Страница:
Роткель корчился от стыда и готов был провалиться сквозь землю. Он закрыл лицо руками. Неужели это правда? Его дочь, получившая такое благонравное воспитание! Это поистине кара господня. А Ники весело рассказывал дальше, как Гизела настаивала, чтобы они встречались каждый четверг в «Парадизе», а потом — даже два раза в неделю. Он не хотел быть невежливым с дамой, да в конце концов он тоже молод! И ведь трудно поверить, какая неистовая страстность таилась в этой хрупкой девушке! Он знал немало женщин, но ничего подобного никогда не встречал.
Да, поистине кара господня! Роткель с мольбой протянул руки. Довольно, довольно! Он заговорил о чести своей семьи. Пусть господин Цукор женится на его дочери хотя бы для формы, а затем они могут сейчас же развестись. Но Цукор только смеялся. Жениться? Он и слышать не хочет ни о какой женитьбе, с какой стати! Он еще не кончил своего ученья. Жениться из-за того, что он согласился оказать услугу молодой даме? Ники весело рассмеялся. Он стоял перед Роткелем, расставив ноги, скрестив руки на груди и поигрывая бицепсом правой руки.
— Женитьба нисколько не помешает вам учиться, — сказал Роткель. Он даже готов оплатить из своих денег расходы на ученье.
Ники прислушался. Несколько секунд он не мог найти ответа. Деньги? Какую же примерно сумму имеет в виду господин Роткель? Ники вдруг сделался вежливым. Он сел против Роткеля. Пять тысяч? Ники опять рассмеялся. Он ценит честь семьи Роткель гораздо выше, значительно выше. Они начали торговаться. Роткель был доволен, что Цукор, в общем, принял его предложение, но яростно боролся за свои деньги. Его дочь хорошо воспитана, она говорит по-французски и по-английски, господин Цукор сам видел, как она катается с Франциской в ее ландо. Роткель разгорячился. У него брызгала слюна изо рта. Он клялся, что десять тысяч крон через час после венчания — это его последнее слово. Он вскочил и пригрозил, что уйдет. Завтра же он отошлет дочь за границу, это тоже выход. Тогда Ники сдался. Они составили договор, но, прежде чем подписаться, Ники вытянул у Роткеля еще аванс в пятьсот крон. Роткель взял с Ники слово, что тот никому не скажет об этом соглашении. Ники слово дал.
Он потирал руки, когда Роткель вышел.
— Вот как зарабатывают деньги! — воскликнул он и немедленно сел за стол писать Гизеле.
Он просил у нее прощения, у милой, дорогой Гизелы, просил последнего свидания. «Я люблю тебя как прежде. Это Франциска хотела разлучить тебя со мной. Послезавтра я уезжаю, а завтра буду ждать тебя в „Парадизе“.
Гизела пришла на свидание. Она не могла удержаться. И все было так же, как и раньше. Он как будто только теперь заметил, что она в положении, и предложил ей выйти за него замуж. Но Гизела подняла его на смех.
Роткель опять побежал к Франциске, ломал руки, и Франциска обещала свое посредничество. Вечером, сидя с Гизелой на большом диване, она заговорила об этом деле. Но Гизела вовсе не стремится к замужеству. Зачем? Она считает, что брак — совершенно устарелый и ненужный институт. Она находит, что брак в некотором смысле даже безнравствен. Женщины принуждены, в силу закона, отдаваться своим мужьям, хотят они того или нет. Гизела хочет быть свободной, особенно теперь, когда в Анатоле что ни день появляются новые мужчины.
— Ты видела этого интересного молодого немца?
Но Франциска была того мнения, что надо хоть немножко считаться со своими родителями.
— Твой отец сам хочет, чтобы ты потом развелась.
— А если этого не захочет Ники?
— Ну, тогда ты просто удерешь от него.
Гизела нашла этот план великолепным. Она засмеялась. Ну хорошо, она об этом подумает.
Пришли гости, Гаук и Мадсен из «Национальной нефти», которые последнее время часто навещали Франциску. Это были светские люди, они говорили на всех языках и побывали в дальних странах. Они умели рассказывать такие истории, что только рот откроешь от удивления. Мадсен и Франциска занялись приготовлением коктейля, как это делалось каждый вечер, и Франциска нисколько не скрывала, что ей нравится долговязый датчанин. У него была чудесная фигура! А Гизела и желтолицый мистер Гаук... Ну что ж, Франциска умеет молчать.
III
IV
V
VI
Да, поистине кара господня! Роткель с мольбой протянул руки. Довольно, довольно! Он заговорил о чести своей семьи. Пусть господин Цукор женится на его дочери хотя бы для формы, а затем они могут сейчас же развестись. Но Цукор только смеялся. Жениться? Он и слышать не хочет ни о какой женитьбе, с какой стати! Он еще не кончил своего ученья. Жениться из-за того, что он согласился оказать услугу молодой даме? Ники весело рассмеялся. Он стоял перед Роткелем, расставив ноги, скрестив руки на груди и поигрывая бицепсом правой руки.
— Женитьба нисколько не помешает вам учиться, — сказал Роткель. Он даже готов оплатить из своих денег расходы на ученье.
Ники прислушался. Несколько секунд он не мог найти ответа. Деньги? Какую же примерно сумму имеет в виду господин Роткель? Ники вдруг сделался вежливым. Он сел против Роткеля. Пять тысяч? Ники опять рассмеялся. Он ценит честь семьи Роткель гораздо выше, значительно выше. Они начали торговаться. Роткель был доволен, что Цукор, в общем, принял его предложение, но яростно боролся за свои деньги. Его дочь хорошо воспитана, она говорит по-французски и по-английски, господин Цукор сам видел, как она катается с Франциской в ее ландо. Роткель разгорячился. У него брызгала слюна изо рта. Он клялся, что десять тысяч крон через час после венчания — это его последнее слово. Он вскочил и пригрозил, что уйдет. Завтра же он отошлет дочь за границу, это тоже выход. Тогда Ники сдался. Они составили договор, но, прежде чем подписаться, Ники вытянул у Роткеля еще аванс в пятьсот крон. Роткель взял с Ники слово, что тот никому не скажет об этом соглашении. Ники слово дал.
Он потирал руки, когда Роткель вышел.
— Вот как зарабатывают деньги! — воскликнул он и немедленно сел за стол писать Гизеле.
Он просил у нее прощения, у милой, дорогой Гизелы, просил последнего свидания. «Я люблю тебя как прежде. Это Франциска хотела разлучить тебя со мной. Послезавтра я уезжаю, а завтра буду ждать тебя в „Парадизе“.
