Страница:
Винсент был потрясающим художником. Он изучал живопись в колледже и рисовал в течение долгих лет, но работ своих не показывал почти никому, кроме членов семьи. Изабелла почувствовала себя польщенной, когда он, робея и стесняясь, продемонстрировал ей слайды своих картин. За несколько месяцев до ее дня рождения в первый год их связи он поинтересовался, что она хотела бы получить в подарок. И она попросила нарисовать для нее картину. Он опешил от неожиданности и сказал, что подумает. И она догадалась о причинах его колебаний. Он боялся, что не справится с такой сложной задачей, ведь картина, созданная для нее, должна была получиться безупречной. Чтобы подбодрить его, она написала ему письмо:
Я хотела, чтобы ты нарисовал мне картину, потому что тогда я бы смогла увидеть себя твоими глазами. Ты мог бы нарисовать коня, или цветок, или звездное небо. Не важно – ты мог бы нарисовать все, что угодно, все, на что, по-твоему, я могла бы смотреть без устали. Цветы и звезды бессмертны, а мы нет. Но они дарят нам свою красоту, свой аромат. От них веет надеждой.
Рисунок, который он подарил ей на день рождения, висел на стене в ее гостиной, а что до письма, то о нем она давно позабыла. Она столько их ему написала. И никогда не задумывалась, что он с ними делает. Увидев свое письмо, переписанное его почерком, она представила себе, как он копирует его за письменным столом, за окном льет дождь, а перед ним стоит кружка с остывшим чаем. Она поняла, почему он решил это сделать, – тогда это был единственный из доступных ему способов приблизиться к ней. От этой мысли у нее болезненно сжалось сердце. Положив листок на стол, она вновь начала искать фонарик.
В спальню она вернулась с письмом в руке:
– Ничего не нашла.
Коко ответила ей из ванной:
– Зато я отыскала спички. Шкаф слишком узкий, вдвоем нам в нем не поместиться. Давай полезай. Я сейчас выйду.
Первой мыслью, пришедшей в голову Изабеллы, было то, что Коко вполне способна запереть ее в шкафу. Понимая, что думать так глупо, она все же не могла до конца уверить себя, что подобного не случится. Вот будет сюрприз для Винсента: он вернется домой и услышит из платяного шкафа вопли незнакомой женщины, с которой провел ночь и которая, будучи вызволена оттуда, объявит, что ее заманила в ловушку и заперла другая незнакомка.
Но тут в спальню вернулась Коко с полотенцем в руках. Вытирая руки, она деловито скомандовала:
– Лезь в шкаф и внимательно посмотри на левую стенку – увидишь кое-что интересное.
Она сунула руку в карман и выудила оттуда маленькую серебристую коробочку спичек, на крышке которой ярко-красными буквами было вытиснено: «Акумар».
– Только, пожалуйста, не забудь потом вернуть их мне. Это мое любимое лакомство. Ты не пробовала спички? Очень вкусно!
Изабелла бросила испуганный взгляд на коробок и отрицательно помотала головой. Коко не без труда подавила злорадную усмешку. Ей так хотелось высунуть язык и с торжеством заявить: «Это меня Винсент водил по дорогим ресторанам, ясно?» Но тут глаза их встретились, и душа ее преисполнилась ликования: во взгляде Изабеллы она уловила страх.
– Что, не хочешь лезть в шкаф?
Изабелла растерянно пожала плечами. Это сделало ее похожей на перепуганного ребенка.
– Боишься, что я сделаю тебе какую-нибудь пакость, верно?
– Послушай, но я ведь совсем ничего о тебе не знаю… – Она оборвала себя на полуслове.
Коко швырнула полотенце на пол, подбоченилась и сощурила глаза:
– Кроме того, что я – кто? Договаривай!
– Забудь об этом.
Коко шагнула к ней:
– Нет, не надейся. Ты ведь хотела сказать, что ничего обо мне не знаешь, за исключением того, что я одна из подружек Винсента.
– Подружек?
– Милашек.
Изабелла молчала, и это было красноречивее любых слов.
– Но если я всего лишь одна из его девиц, откуда мне известно про Энжи?
Изабелле на это нечего было ответить. Энжи подтвердил: Коко не принадлежит к человеческой расе и находится здесь, чтобы им помочь. Прекрасно. Но еще он добавил, что она одна из любовниц Винсента.
– Иди-ка сюда. Хочу тебе кое-что показать. – Коко повернулась и прошла в ванную. – Здесь практически все то же самое, что и в шкафу, так что тебе нет необходимости туда залезать, если боишься.
– О чем ты?
– Сама увидишь. Иди сюда.
Изабелла вошла в ванную с такой осторожностью, словно пробиралась по минному полю.
– Ну, я здесь. Дальше что?
Коко неожиданно выбросила руку вперед и ухватила ее за нос.
– Это тебе не детский сад. И я не намерена тебя уговаривать выпить молочко! Если я велю подойти, мне плевать, хочется тебе этого или нет. Просто делай, что сказано!
Коко, вероятно, даже не догадывалась, что Изабелла Нойкор всегда относилась к своему носу как к священному предмету. Никому на свете не разрешалось к нему прикасаться – ни родителям, ни любовникам, ни даже знакомым младенцам, неизменно преисполненным любопытства. Она и сама не знала, почему так берегла от фамильярных касаний именно эту часть тела. Но факт оставался фактом: это был ее пунктик. Винсент подметил в ней эту особенность на довольно раннем этапе и часто ее поддразнивал. В плане секса они никогда не могли насытиться друг другом, их страсть не знала границ, они щедро одаривали друг друга самыми смелыми ласками. Но иногда, после очередного бурного соития, когда оба они чувствовали усталость во всем теле и бесконечную благодарность друг другу, Винсент коварно шептал ей на ухо:
– Если ты меня по-настоящему любишь, то сию же минуту позволишь дотронуться до твоего носа.
На что она неизменно отвечала:
– Забудь об этом!
Злобная выходка Коко застала ее врасплох. Пока она приходила в себя, Коко придвинулась ближе, так что Изабелла ощутила аромат ее дыхания – приятный, отдающий мятой. А еще от Коко тянуло холодом. Впрочем, обо всем этом Изабелла отчетливо вспомнила много поздней. И невольно поежилась.
– Энжи угрожает опасность. Тебе тоже. И ты не сможешь от нее спрятаться, Физ.
Изабелла сжала ладонь в кулак и нанесла противнице удар под ложечку. Она вложила в него всю силу и злость, которые ее переполняли. Но Коко лишь ухмыльнулась в ответ и еще крепче сжала ее нос.
