Страница:
Ужасная скука! Чем заполнить эти бесконечные вечера?
Рядом с домом Барбары некая вдова Колоссер открыла новое заведение, нечто «первоклассное — для инженеров и служащих», как сказал Яскульский. Эта каланча Яскульский просто бредил виллой Колоссер, дом двенадцать: «Так всё благородно, всюду красный плюш, как в Будапеште, скажу я вам. Вы поразитесь. Там есть чешка, — ну прямо прозрачная как стекло, когда она стоит голая! И венгерка, рыжеволосая, с красными глазами, как волк. Она мне чуть горло не перекусила, вот отчаянная чертовка! А еще немка, скромная такая блондиночка, точно гувернантка. И чудесно играет на рояле, настоящая пианистка, она могла бы концерты давать! Всего там восемь дам. Но товар первосортный, высокий класс!»
Яскульский так расхваливал заведение, точно получал от Колоссер проценты. Жак не выдержал и громко рассмеялся. Яскульский упрашивал его немедленно пойти с ним туда, но Жак поблагодарил: никаких интимностей с этим мужланом! Жак подозревал, что Яскульский финансирует «виллу», и через несколько дней узнал от начальника полиции Фаркаса, постоянного посетителя дома номер двенадцать, что его предположение оказалось правильным. Обставлял этот дом Цукор, плюш, зеркала и ковры он закупил в Вене, когда ездил туда вместе с Франциской. «Вилла Колоссер» являлась одним из мелких делишек Яскульского под девизом: «малый риск — большой барыш».
Однако это представляло собою нечто новое, и Жак пошел посмотреть «дом номер двенадцать». Он не стеснялся, ведь у него не было, как у Бориса Стирбея, белокурого лондонского ангела в качестве личного секретаря (а лакомый, наверно, кусочек — ведь ей еще только восемнадцать лет!). Жак действительно был удивлен. Обстановка заведения стоила двадцать тысяч крон. Что это делается в нашем Анатоле? Теперь Жак довольно часто посещал «салон Колоссер». Он увидел «прозрачную чешку», «волка», «немецкую гувернантку», которая (это оказалось правдой) очень хорошо играла на рояле и когда-то была воспитательницей. Жак обычно жил очень скромно, мало курил и почти ничего не пил. В «салоне Колоссер» ему приходилось пить из приличия, — так уж здесь было заведено. В конце концов ему наскучил и этот «дом номер двенадцать».
«Какая всё это бессмыслица, — сказал он себе однажды ночью, выходя в лютую стужу из дверей заведения и кутаясь в шубу. — Какая пустота! Что за остроты! И что уж такого особенного в этих девицах?» Они вызывали в нем отвращение: их глупые возгласы, пустой смех, их ужасные духи, которыми еще и на следующий день пахло его платье! Он решил больше не ходить в «салон Колоссер».
— Мне ничего другого не остается, — пробормотал он в меховой воротник, волоски которого от его дыхания превратились в ледяные иголки. — Ничего другого не остается, — повторил он. Жак был слегка пьян, и его опьянение становилось тем сильнее, чем дольше он шел и дышал ледяным воздухом. «Я ее соблазню, пущу в ход всё свое искусство и просто соблазню!» В эту минуту из публичного дома Барбары выбросили пьяного, и он покатился ему под ноги. Жак с отвращением оттолкнул пьяного и пошел дальше. «Да, соблазню!»
Около слабо освещенных буровых вышек Янко Жак оставил свой автомобиль, когда приехал в город. Теперь он забрался в него и поехал домой. Другого выхода из положения у него не было, он знал это. Иначе ему не вынести этой жизни. Он должен найти себе возлюбленную, чтобы чем-то заполнить ужасную пустоту, найти женщину, которая подходила бы к нему по происхождению, по образованию, по интересам. И он вспомнил о Соне. Когда на него нападало подобное настроение, он часто думал о ней.
Соня! Да, она умна, образована, начитана, с ней можно обо всем говорить, она красива: несомненно, самая красивая девушка в городе. Почему же не попробовать? Между нею и Янко давно всё кончено. Ее тело? Оно, конечно, прекрасно. Совсем захмелев, Жак гонит машину к нефтяному городу. Никогда больше ни ногой в этот «салон Колоссер»! А ее гордость, скажем прямо: надменность?.. Но ведь каждая девушка становится в конце концов женщиной, надо только научить ее целоваться! «Это решено. Слышишь ты?» — сказал он себе, останавливая машину перед домом.
XV
XVI
XVII
Рядом с домом Барбары некая вдова Колоссер открыла новое заведение, нечто «первоклассное — для инженеров и служащих», как сказал Яскульский. Эта каланча Яскульский просто бредил виллой Колоссер, дом двенадцать: «Так всё благородно, всюду красный плюш, как в Будапеште, скажу я вам. Вы поразитесь. Там есть чешка, — ну прямо прозрачная как стекло, когда она стоит голая! И венгерка, рыжеволосая, с красными глазами, как волк. Она мне чуть горло не перекусила, вот отчаянная чертовка! А еще немка, скромная такая блондиночка, точно гувернантка. И чудесно играет на рояле, настоящая пианистка, она могла бы концерты давать! Всего там восемь дам. Но товар первосортный, высокий класс!»
Яскульский так расхваливал заведение, точно получал от Колоссер проценты. Жак не выдержал и громко рассмеялся. Яскульский упрашивал его немедленно пойти с ним туда, но Жак поблагодарил: никаких интимностей с этим мужланом! Жак подозревал, что Яскульский финансирует «виллу», и через несколько дней узнал от начальника полиции Фаркаса, постоянного посетителя дома номер двенадцать, что его предположение оказалось правильным. Обставлял этот дом Цукор, плюш, зеркала и ковры он закупил в Вене, когда ездил туда вместе с Франциской. «Вилла Колоссер» являлась одним из мелких делишек Яскульского под девизом: «малый риск — большой барыш».
Однако это представляло собою нечто новое, и Жак пошел посмотреть «дом номер двенадцать». Он не стеснялся, ведь у него не было, как у Бориса Стирбея, белокурого лондонского ангела в качестве личного секретаря (а лакомый, наверно, кусочек — ведь ей еще только восемнадцать лет!). Жак действительно был удивлен. Обстановка заведения стоила двадцать тысяч крон. Что это делается в нашем Анатоле? Теперь Жак довольно часто посещал «салон Колоссер». Он увидел «прозрачную чешку», «волка», «немецкую гувернантку», которая (это оказалось правдой) очень хорошо играла на рояле и когда-то была воспитательницей. Жак обычно жил очень скромно, мало курил и почти ничего не пил. В «салоне Колоссер» ему приходилось пить из приличия, — так уж здесь было заведено. В конце концов ему наскучил и этот «дом номер двенадцать».
