Кертис Джек. Слава

   Дикон в это время обдумывал предстоящую вылазку в гетто. Теперь в чем-то было легче, но в чем-то и опаснее. Каждый год здесь проводился карнавал: гетто словно опускало подвесной мост, и улицы заполнялись танцорами, ансамблями, ряжеными, зрителями, полисменами, карманниками, пьянчугами, либералами, рабочими, местными лидерами и торговцами, открывающими здесь на эти дни мелкие лавчонки. Года два-три назад во время карнавала погибло несколько человек. Пару раз были даже общественные беспорядки. Дикон знал, что карнавал – хорошее прикрытие. Но, с другой стороны, в полумиллионной толпе развлекающихся людей, среди гама и шума нападение тоже может пройти незамеченным.
   Уже за милю от гетто стали заметны первые признаки празднества: закрытые для машин улицы, полицейские кордоны вокруг процессий, шумное уличное веселье. Дикон выбрал самое подходящее время: три часа дня это слишком рано для серьезных беспорядков, если они будут спровоцированы и на этот раз, и достаточно поздно для того, чтобы карнавал немного поутих. Он шел между группами веселящихся людей в сторону центра, то пробираясь переулками, то выходя на центральные магистрали, изо всех сил стараясь походить на праздного гуляку.
   В глубине гетто улицы были запружены народом, потоки людей в пестрых костюмах пели; танцевали, играли; там и сям над толпой виднелись дети, гордо восседавшие на плечах отцов. Воздух был наполнен удушливой вонью от сгоревшего угля, сладковатым запахом марихуаны и испарениями от пивной пены. Отовсюду слышались смех и громкая музыка. Группы подростков шныряли в толпе, точно акулы.
   Ближе к кварталу, где жил Вив, стало тише, словно здесь был эпицентр тишины, вокруг которого располагались сужающиеся концентрические круги шума. Приблизившись к дому, Дикон замедлил шаг и незаметно огляделся. Мимо него прошли негры, неся на плече громоздкие стереосистемы, как солдаты носят военное снаряжение. Однако здесь не было того оглушающего рева, который царил в сердце карнавала, ближе к окраинам. Музыка то становилась громче, то снова затихала. Торговцы наркотиками сбывали свой товар в открытую.
   Дикон прошел мимо подъезда на поперечную улицу и присоединился к группе встречных людей. Он надеялся под их прикрытием повернуть за угол и снова пройти мимо двери. Проходя в первый раз, он заметил сквозь полуоткрытую дверь пустую лестницу. Во второй раз – то же самое. Приняв задумчивый вид, он отделился от толпы, не спеша повернулся, поднялся по ступенькам и толкнул дверь в коридор. Там никого не было. Уходя, Вив обычно накладывал на дверь щеколду и вешал замок. Сейчас дверь была не заперта.
   Дикон быстро пересек коридор, мгновенно открыл дверь, вошел, захлопнул ее и сразу же отступил в сторону. Как и в первое его посещение, в комнате царил полумрак. Когда глаза Дикона освоились с темнотой, он увидел Вива и сразу понял, что тот мертв.
   Вив лежал вверх лицом на тренажерной скамейке. Казалось, он хочет выжать большой вес – мускулы бедер напряжены, спина слегка выгнута – вот сейчас он с коротким стоном поднимет перекладину вверх. Но его руки не готовы к этому – они безвольно висят по сторонам тела, а перекладина лежит на его горле.
   Приблизившись, Дикон увидел выпученные глаза Вива, вывалившийся изо рта язык. Синяя полоса поперек горла, чуть выше перекладины, свидетельствовала о сломанных позвонках. Дикон пощупал щеку Вива. Ощутив тепло, он тотчас повернулся к двери, но сообразил, что все равно уже поздно.
   Внезапно из кухни появился некто, двигающийся бесшумно и удивительно быстро. Дикон отпрянул в сторону, но недостаточно проворно.
   Через секунду нападающий врезался плечом ему в живот, и Дикон припечатался к стенке. Он резко выдохнул весь запас воздуха из легких и начал падать; в последний момент он сцепил руки на шее своего противника. На некоторое время это ему помогло: нападающий тоже свалился на пол, не выдержав веса Дикона. Джон почувствовал, как противник напрягает мускулы, стараясь отбросить его от себя, и вцепился еще сильнее. Нападающий зарычал, упал на колени, потом встал на корточки и резко выпрямился, увлекая Дикона за собой. Только очень сильный человек мог проделать такое. Дикон ощутил резкую боль в плечах и почти разжал руки. Интуиция подсказала ему, что противник готовится к сокрушительному броску, чтобы освободиться от хватки Дикона.