– Браво, Физ, но со мной такой номер не пройдет. Так показать тебе наконец то, из-за чего у нас заварился весь этот сыр-бор?
Изабелла сперва хотела молча кивнуть, но от этого ей стало бы еще больнее, поэтому она нехотя выдавила из себя гнусавое:
– Нда-а.
Коко разжала пальцы и с насмешливой улыбкой подняла руки кверху, как будто сдавалась полиции.
– Нос побаливает? Ничего, пройдет.
Изабелла прикоснулась к своему носу пальцем, проверяя, цел ли он, находится ли на прежнем своем месте.
– Что я должна увидеть?
– Открой аптечку и гляди внимательно.
Изабелла посвятила минут пять изучению содержимого аптечки, но ничего интересного там не обнаружила.
– Ничего не заметила?
– Ничего.
– Тогда ступай за мной. – Коко решительно зашагала назад в спальню.
Изабелла засеменила следом, но, почти приблизившись к платяному шкафу, резко остановилась и наклонила голову. Мысли ее вдруг прояснились, в глубине сознания мелькнула догадка, переросшая в уверенность.
– Погоди! Погоди минутку.
Она бегом бросилась в ванную и распахнула аптечку. Схватила с полки прозрачный пузырек с большими белыми таблетками, отвинтила крышку и высыпала несколько штук на ладонь. На каждой из пилюль черными чернилами было написаны буквы. Изабелла и прежде это заметила. Мелкие черные буквы на белой глянцевой поверхности. Но на то, чтобы осознать важность увиденного, ей потребовалось время.
На одной из таблеток, что лежали у нее на ладони, было написано: «Супчик». Имя ее собаки. На другой значилось: «Краков». Взгляд Изабеллы перемещался с одной пилюли на другую. Имя ее матери. Кафе «Диглас», где состоялось их самое первое свидание. На всех предметах, помещавшихся в аптечке Винсента, имелись подобные надписи. Названия и имена, которые были памятны и дороги им обоим. История их взаимоотношений. Тюбик крема для бритья. Оранжевая зубная щетка. Слова, выведенные черными чернилами, обнаружились и на них.
– Он знал, что это случится. Знал, что они решили разлучить вас. Поэтому и сделал надписи. – Физиономия Коко снова замаячила в зеркале над раковиной. Сама же она остановилась в дверном проеме.
– Но откуда он мог узнать, что это произойдет?
– Понятия не имею. Но та часть его души, которая это предчувствовала, решила воспротивиться такому насилию. Ведь как ловко он их провел, а? Написал на каждой вещице слова, которые не имеют никакого значения ни для кого, кроме вас двоих. Я смогла догадаться, потому что он кое-что о тебе рассказывал и упоминал некоторые из этих названий. Ну, имя твоего пса и что вы оба любите Краков. Пошли. Тебе стоит увидеть остальное.
На сей раз Изабелла последовала за Коко без всяких колебаний. И когда ей снова был протянут коробок спичек, она покорно его взяла и опустилась на колени у шкафа.
– Где искать? – спросила она, зажигая спичку.
– Левая стенка, внизу. Сразу увидишь.
Изабелла скорчилась в узком пространстве и поднесла мерцающий огонек к стене. Через несколько секунд, когда спичка почти догорела, она разглядела то, о чем говорила ей Коко. Чиркнув по коробку новой спичкой, она наклонила голову.
Квадратный участок стены размером в несколько сантиметров был испещрен буквами, цифрами и знаками. При беглом взгляде все это выглядело чрезвычайно нелепо и походило на творение спятившего художника или на причудливую формулу, выведенную гениальным или безумным ученым. В особенности если учесть, что замысловатое изображение было сделано в столь укромном месте, лишенном какого-либо освещения. Даже Изабелла, единственный человек на земле, которому был понятен смысл многих фрагментов этой головоломки, в первый момент слегка растерялась. Глядя на работу Винсента, она невольно вспомнила наскальные рисунки во французской пещере Ласко и фотографию одной из стен тюремной камеры в Аргентине, сверху донизу покрытую граффити нескольких поколений заключенных. И лишь после этого она живо представила себе Винсента, как он стоял на коленях в тесном пространстве и запечатлевал на стене историю их любви, зная, что скоро это станет единственной нитью, которая, возможно, приведет его к отнятым воспоминаниям.
Вторая спичка догорела и едва не обожгла ей пальцы. Но Изабелла не стала зажигать новую. Вместо этого она нежно провела по стене тыльной стороной ладони. Коснулась рисунков, формулы их любви, выведенной его рукой, и на миг ей показалось, что она ласкает не прохладную стенку, а бесконечно дорогое лицо.
Коко не выдержала:
– А что это еще за Пол К. Г. Сахара и двадцать пять мышей?
Изабелла успела заметить все эти слова на стене. Но когда их произнес чужой голос, она улыбнулась:
– Это название рок группы, которое придумал Винсент. Он любит придумывать имена для воображаемых музыкантов. Ужасно глупо. Но «Пол К. Г. Сахара и его мыши» мне нравились, и он подарил мне футболку с такой надписью. Сказал, что я теперь их единственная верная поклонница.
– Глупо, – ревниво буркнула Коко. Ей он никогда не говорил, что придумывает названия для того, что и на свете не существует.
– Зато забавно.
– Ты что, решила остаться в шкафу? Изабелла дотронулась до стены и ощутила, как сердце учащенно забилось от прилива любви к Винсенту.
– Если б могла, осталась.
ПРИВЫЧКА ГРЫЗТЬ КАРАНДАШИ
Я хотела, чтобы ты нарисовал мне картину, потому что тогда я бы смогла увидеть себя твоими глазами. Ты мог бы нарисовать коня, или цветок, или звездное небо. Не важно – ты мог бы нарисовать все, что угодно, все, на что, по-твоему, я могла бы смотреть без устали. Цветы и звезды бессмертны, а мы нет. Но они дарят нам свою красоту, свой аромат. От них веет надеждой.
Рисунок, который он подарил ей на день рождения, висел на стене в ее гостиной, а что до письма, то о нем она давно позабыла. Она столько их ему написала. И никогда не задумывалась, что он с ними делает. Увидев свое письмо, переписанное его почерком, она представила себе, как он копирует его за письменным столом, за окном льет дождь, а перед ним стоит кружка с остывшим чаем. Она поняла, почему он решил это сделать, – тогда это был единственный из доступных ему способов приблизиться к ней. От этой мысли у нее болезненно сжалось сердце. Положив листок на стол, она вновь начала искать фонарик.
В спальню она вернулась с письмом в руке:
– Ничего не нашла.
