» разгружаться будет, — примиряюще сказал диспетчер, с любопытством глядя на красивое лицо незнакомка. — Курите? — Он протянул ей пачку сигарет.
— Нет, благодарю.
— Вы откуда? С какого строительства?
— Из Москвы. Моя фамилия Седых. — И женщина, улыбнувшись оторопелому диспетчеру, вышла.
— Вот тебе на! Анна Седых! — воскликнул диспетчер, нечаянно включив передачу «всем, всем, всем».
И сразу же посыпались запросы, что за судно «Анна Седых» и в какой док его принимать.
Вконец смутившийся диспетчер выключил все репродукторы и с минуту сидел, восторженно глядя на дверь…
Анна Ивановна Седых в сопровождении своего секретаря направилась к доку э 27.
При ослепительном свете прожекторов было видно, как входил в док американский транспорт и как он плотно пришвартовывался к обрезу рольганга. По другую сторону разгрузочного конвейера уже стоял японский пароход «Эдзима-мару». По рольгангу один за другим ползли как живые длинные деревянные ящики с японскими и русскими надписями.
— Здесь наши грузовики? Вы проверили? — спросила Аня.
— Проверил. Стоят под перегрузочным краном.
— Смотрите, чтобы не получилось, как в прошлый раз, когда мы потеряли двадцать пять минут!
— Все в порядке, Анна Ивановна, — уверил секретарь. — На «Миннесоте» наши ящики уже выгружены на палубу и будут спущены на рольганг первыми. Петров и Шорин на транспорте.
— Хорошо, — коротко ответила Аня.
Стрела крана с первым ящиком с «Миннесоты» повисла над грохочущим рольгангом. Японские ящики один за другим ползли по направлению к пакгаузам.
Вдруг раздался оглушительный звонок. Рольганг остановился. Первый ящик с американского транспорта опустился на застывшие ролики.
— Товарищ Стрельников, узнайте, в чем дело! — приказала Аня.
С трудом удалось секретарю протискаться сквозь толпу. На роликах криво стоял большой деревянный ящик с надписью на крышке: «Осторожно, не бросать! Верх».
— Попрошу отойти, товарищи! — начинал уже сердиться лейтенант пограничной охраны, стараясь освободить место у рольганга.
Стрельников сразу заметил, что на некоторых буквах надписи, идущей поперек ящика, высверлены какие-то отверстия.
Два пограничника с топорами поднимали крышку. Ловкими движениями они оторвали скобы; хрустнуло дерево, и крышка поднялась.
— Встаньте! — сказал лейтенант, заглядывая в ящик.
Окружающие придвинулись ближе. Вытянув шею, Стрельников увидел, что в ящике неподвижно лежит человек, прячущий лицо в сгибе локтя.
— Встаньте! — приказал лейтенант. Потом повторил свое приказание по-английски и по-японски.
Человек не шевелился.
Лейтенант дал знак. Пограничники попробовали поднять неизвестного.
— Без чувств, — пробормотал один.
— Или притворяется, — добавил второй.
— Вызвать врача! — приказал лейтенант.
Стрельников стал протискиваться обратно, чтобы доложить Ане о происшествии.
— Проходчик видать, а может быть, бежал… Знаем мы эти штучки, много лет применяются! — слышал он в толпе.
Аня поморщилась, когда Стрельников рассказал, что на рольганге, в ящике, поймали диверсанта.
— Опять задержка! — сказала она, взглянув на часы. — Скоро утро!
Наконец ящик стащили с рольганга, и ролики снова завертелись. Аня удовлетворенно провожала взглядом свой груз, идя с ним рядом. Ящики один за другим обгоняли ее.
— Аня! — вдруг услышала она голос. — Аня, милая, как я рада! Я ведь сразу, сразу тебя узнала!
— Елена Антоновна! — обрадовалась Аня.
Седая полная женщина в белом халате обнимала Аню:
— Не забыла, не забыла, значит, меня! Даром что теперь знаменитая такая.
— Я еще там, на корабле, в госпитале, говорила, что не забуду вас, — улыбнулась Аня.
Идя рядом с врачом, Аня оказалась около брезента, на котором лежал человек. Она мельком взглянула на него.
Голова человека безжизненно откинулась назад. Шея была такая тоненькая, что, казалось, ей никак не удержать головы. Закинутый вверх подбородок зарос седеющей лохматой бородой. Спутанные волосы с белыми прядями были забиты стружкой.
— Аня, милая! Я не могу… а так хотелось бы поговорить… Я должна здесь остаться.
Елена Антоновна запахнула белый халат и, приветливо кивнув на прощание Ане, поставила чемоданчик. Склонившись над неизвестным, она пощупала пульс, потом приложила ухо к груди.