«Какая всё это бессмыслица, — сказал он себе однажды ночью, выходя в лютую стужу из дверей заведения и кутаясь в шубу. — Какая пустота! Что за остроты! И что уж такого особенного в этих девицах?» Они вызывали в нем отвращение: их глупые возгласы, пустой смех, их ужасные духи, которыми еще и на следующий день пахло его платье! Он решил больше не ходить в «салон Колоссер».
— Мне ничего другого не остается, — пробормотал он в меховой воротник, волоски которого от его дыхания превратились в ледяные иголки. — Ничего другого не остается, — повторил он. Жак был слегка пьян, и его опьянение становилось тем сильнее, чем дольше он шел и дышал ледяным воздухом. «Я ее соблазню, пущу в ход всё свое искусство и просто соблазню!» В эту минуту из публичного дома Барбары выбросили пьяного, и он покатился ему под ноги. Жак с отвращением оттолкнул пьяного и пошел дальше. «Да, соблазню!»
Около слабо освещенных буровых вышек Янко Жак оставил свой автомобиль, когда приехал в город. Теперь он забрался в него и поехал домой. Другого выхода из положения у него не было, он знал это. Иначе ему не вынести этой жизни. Он должен найти себе возлюбленную, чтобы чем-то заполнить ужасную пустоту, найти женщину, которая подходила бы к нему по происхождению, по образованию, по интересам. И он вспомнил о Соне. Когда на него нападало подобное настроение, он часто думал о ней.
Соня! Да, она умна, образована, начитана, с ней можно обо всем говорить, она красива: несомненно, самая красивая девушка в городе. Почему же не попробовать? Между нею и Янко давно всё кончено. Ее тело? Оно, конечно, прекрасно. Совсем захмелев, Жак гонит машину к нефтяному городу. Никогда больше ни ногой в этот «салон Колоссер»! А ее гордость, скажем прямо: надменность?.. Но ведь каждая девушка становится в конце концов женщиной, надо только научить ее целоваться! «Это решено. Слышишь ты?» — сказал он себе, останавливая машину перед домом.
XV
Несколько недель Жак не показывался у госпожи Ипсиланти. Работа, хлопоты, неприятности. Ведь он просто раб этих Альвенслебенов! Но вдруг он начал приходить в дом почти каждые два-три дня.
— Где вы пропадали все эти недели? — спросила его Соня, скорее с удивлением, чем с упреком. Она давно уже бросила работу в больнице и теперь всецело посвятила себя уходу за отцом, которого окончательно разбил паралич.
Где он пропадал? Он бился все эти недели над одним изобретением и, честно говоря, еще и теперь бьется над ним.
Баронесса Ипсиланти, закутанная в лиловую шелковую шаль, не осмелилась спросить, что это за изобретение. Она всегда любила таинственные намеки. Она теперь умудрена горьким опытом, она дорого заплатила за него, с горечью сказала баронесса. Жак тотчас же вскочил, поцеловал ее маленькую холодную руку. Он, конечно, не виноват в ее финансовых неудачах. Никто не сожалеет об этом так, как он. Баронесса показалась ему сильно изменившейся. Ее маленький носик заострился. Несколько недель назад ей можно было дать не больше тридцати пяти, а сегодня она казалась пятидесятилетней. Лет на двадцать состарилась она за один месяц. Жак заявил, что он их друг и не желает ничего скрывать ни от баронессы, ни от Сони. Он работает над усовершенствованием американского нефтяного насоса, вот и всё.
Баронесса плотнее закуталась в шелковую шаль. Она смотрела на Жака черными глазами, как птица, которую разозлили.
— Прошу вас, — прошептала она, — не говорите мне ни слова больше о вашей нефти. Она мне принесла только несчастье. Чувствуете вы, как здесь холодно? Я не могу даже дров купить для нашего дома!
— Ну, мама, ты преувеличиваешь! — возразила Соня.
— Преувеличиваю? Это тебе так кажется, Соня, потому что ты, к счастью, не знаешь всей правды.
— Мама, тебе известно, что я не придаю никакой цены всем этим материальным благам.
— Ты? Да, ты говоришь только о себе. Ты эгоистка, — ответила баронесса, сделав презрительную мину. — Но я уже старею, а рядом лежит твой отец, безнадежно больной. Кто будет платить сиделке за уход?
«Я старею»? Еще несколько недель назад никто не счел бы возможным услышать из уст баронессы такие слова. Она вытерла уголком крошечного носового платка остренький носик и в слезах вышла из комнаты.
Соня была встревожена и чувствовала себя насчастной. Она хотела броситься за матерью, но Жак удержал ее. Может быть, баронесса действительно понесла большие убытки? Но Жак считает, что это дело вполне поправимое — как бы ни были велики убытки, всё можно будет покрыть какой-нибудь одной выгодной операцией.
— Прежде всего нужно внушить баронессе, чтобы она не теряла бодрости духа! — сказал он. — Ее нельзя оставлять в таком отчаянии. Горе ее убивает.
Соня кивнула. Он прав.
— Мама совершенно разбита, она почти не спит и всю ночь плачет. Если б вам удалось подбодрить ее!
Глаза Сони, полные благодарности, смотрели на него.
— Послушайте, Соня! — Жак поцеловал мягкую, полную ручку Сони (даже на руке у нее были маленькие ямочки, как и на щеках).
У него есть прекрасный план, и он счастлив, что может сообщить ей о нем. Он говорит с ней откровенно, как друг, но она никому ничего не должна рассказывать. Дело идет о покупке земли у Гершуна.
— Вы знаете, конечно, извозчика Гершуна?
И пока Жак говорит, он всё время гладит руку Сони. Суть дела вот в чем: «Анатолийская нефть» уже несколько месяцев уговаривает Гершуна продать свой участок. Жак дал Гершуну тысячу крон, и Гершун обещал, что если он будет продавать свою землю, то продаст ее только Жаку. Этот простак не догадывается, какую ценность может приобрести при известных обстоятельствах его участок!
Соня нахмурилась.
— Значит, вы хотите его обмануть? — спросила она и попыталась высвободить свою руку.
— Но вы слышали, что я сказал: при известных обстоятельствах! Ведь это обычная спекуляция, только и всего. Мы и сами можем прогадать. Этому Гершуну повезло: его усадьба лежит на границе наших нефтепромыслов, и он получает за нее теперь в десять раз больше, чем стоило всё его хозяйство какой-нибудь год назад. Я знаю, что вы ненавидите подобные дела и презираете деньги. Но ваша мать, Соня, быть может, нуждается в деньгах. Быть может, они ей сейчас чрезвычайно нужны. Теперь дело идет только о том, чтобы помочь вашей матери в затруднительном положении, не правда ли? И кроме того, где это написано, что только Альвенслебены имеют право наживать деньги спекуляцией?