Коко ответила ей из ванной:
– Зато я отыскала спички. Шкаф слишком узкий, вдвоем нам в нем не поместиться. Давай полезай. Я сейчас выйду.
Первой мыслью, пришедшей в голову Изабеллы, было то, что Коко вполне способна запереть ее в шкафу. Понимая, что думать так глупо, она все же не могла до конца уверить себя, что подобного не случится. Вот будет сюрприз для Винсента: он вернется домой и услышит из платяного шкафа вопли незнакомой женщины, с которой провел ночь и которая, будучи вызволена оттуда, объявит, что ее заманила в ловушку и заперла другая незнакомка.
Но тут в спальню вернулась Коко с полотенцем в руках. Вытирая руки, она деловито скомандовала:
– Лезь в шкаф и внимательно посмотри на левую стенку – увидишь кое-что интересное.
Она сунула руку в карман и выудила оттуда маленькую серебристую коробочку спичек, на крышке которой ярко-красными буквами было вытиснено: «Акумар».
– Только, пожалуйста, не забудь потом вернуть их мне. Это мое любимое лакомство. Ты не пробовала спички? Очень вкусно!
Изабелла бросила испуганный взгляд на коробок и отрицательно помотала головой. Коко не без труда подавила злорадную усмешку. Ей так хотелось высунуть язык и с торжеством заявить: «Это меня Винсент водил по дорогим ресторанам, ясно?» Но тут глаза их встретились, и душа ее преисполнилась ликования: во взгляде Изабеллы она уловила страх.
– Что, не хочешь лезть в шкаф?
Изабелла растерянно пожала плечами. Это сделало ее похожей на перепуганного ребенка.
– Боишься, что я сделаю тебе какую-нибудь пакость, верно?
– Послушай, но я ведь совсем ничего о тебе не знаю… – Она оборвала себя на полуслове.
Коко швырнула полотенце на пол, подбоченилась и сощурила глаза:
– Кроме того, что я – кто? Договаривай!
– Забудь об этом.
Коко шагнула к ней:
– Нет, не надейся. Ты ведь хотела сказать, что ничего обо мне не знаешь, за исключением того, что я одна из подружек Винсента.
– Подружек?
– Милашек.
Изабелла молчала, и это было красноречивее любых слов.
– Но если я всего лишь одна из его девиц, откуда мне известно про Энжи?
Изабелле на это нечего было ответить. Энжи подтвердил: Коко не принадлежит к человеческой расе и находится здесь, чтобы им помочь. Прекрасно. Но еще он добавил, что она одна из любовниц Винсента.
– Иди-ка сюда. Хочу тебе кое-что показать. – Коко повернулась и прошла в ванную. – Здесь практически все то же самое, что и в шкафу, так что тебе нет необходимости туда залезать, если боишься.
– О чем ты?
– Сама увидишь. Иди сюда.
Изабелла вошла в ванную с такой осторожностью, словно пробиралась по минному полю.
– Ну, я здесь. Дальше что?
Коко неожиданно выбросила руку вперед и ухватила ее за нос.
– Это тебе не детский сад. И я не намерена тебя уговаривать выпить молочко! Если я велю подойти, мне плевать, хочется тебе этого или нет. Просто делай, что сказано!
Коко, вероятно, даже не догадывалась, что Изабелла Нойкор всегда относилась к своему носу как к священному предмету. Никому на свете не разрешалось к нему прикасаться – ни родителям, ни любовникам, ни даже знакомым младенцам, неизменно преисполненным любопытства. Она и сама не знала, почему так берегла от фамильярных касаний именно эту часть тела. Но факт оставался фактом: это был ее пунктик. Винсент подметил в ней эту особенность на довольно раннем этапе и часто ее поддразнивал. В плане секса они никогда не могли насытиться друг другом, их страсть не знала границ, они щедро одаривали друг друга самыми смелыми ласками. Но иногда, после очередного бурного соития, когда оба они чувствовали усталость во всем теле и бесконечную благодарность друг другу, Винсент коварно шептал ей на ухо:
– Если ты меня по-настоящему любишь, то сию же минуту позволишь дотронуться до твоего носа.
На что она неизменно отвечала:
– Забудь об этом!
Злобная выходка Коко застала ее врасплох. Пока она приходила в себя, Коко придвинулась ближе, так что Изабелла ощутила аромат ее дыхания – приятный, отдающий мятой. А еще от Коко тянуло холодом. Впрочем, обо всем этом Изабелла отчетливо вспомнила много поздней. И невольно поежилась.
– Энжи угрожает опасность. Тебе тоже. И ты не сможешь от нее спрятаться, Физ.
Изабелла сжала ладонь в кулак и нанесла противнице удар под ложечку. Она вложила в него всю силу и злость, которые ее переполняли. Но Коко лишь ухмыльнулась в ответ и еще крепче сжала ее нос.
– Браво, Физ, но со мной такой номер не пройдет. Так показать тебе наконец то, из-за чего у нас заварился весь этот сыр-бор?
Изабелла сперва хотела молча кивнуть, но от этого ей стало бы еще больнее, поэтому она нехотя выдавила из себя гнусавое:
– Нда-а.
Коко разжала пальцы и с насмешливой улыбкой подняла руки кверху, как будто сдавалась полиции.
– Нос побаливает? Ничего, пройдет.
Изабелла прикоснулась к своему носу пальцем, проверяя, цел ли он, находится ли на прежнем своем месте.
– Что я должна увидеть?
– Открой аптечку и гляди внимательно.
Изабелла посвятила минут пять изучению содержимого аптечки, но ничего интересного там не обнаружила.
– Ничего не заметила?
– Ничего.
– Тогда ступай за мной. – Коко решительно зашагала назад в спальню.
Изабелла засеменила следом, но, почти приблизившись к платяному шкафу, резко остановилась и наклонила голову. Мысли ее вдруг прояснились, в глубине сознания мелькнула догадка, переросшая в уверенность.
– Погоди! Погоди минутку.
Она бегом бросилась в ванную и распахнула аптечку. Схватила с полки прозрачный пузырек с большими белыми таблетками, отвинтила крышку и высыпала несколько штук на ладонь. На каждой из пилюль черными чернилами было написаны буквы. Изабелла и прежде это заметила. Мелкие черные буквы на белой глянцевой поверхности. Но на то, чтобы осознать важность увиденного, ей потребовалось время.