— Необходимо перенести в помещение. Человек в тяжелом состояний, — сказала она поднимаясь.
Появились носилки.
Елена Антоновна оглянулась, ища глазами свою бывшую сиделку, но Ани уже не было.
— Как жаль! — вздохнула Елена Антоновна. — Ведь так давно не виделись…
Толпа у рольганга еще долго обсуждала происшествие. Один из грузчиков рассказывал, что, как и здесь, во Владивостокском порту пятнадцать лет назад так же нашли в ящике человека, понесли его в приемный покой, а он по дороге соскочил с носилок и убежал. Поймали его только через два месяца.
…Лейтенант и Елена Антоновна вышли из кабинета дежурного по охране порта. Лейтенант сказал, не скрывая раздражения:
— Это или сумасшедший, или человек, пытающийся выиграть время!
— Нет-нет, подождите! — волновалась Елена Антоновна. — Мы сейчас же все узнаем. — И она выбежала на улицу.
Вскоре она вернулась опечаленная — Анна Ивановна Седых уехала на вокзал. Попытка разыскать ее на станции также не имела успеха: специальный экспресс под девизом «Лунный» ушел две минуты назад.
Лейтенант нетерпеливо расхаживал по комнате.
— Это все романтика! — сказал он раздраженно.
— Ах, нет… вовсе нет… все бы решилось сразу… — Елена Антоновна вздохнула. — Но, товарищ лейтенант, если вы позволите, то и я, может быть, сумею. Ведь я сама несколько месяцев работала под его начальством… Он должен, должен помнить один случай…
В кабинете, в кресле, полулежал неимоверно худой, заросший человек. Глаза его были закрыты.
Елена Антоновна села против него и сказала совсем тихо:
— Андрей Григорьевич…
Человек вздрогнул и открыл глаза. Он всматривался в сидевшую перед ним полную женщину, силясь узнать ее.
— Скажите, Андреи Григорьевич… простите, что я спрашиваю вас об этом, но так надо… скажите, какой тост на всю жизнь запал вам в сердце?
Человек непонимающе смотрел на седую женщину.
Лейтенант смущенно отошел к столу: метод допроса, примененный Еленой Антоновной, был нов и непонятен. Ему было неловко за врача.
Елена Антоновна чуть побледнела.
— Андрей Григорьевич… — почти умоляюще говорила она, — тост… тост… Ах, разве можно забыть… тост…
И вдруг изможденный человек вспыхнул.
— Сурен… — прошептал он.
Невольные слезы выступили у Елены Антоновны на глазах.
— …а второго друга, настоящего, хорошего друга не скоро найдешь… — закончил задержанный.
Елена Антоновна плакала, стоя на коленях перед ним и сжимая его руки в своих. Лейтенант совсем растерялся…
Через час неизвестный сидел в кожаном кресле в небольшой квадратной комнате без окон, прямо перед глухой стеной.
Раздвинулась штора, за ней оказался экран, по которому побежали световые линии. Постепенно стало вырисовываться объемное голографическое изображение другой комнаты, похожей на эту. В кресле напротив — казалось, всего лишь в нескольких шагах отсюда, — сидел высокий человек с сухим, энергичным лицом и белой коротко стриженной головой. При виде своего далекого собеседника он оперся о ручки кресла и приподнялся.
— Андреи… Корнев? Возможно ли? — проговорил он.
— Николай Николаевич! Жив я, жив… Почти все это время без памяти пролежал… В Сиэтле, а потом у одного японского профессора в клинике… Бежал, спасаясь от преследования гангстеров… Друзья помогли…
— Много, много у нас друзей, Андрей Григорьевич! — улыбался Николай Николаевич. — Ну, ты уж знаешь, наверное, что строительство Арктического моста заканчивается. Только что я начальника строительства сюда вызвал.
— Кого? Степана?
— Нет, начальник строительства сейчас Иван Семенович Седых. Это он у нас мост достраивает… Да вот и он… Узнаешь, Иван Семенович, Андрюшу нашего, светлорецкого выдумщика?
Высокая фигура сутулого старика заслонила экран:
— Андрюша? Живой! С бородой… Дай я тебя обниму. Не человек, а буек — никакая глубина его не берет!
Иван Семенович подошел к самому экрану и протянул руки, засмеялся, потом вдруг отвернулся и смахнул что-то с глаз.
— Значит, строительство моста закончено? — спросил Андрей, ощущая комок в горле.
— Да, Андрюша. Сооружение почти закончено. Я понимаю, тебе бы так хотелось завершить его самому, — участливо сказал Николай Николаевич. — Но ты по праву станешь председателем приемочной комиссии. Она собирается на днях в Туннель-сити. Мы сейчас оповестим всех о твоем назначении.
