Кэнфилд Сандра. Любимая

   Услыхав это, Роуэн встал, подошел к окну и принялся смотреть на пылающий южный день. Уже почти полдень, и скоро удушающая жара накроет город. Он повернулся и посмотрел в глаза гадалке.
   – Я видел ее, – признался Роуэн. – И даже побывал в 1880 году. – Микаэла промолчала, и он добавил: – Вы не верите мне.
   – Я верю тому, что вы говорите. Реальность этой беседы словно молотом ударила Роуэна. Он зло воскликнул:
   – Разве это не должно казаться странным всем, кроме меня? Неужели весь мир сошел с ума?
   – Вы не сумасшедший, – мягко возразила Микаэла. – Вы – человек, у которого есть предназначение.
   – И в чем конкретно состоит мое предназначение?
   – Этого я не знаю. Вы должны понять это самостоятельно. Моя миссия завершилась, когда я вернула портрет. – Перевернув верхнюю карту и вглядевшись в нее, женщина добавила: – Могу лишь сказать, что здесь замешан еще один незнакомец. Я не знаю, в чем состоит его или ее роль. Мне известно только одно – этот человек существует, и кроме того, – тут она перевернула еще одну карту, оказавшуюся символом смерти, – то, на что вы решитесь, подвергнет вас опасности. Даже не знаю, останетесь ли вы в живых.
   Словно припомнив что-то, Микаэла встала и, жестом попросив гостя подождать, вышла из комнаты. Роуэн слышал, как она, не торопясь, поднялась на второй этаж. Солнечные лучи заливали светом всю комнату, и на него вновь нахлынуло ощущение нереальности происходящего. Неужели он и в самом деле сидит в этом маленьком розовом домике? Неужели и вправду он беседует с этой странной женщиной, которая уверяет, что обладает возможностью читать прошлое и предсказывать будущее?
   Через несколько минут Микаэла вернулась, неся маленькую книжечку в кожаном переплете, потрескавшемся в ветхом, как само время.
   – Она принадлежала Энджелине, – пояснила гадалка.
   Роуэн вспомнил, что видел, как Энджелина торопливо записывала что-то в маленькую книжку – может быть, дневник? – а потом спрятала ее во внутреннем дворике. Микаэла протянула Роуэну ветхий томик. Он оказался реальным… реальнее, чем зыбкий мир вокруг. Провожая Роуэна до двери, Микаэла посоветовала:
   – Читайте. Прислушайтесь к ней. Почувствуйте ее.
   – И что мне делать потом?
   – Сами поймете, – был ответ. – Только вы, и никто другой, будете знать это.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   Зазвонил телефон. Он звонил и звонил весь вечер, пока, наконец, не захлебнулся на середине гудка. Звук на секунду повис в тишине. Роуэн не слышал, как звонил телефон и, более того, не подозревал о его существовании. Его внимание было сосредоточено на пыльном дневнике с ломкими страничками, обладателем которого он стал несколько часов назад. Он сидел в кресле в гостиной. Над камином висел портрет, на столе лежала магнолия, а Роуэн был поглощен чтением.
   Я не в состоянии спать. Невозможно привыкнуть к этой жаре. О, как я скучаю по милому Руану! Единственное, чего бы мне хотелось – никогда не выходить замуж за этого ужасного человека! Как я могла не подозревать о том, каков он на самом деле?
   Сегодня Хлоя выглядит лучше. Что бы я делала без нее? Она – моя единственная отрада. Я все сделаю, все вынесу ради нее.
   Сегодня шел дождь, и город, словно чайник, исходит паром. Хлое трудно дышать, и я весь день просидела у ее постели. Вечером с нею останется Люки.
   Ночь длинна. Я прислушиваюсь к его шагам и ловлю себя на том, что они мерещатся мне в каждом звуке. Ненавижу эти шаги, но тишина – она страшнее, ибо она говорит о том, что все еще впереди.
