Кертис Джек. Слава

   – Есть две вещи, – сказал он, высказывая вслух обуревающие его мысли, – которые каким-то еще неясным для меня образом должны слиться воедино.
   Лаура поджала под себя ноги, положила руку на подлокотник и повернула лицо, чтобы лучше видеть Дикона.
   Он рассказал ей о Мередит, о визите в контору «Спрус» и о том, что произошло в гетто и в спортивном центре. Он не собирался выкладывать ей все подробности убийства Мередит, но по отбору слов и по тому, как он строил свой рассказ, она поняла, что он что-то утаивает от нее, и захотела узнать все детали. Каждый раз, когда он пытался щадить ее чувства, она нажимала на него, отказываясь удовлетворяться теми неполными дополнениями, которые он делал. Наконец Джон отвел глаза в сторону и твердым, бесстрастным тоном рассказал ей о том, что она хотела услышать. Когда он снова повернулся, то увидел безысходность в ее глазах. Она знала, что теперь он не утаил ничего.
   – Маньяк убил трех женщин. Двух из них утопил в ванне. Никаких признаков насилия или борьбы ни в одном случае. Почему маньяк? Больше похоже на профессионала. И все-таки маньяк, потому что он убил третью жертву, разметав кишки по комнате, как карнавальный серпантин. – Лаура не моргнула глазом. – Почему именно эти три? Надо искать то, что связывает их с убийцей, – это я и делаю. Как он их находит или почему выбирает именно их? Что он нашел в них особенного? Это чертовски трудно. По правде говоря, это самый сложный для раскрытия вид убийства, потому что надо знать этого человека, чтобы понять мотив. Большинство убийств либо бытовые, либо их совершает кто-то из близких, либо они происходят в результате другого преступления. Скажем, ограбление фургона с зарплатой, когда какой-нибудь инкассатор поведет себя геройски. Полицейские не любят иметь дело с серийным убийством. Эти преступления не подходят ни под какой шаблон – чтобы понять маньяка, нужно научиться думать, как маньяк, а кто на это способен? Более того: надо научиться думать, как данный конкретный маньяк. Остается надеяться на то, что тебе повезет или убийца допустит оплошность. Или дойдет до той точки, когда теряется связь с реальностью и он перестает скрываться и начинает вести себя так, словно ему нечего прятать, словно убийство людей – самое обычное времяпрепровождение. Иногда полиции везет, и она арестовывает преступника, но показатели раскрываемости по этому виду убийств невысоки. Именно из-за их нетипичности.
   Это первое – три нетипичных убийства со всеми вытекающими трудностями, о которых я только что сказал. Второй фактор – это след. Кэйт убили на следующий день после того, как она обнаружила поправки в своей программе. И представили это как несчастный случай. Невозможно поверить, что ее открытие, ее смерть и способ убийства могут быть совпадением. Даже если выйти за пределы разумного и постараться убедить себя в этом, то отпечатки пальцев все равно неминуемо приведут к одному человеку и к очевидной связи. Кроме того, были телефонные звонки, и они оба знали об этом.
   – Кто-то убил Кэйт, постаравшись представить ее смерть как бытовой несчастный случай. И точно так же убил Коклан. Потом он убил Мередит, и что-то изменилось.
   – Что именно? – спросила Лаура. – Что изменилось?
   – Сам убийца, по-моему.
   – Я не понимаю.
   – Я думаю, что Кэйт была первым убитым им человеком. Он сделал это, ясно осознавая цель.
   – След?
   – Да. Но при этом он вошел во вкус и решил проделать это еще раз. Во второй раз он убил так же, как и в первый. Может быть, он не мог представить себе акт смерти иначе. А Мередит... что-то случилось с ним.
   – Он обезумел... стал безумней... – Лаура пыталась найти подходящее слово.
   – Стал безумней? Как это? Это похоже на холм, который стал холмистей, или камень, который стал каменистей. То, что он сотворил, может показаться безумней, но его побуждения остались прежними. Он всегда был таким.
   – Всегда?
