Страница:
С этим образом сверкающей танцовщицы перед бархатным занавесом должен бороться ее маленький ребенок, с совсем еще глупыми глазками, маленькими ручонками и первыми улыбками. И он борется, сам того не ведая, и сердце Розы сжимается от боли. Но настал день, когда сверкающая танцовщица одержала победу над ребенком. Ребенка отправляют в деревню к кормилице, и Роза два раза в день ездит туда, чтобы поглядеть на него, — она хочет проститься с ним исподволь.
Чемоданы упакованы; прощальные визиты сделаны. Вся заплаканная, возвратилась Роза из деревни. Сегодня вечером она уезжает туда, в большой мир, наконец! Она трепещет от волнения. Вечером Янко отвозит ее в Комбез, но, когда подходит скорый поезд, Роза с криком виснет на шее Янко. Она не может от него оторваться, никакая сила в мире не заставит ее войти в этот спальный вагон.
— Ну тогда оставайся здесь, — говорит Янко и смеется.
— Я не могу, просто не могу уехать! — отвечает Роза. Она вся в слезах. Поезд уходит. Роза смеется.
И вот она опять дома. От радости она прыгает по комнатам. Навещает ребенка, мать. Она дает себе отсрочку на целую неделю. Ах, как прекрасна жизнь! Но через неделю она непременно уедет. Она видит, как восходит ее звезда: сверкающая танцовщица порхает перед черным занавесом.
Прощайте, прощайте все! На этот раз она уехала. Она не смеялась и не плакала; она вошла в вагон с мертвенно-бледным лицом, точно поднималась на эшафот. Пусто стало теперь в доме Янко. Все ночи напролет он слышал, как составлялись нефтяные поезда.
VII
VIII
IX
X
XI
Чемоданы упакованы; прощальные визиты сделаны. Вся заплаканная, возвратилась Роза из деревни. Сегодня вечером она уезжает туда, в большой мир, наконец! Она трепещет от волнения. Вечером Янко отвозит ее в Комбез, но, когда подходит скорый поезд, Роза с криком виснет на шее Янко. Она не может от него оторваться, никакая сила в мире не заставит ее войти в этот спальный вагон.
— Ну тогда оставайся здесь, — говорит Янко и смеется.
— Я не могу, просто не могу уехать! — отвечает Роза. Она вся в слезах. Поезд уходит. Роза смеется.
И вот она опять дома. От радости она прыгает по комнатам. Навещает ребенка, мать. Она дает себе отсрочку на целую неделю. Ах, как прекрасна жизнь! Но через неделю она непременно уедет. Она видит, как восходит ее звезда: сверкающая танцовщица порхает перед черным занавесом.
Прощайте, прощайте все! На этот раз она уехала. Она не смеялась и не плакала; она вошла в вагон с мертвенно-бледным лицом, точно поднималась на эшафот. Пусто стало теперь в доме Янко. Все ночи напролет он слышал, как составлялись нефтяные поезда.
VII
Теперь Рауля чаще видят в городе; по нескольку раз в день появляется он на улицах и всегда куда-то спешит. Он никак не может поспеть на все заседания суда, на все деловые встречи и совещания. Ему пришлось пригласить в помощники двух молодых адвокатов, так много у него работы. От постоянного пребывания в комнате лицо его побледнело и стало дряблым. С тех пор как Ольга оставила его, он одевается небрежно. Однажды он вышел даже без шляпы, он просто забыл надеть ее. Прижимая к груди толстый портфель, он важно шагает, выпятив толстые губы, точно собирается свистнуть. Погруженный в свои мысли, он ничего вокруг не замечает, иногда даже разговаривает сам с собой.
Город растет, город строится: школы, больницы, вырос новый квартал, на постройку театра ассигновано два миллиона. У города есть деньги. На скважинах работают день и ночь, нефть течет рекой, и город становится всё богаче. В Анатоле насчитывается уже полдесятка миллионеров, через год их будет два десятка. Рауль думает об этом и о многом другом. Старому бургомистру дали понять, что осенью он должен уйти в отставку, и тогда будет выбран новый бургомистр. Этот вопрос занимает Рауля день и ночь. Некоторые городские гласные считают самым правильным избрать такого бургомистра, у которого был бы опыт работы в больших городах, но Рауль не разделяет этого мнения. О нет! Зачем выписывать бургомистра откуда-то издалека, если в Анатоле существует доктор прав Рауль Грегор? Рауль хранил свои честолюбивые замыслы глубоко в сердце, но всё, что он делал, было направлено к этой цели. Он с необыкновенным усердием занимался городскими делами, выступал с большими речами на всех заседаниях, старался расположить в свою пользу влиятельных людей города. Подождите только: настанет день, когда все они будут считать за честь, если он согласится принять этот пост!
Но вдруг что-то нарушило ход его размышлений, случилось что-то такое, отчего все мысли в его голове вдруг спутались. Он поднял глаза. Перед ним шла высокая женщина в светлом платье. Ах, эти бедра, эта шея... Это, несомненно, Карола. Как играют при ходьбе ее бедра, с каким вкусом и шиком она одета! Совсем важная дама! Как она ставит ногу! Рауль покраснел, у него перехватило дыхание. Он пошел быстрее, чтобы догнать Каролу. Ах, как глупо, что он так долго не виделся с ней! Но когда он уже почти догнал ее, его шаги вдруг замедлились, и наконец он остановился.
Прилично ли будет, если он заговорит с ней на улице? Что могут подумать люди? Он в нерешительности стоял на тротуаре и скреб свою черную эспаньолку. А прекрасная белая шея удалялась всё больше и больше. Вдруг порыв ветра сорвал у Рауля с головы шляпу, он побежал за ней и чуть было не попал под копыта мчавшейся по мостовой упряжки.
— Господин Грегор!
Франциска сидит в элегантном ландо и раскатисто смеется. Как смешно Рауль бежит за своей шляпой, прижав к груди толстый портфель.
— Сегодня ужасный ветер! — говорит она, как бы извиняясь.
Рауль кланяется Франциске, держа испачканную шляпу в руке. Он густо краснеет от смущения. Какой от нее идет аромат, точно от букета ландышей, никакое другое сравнение здесь, право же, не годится. И как она эффектна сегодня! Маленькая черная с белым шляпка вызывающе надвинута на ухо.