   Поняв это, Дикон отцепился. Избыток вложенной энергии погубил атаковавшего: он слишком резко откинулся назад, чтобы стряхнуть Дикона, и слишком поздно понял, что не рассчитал усилия. Он потерял равновесие, и тогда Дикон шагнул вперед, чтобы помочь ему упасть. Тот на секунду замер в позе человека, только что сделавшего шаг назад от обрыва – широко распростертые руки, изогнутая спина, ноги, утратившие твердую опору. Вместо того чтобы воспользоваться этим моментом и добежать до двери, Дикон сделал еще полшага вперед и пнул нападающего ногой, вложив в этот удар каждую унцию своего веса. Удар такой силы мог раскроить человеку череп, но Дикон попал ему по ребрам, близ подмышек. Нападающий осел и замер на долю секунды, а Дикон пнул его опять, на сей раз целясь прямо в лицо. Противник, однако, поднял руку и закрылся от удара: скорость его реакции была просто невероятной. Дикон решил, что с него хватит, и прошел боком к двери, пока человек отползал назад, чтобы привести себя в порядок. Оказавшись на улице, Дикон с полквартала петлял в толпе, а потом оглянулся назад: нападающий шел следом, глядя на него в упор. Его левая рука висела плетью: судя по всему, удар пришелся в плечо.
   Шесть улиц, семь улиц назад... Волны музыки и гуляющих прикрывали их обоих, но Дикон понимал, что пытаться затеряться в толпе слишком рискованно – тогда он наверняка потеряет из виду своего преследователя, который явно лучше ориентировался в этой местности. Прямо перед собой посреди дороги Дикон увидел колонну людей. Он присоединился к ней, слегка прибавив шагу, чтобы достичь хвоста процессии, состоявшей из мужчин и женщин, одетых в традиционные костюмы, окружавших небольшую подвижную платформу с духовым оркестром. Толпа поворачивала и петляла, как сонный удав; люди передавали друг другу бутылки вина и «косяки». Они приближались к небольшому скверу: деревья, кусты, подстриженная лужайка. Дикон знал, что огромные железные ворота сквера закрыты и он окружен решеткой в семь футов высотой.
   Кто-то сунул ему в руки бутылку вина. Он сделал глоток и повернулся – как будто для того, чтобы передать ее дальше, но потом повернулся еще раз и стал медленно пританцовывать под музыку, держа бутылку за горлышко, пока не поравнялся с платформой. Больше он не оглядывался, но, несмотря на это, кожей ощущал человека позади себя, словно на улице никого не было, кроме них двоих. Дикон знал, что человек следит за ним и ждет его действий. О том, чтобы скрыться, не могло быть и речи.
   Когда платформа достигла сквера, Дикон был уже впереди нее. За несколько секунд он выбрал место – заросли кустарника слева от ворот. Платформа закрывала его. Дикон перекинул бутылку, с разгону бросился на ограду и, подпрыгнув, ухватился за верхнюю перекладину, потом подтянулся на руках. Ногой он нащупал точку опоры и через несколько секунд оказался на другой стороне. С десяток людей наблюдали за ним, кто-то даже крикнул: «Эй, парень...», но тут платформа снова начала двигаться, и зрители двинулись вслед за ней. Дикон подобрал бутылку и, пригибаясь, выбрался из кустарника, направляясь к маленькой деревянной пагоде, стоявшей в центре скверика. У него было в запасе минуты две.
   Пожалуй, даже три. Его преследователь перебегал через лужайку, уверенный в том, что Дикон допустил ошибку. Он огляделся, выбирая между пагодой, зарослями кустарника и небольшой группой молодых платанов в дальнем конце сквера. Дикон засунул бутылку за пояс джинсов у себя за спиной. Шесть стен пагоды лучами расходились из центра, а между ними стояли дощатые лавочки. Три клиновидных секции были хорошо видны приближающемуся человеку. Его взгляд перемещался между платанами, кустарником и пагодой. Он выглядел уверенным в себе, смелым и сильным.