   – Нет, я не... – Дикон махнул рукой, показывая неуместность этого вопроса. – Я не психоаналитик этого парня. Я имел в виду, что он уже был таким, когда убил Кэйт.
   – Это верно. – Голос Лауры стал тише, словно она в первый раз вдруг представила себе, что она могла обнаружить, вернувшись в квартиру в тот день.
   – Не знаю... – Дикон колебался. – Он словно сорвался с цепи.
   – Он... – Лаура отвернулась, роясь в сумке, стоящей около кресла. Вдохнув из ингалятора, она сформулировала свой вопрос: – Он сделает это снова? – Она мысленно вернулась к телефонным звонкам.
   – Да, почти наверное. Он будет продолжать, пока не остановится, хотя часто бывает так, что между убийствами проходит большой промежуток времени. Желание, побуждение – они на него влияют, но еще не вышли полностью из-под контроля. Смерть Джессики Мередит получила широкую огласку – жена члена парламента, бывшая фотомодель, привлекательная, богатая, модная; убийство в стиле Джека Потрошителя. Скоро все детали будут расписаны. Журналисты будут ходить толпами и мешать следствию. У газет какая-то неистребимая жажда на подобные вещи. Я подозреваю, что тот, кто это сделал, заляжет на некоторое время на дно.
   – Когда он... – Она наклонила голову, и упавшие на лоб волосы почти скрыли ее лицо.
   ...На тебе сейчас это платье, Лаура, желтое платье?Она слышала этот голос, этот непрерывный шепот. Когда она думала о нем, а это было довольно часто, она словно ощущала прикосновение грязных рук. Он знает, как она выглядит и где живет. Он следил за ней, замечал, во что она одета. Это было похоже на кражу: ее обшарили, как какой-нибудь буфет. Он знает, как ее зовут, и это хуже всего.
   – Ты что-то хотела сказать, – напомнил Дикон.
   Она передумала и решила спросить о другом.
   – Зачем он сделал это – выследил меня, позвонил мне? Как ты думаешь?
   – Ради ощущения власти над другим человеком, скорее всего. Это ужасно, но еще ни о чем не говорит. Он не убивает мужчин, только женщин – пока что это так. Подумай сама: другие женщины были замужем. Так случилось, что ты жила в одной квартире с Кэйт. Он был у тебя в квартире, значит, имел доступ к тебе. Я имею в виду, – поспешил добавить Дикон, – номер телефона и адрес. У него была возможность порыться в твоих вещах. Я знаю, что эта мысль не из приятных, но, возможно, он смог описать тебя – одежду и все прочее – благодаря тому, что был там. Ты держишь в квартире свою фотографию?
   Лаура кивнула.
   – Он мог и не следить за тобой. Так обычно делают мошенники. Кто-то говорит, что следил за тобой и что на тебе было желтое платье. Если у тебя есть желтое платье и ты недавно надевала его, ты готова поверить ему. Не думаю, что этот маньяк испытал бы острые ощущения, звоня мужу Коклан или Мередит. – Дикон резко оборвал себя. – Хотя если бы позвонил, шума было бы выше крыши, особенно от лорда Коклан.
   – Похоже, что полиция упорно закрывает глаза на все это? – Лаура поспешила сменить тему разговора.
   – Возможно, – согласился Дикон, потом добавил: – Ты права, это так и есть. – Он заметил, что ее голос стал ломаться, как у больного, не желающего знать о симптомах болезни. Он подошел и мягко положил руки ей на голову, не решаясь сделать больше – объятия бы переполнили ее.
   – О чем ты думаешь? – смысл ее вопроса был очевиден.
   – Я буду с тобой, – ответил Дикон. Это было не то, что он хотел сказать, а то, что он чувствовал. Слова получили силу объятия, и Лаура заплакала.
   По иронии судьбы ему выпало утешать ее именно так и именно в этот вечер. Спустя некоторое время ему пришлось сказать:
   – Ты можешь побыть с кем-нибудь? Мне надо отлучиться.
   Она вопросительно посмотрела на него.
   – У меня встреча с человеком, на которого работает Вив.
   – Со мной будет все в порядке. Если мне станет плохо, я поеду к друзьям. Где ты встречаешься с ним?
   Открыв конверт, он ожидал, что она рассмеется, и оказался прав. Он тоже расхохотался, когда внутри пустого на вид конверта обнаружил билет. Жизнь полна сюрпризов.
   – В Королевской опере, – сказал он.