— Не надо, — сказал Андрей.
— Как — не надо? — загремел Иван Семенович. — Не хочешь?
— Работать хочу, но… не хочу шума… появлюсь прямо на приемке…
— Сюрпризом? Добро! Пусть это подарком для всех строителей будет! — воскликнул Иван Семенович.
— Понимаю тебя, — мягко сказал Николай Николаевич. — Пусть будет по-твоему. Вылетай в Туннель-сити, как только почувствуешь себя в силах. О твоем назначении скажем только членам комиссии, уже находящимся на Аляске… и Герберту Кандерблю. Таким образом, ты явишься на строительство не гостем, не отставшим от дел бывшим начальником, а сразу хозяином. И пусть тебя только таким и увидят: снова действующим, требовательным и всем сердцем любящим строителей моста.
— Спасибо, — только и мог сказать Андрей и отвернулся.
Второе дыхание обрел порт после прокладки Байкало-Амурской магистрали.
Не так давно здесь было сравнительно пустынно, корабли нечасто бороздили в этом направлении океанские воды. А теперь сколько флагов развевается в бухте, сколько разноязычной романтики в одних только названиях: «Венесуэла» — Стокгольм, «Кумази-пальм» — Ливерпуль, «Вильдрехт» — Роттердам, «Толедо» — Дублин, «Крошка Тулли» — Бремен, «Либерия» — Монровия, «Ошен сейлор» («Океанский моряк») — Нью-Йорк, «Парижская коммуна» — Гавр, «Франклин Делано Рузвельт» — Сан-Франциско, «Юконский ворон» — Сиэтл…
А многим кораблям не нашлось места для разгрузки. Им приходилось ждать до вечера на рейде.
Ожидал своей очереди и японский пароход «Эдзима-мару». Рядом на рейде стоял «американец» с двумя чопорными трубами и наклоненной назад мачтой. Его силуэт постепенно сливался с морем. Солнце уже скрылось за холмами, но тени, еще прозрачные, лишь чуть прикрыли землю. Сквозь них можно было различить маяк на конце мола и даже вереницу судов, направляющихся в бухту.
С той стороны, где скрылось солнце, поднималось зарево. Но это была не вечерняя заря. Сетка ослепительных полос сплеталась над землей в плотную и яркую ткань из электрического света. Набережная выступала над черной водой, словно залитая светом театральная рампа.
Вдоль блестящей воды по набережной двигались два огромных башенных крана, похожих на осадные машины древности. На их стрелах беспомощно висят электровозы.
Шум то нарастал, превращаясь в неистовый грохот, то затихал. Тогда по воде доносились человеческие голоса, звякали сцепки вагонов, слышались сигналы автомобилей. Потом все это тонуло в басовых нотах разворачивавшегося теплохода…
Молодой японец матрос стоял у борта, восторженно вглядываясь в волшебное зарево на русском берегу. На палубе было тихо — матрос был один; команда отдыхала перед предстоящей разгрузкой.
Да, в русских портах работают неистово! В бухту этого нового порта на востоке приходит уж слишком много кораблей. Моряк покачал головой и оглянулся на груду ящиков, уже вытащенных из трюма и подготовленных для разгрузки.
Медленно побрел матрос по палубе. Когда он перешел на корму, на него из открытого моря взглянула ночь. За спиной что-то рокотало, похожее на яростный береговой прибой, но впереди было тихо. Одинокий силуэт корабля едва рисовался на темном небе; единственный фонарик на мачте сливался с загоревшимися звездами.
Молодому моряку стало как-то легче от этой тишины. Он оперся о поручни и задумался.
…Отражение мачтового огня раскачивалось в такт прибою. Мерно качалась лодка, в которой он плыл. Поплавок безмятежно лежал на гладкой, как чистое небо, воде. Под ним иногда проплывали облака, но поплавок лежал все такой же спокойный, безмятежный. Вдруг поплавок дрогнул, а из-под воды раздался стон. Это было до такой степени неожиданно и страшно, что рыболов судорожно дернул удочку. Поплавок прыгнул, и стон раздался явственней. Матрос похолодел, нагнулся, прижался к борту. Стон стал еще явственней, еще страшнее…
Вздрогнув, он открыл глаза. Грудь его была прижата к поручням, руки вцепились в холодное железо. Дышать было трудно.
Матрос облегченно выпрямился. Какой странный сон!..
Ой! Что это?
Молодой моряк боязливо обернулся. Может быть, он все еще спит? Стон явственно слышался у него за спиной.
