Кертис (I) Джек. Банджо

   В честь Бесси музыканты играли “Когда святые отправляются в рай”^[5]. Яростно вскрикивал тромбон Джека, всхлипывала труба Сачмо, музыка стенала, ворота рая со скрипом открывались, музыка раскачивала Бесси на своих качелях и швыряла ее в небо... “Святые-Святые... отправляются в Рай!”
   Когда зрители увидели большого светловолосого человека, стоящего на сцене и держащего на руках чернокожую певицу, которая только что так восхищала их и которая казалась в больших руках этого сильного мужчины спящим ребенком, аплодисменты, как по сигналу, смолкли. Зрители видели, как он повернулся и медленно понес певицу за кулисы. Тяжелый золотистый занавес стал опускаться.

Глава двенадцатая

   Часы превратились в дни, которые никак не хотели кончаться. На лице застыло одно и то же выражение. В голове — полнейшая пустота. Скорбь и горе не покидали Гэса — они давили его тяжким грузом.
   Одним теплым утром Фэтс пошел с Гэсом к реке; они взошли на мост и разбросали пепел — все, что осталось от Бесси — над водой, перекатывающейся как тяжелое масло.
   Потом медленно пошли по мосту к берегу. Гэс ничего не видел и не слышал вокруг себя, не видел серых людей, свернувшихся на газетах и укрывающихся газетами, реклама в которых обещала быстрое обогащение; не видел длинных очередей за бесплатным супом и хлебом; не видел натянутых улыбок людей, старающихся приободрить себя и других и не думать о том, что теплый день сменится холодной ночью; не слышал Гэс и того, как продавцы газет выкрикивают заголовки свежих выпусков: “Засуха в Канзасе! Сухой закон отменен! Спиртное разрешено продавать и пить!”
   И не мальчишки уже продавали газеты, а солидные мужчины. Пять центов — тоже деньги, и если не можешь найти себе иной работы, то можно продавать газеты и зарабатывать центы. А не хочешь — ложись и умирай.
   — Гэс, понимаешь, мне надо поехать в Чикаго, — сказал Фэтс. — Мне не хотелось бы тебя сейчас оставлять одного, но там меня ждут. Я должен записать пластинку. С тобой будут ребята, старый Соленый.
   — Со мной все в порядке, — отозвался Гэс. — Конечно, поезжай. Тем более, что здесь для меня все кончено. А если тебе что-то понадобится, ищи меня в Додж-Сити.
   — В Додж-Сити? — удивленно переспросил Малыш Солтц, глядя на Гэса, сидящего за своим столом в кабинете. — Но у тебя здесь еще столько дел! И не забывай, что мы еще не рассчитались за мисс Криспус. К тому же, враги твои вряд ли позволят тебе жить спокойно!
   — Если найдешь эту парочку — Вилли и Мэй — дай мне знать, — сказал Гэс. — Оповести ребят — я попрощаюсь с ними в гараже, перед самым отъездом. И не надо меня отговаривать — я уже все решил.
   Гэс упаковал свой старый автомат в футляр и отправился в гараж. Там уже ждали его люди. Некоторые меланхолично курили, некоторые жевали табак, прислонившись к стене и глядя себе под ноги на грязный, залитый машинным маслом пол. Люди Гилпина, отчаянные ребята, готовые к любой работе и к любой схватке. Они избегали смотреть на вошедшего Гэса. Они потирали руки, ковыряли в зубах спичками, но глаз на босса не поднимали. Тяжелое молчание навалилось на Гэса. Его мучила совесть. Ему было очень тяжело расставаться с ними.
   Гэс выпрямился, глаза его сверкнули, и он резко и громко сказал:
   — Послушайте, ребята, мы всегда были друзьями, но если вы на меня будете дуться, придется мне кое-кого из вас крепко встряхнуть, чтоб напомнить вам, кто тут босс! Вы не какие-нибудь там слабаки, вы мои ребята, а это значит — первоклассные ребята, так что встряхнитесь! Вы всегда были на высоте, что бы ни происходило, и сейчас... а ну-ка, встряхнитесь!
