Страница:
– Я уберу, – сказала библиотекарша, молодая женщина с повадками старухи. По ее тону было ясно, что она не доверяет Роуэну и боится, что он не расставит все по своим местам.
Роуэн поблагодарил ее, хотя и не знал, за что. Она была груба с ним. Через полчаса, неся в пакете гамбургер, Роуэн вошел в дом. Звонил телефон.
– Алло? – он поднял трубку телефона, находящегося в коридоре.
– Где ты был?
В голосе Кей звучала паника. Роуэн вспомнил, что, несмотря на договор, не позвонил ей сегодня. Было трудно поверить, что с момента их последнего разговора прошли всего сутки.
Казалось, что это была целая вечность, и что еще хуже, голос Кей казался голосом из прошлого.
– Выходил из дома, – ответил он.
– Тебя не было весь вечер. Я звоню с пяти часов.
Бог знает, сколько раз она успела позвонить…
– Ну да, я только что вошел.
– Где ты был? – повторила она. Он понимал, что у нее есть право интересоваться, что, окажись в подобной ситуация он тоже задавал бы вопросы. В конце концов, они ведь должны пожениться. Почему же он медлит с ответом?
– Я… гм, пошел в библиотеку.
По замешательству Кей Роуэн понял, что она удивлена.
– В библиотеку?
– Да, я… я решил провести кое-какие исследования.
Роуэн знал, что Кей в первую очередь придут в голову исследования в области медицины.
– Так все это время ты был в библиотеке.
– Еще купил кое-чего поесть. – Услышав в ее голосе раздражение, Роуэн потер переносицу большим и указательным пальцами и произнес: – Извини.
В тот же момент Кей извинилась, и их голоса слились.
– Извини, – повторила она и добавила: – я просто очень беспокоюсь за тебя.
– Ты чересчур беспокоишься, – заметил Роуэн. По правде сказать, он и сам тревожился.
Путешествие в Новый Орлеан должно было упрocтить его жизнь, но оно лишь добавило сложностей.
Казалось, Кей не умолкала вечность. Но наконец она заявила:
– Думаю, я должна закончить наш разговор. У тебя снова усталый голос. Ты не высыпаешься, милый?
– Более-менее высыпаюсь. Да ты сама знаешь, каково на новом месте.
– А какой там дом? Ты никогда не говорил. Он красивый?
– И да, и нет. Он… он уникальный. – Не желая развивать эту тему, Роуэн поспешно добавил: – Поговорим завтра. Обязательно позвоню тебе.
– Обещаешь?
– Разумеется, – Роуэн буквально задыхайся от ее требовательности, хотя и знал, что так вела бы себя любая влюбленная женщина. Проблема была в нем, а не в ней.
– Я тебя люблю, – сказала Кей. Роуэн старался ответить тем же, но, несмотря на все попытки, произнести эти слова ему не удалось. В конце концов, он отделался вялым:
– Я тоже.
Он знал, что Кей разочарована, но настаивать не будет. Кей никогда не давила на него. Иногда он жалел об этом.
– Ладно, – сдалась она. – Поговорим завтра.
– Спокойной ночи, – пожелал Роуэн.
– Спокойной ночи.
– Кей! – неожиданно для самого себя позвал Роуэн.
– Что?
Роуэн не представлял, что собирается сказать, ему просто не хотелось расставаться с частью того, что еще оставалось надежным знакомым и безопасным в его перевернутом с ног на голову жизни. Ему хотелось слышать, знакомый голос. И в то же время Роуэн понимал, что Кей стала для него чужой. Странно, но Энджелина д'Арси казалась гораздо ближе…
– Приятных снов, – закончил Роуэн и притворился, что не понимает, насколько разочарована Кей.
Позже он съел холодный гамбургер, хотя есть не хотелось. Принял душ, затем сделал то, что ему хотелось сделать с момента прихода домой. Он пошел в гостиную, сел в персиковое с голубым кресло и принялся смотреть на портрет. Шли секунды, минуты, часы. Роуэн думал о том, насколько эта женщина была красива, какой ужасной была ее жизнь, и не мог отделаться от мысли, что они где-то встречались. Он понимал, что уже одержим ею. Это был именно тот род навязчивой идеи, которой с удовольствием занялся бы любой психиатр.
– Беги, – говорил себе Роуэн. – Убирайся из этого дома как можно скорее. – И знал, что не сможет это сделать. Женщина на портрете так смотрела на него… Он вспоминал события минувшей ночи, встречу на лестнице. Помнил, что испытал, когда эта женщина прошла сквозь него.
Нет, он останется. Где-то в глубине души Роуэн сознавал, что сохранил жизнь благодаря Энджелине д'Арси. То, что он должен был сделать, прежде чем «пересечь рубеж», имело мое непосредственное отношение к ней. За это он был готов ручаться жизнью.
Роуэн уснул там же, где сидел. Среди ночи он проснулся, сменил положение и глянул на портрет. В неярком свете лампы ему показалось, что из глаза женщины скользнула слеза. Он решил, что это ему снится.
Летом 1880 года в Новом Орлеане было так жарко, что, по уверениям газет, даже дьявол прогуливался с веером и тайком молил Бога об облегчении. И, что еще хуже, из-за недавних дождей город наводнили тысячи, миллионы москитов. Любой должен был выбирать, задыхаться ли ему в закрытых комнатах или то и дело отбиваться от надоедливых кровососов. Сейчас, стоя перед распахнутым окном, Энджелина д'Арси (она предпочитала не упоминать фамилии своего мужа) предпочла общение с москитами. По правде сказать, из-за ужаса, царящего в ее сердце, женщина почти не замечала ни комариных укусов, ни давящей жары.
Она ненавидела ночь – ведь в это время обычно являлся он. Она никогда не упоминала его имени и избегала называть его своим мужем. Если у него не будет имени, если забыть о том, какое место он занимает в ее жизни, ужас станет менее реальным. Эта игра никоим образом не спасала ее от ее страшных игр, но все же хоть чуть-чуть помогала… Она давала шанс сохранить рассудок. Сохранить здравый ум было очень важно для Энджелины.
Она боялась не за себя – Бог на небесах видит, что ей уже безразлично, что будет дальше, а за сестру.
Внизу, во дворе, журчал фонтан. Она могла представить себе ужасных химер, словно стражи охранявших фонтан. Их бормотание звучало издевательски. Всего два года назад, стоя перед освещенным свечами алтарем в маленькой католической церкви в родном Руане и клянясь в любви перед Богом и людьми, Энджелина, одетая в кружево и атлас, думала что чужестранец, столь неожиданно ворвавшийся в ее жизнь, послан ей Богом. Но вскоре она убедилась, что он был посланцем сатаны. Двуликим, словно Янус.