На фоне электрического зарева «Эдзима-мару» казался темной горой. Груда ящиков поднималась скалистым утесом. Поспешно матрос прошел на другой конец корабля. Снова его охватила беспричинная радость. Вон веселая, бьющая жизнью русская набережная. Снова движутся башенные краны, звенят цепи, свистя тепловозы. Скоро, по-видимому, начнется разгрузка. Скоро дойдет очередь и до «Эдзима-мару».
Здесь все обыкновенно, понятно, просто. Но что было там, на корме?
Долго стоял молодой моряк, вглядываясь в светлые полосы, там и здесь прорезавшие черные воды бухты. Мучительно тянуло туда, на корму. Что это было? Сон?
Борясь со страхом, медленно пошел он по палубе, останавливаясь через каждые несколько шагов. Но вот он на корме. Сердце болезненно сжимается. Что это за странная тень у борта? А! Это тот пассажир, который сел одним из последних в Японии.
Матрос остановился в нескольких шагах. И вдруг совершенно явственно до него донесся стон.
— Вы слышали? — шепотом спросил он соседа.
— Убирайся отсюда! — прошипел молодой пассажир, опуская руку в карман.
К диспетчеру порта, несмотря на запрещение, вошла энергичная женщина в синем костюме и синем берете. Гордо посаженная голова, красивое лицо с прямыми, почти сведенными бровями сразу запоминались.
— Почему в двадцать шестой док вводят японские пароход «Эдзьма-мару», а не американский транспорт «Миннесота»?
— Позвольте, товарищ, у себя в порту мы хозяева.
— А я заказала специальный экспресс, который пойдет Байкало-Амурской магистралью по особому расписанию. Он должен доставить детали, привезенные на «Миннесоте». Вы должны это знать и не задерживать разгрузку американского транспорта!
— Специальный экспресс? — поднял диспетчер глаза на непрошеную гостью. — Куда это вы боитесь опоздать? Все грузы срочные.
Женщина выпрямилась и в упор посмотрела на диспетчера.
— В нашем строительстве опоздание на один день равносильно опозданию на один лунный месяц.
— На месяц? Почему на лунный? — ворчал диспетчер, нажимая какие-то сигнальные кнопки. — Что вы, с Луной, что ли, связаны?
— Может быть, и с Луной! — сказала женщина, нетерпеливо постукивая пальцами по барьеру.
— Сейчас, сейчас войдет ваша «Миннесота» в док номер двадцать семь! На один рольганг с «Эдзима-мару» разгружаться будет, — примиряюще сказал диспетчер, с любопытством глядя на красивое лицо незнакомка. — Курите? — Он протянул ей пачку сигарет.
— Нет, благодарю.
— Вы откуда? С какого строительства?
— Из Москвы. Моя фамилия Седых. — И женщина, улыбнувшись оторопелому диспетчеру, вышла.
— Вот тебе на! Анна Седых! — воскликнул диспетчер, нечаянно включив передачу «всем, всем, всем».
И сразу же посыпались запросы, что за судно «Анна Седых» и в какой док его принимать.
Вконец смутившийся диспетчер выключил все репродукторы и с минуту сидел, восторженно глядя на дверь…
Анна Ивановна Седых в сопровождении своего секретаря направилась к доку э 27.
При ослепительном свете прожекторов было видно, как входил в док американский транспорт и как он плотно пришвартовывался к обрезу рольганга. По другую сторону разгрузочного конвейера уже стоял японский пароход «Эдзима-мару». По рольгангу один за другим ползли как живые длинные деревянные ящики с японскими и русскими надписями.
— Здесь наши грузовики? Вы проверили? — спросила Аня.
— Проверил. Стоят под перегрузочным краном.
— Смотрите, чтобы не получилось, как в прошлый раз, когда мы потеряли двадцать пять минут!
— Все в порядке, Анна Ивановна, — уверил секретарь. — На «Миннесоте» наши ящики уже выгружены на палубу и будут спущены на рольганг первыми. Петров и Шорин на транспорте.
— Хорошо, — коротко ответила Аня.
Стрела крана с первым ящиком с «Миннесоты» повисла над грохочущим рольгангом. Японские ящики один за другим ползли по направлению к пакгаузам.
Вдруг раздался оглушительный звонок. Рольганг остановился. Первый ящик с американского транспорта опустился на застывшие ролики.
— Товарищ Стрельников, узнайте, в чем дело! — приказала Аня.
С трудом удалось секретарю протискаться сквозь толпу. На роликах криво стоял большой деревянный ящик с надписью на крышке: «Осторожно, не бросать! Верх».
— Попрошу отойти, товарищи! — начинал уже сердиться лейтенант пограничной охраны, стараясь освободить место у рольганга.
Стрельников сразу заметил, что на некоторых буквах надписи, идущей поперек ящика, высверлены какие-то отверстия.