   Мужчины подняли головы, в их глазах зажглись огоньки.
   — Теперь будете работать с Малышом Солтцем, как работали со мной. Смотрите, подчиняться ему во всем как мне, а не то я вернусь и прочищу вам мозги! А если у кого-нибудь из вас возникнут проблемы — приезжайте ко мне в Додж-Сити. Понятно?
   На прощание он пожал руку Солтцу, а потом, на пути к выходу, останавливался у каждого из своих людей, похлопывал по плечу и говорил:
   — Пока, Ганс... Пока, Лейф... Пока, Левша... Пока, Крекер... Пока, Потрох... Пока, Фид... Пока, Стив... Пока, Пайнтоп... Пока, Джонни...
   Пока... Пока...
   Они отвечали не словами, а взглядами. Пока, Гэс. У двери стоял морщинистый Соленый-старший. В руках он держал саквояж Гэса, набитый деньгами. Гэс собирался уже что-то сказать ему, но тот быстро и ворчливо проговорил:
   — Знаю, знаю, что ты скажешь. Но пока я жив, ты не поедешь на такси. Я сам отвезу тебя на вокзал.
   — Спасибо, Соленый, — сказал Гэс.
   Они вышли из гаража. Гэс положил саквояж и футляр с автоматом на сиденье машины и повернулся к своим людям, собравшимся у двери. Закаленные во многих схватках, видевшие много крови, они представляли собой внушительное зрелище. Гэс обвел их пристальным взглядом, который говорил яснее любых слов: не подведите, держитесь вместе, будьте такими, какими и были.
   Гэс сел в машину. Мотор открытого “паккарда” взревел, и машина рванула с места. Соленый по-прежнему хотел оставаться самым отчаянным водителем в Канзас-Сити.
   — У нас есть еще немного времени, — сказал Гэс. — Давай проедем мимо газового завода. Мне бы хотелось посмотреть на школу.
   — Конечно, босс. Нет проблем, — откликнулся Солтц и, свернув на Четырнадцатую улицу, направил машину к заводу.
   Здание школы вставало среди окружающих ее трущоб, как видение Святого Грааля. Оно было облицовано гранитом и соединяло в себе черты храма, уютного дома и театра. Архитектору Фрэнку Райту удалось создать то, что Гэсу хотелось увидеть и что наверняка оценил бы и Фитцджеральд. Здание выглядело не просто как заурядная школа с классами, набитыми партами, и туалетами. Райт нашел необычное архитектурное решение, и школа выглядела как горделивый храм чернокожих. Газовый завод, располагавшийся рядом, по контрасту стал казаться одним из семи самых уродливых сооружений в мире.
   Изящные арки, башни, напоминающие минареты, величавость, плоские поверхности стекла, прохладные висячие сады, парк, похожий на джунгли — все это создавало неповторимый ансамбль. Чистая вода струилась из фонтана в большой бассейн, в котором отражались черный магометанский флаг и яркий звездно-полосатый, висевшие рядом друг с другом на высоких флагштоках.
   Райт настаивал на постройке необычного здания, на создании произведения архитектурного искусства, а не просто утилитарного сооружения, чего-то такого, что должно стать важным событием в жизни людей, живущих в этом районе. И Гэс не только выдал ему карт-бланш на воплощение любых идей, но и пошел к Пендергасту и попросил его содействия; Гэс опасался, что проект либо могут перекупить для сооружения школы для белых, либо, если это не удастся, начнутся попытки шантажа — многим хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему или даже ухудшалось в районах, где жили черные. И всему этому надо было противостоять. Пендергаст поддержал Гэса в его начинаниях и помог не только в деле строительства, но и в наборе преподавателей для школы и создании интересных программ — несмотря на то, что все это обошлось Пендергасту в приличную сумму денег и несколько из старых друзей от него свернулись.