   Сегодня мы сидели во дворе. Мне нравится этот дворик, но я ненавижу и его. Он позволяет отдохнуть от этого дома, и все-таки это тоже тюрьма, тюрьма, увитая цветами. Он запретил мне покидать дом без него или же без его верного пса – ирландца.
   Хлоя хотела завести какого-нибудь зверька, но он запретил это. Странно, но я согласна с ним. Невозможно со спокойной совестью заставить человека или животное жить в этом доме.
   Снова зазвонил телефон. Как прежде, Роуэн не обратил на него внимания, погрузившись в мир Энджелины. Он вчитывался в каждую строку так, словно она была написана специально для него. Иногда записи велись ежедневно, иногда через день, или даже с недельным интервалом. Постепенно тон их становился все, мрачнее. Роуэна охватил ужас, но даже ради спасения своей жизни он не мог бы оторваться от пожелтевших страниц.
   Он становится все более ненасытным, словно им повелевают голодные демоны. Как человек может знать так много о боли? Кроме причинения физических страданий, он прекрасно умеет играть на моих чувствах. В этом он достиг неслыханных высот.
   Единственное, что его интересует, – власть, контроль надо мной. Мне кажется, я даже не нравлюсь ему. Я уверена, что он меня не любит. Он не представляет себе, что означает это слово. Он не любит даже самого себя. Нет, ему нужно лишь полностью поработить меня.
   Я разыскала дагерротипный портрет его матери. Он разозлился на меня за то, что я его нашла, и на себя за то, что увидел эту фотографию. Он приказал мне никогда не говорить с ним о матери, не упоминать о ней. Затем он выбежал из дома и вернулся лишь утром.
   Последний абзац Роуэн прочел с огромным интересом. Может, мать жестоко обращалась с мальчиком? Наверно, малыш ждал любви, но ее не было. Энджелина написала, что он не любит даже самого себя. Возможно, неким странным образом он считал, что вина за недостаток заботы со стороны матери лежит на нем? Что раз его не любят, значит, он недостоин любви.
   «Черт возьми, – подумал Роуэн. – Я не психиатр. Я не могу заниматься психическими и эмоциональными проблемами Галена Ламартина». И, более того, Роуэн понимал, что сейчас эта проблема слишком близка ему, чтобы он мог хладнокровно рассуждать о ней. Он являлся лицом заинтересованным. Заинтересованным в привидении? В женщине, жившей более ста лет назад? Да. Он не мог объяснить этого, равно как не мог и отрицать. И этот личный интерес побудил его читать дальше, хотя с каждой страницей это становилось все труднее.
   Он явился прошлой ночью.
   Эта запись была трогательной и одновременно страшной благодаря своей краткости. Кроме того, поражал факт, что ни в одной из дневниковых записей Энджелина не назвала своего мужа по имени. Роуэн жаждал узнать, что произошло, когда Гален явился в комнату своей жены. Об этом ничего не говорилось. Только намеки, отрывочные и неясные. Не может же правда оказаться такой ужасной, как картины, подсовываемые Роуэну его пылким и не в меру разгулявшимся воображением. Или может?
   Я впадаю в отчаяние. Каждый день я отправляюсь к мессе. Ежедневно молюсь, пока не обдираю пальцы о четки. Я охрипла, повторяя: «Богородице, дева, радуйся…» Господь не оставит меня. Он пошлет кого-нибудь спасти меня. А пока я ищу утешения у отца Джона. Хотя ему неизвестно, как тяжело у меня на сердце, он чувствует, что я в отчаянии. Он обещает молиться за меня и говорит, что ни при каких обстоятельствах не следует терять веру в Бога.
   Несколько часов назад Микаэла 0'Кейй сказала Роуэну, что он послан, чтобы освободить Энджелину. В глубине души он верил ей.
   Глядя на записи, сделанные почерком Энджелины, видя, как она верила в то, что ее освободят, он испытывал странное чувство. Оно пугало его. Он не знал, что делать, и не представлял, во что ввязывается.