На одной из таблеток, что лежали у нее на ладони, было написано: «Супчик». Имя ее собаки. На другой значилось: «Краков». Взгляд Изабеллы перемещался с одной пилюли на другую. Имя ее матери. Кафе «Диглас», где состоялось их самое первое свидание. На всех предметах, помещавшихся в аптечке Винсента, имелись подобные надписи. Названия и имена, которые были памятны и дороги им обоим. История их взаимоотношений. Тюбик крема для бритья. Оранжевая зубная щетка. Слова, выведенные черными чернилами, обнаружились и на них.
– Он знал, что это случится. Знал, что они решили разлучить вас. Поэтому и сделал надписи. – Физиономия Коко снова замаячила в зеркале над раковиной. Сама же она остановилась в дверном проеме.
– Но откуда он мог узнать, что это произойдет?
– Понятия не имею. Но та часть его души, которая это предчувствовала, решила воспротивиться такому насилию. Ведь как ловко он их провел, а? Написал на каждой вещице слова, которые не имеют никакого значения ни для кого, кроме вас двоих. Я смогла догадаться, потому что он кое-что о тебе рассказывал и упоминал некоторые из этих названий. Ну, имя твоего пса и что вы оба любите Краков. Пошли. Тебе стоит увидеть остальное.
На сей раз Изабелла последовала за Коко без всяких колебаний. И когда ей снова был протянут коробок спичек, она покорно его взяла и опустилась на колени у шкафа.
– Где искать? – спросила она, зажигая спичку.
– Левая стенка, внизу. Сразу увидишь.
Изабелла скорчилась в узком пространстве и поднесла мерцающий огонек к стене. Через несколько секунд, когда спичка почти догорела, она разглядела то, о чем говорила ей Коко. Чиркнув по коробку новой спичкой, она наклонила голову.
Квадратный участок стены размером в несколько сантиметров был испещрен буквами, цифрами и знаками. При беглом взгляде все это выглядело чрезвычайно нелепо и походило на творение спятившего художника или на причудливую формулу, выведенную гениальным или безумным ученым. В особенности если учесть, что замысловатое изображение было сделано в столь укромном месте, лишенном какого-либо освещения. Даже Изабелла, единственный человек на земле, которому был понятен смысл многих фрагментов этой головоломки, в первый момент слегка растерялась. Глядя на работу Винсента, она невольно вспомнила наскальные рисунки во французской пещере Ласко и фотографию одной из стен тюремной камеры в Аргентине, сверху донизу покрытую граффити нескольких поколений заключенных. И лишь после этого она живо представила себе Винсента, как он стоял на коленях в тесном пространстве и запечатлевал на стене историю их любви, зная, что скоро это станет единственной нитью, которая, возможно, приведет его к отнятым воспоминаниям.
Вторая спичка догорела и едва не обожгла ей пальцы. Но Изабелла не стала зажигать новую. Вместо этого она нежно провела по стене тыльной стороной ладони. Коснулась рисунков, формулы их любви, выведенной его рукой, и на миг ей показалось, что она ласкает не прохладную стенку, а бесконечно дорогое лицо.
Коко не выдержала:
– А что это еще за Пол К. Г. Сахара и двадцать пять мышей?
Изабелла успела заметить все эти слова на стене. Но когда их произнес чужой голос, она улыбнулась:
– Это название рок группы, которое придумал Винсент. Он любит придумывать имена для воображаемых музыкантов. Ужасно глупо. Но «Пол К. Г. Сахара и его мыши» мне нравились, и он подарил мне футболку с такой надписью. Сказал, что я теперь их единственная верная поклонница.
– Глупо, – ревниво буркнула Коко. Ей он никогда не говорил, что придумывает названия для того, что и на свете не существует.
– Зато забавно.
– Ты что, решила остаться в шкафу? Изабелла дотронулась до стены и ощутила, как сердце учащенно забилось от прилива любви к Винсенту.
– Если б могла, осталась.
ПРИВЫЧКА ГРЫЗТЬ КАРАНДАШИ
По пути в больницу они остановились у железнодорожного переезда на красный сигнал светофора. Этрих покосился на рельсы и мрачно подумал: «Моя жизнь соскочила с рельсов и мчится без колеи черт знает куда. Вот на что все это похоже».
Начать с того, что утром он проснулся рядом с незнакомкой, которая держалась так, будто они старые приятели. Позавтракал он нагишом в собственной ванной, а после обнаружилось, что его автомобиль угнали. Затем он отправился на такси в дом Китти и отвез сына в больницу. Этрих терпеть не мог медицинские учреждения. К тому же паника оказалась ложной.
«Просто катастрофа!» – в сердцах подумал он. И тотчас же повторил эти слова вслух. Ему необходимо было выговориться. Восьмилетний Джек повернул к нему голову и серьезно спросил:
– Пап, ты это о чем?
– Да так, ни о чем. Как самочувствие?
– Отлично! – Парнишка снова повернулся к окну и прижал к стеклу нос и губы.
Окажись здесь Китти, она, несомненно, сделала бы замечание и велела отодвинуться от окна. Но Этрих ничего ему не сказал. Во-первых, потому что помнил по собственному детству, как здорово прижать нос к стеклу, а во-вторых, его радовала возможность сделать хоть что-то наперекор Китти, пусть и в ее отсутствие.
Этрих никак не мог привыкнуть к тому, что вынужден теперь, словно чужой, нажимать на кнопку дверного звонка своего бывшего дома, ожидая, пока ему отворят. Производя это несложное действие, он всякий раз словно бы натягивал шутовской колпак на себя прежнего, на всю свою прошлую жизнь. Насколько привычней было толкнуть дверь и, войдя в прихожую, громко крикнуть: «Кто-нибудь дома? Отзовитесь!» и сгрести в охапку почту со столика, прислушиваясь к знакомым звукам родного дома. Звонкие голоса детей, пение Китти, шум включенного телевизора, стук когтей пса, мчавшегося поприветствовать хозяина. Всех этих мелочей не замечаешь, воспринимаешь их как должное, как нечто само собой разумеющееся, пока они не станут горькими воспоминаниями. А вот и еще старые знакомые: потускневший медный крючок, на который он прежде всегда вешал связку своих ключей, и след от велосипедной шины на светлой стене у самого пола. Всего этого как будто и не существует – до тех самых пор, пока твой дом не превратится в тот, где живет бывшая жена с детьми. Ты теперь можешь появляться здесь лишь в строго ограниченные часы. Не хватает только табличек, как в музее, с надписями: «Руками не трогать!», «Служебное помещение». А он теперь здесь больше не служит.
И Этрих стал пользоваться любым предлогом, чтобы лишний раз здесь побывать и внимательно приглядеться к переменам в своем бывшем жилище, которые происходили по воле Китти.