Соня кивнула. Она поняла всё. Жак заботится о ее матери. Она нежно погладила его руку. Она поблагодарила его.
— Хорошо, — сказала она. — Это даст другое направление маминым мыслям. Я ее позову, и вы расскажете ей об этом деле, хотя многое в нем мне и не нравится.
Жак насторожился. Компромисс? Соня идет на компромиссы? Вот как она любит мать!
Баронесса недоверчиво и нервно поджала губы, когда Жак изложил ей свой проект. Он хочет начать это дело с ней в доле, пополам. Ее участие ему совершенно необходимо, так как на свое имя он покупать не может.
— Да, но чем же я буду платить? — прервала его баронесса. — И что могут стоить десять моргенов земли Гершуна?
В ее глазах уже зажглись искорки.
Жак улыбнулся снисходительной и несколько тщеславной улыбкой, которая так не нравилась Соне. Он говорит совершенно откровенно, как друг их дома. Он уверен, что они никому не расскажут об этих планах. О них знают только Мирбах, Винтер и он. Компания произвела пробное бурение как раз рядом с полями Гершуна, но к регулярной добыче не приступала, якобы ввиду ее нерентабельности. Жак знает результаты этого эксперимента. Больше он ничего не скажет. Он посоветовал Мирбаху ни под каким видом не давать Гершуну больше двадцати тысяч крон, для того чтобы тот не догадался, какую ценность представляет его участок. А Гершуну он дал совет запрашивать не менее шестидесяти тысяч крон. Но, по правде говоря, сам он готов в любое время выложить Гершуну на стол сто тысяч, а если понадобится, даже и больше! Жак понизил голос.
Баронесса взглянула на Жака, и губы ее задрожали.
— Сто тысяч и даже больше? — тихо спросила она. — Вы так уверены в этом деле, Жак? А прибыль? Какую можно ожидать прибыль?
Она взяла флакончик и потерла себе виски сильно пахнувшей эссенцией. Веки ее беспокойно подрагивали.
— Риск очень небольшой, собственно — никакого, — продолжал Жак, еще более понижая голос. — Эта территория так или иначе понадобится «Анатолийской нефти», и компания согласится заплатить любую цену. А что касается прибыли, дорогая баронесса, то при известных обстоятельствах это целое состояние!
Баронесса вскрикнула. Ее щеки, которые только что были бледны и походили на слегка измятую бумагу, теперь вдруг пошли ярко-красными пятнами, и темные быстрые глаза жадно заблестели. О да! Быть может, она покроет свои потери, быть может, даже...
Вот дело, которое Жак предлагает ей вести с ним пополам. Да, конечно, сделка весьма и весьма заманчивая, но как она будет платить? Чем? Жак и тут знал, как помочь беде. Он внесет за баронессу ее долю, а она заплатит ему, когда ей будет удобно.
— Жак, Жак, дорогой мой! — закричала баронесса и расцеловала Жака в обе щеки. — Я покупаю, дорогой мой!
Она точно переродилась. От радости хлопала в ладоши. Она уже строила планы: Париж, Биарриц, Ницца. Она уже слышала, как в ее маленьких ручках хрустят ассигнации. Все огорчения были забыты. Она вышла из комнаты, а когда вернулась, ее губы и щеки были ярко накрашены.
Да, прекрасный человек, настоящий друг этот Жак. Если б она держалась за него раньше, всё было бы по-иному. Но и теперь еще не поздно. А Марморош? Он будет еще стоять перед ней на коленях, дай только срок!
— Завтра же ты серьезно поговори с Гершуном, слышишь, Жак! Ты только покажи ему деньги, крестьяне падки на них!
Она то и дело говорила Жаку «ты».
Соня обняла Жака, когда благодарила его. Он видел по ее глазам, что у нее было искушение поцеловать его, но в последний момент она почему-то не сделала этого. Зато она будто не заметила, что он прижал ее к себе.
— Где вы пропадали все эти недели? — спросила его Соня, скорее с удивлением, чем с упреком. Она давно уже бросила работу в больнице и теперь всецело посвятила себя уходу за отцом, которого окончательно разбил паралич.
Где он пропадал? Он бился все эти недели над одним изобретением и, честно говоря, еще и теперь бьется над ним.
Баронесса Ипсиланти, закутанная в лиловую шелковую шаль, не осмелилась спросить, что это за изобретение. Она всегда любила таинственные намеки. Она теперь умудрена горьким опытом, она дорого заплатила за него, с горечью сказала баронесса. Жак тотчас же вскочил, поцеловал ее маленькую холодную руку. Он, конечно, не виноват в ее финансовых неудачах. Никто не сожалеет об этом так, как он. Баронесса показалась ему сильно изменившейся. Ее маленький носик заострился. Несколько недель назад ей можно было дать не больше тридцати пяти, а сегодня она казалась пятидесятилетней. Лет на двадцать состарилась она за один месяц. Жак заявил, что он их друг и не желает ничего скрывать ни от баронессы, ни от Сони. Он работает над усовершенствованием американского нефтяного насоса, вот и всё.
Баронесса плотнее закуталась в шелковую шаль. Она смотрела на Жака черными глазами, как птица, которую разозлили.
— Прошу вас, — прошептала она, — не говорите мне ни слова больше о вашей нефти. Она мне принесла только несчастье. Чувствуете вы, как здесь холодно? Я не могу даже дров купить для нашего дома!
— Ну, мама, ты преувеличиваешь! — возразила Соня.
— Преувеличиваю? Это тебе так кажется, Соня, потому что ты, к счастью, не знаешь всей правды.
— Мама, тебе известно, что я не придаю никакой цены всем этим материальным благам.
— Ты? Да, ты говоришь только о себе. Ты эгоистка, — ответила баронесса, сделав презрительную мину. — Но я уже старею, а рядом лежит твой отец, безнадежно больной. Кто будет платить сиделке за уход?
«Я старею»? Еще несколько недель назад никто не счел бы возможным услышать из уст баронессы такие слова. Она вытерла уголком крошечного носового платка остренький носик и в слезах вышла из комнаты.
Соня была встревожена и чувствовала себя насчастной. Она хотела броситься за матерью, но Жак удержал ее. Может быть, баронесса действительно понесла большие убытки? Но Жак считает, что это дело вполне поправимое — как бы ни были велики убытки, всё можно будет покрыть какой-нибудь одной выгодной операцией.