   Школа оказалась не просто памятником Джиму Криспусу и не просто учебным заведением — она давала надежду всем тем, кто, несмотря на свою неграмотность, жаждал видеть своих детей образованными, хотел, чтобы у их детей был шанс найти свое достойное место в жизни.
   У дорожки, ведущей ко входу, рядом с бассейном, была установлена простая гранитная плита, на которой было выбито: “Школа Джима Криспуса” и суфийское изречение: “Постигай мудрость”.
   — Я думаю, люди приходят издалека, чтобы поглядеть на это чудо, — сказал Солтц.
   — Я надеюсь, они видят не только архитектуру, — откликнулся Гэс. На площадках, покрытых зеленой травой и густо засаженных деревьями, шумно играли дети. Маленький мальчик, забравшийся на дерево, помахал Гэсу и Соленому, когда они медленно проезжали мимо, и Гэс приветственно махнул рукой в ответ и радостно, широко улыбнулся: — Будь благословенно, дитя!
   Когда они приехали на вокзал, Гэс не позволил Солтцу провожать его к поезду. Он хлопнул своего старого друга по плечу и сказал:
   — Береги себя, Соленый и... не нарушай правил движения.
   Схватив свои вещи, Гэс выпрыгнул из машины и исчез в дверях вокзала. Солтц даже не успел проронить первую слезу.
   — Додж-Сити! Додж-Сити! — выкрикивал проводник. — Следующая остановка — Додж-Сити!
   Он подошел к Гэсу и приветливо сказал:
   — Вам выходить, сэр.
   Поезд остановился. Гэс, неся в руках саквояж и футляр с “банджо” внутри, сошел по стальным ступеням вагона на платформу, выложенную кирпичом. Странно, вот он вроде вернулся домой. Что при этом нужно чувствовать? Наверное, каждому, кто уезжал надолго из места, которое можно назвать “домом”, знакомо чувство, возникающее при возвращении. Все вокруг узнаешь, но все-таки все кажется другим и незнакомым.
   Гэс купил одну из газет, которые продавал какой-то старик. На первой же странице его взгляд остановил кричащий заголовок: “Агентами ФБР в перестрелке убит Диллинджер. Его предала женщина в красном”.
   — Продала, а не предала, — сказал Гэс вслух и брезгливо отбросил газету.
   Однако, читай — не читай, грядет день охотника. Это чувствуется во всем. Старых одиночек убирают — чтобы сохранить в неприкосновенности синдикат. Агенты ФБР, устраивая засады и разделываясь с современными робингудами, легко добиваются сенсационной известности как “борцы с преступностью”. Но при этом не трогают синдикат, остающийся в тени — а ведь именно он пожирает и разлагает общество изнутри.
   Ну и что делать в такой ситуации, спрашивал себя Гэс, садясь в такси. Таковы правила драки. Но добровольно никто не уходит. Таких как я, передающих дело другому, очень немного.
   — Поехали в старую гостиницу, — сказал Гэс.
   — В какую именно?
   — “Отдых Ковбоя”.
   — Боюсь, такой гостиницы у нас теперь уже нет. Я никогда и не слышал о такой. Наверное, снесли.
   — А “Додж-Хаус” еще стоит?
   — Да, сэр. Это не очень шикарная гостиница, но там чисто и вполне прилично.
   Через несколько минут старенькое такси остановилось перед гостиницей. Все было знакомо, только на том месте, где над дверью когда-то располагалось полукруглое витражное окно, висела большая уродливая надпись: “Комнаты сдаются от 50 центов”.
   На крыльце гостиницы была установлена скамейка-качалка, стояли другие скамейки, на которых в теплые дни наверняка сидят старики и глазеют по сторонам.