Нажав на кнопку звонка, он отступил назад, чтобы Китти не сшибла его с ног, открывая дверь.
Дверь распахнулась, едва он отнял палец от кнопки, как будто Китти поджидала его прихода, топчась в прихожей. Будь они по-прежнему женаты, он непременно пошутил бы на этот счет, но теперь подобное полностью исключалось. Ни о каких шутках между ними речи быть не могло. Теперь, когда им случалось общаться, они вели себя как два боксера, которые на миг сходятся, наносят друг другу удары и разбегаются в стороны, с нетерпением ожидая звука гонга.
Китти выглядела потрясающе. Она коротко подстриглась и накрасила губы темной помадой. Этрих собрался было сказать, что ей удивительно к лицу и стрижка, и помада, но передумал, сочтя за благо промолчать. Его комплимент наверняка был бы встречен враждебно. Пока он об этом размышлял, Китти коротко бросила:
– Опять у него в ухе стреляет…
Этрих, еще не оправившийся от потрясения из-за того, что ему столь стремительно открыли дверь, и едва начавший осмысливать перемены во внешности Китти, не разобрал ее слов. Он удивленно поднял брови:
– Где стреляли?
– Что?! Что ты несешь?!
Китти немедленно воспользовалась поводом снова заговорить с ним этим тоном. Этрих ненавидел его. Да, их брак распался по его вине, он никогда этого не отрицал. Тем не менее его возмущала манера, в какой она стала держаться с ним после развода. Давая ему понять, что все, что бы он ни делал, ни говорил, ни думал, – безнадежно глупо.
Этрих поджал губы и глубоко втянул носом воздух:
– Я спросил: где стреляли? Ты сама сказала, что была перестрелка!
Она бросила на него испепеляющий взгляд:
– О чем ты думаешь, Винсент? Я сказала: «У него в ухе стреляет». У твоего сына – отит и температура подскочила. Доктор Кэпшью сейчас в больнице и может его принять.
– Привет, папа. – Малыш Джек вынырнул из-за материнской спины и остановился ровно посередине между родителями.
У Этриха на душе потеплело.
– Привет, человек-паук. Мама говорит, ты неважно себя чувствуешь?
– Ухо болит, пап.
Джек Этрих был просто хроническим больным. Мужественно одолев одну детскую хворь, он немедленно подхватывал другую. Отит, тонзиллит, свинка, корь, ветрянка, краснуха… Бедняга Джек коротко познакомился со всем этим букетом и тем не менее не терял хорошего расположения духа.
Единственной странностью Джека, хотя именно это его качество всегда нравилось Этриху, было то, что зачастую он держался как маленький старичок. В свои восемь лет он был не по возрасту задумчив и уравновешен. Слова «спасибо» и «пожалуйста» употреблял охотно и часто. В отличие от большинства детей, поглощающих сласти с невероятной скоростью, он жевал шоколадный батончик целую вечность, наслаждаясь каждой крошкой. Прежде чем ответить на вопрос, он долго и тщательно его обдумывал. Джек не был слезлив, но если уж ему случалось разреветься, то это бывала настоящая итальянская опера, и у любого зрителя разрывалось сердце, так что он готов был на любые уступки и жертвы, лишь бы трагедия наконец прекратилась. Этриху как-то попалась статья о преждевременном старении организма. Оказывается, в десять лет можно умереть от дряхлости, и он вспомнил о своем сынишке.
– А где твоя машина, пап? – Джек приподнялся на цыпочки и приставил руку козырьком к глазам, оглядывая участок улицы перед домом.
– Кто-то ее угнал сегодня утром.
– Абсурд, Винсент. Кому понадобилось угонять это мусорное ведро на колесах?
– Сам не знаю, Китти. Но кому-то явно понадобилось.
Она скрестила руки на груди:
– Ни за что этому не поверю. Ты, наверно, позабыл, где ее вчера оставил, а теперь решил, что ее угнали.
– Китти… – Он умолк на полуслове, зная, что, стоит ему лишь слегка повысить голос, и бывшая жена тотчас же ринется в атаку. Он покосился на Джека. – Так ты хочешь, чтобы я сейчас его отвез к врачу?
– Да. Доктор будет в больнице до двенадцати.
– А не лучше ли мне отвезти его после двенадцати прямо в приемную Кэпшью? Это всего в двух кварталах отсюда, а больница на другом конце города.
– По-моему, папа дело говорит, мам. Не хочу в больницу, там противно пахнет.
Китти не удостоила их ответа.
– А я пока съезжу с Кармен в магазин. Надо купить ей трико. С понедельника начинаются уроки хореографии, и она всю неделю меня об этом просила. Кстати, как же вы доберетесь до больницы, если ты без машины?
Этрих молча указал на такси, ожидавшее у дома.
– Кто такая Кармен?
Опередив мать, ему ответил Джек, в тонком голосе которого отчетливо звучали нотки осуждения:
– Стелла. Ей больше не нравится ее имя, и она требует, чтобы ее все называли Кармен.
Стеллой звали их дочь. На первом же свидании Этрих и Китти выяснили, что оба желали бы именно так назвать свою дочь, если она у них когда-нибудь будет.
– Кармен? Это интересно. – Этрих сунул руки в карманы брюк и качнулся с носка на пятку. – И ты на это согласилась, Китти?
– Да. Кармен – красивое имя.
Вместо ответа Этрих просвистел несколько тактов из оперы «Кармен». Свистеть он был не мастер.
Китти, тронув Джека за плечо, велела ему идти обуться. Как только мальчик ушел, она обратилась к Этриху:
– После больницы сразу же привези его сюда.
– Ладно, – согласился Этрих.
Ему нравилось проводить время со своими детьми, но сегодня его одолевали другие заботы. Надо было обратиться в полицию по поводу угона машины и вежливо выпроводить девицу с шоколадным тортом…
– Я не хочу, чтобы ты водил его к себе, в свою квартиру. Понятно? Даже думать об этом не смей! – Китти едва не лопалась от злости.
– Хорошо, Китти. Привезу его прямо сюда. Мы нигде не задержимся. Одна нога здесь, другая там! – Он произнес это вполне дружелюбно, но Китти нахмурилась и процедила:
– Не смей надо мной издеваться, слышишь, Винсент! Не смей этого делать!
Винсент растерянно развел руками:
– Вот уж чего у меня и в мыслях не было! Я ведь просто сказал, что привезу его прямо домой.