На Энджелину нахлынули воспоминания об их брачной ночи и прочих, последовавших за нею, ночах. Несмотря на жару, ее бил озноб. Энджелина плотнее запахнула свой белый наряд, словно не желая, чтобы от нее ушло это знание, эта боль. Ее сестра не должна знать этого. Никогда! Хлоя не должна узнать, какая цена уплачена за нее. На глаза Энджелины навернулись жгучие слезы, но она не могла позволить себе разрыдаться перед сестрой, и не хотела плакать в его присутствии, чтобы не доставлять ему радости.
– Сестрица?
Тыльной стороной руки Энджелина смахнула единственную предательскую слезинку и, растянув губы в улыбке, обернулась:
– Что, mа petite?
Энджелина никак не могла привыкнуть к внешнему виду своей сестры. Меловая бледность Хлои пугала ее так, что сердце щемило.
Возможно, впечатление бледности усиливала чернота ее волос, которые сейчас были заплетены в косу и обвились на худеньком плече в ушки. В восемнадцать лет Хлоя должна была бы наслаждаться прекрасными днями юности, танцевать, пленяя сердца восторженных поклонников. Вместо этого большую часть времени она проводила в постели. Если же девушка не лежала, то была прикована к креслу или кушетке. Если день выдавался хорошим, для нее расстилали покрывало во дворе. Энджелина никогда не покидала сестру.
– Сегодня вечером ты грустишь, – произнесла девушка. Ее глаза были темно-синими, в отличие от черных глаз сестры. Она полулежала, облокотившись на взбитые подушки.
В тонких руках она держала чашку и блюдечко, на которых вился изысканный рисунок из роз.
– С чего бы мне грустить? – с улыбкой возразила Энджелина и подошла ближе.
Огромную кровать, украшенную затейливо вырезанными херувимами, прикрывал пышный полог из тончайшего светло-розового тюля, призванного служить защитой от москитов. Сейчас он был поднят, и Энджелина присела на край кровати. Взгляд упал на распятие, висевшее над кроватью. Как всегда, его вид подбодрил Энджелину.
– Как тебе мой выигрыш в карты? – Хлоя хитро улыбнулась.
Несмотря на болезнь, Хлоя часто улыбалась. Энджелина знала, какой отваги это требовало. Это служило еще одной причиной, по которой она скрывала свое горе. Как она может быть слабее своей младшей сестренки?
– Да, ты выиграла, но это было нечестно, – заявила Энджелина. – Белки укрыли у меня все козыри.
– Ты всегда так говоришь, когда проигрываешь. Но я не видела никаких белок. А ты Люки?
Молодая служанка со светло-коричневой бархатистой кожей поставила графин с водой на столик у кровати.
– Белок я не видела, мисс Хлоя, но мне пришлось отгонять от своих карт соек, – у негритянки был тихий, приятный голос.
Улыбка исчезла с лица Хлои, не успев появиться. Она протянула служанке чашку и блюдце:
– Я больше не в состоянии пить это. Энджелина взяла питье.
– Ты должна делать это, ma chere, – тихо, но настойчиво произнесла она. – Доктор Форстен говорит, что сердечное лекарство поможет тебе.
– Но я…
– Пей, – приказала Энджелина, поднося чашку к губам сестры.
Хлоя неохотно сделала глоток. Энджелина чувствовала, что ее сердце бьется так же быстро, как сердце Хлои, и, возможно, так же неровно. О, если бы чай из наперстянки мог принести облегчение и ей! Но, увы, чтобы исцелить собственную болезнь ей потребовались бы средства гораздо сильнее. Потребовалось бы чудо. Она была доброй католичкой и верила в чудеса. Каждый день во время мессы она молилась, прося о чуде. Конечно, Бог не мог отвернуться от нее. Несомненно, Он найдет способ освободить ее и Хлою. Энджелина надеялась, что это произойдет как можно скорее. Она не знала, сколько еще продержится.
– Вы выпьете чаи, – сказала Люки, – а я буду расчесывать вам волосы. Вы же знаете, как сладко спится после этого.
– Да, – заворковала Энджелина, обращаясь к сестре, – вот от этого ты точно не откажешься!
Синие глаза Хлои сощурились, в уголке рта показалась улыбка:
– Похоже, это le chantage.
Когда Энджелина услыхала слово шантаж, ее сердце бешено забилось. Ей был известен каждый оттенок, каждый нюанс этого понятия.
– Да, – согласилась она, – но шантаж во имя добра. – И добавила: – Поторопись, не то Люки передумает.
Хлоя одним глотком допила оставшийся чай и поморщилась.
Энджелина соскользнула с кровати. Поставив чашку и блюдце на столик, она обратилась к Люки:
– Я оставлю окно открытым, иначе она просто изжарится, – говоря о жаре, Энджелина почувствовала, как одежда липнет к ее влажной коже. Несмотря на жару и комаров, окна чаще всего оставались открытыми настежь, чтобы Хлое было легче дышать. – Пожалуйста, не забудь опустить полог, не то ее заживо съедят москиты.
– Да, мэм, – согласилась Люки и прихлопнула одно из отвратительных насекомых. – Боже, они такие большие, что могут запросто утащить человека.
– Или украсть у тебя все хорошие карты, – добавила Хлоя. У нее уже слипались глаза.
Энджелина с улыбкой склонилась над сестрой и поцеловала ее в лоб, отчаянно борясь с желанием схватить сестру в объятия и разрыдаться, оплакивая их обеих. Вместо этого она сказала:
– Не забудь помолиться.
– Я никогда не забываю.
– Хорошо. Господь любит преданность.
– Поиграем завтра в карты? – предложила Хлоя.
– Если захочешь, – ответила Энджелина, убирая прилипшие ко лбу сестры пряди волос. – Позвони, если тебе что-нибудь понадобится ночью. Люки придет. Ладно?
Хлоя кивнула.
Энджелина взглянула на молоденькую служанку.
– Я зайду проведать мисс Хлою, – пообещала та.
– Merci, – поблагодарила Энджелина и вышла из спальни. Выходя, она увидела, как Люки, одетая в желтое платье из коленкора, взяла из шкафчика щетку с ручкой слоновой кости и принялась расплетать волосы Хлои.
Чем ближе Энджелина подходила к своей комнате, тем сильнее билось ее сердце. Под конец оно казалось ей обезумевшим диким зверьком, старающимся вырваться из грудной клетки. Придет он, или нет? Он поддерживал в ней эту неуверенность, являвшуюся частью жестокой игры. За обедом, в присутствии посторонних, он был очарователен, хваля повариху и саму Энджелину за все, начиная от ее наряда и заканчивая стоявшим на столе букетом. Он часто дотрагивался до нее, и в его нежности сквозило чувство собственника. Его ласки Энджелина находила более омерзительными, чем укус гадюки, ибо они были всего лишь обманом, частью его дьявольской игры.