* * *

   Ты танцуешь с закрытыми глазами, и музыка звучит в тебе, обволакивает и поднимает на гребень волны. Все движутся, веселятся и кричат, звучат ритмы регги и рока, время от времени доносятся громкие и меланхоличные звуки металлических барабанов, привезенных из Вест-Индии. Повсюду пьют вино и курят добрую марокканскую травку, а в укромных уголках наскоро затягиваются кокаином. На небе ни облачка, солнце блестит, как начищенный медный котел.
   Время от времени кто-нибудь, напившись, обкурившись или получив солнечный удар, падает без чувств. Врачи с трудом пробиваются сквозь толпу. Откуда ни возьмись появляются три десятка подростков с ножами, цепями, утяжеленными бильярдными киями. Они отсекают территорию в пятнадцать квадратных футов, заводят туда людей и забирают у них кошельки и бумажники, снимают ожерелья и наручные часы; никто не смеет сопротивляться. Они врываются в винную лавку и очищают полки, а владелец стоит и молчит. Полиция всегда приезжает ровно через десять минут после их ухода. Если возникают проблемы, то шайка вмиг рассыпается – тридцать не отличимых от остальной публики парней веселятся, наблюдают за процессиями, весело танцуют. На основном представлении карнавала с одной шестидесятилетней женщиной случился сердечный приступ. С десяток зареванных потерявшихся детей искали своих родителей и не могли их найти. В толпе танцевал полисмен в обнимку с полной смеющейся дамой – завтра эта картинка будет на первых страницах газет. Сцена менялась каждую минуту – бесконечная череда ярких костюмов, лиц, ансамблей, процессий. Встретившись с кем-нибудь однажды, вы тут же теряли его в толпе и больше не видели.
   Отлично, думала Элейн, пробираясь сквозь толпу. У нее не было ничего ценного. В лифчике, между искусственными грудями, едва прикрытыми легкой блузкой, лежал конверт с чистым листком бумаги внутри. Голова под париком чесалась, но она не обращала на это внимания. Она наслаждалась своим выходом в свет, своим инкогнито. Время от времени она останавливалась, чтобы полюбоваться на парад.
   «Только не спешить», – подумала Элейн. Но возбуждение поднималось в ней волнами, делая ее как бы невесомой.
   На улице Лауры было относительно тихо: редкие прохожие, отдаленная музыка – отзвуки большого праздника. Элейн вошла в телефонную будку и закрыла дверь, чтобы избавиться от уличного шума. Четыре гудка, пять, шесть, потом Лаура сняла трубку.
   – Алло?
   Элейн рассмеялась.
   – Лаура, – сказала она. – Лаура... Мы так давно не разговаривали...