– А тебе известно, почему я на этом настаиваю? Потому что знаю, что она здесь. Кое-кто видел вас с ней вечером в аэропорту. Так что ты сейчас, верно, на седьмом небе от счастья, да, Винсент? Скажи, я не помешала вашей утренней идиллии? Прости, если некстати вклинилась со своей дурацкой проблемой!
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду? Кто мог видеть меня вечером в аэропорту? И с кем, скажи на милость?
Китти помотала головой. Ну нет, больше она не попадется на удочку этого бессовестного лжеца. Теперь-то она знает цену его заверениям. Все это уже давно пройдено, и урок усвоен на всю жизнь.
– По-прежнему надеешься провести меня, да, Винсент? – Вытаращив глаза, она передразнила его: – «Да о чем это ты? С какой же это другой женщиной я мог быть? Как тебе только такое в голову пришло?!»
– Нет, ты, похоже, спятила! О чем ты?!
К счастью для обоих, в этот миг в дверях появился их сын. На ногах у него красовались замшевые мокасины, которые Этрих привез ему на прошлой неделе из Лос-Анджелеса, куда ездил по делам. Джек запрыгал на одной ноге.
– Ну, как тебе, пап? Нравятся?
– Здорово на тебе смотрятся.
Джек подбежал к нему и, подпрыгнув, повис у него на шее.
– Господи, какой же ты стал большой. Скоро, глядишь, я и удержать тебя не смогу и полетим мы оба кувырком на пол.
Джек расхохотался и еще крепче сжал руками отцовскую шею. Этрих покосился на Китти. Та изо всех сил старалась подавить улыбку. Внутри у него все похолодело при мысли о страданиях, которые он ей причинил, разрушив их брак. Он вышел из дому с Джеком на руках и даже не кивнул ей.
Здание больницы поражало великолепием и роскошью. Построено оно было всего три года назад и за время своего существования получило немало призов за рациональное использование внутренних помещений, оптимальное освещение и самую передовую систему вентиляции. Все без исключения предметы обстановки и оборудования новой больницы смело можно было назвать произведениями искусства. Приборы выглядели так внушительно, будто их создали для оснащения какой-нибудь межпланетной станции, отправлявшейся к Юпитеру. Этрих, когда ему случалось здесь бывать, всякий раз удивлялся, что некоторые из пациентов, присоединенных к такому вот сложному агрегату множеством трубок и проводов, в конечном итоге все же умудрялись умирать. Разве возможно, чтобы сложные аппараты, которые следят за малейшими отклонениями в состоянии пациентов, позволяли им уйти на тот свет? И однажды, привезя в больницу Стеллу с приступом аппендицита, он не выдержал и задал этот вопрос доктору Кэпшью.
Кэпшью, парень веселый и добродушный, перегнулся к нему через стол и словоохотливо пояснил:
– Видите эту штуковину у стены, мистер Этрих? Прибор для ультразвуковой диагностики. Улавливает отраженные звуковые волны и посылает их на экран в виде картинки, в которой легко разберется специалист. Стоит около семидесяти тысяч долларов. Но я вам сейчас открою одну врачебную тайну: даже этот прибор не умеет творить чудеса. Как, впрочем, и мы. Врачам свойственно выдавать себя за кудесников, это так льстит нашему профессиональному самолюбию. Но правда в том, что мы просто хорошие специалисты, а не волшебники.
Этрих и его сын, держась за руки, вошли в вестибюль больницы и поднялись на шестой этаж на одном из многочисленных лифтов. Кабина, быстро и бесшумно скользя вверх по стволу шахты, трижды останавливалась на нижних этажах, прежде чем они достигли своей цели. Врачи в белоснежных халатах с какими-то бумагами в руках и со стетоскопами, свисающими с их шей, входили и выходили и все, как один, выглядели так деловито и самоуверенно, что сразу делалось ясно: они – существа непогрешимые. Этрих невольно позавидовал этим счастливцам и остро пожалел, что не выбрал в свое время столь же нужную и важную профессию и обречен теперь дурачить потребителей, убеждая их покупать те предметы, которые ему приказано рекламировать. Вздохнув, он крепче сжал руку сына. Джек тотчас же в ответ стиснул его ладонь своими маленькими пальчиками и улыбнулся, задрав голову вверх. Тут лифт снова плавно остановился. Створки дверей разъехались в стороны, пропуская внутрь двоих темнокожих медсестер. Третья осталась в коридоре, продолжая разговор с коллегами. Этрих взглянул на нее в последнюю очередь, успев прежде детально изучить внешность первых двух, на редкость миловидных. Женщина звучным голосом произнесла:
– Я только хотела предупредить, что мы еще не закончили!
Этрих сперва оценил тембр ее голоса и лишь потом поднял на нее глаза.
– Ну, Мишель, мы уж привыкли, что последнее слово всегда за тобой, – ответила ей хорошенькая сестричка, тряхнув головой.
Женщина, стоявшая в дверях лифта, была крупной, статной негритянкой. Такая способна метнуть ядро за пределы самого большого стадиона. Глаза ее, на миг остановившись на Этрихе, вновь обратились к коллегам. Он был знаком с этой женщиной, он ее помнил. Но откуда? Перед тем как створки дверей сомкнулись, он успел прочитать ее имя на бейджике: Мишель Маслоу.
– Привет, – автоматически произнес он, но лифт уже тронулся вверх.
– Ты чего, пап?
– Да я просто пытаюсь кое-что вспомнить. Не обращай внимания, Джек.
Начать с того, что утром он проснулся рядом с незнакомкой, которая держалась так, будто они старые приятели. Позавтракал он нагишом в собственной ванной, а после обнаружилось, что его автомобиль угнали. Затем он отправился на такси в дом Китти и отвез сына в больницу. Этрих терпеть не мог медицинские учреждения. К тому же паника оказалась ложной.
«Просто катастрофа!» – в сердцах подумал он. И тотчас же повторил эти слова вслух. Ему необходимо было выговориться. Восьмилетний Джек повернул к нему голову и серьезно спросил:
– Пап, ты это о чем?
– Да так, ни о чем. Как самочувствие?
– Отлично! – Парнишка снова повернулся к окну и прижал к стеклу нос и губы.
Окажись здесь Китти, она, несомненно, сделала бы замечание и велела отодвинуться от окна. Но Этрих ничего ему не сказал. Во-первых, потому что помнил по собственному детству, как здорово прижать нос к стеклу, а во-вторых, его радовала возможность сделать хоть что-то наперекор Китти, пусть и в ее отсутствие.