   Гостиница оказалась уютной и удобной, как старые ботинки; комната, которую он получил, была большой и чистой, с высоким потолком, заклеенным, как и стены, обоями.
   На следующее утро Гэс позавтракал бифштексом и яйцами в ресторане “Дельмонико” и вернулся к гостинице. Сел на скамейку, надеясь увидеть среди прохожих знакомое лицо, или что-нибудь, что приободрило бы его. Но Великая Депрессия поразила Додж-Сити точно так же, как и Канзас-Сити, как Нью-Йорк, как всю страну. Худые старые фермеры, одетые в латаные-перелатаные комбинезоны, неприкаянно бродили по улицам; на женщинах были древние платья, вытащенные со дна сундуков; а на то, что дети ходят босиком, уже никто не обращал никакого внимания.
   Ко всем прочим бедам Канзас постигла засуха. Пшеница, уже начавшая всходить, выгорела, постоянные ветры срывали верхний плодородный слой почвы.
   Краем глаза Гэс увидел администратора гостиницы, стоявшего у двери и разговаривающего с пожилым тучным человеком, у которого был вид представителя закона.
   Гэс ничуть не удивился — он был уверен, что, хотя о его прибытии и не сообщали заголовки газет, им заинтересуются представители власти. Он был достаточно хорошо известен. Особенно здесь, в этом, городе, где его помнили еще со времен юности.
   Шериф направился к Гэсу; подойдя совсем близко, чтобы привлечь внимание Гэса, громко прокашлялся.
   Гэсу не хотелось иметь больше никаких стычек с законом, никаких больше кровавых схваток, не хотелось ненависти, не хотелось больше никого расталкивать локтями, чтобы добраться до кормушки. И он придал своему лицу спокойное и дружелюбное выражение. Он заговорил первым; голос его был ровным и спокойным.
   — О, шериф Дарби, если не ошибаюсь. Гроувер Дарби?
   — Так точно. А вы, если не ошибаюсь, Гэс Гилпин. Гэс, не протягивая руки для пожатия, сказал:
   — Отличное утро, а?
   — Ладно, нечего нам ходить вокруг да около. Что вас привело в наш город?
   — Это мой родной город. Приехал вот — навестить.
   — Все ваши родственники уже давно уехали в Калифорнию. Вам здесь нечего делать.
   — Почему? На кладбище церкви Святого Олафа есть пара могил близких мне людей, — возразил Гэс. Голос у него был по-прежнему спокойным, примирительным.
   — А вы не приехали сводить старые счеты?
   — Нет, нет. — Гэс улыбнулся. — Жизнь слишком коротка, чтобы этим заниматься.
   Глаза шерифа, полагавшего, что он постоянно находится при исполнении служебных обязанностей, ввинчивались в Гэса. Дарби пытался определить, насколько Гэс правдив и искренен.
   — Вот что я вам скажу, Гилпин. Может быть, в Канзас-Сити вы и большой человек, но здесь, в моем городе, вы простой гражданин, не лучше и не хуже, чем все остальные. И если вы задумали устроить здесь что-нибудь такое — бросьте и думать. Чуть что не так — и вы горько об этом пожалеете.
   — Это касается и вас, Дарби, — сказал Гэс. — Вы избраны шерифом, чтобы защищать граждан, и я, как гражданин, надеюсь, что защита эта распространяется на меня, как и на всех остальных.
   — Насколько мне известно, вам моя помощь никак не нужна.
   — Я... ушел от дел. Повесил “кольты” сушиться на солнышке и разобрал свой старый добрый автомат. Вот буду сидеть здесь, поглядывать по сторонам и мирно качаться на этой вашей качалке.
   Шериф, ничего больше не сказав, ушел, а Гэс, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза.