— Прежде всего нужно внушить баронессе, чтобы она не теряла бодрости духа! — сказал он. — Ее нельзя оставлять в таком отчаянии. Горе ее убивает.
Соня кивнула. Он прав.
— Мама совершенно разбита, она почти не спит и всю ночь плачет. Если б вам удалось подбодрить ее!
Глаза Сони, полные благодарности, смотрели на него.
— Послушайте, Соня! — Жак поцеловал мягкую, полную ручку Сони (даже на руке у нее были маленькие ямочки, как и на щеках).
У него есть прекрасный план, и он счастлив, что может сообщить ей о нем. Он говорит с ней откровенно, как друг, но она никому ничего не должна рассказывать. Дело идет о покупке земли у Гершуна.
— Вы знаете, конечно, извозчика Гершуна?
И пока Жак говорит, он всё время гладит руку Сони. Суть дела вот в чем: «Анатолийская нефть» уже несколько месяцев уговаривает Гершуна продать свой участок. Жак дал Гершуну тысячу крон, и Гершун обещал, что если он будет продавать свою землю, то продаст ее только Жаку. Этот простак не догадывается, какую ценность может приобрести при известных обстоятельствах его участок!
Соня нахмурилась.
— Значит, вы хотите его обмануть? — спросила она и попыталась высвободить свою руку.
— Но вы слышали, что я сказал: при известных обстоятельствах! Ведь это обычная спекуляция, только и всего. Мы и сами можем прогадать. Этому Гершуну повезло: его усадьба лежит на границе наших нефтепромыслов, и он получает за нее теперь в десять раз больше, чем стоило всё его хозяйство какой-нибудь год назад. Я знаю, что вы ненавидите подобные дела и презираете деньги. Но ваша мать, Соня, быть может, нуждается в деньгах. Быть может, они ей сейчас чрезвычайно нужны. Теперь дело идет только о том, чтобы помочь вашей матери в затруднительном положении, не правда ли? И кроме того, где это написано, что только Альвенслебены имеют право наживать деньги спекуляцией?
Соня кивнула. Она поняла всё. Жак заботится о ее матери. Она нежно погладила его руку. Она поблагодарила его.
— Хорошо, — сказала она. — Это даст другое направление маминым мыслям. Я ее позову, и вы расскажете ей об этом деле, хотя многое в нем мне и не нравится.
Жак насторожился. Компромисс? Соня идет на компромиссы? Вот как она любит мать!
Баронесса недоверчиво и нервно поджала губы, когда Жак изложил ей свой проект. Он хочет начать это дело с ней в доле, пополам. Ее участие ему совершенно необходимо, так как на свое имя он покупать не может.
— Да, но чем же я буду платить? — прервала его баронесса. — И что могут стоить десять моргенов земли Гершуна?
В ее глазах уже зажглись искорки.
Жак улыбнулся снисходительной и несколько тщеславной улыбкой, которая так не нравилась Соне. Он говорит совершенно откровенно, как друг их дома. Он уверен, что они никому не расскажут об этих планах. О них знают только Мирбах, Винтер и он. Компания произвела пробное бурение как раз рядом с полями Гершуна, но к регулярной добыче не приступала, якобы ввиду ее нерентабельности. Жак знает результаты этого эксперимента. Больше он ничего не скажет. Он посоветовал Мирбаху ни под каким видом не давать Гершуну больше двадцати тысяч крон, для того чтобы тот не догадался, какую ценность представляет его участок. А Гершуну он дал совет запрашивать не менее шестидесяти тысяч крон. Но, по правде говоря, сам он готов в любое время выложить Гершуну на стол сто тысяч, а если понадобится, даже и больше! Жак понизил голос.
Баронесса взглянула на Жака, и губы ее задрожали.
— Сто тысяч и даже больше? — тихо спросила она. — Вы так уверены в этом деле, Жак? А прибыль? Какую можно ожидать прибыль?
Она взяла флакончик и потерла себе виски сильно пахнувшей эссенцией. Веки ее беспокойно подрагивали.
— Риск очень небольшой, собственно — никакого, — продолжал Жак, еще более понижая голос. — Эта территория так или иначе понадобится «Анатолийской нефти», и компания согласится заплатить любую цену. А что касается прибыли, дорогая баронесса, то при известных обстоятельствах это целое состояние!
Баронесса вскрикнула. Ее щеки, которые только что были бледны и походили на слегка измятую бумагу, теперь вдруг пошли ярко-красными пятнами, и темные быстрые глаза жадно заблестели. О да! Быть может, она покроет свои потери, быть может, даже...
Вот дело, которое Жак предлагает ей вести с ним пополам. Да, конечно, сделка весьма и весьма заманчивая, но как она будет платить? Чем? Жак и тут знал, как помочь беде. Он внесет за баронессу ее долю, а она заплатит ему, когда ей будет удобно.
— Жак, Жак, дорогой мой! — закричала баронесса и расцеловала Жака в обе щеки. — Я покупаю, дорогой мой!
Она точно переродилась. От радости хлопала в ладоши. Она уже строила планы: Париж, Биарриц, Ницца. Она уже слышала, как в ее маленьких ручках хрустят ассигнации. Все огорчения были забыты. Она вышла из комнаты, а когда вернулась, ее губы и щеки были ярко накрашены.
Да, прекрасный человек, настоящий друг этот Жак. Если б она держалась за него раньше, всё было бы по-иному. Но и теперь еще не поздно. А Марморош? Он будет еще стоять перед ней на коленях, дай только срок!
— Завтра же ты серьезно поговори с Гершуном, слышишь, Жак! Ты только покажи ему деньги, крестьяне падки на них!
Она то и дело говорила Жаку «ты».
Соня обняла Жака, когда благодарила его. Он видел по ее глазам, что у нее было искушение поцеловать его, но в последний момент она почему-то не сделала этого. Зато она будто не заметила, что он прижал ее к себе.
XVI
Жак приносил дамам Ипсиланти маленькие подарки — варенье, засахаренные фрукты, шоколад. Соне он дарил книги и журналы, которые выписывал из-за границы через Михеля. Ах, как чудесно! Сияние ее глаз говорило о том, как она ему благодарна. Жак приходил теперь почти каждые два-три дня.
Как только он входил в дом, баронесса, сгорая от любопытства, бросалась к нему:
— Ну что, Жак, мой дорогой компаньон, как обстоит дело с Г.?
Она теперь не говорила «Гершун», а только Г. ведь кто-нибудь может подслушать. Ну и упрям этот Гершун, просто какой-то твердокаменный!
— Мирбах предлагает ему теперь двадцать пять тысяч, но он уперся и ни с места.