Этрих никак не мог привыкнуть к тому, что вынужден теперь, словно чужой, нажимать на кнопку дверного звонка своего бывшего дома, ожидая, пока ему отворят. Производя это несложное действие, он всякий раз словно бы натягивал шутовской колпак на себя прежнего, на всю свою прошлую жизнь. Насколько привычней было толкнуть дверь и, войдя в прихожую, громко крикнуть: «Кто-нибудь дома? Отзовитесь!» и сгрести в охапку почту со столика, прислушиваясь к знакомым звукам родного дома. Звонкие голоса детей, пение Китти, шум включенного телевизора, стук когтей пса, мчавшегося поприветствовать хозяина. Всех этих мелочей не замечаешь, воспринимаешь их как должное, как нечто само собой разумеющееся, пока они не станут горькими воспоминаниями. А вот и еще старые знакомые: потускневший медный крючок, на который он прежде всегда вешал связку своих ключей, и след от велосипедной шины на светлой стене у самого пола. Всего этого как будто и не существует – до тех самых пор, пока твой дом не превратится в тот, где живет бывшая жена с детьми. Ты теперь можешь появляться здесь лишь в строго ограниченные часы. Не хватает только табличек, как в музее, с надписями: «Руками не трогать!», «Служебное помещение». А он теперь здесь больше не служит.
И Этрих стал пользоваться любым предлогом, чтобы лишний раз здесь побывать и внимательно приглядеться к переменам в своем бывшем жилище, которые происходили по воле Китти.
Нажав на кнопку звонка, он отступил назад, чтобы Китти не сшибла его с ног, открывая дверь.
Дверь распахнулась, едва он отнял палец от кнопки, как будто Китти поджидала его прихода, топчась в прихожей. Будь они по-прежнему женаты, он непременно пошутил бы на этот счет, но теперь подобное полностью исключалось. Ни о каких шутках между ними речи быть не могло. Теперь, когда им случалось общаться, они вели себя как два боксера, которые на миг сходятся, наносят друг другу удары и разбегаются в стороны, с нетерпением ожидая звука гонга.
Китти выглядела потрясающе. Она коротко подстриглась и накрасила губы темной помадой. Этрих собрался было сказать, что ей удивительно к лицу и стрижка, и помада, но передумал, сочтя за благо промолчать. Его комплимент наверняка был бы встречен враждебно. Пока он об этом размышлял, Китти коротко бросила:
– Опять у него в ухе стреляет…
Этрих, еще не оправившийся от потрясения из-за того, что ему столь стремительно открыли дверь, и едва начавший осмысливать перемены во внешности Китти, не разобрал ее слов. Он удивленно поднял брови:
– Где стреляли?
– Что?! Что ты несешь?!
Китти немедленно воспользовалась поводом снова заговорить с ним этим тоном. Этрих ненавидел его. Да, их брак распался по его вине, он никогда этого не отрицал. Тем не менее его возмущала манера, в какой она стала держаться с ним после развода. Давая ему понять, что все, что бы он ни делал, ни говорил, ни думал, – безнадежно глупо.
Этрих поджал губы и глубоко втянул носом воздух:
– Я спросил: где стреляли? Ты сама сказала, что была перестрелка!
Она бросила на него испепеляющий взгляд:
– О чем ты думаешь, Винсент? Я сказала: «У него в ухе стреляет». У твоего сына – отит и температура подскочила. Доктор Кэпшью сейчас в больнице и может его принять.
– Привет, папа. – Малыш Джек вынырнул из-за материнской спины и остановился ровно посередине между родителями.
У Этриха на душе потеплело.
– Привет, человек-паук. Мама говорит, ты неважно себя чувствуешь?
– Ухо болит, пап.
Джек Этрих был просто хроническим больным. Мужественно одолев одну детскую хворь, он немедленно подхватывал другую. Отит, тонзиллит, свинка, корь, ветрянка, краснуха… Бедняга Джек коротко познакомился со всем этим букетом и тем не менее не терял хорошего расположения духа.
Единственной странностью Джека, хотя именно это его качество всегда нравилось Этриху, было то, что зачастую он держался как маленький старичок. В свои восемь лет он был не по возрасту задумчив и уравновешен. Слова «спасибо» и «пожалуйста» употреблял охотно и часто. В отличие от большинства детей, поглощающих сласти с невероятной скоростью, он жевал шоколадный батончик целую вечность, наслаждаясь каждой крошкой. Прежде чем ответить на вопрос, он долго и тщательно его обдумывал. Джек не был слезлив, но если уж ему случалось разреветься, то это бывала настоящая итальянская опера, и у любого зрителя разрывалось сердце, так что он готов был на любые уступки и жертвы, лишь бы трагедия наконец прекратилась. Этриху как-то попалась статья о преждевременном старении организма. Оказывается, в десять лет можно умереть от дряхлости, и он вспомнил о своем сынишке.
– А где твоя машина, пап? – Джек приподнялся на цыпочки и приставил руку козырьком к глазам, оглядывая участок улицы перед домом.
– Кто-то ее угнал сегодня утром.
– Абсурд, Винсент. Кому понадобилось угонять это мусорное ведро на колесах?
– Сам не знаю, Китти. Но кому-то явно понадобилось.
Она скрестила руки на груди:
– Ни за что этому не поверю. Ты, наверно, позабыл, где ее вчера оставил, а теперь решил, что ее угнали.
– Китти… – Он умолк на полуслове, зная, что, стоит ему лишь слегка повысить голос, и бывшая жена тотчас же ринется в атаку. Он покосился на Джека. – Так ты хочешь, чтобы я сейчас его отвез к врачу?
– Да. Доктор будет в больнице до двенадцати.
– А не лучше ли мне отвезти его после двенадцати прямо в приемную Кэпшью? Это всего в двух кварталах отсюда, а больница на другом конце города.
– По-моему, папа дело говорит, мам. Не хочу в больницу, там противно пахнет.
Китти не удостоила их ответа.
– А я пока съезжу с Кармен в магазин. Надо купить ей трико. С понедельника начинаются уроки хореографии, и она всю неделю меня об этом просила. Кстати, как же вы доберетесь до больницы, если ты без машины?
Этрих молча указал на такси, ожидавшее у дома.
– Кто такая Кармен?
Опередив мать, ему ответил Джек, в тонком голосе которого отчетливо звучали нотки осуждения:
– Стелла. Ей больше не нравится ее имя, и она требует, чтобы ее все называли Кармен.
Стеллой звали их дочь. На первом же свидании Этрих и Китти выяснили, что оба желали бы именно так назвать свою дочь, если она у них когда-нибудь будет.
– Кармен? Это интересно. – Этрих сунул руки в карманы брюк и качнулся с носка на пятку. – И ты на это согласилась, Китти?
– Да. Кармен – красивое имя.