Два пограничника с топорами поднимали крышку. Ловкими движениями они оторвали скобы; хрустнуло дерево, и крышка поднялась.
— Встаньте! — сказал лейтенант, заглядывая в ящик.
Окружающие придвинулись ближе. Вытянув шею, Стрельников увидел, что в ящике неподвижно лежит человек, прячущий лицо в сгибе локтя.
— Встаньте! — приказал лейтенант. Потом повторил свое приказание по-английски и по-японски.
Человек не шевелился.
Лейтенант дал знак. Пограничники попробовали поднять неизвестного.
— Без чувств, — пробормотал один.
— Или притворяется, — добавил второй.
— Вызвать врача! — приказал лейтенант.
Стрельников стал протискиваться обратно, чтобы доложить Ане о происшествии.
— Проходчик видать, а может быть, бежал… Знаем мы эти штучки, много лет применяются! — слышал он в толпе.
Аня поморщилась, когда Стрельников рассказал, что на рольганге, в ящике, поймали диверсанта.
— Опять задержка! — сказала она, взглянув на часы. — Скоро утро!
Наконец ящик стащили с рольганга, и ролики снова завертелись. Аня удовлетворенно провожала взглядом свой груз, идя с ним рядом. Ящики один за другим обгоняли ее.
— Аня! — вдруг услышала она голос. — Аня, милая, как я рада! Я ведь сразу, сразу тебя узнала!
— Елена Антоновна! — обрадовалась Аня.
Седая полная женщина в белом халате обнимала Аню:
— Не забыла, не забыла, значит, меня! Даром что теперь знаменитая такая.
— Я еще там, на корабле, в госпитале, говорила, что не забуду вас, — улыбнулась Аня.
Идя рядом с врачом, Аня оказалась около брезента, на котором лежал человек. Она мельком взглянула на него.
Голова человека безжизненно откинулась назад. Шея была такая тоненькая, что, казалось, ей никак не удержать головы. Закинутый вверх подбородок зарос седеющей лохматой бородой. Спутанные волосы с белыми прядями были забиты стружкой.
— Аня, милая! Я не могу… а так хотелось бы поговорить… Я должна здесь остаться.
Елена Антоновна запахнула белый халат и, приветливо кивнув на прощание Ане, поставила чемоданчик. Склонившись над неизвестным, она пощупала пульс, потом приложила ухо к груди.
— Необходимо перенести в помещение. Человек в тяжелом состояний, — сказала она поднимаясь.
Появились носилки.
Елена Антоновна оглянулась, ища глазами свою бывшую сиделку, но Ани уже не было.
— Как жаль! — вздохнула Елена Антоновна. — Ведь так давно не виделись…
Толпа у рольганга еще долго обсуждала происшествие. Один из грузчиков рассказывал, что, как и здесь, во Владивостокском порту пятнадцать лет назад так же нашли в ящике человека, понесли его в приемный покой, а он по дороге соскочил с носилок и убежал. Поймали его только через два месяца.
…Лейтенант и Елена Антоновна вышли из кабинета дежурного по охране порта. Лейтенант сказал, не скрывая раздражения:
— Это или сумасшедший, или человек, пытающийся выиграть время!
— Нет-нет, подождите! — волновалась Елена Антоновна. — Мы сейчас же все узнаем. — И она выбежала на улицу.
Вскоре она вернулась опечаленная — Анна Ивановна Седых уехала на вокзал. Попытка разыскать ее на станции также не имела успеха: специальный экспресс под девизом «Лунный» ушел две минуты назад.
Лейтенант нетерпеливо расхаживал по комнате.
— Это все романтика! — сказал он раздраженно.
— Ах, нет… вовсе нет… все бы решилось сразу… — Елена Антоновна вздохнула. — Но, товарищ лейтенант, если вы позволите, то и я, может быть, сумею. Ведь я сама несколько месяцев работала под его начальством… Он должен, должен помнить один случай…
В кабинете, в кресле, полулежал неимоверно худой, заросший человек. Глаза его были закрыты.
Елена Антоновна села против него и сказала совсем тихо:
— Андрей Григорьевич…
Человек вздрогнул и открыл глаза. Он всматривался в сидевшую перед ним полную женщину, силясь узнать ее.
— Скажите, Андреи Григорьевич… простите, что я спрашиваю вас об этом, но так надо… скажите, какой тост на всю жизнь запал вам в сердце?
Человек непонимающе смотрел на седую женщину.
Лейтенант смущенно отошел к столу: метод допроса, примененный Еленой Антоновной, был нов и непонятен. Ему было неловко за врача.
Елена Антоновна чуть побледнела.
— Андрей Григорьевич… — почти умоляюще говорила она, — тост… тост… Ах, разве можно забыть… тост…
И вдруг изможденный человек вспыхнул.