Глава 23

   Смеркалось. На городской стене были выставлены отрубленные головы с выпученными глазами и оскаленными в предсмертной усмешке зубами. Скоро будет казнен еще один человек – принц Персии, он тоже не отгадал три загадки принцессы Турандот. Благодаря этому она снова избежала свадьбы и очередному претенденту теперь грозит плаха.
   Новый претендент, таинственный принц-инкогнито, взглянул на принцессу Турандот и влюбился с первого взгляда. Он принял ее вызов.

* * *

   Дикон сидел на одном из лучших мест в театре – в первом ряду партера. Ещё до начала спектакля он исподтишка огляделся, но не заметил никого похожего на того человека, которого ждал. Слева, справа и сзади его окружали скучающие чиновники с женами, получившие билеты от компаний, которые были заинтересованы в их лояльности или в их деньгах. А может быть, во всем сразу.
   После окончания первого акта, когда зажегся свет, Дикон снова огляделся, особенно внимательно присматриваясь к ложам по бокам сцены. Снова никого. Некоторые ложи были пусты, или зрители, сидящие в них, не были видны в глубине.
   В буфете Дикон пробился сквозь толпу и купил себе стакан «Перрье», а потом прошел на балкон, выходящий на Боу-стрит. Не все бывает так просто. Он ждал, но никто к нему не подходил.

* * *

   Принц по имени Калаф разгадал все три загадки. Принцесса томилась в тоске. Она мстила мужчинам за прапрабабушку, над честью которой надругались захватчики-варвары. Было довольно трудно поверить в такой исток ненависти Турандот к мужчинам: прапрабабушка жила довольно давно, однако на этом строился весь сюжет оперы. Какая-нибудь более приземленная причина показалась бы правдоподобней – например, отец, любивший дочь больше, чем допускается пределами разумного; но пьеса настаивала на древней вражде.
   Турандот была дочерью китайского императора, и теперь, когда принц отгадал загадки, честь обязывала ее сдержать свое обещание и выйти за него замуж. А принц, хотя и был влюблен в нее, не желал воспользоваться своим преимуществом. Может быть, это был прирожденный игрок. Так или иначе, принц сказал Турандот, что если она узнает до утра его имя, то он освободит ее от данного ему обещания. Теперь уж она ломает голову над загадкой. В жизни все вращается по кругу. Через ряд от Дикона похрапывал седовласый человек с двойным подбородком, одетый в смокинг.