* * *

   Пойти по часовой стрелке или против? Преследователь шел к пагоде по прямой, оставляя выбор на последнюю минуту. Дикон подумал, что будь он на его месте, ему бы очень хотелось, чтобы его левая рука работала. Итак – против часовой! С секундным опережением, пока человек еще не приблизился, Джон начал двигаться в этом направлении и занял ближнюю секцию. Преследователю выгоднее всего обойти вокруг пагоды, держась от нее на расстоянии десяти – двенадцати футов, тогда он не подвергался бы риску внезапной атаки. Дикон положил по две секунды на каждый клиновидный отсек.
   И раз, и два...Дикон перелез в очередной отсек и в ту же секунду увидел преследователя. И раз, и два...Дикон переметнулся назад, в соседний отсек. Уже поздно менять направление. И раз, и два...Снова назад. Слишком поздно, если человек погонится за ним и прибавит скорости. Дикон вернулся в первый сектор и замер на месте. Теперь уже поздно начинать второй круг.
   Человек появился справа от Дикона, заканчивая полный оборот. Он внимательно вглядывался в заросли платанов. Рука, которую Дикон чуть не сломал, теперь, похоже, действовала: человек пробовал осторожно шевелить ею. В правом кулаке он сжимал выкидной нож, похожий на серебряную зубочистку. Их разделяли какие-нибудь десять, много – двенадцать футов. Три шага.
   Дикон подошел к нему на расстояние вытянутой руки, и в этот момент его противник обернулся. Джон двигался бесшумно, но преследователь был начеку и почувствовал его приближение кожей, ощутив легкий ветерок, едва коснувшийся его шеи. Он держал нож в правой руке и потому инстинктивно отскочил вправо; рука описала дугу, готовясь метнуть нож.
   Дикон отклонился в сторону и вперед, одновременно доставая из-за пояса бутылку. Его тело изогнулось влево, как у метателя диска, он размахнулся и, крякнув от напряжения, кинул бутылку, вложив в этот бросок всю силу.
   Бутылка взорвалась. Какую-то долю секунды все оставалось так, как было. Дикон слегка качнулся вслед за бутылкой. Потом голова преследователя превратилась в месиво из крови и стекла, и он упал как подкошенный. Дикон затащил мертвое тело в пагоду и пошел к ограде в дальнем конце сквера. Там он задержался на минуту, чтобы снять футболку и вытереть ею руки, а потом запихнул ее в задний карман. Этим летом голый до пояса человек никому не показался бы странным.
   Парад все еще продолжался. Несколько людей равнодушно взирали, как он перебирается через ограду. Никто этому не удивился. Люди подумали, что он лазил помочиться или поспать. Может быть, на следующий день кто-нибудь из них и сообразил бы, что видел нечто важное. Может быть, среди них даже нашлась бы парочка сознательных граждан. Дикона это не слишком беспокоило. В свое время он слышал много свидетельских показаний и видел фотороботы. Можно было подумать, что свидетелей просили описать человека-невидимку.
   Он смешался с толпой, валившей вслед за парадом.

* * *

   Лаура хлопнула наружной дверью и побежала по тротуару. Если бы на улице было меньше народу, слежка бы сразу стала заметна. Лаура пробиралась сквозь толпу, не видя никого вокруг и не думая о том, куда идет: ей важно было то, что она среди людей, а не в доме. Она стремилась в самую гущу, ища спасения в плотности окружающей ее толпы. Спустя десять минут бесцельного брожения она остановилась.
   Высокий мужчина в разноцветном «павлиньем» плаще дирижировал труппой танцоров. Он был очень смуглым, его лысая макушка сверкала на солнце. Лаура стояла среди наблюдавших за ним зевак. Плащ раздувался и взлетал в такт его движениям, мелькали темно-синие и ярко-зеленые пятна. От боли в груди Лауре стало трудно дышать. Дирижер поравнялся с ней, плащ распахнулся, переливающиеся на солнце яркие краски «павлиньего» плаща ударили ей в глаза.
   Она застыла, словно кролик, зачарованный взглядом удава. Знакомый голос, казалось, снова зазвучал в ее ушах, как молитва, как заклинание. Лаура... Лаура... Лаура... А потом я хочу... А потом... А потом...Она вся дрожала, во рту пересохло, нечем было даже смочить губы. Глаза резало, как будто она не спала несколько ночей подряд.
   Элейн стояла в толпе позади Лауры, с трудом сдерживая желание потрогать ее. Она ощущала уязвимость даже в изгибе позвоночника Лауры, в ее руках, не прикрытых летним платьем, изящном изгибе шеи... Элейн чуть-чуть наклонилась, вытянула губы и слегка дунула на белокурые завитки волос. Хватит. Пока хватит.