Гизела пришла на свидание. Она не могла удержаться. И все было так же, как и раньше. Он как будто только теперь заметил, что она в положении, и предложил ей выйти за него замуж. Но Гизела подняла его на смех.
Роткель опять побежал к Франциске, ломал руки, и Франциска обещала свое посредничество. Вечером, сидя с Гизелой на большом диване, она заговорила об этом деле. Но Гизела вовсе не стремится к замужеству. Зачем? Она считает, что брак — совершенно устарелый и ненужный институт. Она находит, что брак в некотором смысле даже безнравствен. Женщины принуждены, в силу закона, отдаваться своим мужьям, хотят они того или нет. Гизела хочет быть свободной, особенно теперь, когда в Анатоле что ни день появляются новые мужчины.
— Ты видела этого интересного молодого немца?
Но Франциска была того мнения, что надо хоть немножко считаться со своими родителями.
— Твой отец сам хочет, чтобы ты потом развелась.
— А если этого не захочет Ники?
— Ну, тогда ты просто удерешь от него.
Гизела нашла этот план великолепным. Она засмеялась. Ну хорошо, она об этом подумает.
Пришли гости, Гаук и Мадсен из «Национальной нефти», которые последнее время часто навещали Франциску. Это были светские люди, они говорили на всех языках и побывали в дальних странах. Они умели рассказывать такие истории, что только рот откроешь от удивления. Мадсен и Франциска занялись приготовлением коктейля, как это делалось каждый вечер, и Франциска нисколько не скрывала, что ей нравится долговязый датчанин. У него была чудесная фигура! А Гизела и желтолицый мистер Гаук... Ну что ж, Франциска умеет молчать.
III
Жак не переставал удивляться. Ну уж этот Янко! Он, кажется, и впрямь стал совсем другим человеком. Неужели и правда можно так основательно измениться? Теперь он был воплощением активности и дисциплины. И так шло уже несколько месяцев.
Каждое утро, ровно в девять, он являлся в свою контору и несколько часов работал с доходившей до педантизма добросовестностью, пользуясь целой библиотекой специальной литературы. Затем шел осматривать буровые скважины и отдавался этому занятию со страстным усердием, словно опьяненный воздухом, в котором носились мелкие частицы нефти. Он все замечал, во все вникал и сам нередко энергично вмешивался в ход работы. Теперь ему уже нельзя было втереть очки. Жак иногда сопровождал его и каждый раз поражался теми знаниями, которые Янко сумел приобрести за несколько месяцев.
«Голиаф», значительно уже ослабевший, все-таки давал еще ежедневно железнодорожный поезд нефти. Буровые скважины номер два и номер три принесли разочарование: под кладбищем оказалось мало нефти. Зато скважина номер четыре, у самой дороги, была чрезвычайно доходна. Янко мог быть доволен. Его буровые вышки уже вторглись в цыганский квартал. Они стояли между глиняными мазанками и лачугами евреев и цыган, которые совершенно самовольно, без всякого права, поселились здесь. Весь этот участок принадлежал старому крестьянину, жившему в горах, в тридцати километрах от города. Это был наполовину выживший из ума старик. Он ничего не знал о том, что происходило в Анатоле, и был счастлив, когда Янко за участок ни на что не годной земли заплатил ему двадцать тысяч крон. Да, этот Янко оказался совсем неплохим дельцом. Жак радовался за него.
Янко обещал баронессе и Соне ежедневно навещать больного господина Ипсиланти. Он держал свое слово и хоть на минуту, но заходил каждый день. Больной безучастно лежал в постели. Он почти не узнавал Янко. Но эти посещения нисколько не были тягостны для Янко, как опасалась Соня. О нет! Он любил их; любил входить в этот сад и в этот дом. Иногда он подолгу расхаживал по комнатам. Он видел, как Соня спускалась по лестнице, как она стояла на коленях в цветнике, с пылающими щеками. В комнатах еще звучали ее слова. Он питал нежность к некоторым комнатам и даже к мебели. Но об этом он не говорил никому.
Часто он неожиданно приезжал на нефтепромыслы к Жаку, чтобы переговорить с ним по какому-нибудь техническому или коммерческому вопросу, — Янко срочно нужен его совет. Он был не прочь повыведать, кстати, что делается на скважинах «Анатолийской нефти». Жак смотрел на него, покачивая головой. Янко действительно был для него большой загадкой. Ведь Жак знал его как никто. «Может быть, — думал иногда Жак, — он просто старается одурманить себя этой непрерывной работой. Может быть, он день и ночь думает о своей Соне. От него всего можно ожидать».
— А что слышно о Соне? — спрашивал Жак.
Янко улыбался несколько смущенно, как всегда, когда ему задавали этот вопрос, и смотрел в сторону. Соня пишет часто, но, откровенно говоря, очень мало о себе. Она описывает ландшафты и санатории, врачей и своих новых знакомых. Теперь они в Наугейме. Баронесса чувствует себя значительно лучше. Однако Янко пора идти, — у него еще есть работа.
— А не сходить ли нам сегодня вечером в «Парадиз»? Выпьем там по стаканчику, — предлагал Жак. — Эта Карола действительно очень красивая и довольно интересная женщина.
Но Янко качал головой и смущенно опускал глаза. Да, Янко стал очень скучным человеком. Где все его веселые рассказы?
— Нет, нет, так не годится, — отвечал Янко, краснея. — Роза не спит, если меня нет дома, а я должен теперь очень беречь ее: через месяц она ждет ребенка.
Ну, что на это скажешь? Янко стал прямо-таки домоседом. А какой молодец он был раньше!
Как-то раз, когда Янко пришел к себе в контору, ему сообщили, что приходила некая вдова Дубранке и хотела его видеть.
Дубранке? Это, должно быть, мать его друга Дубранке, у которого он когда-то купил свой участок? Он вспомнил, что мать Дубранке была вдова мелкого чиновника, что у нее ничего не было за душой. И сейчас же подумал о том, как оказать помощь матери своего друга, которого очень любил. Вот и хорошо, что она разыскала Янко, — ведь он нажил на этом участке целое состояние. Уж он сумеет сделать так, чтобы мать его друга Дубранке не знала нужды до конца своих дней.