* * *

   На сей раз, когда послушные женам чиновники увели их в буфет, Дикон остался в зале. Спящий толстяк чихнул и проснулся, разбуженный светом.
   В одной из лож встал мужчина в темном костюме. Он оперся рукой о спинку стула и посмотрел прямо на Дикона. Зал пустел. Вентиляция оставляла желать лучшего, люди упарились и хотели пить. Дикон в свою очередь посмотрел на мужчину. В другой руке тот держал программку. Он слегка взмахнул ею, словно приглашая его подойти.
   Дикон отсчитал номер ложи и прошел в нее через коридор мимо длинного ряда дверей. Кроме позвавшего его мужчины, там никого не было, но только одно кресло оставалось пустым. На двух остальных стояли еда, фужеры, бутылка «Дом Периньона» в ведерке со льдом.
   – Эти бутерброды с копченой рыбой. Хотите шампанского?
   – Я не пью. – Дикон сел в пустое кресло.
   Человек с бутылкой в руках поднял брови и удивленно взглянул на Дикона.
   – В самом деле? Это не пришло мне в голову. – Он казался смущенным, как гостеприимный хозяин, допустивший бестактность по отношению к гостю.
   – Все в порядке. – Дикон взял бутерброд и откусил от него. – Вкусно, – похвалил он.
   Человек поднялся и вышел из ложи. Секунд через десять он вернулся, налил себе шампанского и сел.
   – Пуччини так и не закончил оперу. Вы знаете об этом?
   Дикон покачал головой. Его собеседник и забавлял и раздражал одновременно.
   – Он умер от рака горла – умер с незаконченной фактически партитурой в руках. Тосканини подготовил первое посмертное представление, начав с того места, где остановился Пуччини. И уже потом Франко Альфано закончил оперу по наброскам композитора.
   Он смотрел не на Дикона, а куда-то вниз, в сторону сцены, закрытой тяжелым занавесом, словно с нетерпением ожидая начала последнего акта.
   – С одной стороны, для него это – типичное произведение, а с другой – не совсем, – сказал он. – Как обычно, у Пуччини самое важное – это психология героини. Настоящая цель Калафа – привлечь наше внимание к одиночеству и горечи Турандот, вы согласны? Но все кончается счастливо, не так, как в «Богеме», или в «Тоске», или в «Баттерфляй». Хотя, – прервал он себя, – может быть, я порчу впечатление, рассказывая вам об этом? – Дикон не ответил, и он продолжал: – Многих не волнует Пуччини – the fin de siecle^[14]и всякое такое. Конечно, он слушал Стравинского, в его музыке была страстность, искрометность и... болезненный интерес к прошлому. Всегда одно и то же. – В дверь постучали, но он никак не прореагировал. – Вы можете подумать, что здесь я буду особенно заметен. Черный в опере – да еще в Лондоне! В Америке все не так, там разрыв между культурами не бросается в глаза. – Он помолчал. – Хотелось бы мне знать...
   Он подошел к двери, словно надеясь найти там ответ на свой вопрос. За дверью стояло еще одно ведерко со льдом и бутылкой минеральной воды. Он внес его в ложу.
   – На самом деле, опера – это самое безопасное место для меня. Что еще – кабак, кондитерская или ресторан быстрого обслуживания? – Он покачал головой. – А-атлична-а, да-а-рагой. – Эту фразу он произнес с подчеркнутым вест-индским акцентом, потом вернулся к прежнему, нейтральному, тону. – Мне становится не по себе в помещении, заполненном белыми либералами. Не все ниггеры носят панамы, не у всех полисменов узкие лбы и широкие ступни. Кроме того, – кивок в сторону сцены, – мне нравится музыка. Я вырос не в Порт-оф-Спейн, а в Челтенхэме. – Он улыбнулся, словно эта мысль впервые пришла ему в голову. После паузы он сказал, мягко и вдумчиво, – теперь это был председатель, ставящий на обсуждение новый вопрос: – Дикон, вы рискуете, так ведь? Ваше дело с Эмброзом очень важно для вас. – Он налил в стакан минеральной воды и подал его Дикону.
   Веселость исчезла, раздражение перешло в напряженность. Дикон знал, к чему клонит этот человек, но, если ты проситель, приходится вести себя смирно. – Вы знаете мое имя, но я не знаю ваше.