Франциске нужно поговорить с Раулем по делу, и она просит его сесть рядом с ней. Куда ему сейчас нужно? Рауль садится, и экипаж вихрем мчится по улицам. Кучер гонит лошадей как одержимый. А какие чудесные рессоры у экипажа! И, как это ни странно, Рауль очень горд тем, что едет в этом элегантном ландо рядом с Франциской по улицам Анатоля. Он оглядывается кругом, ищет глазами среди прохожих Каролу, но она уже исчезла.
Рауль покупает изящную бонбоньерку, чтобы вечером поднести ее Кароле. Несколько недель он никак не мог отделаться от гриппа, а потом было столько работы, столько работы!..
Но в первый же свободный вечер он пришел поболтать с ней. Он жаждал снова увидеть мерцающие глаза Каролы и ее белые напудренные плечи. Его сердце стучало, когда он поднимался по лестнице в бар. Но Каролы там не было. Она вообще ушла из «Парадиза», вот уже несколько недель. Об этом ему сказал Ксавер.
— Она теперь домоправительница у Яскульского.
— Домоправительница? У Яскульского?..
— Да, работа в баре слишком утомляла ее.
Город растет, город строится: школы, больницы, вырос новый квартал, на постройку театра ассигновано два миллиона. У города есть деньги. На скважинах работают день и ночь, нефть течет рекой, и город становится всё богаче. В Анатоле насчитывается уже полдесятка миллионеров, через год их будет два десятка. Рауль думает об этом и о многом другом. Старому бургомистру дали понять, что осенью он должен уйти в отставку, и тогда будет выбран новый бургомистр. Этот вопрос занимает Рауля день и ночь. Некоторые городские гласные считают самым правильным избрать такого бургомистра, у которого был бы опыт работы в больших городах, но Рауль не разделяет этого мнения. О нет! Зачем выписывать бургомистра откуда-то издалека, если в Анатоле существует доктор прав Рауль Грегор? Рауль хранил свои честолюбивые замыслы глубоко в сердце, но всё, что он делал, было направлено к этой цели. Он с необыкновенным усердием занимался городскими делами, выступал с большими речами на всех заседаниях, старался расположить в свою пользу влиятельных людей города. Подождите только: настанет день, когда все они будут считать за честь, если он согласится принять этот пост!
Но вдруг что-то нарушило ход его размышлений, случилось что-то такое, отчего все мысли в его голове вдруг спутались. Он поднял глаза. Перед ним шла высокая женщина в светлом платье. Ах, эти бедра, эта шея... Это, несомненно, Карола. Как играют при ходьбе ее бедра, с каким вкусом и шиком она одета! Совсем важная дама! Как она ставит ногу! Рауль покраснел, у него перехватило дыхание. Он пошел быстрее, чтобы догнать Каролу. Ах, как глупо, что он так долго не виделся с ней! Но когда он уже почти догнал ее, его шаги вдруг замедлились, и наконец он остановился.
Прилично ли будет, если он заговорит с ней на улице? Что могут подумать люди? Он в нерешительности стоял на тротуаре и скреб свою черную эспаньолку. А прекрасная белая шея удалялась всё больше и больше. Вдруг порыв ветра сорвал у Рауля с головы шляпу, он побежал за ней и чуть было не попал под копыта мчавшейся по мостовой упряжки.
— Господин Грегор!
Франциска сидит в элегантном ландо и раскатисто смеется. Как смешно Рауль бежит за своей шляпой, прижав к груди толстый портфель.
— Сегодня ужасный ветер! — говорит она, как бы извиняясь.
Рауль кланяется Франциске, держа испачканную шляпу в руке. Он густо краснеет от смущения. Какой от нее идет аромат, точно от букета ландышей, никакое другое сравнение здесь, право же, не годится. И как она эффектна сегодня! Маленькая черная с белым шляпка вызывающе надвинута на ухо.
Франциске нужно поговорить с Раулем по делу, и она просит его сесть рядом с ней. Куда ему сейчас нужно? Рауль садится, и экипаж вихрем мчится по улицам. Кучер гонит лошадей как одержимый. А какие чудесные рессоры у экипажа! И, как это ни странно, Рауль очень горд тем, что едет в этом элегантном ландо рядом с Франциской по улицам Анатоля. Он оглядывается кругом, ищет глазами среди прохожих Каролу, но она уже исчезла.
Рауль покупает изящную бонбоньерку, чтобы вечером поднести ее Кароле. Несколько недель он никак не мог отделаться от гриппа, а потом было столько работы, столько работы!..
Но в первый же свободный вечер он пришел поболтать с ней. Он жаждал снова увидеть мерцающие глаза Каролы и ее белые напудренные плечи. Его сердце стучало, когда он поднимался по лестнице в бар. Но Каролы там не было. Она вообще ушла из «Парадиза», вот уже несколько недель. Об этом ему сказал Ксавер.
— Она теперь домоправительница у Яскульского.
— Домоправительница? У Яскульского?..
— Да, работа в баре слишком утомляла ее.
VIII
Домоправительница у Яскульского? Рауль хлопнул себя полбу. Этот мужик опередил его! Почему Раулю не пришло в голову пригласить Каролу работать у него секретаршей или закрепить ее за собой каким-нибудь другим способом? Рауль вспоминал о белой коже Каролы и несколько дней не мог продиктовать ни одной разумной фразы. Этот старый дурак, эта деревенщина!..
Вскоре Яскульский собственной персоной явился в контору Рауля, как всегда с громким смехом и шуточками. Ему нужно оформить одно маленькое дельце. Рауль с изумлением уставился на Яскульского. «Каланчу» было не узнать. Куда делись его сапоги с голенищами? На нем был новенький, с иголочки, светло-серый просторный костюм, ослепительно белый воротничок и новые желтые ботинки. Никогда еще Рауль не видал Яскульского таким щеголем, а ведь он знает его уже больше двадцати лет. Старик немного похудел и поэтому казался еще более высоким. Он весело взглянул на Рауля, громко рассмеялся и ударил себя в грудь.
— Ну что? Ты удивлен, а? — закричал он. — Ты, разумеется, уже всё знаешь? Да, это она со мной сделала!
Рауль смущенно покачивал ногой и силился улыбнуться. «Эта деревенщина, — думал он, — этот невежда! Значит, и бедра, и прелестная шея — всё досталось ему?»