   Роуэн снова подумал о рыжеволосой женщине в черном, с которой виделся утром. Кто такая эта Микаэла О'Кейн? О какой прабабке она рассказывала? Что она замышляет? Господи, Боже мой, она же гадалка! Может, все это – изощренный вымысел, блеф. Что ему о ней известно, помимо того, что она вернула портрет, прикрываясь историей о том, что, якобы, карты приказали ей так поступить. Она не взяла денег, и все-таки… Все-таки…
   Все-таки что? Она что-то знает о нем и об Энджелине.
   Кроме того, не стоит забывать, что она вернула портрет именно в тот день, когда он, Роуэн, чуть не утонул. Что представляет собой эта дама – бриллиант чистейшей воды или сверкающую стекляшку? Реальна она или все это – игра? Роуэн хрипло расхохотался. Реальна? Черт возьми, что он знает о реальности? Где-то в пути он сбился с проторенной дороги здравого смысла и теперь пробирается по заросшей тропинке… бог весть, куда. Он знал лишь одно – он вынужден пройти по ней до конца, куда бы ни завел его этот неверный путь.
   Снова зазвонил телефон. Он звонил целый вечер. И снова воцарилась тишина. Но Роуэн ничего не слышал. Его заворожили пожелтевшие листки, исписанные черными чернилами…
 
   Он был в дурном расположении духа.
   Как всегда, Энджелина не знала, в чем здесь дело. Вряд ли знал и он сам. Иногда это состояние просто накатывало на него, как приступ болезни. Энджелина, правда, отдавала себе отчет в том, что она не предприняла ничего, чтобы улучшить его настроение. За обедом она, притворяясь беззаботной, поинтересовалась, не видел ли он магнолию, оставленную ею в гостиной. Цветок, по всей видимости, исчез, чего ни она, ни Люки понять не могли. Каждая женщина считала, что его забрала другая. Услышав вопрос жены, Гален поднял на нее холодные серые глаза и заявил, что у него есть дела более важные, чем сторожить цветочки.
   После этого Энджелина разлила свое вино. Звон хрусталя и лужица кроваво-красной жидкости, стекающей с белой льняной скатерти на бежевое платье жены, окончательно вывели Галена из шаткого равновесия. Он молча встал. Его глаза были похожи на холодные осколки гранита. Он аккуратно положил салфетку рядом со своей тарелкой и вышел. Запершись в своем кабинете, он предавался неумеренным возлияниям. Энджелина знала, что он всегда ведет себя так, когда на него накатывает дурное настроение. Сперва мрачно, молча напивается, а потом, когда обуревающие его душу, демоны вырываются на волю, идет к ней…
   При мысли об этом сердце Энджелины лихорадочно забилось, в венах забурлил адреналин. Ее охватила паника, и женщина с трудом подавила в себе желание убежать от него, покинуть этот дом и город. Но она не может убежать. Наверху лежит бедняжка Хлоя. Энджелина была поймана надежно, словно дикий зверь, скованный стальными челюстями капкана.
   Может, сегодня он не придет? Вдруг на этот раз все будет по-другому? Вероятно, она сходит с ума! Схватив четки, она принялась молиться. Богородице, дева, радуйся, благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего… Прочитав одну молитву, она начала вторую и так далее, пока не прочла столько же молитв, сколько бусинок розового хрусталя насчитывалось в ее четках. Затем Энджелина сжала в пальцах серебряный крестик, умоляя Бога укрепить ее и даровать ей покой.
   Она даже не услышала, а, скорее, почувствовала, как отворилась дверь спальни. Точнее, невзирая на жару, она ощутила дуновение холода. Резко обернувшись, Энджелина увидела его, свой кошмар во плоти. Серые глаза под воздействием алкоголя поблескивали, словно озеро, скованное льдом. Но из-под этого льда никогда не пробьется чувство… Энджелина видела в них пустоту, отсутствие души.
   – Нет, – прошептала она, даже не подозревая о том, что это слово сорвалось с ее губ.