В черных глазах баронессы вспыхивало злорадство, она громко смеялась.
— Этот немец думает, что ему достаточно только приехать сюда и он сразу всех обведет вокруг пальца. Какое самомнение, какая глупость! Предлагает двадцать пять и не подозревает, что мы уже дошли до шестидесяти!
Она торжествовала.
— Мы должны быть очень осторожны, — говорил Жак. — Если я буду слишком напирать, Гершун почует неладное. Терпение — это теперь всё!
— Будьте очень осторожны с Г., — шептала баронесса. — Я знаю здешних крестьян. Но этот немец!.. Я не могу удержаться от смеха, как только подумаю о нем!
Жак, однако, не говорил ей, что и ему до сих пор не удалось ничего добиться от Гершуна. Гершун чешет голову и вдруг заявляет, что его жена не хочет продавать усадьбу. Эта женщина невзлюбила Жака, он чувствует это очень ясно. Он боится, что Гершун проболтается. Каждый день Яскульский разъезжает на санях Гершуна по горам, закупает дрова. Ну если только в это дело вмешается Яскульский...
Соня, разумеется, заметила, что Жак относится к ней не так, как прежде. Все эти знаки внимания, старание понравиться, занять ее, рассказать ей что-нибудь интересное — всё это было необычно. Она чувствовала, что Жак ухаживает за ней, но делала вид, что не замечает этого, и по-прежнему обращалась с ним по-товарищески. Вот это простое товарищеское обращение и мешало Жаку подступиться к ней. «Насколько всё проще, когда имеешь дело с кокеткой!» — часто думал он.
Соня хорошо играет в шашки. В пансионе она достигла мастерства в этой игре. Жак находит, что с Соней интересно играть и в эту игру, хотя, в общем, шашки наводят на него скуку. Ему нравится смотреть на нее, когда она думает: на ее лице появляется тогда такая милая серьезность! И как чудесна беглая улыбка на ее губах. В эти мгновения Жак любит ее по-настоящему. Еще немного — и он не на шутку влюбится!
Иногда Соня садится за рояль, играет свои любимые народные песни, — немецкие, шведские, французские. Она совсем не виртуоз и выбирает только легкие вещи, которые хорошо разучила. Иногда она тихонько напевает при этом. У нее красивый высокий голос. Жак подходит сзади и часто, набравшись храбрости, наклоняет голову так, что ее волосы касаются его лица. Как красива линия ее шеи! Вероятно, у нее чудесная грудь и спина... Вдруг Соня поворачивается и смотрит ему прямо в глаза. Не проникла ли она в его мысли? Да, с ней нужно быть очень осторожным. Нет, он предпочел бы, чтобы она была кокеткой, рисовалась бы перед ним, вела бы с ним сложную игру, — тогда ему было бы гораздо легче.
Баронесса часто предоставляла их самим себе. Она сидела в стороне, рассеянно перелистывая книги, которые приносил Жак, окруженная своими собаками, вечно восседавшими на всех мягких диванах и креслах. Ну и прекрасно! Ей есть над чем поразмыслить, не надо считать ее за человека, который ни о чем не думает. Жак — славный мальчик, это она твердо установила. Он зарабатывает хорошие деньги. Рано или поздно он, конечно, будет богат, может быть, даже станет миллионером. Уже и теперь его считают состоятельным человеком. Чем не партия для Сони? Конечно, почему же нет? Раньше у нее были большие планы относительно Сони, но к чему в конце концов знатное имя и родовитость, если за этим не стоит богатство? Во всяком случае, пусть Жак и Соня узнают друг друга получше. Если оставлять молодых людей одних, они скорее сблизятся, так уж устроил господь бог.
Иногда Жак бывал с Соней в театре.
— Ну, Жак, поведи же ее куда-нибудь! — говорила баронесса. — Пусть она побудет в обществе. Отправляйтесь в театр, только без меня, я там в последний раз простудилась.
Соня наряжалась, и они уходили одни. Жаку это было только приятно, болтовня баронессы порой действовала ему на нервы. Ему нравились эти вечера, хотя театр в Анатоле сильно отдавал глухой провинцией. У Жака был абонемент А ложа номер три на весь сезон. Все обратили внимание, что он часто приходит с Соней, и его самолюбию льстило, когда он замечал, что при их появлении в креслах начинают шушукаться, а его знакомые и друзья при встрече подмигивают ему. Дамы Анатоля посматривали на Соню насмешливо и недоброжелательно: «Эта гордячка, наконец-то!» Жак сидел рядом с Соней с самодовольным выражением на лице. Пусть люди думают, что хотят. К сожалению — да, к сожалению! — они представляли себе дело совсем не так, как оно обстояло в действительности.
Жак понюхал воздух. Боже мой, даже здесь сильно пахло керосином, даже здесь! На галерее и на «стоячих местах» толпились рабочие из нефтяного города, без воротничков, в куртках, пропитанных нефтью. Как только в зале станет жарко, под потолком начнут собираться испарения их пропахшей керосином одежды.
В ложе номер один сидела Франциска. Из этой ложи можно было видеть даже суфлершу в ее будке. Жак хорошо знал эту ложу. Оттуда можно заглянуть и за кулисы, что очень интересно. Франциска была причесана, завита и накрашена, как дама из «салона Колоссер». На ней красовалась белоснежная, очень короткая меховая накидка, купленная в Вене, и она целый вечер занималась тем, что снимала и надевала ее. Ее кавалер, Ники Цукор, каждый раз при этом вставал, и весь театр смотрел на эту пару. Что за вкус надо иметь, чтобы открыто появляться в обществе в сопровождении этого типа с более чем сомнительной репутацией! Но как-никак, а Франциску теперь оценивали уже в миллион. Курчавая голова Ники пахла духами, он был в смокинге. Он стал элегантен после своего путешествия в Вену, черт возьми!
Когда в зале стало темно, в ложе номер восемь вдруг блеснули две крахмальные сорочки. Одна — Бориса, в глубине ложи, вторая — того англичанина с багровым лицом, который приходил в театр поспать. Между двумя сорочками мерцает что-то вроде шлема: это прическа леди Кеннворти. Незадолго перед этим она по крайней мере с минуту вызывающе глядела на Жака, не отрывая глаз от его лица. Чего она хотела? Он подумал: «Ну, посмотрим, почтеннейшая, кто выдержит дольше! Это что же, у вас в Лондоне так принято?» И он тоже стал пристально глядеть на нее, стараясь не моргать. Какое ребячество! Наконец Борис забеспокоился и встал. Тогда Жак отвел глаза: ладно, ладно, леди Кеннворти выиграла!