   В конце той же улицы, на которой стояла гостиница, располагался банк “Вэлли”. Именно в этом банке он когда-то пытался отхлестать хлыстом гадкого, похотливого ростовщика. Но теперь ему казалось, что это произошло не с ним, а с кем-то другим, в прочитанном когда-то давно рассказе. Интересно, жив ли вообще этот Хундертмаркс? Из дверей банка вышла согбенная женщина с тощей птичьей шеей. Она несла ведро с мыльной водой. Окатила водой тротуар перед банком. Потом устало потерла тряпкой медную ручку двери и вернулась в банк, прихватив с собой пустое ведро. Старая уборщица ему кого-то напомнила, но кого, понять он не мог.
   Часы на городской мэрии громко пробили полдень. Гэс отправился на прогулку по городу, раскинувшемуся на низких холмах. Он отыскал старый салун, который когда-то содержал Дональд Додж. Но там царило полное запустение. Гэс вспоминал о тех временах, когда в этот салун приходил его брат Лютер; только здесь ему были рады, только здесь он находил приют. Конюшни, расположенные неподалеку, тоже давно были заброшены.
   Но по городу по-прежнему ездило много телег и повозок, в которые были запряжены лошади. У большинства фермеров, живущих в округе, это был единственный способ передвижения, не считая собственных ног. А те, кто в свое время, купив трактор, грузовик или машину, не позаботились о том, чтобы сохранить старые телеги, обнаружили, что если запрячь лошадей в грузовичок или автомобиль, то они вполне заменят телегу — в них можно загружать зерно и возить его на старых, лысых шинах на пункты приема. Это выглядело очень забавно и очень печально. Но у фермеров сохранялось врожденное чувство юмора — оно позволяло улыбаться, даже когда сидишь на капоте раскуроченной машины, внутри которой оставался только руль, и погоняешь старых тягловых лошадей.
   Гэс остановился перед банком. Вот там была когда-то жердь, к которой привязывали лошадей, там собирались старики лениво поболтать, пожевать табак, просто посидеть и пораздумывать...
   Гэс заметил какого-то человека, который стоял внутри банка и смотрел на него сквозь стекло. Человек повернулся и вышел из банка на тротуар. Он гордо нес свой большой живот; на воротничок ниспадали толстые складки шеи; редкие волосы были гладко зачесаны в бесполезной попытке прикрыть лысину.
   Гэс отказался пожать протянутую руку.
   — Вы ведь Гэс Гилпин? Я слышал, что вы приехали в наш город, — приветливо сказал банкир. — Я — Джон Хундертмаркс. Все еще заведую этим старым банком.
   — Наверняка вы теперь заведуете в этом городе не только банком, — сказал Гэс сухо.
   — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. — Улыбка Хундертмаркса несколько пригасла.
   — Ну, я думаю, теперь вам принадлежат и элеваторы и многое другое. Наверное, и почти все дома на этой улице тоже. И земли, которые покидают разорившиеся фермеры, вы быстренько приобретаете.
   — А вы, батенька, стали радикалом, как я погляжу, — сказал Хундертмаркс. — А преступник и хулиган, перелицевавшийся в радикала — это уже опасно.
   — Ну конечно, опасно, — спокойно согласился Гэс. — Кстати, кто эта женщина, которая прибирает в вашем банке?
   Банкир вспыхнул и отвернулся.
   — Это вас совершенно не касается. И отойдя назад к двери, добавил:
   — Гилпин, вам бы лучше убираться отсюда подобру-поздорову.
   — Нечего вам меня прогонять. Мне бы очень не хотелось снова браться за хлыст.
   Лицо банкира стало багровым. Он резко повернулся и зашел в банк.
   Глядя на толстую спину удаляющегося банкира, Гэс широко улыбнулся. Ему стало несколько легче от того, что он хоть немного облегчил душу. Кровь живее побежала по жилам. Он сделал глубокий вздох и пошел прочь от банка. Шаг его стал уверенным и пружинящим.
   После обеда Гэс снова сидел на крыльце гостиницы и смотрел на прохожих. И на большинстве из них он видел следы нужды и лишений, либо в одежде, либо на худых, бледных лицах.