Янко принял госпожу Дубранке с большой сердечностью. Значит, действительно мать его друга? Как он рад! Но вдруг он смутился, почувствовав что-то неладное. Вдова Дубранке, маленькая женщина с гладким восковым лицом, избегала его взгляда, и вся ее манера держаться была как-то подозрительно робка и пуглива. Неуверенным и очень тихим голосом она сказала, что уже несколько лет не живет в Анатоле, но ее зять, судебный писец Дубранке, держал ее в курсе здешних событий. Она и раньше приехала бы сюда, но была всю зиму больна. Ну словом, она узнала, что барон Стирбей нашел на участке ее сына нефть. Она приехала предъявить свои права. Участок принадлежит ей.
Янко побледнел. Теперь он понял, почему она так странно держалась.
— Но я купил этот участок у вашего сына, — ответил он со смущенной улыбкой, несколько оправившись от изумления. — Это было около трех лет назад. Вам тогда предстояла операция, и вашему сыну нужны были деньги.
Госпожа Дубранке покачала головой и поджала тонкие восковые губы. Она долго смотрела в глаза Янко. Нет, о продаже она ничего не знала. Да и участок этот в городских книгах все еще значится на имя ее сына. Она просит барона Стирбея предъявить ей купчую крепость. И она вышла.
Янко был в полной растерянности. Купчую крепость? У него нет никакой купчей крепости. У него есть только письмо офицера-летчика Дубранке, но Янко побледнел при мысли, что это письмо он легко мог разорвать или потерять. Вся его жизнь стояла на карте.
Каждое утро, ровно в девять, он являлся в свою контору и несколько часов работал с доходившей до педантизма добросовестностью, пользуясь целой библиотекой специальной литературы. Затем шел осматривать буровые скважины и отдавался этому занятию со страстным усердием, словно опьяненный воздухом, в котором носились мелкие частицы нефти. Он все замечал, во все вникал и сам нередко энергично вмешивался в ход работы. Теперь ему уже нельзя было втереть очки. Жак иногда сопровождал его и каждый раз поражался теми знаниями, которые Янко сумел приобрести за несколько месяцев.
«Голиаф», значительно уже ослабевший, все-таки давал еще ежедневно железнодорожный поезд нефти. Буровые скважины номер два и номер три принесли разочарование: под кладбищем оказалось мало нефти. Зато скважина номер четыре, у самой дороги, была чрезвычайно доходна. Янко мог быть доволен. Его буровые вышки уже вторглись в цыганский квартал. Они стояли между глиняными мазанками и лачугами евреев и цыган, которые совершенно самовольно, без всякого права, поселились здесь. Весь этот участок принадлежал старому крестьянину, жившему в горах, в тридцати километрах от города. Это был наполовину выживший из ума старик. Он ничего не знал о том, что происходило в Анатоле, и был счастлив, когда Янко за участок ни на что не годной земли заплатил ему двадцать тысяч крон. Да, этот Янко оказался совсем неплохим дельцом. Жак радовался за него.
Янко обещал баронессе и Соне ежедневно навещать больного господина Ипсиланти. Он держал свое слово и хоть на минуту, но заходил каждый день. Больной безучастно лежал в постели. Он почти не узнавал Янко. Но эти посещения нисколько не были тягостны для Янко, как опасалась Соня. О нет! Он любил их; любил входить в этот сад и в этот дом. Иногда он подолгу расхаживал по комнатам. Он видел, как Соня спускалась по лестнице, как она стояла на коленях в цветнике, с пылающими щеками. В комнатах еще звучали ее слова. Он питал нежность к некоторым комнатам и даже к мебели. Но об этом он не говорил никому.
Часто он неожиданно приезжал на нефтепромыслы к Жаку, чтобы переговорить с ним по какому-нибудь техническому или коммерческому вопросу, — Янко срочно нужен его совет. Он был не прочь повыведать, кстати, что делается на скважинах «Анатолийской нефти». Жак смотрел на него, покачивая головой. Янко действительно был для него большой загадкой. Ведь Жак знал его как никто. «Может быть, — думал иногда Жак, — он просто старается одурманить себя этой непрерывной работой. Может быть, он день и ночь думает о своей Соне. От него всего можно ожидать».
— А что слышно о Соне? — спрашивал Жак.
Янко улыбался несколько смущенно, как всегда, когда ему задавали этот вопрос, и смотрел в сторону. Соня пишет часто, но, откровенно говоря, очень мало о себе. Она описывает ландшафты и санатории, врачей и своих новых знакомых. Теперь они в Наугейме. Баронесса чувствует себя значительно лучше. Однако Янко пора идти, — у него еще есть работа.
— А не сходить ли нам сегодня вечером в «Парадиз»? Выпьем там по стаканчику, — предлагал Жак. — Эта Карола действительно очень красивая и довольно интересная женщина.
Но Янко качал головой и смущенно опускал глаза. Да, Янко стал очень скучным человеком. Где все его веселые рассказы?
— Нет, нет, так не годится, — отвечал Янко, краснея. — Роза не спит, если меня нет дома, а я должен теперь очень беречь ее: через месяц она ждет ребенка.
Ну, что на это скажешь? Янко стал прямо-таки домоседом. А какой молодец он был раньше!
Как-то раз, когда Янко пришел к себе в контору, ему сообщили, что приходила некая вдова Дубранке и хотела его видеть.
Дубранке? Это, должно быть, мать его друга Дубранке, у которого он когда-то купил свой участок? Он вспомнил, что мать Дубранке была вдова мелкого чиновника, что у нее ничего не было за душой. И сейчас же подумал о том, как оказать помощь матери своего друга, которого очень любил. Вот и хорошо, что она разыскала Янко, — ведь он нажил на этом участке целое состояние. Уж он сумеет сделать так, чтобы мать его друга Дубранке не знала нужды до конца своих дней.
Янко принял госпожу Дубранке с большой сердечностью. Значит, действительно мать его друга? Как он рад! Но вдруг он смутился, почувствовав что-то неладное. Вдова Дубранке, маленькая женщина с гладким восковым лицом, избегала его взгляда, и вся ее манера держаться была как-то подозрительно робка и пуглива. Неуверенным и очень тихим голосом она сказала, что уже несколько лет не живет в Анатоле, но ее зять, судебный писец Дубранке, держал ее в курсе здешних событий. Она и раньше приехала бы сюда, но была всю зиму больна. Ну словом, она узнала, что барон Стирбей нашел на участке ее сына нефть. Она приехала предъявить свои права. Участок принадлежит ей.
Янко побледнел. Теперь он понял, почему она так странно держалась.
— Но я купил этот участок у вашего сына, — ответил он со смущенной улыбкой, несколько оправившись от изумления. — Это было около трех лет назад. Вам тогда предстояла операция, и вашему сыну нужны были деньги.