После этого он ушел в свой тускло освещенный кабинет, одну стену которого занимала коллекция оружия, чтобы, как водится, выпить стакан портвейна и выкурить сигару. Зачастую ей приходилось прислуживать ему. Все начиналось с того, что она наливала ему вина. Когда она зажигала его сигару, он брал ее за запястье, сперва слегка, а затем сжимал все сильнее. Его пальцы причиняли ей боль, но Энджелина знала, что следов, могущих выдать мучителя, не останется. Их почти никогда не оставалось. Их глаза встречались. Затем он ослаблял свою хватку, и, поднеся руку Энджелины к губам, целовал ее. Даже сейчас при воспоминании об этом поцелуе ей стало плохо, и она потерла кисть руки, словно стараясь стереть отвратительное прикосновение.
Добравшись до своей комнаты, Энджелина вошла и закрыла за собой дверь. Комната была прелестна – настоящая мечта, вся в розовых розах и зелени, но тем не менее она оставалась тюрьмой, как и весь дом вместе со двором. Энджелина не могла ходить, куда ей вздумается без его разрешения.
О Боже, как она его ненавидит!
Женщина быстро, виновато взглянула на маленький алтарь в углу комнаты. На расписанной цветами стене висело распятие. На столике под ним стояли церковные свечи. Она зажгла одну из них и принялась молить о прощении. Ненавидеть грешно. Как бы омерзительно он ни вел себя, ей не следует губить свою бессмертную душу. Взяв розовые с серебром четки, Энджелина начала молиться. Она знала, что отец Джон наложит на нее епитимью, когда она признается в этом грехе на исповеди, даже если объект ненависти не будет упомянут. Моля о прощении, она постепенно взмолилась о другом: Господи, пожалуйста, не дай ему прийти сегодня! Прошу тебя. Господи, пришли кого-нибудь, чтобы спасти нас с Хлоей!
Помолившись, Энджелина расчесала волосы, разделась и, охладив разгоряченную кожу влажной салфеткой, одела тонкое белое платье. Прошел почти час, а его все не было. Она облегченно вздохнула. Может, он не придет. Может, сегодня Господь пронесет эту чашу мимо нее… Возможно… Она услышала, что он медленно поднимается по лестнице. Энджелина затаила дыхание. Умоляю, Господи! Его шаги все приближались и, наконец, замерли перед ее дверью. Тишина.
Сердце Энджелины отчаянно стучало. Зато его шаги отдалились: он направился к себе. Из груди женщины вырвался вздох. От облегчения у нее подкосились ноги, и, чтобы не упасть, Энджелина схватилась за спинку кровати.
Она закрыла глаза.
Открыв их через секунду, она почувствовала, как сердце у нее ушло в пятки, а к горлу подступила тошнота. Он придумал новую игру, дверь ее комнаты была распахнута настежь. На пороге стоял Гален Ламартин, обворожительный красавец, притягивающий к себе женские взгляды. Однажды он привлек и Энджелину… Но теперь единственное, что она видела, были его светло-серые стальные глаза, ранящие, словно лезвие ножа.
Молча, не выказав никаких эмоций, он закрыл за собой дверь и направился к Энджелине.
Энджелина поклялась себе, что не закричит. Окна открыты, и Хлоя может услышать. Нет, она не должна кричать, что бы он ни делал с ней. В его присутствии она не прольет ни единой слезы. Она сдержит свою клятву.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Роуэн поблагодарил ее, хотя и не знал, за что. Она была груба с ним. Через полчаса, неся в пакете гамбургер, Роуэн вошел в дом. Звонил телефон.
– Алло? – он поднял трубку телефона, находящегося в коридоре.
– Где ты был?
В голосе Кей звучала паника. Роуэн вспомнил, что, несмотря на договор, не позвонил ей сегодня. Было трудно поверить, что с момента их последнего разговора прошли всего сутки.
Казалось, что это была целая вечность, и что еще хуже, голос Кей казался голосом из прошлого.
– Выходил из дома, – ответил он.
– Тебя не было весь вечер. Я звоню с пяти часов.
Бог знает, сколько раз она успела позвонить…
– Ну да, я только что вошел.
– Где ты был? – повторила она. Он понимал, что у нее есть право интересоваться, что, окажись в подобной ситуация он тоже задавал бы вопросы. В конце концов, они ведь должны пожениться. Почему же он медлит с ответом?
– Я… гм, пошел в библиотеку.
По замешательству Кей Роуэн понял, что она удивлена.
– В библиотеку?
– Да, я… я решил провести кое-какие исследования.
Роуэн знал, что Кей в первую очередь придут в голову исследования в области медицины.
– Так все это время ты был в библиотеке.
– Еще купил кое-чего поесть. – Услышав в ее голосе раздражение, Роуэн потер переносицу большим и указательным пальцами и произнес: – Извини.
В тот же момент Кей извинилась, и их голоса слились.
– Извини, – повторила она и добавила: – я просто очень беспокоюсь за тебя.
– Ты чересчур беспокоишься, – заметил Роуэн. По правде сказать, он и сам тревожился.
Путешествие в Новый Орлеан должно было упрocтить его жизнь, но оно лишь добавило сложностей.
Казалось, Кей не умолкала вечность. Но наконец она заявила:
– Думаю, я должна закончить наш разговор. У тебя снова усталый голос. Ты не высыпаешься, милый?
– Более-менее высыпаюсь. Да ты сама знаешь, каково на новом месте.
– А какой там дом? Ты никогда не говорил. Он красивый?
– И да, и нет. Он… он уникальный. – Не желая развивать эту тему, Роуэн поспешно добавил: – Поговорим завтра. Обязательно позвоню тебе.
– Обещаешь?
– Разумеется, – Роуэн буквально задыхайся от ее требовательности, хотя и знал, что так вела бы себя любая влюбленная женщина. Проблема была в нем, а не в ней.
– Я тебя люблю, – сказала Кей. Роуэн старался ответить тем же, но, несмотря на все попытки, произнести эти слова ему не удалось. В конце концов, он отделался вялым:
– Я тоже.
Он знал, что Кей разочарована, но настаивать не будет. Кей никогда не давила на него. Иногда он жалел об этом.
– Ладно, – сдалась она. – Поговорим завтра.
– Спокойной ночи, – пожелал Роуэн.
– Спокойной ночи.
– Кей! – неожиданно для самого себя позвал Роуэн.
– Что?