Яскульский плюхнулся в кресло:
— Вот о чем нам надо потолковать, Рауль. Видишь ли, — с тобой можно говорить откровенно, — она мне давно уже нравилась. Ее глаза!.. Ну что тут скажешь? Такие огромные... А кожа у нее... — Он прищелкнул языком. — Но больше всего нравилась мне, говоря между нами, ее «казенная часть», она просто божественна! Когда эта женщина идет — понимаешь? — всё это движется так, что я совсем с ума схожу! Я сперва предложил ей сто крон. Приди, мол, разок ко мне. Что тут особенного? Другие приходят за гораздо меньшую плату. Но она только посмотрела на меня с возмущением. Ксавер чуть не лопнул со смеху. Ну, затем я предлагал двести и триста крон. Что ж ты думаешь? Она не пришла! Я дошел до пятисот крон. Пятьсот крон! Понимаешь ли ты, что это значит? На эти деньги можно купить всех девчонок в цыганском квартале. Затем она решила уехать отсюда. Ей не нравилось больше в «Парадизе»: работа слишком утомительная, а платят мало. Сидишь каждую ночь до четырех, до пяти часов, это губит ее, говорила она. Я и сказал ей: «Иди-ка ты ко мне, да и дело с концом. Что тебе этот Ксавер платит, то заплачу и я. А кроме того, стол и квартира, и всё бесплатно». Она решила подумать. На следующий день она говорит мне: «Но только смотрите, не воображайте себе ничего такого, господин Яскульский!» — «Нет, нет, что вы!» А сам думаю: «Только бы мне заполучить тебя в дом!»
Яскульский умолкает. Он смущенно просовывает палец между воротничком и шеей.
— И что же? — продолжает он изменившимся голосом и тоном полной растерянности. — Ничего, ну прямо-таки ничего не получается! Пальцем к ней не притронься! Как-то раз я хлопнул ее по «божественной», так она закатила мне оплеуху.
Рауль протирает очки. Он наслаждается беспомощностью глупого мужика. Комичность его положения доставляет Раулю невыразимую радость. Такая женщина, как Карола! И что только забрал себе в голову этот дурень! Она даром живет у него, ест за его столом, и он ей еще деньги платит! Ловко она это устроила, ничего не скажешь! Рауль едва удерживался от смеха.
А Яскульский продолжал рассказывать. По вечерам она читает ему. Она чудесно декламирует, — ведь она была актрисой, говорит по-французски. Кто б это подумал? Однако ни чтение, ни французский язык ему ни к чему, и он вчера серьезно поговорил с ней. «Какие условия ты ставишь, скажи откровенно, Карола? Так дело не пойдет; я ведь делаюсь просто смешон».
— Я совсем обезумел от этой женщины. Мы сидим вместе за столом, я вижу ее каждый час, а один раз — должен тебе признаться, но только это я одному тебе говорю — я подсмотрел, как она купалась. — Яскульский понизил голос и сложил губы точно для поцелуя. — Богиня, Рауль, просто богиня! — прошептал он. — Богиня, да и только.
Раулю стало не по себе, он заерзал на стуле.
— И что же? Назвала она тебе свои условия? — спросил он деловым тоном адвоката.
Он злорадствовал и наслаждался. Яскульский кивнул.
— Да, — сказал он, — условия она назвала. Она потребовала гарантий, что ее положение будет прочно; она, видишь ли, научена горьким опытом. У нее есть ребенок от одного венгерского офицера; этот офицер судится с ней и не платит ей ни гроша. Теперь ребенок тоже в моем доме. Прелестный ребенок! Без него она не хотела переезжать. Как можно после этого осуждать ее, если она многовато просит? Это ее право. Одним словом, она требует двадцать тысяч крон в год.
Яскульский встал, так он был взволнован.
Лицо Рауля осветилось улыбкой удовлетворения. Он открыл рот так, что стали видны его большие крепкие зубы, всё лицо его покрылось складками, и он громко расхохотался. Так этому мужику и надо. Рауль знает его баснословную скупость. Он сам пригласит Каролу в секретарши, он это теперь твердо решил.
— Двадцать тысяч крон в год! — воскликнул Рауль. — Ничего себе, недурная сумма!
Яскульский задумчиво расхаживает по комнате, поглядывая на потолок. Он кажется Раулю каким-то великаном.
— Да, недурная сумма, — повторяет он. — Очень большая сумма! Но в конце концов, почему мы должны только зарабатывать деньги? На участке Гершуна я уже заработал в четыре раза больше. Купил у Гершуна, а три дня назад продал «Анатолийской нефти», вот и всё. Почему же другим не заработать? — спрашиваю я. Ну что такое двадцать тысяч крон золотом? Отвечай, Рауль: могу я с этими двадцатью тысячами отправиться в постель? Нет, не могу. А с тех пор как я увидал ее в ванне... Нет, само небо посылает мне эту женщину, — ведь мне уже за шестьдесят! Я бы и женился на ней, если бы она захотела. Ты сам, Рауль, как-то сказал мне, что на ней можно было бы и жениться. Тогда я посмеялся над тобой...
Яскульский остановился перед письменным столом и наклонился к Раулю:
— Я решил дать ей эти гарантии, за этим я и пришел к тебе, Рауль! Она хочет оформить всё нотариально.
Вскоре Яскульский собственной персоной явился в контору Рауля, как всегда с громким смехом и шуточками. Ему нужно оформить одно маленькое дельце. Рауль с изумлением уставился на Яскульского. «Каланчу» было не узнать. Куда делись его сапоги с голенищами? На нем был новенький, с иголочки, светло-серый просторный костюм, ослепительно белый воротничок и новые желтые ботинки. Никогда еще Рауль не видал Яскульского таким щеголем, а ведь он знает его уже больше двадцати лет. Старик немного похудел и поэтому казался еще более высоким. Он весело взглянул на Рауля, громко рассмеялся и ударил себя в грудь.
— Ну что? Ты удивлен, а? — закричал он. — Ты, разумеется, уже всё знаешь? Да, это она со мной сделала!
Рауль смущенно покачивал ногой и силился улыбнуться. «Эта деревенщина, — думал он, — этот невежда! Значит, и бедра, и прелестная шея — всё досталось ему?»
