Страница:
Во всех письмах содержалось одно и то же. Воспитание ребёнка само по себе тяжёлая ответственность, а для вдовца вроде Артура Грантэма – ещё и великое испытание. Насколько хуже, «чем быть укушенным змеёй» (… насколько Больней, чем быть укушенным змеёй, Иметь неблагодарного ребёнка! Шекспир «Король Лир», акт 1, сц. 4), растить сына, который не унаследовал отцовских талантов и добродетелей и иметь наглость своими склонностями походить на мать. Меня несколько приободрило известие, что Артур признавался хотя бы в одной ошибке, допущенной им за свою жизнь, – он женился на женщине, недостойной его. Грехи же матери и сына разбирались с предельной тщательностью.
Я положила пятое письмо и взялась за шестое, подумав, а стоит ли продолжать читать эти послания, исполненные напыщенного благочестия. Но, как говорится, взялся за гуж…
Письмо начиналось следующими словами:
Дорогой мой Мерлин, радость от того, что тебе понравилась поездка к морю, омрачается, потому что дни без тебя тянутся медленно. Можешь называть это эгоизмом, но я признаюсь: мне так хочется, чтобы ты вернулся, да и животных очень не хватает. Мне ужасно жаль, что потерялся котёнок твоей кузины Сибил.
Неужто на дядю Артура снизошло благодушие? Перевернув страницу, я прочла подпись – «Твоя любящая мать Абигайль Грантэм». Это письмо, датированное четырьмя годами ранее остальных, было сложено маленьким квадратиком. Я подумала, что квадратик, наверное, легко помещался в детской ладошке. Что-то вроде талисмана для маленького мальчика, чья мать умерла, а отец не питает к сыну особенно нежных чувств. Теперь старые игрушки в коробке обретали новую, более глубокую значимость. Они принадлежали ребёнку, который приехал погостить и забыл их, вернувшись домой. Деревянный верблюд с обломанным горбом и крашеный паровоз были игрушками мальчика Мерлина. Я не сомневалась в этом. Когда мальчику исполнилось девять или десять лет, его отправили в школу-интернат, и надменный папаша, вероятно, велел ему спрятать подальше всякую детскую ерунду и посвятить себя изучению греческого и латыни. Я так и видела Артура Грантэма – чопорный тип с прилизанными волосами, похожими на капли коричневой микстуры от кашля, и завитыми напомаженными усиками, которые никто и никогда не видел взлохмаченными.
Как же он выглядел на самом деле? Я ещё раз пошарила в ящике. Потом достала коробки, что уже осмотрела и как попало запихнула обратно. Никаких фотографий.
– Доркас! – крикнула я гардеробу, откуда доносилась ожесточённая возня. – Ты обойдёшься без меня ещё несколько минут? Отлично! Я сейчас!
Вниз, в гостиную, к бюро! Судя по беспорядку, царившему в ящиках бюро, им пользовалась тётушка Сибил. Впрочем, это к лучшему, старушка имеет привычку ничего не выкидывать, так что под всевозможным мусором вполне могут обнаружиться старые снимки. Роясь в бюро, я вдруг кое-что вспомнила. Когда я в детстве гостила в поместье, дядюшка Мерлин в одну из редких минут добродушного настроения показал мне секрет. В главном ящичке бюро имелось двойное дно. Я затаила дыхание и медленно вытащила ящик. Ничего… Ничего, кроме старых счетов, потрёпанного телефонного справочника и пожелтевшего туристического буклета, воспевающего красоты тропического рая. Значит ли это, что некогда дядя Мерлин собирался наведаться на курорт? Невозможно представить его сидящим под полосатым зонтиком в узких купальных трусах и шпионских тёмных очках. Я была разочарована до глубины души, так как всплывшее воспоминание о тайнике пробудило во мне надежду найти нечто большее, чем старые счета. Ладно, на днях упакую всё это добро в коробки и переправлю тётушке Сибил, пусть сама разбирается.
Истерическое клацанье пишущей машинки, доносившееся из столовой, сообщило, что Бен трудится вовсю. Следовательно, до обеда ещё далеко. Я испустила тяжкий вздох и прошла через кухню в маленькую прихожую, откуда вела дверь в сад. День был пасмурным, по небу плыли плотные облака. Как только я, накинув старый плащ, переступила порог, в лицо ударили порывистый ветер и косые струи дождя. Я заметила Джонаса: одетый в непромокаемый плащ, он выглядывал из-за двери конюшни. Бен поручил ему прочистить замусоренный ров, который превратился в болото, но силы природы вынудили старика отступить на сушу.
Я сложила ладони рупором и прокричала, стараясь побороть ветер:
– Джонас, приходите к нам обедать!
– Отказываться не стану! По горло сыт собственной стряпнёй. Ничего эдакого не будет? Я привык к скромной пище. А если захочу улиток, так их у меня и в огороде навалом.
– Будете есть что дадут! – проорала я и выскочила под дождь.
Я чувствовала, что старик Джонас смотрит мне вслед. Странный он какой-то. Нашёл чем любоваться. Бегущая толстуха – не самое приятное зрелище.
Тётушка Сибил не спешила открывать дверь. Решив, что она, наверное, отправилась на автобусе в деревню, я уже собиралась вернуться не солоно хлебавши, когда услышала шлёпанье домашних тапочек. Дверь домика приоткрылась, затем, как мне показалось, нерешительно, отворилась.
– А, это ты, Жизель, – судя по тону, тётушка Сибил ждала кого-то другого. Может, угольщика? Или священника? Наверное, так и есть, иначе чего ради она размазала по губам помаду и нацепила уродливые серьги.
Я объяснила, что ищу старые фотографии, и прошла в заставленную мебелью гостиную. Старые журналы, книги, ржавые консервные банки и клубки спутанной шерсти, проткнутые металлическими спицами, беспорядочными грудами валялись повсюду.
Тётушка Сибил взмахнула было рукой, приглашая сесть, но в последний миг передумала. Я столбом стояла в центре комнаты, чувствуя себя названой пришелицей. Впрочем, так оно и было. Мы с тётушкой Сибил никогда не были закадычными подружками. Я и знала-то её едва-едва.
– Извини, Жизель, но ничем не могу помочь, – она рассеяно оглядела комнату. – Я была привязана к дяде Артуру, но в моём возрасте воспоминания становятся сентиментальным грузом. Я давным-давно уничтожила все фотографии.