   Роуэн, сидевший внизу с дневником на коленях, прекратил читать. Ему что-то послышалось. Он готов был поклясться, что кто-то произнес нет. Склонив голову набок, Роуэн прислушался, но больше ничего не услышал, и с легкостью убедил себя в том, что это – трюки не в меру расшалившегося воображения. Решив не думать об этом, он снова погрузился в чтение.
   Сердце Энджелины, казалось, было готово выпрыгнуть из груди, пока ее муж медленно шел к ней. У нее вспотели ладони, и она схватилась за четки, словно утопающий за соломинку, веря, что они могут защитить ее.
   – Не похоже, чтобы ты обрадовалась мне, моя красавица, – тихо, вкрадчиво проговорил Гален и провел кончиками пальцев по ее щеке.
   Ласка была холодна, как поцелуй морозного ветра. Энджелина усилием воли заставила себя не отпрянуть, зная, что, позволив себе сделать это, она лишь разозлит скрывающегося в нем зверя.
   – Скажи, что я ошибся, – приказал он. – Признайся, ты рада меня видеть.
   – Я рада тебя видеть, – послушно повторила она, как всегда, играя в его игру. Несмотря на то, что у нее не оставалось выбора, слова не шли с языка, ложь душила ее.
   – Я так и думал, что ошибаюсь. Разве может вид мужа быть неприятен жене? – Рука, покоившаяся на щеке женщины, поползла выше, палец принялся играть с локоном цвета воронова крыла, прикрывающим ухо Энджелины.
   – Нет, – прошептала Энджелина, стараясь выглядеть спокойной, невзирая на то, что от его близости ей стало дурно. – Я хотела сказать, да. Ты ошибся.
 
   – И, будучи моей женой, ты сделаешь все, чего я потребую, разве не так?
   От этого вопроса у нее душа ушла в пятки, ибо Энджелина знала, что все, чего он может потребовать, – тяжело, противоестественно, больно.
   Сжав четки так, что бусинки больно врезались в ладонь, она с трудом ответила:
   – Да.
   Губы Галена растянулись в кривой ухмылке:
   – Ты не только красотка, но еще и умница.
   Его глаза загорелись желанием, и улыбка исчезла. Схватив жену за волосы, он силой заставил ее приподнять голову и повернуться к нему. Она почувствовала на своих губах его горячее дыхание, вдохнула тяжелый запах виски, исходящий от него. Энджелина убеждала себя, что должна подчиниться, но что-то в ней взбунтовалось, и, когда их губы должны были встретиться, она отвернулась. В ту же секунду женщина осознала, что допустила роковую ошибку…
   Он не шелохнулся. Она чувствовала его горячее дыхание на своей щеке. Пальцы, держащие ее за волосы, принялись медленно, но верно сжиматься, пока голову Энджелины не охватила такая боль, словно ей вырвали все волосы. К ее глазам подступили слезы. И тут он бесцеремонно рванул ее к себе, и шею Энджелины пронзила боль. Она встретила его туманно-серый взгляд, невыразительный, как чистый лист бумаги.
   – Никогда больше не делай этого, – предупредил он таким ласковым голосом, что угроза прозвучала как признание в любви.
   – Не буду, – шепнула в ответ она. – Никогда.
   Затем, не сказав больше ни слова, Гален прижался губами к губам жены. Больно. Резко. Безжалостно.
   Физическая боль смешалась с болью унижения. Энджелина ощутила вкус страха. Вкус крови. И жжение в прокушенной губе.
   Оторвавшись от ее губ, но, все еще держа жену за волосы, он принудил ее опуститься на колени. От удара о деревянный пол колени пронзила боль. Четки выпали из рук Энджелины.
   – Если ты когда-нибудь еще сделаешь это, моя прелесть, – начал Гален, кажущийся сейчас более огромным, чем когда-либо оттого, что Энджелине приходилось смотреть на него снизу вверх, – я буду вынужден наказать тебя. Ты понимаешь это, не так ли?