Яскульский плюхнулся в кресло:
— Вот о чем нам надо потолковать, Рауль. Видишь ли, — с тобой можно говорить откровенно, — она мне давно уже нравилась. Ее глаза!.. Ну что тут скажешь? Такие огромные... А кожа у нее... — Он прищелкнул языком. — Но больше всего нравилась мне, говоря между нами, ее «казенная часть», она просто божественна! Когда эта женщина идет — понимаешь? — всё это движется так, что я совсем с ума схожу! Я сперва предложил ей сто крон. Приди, мол, разок ко мне. Что тут особенного? Другие приходят за гораздо меньшую плату. Но она только посмотрела на меня с возмущением. Ксавер чуть не лопнул со смеху. Ну, затем я предлагал двести и триста крон. Что ж ты думаешь? Она не пришла! Я дошел до пятисот крон. Пятьсот крон! Понимаешь ли ты, что это значит? На эти деньги можно купить всех девчонок в цыганском квартале. Затем она решила уехать отсюда. Ей не нравилось больше в «Парадизе»: работа слишком утомительная, а платят мало. Сидишь каждую ночь до четырех, до пяти часов, это губит ее, говорила она. Я и сказал ей: «Иди-ка ты ко мне, да и дело с концом. Что тебе этот Ксавер платит, то заплачу и я. А кроме того, стол и квартира, и всё бесплатно». Она решила подумать. На следующий день она говорит мне: «Но только смотрите, не воображайте себе ничего такого, господин Яскульский!» — «Нет, нет, что вы!» А сам думаю: «Только бы мне заполучить тебя в дом!»
Яскульский умолкает. Он смущенно просовывает палец между воротничком и шеей.
— И что же? — продолжает он изменившимся голосом и тоном полной растерянности. — Ничего, ну прямо-таки ничего не получается! Пальцем к ней не притронься! Как-то раз я хлопнул ее по «божественной», так она закатила мне оплеуху.
Рауль протирает очки. Он наслаждается беспомощностью глупого мужика. Комичность его положения доставляет Раулю невыразимую радость. Такая женщина, как Карола! И что только забрал себе в голову этот дурень! Она даром живет у него, ест за его столом, и он ей еще деньги платит! Ловко она это устроила, ничего не скажешь! Рауль едва удерживался от смеха.
А Яскульский продолжал рассказывать. По вечерам она читает ему. Она чудесно декламирует, — ведь она была актрисой, говорит по-французски. Кто б это подумал? Однако ни чтение, ни французский язык ему ни к чему, и он вчера серьезно поговорил с ней. «Какие условия ты ставишь, скажи откровенно, Карола? Так дело не пойдет; я ведь делаюсь просто смешон».
— Я совсем обезумел от этой женщины. Мы сидим вместе за столом, я вижу ее каждый час, а один раз — должен тебе признаться, но только это я одному тебе говорю — я подсмотрел, как она купалась. — Яскульский понизил голос и сложил губы точно для поцелуя. — Богиня, Рауль, просто богиня! — прошептал он. — Богиня, да и только.
Раулю стало не по себе, он заерзал на стуле.
— И что же? Назвала она тебе свои условия? — спросил он деловым тоном адвоката.
Он злорадствовал и наслаждался. Яскульский кивнул.
— Да, — сказал он, — условия она назвала. Она потребовала гарантий, что ее положение будет прочно; она, видишь ли, научена горьким опытом. У нее есть ребенок от одного венгерского офицера; этот офицер судится с ней и не платит ей ни гроша. Теперь ребенок тоже в моем доме. Прелестный ребенок! Без него она не хотела переезжать. Как можно после этого осуждать ее, если она многовато просит? Это ее право. Одним словом, она требует двадцать тысяч крон в год.
Яскульский встал, так он был взволнован.
Лицо Рауля осветилось улыбкой удовлетворения. Он открыл рот так, что стали видны его большие крепкие зубы, всё лицо его покрылось складками, и он громко расхохотался. Так этому мужику и надо. Рауль знает его баснословную скупость. Он сам пригласит Каролу в секретарши, он это теперь твердо решил.
— Двадцать тысяч крон в год! — воскликнул Рауль. — Ничего себе, недурная сумма!
Яскульский задумчиво расхаживает по комнате, поглядывая на потолок. Он кажется Раулю каким-то великаном.
— Да, недурная сумма, — повторяет он. — Очень большая сумма! Но в конце концов, почему мы должны только зарабатывать деньги? На участке Гершуна я уже заработал в четыре раза больше. Купил у Гершуна, а три дня назад продал «Анатолийской нефти», вот и всё. Почему же другим не заработать? — спрашиваю я. Ну что такое двадцать тысяч крон золотом? Отвечай, Рауль: могу я с этими двадцатью тысячами отправиться в постель? Нет, не могу. А с тех пор как я увидал ее в ванне... Нет, само небо посылает мне эту женщину, — ведь мне уже за шестьдесят! Я бы и женился на ней, если бы она захотела. Ты сам, Рауль, как-то сказал мне, что на ней можно было бы и жениться. Тогда я посмеялся над тобой...
Яскульский остановился перед письменным столом и наклонился к Раулю:
— Я решил дать ей эти гарантии, за этим я и пришел к тебе, Рауль! Она хочет оформить всё нотариально.
IX
Перед домом Франциски остановился большой грузовик, наполненный тяжелыми ящиками. Это были ящики с книгами: Франциска устраивала у себя библиотеку. Отныне всех визитеров она принимала в библиотеке, и на столах всегда лежали раскрытые новые книги — французские стихи, какой-нибудь английский роман. Франциска усердно изучала иностранные языки. В Анатоле жила одна старая дама, немка, фрейлейн фон Пельниц. Она уже двадцать лет занималась преподаванием языков молодым девушкам. Ей уже за пятьдесят. У нее были белоснежные седины и необыкновенно аристократическая осанка. Фрейлейн фон Пельниц каждое утро приходила к Франциске на урок, а в конце концов стала проводить у нее целый день. Она сделалась своего рода компаньонкой. Франциска болтала по-французски и по-английски, она усваивала языки необычайно легко. Теперь она нередко здоровалась со своими гостями по-французски. Казалось, она совсем забыла свой родной язык.