* * *

   Дикон вернулся первым и нашел под дверью письмо. Он отнес его наверх и поставил на каминную полку, а потом направился прямо в ванную. В зеркале отразился сгусток запекшейся крови на лбу и похожие на сыпь точечные красные брызги на правой щеке. Дикон умылся и обтер лицо полотенцем. Хотя Лаура и дала ему ключи от квартиры, он еще не очень хорошо в ней ориентировался. Ему был нужен тазик, чтобы замочить футболку, но поиски не дали результатов. В конце концов он запихнул ее в кухонную раковину, засыпал стиральным порошком и залил горячей водой.
   В состоянии нервозности он долго не мог найти себе места, переходя из комнаты в комнату, пока наконец не оседлал табуретку на кухне и не начал постукивать ногой по полу, как швея, работающая с ножным приводом. Много лет назад они с Мэйхью и двумя другими полицейскими отправились по вызову в паб в северной части участка. Там одной подвыпившей парочке отказали в обслуживании, и они начали крушить бар. Успокаивать их не было смысла – едва Дикон вошел, как получил по плечу табуреткой. Один из хулиганов оторвал ножку стола и начал орудовать ею, как цепом, а другой только что закончил разбираться с барменом и искал, с кем бы подраться еще.
   Для Дикона усмирение кончилось подвешенной на перевязи рукой и легким двоением в глазах, продолжавшимся три дня. Мэйхью получил порез за ухом, но зато сломал свою дубинку о драчуна. Другому полицейскому нанесли глубокую рану на лбу – она была не опасна, но кровь заливала ему глаза, текла по носу, Щекам, ушам, оставляя на лице красные полосы. Двоих буянов увезли на «скорой помощи» в ближайшую больницу. На обратном пути в участок полицейский с окровавленным лицом внезапно начал хохотать. Напряжение и страх последнего часа вырвались наружу, как электрический разряд. Вслед за ним начали хохотать и все остальные; рты искажались и плечи тряслись в приступах смеха. Мэйхью с трудом удавалось вести машину по прямой.
   Дикон сидел на табуретке и качал ногой, отбивая рукой ритм на деревянном подоконнике. «Где, черт возьми, может быть Лаура», – думал он.
   Десять минут спустя раздался телефонный звонок. Она облегченно вздохнула, услышав его голос, и он тут же понял: с ней что-то случилось. Он спустился вниз и подождал ее у входа. Она прибежала, запыхавшись, едва дыша.