   Энджелина попыталась кивнуть, но не смогла – он слишком сильно вцепился в ее волосы.
   – Ты ведь понимаешь это? – не унимался он, и Энджелине стало ясно, что от нее требуется ответ.
   – Да, – выдавила она, борясь с болью. – Я… я понимаю.
   – Хорошо. Я бы не хотел, чтобы из-за твоих необдуманных поступков пострадала твоя сестра.
   Он и раньше угрожал отыграться на Хлое, но теперь в его голосе слышались новые нотки. Энджелину обуял ужас.
   – Дигиталис. Очень ненадежное лекарство. Чуть больше, чем надо, и сердце, которому он помогает биться, остановится.
   Энджелина слушала, не веря собственным ушам.
   – Ты… ты не убьешь Хлою. Ты не сможешь…
   – Нет, нет, – перебил он, – разумеется с Хлоей ничего не случится. Ты ведь будешь хорошей женой, правда? – Не дожидаясь ответа, он повторил: – Разве не так, прелесть моя?
   – Д… да.
   – И сделаешь все, что угодно, все, чего я потребую, да?
   У Энджелины засосало под ложечкой, но, борясь с нахлынувшей тошнотой, она согласилась:
   – Д-да.
   – Прекрасно. Хорошая девочка. Превосходная жена. – Он отпустил ее волосы, и боль слегка утихла. – А теперь, – продолжал он, – покажи, какая ты хорошая девочка и образцовая жена. Поклоняйся мне!
   Она снова услышала его слова, не понимая их смысла.
   – Я не понимаю.
   – Поклоняйся мне, – повторил он. – Ты стоишь на коленях. Так молись мне. Так, как ты молишься своему Богу!
   С первых дней их брака Энджелина поняла, что Гален Ламартин – озлобленный, больной человек, но истинное его лицо до сего дня оставалось скрытым от нее. Тошнота, преследовавшая ее и раньше, усилилась, и теперь она прилагала все старания, чтобы ее не вырвало. Ее охватила паника. Но, невзирая на страх, она гордо вздернула подбородок, отказываясь подчиниться его приказу. Нет, она не предаст единственное, что осталось у нее – свою веру!
   Ее непреклонность не осталась незамеченной. Он обрадовался – тем слаще будет победа, когда она, наконец, уступит его требованиям.
   – Нет, – твердо отказалась Энджелина.
   – Я думаю, что ты это сделаешь… с радостью.
   – Нет. Никогда.
   Быстро, как молния, его ладонь ударила ее по щеке. Кожу словно обожгло огнем, на щеке проступили отпечатки пальцев. Раньше он никогда не бил ее по лицу, и теперь это явилось полной неожиданностью для Энджелины. Где-то в глубине ее сознания мелькнула мысль, что он становится совершенно неуправляемым, и надеяться больше не на что. Она услышала свой тяжелый вздох.
   – Говори: «Радуйся, Гален, Господь с тобою, благословен ты…» – потребовал он. На его лице не дрогнул ни один мускул, а взгляд был пуст и непреклонен.
   Несмотря на охвативший ее ужас, Энджелина покачала головой:
   – Нет. То, чего ты требуешь, – кощунство.
   – Я требую лишь того, что принадлежит мне по праву. Я – твой господин, твой Бог. Я – единственный, кто может спасти тебя.
   – Нет, – проговорила она. – Тебе не спасти даже себя самого.
   Ее ответ разозлил его. Энджелина заметила, что его змеиные глаза сузились.
   – Говори, – приказал он.
   – Нет.
   Он не сводил с нее глаз. И вдруг улыбнулся на секунду превратившись в обворожительного мужчину, по которому тайно вздыхала добрая половина дам в городе, которым открыто восхищались все.
   – В таком случае ты можешь помолиться своему Богу о Хлое. – С этими словами он повернулся и направился к двери.
   – Нет! – в ужасе воскликнула Энджелина, осознав всю серьезность его угроз.
   Он не остановился. Даже не взглянул на нее.