   – Маркус Архангел.
   – Это имя?
   – Прозвище. Вам этого вполне достаточно. Меня воспитали люди по фамилии Фитч, хотя вам это не очень поможет. Так зачем вы хотели увидеть Эмброза?
   – Вы говорите вместо него?
   – Да. – Игривость в голосе Архангела исчезла.
   – Я хотел бы поговорить с ним лично.
   – Это невозможно. Придется говорить со мной. Дикон мысленно подбросил монетку. Выпала решка. Он заподозрил, что у этой монетки решка была с обеих сторон.
   –Эмброз недавно – очень недолго – работал на компанию «Спрус». – Помолчав, он добавил: – Это что-то вроде каламбура. – Не очень остроумное добавление, но все же лучше, чем ничего. – Они убирают офисы, когда служащие уходят домой. Они пылесосят, моют полы, вытирают пыль – в том числе и в помещениях банков. Я хотел спросить Эмброза про один банк. Между прочим, я хотел бы узнать, умеет ли он делать еще что-нибудь, кроме чистки сортиров.
   – Я понял вас, Дикон... – Архангел налил себе еще шампанского; бутерброды, похоже, ему не нравились. – Что вы знаете о том месте, где вы побывали, – я имею в виду гетто? Вы поняли, что там происходит?
   Дикон ждал продолжения. Архангел отпил из фужера и на секунду встретился с Диконом глазами, потом отвел взгляд и снова посмотрел на сцену.
   – Страна, где мы живем, Дикон, это рай для коммерсантов. Вы заметили? Бедные беднеют с каждым днем, а богатые становятся все богаче. Различия заметны во всем. Это чревато взрывом. Можно сказать, мы стоим на пороге гражданской войны. Вот это все, – показал он рукой в сторону сцены, – культура, искусство и прочее – кому это нужно? Это же не приносит прибыли! Наших лидеров это не волнует. Вы только посмотрите на нас! Мы ощетинились оружием, посылаем по всему свету войска, лишаем средств медицину и образование, прослушиваем телефоны, вводим в прессе цензуру и презираем тех, кому меньше повезло в жизни. Коммерция, Дикон. Бизнес. Доход. Рыночная экономика. Мы живем в странное время и почитаем, почитаем странных богов. Если где-то и уцелел маленький островок гуманности, то долго он не протянет – вокруг столпились варвары. Где великие идеи нашего времени, Дикон, где шедевры? Я вам это скажу. Теперь шедеврами стали сделки: игра на бирже, слияние фирм, интуитивно угаданная торговля незаконными товарами, скрупулезно просчитанная возможность для удачных инвестиций. Как же нам с этим жить? Как выжить среди мещан и последователей мамоны? – Он улыбнулся и замолчал. – Знаете, как черные называют общество белых? Вавилон. Как выжить в Вавилоне? – Прозвучал первый звонок, и люди начали собираться обратно в зал. – Гетто живет, как гетто, я думаю. Постороннему трудно себе представить, с какой скоростью оно разрастается. Это происходит гораздо быстрее, чем вы думаете, Дикон, гораздо быстрее.
   Все зависит от ресурсов, понимаете? Деньги, топливо, люди, профессии... что угодно. Это все источники силы. Гетто – это огромный мотор. Там есть и люди, и профессии, но кроме этого там есть честолюбивая энергия и злость. В первую очередь, злость – необъятное подземное море злости. Но она была направлена не на то. Да и все эти ресурсы использовались не так или не использовались вообще. Они ждут человека, который найдет им применение. Антрепренера.
   – И им будете вы? – предположил Дикон.
   Архангел улыбнулся.
   – Что у меня было для начала? Что мне пришлось преодолеть? Да, нескольким удельным князькам пришлось уйти. Видите ли, раздоры абсолютно непродуктивны. Потом я подчинял себе ресурсы, ревизовал их. Провел акционирование; Надо было просчитать стоимость акций и возможный доход. Часть была совершенно очевидна: наркотики и проституция, заказные убийства и кражи...
   Свет в зале погас, и Архангел сразу же замолчал. Поднялся занавес.