Из ложи номер пять на него блеснули два глаза. Он всегда чувствовал на себе этот взгляд и, глядя в том направлении, всегда встречал его. Накрашенный ротик растягивался улыбкой.
Это Антония Роткель, которая всегда начинала играть на рояле, как только он показывался в окне «Траяна».
Соня почти не смотрела на публику. Она — «эта гордячка» — едва кланялась знакомым и друзьям. Зато всё, что происходило на сцене, вызывало в ней величайший интерес. Она почти всё время улыбалась, но никогда не смеялась громко. С чисто детской непосредственностью переживала все события пьесы, часто аплодировала. Однако, как только занавес падал, она обыкновенно говорила Жаку:
— Как глупо, как нелепо, как неправдоподобно! Как смешны люди! Неужели это та самая пьеса, которая прошла в Париже четыреста раз? Я разочарована в человечестве!
Жак находил, что в обществе она относится к нему гораздо доверчивее и приветливее, чем дома. Она прикасалась к его руке и даже клала руку ему на плечо. Она так интимно улыбалась ему, точно была его возлюбленной. Она чувствовала, как много взглядов устремлено на нее. Неужели и Соня тщеславна? Жены инженеров и служащих, приехавших из-за границы, рассматривали Соню с особенным любопытством. Такая красота, такая осанка, такая походка — всё это может породить только жизнь в провинции, с ее тишиной, умеренностью, чистым воздухом! В больших городах не найдешь ничего подобного.
После спектакля Жак отвозил Соню домой в своем маленьком автомобиле. Он каждый раз с радостью предвкушал эти минуты. Соня садилась в автомобиль и, если на улице было холодно, доверчиво прижималась к Жаку.
— Садитесь ближе, — говорил он и клал ей руку на талию. — Согрейтесь!
А затем, подъехав к ее дому, он открывал дверцу, помогал ей выйти, и на одно коротенькое мгновение она оказывалась в его объятиях. Эти секунды стоили целого вечера! Собаки начинали лаять, но, как только узнавали голос Сони, мгновенно замолкали. Прежде чем закрыть калитку, Соня еще раз прощалась с Жаком. Сияние ее глаз, блеск ее зубов... «Я люблю ее, люблю по-настоящему, — с ужасом говорил себе Жак. — Я влюбился в нее. О боже мой! Только этого мне недоставало». Он решил несколько дней, по крайней мере неделю, не показываться у Сони, но уже на второй день снова был у нее.
Как только он входил в дом, баронесса, сгорая от любопытства, бросалась к нему:
— Ну что, Жак, мой дорогой компаньон, как обстоит дело с Г.?
Она теперь не говорила «Гершун», а только Г. ведь кто-нибудь может подслушать. Ну и упрям этот Гершун, просто какой-то твердокаменный!
— Мирбах предлагает ему теперь двадцать пять тысяч, но он уперся и ни с места.
В черных глазах баронессы вспыхивало злорадство, она громко смеялась.
— Этот немец думает, что ему достаточно только приехать сюда и он сразу всех обведет вокруг пальца. Какое самомнение, какая глупость! Предлагает двадцать пять и не подозревает, что мы уже дошли до шестидесяти!
Она торжествовала.
— Мы должны быть очень осторожны, — говорил Жак. — Если я буду слишком напирать, Гершун почует неладное. Терпение — это теперь всё!
— Будьте очень осторожны с Г., — шептала баронесса. — Я знаю здешних крестьян. Но этот немец!.. Я не могу удержаться от смеха, как только подумаю о нем!
Жак, однако, не говорил ей, что и ему до сих пор не удалось ничего добиться от Гершуна. Гершун чешет голову и вдруг заявляет, что его жена не хочет продавать усадьбу. Эта женщина невзлюбила Жака, он чувствует это очень ясно. Он боится, что Гершун проболтается. Каждый день Яскульский разъезжает на санях Гершуна по горам, закупает дрова. Ну если только в это дело вмешается Яскульский...
Соня, разумеется, заметила, что Жак относится к ней не так, как прежде. Все эти знаки внимания, старание понравиться, занять ее, рассказать ей что-нибудь интересное — всё это было необычно. Она чувствовала, что Жак ухаживает за ней, но делала вид, что не замечает этого, и по-прежнему обращалась с ним по-товарищески. Вот это простое товарищеское обращение и мешало Жаку подступиться к ней. «Насколько всё проще, когда имеешь дело с кокеткой!» — часто думал он.
Соня хорошо играет в шашки. В пансионе она достигла мастерства в этой игре. Жак находит, что с Соней интересно играть и в эту игру, хотя, в общем, шашки наводят на него скуку. Ему нравится смотреть на нее, когда она думает: на ее лице появляется тогда такая милая серьезность! И как чудесна беглая улыбка на ее губах. В эти мгновения Жак любит ее по-настоящему. Еще немного — и он не на шутку влюбится!
Иногда Соня садится за рояль, играет свои любимые народные песни, — немецкие, шведские, французские. Она совсем не виртуоз и выбирает только легкие вещи, которые хорошо разучила. Иногда она тихонько напевает при этом. У нее красивый высокий голос. Жак подходит сзади и часто, набравшись храбрости, наклоняет голову так, что ее волосы касаются его лица. Как красива линия ее шеи! Вероятно, у нее чудесная грудь и спина... Вдруг Соня поворачивается и смотрит ему прямо в глаза. Не проникла ли она в его мысли? Да, с ней нужно быть очень осторожным. Нет, он предпочел бы, чтобы она была кокеткой, рисовалась бы перед ним, вела бы с ним сложную игру, — тогда ему было бы гораздо легче.
Баронесса часто предоставляла их самим себе. Она сидела в стороне, рассеянно перелистывая книги, которые приносил Жак, окруженная своими собаками, вечно восседавшими на всех мягких диванах и креслах. Ну и прекрасно! Ей есть над чем поразмыслить, не надо считать ее за человека, который ни о чем не думает. Жак — славный мальчик, это она твердо установила. Он зарабатывает хорошие деньги. Рано или поздно он, конечно, будет богат, может быть, даже станет миллионером. Уже и теперь его считают состоятельным человеком. Чем не партия для Сони? Конечно, почему же нет? Раньше у нее были большие планы относительно Сони, но к чему в конце концов знатное имя и родовитость, если за этим не стоит богатство? Во всяком случае, пусть Жак и Соня узнают друг друга получше. Если оставлять молодых людей одних, они скорее сблизятся, так уж устроил господь бог.
Иногда Жак бывал с Соней в театре.
— Ну, Жак, поведи же ее куда-нибудь! — говорила баронесса. — Пусть она побудет в обществе. Отправляйтесь в театр, только без меня, я там в последний раз простудилась.