   Когда его рука легла на ручку двери, Энджелина взмолилась:
   – Не уходи! Я все сделаю. Я скажу, что ты хочешь. Только не трогай Хлою.
   Гален повернулся. На его лице ясно читалось удовлетворение. Он лениво подошел к ней вплотную. Энджелина стояла на коленях, и он возвышался над ней, словно ликующий победитель.
   – Радуйся, Гален, – подсказал он.
   Она обещала ему произнести это. У нее не оставалось выбора. И все же слова застряли у Энджелины в горле. Наружу рвались рыдания. Она сморгнула слезы.
   – Я не повторяю своих приказаний, – его лицо застыло.
   – Ра… радуйся… радуйся… Гален… – произнося это кощунство, выговаривая его имя, она почувствовала, как что-то умерло в ней. Раньше она считала, что ему не выдумать ничего нового, чтобы унизить ее. Как же она ошибалась! Он заставил ее содеять самое страшное… Женщина продолжала, и монотонный звук ее голоса заполнял пустоту, царившую теперь в ее душе… – Радуйся, Гален, Господь с тобою, благословен ты…
   Когда она закончила молиться, Гален стоял, самодовольно разглядывая ее. Снова он продемонстрировал свою власть над ней. Вновь заставил ее подчиниться. И все же он выглядел разочарованным. Разочарованным, ибо, в конце концов, сумел сломать ее, ибо она подчинилась, когда у нее не осталось выбора. Не произнеся ни слова, он вышел из комнаты.
   Все еще стоя на коленях, Энджелина смотрела вслед мужу. Она ощущала, как в ней волной поднимается гнев. На этот раз это чувство не было целиком направлено на Галена. Теперь она ненавидела себя точно так же, как и его. Слезы, давно наворачивающиеся ей на глаза, теперь хлынули ручьем и потекли по щекам, одна из которых все еще горела от удара. Энджелина медленно согнулась и повалилась на пол, скрючившись, как ребенок в утробе матери.
   Раньше она боялась, что Хлоя услышит ее плач. Сегодня вечером ее это уже не волновало. Она была безутешна и думала лишь о себе. Кончиками пальцев Энджелина дотронулась до четок и, вытянув руку, сжала их, словно хватаясь за руку друга. Это был друг, которого, после того, что только что произошло, она не заслуживала, но в поддержке, которого нуждалась, как никогда.
   Роуэн услышал плач. На этот раз он знал, что не ослышался, что это отнюдь не игры воспаленного воображения. Более того, рыдания совершенно отчетливо доносились сверху. Или он знал это? За последние несколько минут Роуэн ощущал слабые приступы тошноты. Он счел их реакцией на прочитанный дневник. Все, что было написано там, все, что читалось между строк, кого угодно заставило бы дурно почувствовать себя. Сейчас он понял, что тошнота была вызвана чьей-то болью. Болью Энджелины?
   При одной мысли об этом он похолодел, несмотря на то, что вечер выдался на редкость жарким. Положив дневник рядом с магнолией, Роуэн направился вверх по лестнице. С каждым шагом жалобный плач звучал все отчетливее. Да, кто-то рыдал, и Роуэн сердцем понял, что это – Энджелина. Он прибавил шагу и пулей взлетел по лестнице. Прислушался. Звук доносился из одной из спален слева. Но из какой?
   На этот вопрос оказалось ответить легче, чем он думал. Когда Роуэн пошел по коридору, он заметил, что одна из дверей чуть приоткрыта. На пол падал серебристый луч света. Сердце Роуэна екнуло, потому что он прекрасно помнил, что ни разу за все время пребывания в доме не включал свет в этой комнате. Перед самой дверью он застыл в нерешительности. С одной стороны, он хотел знать, что происходит, и в то же время побаивался этого знания. Любопытство, как он и ожидал, пересилило. Как мог он оставить в беде Энджелину?
   Роуэн осторожно распахнул дверь.