* * *

   Рабыню Люй привели к Турандот. Вокруг нее столпились императорские палачи. Турандот спросила у нее имя таинственного принца, но Люй любила Калафа и отказалась отвечать. Палачи приносят устройство для пыток. Турандот дает рабыне последний шанс: еще раз она спрашивает, как зовут принца.
   Опасаясь, что под пытками она может выдать имя, Люй достает из складок платья нож и убивает себя. Умирая, она предрекает, что Турандот тоже не устоит перед чарами могучей любви.
   Так и произошло. Снова встретившись с принцем, Турандот поняла, что безнадежно в него влюблена. Трудно определить тот момент, когда именно чувство одержало верх в ее душе, но без этого драма ничего бы не стоила.
   Пришло время, когда Турандот должна или назвать имя принца и довериться судьбе, или признаться, что не сумела узнать его, и согласиться на брак. "Его зовут... – она сделала паузу, – его зовут любовь!"Влюбленные упали в объятия друг друга. Народ Пекина возликовал.

* * *

   – Наркотики, проституция, насилие, воровство... – Архангел продолжал, словно и не прерывался.
   Они сидели за столиком на двоих в ресторане Королевской оперы – жареная вырезка, снова шампанское и вода «Перрье». Дикон уже освоился с ситуацией. Теперь он был склонен думать, что Архангел – просто актер из никем еще не виденной пьесы, выпячивающий свои черты, чтобы не выйти из роли. Карьерист. Черная выскочка. Дон.
   – Миру нужны такие вещи, Дикон. И всегда были нужны. Но в наши дни тем, кто предназначен для господства, нужны и другие талантливые люди: бухгалтеры и инженеры, печатники, специалисты по взрывчатке, футурологи, журналисты, профессионалы во всех сферах.
   – Программисты, – подсказал Дикон.
   Архангел отделил ножом спинной хребет от рыбы.
   – Гетто – это действующий концерн, понимаете? Мы ведем дела с кем угодно и поставляем то, что нужно, если у нас это есть. Обычно у нас это есть. Для этого нужна организация, именно ее я и предлагаю. Жизнь в гетто идет по-прежнему, только появляется ядро, центр, состоящий из людей, не удовлетворенных той ролью, которую им предназначила судьба. Это будет своеобразный анклав, город за стеной. Лучшего места для деловых операций трудно желать. Наркотики и проституция – это вовсе не локальный бизнес. Насилие и воровство идут на экспорт. Знания и способности больше не пропадают втуне. Люди слышат о нас, слухи расходятся. Мы работаем за разумный гонорар. Важнее всего то, что нам безразлично, что делать и на кого работать.
   Впрочем, я не думаю, что это будет город-государство. Отнюдь! Мы ощущаем себя в осаде потому, что мы черные. В каком-то смысле это чувство работает на нас. Мы начинаем влиять на экономику. Мы набираем силу благодаря тому, что мы делаем и что мы знаем. Не в последнюю очередь именно благодаря нашим знаниям. – Архангел любезно улыбнулся. – Почему я говорю вам все это, Дикон?
   – Я жду, когда вы скажете об этом.
   – Во-первых, это не такой уж секрет. Если вы расскажете об этом, поползут слухи – это наша реклама. Перед силами правопорядка встала проблема: ведь мы больше не кучка фраеров, продающих крэк на «передовой» и в закоулках. Теперь мы работаем рядом с людьми, которые держат их в поводу. – Он хихикнул. – Вы не можете себе представить, какое удовольствие доставляет мне наблюдать их смущение. Во-вторых, вы, кажется, собираетесь стать нашим клиентом. Или я не так понял?
   – Я виделся с человеком по имени Вив. Он, похоже, решил, что мы можем договориться.
   – Договориться?.. – Архангел старательно изобразил на своем лице все стадии удивления: слегка нахмурился, тряхнул головой, потом внезапно поднял брови, словно понял что-то. – Ах да! Ну конечно. Это потому, что он принял вас за полицейского. – Он наклонился через стол и заговорил тихим доверительным шепотом: – Боюсь, что Вив не слишком-то умен. Итак... – Архангел положил вилку и нож на тарелку, показывая, что можно убирать – чтобы наесться, ему оказалось достаточно двух или трех кусочков; он поднял стакан, но отпил не сразу. – Мы договоримся, я предполагаю, но не совсем так, как вы думали. Должен признаться, что еще один продажный и алчный полисмен на жалованье был бы мне только полезен, и я думаю, что рано или поздно такой человек ко мне придет, но ведь вы не он, Дикон, а? – Он посмотрел на Дикона, потягивая шампанское. – Я считаю, что нам надо определиться. Сколько вы можете мне предложить?
   – Это палка о двух концах, вы хотите сказать?
   Архангел, широко улыбнулся, словно намеки Дикона были слишком наивны, чтобы принимать их всерьез.
   – Да, я знаю, о чем вы хотите спросить, Дикон. Вопрос в том, можете ли вы себе это позволить?
   – Проверьте.
   – Десять «штук». – Архангел поспешно назвал сумму, как если бы разговор о деньгах шокировал его.
   – Согласен, – сказал Дикон. Этот ответ дал ему первое очко за сегодняшний вечер.
   Архангел слегка поперхнулся, но быстро взял себя в руки, отпил немного шампанского и поставил бокал на стол.
   – С вами свяжутся и сообщат, где меня найти.
   – Нет. Свяжитесь со мной сами, если хотите. Я назову место встречи.
   – Вы мне не верите? – Архангел снова улыбался. – Я сделаю вам предложение, Дикон. Скажите только, зачем вам нужно знать то, что знаю я, и мы заключим сделку, которая обойдется вам дешевле.
   Дикон встал.
   – Нет, – сказал он, – десять «штук» меня вполне устраивает.
   – И что бы мне стоило сказать «двадцать»!
   Теперь улыбнулся Дикон.
   – Не надо портить красивую сцену, – сказал он. Когда они расстались, Архангел попросил счет и в ожидании его выпил еще немного шампанского. У него было такое ощущение, будто им где-то была допущена ошибка, небольшая, но существенная. Вот только непонятно, в чем она заключалась. Может быть, надо было запросить пятнадцать «штук»? Нет, не то – какая-то некруглая сумма. Ладно, думал он, поживем-увидим. Опера не окончена, пока занавес не опустился.