Фрейлейн фон Пельниц вращалась в свое время в большом свете и учила Франциску, как светская дама должна сидеть, ходить, есть и одеваться. Она наблюдала за домом и за слугами и не терпела ни малейшей небрежности в сервировке. В короткий срок дом Франциски стал образцом для всех хозяек, а кухня теперь считалась лучшей в Анатоле.
Фрейлейн фон Пельниц, разумеется, присутствовала при всех приемах Франциски, на всех больших вечерах. Со своими сединами и величественной осанкой она разливала вокруг себя атмосферу аристократичности. Только на вечерах в узком кругу друзей Франциска разрешала ей не появляться, это вполне понятно. Но и на этих интимных вечерах теперь уже было не так шумно, как прежде, — Франциска заботилась о том, чтобы гости не слишком шумели. Двери и ставни плотно закрывались. В городе Франциску теперь видели редко. Лишь иногда она ужинала в «Новом Траяне» и несколько раз ночью приезжала со своей свитой в «Парадиз». Она посылала к Ксаверу кого-нибудь из своих слуг, Ксавер собирал цыган, поднимая их с постелей, и начинался большой кутеж. Цыгане и девицы в баре могли за счет Франциски пить и есть сколько хотели. Однажды вечером Франциска изрядно напилась. Ну, один раз это со всяким может случиться! В заключение она хотела исполнить сольный танец, который, по ее словам, она плясала когда-то в Бухаресте, в варьете. Но во время танца у нее закружилась голова, и она упала бы, если бы мистер Гаук не подхватил ее. Она открыла свою сумочку и раздала девицам из бара все деньги, какие у нее были с собой. Ах, она знает, как трудно работать каждый вечер, — ей тоже приходилось каждый вечер танцевать в варьете. А как пристают мужчины, когда знают, что имеют дело с беззащитной женщиной! Да, она кое-что повидала в своей жизни. А варьете в Бухаресте — это большое варьете, — оно называлось... но вот название она никак не может вспомнить. Как глупо!
Это было уже несколько недель назад, и с тех пор она больше не бывала в «Парадизе».
Борис спросил у Франциски через третьих лиц, может ли она принять его. Ну что ж, пусть приходит, — почему бы и нет? Фрейлейн фон Пельниц приняла его с соответствующей торжественностью, провела в библиотеку и совершенно бесшумно закрыла за собой дверь. На столе лежали новинки английской литературы и целая стопка английских журналов. Пусть удивляется! А затем, шурша платьем, вошла Франциска и встретила Бориса потоком французских фраз. Никакая сила в мире не заставила бы ее говорить с Борисом иначе, чем по-французски. Борис извинился, что не смог нанести свой визит раньше. Последние недели у него были дела в Лондоне. В течение всей беседы Франциска была образцовым творением своей учительницы: она сидела как дама, улыбалась как дама; фрейлейн фон Пельниц была бы довольна ею.
Франциска тараторила с таким темпераментом, что Борису лишь с трудом удавалось вставить два-три слова. Франциска говорила о погоде, о своих планах на лето. Она хочет взять напрокат яхту и несколько месяцев плавать по Средиземному морю. А затем Борису пришлось выслушать анекдот, который ей когда-то рассказал в Бухаресте князь Куза, один из ее близких друзей. Анекдот был не очень остроумен, но Борис из вежливости скривил свои тонкие губы в едва заметной улыбке. Затем она с восторгом заговорила о великолепных спортивных площадках, которые Борис построил для города. Но тут бесшумно открылась дверь, и в библиотеку заглянула фрейлейн фон Пельниц. Борис немедленно встал.
Когда Борис сидел напротив Франциски в зеленом кожаном кресле, ей показалось, что она видит его лицо в первый раз. Она несколько раз встречала его на улице, а затем видела в Гурге, где была с Гизелой. Но тогда ей мешало смотреть яркое солнце. Сегодня она, в сущности, впервые как следует разглядела его.
Франциска совсем не разделяла мнения Гизелы, что он похож на Наполеона. Но, несомненно, у него, как ей казалось, была голова необыкновенного человека, завоевателя, властелина. Всё его лицо покрывала ровная бледность. У Бориса была необычайно гладкая кожа. Болтая всякие глупости, Франциска внимательно рассматривала гостя. Его глаза казались ей слишком суровыми. О, он знает, чего хочет, этот Борис! Ей понравилась гордая линия его носа и властно взлетавшие брови. Вот это мужчина! А какое лицо! В эту минуту он мог бы потребовать от нее всё что угодно; она не смогла бы ему отказать. У нее перехватило дыхание.
Весь он, его лицо, его манеры были сама вежливость. Ни одним движением лица не выдал Борис своего изумления, что эта «дворовая девка, которой привалило неслыханное счастье» (так он мысленно называл ее), стала чем-то вроде светской дамы. «Позолота, — думал он, — позолота! Она и не подозревает, как она смешна». Но Франциска догадалась, о чем он думает. Она подметила беглую вежливую улыбку, с которой Борис слушал анекдот князя Куза (она его только что выдумала), и эта улыбка выдала Бориса. Он надменен и убог; в нем нет никакой широты натуры, никакого размаха. Его губы почти бесцветны, и вообще всё в нем только высокомерие и поза. Несколько минут назад он мог бы потребовать от нее всего, чего хотел, но теперь она насторожилась. Эта улыбка! Ах, Франциска хорошо знает, как улыбаются мужчины... У этого человека нет ни великодушия, ни доброты. Он просто холодный, безжалостный эгоист. Она заглянула в его темные, жестокие глаза и испугалась. Она не хотела бы остаться с ним наедине. Он, наверно, стегает женщин плетью или заставляет стегать себя! Нет, как глупо, что это лицо могло ей понравиться хоть на одну секунду. Теперь у нее не было ни малейшего желания узнать Бориса ближе. Несколько минут назад она уже хотела было принять свою смелую позу, которая наиболее выгодно показывала линию ее груди и бедер, позу, о которой Мадсен сказал, что она «самого сильного мужчину сшибает с ног». А ведь Мадсен кое-что повидал на своем веку! Но нет, нет!
Лишь в тот момент, когда фрейлейн фон Пельниц заглянула в комнату, Борис заговорил о главной цели своего посещения. Искусно повернув разговор и великолепно владея собой, он уже в дверях как бы вскользь упомянул, что, как он слышал, срок договора Франциски с «Анатолийской нефтью» скоро истекает. «Национальная нефть» была бы рада завязать с ней отношения. Франциска засмеялась, как смеется светская дама, провожая гостя. Она, по-видимому, совершенно не поняла значения вопроса, как и подобает даме, не сведущей в коммерческих делах. В ее глазах сияла сама искренность.