* * *

   Однако на этом день еще не кончился. Дикон заключил ее в объятия, словно укрывая в убежище, и она, бледная и серьезная, рассказала ему о телефонном звонке. Он не разнимал рук, ощущая, как она дрожит. Ее голос срывался: дрожь превращала ее речь в быстрое стаккато. Закончив рассказ, Лаура еще теснее прижалась к нему, угревшись, как малыш на руках у матери. Наконец она высвободилась и налила себе виски, и Дикон впервые понял, как ему хочется сделать то же самое. Она пошла на кухню, чтобы слегка разбавить скотч водой, и увидела в раковине его футболку, плавающую среди клочьев красной пены. Пришлось рассказать ей о Виве и о преследователе.
   – Мне надо позвонить Архангелу, – сказал он, – чтобы договориться о встрече.
   – Но... теперь это стало еще опаснее...
   – У нас нет выбора. Раньше мы еще могли отступиться – одно время я подумывал об этом. Но старые привычки коренятся глубоко. Понимая, что в смерти Кэйт есть кое-что, не стыкующееся с официальной версией, я захотел выяснить это. Я захотел узнать тебя, сблизиться с кем-нибудь, кто был близок с Мэгги, – это была очень нужная мне связь, и, помимо всего, во мне говорило любопытство. Но потом ты нашла нечто странное в банке – результаты отслеживания. С этим можно было быстро разделаться – будь это простое мошенничество, я бы запросто сплавил его Филу Мэйхью. Этого не произошло: след вел к Архангелу, и я не понимал, что это значит. Тот, кто звонил тебе – тогда и сейчас, – мог оказаться одним из омерзительных вурдалаков, которые кишат вокруг смерти, как рои мух; многие люди страдают от телефонных звонков маньяков. Но он не из таких. Убийства продолжаются, а тот, кто звонит, знает то, чего знать ему не надо. Наконец Фил открытым текстом говорит мне, что официальные органы боятся сложить «два» и «два» из страха получить что-нибудь, похожее на «четыре». – Он посмотрел на убывающий в ее стакане скотч и ощутил жгучее желание выпить. – Понимаешь? Нам уже поздно отступать. Мы можем пойти вперед или сбежать, хотя я не уверен, что это возможно. Что мы знаем? Кто-то убивает женщин. Одна из них была твоей подругой и обнаружила подлог Кто-то угрожает тебе, может быть, это один и тот же человек. Крестный отец гетто говорит, что слышал о компьютерном отслеживании. Информатор убит кем-то, кто хотел заодно убить и меня. Этого не просто достаточно – это слишком много.
   Лаура кивнула.
   – Хотела бы я...
   – Не продолжай, – прервал он ее. – Потому что я хочу того же. Она ушла, рассердившись на него за то, что ей пришлось услышать вещи, о которых она предпочла бы не знать. В глаза ей бросилось письмо: на нем не было марки, значит, его принес кто-то лично, хотя адрес был написан полностью.
   – Откуда это?
   Дикон вышел из кухни.
   – Оно лежало на коврике.
   Лаура открыла конверт и начала читать. Дикон повернулся, чтобы уйти, но внезапно почувствовал возникшую в ней напряженность, как если бы ее суставы окостенели.
   Он сделал шаг в ее сторону.
   – Что...
   Лаура повернулась на негнущихся ногах и протянула руку с письмом, ища поддержки, – так тонущий в болоте человек тянет руки к твердой почве. Каркающий звук вырвался у нее из гортани, глаза закатились, и она начала падать. Дикон попытался подхватить ее, но неудачно, и они упали вместе. От шока ее члены ослабли, и она свалилась на Дикона, точно мешок с тряпьем.

* * *

   «Павлиний» плащ блестел так ярко, что мог бы, казалось, отбрасывать солнечные зайчики. Лысый человек кривлялся, и плащ летал за ним, похожий на глянцевитый панцирь; человек крутился на месте – плащ развевался веером.
   Элейн оставила Лауру стоять на обочине дороги, а сама отошла на пару сотен ярдов, нашла скамеечку, где можно было сидеть и писать, достала маленькую ручку с золотым пером из кармана платья, где она обычно держала ключ от двери. Потом вернулась к квартире Лауры и подложила письмо.

* * *

   Моя дорогая Лаура... смотрел, как ты уходишь к... и следил за тобой, я был так близок, что мог... твое прекрасное светлое платье, ожерелье на шее... руки, покрытые золотистым загаром... прекрасные волосы, блестящие в лучах солнца. Я стоял так близко, у тебя за спиной... любовался танцором в плаще с вышитыми павлиньими перьями... твои плечи поднимались и опускались, потому что ты спешила туда... на шее билась жилка, я мог поцеловать... Лаура, я мог бы... мог бы... мог бы...