Соня наряжалась, и они уходили одни. Жаку это было только приятно, болтовня баронессы порой действовала ему на нервы. Ему нравились эти вечера, хотя театр в Анатоле сильно отдавал глухой провинцией. У Жака был абонемент А ложа номер три на весь сезон. Все обратили внимание, что он часто приходит с Соней, и его самолюбию льстило, когда он замечал, что при их появлении в креслах начинают шушукаться, а его знакомые и друзья при встрече подмигивают ему. Дамы Анатоля посматривали на Соню насмешливо и недоброжелательно: «Эта гордячка, наконец-то!» Жак сидел рядом с Соней с самодовольным выражением на лице. Пусть люди думают, что хотят. К сожалению — да, к сожалению! — они представляли себе дело совсем не так, как оно обстояло в действительности.
Жак понюхал воздух. Боже мой, даже здесь сильно пахло керосином, даже здесь! На галерее и на «стоячих местах» толпились рабочие из нефтяного города, без воротничков, в куртках, пропитанных нефтью. Как только в зале станет жарко, под потолком начнут собираться испарения их пропахшей керосином одежды.
В ложе номер один сидела Франциска. Из этой ложи можно было видеть даже суфлершу в ее будке. Жак хорошо знал эту ложу. Оттуда можно заглянуть и за кулисы, что очень интересно. Франциска была причесана, завита и накрашена, как дама из «салона Колоссер». На ней красовалась белоснежная, очень короткая меховая накидка, купленная в Вене, и она целый вечер занималась тем, что снимала и надевала ее. Ее кавалер, Ники Цукор, каждый раз при этом вставал, и весь театр смотрел на эту пару. Что за вкус надо иметь, чтобы открыто появляться в обществе в сопровождении этого типа с более чем сомнительной репутацией! Но как-никак, а Франциску теперь оценивали уже в миллион. Курчавая голова Ники пахла духами, он был в смокинге. Он стал элегантен после своего путешествия в Вену, черт возьми!
Когда в зале стало темно, в ложе номер восемь вдруг блеснули две крахмальные сорочки. Одна — Бориса, в глубине ложи, вторая — того англичанина с багровым лицом, который приходил в театр поспать. Между двумя сорочками мерцает что-то вроде шлема: это прическа леди Кеннворти. Незадолго перед этим она по крайней мере с минуту вызывающе глядела на Жака, не отрывая глаз от его лица. Чего она хотела? Он подумал: «Ну, посмотрим, почтеннейшая, кто выдержит дольше! Это что же, у вас в Лондоне так принято?» И он тоже стал пристально глядеть на нее, стараясь не моргать. Какое ребячество! Наконец Борис забеспокоился и встал. Тогда Жак отвел глаза: ладно, ладно, леди Кеннворти выиграла!
Из ложи номер пять на него блеснули два глаза. Он всегда чувствовал на себе этот взгляд и, глядя в том направлении, всегда встречал его. Накрашенный ротик растягивался улыбкой.
Это Антония Роткель, которая всегда начинала играть на рояле, как только он показывался в окне «Траяна».
Соня почти не смотрела на публику. Она — «эта гордячка» — едва кланялась знакомым и друзьям. Зато всё, что происходило на сцене, вызывало в ней величайший интерес. Она почти всё время улыбалась, но никогда не смеялась громко. С чисто детской непосредственностью переживала все события пьесы, часто аплодировала. Однако, как только занавес падал, она обыкновенно говорила Жаку:
— Как глупо, как нелепо, как неправдоподобно! Как смешны люди! Неужели это та самая пьеса, которая прошла в Париже четыреста раз? Я разочарована в человечестве!
Жак находил, что в обществе она относится к нему гораздо доверчивее и приветливее, чем дома. Она прикасалась к его руке и даже клала руку ему на плечо. Она так интимно улыбалась ему, точно была его возлюбленной. Она чувствовала, как много взглядов устремлено на нее. Неужели и Соня тщеславна? Жены инженеров и служащих, приехавших из-за границы, рассматривали Соню с особенным любопытством. Такая красота, такая осанка, такая походка — всё это может породить только жизнь в провинции, с ее тишиной, умеренностью, чистым воздухом! В больших городах не найдешь ничего подобного.
После спектакля Жак отвозил Соню домой в своем маленьком автомобиле. Он каждый раз с радостью предвкушал эти минуты. Соня садилась в автомобиль и, если на улице было холодно, доверчиво прижималась к Жаку.
— Садитесь ближе, — говорил он и клал ей руку на талию. — Согрейтесь!
А затем, подъехав к ее дому, он открывал дверцу, помогал ей выйти, и на одно коротенькое мгновение она оказывалась в его объятиях. Эти секунды стоили целого вечера! Собаки начинали лаять, но, как только узнавали голос Сони, мгновенно замолкали. Прежде чем закрыть калитку, Соня еще раз прощалась с Жаком. Сияние ее глаз, блеск ее зубов... «Я люблю ее, люблю по-настоящему, — с ужасом говорил себе Жак. — Я влюбился в нее. О боже мой! Только этого мне недоставало». Он решил несколько дней, по крайней мере неделю, не показываться у Сони, но уже на второй день снова был у нее.
XVII
Весь Анатоль плакал над американским фильмом, который показывали в «Стране грез». Это была история одного клоуна. У него умирает ребенок, но несчастный клоун должен в этот вечер смешить публику. Как жестока жизнь! Антония вернулась домой с распухшими от слез глазами.
— Ах, как трогателен этот маленький покойник, Гизела! — плачущим голосом сказала она. — Нет, ты непременно должна посмотреть этот фильм.
Но Гизеле было сейчас не до того, ее одолевали другие заботы. Она всё это время находилась в ужасном настроении. Все люди ей опротивели. Натерпевшись от людей столько жестоких обид, она поклялась себе больше нигде не показываться. Однако на следующий же день побежала в «Страну грез».
Гизела немедленно раскаялась в этом. Она не могла сосредоточиться, так как всё время думала о гнусности и пошлости людей. Во время первого антракта она увидела, что рядом с ней сидит Ники Цукор. И в то же мгновение — в ту же самую секунду! — у нее в голове блеснула изумительная мысль. Ники Цукор может ей помочь, он для этого самый подходящий человек. Какая великолепная мысль! О, она еще покажет этим гадам-клеветникам! Она немного придвинулась к Ники. Ники с удивлением взглянул на нее, но тотчас сам придвинулся ближе. «Да, — думала Гизела, в то время как умирал ребенок клоуна, — этот Ники мне просто небом послан».