Госпожа Дубранке покачала головой и поджала тонкие восковые губы. Она долго смотрела в глаза Янко. Нет, о продаже она ничего не знала. Да и участок этот в городских книгах все еще значится на имя ее сына. Она просит барона Стирбея предъявить ей купчую крепость. И она вышла.
Янко был в полной растерянности. Купчую крепость? У него нет никакой купчей крепости. У него есть только письмо офицера-летчика Дубранке, но Янко побледнел при мысли, что это письмо он легко мог разорвать или потерять. Вся его жизнь стояла на карте.
IV
Роза сразу заметила растерянность Янко, когда он вернулся домой. Она вспомнила, что несколько месяцев назад — это было в Монастырском переулке — Янко сделал попытку привести в порядок свои бумаги, но очень скоро признал это безнадежным. Куда же делись эти бумаги? Должны же они быть где-нибудь? Да, да! Янко вспомнил, что он бросил их в большой желтый кожаный чемодан, который теперь стоял на чердаке. Они немедленно достали этот чемодан, всю ночь рылись в бумагах и наконец нашли письмо Дубранке. Роза нашла его вложенным в какой-то грязный конверт. В этом письме Дубранке подтверждал, что он продал Янко участок для застройки рядом со старым кладбищем за шестьсот крон и деньги за него сполна получил наличными.
Янко вздохнул с облегчением. О дальнейшем позаботится Рауль. Но вдова Дубранке, которой показали письмо в конторе Рауля, заявила, что письмо подложное.
— Это не его рука! — сказала она. — Я подам жалобу.
Рауль опешил. «Кто-то ведет против Янко тонко рассчитанную игру», — подумал он, не на шутку перепугавшись. Письмо, конечно, подлинное. В этом нет ни малейшего сомнения. Янко в свое время просто из великодушия купил у летчика Дубранке этот не представлявший никакой ценности участок. Старухе сделали на деньги Янко операцию, а теперь она же выступает против него! Рауль был очень взволнован.
— Я должен обратить ваше внимание, уважаемая госпожа Дубранке, — сказал он, — что вам придется подтвердить ваше заявление под присягой.
— Я готова присягнуть, — ответила вдова Дубранке с необыкновенной горячностью.
— С вашего разрешения я приглашу для экспертизы лучших химиков и графологов, — прибавил Рауль и проводил госпожу Дубранке до дверей.
Лучше всех в этом деле мог разобраться Жак. Янко, очень встревоженный, от Рауля немедленно поехал на нефтепромыслы. Жак внимательно выслушал Янко, и лицо его приняло удивленное и мрачное выражение.
— Неужели до этого дошло? — нахмурившись спросил он.
Янко не понял его:
— Что ты хочешь сказать, Жак?
Жак в волнении ходил по комнате.
Из-за этой нефти все в городе с ума посходили, алчность развратила всех до мозга костей. Вот Яскульский недавно пытался подкупить Майера: он предложил ему значительную сумму, если тот откроет тайну скважин, которые «Анатолийская нефть» пробурила возле пашни Гершуна, на самой меже, но почему-то не стала их разрабатывать. Но конечно, и «Анатолийская нефть» кое-что предпринимает, тут тоже не ягнята сидят! А вот, например, неделю назад в конторе Брааке взломали ночью несгораемый шкаф и украли секретные данные о геологических разрезах. Жак подозревает Ники Цукора, которому он как-то раз показывал эти чертежи. Ники последнее время пьет каждый вечер с Яскульским; они стали вдруг что-то подозрительно дружны. Теперь выплывает эта скверная история с вдовой Дубранке. Ложная присяга? Ну что такое в конце концов ложная присяга? Теперь не отступают перед тем, чтобы довести до тюрьмы старую женщину.
— Надеюсь, теперь тебе всё ясно? — воскликнул Жак, останавливаясь перед Янко и глядя на него жестким взглядом.
— Ясно? Я не понимаю тебя, Жак, говори точнее!
Но Жак не мог говорить точнее. Не так уж трудно сообразить, что эта простоватая вдова Дубранке не сама выдумала свой маневр. Ее разыскали, ее вымуштровали и посулили ей золотые горы. Она прекрасно знает, что ее сын в свое время продал этот участок; она всё знает, но не боится принести ложную присягу. Ее заранее научили, как действовать. Научили? Но кто же? Жак рассмеялся.
— Это, конечно, не мы, не «Анатолийская нефть»! — воскликнул он. — Это они, — тихо прибавил он. — Ведь они совсем прогорают. Будь осторожен, Янко, я тебя предупреждаю! Наконец-то Янко понял. Но ему еще не верилось; всё это как-то не укладывалось у него в голове. Нет, невозможно, чтобы люди додумались до этого! Прямо немыслимо! Дубранке, вероятно, не сказал своей матери о продаже, вот и всё.
— Ну, ты предупрежден! — раздраженно крикнул Жак. — Ты как малое дитя, Янко. Когда дело идет о прибылях, для таких людей нет ничего невозможного.
И Жак дал такой совет: все эти эксперты Рауля, разумеется, большая глупость. Экспертов могут подкупить. Все старые письма покойного Дубранке, все образцы его почерка уничтожат или подделают. Да, всё возможно. А судьи? Да ведь судьи «его» друзья. Они постоянно бывают у него. (Жак упорно не называл имен.) Они и их родственники — держатели акций «той» компании. Янко наверняка проиграл бы процесс, ему запретили бы добычу нефти, на его предприятие был бы наложен секвестр. Нет, этот путь совершенно невозможен. Надо предложить вдове Дубранке значительную сумму отступного, а если понадобится, то и ренту. Судебному писцу Дубранке тоже должно кое-что перепасть.
— Я завтра с самого утра отправлюсь к Раулю и переговорю с ним. Твой противники, к счастью, сейчас сидят без денег... Ни гроша! Они даже не знают, чем будут платить рабочим за эту неделю. Да, мы всё знаем о них, точно так же, как и они всё знают о нас.
Рауль вызвал судебного писца Дубранке к себе и хорошенько припугнул его. Присяга — это в конце концов всё-таки присяга!.. Потом он сделал свое предложение. Переговоры тянулись больше недели. Наконец вдова Дубранке снова явилась к Раулю. Она в последние дни была нездорова. Грипп? Ах нет, ее старая болезнь печени... На этот раз вдова прихватила свои «хорошие» очки. Она надела их и признала, что запродажное письмо сына — подлинное. В прошлый раз очки были слишком слабые. Она подписала заявление, что в дальнейшем не будет предъявлять никаких требований. Янко в первый раз за две недели заснул спокойно.
Янко вздохнул с облегчением. О дальнейшем позаботится Рауль. Но вдова Дубранке, которой показали письмо в конторе Рауля, заявила, что письмо подложное.