— Сурен… — прошептал он.
Невольные слезы выступили у Елены Антоновны на глазах.
— …а второго друга, настоящего, хорошего друга не скоро найдешь… — закончил задержанный.
Елена Антоновна плакала, стоя на коленях перед ним и сжимая его руки в своих. Лейтенант совсем растерялся…
Через час неизвестный сидел в кожаном кресле в небольшой квадратной комнате без окон, прямо перед глухой стеной.
Раздвинулась штора, за ней оказался экран, по которому побежали световые линии. Постепенно стало вырисовываться объемное голографическое изображение другой комнаты, похожей на эту. В кресле напротив — казалось, всего лишь в нескольких шагах отсюда, — сидел высокий человек с сухим, энергичным лицом и белой коротко стриженной головой. При виде своего далекого собеседника он оперся о ручки кресла и приподнялся.
— Андреи… Корнев? Возможно ли? — проговорил он.
— Николай Николаевич! Жив я, жив… Почти все это время без памяти пролежал… В Сиэтле, а потом у одного японского профессора в клинике… Бежал, спасаясь от преследования гангстеров… Друзья помогли…
— Много, много у нас друзей, Андрей Григорьевич! — улыбался Николай Николаевич. — Ну, ты уж знаешь, наверное, что строительство Арктического моста заканчивается. Только что я начальника строительства сюда вызвал.
— Кого? Степана?
— Нет, начальник строительства сейчас Иван Семенович Седых. Это он у нас мост достраивает… Да вот и он… Узнаешь, Иван Семенович, Андрюшу нашего, светлорецкого выдумщика?
Высокая фигура сутулого старика заслонила экран:
— Андрюша? Живой! С бородой… Дай я тебя обниму. Не человек, а буек — никакая глубина его не берет!
Иван Семенович подошел к самому экрану и протянул руки, засмеялся, потом вдруг отвернулся и смахнул что-то с глаз.
— Значит, строительство моста закончено? — спросил Андрей, ощущая комок в горле.
— Да, Андрюша. Сооружение почти закончено. Я понимаю, тебе бы так хотелось завершить его самому, — участливо сказал Николай Николаевич. — Но ты по праву станешь председателем приемочной комиссии. Она собирается на днях в Туннель-сити. Мы сейчас оповестим всех о твоем назначении.
— Не надо, — сказал Андрей.
— Как — не надо? — загремел Иван Семенович. — Не хочешь?
— Работать хочу, но… не хочу шума… появлюсь прямо на приемке…
— Сюрпризом? Добро! Пусть это подарком для всех строителей будет! — воскликнул Иван Семенович.
— Понимаю тебя, — мягко сказал Николай Николаевич. — Пусть будет по-твоему. Вылетай в Туннель-сити, как только почувствуешь себя в силах. О твоем назначении скажем только членам комиссии, уже находящимся на Аляске… и Герберту Кандерблю. Таким образом, ты явишься на строительство не гостем, не отставшим от дел бывшим начальником, а сразу хозяином. И пусть тебя только таким и увидят: снова действующим, требовательным и всем сердцем любящим строителей моста.
— Спасибо, — только и мог сказать Андрей и отвернулся.
Глава пятая. ПОСЛЕДНИЙ ШОВ
Андрей отложил вылет на Аляску дня на три, чтобы немного отдохнуть в портовой больнице, где он пользовался всеобщим вниманием. Снова портовая больница, как и в давние времена, когда он был ранен в позвоночник. Тогда идея Арктического моста только вынашивалась. Теперь он построен…
Елена Антоновна пришла навестить своего больного.
Он лежал в шезлонге. Из беседки в саду открывался вид на море. Оно всегда казалось Андрею новым, неожиданным… На севере, под хмурыми тучами, оно было темным, у мыса бухты белело пенными гребнями, а там, в Японии, сверкало на солнце золотыми нитями, переливалось перламутровыми веерами, синело тканью кимоно…
Елена Антоновна подошла и села рядом. Андрей вздрогнул, смущенно улыбнулся и стал прятать недописанное письмо. Он хотел встать, но Елена Антоновна удержала его:
— Сидите, сидите, голубчик! Как мы себя чувствуем? Дайте-ка пульс… Выглядите молодцом! Даже румянец появился. Что ж, вы бороду так и оставите?
— Так и оставлю.
— Не узнают вас.
— Кому дорог, узнавали, — задумчиво сказал Андрей, трогая в кармане письмо.
Елена Антоновна смешалась: она вспомнила, как Аня была рядом, даже взглянула, но не узнала и… прошла!