Я была почти уверена, что она лжёт. И не могла винить её за это. Тётушка Сибил была вправе считать, что мы с Беном и так получили более чем достаточно, чтобы не посягать ещё и на её прошлое. Но когда я двинулась к двери, она немного смягчилась. У неё действительно есть несколько фотографий дяди Артура, не соблаговолю ли я на них взглянуть? Что меня удивило, так это скорость, с какой она отыскала снимки в ворохе барахла. Фотографии были завёрнуты в бумагу. Увы, упаковка оказалась лучше содержимого. На всех фотографиях у дядюшки Артура отсутствовала половина головы. «Так выше истины» – таков девиз моего рода с отцовской стороны. Мой восторженный лепет по поводу безголового существа не пропал втуне. Тётушка Сибил смягчилась ещё больше и выдала мне словесный портрет дяди Артура.
– Это был прекрасный, удивительный человек, – неожиданно произнесла она, убирая снимки. – А знаешь, как он меня называл? – она слегка покраснела и разгладила одну из неизменных складок на платье. – «Луч утреннего света»! В те дни дети должны были вести себя пристойно, не сутулиться и не кривляться, так что, видишь ли, раз дядя Артур счёл нужным выделить меня, то это было огромной похвалой. Бедный дядя Артур, у него была нелёгкая жизнь, – она вздохнула. – Ты знаешь, что он рано овдовел?
– Абигайль Грантэм страдала какой-то тяжёлой болезнью?
– Нет. Совсем напротив. Как ты понимаешь, я в то время была совсем юной и не жила здесь, поэтому ничего не помню, кроме того. Что она скончалась внезапно. Я приезжала на похороны, и это отложилось у меня в памяти, но о причинах смерти я ничего не знаю. Кстати, но это сугубо между нами, возможно, кончина была лучшим исходом и для неё и для дяди. Абигайль, как бы помягче выразиться, обладала определёнными наклонностями не самого лучшего свойства. И потому оказывала дурное влияние на Мерлина. Под её присмотром он рос довольно буйным ребёнком.
Что за чёртов снобизм, раздражённо подумала я, но тут отвислые щёки тётушки Сибил дрогнули, и я испытала приступ жалости. Может, она сожалеет о тех днях, когда Мерлин имел право быть непослушным, а ей приходилось играть роль паиньки?
– Как давно это было, – пробормотала она. – Через несколько лет после смерти Абигайль скончались и мои родители, дядя Артур взял меня к себе в дом. Разумеется, он получи кое-какие деньги, став опекуном, но я знаю, он относился бы ко мне точно так же, даже если бы у меня за душой не было ни гроша. Он был набожным человеком – от частых молитв у него постоянно протирались колени на брюках. А теперь, – старушка расправила плечи, и я восхитилась её решительно выставленной челюстью, – новая жизнь. У меня появилось свободное время, и я решила найти себе занятие. Я всегда интересовалась скульптурой и поэтому задумал преподнести на Рождество каждому члену семьи голову Мерлина. Я их делаю из бумаги, так как у меня много старых газет. Как ты смотришь на то, – тётушка Сибил смущённо глянула на меня тусклыми выцветшими глазами, – что я покрываю их лаком, а не краской? Проступающие буквы – это так символично.
Я представила, как минуту досуга почитываю голову дядюшки Мерлина.
– А ещё я решила заняться плаванием, – продолжила тётушка, прежде чем я подыскала ответ. – На прошлой неделе я прочла о девяностошестилетней женщине, которая пыталась переплыть Ла-Манш. Ей это не удалось, но она подняла немалую шумиху в газетах, а ведь я почти на тридцать лет моложе. К тому же это увлечение не требует больших затрат, – она нагнулась и подобрала один из клубков. – Купальный костюм я могу связать сама, а надувные нарукавники от «Вулвортса» завершать экипировку.
Старушка определённо была с причудами, но я в полной мере воздала ей должное. Тётушка Сибил нашла в себе силы примириться с горем и погрузиться в бурный водоворот жизни. Доркас наверняка одобрила бы её.
А я вот ни во что, кроме обеда, погружаться не хотела. Как же я обрадовалась, когда, распахнув дверь кухни, нырнула в облако божественного аромата. Луковый суп! Дополнительным достоинством которого, как важно сообщил местный шеф-повар, является столь малое количество калорий, что их можно пересчитать по пальцам одной руки. Естественно, на мясо, обжаренное в сухарях, и лимонные оладьи с брусничным соусом на десерт мне рассчитывать не приходилось.
– Лоботряс! – сказала я, швыряя тарелки через стол. – Пока ты прохлаждался на кухне, занимаясь тем, чем женщины занимались испокон веков, не ожидая никаких благодарностей, я исследовала старые семейные архивы. Искала подсказки к Подсказке Номер Один.
– Ну и как? – Бен выключил газ под кастрюлей с супом.
– Судя по всему, брак родителей Мерлина был заключён явно не на небесах, а дядя Артур любил тётушку Сибил больше собственного сына, по крайней мере она так считает. А Мерлин в свои ранние годы был большим пакостником.
– В поздние тоже.
Дверь кухни едва не ударила меня по спине.
– О-о-о! Я чувствую запах, ласкающий обоняние англичанина, – пророкотала Доркас.
Видимо, не она одна. Тут же отворилась дверь чёрного хода, и в кухню ввалился Джонас, с его плаща ручьями стекала вода.
– Доркас, – сказала я, познакомив её с садовником, – давай сюда эти коробки! Незачем было тащить их вниз. Они должны были вылететь в окно вместе с остальным хламом. Я пошутила насчёт раритета.
– Не думаю, что тебе захочется выкинуть эти коробки, – довольно резко ответила Доркас. – Там нет никаких воротничков. Они полны старых фотографий.
– Давай их сюда! – Бен грубо оттолкнул меня и буквально вырвал коробку из рук бедной Доркас.
Мы сгрудились вокруг драгоценной находки. Лишь садовник не обращал на коробки ни малейшего внимания; склонив голову, он энергично хлебал суп.
– Это она! – Доркас ткнула в потемневший неясный снимок.
Она наклонилась ниже, прядь мягких рыжих волос упала ей на глаза, придавая её наружности нечто пиратское.
– Та женщина на портрете! – Доркас взглянула на меня. – А на обороте – имя и дата. Абигайль Грантэм!