Роуэн не представлял, что собирается сказать, ему просто не хотелось расставаться с частью того, что еще оставалось надежным знакомым и безопасным в его перевернутом с ног на голову жизни. Ему хотелось слышать, знакомый голос. И в то же время Роуэн понимал, что Кей стала для него чужой. Странно, но Энджелина д'Арси казалась гораздо ближе…
– Приятных снов, – закончил Роуэн и притворился, что не понимает, насколько разочарована Кей.
Позже он съел холодный гамбургер, хотя есть не хотелось. Принял душ, затем сделал то, что ему хотелось сделать с момента прихода домой. Он пошел в гостиную, сел в персиковое с голубым кресло и принялся смотреть на портрет. Шли секунды, минуты, часы. Роуэн думал о том, насколько эта женщина была красива, какой ужасной была ее жизнь, и не мог отделаться от мысли, что они где-то встречались. Он понимал, что уже одержим ею. Это был именно тот род навязчивой идеи, которой с удовольствием занялся бы любой психиатр.
– Беги, – говорил себе Роуэн. – Убирайся из этого дома как можно скорее. – И знал, что не сможет это сделать. Женщина на портрете так смотрела на него… Он вспоминал события минувшей ночи, встречу на лестнице. Помнил, что испытал, когда эта женщина прошла сквозь него.
Нет, он останется. Где-то в глубине души Роуэн сознавал, что сохранил жизнь благодаря Энджелине д'Арси. То, что он должен был сделать, прежде чем «пересечь рубеж», имело мое непосредственное отношение к ней. За это он был готов ручаться жизнью.
Роуэн уснул там же, где сидел. Среди ночи он проснулся, сменил положение и глянул на портрет. В неярком свете лампы ему показалось, что из глаза женщины скользнула слеза. Он решил, что это ему снится.
Летом 1880 года в Новом Орлеане было так жарко, что, по уверениям газет, даже дьявол прогуливался с веером и тайком молил Бога об облегчении. И, что еще хуже, из-за недавних дождей город наводнили тысячи, миллионы москитов. Любой должен был выбирать, задыхаться ли ему в закрытых комнатах или то и дело отбиваться от надоедливых кровососов. Сейчас, стоя перед распахнутым окном, Энджелина д'Арси (она предпочитала не упоминать фамилии своего мужа) предпочла общение с москитами. По правде сказать, из-за ужаса, царящего в ее сердце, женщина почти не замечала ни комариных укусов, ни давящей жары.
Она ненавидела ночь – ведь в это время обычно являлся он. Она никогда не упоминала его имени и избегала называть его своим мужем. Если у него не будет имени, если забыть о том, какое место он занимает в ее жизни, ужас станет менее реальным. Эта игра никоим образом не спасала ее от ее страшных игр, но все же хоть чуть-чуть помогала… Она давала шанс сохранить рассудок. Сохранить здравый ум было очень важно для Энджелины.
Она боялась не за себя – Бог на небесах видит, что ей уже безразлично, что будет дальше, а за сестру.
Внизу, во дворе, журчал фонтан. Она могла представить себе ужасных химер, словно стражи охранявших фонтан. Их бормотание звучало издевательски. Всего два года назад, стоя перед освещенным свечами алтарем в маленькой католической церкви в родном Руане и клянясь в любви перед Богом и людьми, Энджелина, одетая в кружево и атлас, думала что чужестранец, столь неожиданно ворвавшийся в ее жизнь, послан ей Богом. Но вскоре она убедилась, что он был посланцем сатаны. Двуликим, словно Янус.
На Энджелину нахлынули воспоминания об их брачной ночи и прочих, последовавших за нею, ночах. Несмотря на жару, ее бил озноб. Энджелина плотнее запахнула свой белый наряд, словно не желая, чтобы от нее ушло это знание, эта боль. Ее сестра не должна знать этого. Никогда! Хлоя не должна узнать, какая цена уплачена за нее. На глаза Энджелины навернулись жгучие слезы, но она не могла позволить себе разрыдаться перед сестрой, и не хотела плакать в его присутствии, чтобы не доставлять ему радости.
– Сестрица?
Тыльной стороной руки Энджелина смахнула единственную предательскую слезинку и, растянув губы в улыбке, обернулась:
– Что, mа petite?
Энджелина никак не могла привыкнуть к внешнему виду своей сестры. Меловая бледность Хлои пугала ее так, что сердце щемило.
Возможно, впечатление бледности усиливала чернота ее волос, которые сейчас были заплетены в косу и обвились на худеньком плече в ушки. В восемнадцать лет Хлоя должна была бы наслаждаться прекрасными днями юности, танцевать, пленяя сердца восторженных поклонников. Вместо этого большую часть времени она проводила в постели. Если же девушка не лежала, то была прикована к креслу или кушетке. Если день выдавался хорошим, для нее расстилали покрывало во дворе. Энджелина никогда не покидала сестру.
– Сегодня вечером ты грустишь, – произнесла девушка. Ее глаза были темно-синими, в отличие от черных глаз сестры. Она полулежала, облокотившись на взбитые подушки.
В тонких руках она держала чашку и блюдечко, на которых вился изысканный рисунок из роз.
– С чего бы мне грустить? – с улыбкой возразила Энджелина и подошла ближе.
Огромную кровать, украшенную затейливо вырезанными херувимами, прикрывал пышный полог из тончайшего светло-розового тюля, призванного служить защитой от москитов. Сейчас он был поднят, и Энджелина присела на край кровати. Взгляд упал на распятие, висевшее над кроватью. Как всегда, его вид подбодрил Энджелину.
– Как тебе мой выигрыш в карты? – Хлоя хитро улыбнулась.
Несмотря на болезнь, Хлоя часто улыбалась. Энджелина знала, какой отваги это требовало. Это служило еще одной причиной, по которой она скрывала свое горе. Как она может быть слабее своей младшей сестренки?
– Да, ты выиграла, но это было нечестно, – заявила Энджелина. – Белки укрыли у меня все козыри.
– Ты всегда так говоришь, когда проигрываешь. Но я не видела никаких белок. А ты Люки?
Молодая служанка со светло-коричневой бархатистой кожей поставила графин с водой на столик у кровати.
– Белок я не видела, мисс Хлоя, но мне пришлось отгонять от своих карт соек, – у негритянки был тихий, приятный голос.
Улыбка исчезла с лица Хлои, не успев появиться. Она протянула служанке чашку и блюдце:
– Я больше не в состоянии пить это. Энджелина взяла питье.
– Ты должна делать это, ma chere, – тихо, но настойчиво произнесла она. – Доктор Форстен говорит, что сердечное лекарство поможет тебе.
– Но я…
– Пей, – приказала Энджелина, поднося чашку к губам сестры.