Андрей горько усмехнулся. Елена Антоновна замахала на него руками:
— Это все борода, борода ваша несносная! Вот дам вам снотворного и сама тайком волосищи ваши срежу! И все пойдет по-старому… Ведь брат-то ваш, Степан Григорьевич, пример вам подал — женился.
— Как! Степан женат?
— А как же! На вдове Дениса Алексеевича Денисюка. Воспитывает трех его сыновей. Золотым человеком оказался.
Андрей опустил глаза. И здесь Степан заменил его, как и на стройке, воспитал завещанных Андрею хлопчиков…
— А я и не знал, — тихо сказал Андрей.
«Женился!.. — думал он. — Аня прошла мимо… прошла. Все проходят… или мелькнут метеором…»
— Румянец, румянец появился! — радовалась Елена Антоновна. — Да что это я, право! Совсем запамятовала. Сюрприз принесла, а молчу. Посылку получайте, голубчик. Как это только адрес ваш узнали?
И Елена Антоновна вынула из объемистой сумки, которая была под стать ее полной фигуре, аккуратную, маленькую посылку.
Пораженный Андрей посмотрел на адрес:
«Авиапочтой. Россия. Строительство Арктического моста. Инженеру Андрею Корневу».
Кто бы это мог быть? Неужели?..
На приклеенной бумажке — знакомый почерк Ивана Семеновича Седых: «Переслать самолетом в Новый Порт, в портовую больницу А. Г. Корневу».
Елена Антоновна, заметив волнение Андрея, заторопилась и ушла.
Андрей рассматривал посылку. Почтовый штамп: «Япония»!.. Значит, это она! Успела написать раньше, чем он, милая, нежная Кими-тян!
Дрожащие руки развертывали тонкую ткань.
Что это? Ее любимая тетрадь в деревянном лакированном переплете.
Запиской заложена знакомая страница:
В чем счастье любви?
В обладанье?
Нет, счастье любви -
Это горечь желанья,
Желания счастья ему…
Записка написана по-английски, но другим, незнакомым старческим почерком:
«Уважаемый господин! Моя госпожа приказала мне переслать Вам эту тетрадь, сама написав адрес. Я нашел тетрадь в рукаве ее кимоно на скале, где она лежала уже мертвая, разбившись при страшном падении. Ветер лет не высушит слез старого слуги, который так радовался большому счастью маленькой девочки. Извините, мой господин, невежество старика, любовно служившего Вам, и позвольте посочувствовать и Вам в горе, которое для меня так велико, что заслоняет солнце… Я сам видел, как мелькнуло в воздухе ее яркое кимоно, будто бабочка слетела с черной скалы. Под той скалой я и нашел ее, несчастный и верный слуга».
Андрей окаменел, выпрямился, застыл, несгибаемый, как в былые годы. Скулы резко обозначились на его побледневшем лице. Руки непроизвольно перелистывали страницы альбома, но глаза ничего не видели сквозь мутную, возникшую перед ними пелену…
Вот последняя страница:
О, этот мир, печальный мир и бренный!
И все, что видишь в нем и слышишь, — суета.
Что эта жизнь? -
Дымок в небесной бездне,
Готовый каждый миг исчезнуть без следа.
Вот все, что осталось от Кими-тян, от маленького яркого метеора…
В руке холодной тонет
Тепло твоей ладони…
В этот же день специальным самолетом Андреи Корнев вылетел на Аляску.
Напряженным, неподвижным взглядом смотрел он вниз, на белый облачный океан с клубящимися волнами, скрывшими от него море и землю.
Его свежей ране нужен был шов, последний шов…
— Слышите? — Старый рабочий привстал с застывшего конвейера. — Слышите, ребята? — И он поднял руку.
Рабочие один за другим тоже поднялись. Вся металлическая площадка, тянувшаяся на сотни метров вдоль цилиндрического зала подводного дока, оказалась заполненной людьми. Все они молча прислушивались.
Док звенел. Все его металлические части слегка вибрировали.
— В последний перегон поехали, — сказал старик и снял шапку.
— В последний! — восторженно воскликнул Коля Смирнов, стоявший рядом. — Ура, товарищи! Ура! — И он замахал кепкой, восхищенно глядя на всех голубыми, все еще детскими глазами.
Елена Антоновна пришла навестить своего больного.
Он лежал в шезлонге. Из беседки в саду открывался вид на море. Оно всегда казалось Андрею новым, неожиданным… На севере, под хмурыми тучами, оно было темным, у мыса бухты белело пенными гребнями, а там, в Японии, сверкало на солнце золотыми нитями, переливалось перламутровыми веерами, синело тканью кимоно…
Елена Антоновна подошла и села рядом. Андрей вздрогнул, смущенно улыбнулся и стал прятать недописанное письмо. Он хотел встать, но Елена Антоновна удержала его:
— Сидите, сидите, голубчик! Как мы себя чувствуем? Дайте-ка пульс… Выглядите молодцом! Даже румянец появился. Что ж, вы бороду так и оставите?