Глава десятая
Я положила пятое письмо и взялась за шестое, подумав, а стоит ли продолжать читать эти послания, исполненные напыщенного благочестия. Но, как говорится, взялся за гуж…
Письмо начиналось следующими словами:
Дорогой мой Мерлин, радость от того, что тебе понравилась поездка к морю, омрачается, потому что дни без тебя тянутся медленно. Можешь называть это эгоизмом, но я признаюсь: мне так хочется, чтобы ты вернулся, да и животных очень не хватает. Мне ужасно жаль, что потерялся котёнок твоей кузины Сибил.
Неужто на дядю Артура снизошло благодушие? Перевернув страницу, я прочла подпись – «Твоя любящая мать Абигайль Грантэм». Это письмо, датированное четырьмя годами ранее остальных, было сложено маленьким квадратиком. Я подумала, что квадратик, наверное, легко помещался в детской ладошке. Что-то вроде талисмана для маленького мальчика, чья мать умерла, а отец не питает к сыну особенно нежных чувств. Теперь старые игрушки в коробке обретали новую, более глубокую значимость. Они принадлежали ребёнку, который приехал погостить и забыл их, вернувшись домой. Деревянный верблюд с обломанным горбом и крашеный паровоз были игрушками мальчика Мерлина. Я не сомневалась в этом. Когда мальчику исполнилось девять или десять лет, его отправили в школу-интернат, и надменный папаша, вероятно, велел ему спрятать подальше всякую детскую ерунду и посвятить себя изучению греческого и латыни. Я так и видела Артура Грантэма – чопорный тип с прилизанными волосами, похожими на капли коричневой микстуры от кашля, и завитыми напомаженными усиками, которые никто и никогда не видел взлохмаченными.
Как же он выглядел на самом деле? Я ещё раз пошарила в ящике. Потом достала коробки, что уже осмотрела и как попало запихнула обратно. Никаких фотографий.
– Доркас! – крикнула я гардеробу, откуда доносилась ожесточённая возня. – Ты обойдёшься без меня ещё несколько минут? Отлично! Я сейчас!
Вниз, в гостиную, к бюро! Судя по беспорядку, царившему в ящиках бюро, им пользовалась тётушка Сибил. Впрочем, это к лучшему, старушка имеет привычку ничего не выкидывать, так что под всевозможным мусором вполне могут обнаружиться старые снимки. Роясь в бюро, я вдруг кое-что вспомнила. Когда я в детстве гостила в поместье, дядюшка Мерлин в одну из редких минут добродушного настроения показал мне секрет. В главном ящичке бюро имелось двойное дно. Я затаила дыхание и медленно вытащила ящик. Ничего… Ничего, кроме старых счетов, потрёпанного телефонного справочника и пожелтевшего туристического буклета, воспевающего красоты тропического рая. Значит ли это, что некогда дядя Мерлин собирался наведаться на курорт? Невозможно представить его сидящим под полосатым зонтиком в узких купальных трусах и шпионских тёмных очках. Я была разочарована до глубины души, так как всплывшее воспоминание о тайнике пробудило во мне надежду найти нечто большее, чем старые счета. Ладно, на днях упакую всё это добро в коробки и переправлю тётушке Сибил, пусть сама разбирается.
Истерическое клацанье пишущей машинки, доносившееся из столовой, сообщило, что Бен трудится вовсю. Следовательно, до обеда ещё далеко. Я испустила тяжкий вздох и прошла через кухню в маленькую прихожую, откуда вела дверь в сад. День был пасмурным, по небу плыли плотные облака. Как только я, накинув старый плащ, переступила порог, в лицо ударили порывистый ветер и косые струи дождя. Я заметила Джонаса: одетый в непромокаемый плащ, он выглядывал из-за двери конюшни. Бен поручил ему прочистить замусоренный ров, который превратился в болото, но силы природы вынудили старика отступить на сушу.
Я сложила ладони рупором и прокричала, стараясь побороть ветер:
– Джонас, приходите к нам обедать!
– Отказываться не стану! По горло сыт собственной стряпнёй. Ничего эдакого не будет? Я привык к скромной пище. А если захочу улиток, так их у меня и в огороде навалом.
– Будете есть что дадут! – проорала я и выскочила под дождь.
Я чувствовала, что старик Джонас смотрит мне вслед. Странный он какой-то. Нашёл чем любоваться. Бегущая толстуха – не самое приятное зрелище.
Тётушка Сибил не спешила открывать дверь. Решив, что она, наверное, отправилась на автобусе в деревню, я уже собиралась вернуться не солоно хлебавши, когда услышала шлёпанье домашних тапочек. Дверь домика приоткрылась, затем, как мне показалось, нерешительно, отворилась.
– А, это ты, Жизель, – судя по тону, тётушка Сибил ждала кого-то другого. Может, угольщика? Или священника? Наверное, так и есть, иначе чего ради она размазала по губам помаду и нацепила уродливые серьги.
Я объяснила, что ищу старые фотографии, и прошла в заставленную мебелью гостиную. Старые журналы, книги, ржавые консервные банки и клубки спутанной шерсти, проткнутые металлическими спицами, беспорядочными грудами валялись повсюду.
Тётушка Сибил взмахнула было рукой, приглашая сесть, но в последний миг передумала. Я столбом стояла в центре комнаты, чувствуя себя названой пришелицей. Впрочем, так оно и было. Мы с тётушкой Сибил никогда не были закадычными подружками. Я и знала-то её едва-едва.
– Извини, Жизель, но ничем не могу помочь, – она рассеяно оглядела комнату. – Я была привязана к дяде Артуру, но в моём возрасте воспоминания становятся сентиментальным грузом. Я давным-давно уничтожила все фотографии.
Я была почти уверена, что она лжёт. И не могла винить её за это. Тётушка Сибил была вправе считать, что мы с Беном и так получили более чем достаточно, чтобы не посягать ещё и на её прошлое. Но когда я двинулась к двери, она немного смягчилась. У неё действительно есть несколько фотографий дяди Артура, не соблаговолю ли я на них взглянуть? Что меня удивило, так это скорость, с какой она отыскала снимки в ворохе барахла. Фотографии были завёрнуты в бумагу. Увы, упаковка оказалась лучше содержимого. На всех фотографиях у дядюшки Артура отсутствовала половина головы. «Так выше истины» – таков девиз моего рода с отцовской стороны. Мой восторженный лепет по поводу безголового существа не пропал втуне. Тётушка Сибил смягчилась ещё больше и выдала мне словесный портрет дяди Артура.