Глава 24

   – И сказал Иисус;«Тот, кто не со мной, тот против меня». Здесь нет места для раздумий. Он не сказал: «Помните обо мне только по воскресеньям» или «Обращайтесь ко мне лишь в беде». Он не сказал:
   «Соблюдайте хотя бы часть заповедей, грешите в меру, подчиняйтесь закону Божьему только тогда, когда он подходит вам». Нет! Он ясно сказал, что спасение не придет, если любить Господа на полставки. «Тот, кто не со мной...» И каждый из нас должен задать себе вопрос:
   «С Господом ли я? Могу ли я назваться учеником Христа? Впустил ли я Его в свое сердце?..»
   Проповедник был молод и горяч. Белокурая прядь волос спадала ему на бровь, когда он переходил с одной стороны кафедры на другую, широкими взмахами руки разделяя своих прихожан на тех, кто «со мной», и тех, кто «против меня». Его волосы потемнели от пота, маленькие капельки то и дело сбегали ему на подбородок, и он смахивал их с такой досадой, словно изгонял этим жестом сомнения.
   Боб Гоуер уже давно не был в церкви и сохранил воспоминания только об изысканном порядке англиканских служб, благодаря которым Бог представлялся Гоуеру терпимым английским джентльменом, способным рассердиться, лишь заметив недостаток хороших манер. От баптистского фанатизма Гоуеру становилось не по себе. В нем было нечто неудобное – недостаток хороших манер, по правде говоря. Проповедник ухватился за кафедру и не мигая уставился на церковные скамьи, заполненные прихожанами. Он хотел, чтобы они любили Господа. Но он хотел их любви и к себе.