— Я уже продлила договор, — солгала она (переговоры еще не были закончены, но Жак давно уже предупреждал ее — никаких дел с Борисом не начинать: у компании нет денег).
Борис вышел. Да, Франциска была не так проста, как он себе представлял.
В библиотеку вошла фрейлейн фон Пельниц.
— Вы сделали много ошибок, дитя мое, — сказала она по-французски. — Зачем вы говорите так быстро? Но ваше произношение лучше, чем у барона: он говорит по-французски, как англичанин.
Затем лицо старой девы приняло подобострастное и несколько испуганное выражение. Неужели правда, что Франциска намеревается провести лето в Средиземном море на парусной яхте?
Франциска громко рассмеялась.
— О нет, ma chereСсылка16, ничего подобного! Я сейчас же заболела бы морской болезнью. Насчет яхты я вчера вычитала из одного романа; я хотела только немножко пустить пыль в глаза барону. Всего три месяца назад барон не замечал меня. Я была для него пустым местом. Мне хотелось немножко позлить его. Надеюсь, я не перестаралась?
Фрейлейн фон Пельниц вращалась в свое время в большом свете и учила Франциску, как светская дама должна сидеть, ходить, есть и одеваться. Она наблюдала за домом и за слугами и не терпела ни малейшей небрежности в сервировке. В короткий срок дом Франциски стал образцом для всех хозяек, а кухня теперь считалась лучшей в Анатоле.
Фрейлейн фон Пельниц, разумеется, присутствовала при всех приемах Франциски, на всех больших вечерах. Со своими сединами и величественной осанкой она разливала вокруг себя атмосферу аристократичности. Только на вечерах в узком кругу друзей Франциска разрешала ей не появляться, это вполне понятно. Но и на этих интимных вечерах теперь уже было не так шумно, как прежде, — Франциска заботилась о том, чтобы гости не слишком шумели. Двери и ставни плотно закрывались. В городе Франциску теперь видели редко. Лишь иногда она ужинала в «Новом Траяне» и несколько раз ночью приезжала со своей свитой в «Парадиз». Она посылала к Ксаверу кого-нибудь из своих слуг, Ксавер собирал цыган, поднимая их с постелей, и начинался большой кутеж. Цыгане и девицы в баре могли за счет Франциски пить и есть сколько хотели. Однажды вечером Франциска изрядно напилась. Ну, один раз это со всяким может случиться! В заключение она хотела исполнить сольный танец, который, по ее словам, она плясала когда-то в Бухаресте, в варьете. Но во время танца у нее закружилась голова, и она упала бы, если бы мистер Гаук не подхватил ее. Она открыла свою сумочку и раздала девицам из бара все деньги, какие у нее были с собой. Ах, она знает, как трудно работать каждый вечер, — ей тоже приходилось каждый вечер танцевать в варьете. А как пристают мужчины, когда знают, что имеют дело с беззащитной женщиной! Да, она кое-что повидала в своей жизни. А варьете в Бухаресте — это большое варьете, — оно называлось... но вот название она никак не может вспомнить. Как глупо!
Это было уже несколько недель назад, и с тех пор она больше не бывала в «Парадизе».
Борис спросил у Франциски через третьих лиц, может ли она принять его. Ну что ж, пусть приходит, — почему бы и нет? Фрейлейн фон Пельниц приняла его с соответствующей торжественностью, провела в библиотеку и совершенно бесшумно закрыла за собой дверь. На столе лежали новинки английской литературы и целая стопка английских журналов. Пусть удивляется! А затем, шурша платьем, вошла Франциска и встретила Бориса потоком французских фраз. Никакая сила в мире не заставила бы ее говорить с Борисом иначе, чем по-французски. Борис извинился, что не смог нанести свой визит раньше. Последние недели у него были дела в Лондоне. В течение всей беседы Франциска была образцовым творением своей учительницы: она сидела как дама, улыбалась как дама; фрейлейн фон Пельниц была бы довольна ею.
Франциска тараторила с таким темпераментом, что Борису лишь с трудом удавалось вставить два-три слова. Франциска говорила о погоде, о своих планах на лето. Она хочет взять напрокат яхту и несколько месяцев плавать по Средиземному морю. А затем Борису пришлось выслушать анекдот, который ей когда-то рассказал в Бухаресте князь Куза, один из ее близких друзей. Анекдот был не очень остроумен, но Борис из вежливости скривил свои тонкие губы в едва заметной улыбке. Затем она с восторгом заговорила о великолепных спортивных площадках, которые Борис построил для города. Но тут бесшумно открылась дверь, и в библиотеку заглянула фрейлейн фон Пельниц. Борис немедленно встал.
Когда Борис сидел напротив Франциски в зеленом кожаном кресле, ей показалось, что она видит его лицо в первый раз. Она несколько раз встречала его на улице, а затем видела в Гурге, где была с Гизелой. Но тогда ей мешало смотреть яркое солнце. Сегодня она, в сущности, впервые как следует разглядела его.
Франциска совсем не разделяла мнения Гизелы, что он похож на Наполеона. Но, несомненно, у него, как ей казалось, была голова необыкновенного человека, завоевателя, властелина. Всё его лицо покрывала ровная бледность. У Бориса была необычайно гладкая кожа. Болтая всякие глупости, Франциска внимательно рассматривала гостя. Его глаза казались ей слишком суровыми. О, он знает, чего хочет, этот Борис! Ей понравилась гордая линия его носа и властно взлетавшие брови. Вот это мужчина! А какое лицо! В эту минуту он мог бы потребовать от нее всё что угодно; она не смогла бы ему отказать. У нее перехватило дыхание.