– Это был прекрасный, удивительный человек, – неожиданно произнесла она, убирая снимки. – А знаешь, как он меня называл? – она слегка покраснела и разгладила одну из неизменных складок на платье. – «Луч утреннего света»! В те дни дети должны были вести себя пристойно, не сутулиться и не кривляться, так что, видишь ли, раз дядя Артур счёл нужным выделить меня, то это было огромной похвалой. Бедный дядя Артур, у него была нелёгкая жизнь, – она вздохнула. – Ты знаешь, что он рано овдовел?
– Абигайль Грантэм страдала какой-то тяжёлой болезнью?
– Нет. Совсем напротив. Как ты понимаешь, я в то время была совсем юной и не жила здесь, поэтому ничего не помню, кроме того. Что она скончалась внезапно. Я приезжала на похороны, и это отложилось у меня в памяти, но о причинах смерти я ничего не знаю. Кстати, но это сугубо между нами, возможно, кончина была лучшим исходом и для неё и для дяди. Абигайль, как бы помягче выразиться, обладала определёнными наклонностями не самого лучшего свойства. И потому оказывала дурное влияние на Мерлина. Под её присмотром он рос довольно буйным ребёнком.
Что за чёртов снобизм, раздражённо подумала я, но тут отвислые щёки тётушки Сибил дрогнули, и я испытала приступ жалости. Может, она сожалеет о тех днях, когда Мерлин имел право быть непослушным, а ей приходилось играть роль паиньки?
– Как давно это было, – пробормотала она. – Через несколько лет после смерти Абигайль скончались и мои родители, дядя Артур взял меня к себе в дом. Разумеется, он получи кое-какие деньги, став опекуном, но я знаю, он относился бы ко мне точно так же, даже если бы у меня за душой не было ни гроша. Он был набожным человеком – от частых молитв у него постоянно протирались колени на брюках. А теперь, – старушка расправила плечи, и я восхитилась её решительно выставленной челюстью, – новая жизнь. У меня появилось свободное время, и я решила найти себе занятие. Я всегда интересовалась скульптурой и поэтому задумал преподнести на Рождество каждому члену семьи голову Мерлина. Я их делаю из бумаги, так как у меня много старых газет. Как ты смотришь на то, – тётушка Сибил смущённо глянула на меня тусклыми выцветшими глазами, – что я покрываю их лаком, а не краской? Проступающие буквы – это так символично.
Я представила, как минуту досуга почитываю голову дядюшки Мерлина.
– А ещё я решила заняться плаванием, – продолжила тётушка, прежде чем я подыскала ответ. – На прошлой неделе я прочла о девяностошестилетней женщине, которая пыталась переплыть Ла-Манш. Ей это не удалось, но она подняла немалую шумиху в газетах, а ведь я почти на тридцать лет моложе. К тому же это увлечение не требует больших затрат, – она нагнулась и подобрала один из клубков. – Купальный костюм я могу связать сама, а надувные нарукавники от «Вулвортса» завершать экипировку.
Старушка определённо была с причудами, но я в полной мере воздала ей должное. Тётушка Сибил нашла в себе силы примириться с горем и погрузиться в бурный водоворот жизни. Доркас наверняка одобрила бы её.
А я вот ни во что, кроме обеда, погружаться не хотела. Как же я обрадовалась, когда, распахнув дверь кухни, нырнула в облако божественного аромата. Луковый суп! Дополнительным достоинством которого, как важно сообщил местный шеф-повар, является столь малое количество калорий, что их можно пересчитать по пальцам одной руки. Естественно, на мясо, обжаренное в сухарях, и лимонные оладьи с брусничным соусом на десерт мне рассчитывать не приходилось.
– Лоботряс! – сказала я, швыряя тарелки через стол. – Пока ты прохлаждался на кухне, занимаясь тем, чем женщины занимались испокон веков, не ожидая никаких благодарностей, я исследовала старые семейные архивы. Искала подсказки к Подсказке Номер Один.
– Ну и как? – Бен выключил газ под кастрюлей с супом.
– Судя по всему, брак родителей Мерлина был заключён явно не на небесах, а дядя Артур любил тётушку Сибил больше собственного сына, по крайней мере она так считает. А Мерлин в свои ранние годы был большим пакостником.
– В поздние тоже.
Дверь кухни едва не ударила меня по спине.
– О-о-о! Я чувствую запах, ласкающий обоняние англичанина, – пророкотала Доркас.
Видимо, не она одна. Тут же отворилась дверь чёрного хода, и в кухню ввалился Джонас, с его плаща ручьями стекала вода.
– Доркас, – сказала я, познакомив её с садовником, – давай сюда эти коробки! Незачем было тащить их вниз. Они должны были вылететь в окно вместе с остальным хламом. Я пошутила насчёт раритета.
– Не думаю, что тебе захочется выкинуть эти коробки, – довольно резко ответила Доркас. – Там нет никаких воротничков. Они полны старых фотографий.
– Давай их сюда! – Бен грубо оттолкнул меня и буквально вырвал коробку из рук бедной Доркас.
Мы сгрудились вокруг драгоценной находки. Лишь садовник не обращал на коробки ни малейшего внимания; склонив голову, он энергично хлебал суп.
– Это она! – Доркас ткнула в потемневший неясный снимок.
Она наклонилась ниже, прядь мягких рыжих волос упала ей на глаза, придавая её наружности нечто пиратское.
– Та женщина на портрете! – Доркас взглянула на меня. – А на обороте – имя и дата. Абигайль Грантэм!
Глава десятая
Это открытие, хотя само по себе и интересное, лишь косвенно указывало, что клад может каким-то образом быть связан с Абигайль Грантэм. Бен выдвинул гипотезу, что она припрятала свои драгоценности, дабы муженёк не отдал их новой жене. Я с ним не согласилась. Если верить тётушке Сибил, Абигайль была почти бесприданницей, а судя по наружности дяди Артура (на фотографии он был именно таким, как я его и представляла, – с прямым пробором, напомаженными усиками и прочими достоинствами), мой предок не принадлежал к тому сорту мужчин, что увешивают жён бриллиантами и жемчугами.
Проведя большую часть послеобеденного времени в столь же бесплодных мозговых штурмах, мы пришли к выводу, что лучше всего дождаться Подсказки Номер Два. Но это вовсе не значит, что следующие несколько недель мы провели в праздности и скуке. Несколько раз заходил преподобный мистер Фоксворт. Очень приятный человек, но я не из тех девушек, что рады пощеголять перед малознакомыми джентльменами усами из сажи и паутиной в волосах. Когда потеплело и световой день увеличился настолько, что это можно было назвать весной, мы с Доркас продолжили нашу борьбу с грязью.