— Так и оставлю.
— Не узнают вас.
— Кому дорог, узнавали, — задумчиво сказал Андрей, трогая в кармане письмо.
Елена Антоновна смешалась: она вспомнила, как Аня была рядом, даже взглянула, но не узнала и… прошла!
Андрей горько усмехнулся. Елена Антоновна замахала на него руками:
— Это все борода, борода ваша несносная! Вот дам вам снотворного и сама тайком волосищи ваши срежу! И все пойдет по-старому… Ведь брат-то ваш, Степан Григорьевич, пример вам подал — женился.
— Как! Степан женат?
— А как же! На вдове Дениса Алексеевича Денисюка. Воспитывает трех его сыновей. Золотым человеком оказался.
Андрей опустил глаза. И здесь Степан заменил его, как и на стройке, воспитал завещанных Андрею хлопчиков…
— А я и не знал, — тихо сказал Андрей.
«Женился!.. — думал он. — Аня прошла мимо… прошла. Все проходят… или мелькнут метеором…»
— Румянец, румянец появился! — радовалась Елена Антоновна. — Да что это я, право! Совсем запамятовала. Сюрприз принесла, а молчу. Посылку получайте, голубчик. Как это только адрес ваш узнали?
И Елена Антоновна вынула из объемистой сумки, которая была под стать ее полной фигуре, аккуратную, маленькую посылку.
Пораженный Андрей посмотрел на адрес:
«Авиапочтой. Россия. Строительство Арктического моста. Инженеру Андрею Корневу».
Кто бы это мог быть? Неужели?..
На приклеенной бумажке — знакомый почерк Ивана Семеновича Седых: «Переслать самолетом в Новый Порт, в портовую больницу А. Г. Корневу».
Елена Антоновна, заметив волнение Андрея, заторопилась и ушла.
Андрей рассматривал посылку. Почтовый штамп: «Япония»!.. Значит, это она! Успела написать раньше, чем он, милая, нежная Кими-тян!
Дрожащие руки развертывали тонкую ткань.
Что это? Ее любимая тетрадь в деревянном лакированном переплете.
Запиской заложена знакомая страница:
В чем счастье любви?
В обладанье?
Нет, счастье любви -
Это горечь желанья,
Желания счастья ему…
Записка написана по-английски, но другим, незнакомым старческим почерком:
«Уважаемый господин! Моя госпожа приказала мне переслать Вам эту тетрадь, сама написав адрес. Я нашел тетрадь в рукаве ее кимоно на скале, где она лежала уже мертвая, разбившись при страшном падении. Ветер лет не высушит слез старого слуги, который так радовался большому счастью маленькой девочки. Извините, мой господин, невежество старика, любовно служившего Вам, и позвольте посочувствовать и Вам в горе, которое для меня так велико, что заслоняет солнце… Я сам видел, как мелькнуло в воздухе ее яркое кимоно, будто бабочка слетела с черной скалы. Под той скалой я и нашел ее, несчастный и верный слуга».
Андрей окаменел, выпрямился, застыл, несгибаемый, как в былые годы. Скулы резко обозначились на его побледневшем лице. Руки непроизвольно перелистывали страницы альбома, но глаза ничего не видели сквозь мутную, возникшую перед ними пелену…
Вот последняя страница:
О, этот мир, печальный мир и бренный!
И все, что видишь в нем и слышишь, — суета.
Что эта жизнь? -
Дымок в небесной бездне,
Готовый каждый миг исчезнуть без следа.
Вот все, что осталось от Кими-тян, от маленького яркого метеора…
В руке холодной тонет
Тепло твоей ладони…
В этот же день специальным самолетом Андреи Корнев вылетел на Аляску.
Напряженным, неподвижным взглядом смотрел он вниз, на белый облачный океан с клубящимися волнами, скрывшими от него море и землю.
Его свежей ране нужен был шов, последний шов…
— Слышите? — Старый рабочий привстал с застывшего конвейера. — Слышите, ребята? — И он поднял руку.
Рабочие один за другим тоже поднялись. Вся металлическая площадка, тянувшаяся на сотни метров вдоль цилиндрического зала подводного дока, оказалась заполненной людьми. Все они молча прислушивались.
Док звенел. Все его металлические части слегка вибрировали.
— В последний перегон поехали, — сказал старик и снял шапку.
— В последний! — восторженно воскликнул Коля Смирнов, стоявший рядом. — Ура, товарищи! Ура! — И он замахал кепкой, восхищенно глядя на всех голубыми, все еще детскими глазами.