Вместо ответа Этрих просвистел несколько тактов из оперы «Кармен». Свистеть он был не мастер.
Китти, тронув Джека за плечо, велела ему идти обуться. Как только мальчик ушел, она обратилась к Этриху:
– После больницы сразу же привези его сюда.
– Ладно, – согласился Этрих.
Ему нравилось проводить время со своими детьми, но сегодня его одолевали другие заботы. Надо было обратиться в полицию по поводу угона машины и вежливо выпроводить девицу с шоколадным тортом…
– Я не хочу, чтобы ты водил его к себе, в свою квартиру. Понятно? Даже думать об этом не смей! – Китти едва не лопалась от злости.
– Хорошо, Китти. Привезу его прямо сюда. Мы нигде не задержимся. Одна нога здесь, другая там! – Он произнес это вполне дружелюбно, но Китти нахмурилась и процедила:
– Не смей надо мной издеваться, слышишь, Винсент! Не смей этого делать!
Винсент растерянно развел руками:
– Вот уж чего у меня и в мыслях не было! Я ведь просто сказал, что привезу его прямо домой.
– А тебе известно, почему я на этом настаиваю? Потому что знаю, что она здесь. Кое-кто видел вас с ней вечером в аэропорту. Так что ты сейчас, верно, на седьмом небе от счастья, да, Винсент? Скажи, я не помешала вашей утренней идиллии? Прости, если некстати вклинилась со своей дурацкой проблемой!
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду? Кто мог видеть меня вечером в аэропорту? И с кем, скажи на милость?
Китти помотала головой. Ну нет, больше она не попадется на удочку этого бессовестного лжеца. Теперь-то она знает цену его заверениям. Все это уже давно пройдено, и урок усвоен на всю жизнь.
– По-прежнему надеешься провести меня, да, Винсент? – Вытаращив глаза, она передразнила его: – «Да о чем это ты? С какой же это другой женщиной я мог быть? Как тебе только такое в голову пришло?!»
– Нет, ты, похоже, спятила! О чем ты?!
К счастью для обоих, в этот миг в дверях появился их сын. На ногах у него красовались замшевые мокасины, которые Этрих привез ему на прошлой неделе из Лос-Анджелеса, куда ездил по делам. Джек запрыгал на одной ноге.
– Ну, как тебе, пап? Нравятся?
– Здорово на тебе смотрятся.
Джек подбежал к нему и, подпрыгнув, повис у него на шее.
– Господи, какой же ты стал большой. Скоро, глядишь, я и удержать тебя не смогу и полетим мы оба кувырком на пол.
Джек расхохотался и еще крепче сжал руками отцовскую шею. Этрих покосился на Китти. Та изо всех сил старалась подавить улыбку. Внутри у него все похолодело при мысли о страданиях, которые он ей причинил, разрушив их брак. Он вышел из дому с Джеком на руках и даже не кивнул ей.
Здание больницы поражало великолепием и роскошью. Построено оно было всего три года назад и за время своего существования получило немало призов за рациональное использование внутренних помещений, оптимальное освещение и самую передовую систему вентиляции. Все без исключения предметы обстановки и оборудования новой больницы смело можно было назвать произведениями искусства. Приборы выглядели так внушительно, будто их создали для оснащения какой-нибудь межпланетной станции, отправлявшейся к Юпитеру. Этрих, когда ему случалось здесь бывать, всякий раз удивлялся, что некоторые из пациентов, присоединенных к такому вот сложному агрегату множеством трубок и проводов, в конечном итоге все же умудрялись умирать. Разве возможно, чтобы сложные аппараты, которые следят за малейшими отклонениями в состоянии пациентов, позволяли им уйти на тот свет? И однажды, привезя в больницу Стеллу с приступом аппендицита, он не выдержал и задал этот вопрос доктору Кэпшью.
Кэпшью, парень веселый и добродушный, перегнулся к нему через стол и словоохотливо пояснил:
– Видите эту штуковину у стены, мистер Этрих? Прибор для ультразвуковой диагностики. Улавливает отраженные звуковые волны и посылает их на экран в виде картинки, в которой легко разберется специалист. Стоит около семидесяти тысяч долларов. Но я вам сейчас открою одну врачебную тайну: даже этот прибор не умеет творить чудеса. Как, впрочем, и мы. Врачам свойственно выдавать себя за кудесников, это так льстит нашему профессиональному самолюбию. Но правда в том, что мы просто хорошие специалисты, а не волшебники.
Этрих и его сын, держась за руки, вошли в вестибюль больницы и поднялись на шестой этаж на одном из многочисленных лифтов. Кабина, быстро и бесшумно скользя вверх по стволу шахты, трижды останавливалась на нижних этажах, прежде чем они достигли своей цели. Врачи в белоснежных халатах с какими-то бумагами в руках и со стетоскопами, свисающими с их шей, входили и выходили и все, как один, выглядели так деловито и самоуверенно, что сразу делалось ясно: они – существа непогрешимые. Этрих невольно позавидовал этим счастливцам и остро пожалел, что не выбрал в свое время столь же нужную и важную профессию и обречен теперь дурачить потребителей, убеждая их покупать те предметы, которые ему приказано рекламировать. Вздохнув, он крепче сжал руку сына. Джек тотчас же в ответ стиснул его ладонь своими маленькими пальчиками и улыбнулся, задрав голову вверх. Тут лифт снова плавно остановился. Створки дверей разъехались в стороны, пропуская внутрь двоих темнокожих медсестер. Третья осталась в коридоре, продолжая разговор с коллегами. Этрих взглянул на нее в последнюю очередь, успев прежде детально изучить внешность первых двух, на редкость миловидных. Женщина звучным голосом произнесла:
– Я только хотела предупредить, что мы еще не закончили!
Этрих сперва оценил тембр ее голоса и лишь потом поднял на нее глаза.
– Ну, Мишель, мы уж привыкли, что последнее слово всегда за тобой, – ответила ей хорошенькая сестричка, тряхнув головой.
Женщина, стоявшая в дверях лифта, была крупной, статной негритянкой. Такая способна метнуть ядро за пределы самого большого стадиона. Глаза ее, на миг остановившись на Этрихе, вновь обратились к коллегам. Он был знаком с этой женщиной, он ее помнил. Но откуда? Перед тем как створки дверей сомкнулись, он успел прочитать ее имя на бейджике: Мишель Маслоу.
– Привет, – автоматически произнес он, но лифт уже тронулся вверх.
– Ты чего, пап?
– Да я просто пытаюсь кое-что вспомнить. Не обращай внимания, Джек.