Время от времени мне надоедало смердеть подобно склянке с чистящим средством, но к середине мая результаты начали оправдывать наши титанические усилия. Я связалась с мистером Бреггом и попросила выделить нам средства на ремонт и благоустройство дома. Он не только не стал укорять меня за стремление потратить деньги до истечения испытательных шести месяцев, но даже заявил, что цена поместья неизмеримо возрастёт, после того как я применю здесь свои профессиональные таланты.
Единственное, что меня решительно не устраивало, так это работа в потёмках. Газовое освещение на первом этаже сказывалось на моём зрении, а потому я распорядилась провести электричество. Мы теперь в полном смысле слова увидели свет. К тому же нововведение позволило приобрести чудесное современное устройство под названием «пылесос», которое мы тут же заставили трудиться. Доркас демонстрировала чудеса трудолюбия и работоспособности. Меня снедало чувство вины, оттого что она так напрягается. Но, несмотря на явные успехи, одной толстой женщине и одной худой не под силу было справиться с полуразрушенным домом.
Как-то ранним утром я приказала Доркас отложить совок в сторону, без лишних вопросов взять пальто и сесть в машину.
– А меня не приглашают? – Бен выглянул из гостиной: в старенькой тельняшке он выглядел несколько помято, но чертовски привлекательно.
По утрам он удостаивал нас своим обществом только тогда, когда у него не шла работа. Временами монахиня и шпионка Мэри Грейс становилась тяжким испытанием для своего создателя.
– Прости, но у нас девичник. Не отчаивайся, к ужину мы вернёмся. Как насчёт того, чтобы поразить нас ещё одним чудом кулинарного искусства? В своём дневнике я записала сонет, посвятив его мясному рулету, что ты сварганил в прошлый раз.
– Полагаю, это можно назвать одним из моих высших достижений, – ухмыльнулся Бен.
– Порождает в человеке чувство неполноценности, зато поддерживает работоспособность, – я скорчила рожу этому неисправимому зануде. – Кстати, попутно приготовь те восхитительные картофельные лепёшки. Знаю, что мне они противопоказаны, но нюхать-то не возбраняется!
– Куда направляемся, шеф? – спросила она, когда машина плавно вырулила на стоянку.
– На биржу труда. Хочу нанять двух приходящих работниц на пару недель, чтобы они помогли нам справиться с основными трудностями.
– По-моему, мы и так неплохо управляемся, – скорбно возразила Доркас.
– Вполне, – согласилась я. – Но хотелось бы, чтобы мы с тобой занялись более серьёзным делом. Чердак завален предметами, которые, возможно, стоит спустить вниз. Мы живём в доме уже месяц, работы ещё невпроворот, а надо успеть до истечения срока. У меня руки чешутся отремонтировать кухню, а ты на днях говорила, что хотела бы вскопать огород. А есть ведь ещё ров, превратившийся в свалку мусора…
Оживлённо обсуждая предстоящий фронт работ, мы нырнули под римскую арку и вышли на площадь. И тут обнаружили, что этот чудесный день преподнёс нам очередной подарок. Вся площадь была заставлена деревянными палатками. Повсюду сновали разносчики, а покупатели торговались с ожесточённым наслаждением. Рыночный день!
– Так ты хочешь вот за это два фунта?! – верещала краснолицая особа, у которой из-под косынки кокетливо выглядывали гигантские бигуди. – Ну уж нет! Половины пуговиц не хватает, а воротник того и гляди оторвётся. Бесстыжая твоя рожа!
Одно удовольствие было бы смешаться с толпой и побродить по рынку, но дело было прежде всего. Мы пробрались сквозь толчею и направились к бирже труда, где нас встретили словно членов королевской семьи. Там мы выяснили имена нескольких достойных матрон, которые с радостью согласятся на временную работу и с которыми можно не беспокоиться за сохранность столового серебра. Приведя в движение рычаги промышленного прогресса, мы нанесли визит в банк и, вооружившись наличностью, устремились к продуктовой лавке.
Покончив с покупками и убедившись, что наш долг на сегодня исполнен, мы с полным правом могли предаться развратной праздности. Нас вновь потянуло на рыночную площадь, над которой стоял завораживающий гул людских голосов.
– Эй вы! Прекрасная леди с роскошными волосами! – сухопарый мужичонка с засаленными чёрными бакенбардами и маленькими глазками, блестящими, словно пуговицы на туфлях, приплясывал перед батареей флаконов с шампунями всевозможных размеров и расцветок.
Он ткнул в мою сторону жилистой рукой, на которой красовалась живописная татуировка. Я двигалась как завороженная, стараясь укрыться за спинами парочки хихикающих школьниц и надеясь, что взгляды всей толпы обращены не на меня.
– Идите сюда, красавица, не надо стесняться! Красивые волосы, очень красивые, – теперь мужичонка обращался к толпе. – Но, не в обиду будет сказано, слишком сухие.
Толпа взревела, а я приросла к месту, чувствуя тяжёлое дыхание Доркас у своего уха.
– Это, конечно, прискорбно и всё такое прочее, но нет причин для отчаяния! – торговец схватил огромный флакон в форме грудастой русалки, наполненный пурпурной жидкостью. – За такую цену, дамы и господа, было бы безумием отказываться! Отойдите, пожалуйста, прекратите толкаться. Осталось всего шесть флаконов, и один предназначен для нашей маленькой Дюймовочки! Да, я не сказал самого главного – от этого потрясающего шампуня волосы отрастают на целый дюйм в месяц.
– Уж скорее они все выпадут за день, – яростно буркнула Доркас и тут же удостоилась доброй порции скабрезных насмешек.
– Я возьму флакон, – торопливо раскрыв кошелёк, я протянула мужичонке фунт, попутно объясняя всем, кого это могло интересовать, что через два дня мой день рождения и я имею право сделать себе подарок.
Мой дипломатичный маневр ничуть не успокоил Доркас, она принялась свирепо выталкивать меня из толпы. В конце концов, благодаря её усилиям, я наткнулась на высокую женщину с волосами, собранными в длинный лоснящийся хвостик. Во всяком случае, я решила, что это именно женщина, поскольку видела лишь спину и блеснувшую в ухе золотую серьгу.
– Ты, случаем, не хлебнула из этого флакона? – Доркас взяла меня под руку. – Как-то странно ты себя ведёшь.