Глава 29

   Остин Чедвик производил впечатление спящего, но это было не так. Он сидел за огромным столом в своем кабинете, за окнами которого время от времени проплывали облака. Он закрыл глаза, сцепил пальцы рук и облокотился на полированную поверхность стола. Подбородок покоился на его больших пальцах, а указательные подпирали его нос. Дыхание босса было ровным. В комнате было очень тихо, но в этой тишине таилась угроза.
   Чедвик только что закончил телефонный разговор, который и начался и закончился вопросом.
   – Что происходит?
   – Мы не уверены, Остин.
   – Не уверены?
   – Мы не знаем.
   – Но ты можешь предположить?
   – Гоуер был очень опытный работник. Он был резидентом в Ирландии в течение двух лет. Регулярно сообщал о себе и присылал отчеты. А теперь будто разверзлась земля и поглотила его.
   – Вы предполагаете, что он мертв?
   – Да.
   – А, черт! Женат?
   – Нет.
   – Никто не будет жалеть о нем?
   – Никто. Он не один работал над этим.
   – И никаких следов Аллардайса?
   – Никаких.
   – Остальные продолжают поиски?
   – Да. Пока ничего.
   – Ты знаешь, насколько деликатное это дело? У меня на столе два отчета, последний – трехдневной давности. В обоих говорится о войне, которую можно будет скоро выиграть. Все идет гладко. Мы не можем ни остановить, ни отдалить это.
   Какое-то время трубка молчала.
   – Остин, меня просили сказать тебе...
   – Что? – Этот короткий вопрос чуть не взорвал стены кабинета.
   – Мне поручили попросить тебя, чтобы ты немного притормозил. По меньшей мере до тех пор, пока мы не разберемся...
   – Да ты понимаешь, – перебил Чедвик, – сколько денег мы вложили в это? Ты имеешь хоть какое-то представление о далеко идущих экономических и политических последствиях неудачи?
   – Ну, разумеется.
   – Это колоссальная игра, и выигрыш тоже колоссальный. До сих пор мы делали правильные ходы. Да, мы рисковали, но риск был оправдан. Пока еще не все в наших руках, ты это понимаешь? Нельзя рассчитывать только на везение – в нужный момент надо суметь перехватить инициативу. Похоже, что этот момент скоро настанет, и мы должны им воспользоваться.
   – Дело не в...
   – Ты знаешь, чем мы рискуем?
   – Но, Остин...
   – Знаешь?
   –Да. – Снова молчание. – Остин, вы – корпорация, а мы – государственное учреждение.
   – Ты жалуешься или угрожаешь?
   – Я говорю, что к нам стоит прислушиваться.
   – Зачем? – Чедвик не стал ждать ответа. – Я расскажу тебе кое-что: Санта-Клауса не существует, как не существует и загробной жизни, и вовсе не любовь движет миром. Миром правит сила. Я процитирую Мао Цзэдуна: «Сила рождается орудийным стволом».
   Он был прав. Мы вкладываем деньги в оружие и в людей, которые способны его носить. И мы ожидаем получить – в качестве доходов от этих инвестиций – силу. Чертову уйму силы. А когда мы получим силу, мы сделаем чертову уйму денег. А с деньгами мы станем еще сильнее. И сделаем еще больше денег. Улавливаешь? Может случиться и наоборот: мы шлепнемся на задницу. Так вот, слушай меня внимательно, – этого не случится. Так что не проси меня притормозить. Даже и не заикайся.
   – Я все это знаю, Остин. И тем не менее нам, может быть, придется проявить настойчивость...
   – В самом деле? Не надо этим шутить, мистер! Ты завяз по самое горлышко, но ты разучился мыслить здраво. Ты думаешь, что можешь меня достать? Допустим. Но ты забываешь, что я могу поднять такую бурю, с которой не сравнится никакой «Ирангейт». Я могу сместить правительство, ты об этом подумал? Я могу заставить полсотни ваших людей молить себе смерти. – Чедвик рассмеялся. – Проявить настойчивость... Как вы собираетесь это сделать, черт вас возьми? – Он повесил трубку.