— Это не его рука! — сказала она. — Я подам жалобу.
Рауль опешил. «Кто-то ведет против Янко тонко рассчитанную игру», — подумал он, не на шутку перепугавшись. Письмо, конечно, подлинное. В этом нет ни малейшего сомнения. Янко в свое время просто из великодушия купил у летчика Дубранке этот не представлявший никакой ценности участок. Старухе сделали на деньги Янко операцию, а теперь она же выступает против него! Рауль был очень взволнован.
— Я должен обратить ваше внимание, уважаемая госпожа Дубранке, — сказал он, — что вам придется подтвердить ваше заявление под присягой.
— Я готова присягнуть, — ответила вдова Дубранке с необыкновенной горячностью.
— С вашего разрешения я приглашу для экспертизы лучших химиков и графологов, — прибавил Рауль и проводил госпожу Дубранке до дверей.
Лучше всех в этом деле мог разобраться Жак. Янко, очень встревоженный, от Рауля немедленно поехал на нефтепромыслы. Жак внимательно выслушал Янко, и лицо его приняло удивленное и мрачное выражение.
— Неужели до этого дошло? — нахмурившись спросил он.
Янко не понял его:
— Что ты хочешь сказать, Жак?
Жак в волнении ходил по комнате.
Из-за этой нефти все в городе с ума посходили, алчность развратила всех до мозга костей. Вот Яскульский недавно пытался подкупить Майера: он предложил ему значительную сумму, если тот откроет тайну скважин, которые «Анатолийская нефть» пробурила возле пашни Гершуна, на самой меже, но почему-то не стала их разрабатывать. Но конечно, и «Анатолийская нефть» кое-что предпринимает, тут тоже не ягнята сидят! А вот, например, неделю назад в конторе Брааке взломали ночью несгораемый шкаф и украли секретные данные о геологических разрезах. Жак подозревает Ники Цукора, которому он как-то раз показывал эти чертежи. Ники последнее время пьет каждый вечер с Яскульским; они стали вдруг что-то подозрительно дружны. Теперь выплывает эта скверная история с вдовой Дубранке. Ложная присяга? Ну что такое в конце концов ложная присяга? Теперь не отступают перед тем, чтобы довести до тюрьмы старую женщину.
— Надеюсь, теперь тебе всё ясно? — воскликнул Жак, останавливаясь перед Янко и глядя на него жестким взглядом.
— Ясно? Я не понимаю тебя, Жак, говори точнее!
Но Жак не мог говорить точнее. Не так уж трудно сообразить, что эта простоватая вдова Дубранке не сама выдумала свой маневр. Ее разыскали, ее вымуштровали и посулили ей золотые горы. Она прекрасно знает, что ее сын в свое время продал этот участок; она всё знает, но не боится принести ложную присягу. Ее заранее научили, как действовать. Научили? Но кто же? Жак рассмеялся.
— Это, конечно, не мы, не «Анатолийская нефть»! — воскликнул он. — Это они, — тихо прибавил он. — Ведь они совсем прогорают. Будь осторожен, Янко, я тебя предупреждаю! Наконец-то Янко понял. Но ему еще не верилось; всё это как-то не укладывалось у него в голове. Нет, невозможно, чтобы люди додумались до этого! Прямо немыслимо! Дубранке, вероятно, не сказал своей матери о продаже, вот и всё.
— Ну, ты предупрежден! — раздраженно крикнул Жак. — Ты как малое дитя, Янко. Когда дело идет о прибылях, для таких людей нет ничего невозможного.
И Жак дал такой совет: все эти эксперты Рауля, разумеется, большая глупость. Экспертов могут подкупить. Все старые письма покойного Дубранке, все образцы его почерка уничтожат или подделают. Да, всё возможно. А судьи? Да ведь судьи «его» друзья. Они постоянно бывают у него. (Жак упорно не называл имен.) Они и их родственники — держатели акций «той» компании. Янко наверняка проиграл бы процесс, ему запретили бы добычу нефти, на его предприятие был бы наложен секвестр. Нет, этот путь совершенно невозможен. Надо предложить вдове Дубранке значительную сумму отступного, а если понадобится, то и ренту. Судебному писцу Дубранке тоже должно кое-что перепасть.
— Я завтра с самого утра отправлюсь к Раулю и переговорю с ним. Твой противники, к счастью, сейчас сидят без денег... Ни гроша! Они даже не знают, чем будут платить рабочим за эту неделю. Да, мы всё знаем о них, точно так же, как и они всё знают о нас.
Рауль вызвал судебного писца Дубранке к себе и хорошенько припугнул его. Присяга — это в конце концов всё-таки присяга!.. Потом он сделал свое предложение. Переговоры тянулись больше недели. Наконец вдова Дубранке снова явилась к Раулю. Она в последние дни была нездорова. Грипп? Ах нет, ее старая болезнь печени... На этот раз вдова прихватила свои «хорошие» очки. Она надела их и признала, что запродажное письмо сына — подлинное. В прошлый раз очки были слишком слабые. Она подписала заявление, что в дальнейшем не будет предъявлять никаких требований. Янко в первый раз за две недели заснул спокойно.
V
Но теперь он не на шутку волновался за Розу: у нее начались схватки. Она ужасно боялась. Прошлую ночь ей приснилось, что она умерла, она читала в газете объявление о собственной смерти: «Роза Мариам волей божией скончалась от родов».
Любовь прекрасна, Роза жаждет любви. Но ребенка... нет, ребенка она не хочет! Ах, зачем бог так странно устроил этот мир? Ребенок сведет ее в могилу, чтобы жить самому. Она видела себя лежащей глубоко под землей, в темноте. Никогда больше она не будет танцевать, она умрет, так и не повидав Парижа! Роза начала молиться. Если кто еще и может спасти ее, так это матерь божья. Она умоляла пресвятую деву облегчить ей роды, а если всё пройдет благополучно, то пусть она поможет ей стать танцовщицей. Но Роза не сказала матери божьей, какие танцы она собирается танцевать. Это божьей матери незачем знать. Пусть Янко поедет в монастырь и поставит свечи перед алтарем. Янко, разумеется, сделал всё, что она требовала.
На следующий день Розу отвезли в клинику, — ведь у нее такое хрупкое телосложение. Ей дали наркоз. А затем она снова пришла в сознание, — ей показалось, что прошел всего лишь один миг, словно легкий поплавок всплыла она из глубины на свет божий. Всё было позади, и она осталась в живых. У Розы родился мальчик. Янко вздохнул с облегчением; эти дни он места себе не находил. Как попадешь в лабиринт бытия, так бесконечно и будешь находиться в волнении или в страхе. И снова Роза попросила его поставить свечи мадонне.