– Просто я голодна, – жалобно отозвалась я.
Часы на башне пробили полдень. Мы отправились в известное нам заведение. Нахалка весело крикнула из-за стойки бара, что рагу подгорело, но мясной пудинг тает во рту.
– Меня устраивает, – отозвалась Доркас.
Демонстрируя небывалую выдержку и силу воли, я заказала лишь салат. Мы устроились за столиком у окна. Я начала находить, что самодисциплина приносит мне известное чувство удовлетворения, жаль только, что не сытости. Я научилась наслаждаться каждым кусочком или глотком – даже кофе-эспрессо, который, как и рагу, был пережженным, показался мне истинной амброзией.
Доркас бросила в свою чашку три куска сахара, и тут подоспел наш заказ.
– Маловато времени выделил тебе дядя Мерлин. Типично мужской взгляд на вещи – если мир был создан за семь дней, то его можно привести в порядок за шесть.
– Он всё-таки дал нам шесть месяцев, а не дней. Всё дело в том, что эти дни летят так стремительно, – я понизила голос, поскольку сама всегда подслушиваю в ресторанах, а сегодня я почему-то испытывала параноидальное чувство, будто все остальные в переполненном зале разделяют мою пагубную склонность.
– Кстати, о времени, это правда, что у тебя послезавтра день рождения?
Я нехотя признала этот неприятный факт. Прежде чем моё признание успело привести к каким-то последствиям, к нашему столику приблизилась Нахалка. Она сообщила, что рассказала про нас своей бабушке, и оказалось, что та прекрасно помнит далёкие дни, когда прислуживала в доме Грантэмов. Если нам не в тягость и мы располагаем свободным временем, бабушка будет рада с нами встретиться. Мы можем заглянуть к ней в гости, поскольку сама она нынче редко выходит из дома.
Я подумала (как, наверняка, и Доркас), что неплохо бы и мне выглядеть в восемьдесят с лишним лет, как эта милая бабуся.
Похоже, объяснять, кто мы и откуда, не было необходимости, и нарциссы хозяйка приняла с благодарностью. Нас тут же усадили в гостиной у весело потрескивающего камина; на буфете рядком выстроились фотографии в рамках; на полированной мебели повсюду лежали белоснежные вышитые салфетки. Через минуту появилась тарелка со сдобными булочками, отказаться от которых было бы полным идиотизмом, а вот чая, нам сказали, надо немного подождать. Вид почерневшего чайника, шипящего над языками пламени, ласкал взор. Мне с первого взгляда понравился этот дом, похожий на избушку на курьих ножках. Я словно оказалась на страницах детской книжки, где милая, вечно сонная хозяйка клюёт носом у огня в платье из канифаса, белом накрахмаленном фартуке и чепце.
Должно быть, в те далёкие дни старушка, – а она поступила на работу в Мерлин-корт, когда ей исполнилось двенадцать лет, – носила именно такой наряд. Мы обратились к ней учтиво – миссис Ходжкинс, – но она потребовала, чтобы мы запросто называли её Роуз.
– Трудные были времена, – сказала Доркас, чтобы завести разговор.
Старушка наклонилась, насыпая из жестяной коробочки чай в керамический чайник.
– Времечко-то и вправду было нелёгкое. Но, благодарение Богу, с хозяйкой мне ох как повезло! Миссис Грантэм целыми днями трудилась на кухне как пчёлка, а мне не раз, бывало, говаривала: «Брось ты плиту, Роуз, выпей-ка лучше чашечку чаю». Вот уж добрая была душа! Однажды я еле доковыляла до хозяйского дома – застудила ноги, утро выдалось сырое да морозное. Так она велела снять с меня чулки, натереть ноги мазью и перебинтовать. Она и снадобья всякие готовить умела. Повар тогда, помню, в ярость пришёл, потому как она отправила меня простыни чинить. Не знаю, какие уж слова госпожа говорила повару, чтобы он утихомирился. Я после много в каких домах работала, но другой такой доброй души, как миссис Грантэм, мне не довелось встретить. И в кулинарии-то она разбиралась дай Бог каждой! Матушке моей прислала как-то рецепт помадки собственного изобретения. Ну просто замечательный рецепт!
– А мистер Грантэм? – я с благодарностью приняла из рук старушки чашку с ароматным чаем.
– Отвратительный человек! – Роуз даже и не подумала извиниться за резкость. – Самодовольный тип, надутый, прямо как попугай, вечно стремился соседям пыль в глаза пустить. Тогда многие в нашей округе гостей у себя принимали – кто раз в неделю, кто два. А мистер Грантэм настоял, чтобы его жена каждый божий день приёмы устраивала. Ей-Богу, бедняжке просто невмоготу было разряжаться да целыми часами торчать в гостиной, развлекая всяких вдов и молоденьких девиц. Ей больше по душе было возиться у печи, или в саду работать, или с мистером Мерлином запускать бумажного змея.
– Они ссорились?
– Господин и госпожа? Да постоянно! – Роуз поправила салфетку на подлокотнике кресла. – И всё по вине мистера Грантэма. Как-то раз в дом прибыла одна важная дама, в дороге её застигла непогода. Вы бы слышали, как хозяин разозлился, что госпожа провела её светлость на кухню, а не в гостиную. Дамы болтали о рецептах, снадобьях и всяком таком. «Ты вела себя вульгарно!» – обвинил он потом жену. Но её светлость ничуть не обиделась и даже прислала письмо с благодарностью и подарок – пасхальное яйцо, наверное, для Мерлина. А было это всё аккурат тогда, когда мистер Грантэм надумал заказать портрет жены. Не потому, что он больно уж сильно её любил, а просто так полагалось, вроде бы, знатным господам. Но на настоящего-то художника ему по скупости не хотелось раскошеливаться, он и нанял одного малого из нашей деревни по имени Майлз Биддл. Хороший был парень, вот только картинки у него выходили ужасные, люди на них страшны как смертный грех.
Проведя большую часть послеобеденного времени в столь же бесплодных мозговых штурмах, мы пришли к выводу, что лучше всего дождаться Подсказки Номер Два. Но это вовсе не значит, что следующие несколько недель мы провели в праздности и скуке. Несколько раз заходил преподобный мистер Фоксворт. Очень приятный человек, но я не из тех девушек, что рады пощеголять перед малознакомыми джентльменами усами из сажи и паутиной в волосах. Когда потеплело и световой день увеличился настолько, что это можно было назвать весной, мы с Доркас продолжили нашу борьбу с грязью.