Весь он, его лицо, его манеры были сама вежливость. Ни одним движением лица не выдал Борис своего изумления, что эта «дворовая девка, которой привалило неслыханное счастье» (так он мысленно называл ее), стала чем-то вроде светской дамы. «Позолота, — думал он, — позолота! Она и не подозревает, как она смешна». Но Франциска догадалась, о чем он думает. Она подметила беглую вежливую улыбку, с которой Борис слушал анекдот князя Куза (она его только что выдумала), и эта улыбка выдала Бориса. Он надменен и убог; в нем нет никакой широты натуры, никакого размаха. Его губы почти бесцветны, и вообще всё в нем только высокомерие и поза. Несколько минут назад он мог бы потребовать от нее всего, чего хотел, но теперь она насторожилась. Эта улыбка! Ах, Франциска хорошо знает, как улыбаются мужчины... У этого человека нет ни великодушия, ни доброты. Он просто холодный, безжалостный эгоист. Она заглянула в его темные, жестокие глаза и испугалась. Она не хотела бы остаться с ним наедине. Он, наверно, стегает женщин плетью или заставляет стегать себя! Нет, как глупо, что это лицо могло ей понравиться хоть на одну секунду. Теперь у нее не было ни малейшего желания узнать Бориса ближе. Несколько минут назад она уже хотела было принять свою смелую позу, которая наиболее выгодно показывала линию ее груди и бедер, позу, о которой Мадсен сказал, что она «самого сильного мужчину сшибает с ног». А ведь Мадсен кое-что повидал на своем веку! Но нет, нет!
Лишь в тот момент, когда фрейлейн фон Пельниц заглянула в комнату, Борис заговорил о главной цели своего посещения. Искусно повернув разговор и великолепно владея собой, он уже в дверях как бы вскользь упомянул, что, как он слышал, срок договора Франциски с «Анатолийской нефтью» скоро истекает. «Национальная нефть» была бы рада завязать с ней отношения. Франциска засмеялась, как смеется светская дама, провожая гостя. Она, по-видимому, совершенно не поняла значения вопроса, как и подобает даме, не сведущей в коммерческих делах. В ее глазах сияла сама искренность.
— Я уже продлила договор, — солгала она (переговоры еще не были закончены, но Жак давно уже предупреждал ее — никаких дел с Борисом не начинать: у компании нет денег).
Борис вышел. Да, Франциска была не так проста, как он себе представлял.
В библиотеку вошла фрейлейн фон Пельниц.
— Вы сделали много ошибок, дитя мое, — сказала она по-французски. — Зачем вы говорите так быстро? Но ваше произношение лучше, чем у барона: он говорит по-французски, как англичанин.
Затем лицо старой девы приняло подобострастное и несколько испуганное выражение. Неужели правда, что Франциска намеревается провести лето в Средиземном море на парусной яхте?
Франциска громко рассмеялась.
— О нет, ma chereСсылка16, ничего подобного! Я сейчас же заболела бы морской болезнью. Насчет яхты я вчера вычитала из одного романа; я хотела только немножко пустить пыль в глаза барону. Всего три месяца назад барон не замечал меня. Я была для него пустым местом. Мне хотелось немножко позлить его. Надеюсь, я не перестаралась?
X
Борис вышел от Франциски в дурном настроении. Уж этот Ники Цукор! Как Борис зол на него! Ники Цукор был у него в шпионах. Он поддерживал хорошие отношения с обоими лагерями и сообщил Борису как абсолютно достоверный факт, что между Франциской и «Анатолийской нефтью» возникли серьезные разногласия. Если бы не Ники, Борис, право же, не стал бы себя утруждать нелепым визитом к этой дворовой девке.
— Домой! — сказал он шофёру тихим голосом, который не предвещал ничего хорошего.
Его гордость была уязвлена. Он ожидал, что Франциска растеряется, будет вести себя неуверенно, что он легко подчинит ее своему влиянию, а эта мужичка приняла его весьма непринужденно и занимала разговорами, пока ему не пришлось уйти. Франциска застала его врасплох: он к этому не был подготовлен. И она хочет взять напрокат яхту! Эта корова! Просто насмешка какая-то! Он был очень зол. Франциска не подозревала, что именно ее замечание о яхте, которую она хочет взять напрокат, и привело Бориса в столь дурное настроение. У него были на то свои причины. Только неделю назад леди Кеннворти обещала ему провести лето в Анатоле. Но вчера она написала, что сэр Джон Робертсон пригласил ее прокатиться с ним на яхте по Средиземному морю. Врач советует ей принять приглашение сэра Джона: ей настоятельно нужен свежий воздух для усиления аппетита. И вот теперь эта дворовая девка тоже собирается отдыхать на яхте в Средиземном море! А у Бориса руки связаны. Увы, он не может пригласить Мери отправиться с ним на Средиземное море! «Мери — удивительная женщина, — тихонько бормотал он по-английски, — но она признаёт только мужчин, которые могут ей что-то дать. Если бы у меня была яхта, то Мери поехала бы, конечно, со мной, а не с этим скучным Джоном, который за целый день и десяти слов не скажет. Но у меня нет яхты, и я не в состоянии даже взять ее напрокат, как эта мужичка». И он вспоминает, как все балуют Мери. Мистер Дэвис — владелец прекраснейших лошадей, у сэра Эрнеста замок в Шотландии и ручьи, полные форелей. У графа Хантингтона самая быстрая моторная яхта в Англии. И всё это к услугам Мери. А он? Что он может предложить ей?
Ничего, почти ничего!
За последний год он часто ездил в Англию, и эти поездки стоили ему бешеных денег. Мери любит самые модные рестораны, самые дорогие ложи, драгоценности и свежую сирень. Если, проснувшись поутру, она не находит на столике цветущей сирени, она несчастна. Она считает, что иначе и быть не может, так было всю ее жизнь. Ему пришлось занять денег, все его земли заложены и перезаложены, дом в Анатоле тоже пришлось заложить. К сожалению, земли нельзя сейчас продать. Он всё продал бы не задумываясь, только бы достать для Мери яхту, тогда она не поехала бы с сэром Джоном. Он всё знает. Если бы у него было много денег, Мери принадлежала бы ему одному. Это он тоже знает. А теперь она... Нет, лучше об этом не думать! Но вот он уже дома, переодевается к ужину, облачается в смокинг. Мисс Сильверсмит, молодая особа с боттичеллиевскими локонами, приветствует его очаровательной улыбкой. Она пытливо вглядывается в его замкнутое лицо. Почему у него такие темные тени под глазами? Боже мой, неужели опять что-нибудь случилось? Он так бледен и мрачен. С каждым днем она всё меньше понимает его, только чувствует, что с ним что-то неладно. Он отчего-то страдает и совсем извелся. Почему он перестал разговаривать с ней? Приказать лакею накрывать на стол?..