Роза была слишком слаба, чтобы самой кормить ребенка, поэтому взяли кормилицу. С каждым днем к Розе возвращались силы, и вскоре она снова отдалась своим мечтам. Два-три месяца она пробудет с ребенком и с Янко, она хочет помириться с матерью. Но потом ничто уже не удержит ее здесь. А ребенок? Может быть, он не отпустит ее? Кто знает? Она нежно любила мальчика, у него были серые глаза Янко. Но прежде чем уехать в Париж, она еще хочет научиться водить автомобиль. Для чего, собственно? Это ее каприз. Янко должен разрешить ей это, она хочет, и всё тут! И Янко разрешил. Что поделаешь? Он не умел отказывать.
Но Роза еще чувствовала слабость после родов. Она часто тихонько плакала. Ее блестящие янтарные глаза сделались еще больше.
— Я тебе родила нашего милого мальчика, — говорила она, и слезы тихо текли по ее щекам. — Я бы жизнь за тебя отдала, а ты всё еще думаешь о той, другой, которая тебе ничего не дает.
Янко нежно обнимает Розу. В это мгновение он любит ее. Она красива, она трогательна. «А ведь Роза права, — думает он. — Это правда».
И он не возражает против того, чтобы она поехала за границу. Напротив, он будет рад, если останется один. Сложный лабиринт наша жизнь!
Через несколько недель Роза возобновила уроки танцев и французского языка. Теперь ей больше нельзя упускать время. Примирение с матерью тоже нельзя откладывать со дня на день, без этого она не может уехать. День был прекрасный. Кормилице велено было одеться получше, ребенка тоже нарядили, а сама Роза долго прихорашивалась, чтобы выглядеть как можно красивее и элегантнее. Затем они сели в новый большой автомобиль Янко, шофёр повез их в ту улочку, где когда-то жила Роза, и остановился перед лавчонкой вдовы Мариам.
Улочка была такая узкая, что машина, сигналя, едва пробиралась по ней, и люди с любопытством высовывались из окон и рассматривали шикарный автомобиль. Да ведь это Роза! В самом деле, Роза Мариам! Ей повезло с ее бароном, ничего не скажешь! Вот удивится мать! Соседи здоровались с Розой, дружески улыбались ей. Но тут Роза испугалась: из окошка во втором этаже высунулась голова матери, и Роза сейчас же увидела, что она сегодня сердитая.
— Мама! — воскликнула Роза. Но мать блеснула стеклами очков и тотчас же начала кричать и браниться.
— Посмотрите на нее, на эту дрянь! — вопила вдова Мариам. — Она еще прикатила издеваться над матерью!
Ругательства посыпались градом. Роза протягивала к матери ребенка и всё кричала, растерянно и умоляюще:
— Мама, мама!
Но мать завопила еще громче:
— И она не стыдится привозить с собой свое отродье!
— Поезжай! — крикнула Роза шофёру. — Поезжай!
Роза закрыла лицо руками и заплакала. Она проплакала весь день. Почему мать так жестока к ней? Она, Роза, тоже была внебрачным ребенком. Мать никогда не была замужем. Но может быть, подумала Роза, она сама поступила неправильно? Может быть, не следовало приезжать на машине и в таком наряде? Может быть, мать действительно подумала, что Роза хочет ее высмеять? А какая она измученная и как постарела! Роза плакала в отчаянии. Она непременно должна что-нибудь придумать, так не годится. Уехать в Париж, не примирившись с матерью, — этого она и в мыслях не допускала.
Любовь прекрасна, Роза жаждет любви. Но ребенка... нет, ребенка она не хочет! Ах, зачем бог так странно устроил этот мир? Ребенок сведет ее в могилу, чтобы жить самому. Она видела себя лежащей глубоко под землей, в темноте. Никогда больше она не будет танцевать, она умрет, так и не повидав Парижа! Роза начала молиться. Если кто еще и может спасти ее, так это матерь божья. Она умоляла пресвятую деву облегчить ей роды, а если всё пройдет благополучно, то пусть она поможет ей стать танцовщицей. Но Роза не сказала матери божьей, какие танцы она собирается танцевать. Это божьей матери незачем знать. Пусть Янко поедет в монастырь и поставит свечи перед алтарем. Янко, разумеется, сделал всё, что она требовала.
На следующий день Розу отвезли в клинику, — ведь у нее такое хрупкое телосложение. Ей дали наркоз. А затем она снова пришла в сознание, — ей показалось, что прошел всего лишь один миг, словно легкий поплавок всплыла она из глубины на свет божий. Всё было позади, и она осталась в живых. У Розы родился мальчик. Янко вздохнул с облегчением; эти дни он места себе не находил. Как попадешь в лабиринт бытия, так бесконечно и будешь находиться в волнении или в страхе. И снова Роза попросила его поставить свечи мадонне.
Роза была слишком слаба, чтобы самой кормить ребенка, поэтому взяли кормилицу. С каждым днем к Розе возвращались силы, и вскоре она снова отдалась своим мечтам. Два-три месяца она пробудет с ребенком и с Янко, она хочет помириться с матерью. Но потом ничто уже не удержит ее здесь. А ребенок? Может быть, он не отпустит ее? Кто знает? Она нежно любила мальчика, у него были серые глаза Янко. Но прежде чем уехать в Париж, она еще хочет научиться водить автомобиль. Для чего, собственно? Это ее каприз. Янко должен разрешить ей это, она хочет, и всё тут! И Янко разрешил. Что поделаешь? Он не умел отказывать.
Но Роза еще чувствовала слабость после родов. Она часто тихонько плакала. Ее блестящие янтарные глаза сделались еще больше.
— Я тебе родила нашего милого мальчика, — говорила она, и слезы тихо текли по ее щекам. — Я бы жизнь за тебя отдала, а ты всё еще думаешь о той, другой, которая тебе ничего не дает.
Янко нежно обнимает Розу. В это мгновение он любит ее. Она красива, она трогательна. «А ведь Роза права, — думает он. — Это правда».
И он не возражает против того, чтобы она поехала за границу. Напротив, он будет рад, если останется один. Сложный лабиринт наша жизнь!