Время от времени мне надоедало смердеть подобно склянке с чистящим средством, но к середине мая результаты начали оправдывать наши титанические усилия. Я связалась с мистером Бреггом и попросила выделить нам средства на ремонт и благоустройство дома. Он не только не стал укорять меня за стремление потратить деньги до истечения испытательных шести месяцев, но даже заявил, что цена поместья неизмеримо возрастёт, после того как я применю здесь свои профессиональные таланты.
Единственное, что меня решительно не устраивало, так это работа в потёмках. Газовое освещение на первом этаже сказывалось на моём зрении, а потому я распорядилась провести электричество. Мы теперь в полном смысле слова увидели свет. К тому же нововведение позволило приобрести чудесное современное устройство под названием «пылесос», которое мы тут же заставили трудиться. Доркас демонстрировала чудеса трудолюбия и работоспособности. Меня снедало чувство вины, оттого что она так напрягается. Но, несмотря на явные успехи, одной толстой женщине и одной худой не под силу было справиться с полуразрушенным домом.
Как-то ранним утром я приказала Доркас отложить совок в сторону, без лишних вопросов взять пальто и сесть в машину.
– А меня не приглашают? – Бен выглянул из гостиной: в старенькой тельняшке он выглядел несколько помято, но чертовски привлекательно.
По утрам он удостаивал нас своим обществом только тогда, когда у него не шла работа. Временами монахиня и шпионка Мэри Грейс становилась тяжким испытанием для своего создателя.
– Прости, но у нас девичник. Не отчаивайся, к ужину мы вернёмся. Как насчёт того, чтобы поразить нас ещё одним чудом кулинарного искусства? В своём дневнике я записала сонет, посвятив его мясному рулету, что ты сварганил в прошлый раз.
– Полагаю, это можно назвать одним из моих высших достижений, – ухмыльнулся Бен.
– Порождает в человеке чувство неполноценности, зато поддерживает работоспособность, – я скорчила рожу этому неисправимому зануде. – Кстати, попутно приготовь те восхитительные картофельные лепёшки. Знаю, что мне они противопоказаны, но нюхать-то не возбраняется!
* * *
День был ясным и солнечным, с моря дул ветер столь свежий и резкий, что я почувствовала себя девчонкой, сбежавшей с уроков. Доркас тоже пребывала в приподнятом настроении, даже её наряд выглядел вполне весело. Она надела сине-жёлтую фуфайку и брюки, исчерченные чудовищными широкими полосками, пижама да и только.– Куда направляемся, шеф? – спросила она, когда машина плавно вырулила на стоянку.
– На биржу труда. Хочу нанять двух приходящих работниц на пару недель, чтобы они помогли нам справиться с основными трудностями.
– По-моему, мы и так неплохо управляемся, – скорбно возразила Доркас.
– Вполне, – согласилась я. – Но хотелось бы, чтобы мы с тобой занялись более серьёзным делом. Чердак завален предметами, которые, возможно, стоит спустить вниз. Мы живём в доме уже месяц, работы ещё невпроворот, а надо успеть до истечения срока. У меня руки чешутся отремонтировать кухню, а ты на днях говорила, что хотела бы вскопать огород. А есть ведь ещё ров, превратившийся в свалку мусора…
Оживлённо обсуждая предстоящий фронт работ, мы нырнули под римскую арку и вышли на площадь. И тут обнаружили, что этот чудесный день преподнёс нам очередной подарок. Вся площадь была заставлена деревянными палатками. Повсюду сновали разносчики, а покупатели торговались с ожесточённым наслаждением. Рыночный день!
– Так ты хочешь вот за это два фунта?! – верещала краснолицая особа, у которой из-под косынки кокетливо выглядывали гигантские бигуди. – Ну уж нет! Половины пуговиц не хватает, а воротник того и гляди оторвётся. Бесстыжая твоя рожа!
Одно удовольствие было бы смешаться с толпой и побродить по рынку, но дело было прежде всего. Мы пробрались сквозь толчею и направились к бирже труда, где нас встретили словно членов королевской семьи. Там мы выяснили имена нескольких достойных матрон, которые с радостью согласятся на временную работу и с которыми можно не беспокоиться за сохранность столового серебра. Приведя в движение рычаги промышленного прогресса, мы нанесли визит в банк и, вооружившись наличностью, устремились к продуктовой лавке.
Покончив с покупками и убедившись, что наш долг на сегодня исполнен, мы с полным правом могли предаться развратной праздности. Нас вновь потянуло на рыночную площадь, над которой стоял завораживающий гул людских голосов.
– Эй вы! Прекрасная леди с роскошными волосами! – сухопарый мужичонка с засаленными чёрными бакенбардами и маленькими глазками, блестящими, словно пуговицы на туфлях, приплясывал перед батареей флаконов с шампунями всевозможных размеров и расцветок.
Он ткнул в мою сторону жилистой рукой, на которой красовалась живописная татуировка. Я двигалась как завороженная, стараясь укрыться за спинами парочки хихикающих школьниц и надеясь, что взгляды всей толпы обращены не на меня.
– Идите сюда, красавица, не надо стесняться! Красивые волосы, очень красивые, – теперь мужичонка обращался к толпе. – Но, не в обиду будет сказано, слишком сухие.
Толпа взревела, а я приросла к месту, чувствуя тяжёлое дыхание Доркас у своего уха.
– Это, конечно, прискорбно и всё такое прочее, но нет причин для отчаяния! – торговец схватил огромный флакон в форме грудастой русалки, наполненный пурпурной жидкостью. – За такую цену, дамы и господа, было бы безумием отказываться! Отойдите, пожалуйста, прекратите толкаться. Осталось всего шесть флаконов, и один предназначен для нашей маленькой Дюймовочки! Да, я не сказал самого главного – от этого потрясающего шампуня волосы отрастают на целый дюйм в месяц.
– Уж скорее они все выпадут за день, – яростно буркнула Доркас и тут же удостоилась доброй порции скабрезных насмешек.
– Я возьму флакон, – торопливо раскрыв кошелёк, я протянула мужичонке фунт, попутно объясняя всем, кого это могло интересовать, что через два дня мой день рождения и я имею право сделать себе подарок.
Мой дипломатичный маневр ничуть не успокоил Доркас, она принялась свирепо выталкивать меня из толпы. В конце концов, благодаря её усилиям, я наткнулась на высокую женщину с волосами, собранными в длинный лоснящийся хвостик. Во всяком случае, я решила, что это именно женщина, поскольку видела лишь спину и блеснувшую в ухе золотую серьгу.