Хлоя неохотно сделала глоток. Энджелина чувствовала, что ее сердце бьется так же быстро, как сердце Хлои, и, возможно, так же неровно. О, если бы чай из наперстянки мог принести облегчение и ей! Но, увы, чтобы исцелить собственную болезнь ей потребовались бы средства гораздо сильнее. Потребовалось бы чудо. Она была доброй католичкой и верила в чудеса. Каждый день во время мессы она молилась, прося о чуде. Конечно, Бог не мог отвернуться от нее. Несомненно, Он найдет способ освободить ее и Хлою. Энджелина надеялась, что это произойдет как можно скорее. Она не знала, сколько еще продержится.
– Вы выпьете чаи, – сказала Люки, – а я буду расчесывать вам волосы. Вы же знаете, как сладко спится после этого.
– Да, – заворковала Энджелина, обращаясь к сестре, – вот от этого ты точно не откажешься!
Синие глаза Хлои сощурились, в уголке рта показалась улыбка:
– Похоже, это le chantage.
Когда Энджелина услыхала слово шантаж, ее сердце бешено забилось. Ей был известен каждый оттенок, каждый нюанс этого понятия.
– Да, – согласилась она, – но шантаж во имя добра. – И добавила: – Поторопись, не то Люки передумает.
Хлоя одним глотком допила оставшийся чай и поморщилась.
Энджелина соскользнула с кровати. Поставив чашку и блюдце на столик, она обратилась к Люки:
– Я оставлю окно открытым, иначе она просто изжарится, – говоря о жаре, Энджелина почувствовала, как одежда липнет к ее влажной коже. Несмотря на жару и комаров, окна чаще всего оставались открытыми настежь, чтобы Хлое было легче дышать. – Пожалуйста, не забудь опустить полог, не то ее заживо съедят москиты.
– Да, мэм, – согласилась Люки и прихлопнула одно из отвратительных насекомых. – Боже, они такие большие, что могут запросто утащить человека.
– Или украсть у тебя все хорошие карты, – добавила Хлоя. У нее уже слипались глаза.
Энджелина с улыбкой склонилась над сестрой и поцеловала ее в лоб, отчаянно борясь с желанием схватить сестру в объятия и разрыдаться, оплакивая их обеих. Вместо этого она сказала:
– Не забудь помолиться.
– Я никогда не забываю.
– Хорошо. Господь любит преданность.
– Поиграем завтра в карты? – предложила Хлоя.
– Если захочешь, – ответила Энджелина, убирая прилипшие ко лбу сестры пряди волос. – Позвони, если тебе что-нибудь понадобится ночью. Люки придет. Ладно?
Хлоя кивнула.
Энджелина взглянула на молоденькую служанку.
– Я зайду проведать мисс Хлою, – пообещала та.
– Merci, – поблагодарила Энджелина и вышла из спальни. Выходя, она увидела, как Люки, одетая в желтое платье из коленкора, взяла из шкафчика щетку с ручкой слоновой кости и принялась расплетать волосы Хлои.
Чем ближе Энджелина подходила к своей комнате, тем сильнее билось ее сердце. Под конец оно казалось ей обезумевшим диким зверьком, старающимся вырваться из грудной клетки. Придет он, или нет? Он поддерживал в ней эту неуверенность, являвшуюся частью жестокой игры. За обедом, в присутствии посторонних, он был очарователен, хваля повариху и саму Энджелину за все, начиная от ее наряда и заканчивая стоявшим на столе букетом. Он часто дотрагивался до нее, и в его нежности сквозило чувство собственника. Его ласки Энджелина находила более омерзительными, чем укус гадюки, ибо они были всего лишь обманом, частью его дьявольской игры.
После этого он ушел в свой тускло освещенный кабинет, одну стену которого занимала коллекция оружия, чтобы, как водится, выпить стакан портвейна и выкурить сигару. Зачастую ей приходилось прислуживать ему. Все начиналось с того, что она наливала ему вина. Когда она зажигала его сигару, он брал ее за запястье, сперва слегка, а затем сжимал все сильнее. Его пальцы причиняли ей боль, но Энджелина знала, что следов, могущих выдать мучителя, не останется. Их почти никогда не оставалось. Их глаза встречались. Затем он ослаблял свою хватку, и, поднеся руку Энджелины к губам, целовал ее. Даже сейчас при воспоминании об этом поцелуе ей стало плохо, и она потерла кисть руки, словно стараясь стереть отвратительное прикосновение.
Добравшись до своей комнаты, Энджелина вошла и закрыла за собой дверь. Комната была прелестна – настоящая мечта, вся в розовых розах и зелени, но тем не менее она оставалась тюрьмой, как и весь дом вместе со двором. Энджелина не могла ходить, куда ей вздумается без его разрешения.
О Боже, как она его ненавидит!
Женщина быстро, виновато взглянула на маленький алтарь в углу комнаты. На расписанной цветами стене висело распятие. На столике под ним стояли церковные свечи. Она зажгла одну из них и принялась молить о прощении. Ненавидеть грешно. Как бы омерзительно он ни вел себя, ей не следует губить свою бессмертную душу. Взяв розовые с серебром четки, Энджелина начала молиться. Она знала, что отец Джон наложит на нее епитимью, когда она признается в этом грехе на исповеди, даже если объект ненависти не будет упомянут. Моля о прощении, она постепенно взмолилась о другом: Господи, пожалуйста, не дай ему прийти сегодня! Прошу тебя. Господи, пришли кого-нибудь, чтобы спасти нас с Хлоей!
Помолившись, Энджелина расчесала волосы, разделась и, охладив разгоряченную кожу влажной салфеткой, одела тонкое белое платье. Прошел почти час, а его все не было. Она облегченно вздохнула. Может, он не придет. Может, сегодня Господь пронесет эту чашу мимо нее… Возможно… Она услышала, что он медленно поднимается по лестнице. Энджелина затаила дыхание. Умоляю, Господи! Его шаги все приближались и, наконец, замерли перед ее дверью. Тишина.
Сердце Энджелины отчаянно стучало. Зато его шаги отдалились: он направился к себе. Из груди женщины вырвался вздох. От облегчения у нее подкосились ноги, и, чтобы не упасть, Энджелина схватилась за спинку кровати.
Она закрыла глаза.
Открыв их через секунду, она почувствовала, как сердце у нее ушло в пятки, а к горлу подступила тошнота. Он придумал новую игру, дверь ее комнаты была распахнута настежь. На пороге стоял Гален Ламартин, обворожительный красавец, притягивающий к себе женские взгляды. Однажды он привлек и Энджелину… Но теперь единственное, что она видела, были его светло-серые стальные глаза, ранящие, словно лезвие ножа.
Молча, не выказав никаких эмоций, он закрыл за собой дверь и направился к Энджелине.