Через несколько недель Роза возобновила уроки танцев и французского языка. Теперь ей больше нельзя упускать время. Примирение с матерью тоже нельзя откладывать со дня на день, без этого она не может уехать. День был прекрасный. Кормилице велено было одеться получше, ребенка тоже нарядили, а сама Роза долго прихорашивалась, чтобы выглядеть как можно красивее и элегантнее. Затем они сели в новый большой автомобиль Янко, шофёр повез их в ту улочку, где когда-то жила Роза, и остановился перед лавчонкой вдовы Мариам.
Улочка была такая узкая, что машина, сигналя, едва пробиралась по ней, и люди с любопытством высовывались из окон и рассматривали шикарный автомобиль. Да ведь это Роза! В самом деле, Роза Мариам! Ей повезло с ее бароном, ничего не скажешь! Вот удивится мать! Соседи здоровались с Розой, дружески улыбались ей. Но тут Роза испугалась: из окошка во втором этаже высунулась голова матери, и Роза сейчас же увидела, что она сегодня сердитая.
— Мама! — воскликнула Роза. Но мать блеснула стеклами очков и тотчас же начала кричать и браниться.
— Посмотрите на нее, на эту дрянь! — вопила вдова Мариам. — Она еще прикатила издеваться над матерью!
Ругательства посыпались градом. Роза протягивала к матери ребенка и всё кричала, растерянно и умоляюще:
— Мама, мама!
Но мать завопила еще громче:
— И она не стыдится привозить с собой свое отродье!
— Поезжай! — крикнула Роза шофёру. — Поезжай!
Роза закрыла лицо руками и заплакала. Она проплакала весь день. Почему мать так жестока к ней? Она, Роза, тоже была внебрачным ребенком. Мать никогда не была замужем. Но может быть, подумала Роза, она сама поступила неправильно? Может быть, не следовало приезжать на машине и в таком наряде? Может быть, мать действительно подумала, что Роза хочет ее высмеять? А какая она измученная и как постарела! Роза плакала в отчаянии. Она непременно должна что-нибудь придумать, так не годится. Уехать в Париж, не примирившись с матерью, — этого она и в мыслях не допускала.
VI
Внезапно Янко охватило беспокойство. Он должен ехать. Завтра же, самое позднее — послезавтра. Ему нужно посмотреть новый нефтяной насос, который выпустила какая-то фирма в Ганновере. Через две недели он вернется обратно. Он не может позволить себе более долгий отпуск. Новый насос, конечно, не так уж сильно интересовал Янко. Он пытался обмануть не только других, но и самого себя, и всё-таки это был только предлог. В поезде он принял решение направиться сперва в Баден-Баден, где в это время находились дамы Ипсиланти. О своем приезде он уведомил их телеграммой, но на вокзале никто не встретил его. В отеле он узнал, что у баронессы Ипсиланти ночью был сердечный приступ, и Соня не могла оставить ее одну.
Баронесса приняла Янко лежа в шезлонге, сияющая, помолодевшая, точно двадцатилетняя девушка. Она протянула ему руку и дважды поцеловала его в губы:
— Мой дорогой друг, мой благодетель, мой сын! Как я рада, что опять вижу тебя! Ну, как ты находишь Соню? Она любит тебя, только тебя, поверь мне! Обними ее! Да поцелуй же ее! Она только притворяется, эта лицемерка. Вот она какая! О, она большая комедиантка! Чего ты хочешь: кофе, чаю, шоколаду? Эй, кельнер!
Она командовала, не давая кельнерам передышки.
— Опять от них сегодня ничего не дождешься, — раздраженно заметила она. — Уже полчаса не несут варенья! Я сегодня же выеду из этого отеля.
— Ах, мама, они, право, стараются, — успокаивала ее Соня.
— Пусть пошевеливаются. Ведь я плачу им, и они этим живут. Расскажи же, Янко... Какой у него прекрасный вид!.. Расскажи, что слышно в Анатоле. Я часто получаю письма, но это всё не то. Бедный Корошек! На люстре, говорят? А пожар в «Стране грез»?
— Пожар в «Стране грез»? Ничего особенного. Но во время паники погибло шесть детей. Их задавили.
— Шесть? А чьи это дети? Из приличных семей?
— Нет, это были дети рабочих и бедняков.
— Так, так!.. — интерес баронессы мгновенно иссяк. — Ну что ж, у них ведь всё равно много детей!
— Мама! — воскликнула Соня и покраснела от стыда. Баронесса рассмеялась.
— А разве не правда, что эти бедняки всегда многосемейные? Это же не я выдумала. Вот она всегда такая. Только и знает поправлять меня. А полиция? Привлекла она к ответственности Яскульского? Нет? Ну конечно! Фаркас ведь играет с ним в карты, а у Яскульского полны карманы денег. Никто и не пойдет против него. А Марморош, ты говоришь, всё еще жив? Если бы с ним что-нибудь случилось, я была бы только рада. Все мои несчастья из-за этого обманщика.
— Долго ли ты пробудешь здесь, Янко? — спросила Соня, когда они остались одни.
Она в первый раз сказала ему «ты».
— Мне, собственно, нужно в Ганновер, — ответил Янко, несколько смущенный. — Мне нужно осмотреть новый нефтяной насос. Но несколько дней я мог бы провести здесь.
Соня говорила с ним по-дружески и задушевно, как с братом. Они гуляли рука об руку по аллеям. Ни один из ее почитателей не смел к ней приблизиться. Прощаясь с Янко перед сном, она подставила ему губы для поцелуя. Это было всё.
Янко прожил в Баден-Бадене две недели, а затем через Ганновер и Берлин вернулся домой. Он застал Розу за приготовлениями к отъезду.
Роза сделала еще одну попытку примириться с матерью. На этот раз она не наряжалась и не поехала в автомобиле. Это, конечно, снова рассердило бы мать. Как она, Роза, могла допустить тогда такую оплошность! Теперь она пошла пешком, надела старое платье и даже отказалась от шляпы. Она остановилась перед дверью лавчонки и решила стоять до тех пор, пока мать не впустит ее. Изо всех окон выглядывали женщины. Наконец мать заметила ее. Она распахнула дверь и закричала:
— Убирайся отсюда, ты, потаскуха! — и опять захлопнула дверь.
Роза долго плакала, закрыв лицо руками, но не ушла. Она простоит здесь хоть всю ночь, если нужно будет. Тогда соседки решили, что это уж слишком. Их головы исчезли из окон, и вскоре в лавку ворвалась целая толпа женщин. Мать кричала, что это только одно притворство и сплошная комедия. Соседки истошно голосили, перебивая друг друга.
— А где, скажи, отец Розы? — вопили они. — Мы что-то никогда не видели ее отца. А с ней ты почему-то такая строгая!