– Ты, случаем, не хлебнула из этого флакона? – Доркас взяла меня под руку. – Как-то странно ты себя ведёшь.
– Просто я голодна, – жалобно отозвалась я.
Часы на башне пробили полдень. Мы отправились в известное нам заведение. Нахалка весело крикнула из-за стойки бара, что рагу подгорело, но мясной пудинг тает во рту.
– Меня устраивает, – отозвалась Доркас.
Демонстрируя небывалую выдержку и силу воли, я заказала лишь салат. Мы устроились за столиком у окна. Я начала находить, что самодисциплина приносит мне известное чувство удовлетворения, жаль только, что не сытости. Я научилась наслаждаться каждым кусочком или глотком – даже кофе-эспрессо, который, как и рагу, был пережженным, показался мне истинной амброзией.
Доркас бросила в свою чашку три куска сахара, и тут подоспел наш заказ.
– Маловато времени выделил тебе дядя Мерлин. Типично мужской взгляд на вещи – если мир был создан за семь дней, то его можно привести в порядок за шесть.
– Он всё-таки дал нам шесть месяцев, а не дней. Всё дело в том, что эти дни летят так стремительно, – я понизила голос, поскольку сама всегда подслушиваю в ресторанах, а сегодня я почему-то испытывала параноидальное чувство, будто все остальные в переполненном зале разделяют мою пагубную склонность.
– Кстати, о времени, это правда, что у тебя послезавтра день рождения?
Я нехотя признала этот неприятный факт. Прежде чем моё признание успело привести к каким-то последствиям, к нашему столику приблизилась Нахалка. Она сообщила, что рассказала про нас своей бабушке, и оказалось, что та прекрасно помнит далёкие дни, когда прислуживала в доме Грантэмов. Если нам не в тягость и мы располагаем свободным временем, бабушка будет рада с нами встретиться. Мы можем заглянуть к ней в гости, поскольку сама она нынче редко выходит из дома.
* * *
Мы зашли в цветочный магазин на площади и купили букетик нарциссов. Бабушка Нахалки жила в одном из домов, примостившихся на склоне у тянущейся вдоль берега дороги. Дверь открыла симпатичная невысокая старушка, её седые волосы были уложены на затылке в аккуратный узелок.Я подумала (как, наверняка, и Доркас), что неплохо бы и мне выглядеть в восемьдесят с лишним лет, как эта милая бабуся.
Похоже, объяснять, кто мы и откуда, не было необходимости, и нарциссы хозяйка приняла с благодарностью. Нас тут же усадили в гостиной у весело потрескивающего камина; на буфете рядком выстроились фотографии в рамках; на полированной мебели повсюду лежали белоснежные вышитые салфетки. Через минуту появилась тарелка со сдобными булочками, отказаться от которых было бы полным идиотизмом, а вот чая, нам сказали, надо немного подождать. Вид почерневшего чайника, шипящего над языками пламени, ласкал взор. Мне с первого взгляда понравился этот дом, похожий на избушку на курьих ножках. Я словно оказалась на страницах детской книжки, где милая, вечно сонная хозяйка клюёт носом у огня в платье из канифаса, белом накрахмаленном фартуке и чепце.
Должно быть, в те далёкие дни старушка, – а она поступила на работу в Мерлин-корт, когда ей исполнилось двенадцать лет, – носила именно такой наряд. Мы обратились к ней учтиво – миссис Ходжкинс, – но она потребовала, чтобы мы запросто называли её Роуз.
– Трудные были времена, – сказала Доркас, чтобы завести разговор.
Старушка наклонилась, насыпая из жестяной коробочки чай в керамический чайник.
– Времечко-то и вправду было нелёгкое. Но, благодарение Богу, с хозяйкой мне ох как повезло! Миссис Грантэм целыми днями трудилась на кухне как пчёлка, а мне не раз, бывало, говаривала: «Брось ты плиту, Роуз, выпей-ка лучше чашечку чаю». Вот уж добрая была душа! Однажды я еле доковыляла до хозяйского дома – застудила ноги, утро выдалось сырое да морозное. Так она велела снять с меня чулки, натереть ноги мазью и перебинтовать. Она и снадобья всякие готовить умела. Повар тогда, помню, в ярость пришёл, потому как она отправила меня простыни чинить. Не знаю, какие уж слова госпожа говорила повару, чтобы он утихомирился. Я после много в каких домах работала, но другой такой доброй души, как миссис Грантэм, мне не довелось встретить. И в кулинарии-то она разбиралась дай Бог каждой! Матушке моей прислала как-то рецепт помадки собственного изобретения. Ну просто замечательный рецепт!
– А мистер Грантэм? – я с благодарностью приняла из рук старушки чашку с ароматным чаем.
– Отвратительный человек! – Роуз даже и не подумала извиниться за резкость. – Самодовольный тип, надутый, прямо как попугай, вечно стремился соседям пыль в глаза пустить. Тогда многие в нашей округе гостей у себя принимали – кто раз в неделю, кто два. А мистер Грантэм настоял, чтобы его жена каждый божий день приёмы устраивала. Ей-Богу, бедняжке просто невмоготу было разряжаться да целыми часами торчать в гостиной, развлекая всяких вдов и молоденьких девиц. Ей больше по душе было возиться у печи, или в саду работать, или с мистером Мерлином запускать бумажного змея.
– Они ссорились?
– Господин и госпожа? Да постоянно! – Роуз поправила салфетку на подлокотнике кресла. – И всё по вине мистера Грантэма. Как-то раз в дом прибыла одна важная дама, в дороге её застигла непогода. Вы бы слышали, как хозяин разозлился, что госпожа провела её светлость на кухню, а не в гостиную. Дамы болтали о рецептах, снадобьях и всяком таком. «Ты вела себя вульгарно!» – обвинил он потом жену. Но её светлость ничуть не обиделась и даже прислала письмо с благодарностью и подарок – пасхальное яйцо, наверное, для Мерлина. А было это всё аккурат тогда, когда мистер Грантэм надумал заказать портрет жены. Не потому, что он больно уж сильно её любил, а просто так полагалось, вроде бы, знатным господам. Но на настоящего-то художника ему по скупости не хотелось раскошеливаться, он и нанял одного малого из нашей деревни по имени Майлз Биддл. Хороший был парень, вот только картинки у него выходили ужасные, люди на них страшны как смертный грех.