Энджелина поклялась себе, что не закричит. Окна открыты, и Хлоя может услышать. Нет, она не должна кричать, что бы он ни делал с ней. В его присутствии она не прольет ни единой слезы. Она сдержит свою клятву.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Роуэн не знал, что тревожит его, но чувствовал себя крайне неспокойно. Может, это потому, что у него свело ногу? Да, это так – согласился он, и, поерзав в кресле, вытянул свои длинные ноги. Это помогло, однако он все еще чувствовал… что? Тупую, серую тошноту, подступившую к горлу. Он ощущал чью-то боль, чей-то страх. Но чей?
– Aidez-moi, – жалобно произнес нежный голос.
Энджелина.
Роуэн отчаянно вцепился за ускользающие обрывки сна, но вскоре эта бесплодная борьба прекратилась. Он пытался сфокусировать сонный взгляд на портрете над камином. Роуэн смутно помнил, что ему приснилось, как из глаза изображенной на полотне женщины выкатилась слеза, но у него не было времени сосредоточиться на этом. Мимо двери проплыло что-то белое. Он увидел белую рубашку…
Вскочив с кресла, он на негнущихся ногах побрел к двери. Когда Роуэн вышел в коридор он увидел, как женщина в белом поднимается по витой лестнице. Он видел черные локоны плащом падающие ей на спину. Как и в прошлый раз, она держала в руках свечу, и огонек ярко светился во тьме.
– Энджелина!
Роуэн сам испугался своего голоса, произносящего столь знакомые звуки ее имени. Он не знал, чего ждет от женщины – обернется ли она? Признает ли, что знакома с ним? Она ничего не сделала, лишь продолжала медленно и ровно подниматься по ступенькам. Только оказавшись на самом верху, женщина обернулась. Их взгляды встретились.
– Aidez-moi, – повторила она, и по алебастрово-белой щеке побежала слеза.
Потом она исчезла, растаяла, как дым в ночи. Роуэн остался ни с чем. Его мучила тошнота и сознание того, что где-то там, в прошлом, Энджелина д'Арси страдает от боли.
Энджелине не хотелось просыпаться, не хотелось покидать сладкое сонное забытье. Лишь во сне, пусть неспокойном, могла она найти убежище. Иногда спрятаться было негде: во сне ее терзали кошмары. Но не сейчас.
Сегодня она чувствовала себя облаком. Солнечный свет, теплый и свободный – как она завидовала его свободе! – струился сквозь занавесь, закрывавшую вход на балкон. Если ничего не вспоминать, то день покажется прекрасным, жизнь – чудом. Но от воспоминаний никуда не спрячешься.
Они медленно наплывали на нее, мучая болью.
Прошлая ночь. Его жестокие, злые прикосновения, оставляющие царапины на ее коже. Пальцы, награждающие щипками. Его горячие изголодавшиеся губы, впивающиеся в ее рот, шею, грудь. Ласки, заставляющие ее сжиматься в ожидании того, что сейчас произойдет. И укус, последовавший именно тогда, когда она только-только понадеялась, что на этот раз все будет иначе, укус, заставивший ее сжать зубы, чтобы подавить рвущийся из груди крик. Все, что угодно, лишь бы унизить ее, лишь бы продемонстрировать собственное превосходство. Любые средства хороши, чтобы оскорбить и напугать ее. Прошлой ночью он испугал ее. Он не принес с собой похожий на змею кнут, но использовал нечто более страшное – угрозу.
Энджелина закрыла глаза, борясь с внезапно нахлынувшими слезами. Он манипулировал ею, хитро используя в своих интересах Хлою. Он никогда не угрожал открыто. О, нет, он был слишком хитер. Кроме того, предположение всегда страшнее прямой угрозы, ведь каждый волен толковать слова, как вздумается, ища в них потаенный смысл и надеясь, вопреки здравому рассудку, что все не так страшно, как кажется.
С самого начала он намекал, что, если он не будет делать, как он велит, если она откажется играть в его садистские игры, он ото шлет Хлою подальше, где, по его мнению, она будет получать лучшую медицинскую помощь Энджелина знала, что ничье благополучие кроме его собственного, его не занимает, что он намеревается разлучить их, чтобы наказать ее. Этой ночью он придумал новую, более жестокую угрозу. Он многозначительно заметил, что восемнадцатилетняя Хлоя стала совсем взрослой, а ее хрупкость, бледность и красота вполне способны привлечь мужчину… не говоря уж о богатом приданом, которое он предложит…
Не собирается же он выдать Хлою замуж?!
В очередной раз намек оказался страшнее, чем прямая угроза. Эта мысль настолько встревожила Энджелину, что она встала с постели. Как всегда, ночь она провела в одиночестве. Как всегда, он покинул не только ее постель, но и дом. Энджелина не знала, где он был, да ее это и не интересовало. Она никак не могла изгнать из своего сердца ненависть, хотя и знала, что это чувство не одобряет Бог.
Если бы не Хлоя, она не стала бы заботиться о своей внешности. Но он этого требовал. Как-то он признался, что женился на ней только из-за ее красоты. Ему хотелось иметь жену, которая привлекала бы других мужчин. Он гордился, что мужчины, как холостяки, так и женатые, украдкой поглядывают на нее. Иногда он даже заставлял ее флиртовать, хотя Энджелине это никогда не удавалось. Ей казалось, что мужчины видят ее насквозь. Хотя, возможно, и нет. Люди видят лишь то, что хотят видеть, и поэтому ни одна живая душа подозревала, что он – не тот обворожительный красавец, каким кажется.
Зачесав волосы настолько гладко, насколько позволяли непокорные завитки, Энджелина надела пышное платье из черного с белым газа. Его высокий ворот, отделанный кружевом, доходил ей до подбородка, скрывая багрово-синие царапины. Обычно он был более осторожен. Он прекрасно знал, как причинить боль, но не оставить отметин. Ему не пришлось приказывать, чтобы она прятала следы его прикосновений. Энджелина сама стыдилась их.
Спеша к Хлое, Энджелина чуть не забыла надушиться розовой водой, которую так любила ее сестра. Когда она открыла кобальтово-синий флакончик, повсюду распространился нежный аромат. Энджелина слегка подушилась за ушами. Хлое нравился этот запах. Она любила цветочные ароматы. По правде говоря, она любила все цветы – их хрупкость, красоту и запахи. Они ни разу не говорили об этом, но Энджелина подозревала, что девушка отождествляет себя с хрупким бутоном, обреченным на скорую смерть.
Здоровье Хлои пошатнулось с того самого лета, когда, в возрасте восьми лет, она тяжело заболела лихорадкой. Для Энджелины, никогда не жаловавшейся на здоровье, мысль о том, что, возможно, Хлоя скоро умрет, была невыносима. Хлою могло спасти лишь чудо. Как, впрочем, и Энджелину.
– Доброе утро, малышка, – через несколько минут Энджелина вошла в спальню сестры.