— Чудесная погода сегодня! — говорит она.
— Чудесная погода, — рассеянно отвечает Борис и слегка улыбается. Затем он с отсутствующим видом треплет Мэй по щеке и говорит: — Ну, как дела сегодня, крошка Мэй?
Он говорит это каждый день. У мисс Мэй стоят слезы на глазах. Она скоро уедет. Это свыше ее сил!
— Домой! — сказал он шофёру тихим голосом, который не предвещал ничего хорошего.
Его гордость была уязвлена. Он ожидал, что Франциска растеряется, будет вести себя неуверенно, что он легко подчинит ее своему влиянию, а эта мужичка приняла его весьма непринужденно и занимала разговорами, пока ему не пришлось уйти. Франциска застала его врасплох: он к этому не был подготовлен. И она хочет взять напрокат яхту! Эта корова! Просто насмешка какая-то! Он был очень зол. Франциска не подозревала, что именно ее замечание о яхте, которую она хочет взять напрокат, и привело Бориса в столь дурное настроение. У него были на то свои причины. Только неделю назад леди Кеннворти обещала ему провести лето в Анатоле. Но вчера она написала, что сэр Джон Робертсон пригласил ее прокатиться с ним на яхте по Средиземному морю. Врач советует ей принять приглашение сэра Джона: ей настоятельно нужен свежий воздух для усиления аппетита. И вот теперь эта дворовая девка тоже собирается отдыхать на яхте в Средиземном море! А у Бориса руки связаны. Увы, он не может пригласить Мери отправиться с ним на Средиземное море! «Мери — удивительная женщина, — тихонько бормотал он по-английски, — но она признаёт только мужчин, которые могут ей что-то дать. Если бы у меня была яхта, то Мери поехала бы, конечно, со мной, а не с этим скучным Джоном, который за целый день и десяти слов не скажет. Но у меня нет яхты, и я не в состоянии даже взять ее напрокат, как эта мужичка». И он вспоминает, как все балуют Мери. Мистер Дэвис — владелец прекраснейших лошадей, у сэра Эрнеста замок в Шотландии и ручьи, полные форелей. У графа Хантингтона самая быстрая моторная яхта в Англии. И всё это к услугам Мери. А он? Что он может предложить ей?
Ничего, почти ничего!
За последний год он часто ездил в Англию, и эти поездки стоили ему бешеных денег. Мери любит самые модные рестораны, самые дорогие ложи, драгоценности и свежую сирень. Если, проснувшись поутру, она не находит на столике цветущей сирени, она несчастна. Она считает, что иначе и быть не может, так было всю ее жизнь. Ему пришлось занять денег, все его земли заложены и перезаложены, дом в Анатоле тоже пришлось заложить. К сожалению, земли нельзя сейчас продать. Он всё продал бы не задумываясь, только бы достать для Мери яхту, тогда она не поехала бы с сэром Джоном. Он всё знает. Если бы у него было много денег, Мери принадлежала бы ему одному. Это он тоже знает. А теперь она... Нет, лучше об этом не думать! Но вот он уже дома, переодевается к ужину, облачается в смокинг. Мисс Сильверсмит, молодая особа с боттичеллиевскими локонами, приветствует его очаровательной улыбкой. Она пытливо вглядывается в его замкнутое лицо. Почему у него такие темные тени под глазами? Боже мой, неужели опять что-нибудь случилось? Он так бледен и мрачен. С каждым днем она всё меньше понимает его, только чувствует, что с ним что-то неладно. Он отчего-то страдает и совсем извелся. Почему он перестал разговаривать с ней? Приказать лакею накрывать на стол?..
— Чудесная погода сегодня! — говорит она.
— Чудесная погода, — рассеянно отвечает Борис и слегка улыбается. Затем он с отсутствующим видом треплет Мэй по щеке и говорит: — Ну, как дела сегодня, крошка Мэй?
Он говорит это каждый день. У мисс Мэй стоят слезы на глазах. Она скоро уедет. Это свыше ее сил!
XI
Дамы Ипсиланти побывали в Остенде. Из Остенде они отправились в Биарриц, а так как там неделями шел дождь, перекочевали в Сан-Себастьян. Морской воздух восстановит силы баронессы. Раньше зимы в Анатоль им не вернуться, нечего и думать, а может быть, они задержатся и дольше.
Янко получал письма из Себастьяна и письма из Парижа — от Розы. По крайней мере хоть это было у него. Он много читал теперь. Пора ему наконец немного пополнить свое образование. Он прочел даже «Фауста», чтобы написать об этом Соне. Но «Фауст», откровенно говоря, ему не понравился, Янко ничего в нем не понял. Об этом он Соне не написал. Если ты пробка, не прикидывайся свинцом, — тебе всё равно суждено плавать на поверхности. Под конец он перешел на романы — дурацкие книжонки о сыщиках — и в один прекрасный день взял шляпу и отправился в «Новый Траян». Игорные залы там были всегда полны до самого утра, и Янко снова стал их завсегдатаем. Казалось, будто он всё время был здесь, не пропустил ни одного дня. Каждую ночь он играл. Выпивал бутылку вина, потом еще одну, затем несколько рюмок водки. «Эй, Янко! Эй, барон!» Янко опять кричит и хохочет, как прежде.
Янко получал письма из Себастьяна и письма из Парижа — от Розы. По крайней мере хоть это было у него. Он много читал теперь. Пора ему наконец немного пополнить свое образование. Он прочел даже «Фауста», чтобы написать об этом Соне. Но «Фауст», откровенно говоря, ему не понравился, Янко ничего в нем не понял. Об этом он Соне не написал. Если ты пробка, не прикидывайся свинцом, — тебе всё равно суждено плавать на поверхности. Под конец он перешел на романы — дурацкие книжонки о сыщиках — и в один прекрасный день взял шляпу и отправился в «Новый Траян». Игорные залы там были всегда полны до самого утра, и Янко снова стал их завсегдатаем. Казалось, будто он всё время был здесь, не пропустил ни одного дня. Каждую ночь он играл. Выпивал бутылку вина, потом еще одну, затем несколько рюмок водки. «Эй, Янко! Эй, барон!» Янко опять кричит и хохочет, как прежде.