В конце концов они открыли дверь и ввели Розу. Она плакала, и вдруг мать тоже громко зарыдала, и все женщины в лавочке заплакали, а Роза повисла на шее матери.
Роза смотрела теперь на мир другими глазами, жить вдруг стало легче и веселее. Она уже не так часто вздыхала. На следующий день она принесла к матери своего ребенка. Должна же она посмотреть на него! Красивый мальчонка, ведь правда? Янко женился бы на ней, если б она захотела; но сейчас у него в голове только нефтяные дела. Она принесла матери подарки и стала приходить к ней каждый день. Янко, наверное, что-нибудь придумает, как помочь матери, не оскорбляя ее гордости.
Теперь только ребенок удерживал Розу в Анатоле. Когда она закрывала глаза, она видела воздушную, сотканную из света девушку, танцующую перед черным бархатным занавесом. Это она сама, Роза! Светящаяся девушка вся нагая; ее тело и руки блестят фосфорическим блеском. Свет струится от нее легкой дымкой; время от времени на занавесе вспыхивают сказочные, неземной красоты цветы. Всё это выдумала сама Роза. Она хочет осыпать всё тело фосфоресцирующим порошком; один химик в Берлине уже работает над его составом. Это будет ее танец, и с ним она обойдет подмостки всех театров мира. Когда-нибудь она станцует его и в Анатоле, — конечно, в пользу бедных.
Баронесса приняла Янко лежа в шезлонге, сияющая, помолодевшая, точно двадцатилетняя девушка. Она протянула ему руку и дважды поцеловала его в губы:
— Мой дорогой друг, мой благодетель, мой сын! Как я рада, что опять вижу тебя! Ну, как ты находишь Соню? Она любит тебя, только тебя, поверь мне! Обними ее! Да поцелуй же ее! Она только притворяется, эта лицемерка. Вот она какая! О, она большая комедиантка! Чего ты хочешь: кофе, чаю, шоколаду? Эй, кельнер!
Она командовала, не давая кельнерам передышки.
— Опять от них сегодня ничего не дождешься, — раздраженно заметила она. — Уже полчаса не несут варенья! Я сегодня же выеду из этого отеля.
— Ах, мама, они, право, стараются, — успокаивала ее Соня.
— Пусть пошевеливаются. Ведь я плачу им, и они этим живут. Расскажи же, Янко... Какой у него прекрасный вид!.. Расскажи, что слышно в Анатоле. Я часто получаю письма, но это всё не то. Бедный Корошек! На люстре, говорят? А пожар в «Стране грез»?
— Пожар в «Стране грез»? Ничего особенного. Но во время паники погибло шесть детей. Их задавили.
— Шесть? А чьи это дети? Из приличных семей?
— Нет, это были дети рабочих и бедняков.
— Так, так!.. — интерес баронессы мгновенно иссяк. — Ну что ж, у них ведь всё равно много детей!
— Мама! — воскликнула Соня и покраснела от стыда. Баронесса рассмеялась.
— А разве не правда, что эти бедняки всегда многосемейные? Это же не я выдумала. Вот она всегда такая. Только и знает поправлять меня. А полиция? Привлекла она к ответственности Яскульского? Нет? Ну конечно! Фаркас ведь играет с ним в карты, а у Яскульского полны карманы денег. Никто и не пойдет против него. А Марморош, ты говоришь, всё еще жив? Если бы с ним что-нибудь случилось, я была бы только рада. Все мои несчастья из-за этого обманщика.
— Долго ли ты пробудешь здесь, Янко? — спросила Соня, когда они остались одни.
Она в первый раз сказала ему «ты».
— Мне, собственно, нужно в Ганновер, — ответил Янко, несколько смущенный. — Мне нужно осмотреть новый нефтяной насос. Но несколько дней я мог бы провести здесь.
Соня говорила с ним по-дружески и задушевно, как с братом. Они гуляли рука об руку по аллеям. Ни один из ее почитателей не смел к ней приблизиться. Прощаясь с Янко перед сном, она подставила ему губы для поцелуя. Это было всё.
Янко прожил в Баден-Бадене две недели, а затем через Ганновер и Берлин вернулся домой. Он застал Розу за приготовлениями к отъезду.
Роза сделала еще одну попытку примириться с матерью. На этот раз она не наряжалась и не поехала в автомобиле. Это, конечно, снова рассердило бы мать. Как она, Роза, могла допустить тогда такую оплошность! Теперь она пошла пешком, надела старое платье и даже отказалась от шляпы. Она остановилась перед дверью лавчонки и решила стоять до тех пор, пока мать не впустит ее. Изо всех окон выглядывали женщины. Наконец мать заметила ее. Она распахнула дверь и закричала:
— Убирайся отсюда, ты, потаскуха! — и опять захлопнула дверь.
Роза долго плакала, закрыв лицо руками, но не ушла. Она простоит здесь хоть всю ночь, если нужно будет. Тогда соседки решили, что это уж слишком. Их головы исчезли из окон, и вскоре в лавку ворвалась целая толпа женщин. Мать кричала, что это только одно притворство и сплошная комедия. Соседки истошно голосили, перебивая друг друга.
— А где, скажи, отец Розы? — вопили они. — Мы что-то никогда не видели ее отца. А с ней ты почему-то такая строгая!
В конце концов они открыли дверь и ввели Розу. Она плакала, и вдруг мать тоже громко зарыдала, и все женщины в лавочке заплакали, а Роза повисла на шее матери.
Роза смотрела теперь на мир другими глазами, жить вдруг стало легче и веселее. Она уже не так часто вздыхала. На следующий день она принесла к матери своего ребенка. Должна же она посмотреть на него! Красивый мальчонка, ведь правда? Янко женился бы на ней, если б она захотела; но сейчас у него в голове только нефтяные дела. Она принесла матери подарки и стала приходить к ней каждый день. Янко, наверное, что-нибудь придумает, как помочь матери, не оскорбляя ее гордости.
Теперь только ребенок удерживал Розу в Анатоле. Когда она закрывала глаза, она видела воздушную, сотканную из света девушку, танцующую перед черным бархатным занавесом. Это она сама, Роза! Светящаяся девушка вся нагая; ее тело и руки блестят фосфорическим блеском. Свет струится от нее легкой дымкой; время от времени на занавесе вспыхивают сказочные, неземной красоты цветы. Всё это выдумала сама Роза. Она хочет осыпать всё тело фосфоресцирующим порошком; один химик в Берлине уже работает над его составом. Это будет ее танец, и с ним она обойдет подмостки всех театров мира. Когда-нибудь она станцует его и в Анатоле, — конечно, в пользу бедных.