   Большую часть комнаты, выдержанной в зеленых и розовых тонах, занимала гигантская кровать под кружевным пологом. В углу стоял алтарь, рядом находились тазик для умывания и кувшин цвета слоновой кости. Керосиновая лампа, стоящая на маленьком столике, заливала комнату теплым, неярким светом. Ничто из обстановки не привлекло внимания Роуэна. Единственным, на что он смотрел, не отрываясь, была женщина, скорчившаяся на полу. Сердце, которое минуту назад готово было вырваться из груди, теперь ушло в пятки.
   Повинуясь инстинкту, Роуэн двинулся к ней. Она лежала спиной к нему, черные волосы разметались в беспорядке. Ее поза, являвшая собой олицетворение безутешного горя, испугала Роуэна. Он не мог больше слышать этих рвущих душу рыданий, от которых невозможно укрыться.
   – Энджелина? – тихо позвал он.
   Она не откликнулась. Но он и не ждал ответа. «Неизвестно, что хуже, – подумал он, – совсем не иметь возможности проникнуть в прошлое, или же, пробравшись туда, не суметь хоть что-то сделать…»
   Энджелина жалобно, полузадушено всхлипнула, и Роуэн, подойдя ближе, наклонился и заглянул ей в лицо. Она лежала, свернувшись калачиком. Спереди на платье расплывалось багровое пятно. Из рассеченной губы сочилась кровь, а на неестественно бледной щеке алели следы пальцев.
   Роуэн глазам своим не верил. Это зрелище причиняло ему боль. Он смотрел на раны, нанесенные Галеном Ламартином. На секунду Роуэну показалось, что он никогда больше ничего не сможет чувствовать. Но скоро способность к восприятию вернулась. Он ощутил ужас: неужели можно так жестоко обходиться с такой нежной, красивой женщиной? Затем им овладел гнев, а вслед за ним вспыхнула, словно пламя, кроваво-красная ярость, зовущая к мести. Сила этих чувств испугала его. Ни разу в жизни Роуэн не испытывал желания причинить боль живому существу. Это противоречило бы некогда произнесенной им клятве Гиппократа. И все же он не представлял себе, что сотворил бы с Галеном Ламартином, окажись тот в его власти.
   Самым сильным из охвативших Роуэна чувств была примитивная, дикарская жажда защитить эту женщину. Скотина, за которую она вышла замуж, не имеет никакого права так обращаться с ней, тем более, если она принадлежит другому! Последняя мысль удивила Роуэна и в то же время порадовала его. Он не мог объяснить, откуда ему известно, что несчастная израненная женщина, лежащая перед ним, принадлежит ему, но был уверен в этом. Она вечно была и навеки будет его!
   Не в силах удержаться он протянул руку и осторожно, нежно, любовно дотронулся до ее воспаленной щеки, не зная, чего ожидать. Может быть, его рука коснется лишь воздуха? А может, это окажется живая плоть. Удастся ли ему дотронуться до Энджелины?
   Тепло.
   Мягкость. Он понял, что дотронулся до живого тела.
   Осознание этого факта опьянило его такой радостью, которой ему в жизни не доводилось испытывать. Но к радости примешалось жгучее разочарование, ибо стало ясно, что Энджелина ничего не ощущает.
   – Пожалуйста… – прошептал Роуэн, снова проводя пальцем по ее щеке.
   – Помоги мне, – шепнула она, и на секунду Роуэну почудилось, что женщина почувствовала его присутствие, но вскоре он понял, что ошибся, ибо женщина продолжала молиться: – Господи боже, помоги мне!
   Сердце Роуэна болезненно сжалось, когда он увидел, как из-под сомкнутых век бегут слезы. Ему показалось, что именно в эту секунду его сердце превратилось в камень. Он задохнулся от собственного бессилия. Черт возьми, как он сможет помочь ей?
   Словно сдвинутая с места этим вопросом, комната пришла в движение. Роуэн сперва почувствовал, а затем увидел, как исчезает алтарь, меняет свою форму кровать. Энджелина на глазах превращалась в призрак…