Улыбка, игравшая на ее губах, была чуть шире, чем нужно, голос излишне весел, во Хлоя, по-видимому, ничего не заметила. Ее отвлекала ухаживавшая за ней Люки. Служанка уже заплела девушке косу, и теперь взбивала подушки.
– Ты выглядишь настоящей красавицей, – заметила Энджелина, распахивая ставни. Комнату залил солнечный свет. – Как тебе спалось этой ночью?
– Хорошо, – Хлоя, по своему обыкновению, улыбнулась. Энджелина же, ища подтверждения, посмотрела на Люки.
– Мисс Хлоя просыпалась только один раз, – сказала та. – Я дала ей еще немного чаю, и она снова уснула.
Было ясно, что чай содержал дигиталис. Энджелина доверяла лишь Люки и себе в обращении с этим сильным средством. В небольших дозах оно было лекарством, но при неосторожном употреблении становилось смертельным ядом. Люки, несмотря на то, что ей было всего шестнадцать, была умной и развитой девушкой. Она была полукровкой из Сан-Доминго, но получила образование и умела читать и писать.
По слухам, девушка была племянницей Мари Камбре, которую все уважали и боялись. Это было, по мнению Энджелины, единственным недостатком Люки. Мари Камбре пользовалась сомнительной репутацией. Поговаривали, что она является королевой вуду и главенствует на мрачных оргиях. Она была язычницей, занималась как белой, так и черной магией, и этого Энджелина, будучи ревностной католичкой, принять, не могла. Это настоящий грех. За этот грех жрица – если Мари Камбре действительно оной является – в один прекрасный день будет наказана. Несмотря на отсутствие доказательств, Энджелина опасалась, что Люки, несмотря на католическое воспитание, в этом отношении является «слугой двух господ».
– Принести завтрак? – спросила Люки, прервав размышления Энджелины.
Энджелина взглянула на прелестную девушку с золотистой кожей и нежным взглядом зеленых глаз и решила, что способна все простить Люки за ее преданность Хлое. Несмотря на хорошее жалованье – всем слугам в этом доме платили много – Люки, возможно, не осталась бы здесь, если бы Хлоя не нуждалась в ней. В доме творились темные дела, и, хотя на этот счет не было сказано ни слова, Энджелина подозревала, что служанка что-то чувствует. Может, она не понимает смысла происходящего, но определенно чувствует, что что-то неладно. Бывали моменты, когда Энджелине казалось, что его взгляд останавливается на хорошенькой негритянке. Возможно, это ей чудится, ведь из-за него она привыкла во всем искать подвох.
– Извини, – вдруг Энджелина осознала, что стоит, не сводя глаз с Люки. – Да, принеси Хлое завтрак, s'il vous plait[2].
Через пятнадцать минут перед Хлоей лежали свежий, только сегодня купленный банан еще теплое печенье, ветчина и соус. Тот же самый набор украшал поднос Энджелины.
– Ешь, – приказала Энджелина, увидев, что Хлоя едва притронулась к пище.
– Я ем, – заупрямилась та.
– Как птичка, – пожурила ее Энджелина.
– Вы обе кушаете, как птички, – заметила Люки, кивнув в сторону полной тарелки Энджелины.
Энджелина попробовала завтрак, но она нервничала, и есть не хотелось. Она знала, что худеет, что, возможно, становится слишком худой, но как можно есть, когда в твоей жизни царит такой хаос? События предыдущего вечера были слишком свежи в ее сердце.
Вымученно улыбаясь, Энджелина пошутила:
– Люки права. Мы обе ковыряемся в еде, как ленивые мыши.
– Aidez-moi, – жалобно произнес нежный голос.
Энджелина.
Роуэн отчаянно вцепился за ускользающие обрывки сна, но вскоре эта бесплодная борьба прекратилась. Он пытался сфокусировать сонный взгляд на портрете над камином. Роуэн смутно помнил, что ему приснилось, как из глаза изображенной на полотне женщины выкатилась слеза, но у него не было времени сосредоточиться на этом. Мимо двери проплыло что-то белое. Он увидел белую рубашку…
Вскочив с кресла, он на негнущихся ногах побрел к двери. Когда Роуэн вышел в коридор он увидел, как женщина в белом поднимается по витой лестнице. Он видел черные локоны плащом падающие ей на спину. Как и в прошлый раз, она держала в руках свечу, и огонек ярко светился во тьме.
– Энджелина!
Роуэн сам испугался своего голоса, произносящего столь знакомые звуки ее имени. Он не знал, чего ждет от женщины – обернется ли она? Признает ли, что знакома с ним? Она ничего не сделала, лишь продолжала медленно и ровно подниматься по ступенькам. Только оказавшись на самом верху, женщина обернулась. Их взгляды встретились.
– Aidez-moi, – повторила она, и по алебастрово-белой щеке побежала слеза.
Потом она исчезла, растаяла, как дым в ночи. Роуэн остался ни с чем. Его мучила тошнота и сознание того, что где-то там, в прошлом, Энджелина д'Арси страдает от боли.
Энджелине не хотелось просыпаться, не хотелось покидать сладкое сонное забытье. Лишь во сне, пусть неспокойном, могла она найти убежище. Иногда спрятаться было негде: во сне ее терзали кошмары. Но не сейчас.
Сегодня она чувствовала себя облаком. Солнечный свет, теплый и свободный – как она завидовала его свободе! – струился сквозь занавесь, закрывавшую вход на балкон. Если ничего не вспоминать, то день покажется прекрасным, жизнь – чудом. Но от воспоминаний никуда не спрячешься.
Они медленно наплывали на нее, мучая болью.
Прошлая ночь. Его жестокие, злые прикосновения, оставляющие царапины на ее коже. Пальцы, награждающие щипками. Его горячие изголодавшиеся губы, впивающиеся в ее рот, шею, грудь. Ласки, заставляющие ее сжиматься в ожидании того, что сейчас произойдет. И укус, последовавший именно тогда, когда она только-только понадеялась, что на этот раз все будет иначе, укус, заставивший ее сжать зубы, чтобы подавить рвущийся из груди крик. Все, что угодно, лишь бы унизить ее, лишь бы продемонстрировать собственное превосходство. Любые средства хороши, чтобы оскорбить и напугать ее. Прошлой ночью он испугал ее. Он не принес с собой похожий на змею кнут, но использовал нечто более страшное – угрозу.
Энджелина закрыла глаза, борясь с внезапно нахлынувшими слезами. Он манипулировал ею, хитро используя в своих интересах Хлою. Он никогда не угрожал открыто. О, нет, он был слишком хитер. Кроме того, предположение всегда страшнее прямой угрозы, ведь каждый волен толковать слова, как вздумается, ища в них потаенный смысл и надеясь, вопреки здравому рассудку, что все не так страшно, как кажется.