Теперь все в зале уже плакали, а когда опять стало светло, усердно терли глаза. Только Ники Цукор смеялся.
— Хотел бы я знать, — сказал он Гизеле, — откуда только Яскульский достает такую дрянь? И подобная чепуха месяцами делает сборы в Америке! Простите мне мой смех: ведь американцы всё же не какие-нибудь негры!.. Добрый вечер, госпожа Хониг. Я вас только сейчас узнал.
Началась хроника. Она приходила в Анатоль с опозданием на несколько недель, но всё же можно было узнать по крайней мере, что делалось на свете. После хроники Ники хотел проститься, но Гизела попросила его остаться еще на минутку. У нее есть к нему большая-большая просьба. Гизела сильно покраснела.
— Просьба?
— Да, большая-большая просьба.
Ее оклеветали, самым бесстыдным образом оклеветали. Просто гнусность! Тут затронута ее женская честь. Когда она увидела его, ей мгновенно пришла в голову мысль, что он может помочь ей. Она взывает к его рыцарским чувствам, обращается к нему, как к джентльмену. Ей нужно непременно переговорить с ним. Может быть, они могли бы завтра под вечер где-нибудь встретиться? Но всё это, разумеется, должно быть полной тайной.
Ники чувствовал себя польщенным и с радостью выразил свою готовность.
— Вы знаете «Парадиз»? — спросил он.
Да, она знает. Ее подруга Ютка Фигдор рассказывала ей о «Парадизе». У Ютки был флирт с одним инженером из «Национальной нефти», мистером Гауком. Она встречалась с ним там. Но этого Гизела, конечно, не сказала Ники.
— Прекрасно, — заявил Ники. — Вам удобно в шесть часов? В это время уже темно. Вы подниметесь по лестнице, затем направо по деревянной галерее и в последнюю дверь. Там вы найдете меня.
— О, как это любезно с вашей стороны! — поблагодарила его Гизела, и глаза у нее заблестели. — Я буду аккуратна.
Вверх по лестнице, направо, последняя дверь!
Ники уже ждал ее. Он заказал шоколад. Ведь она выпьет чашечку шоколада? Если ей жарко, можно немного приоткрыть окно.
— Как вы любезны, как вы любезны, господин Цукор!
— Здесь нас никто не потревожит, — сказал Ники. — Вы можете говорить, ничего не опасаясь.
Да, говорить! Это было вовсе не так легко, как он себе представлял. Гизела сплела маленькие белоснежные ручки с накрашенными ноготками и беспомощно посмотрела на Ники. Ей, как даме, неудобно заговорить об этом, и кроме того, она ведь едва знакома с этим Ники: обменялась с ним всего-навсего несколькими словами. Губы у нее пересохли, ей пришлось выпить сперва глоток шоколада. Затем она глубоко вздохнула и собралась с силами.
— Ах, как трогателен этот маленький покойник, Гизела! — плачущим голосом сказала она. — Нет, ты непременно должна посмотреть этот фильм.
Но Гизеле было сейчас не до того, ее одолевали другие заботы. Она всё это время находилась в ужасном настроении. Все люди ей опротивели. Натерпевшись от людей столько жестоких обид, она поклялась себе больше нигде не показываться. Однако на следующий же день побежала в «Страну грез».
Гизела немедленно раскаялась в этом. Она не могла сосредоточиться, так как всё время думала о гнусности и пошлости людей. Во время первого антракта она увидела, что рядом с ней сидит Ники Цукор. И в то же мгновение — в ту же самую секунду! — у нее в голове блеснула изумительная мысль. Ники Цукор может ей помочь, он для этого самый подходящий человек. Какая великолепная мысль! О, она еще покажет этим гадам-клеветникам! Она немного придвинулась к Ники. Ники с удивлением взглянул на нее, но тотчас сам придвинулся ближе. «Да, — думала Гизела, в то время как умирал ребенок клоуна, — этот Ники мне просто небом послан».
Теперь все в зале уже плакали, а когда опять стало светло, усердно терли глаза. Только Ники Цукор смеялся.
— Хотел бы я знать, — сказал он Гизеле, — откуда только Яскульский достает такую дрянь? И подобная чепуха месяцами делает сборы в Америке! Простите мне мой смех: ведь американцы всё же не какие-нибудь негры!.. Добрый вечер, госпожа Хониг. Я вас только сейчас узнал.
Началась хроника. Она приходила в Анатоль с опозданием на несколько недель, но всё же можно было узнать по крайней мере, что делалось на свете. После хроники Ники хотел проститься, но Гизела попросила его остаться еще на минутку. У нее есть к нему большая-большая просьба. Гизела сильно покраснела.
— Просьба?
— Да, большая-большая просьба.
Ее оклеветали, самым бесстыдным образом оклеветали. Просто гнусность! Тут затронута ее женская честь. Когда она увидела его, ей мгновенно пришла в голову мысль, что он может помочь ей. Она взывает к его рыцарским чувствам, обращается к нему, как к джентльмену. Ей нужно непременно переговорить с ним. Может быть, они могли бы завтра под вечер где-нибудь встретиться? Но всё это, разумеется, должно быть полной тайной.
Ники чувствовал себя польщенным и с радостью выразил свою готовность.
— Вы знаете «Парадиз»? — спросил он.
Да, она знает. Ее подруга Ютка Фигдор рассказывала ей о «Парадизе». У Ютки был флирт с одним инженером из «Национальной нефти», мистером Гауком. Она встречалась с ним там. Но этого Гизела, конечно, не сказала Ники.
— Прекрасно, — заявил Ники. — Вам удобно в шесть часов? В это время уже темно. Вы подниметесь по лестнице, затем направо по деревянной галерее и в последнюю дверь. Там вы найдете меня.
— О, как это любезно с вашей стороны! — поблагодарила его Гизела, и глаза у нее заблестели. — Я буду аккуратна.
Вверх по лестнице, направо, последняя дверь!
Ники уже ждал ее. Он заказал шоколад. Ведь она выпьет чашечку шоколада? Если ей жарко, можно немного приоткрыть окно.
— Как вы любезны, как вы любезны, господин Цукор!
— Здесь нас никто не потревожит, — сказал Ники. — Вы можете говорить, ничего не опасаясь.
Да, говорить! Это было вовсе не так легко, как он себе представлял. Гизела сплела маленькие белоснежные ручки с накрашенными ноготками и беспомощно посмотрела на Ники. Ей, как даме, неудобно заговорить об этом, и кроме того, она ведь едва знакома с этим Ники: обменялась с ним всего-навсего несколькими словами. Губы у нее пересохли, ей пришлось выпить сперва глоток шоколада. Затем она глубоко вздохнула и собралась с силами.