С самого начала он намекал, что, если он не будет делать, как он велит, если она откажется играть в его садистские игры, он ото шлет Хлою подальше, где, по его мнению, она будет получать лучшую медицинскую помощь Энджелина знала, что ничье благополучие кроме его собственного, его не занимает, что он намеревается разлучить их, чтобы наказать ее. Этой ночью он придумал новую, более жестокую угрозу. Он многозначительно заметил, что восемнадцатилетняя Хлоя стала совсем взрослой, а ее хрупкость, бледность и красота вполне способны привлечь мужчину… не говоря уж о богатом приданом, которое он предложит…
Не собирается же он выдать Хлою замуж?!
В очередной раз намек оказался страшнее, чем прямая угроза. Эта мысль настолько встревожила Энджелину, что она встала с постели. Как всегда, ночь она провела в одиночестве. Как всегда, он покинул не только ее постель, но и дом. Энджелина не знала, где он был, да ее это и не интересовало. Она никак не могла изгнать из своего сердца ненависть, хотя и знала, что это чувство не одобряет Бог.
Если бы не Хлоя, она не стала бы заботиться о своей внешности. Но он этого требовал. Как-то он признался, что женился на ней только из-за ее красоты. Ему хотелось иметь жену, которая привлекала бы других мужчин. Он гордился, что мужчины, как холостяки, так и женатые, украдкой поглядывают на нее. Иногда он даже заставлял ее флиртовать, хотя Энджелине это никогда не удавалось. Ей казалось, что мужчины видят ее насквозь. Хотя, возможно, и нет. Люди видят лишь то, что хотят видеть, и поэтому ни одна живая душа подозревала, что он – не тот обворожительный красавец, каким кажется.
Зачесав волосы настолько гладко, насколько позволяли непокорные завитки, Энджелина надела пышное платье из черного с белым газа. Его высокий ворот, отделанный кружевом, доходил ей до подбородка, скрывая багрово-синие царапины. Обычно он был более осторожен. Он прекрасно знал, как причинить боль, но не оставить отметин. Ему не пришлось приказывать, чтобы она прятала следы его прикосновений. Энджелина сама стыдилась их.
Спеша к Хлое, Энджелина чуть не забыла надушиться розовой водой, которую так любила ее сестра. Когда она открыла кобальтово-синий флакончик, повсюду распространился нежный аромат. Энджелина слегка подушилась за ушами. Хлое нравился этот запах. Она любила цветочные ароматы. По правде говоря, она любила все цветы – их хрупкость, красоту и запахи. Они ни разу не говорили об этом, но Энджелина подозревала, что девушка отождествляет себя с хрупким бутоном, обреченным на скорую смерть.
Здоровье Хлои пошатнулось с того самого лета, когда, в возрасте восьми лет, она тяжело заболела лихорадкой. Для Энджелины, никогда не жаловавшейся на здоровье, мысль о том, что, возможно, Хлоя скоро умрет, была невыносима. Хлою могло спасти лишь чудо. Как, впрочем, и Энджелину.
– Доброе утро, малышка, – через несколько минут Энджелина вошла в спальню сестры.
Улыбка, игравшая на ее губах, была чуть шире, чем нужно, голос излишне весел, во Хлоя, по-видимому, ничего не заметила. Ее отвлекала ухаживавшая за ней Люки. Служанка уже заплела девушке косу, и теперь взбивала подушки.
– Ты выглядишь настоящей красавицей, – заметила Энджелина, распахивая ставни. Комнату залил солнечный свет. – Как тебе спалось этой ночью?
– Хорошо, – Хлоя, по своему обыкновению, улыбнулась. Энджелина же, ища подтверждения, посмотрела на Люки.
– Мисс Хлоя просыпалась только один раз, – сказала та. – Я дала ей еще немного чаю, и она снова уснула.
Было ясно, что чай содержал дигиталис. Энджелина доверяла лишь Люки и себе в обращении с этим сильным средством. В небольших дозах оно было лекарством, но при неосторожном употреблении становилось смертельным ядом. Люки, несмотря на то, что ей было всего шестнадцать, была умной и развитой девушкой. Она была полукровкой из Сан-Доминго, но получила образование и умела читать и писать.
По слухам, девушка была племянницей Мари Камбре, которую все уважали и боялись. Это было, по мнению Энджелины, единственным недостатком Люки. Мари Камбре пользовалась сомнительной репутацией. Поговаривали, что она является королевой вуду и главенствует на мрачных оргиях. Она была язычницей, занималась как белой, так и черной магией, и этого Энджелина, будучи ревностной католичкой, принять, не могла. Это настоящий грех. За этот грех жрица – если Мари Камбре действительно оной является – в один прекрасный день будет наказана. Несмотря на отсутствие доказательств, Энджелина опасалась, что Люки, несмотря на католическое воспитание, в этом отношении является «слугой двух господ».
– Принести завтрак? – спросила Люки, прервав размышления Энджелины.
Энджелина взглянула на прелестную девушку с золотистой кожей и нежным взглядом зеленых глаз и решила, что способна все простить Люки за ее преданность Хлое. Несмотря на хорошее жалованье – всем слугам в этом доме платили много – Люки, возможно, не осталась бы здесь, если бы Хлоя не нуждалась в ней. В доме творились темные дела, и, хотя на этот счет не было сказано ни слова, Энджелина подозревала, что служанка что-то чувствует. Может, она не понимает смысла происходящего, но определенно чувствует, что что-то неладно. Бывали моменты, когда Энджелине казалось, что его взгляд останавливается на хорошенькой негритянке. Возможно, это ей чудится, ведь из-за него она привыкла во всем искать подвох.
– Извини, – вдруг Энджелина осознала, что стоит, не сводя глаз с Люки. – Да, принеси Хлое завтрак, s'il vous plait[2].
Через пятнадцать минут перед Хлоей лежали свежий, только сегодня купленный банан еще теплое печенье, ветчина и соус. Тот же самый набор украшал поднос Энджелины.
– Ешь, – приказала Энджелина, увидев, что Хлоя едва притронулась к пище.
– Я ем, – заупрямилась та.
– Как птичка, – пожурила ее Энджелина.
– Вы обе кушаете, как птички, – заметила Люки, кивнув в сторону полной тарелки Энджелины.
Энджелина попробовала завтрак, но она нервничала, и есть не хотелось. Она знала, что худеет, что, возможно, становится слишком худой, но как можно есть, когда в твоей жизни царит такой хаос? События предыдущего вечера были слишком свежи в ее сердце.
Вымученно улыбаясь, Энджелина пошутила:
– Люки права. Мы обе ковыряемся в еде, как ленивые мыши.