   Гэс отлично знал, что вряд ли в Америке сыщутся люди более законопослушные и патриотичные, чем фермеры, но похоже на то, что и их терпению приходит конец. На своем веку Гэсу довелось видеть много сцен насилия, и он прекрасно знал, что может вызывать вспышки насилия теперь, здесь. И в этом небольшом городе он чувствовал растущее напряжение.
   То, что произошло в тюрьме Левенворт, могло случиться и здесь, в городе Хундертмаркса, если фермеры будут доведены до отчаяния.
   Гэс пообещал себе, что он ни во что не будет вмешиваться. Он будет вести тихую, спокойную жизнь, будет избегать любых неприятностей и передряг.
   Голос шерифа Дарби прервал его мысли.
   — И что это вы там внимательно рассматриваете?
   — Да так, ничего особенного. А почему вы спрашиваете? — Гэса несколько озадачил вопрос.
   — Ну, Хундертмаркса беспокоит безопасность его банка. Вы так к нему присматриваетесь...
   Гэс засмеялся, и смеялся долго. Его остановило лишь злобное ругательство, слетевшее с губ шерифа. В нем вспыхнула неконтролируемая ярость.
   — Давай, катись отсюда, Дарби! Иди, собирай свои денежки, которые тебе платят за то, что не замечаешь азартных игр. Знаю, есть тут у вас одно местечко, где играют и в кости, и в карты. Там, за прачечной “Поффенбург”. Давай, давай, двигай!
   У Дарби вытянулось лицо. Как этот сонливый гангстер сумел все уже вынюхать так быстро?
   — А по дороге, герой закона, — добавил Гэс, — не забывай гладить доверчивых деток по головке.
   Да, таким образом друзей себе не заработаешь, сказал себе Гэс. Но, вспомнив о Хундертмарксе, испугавшемся за свой банк — как же, приехал знаменитый гангстер из Канзас-Сити! — улыбнулся. Не он, Гэс, должен беспокоить Хундертмаркса, а группки озлобленных фермеров в драной одежде, бродящие по улицам.
   В следующий раз размышления Гэса были прерваны появлением щуплого человека, одетого в твидовый костюм; на лацкане пиджака был приколот значок в виде крошечной сабли; черные туфли были отлично вычищены; обратил Гэс внимание и на масонский перстень. Взгляд человека был открытым, “в нем не было никакого страха; когда-то давно переломанный нос был вправлен неправильно и так и остался сбитым на сторону.
   — Мистер Гилпин, — сказал этот человек, — меня зовут Росс Мак-Клэнэхэн. Мы когда-то учились вместе в школе.
   — А, привет, Росс, — сказал Гэс дружелюбно, пожимая Россу руку. — Много воды утекло с тех пор, как нас учил азбуке старый Стаффи. Помнишь, как он лупил нас своим прутиком?
   Росс рассмеялся. Он был рад тому, что Гэс его вспомнил.
   — Рад, что ты вернулся в наш город. Ему нужны свежие силы.
   Гэс пристально взглянул на Росса, но встретив открытый взгляд, успокоился.
   — Я думаю, что Хундертмаркс держит тебя под прицелом, как и всех остальных в этом городе. И поэтому, если ты не хочешь иметь неприятностей, тебе придется говорить тихо, — спокойно сказал Гэс.
   Взгляд Росса пробежал вдоль улицы и остановился на здании банка.
   — А ну его к черту! Было время, когда дела у меня шли хорошо, теперь они идут плохо, но, уверен, все еще поправится.
   — А чем ты занимаешься? — спросил Гэс, довольный тем, что в городе остались люди, еще не потерявшие надежды.
   — Сейчас работаю в агентстве компании Форда, — сказал Мак-Клэнэхэн.
   — А ты не знаешь, кто это работает уборщицей в банке?
   — Знаю. Сэлли Маккой. Насколько я помню, мы вместе учились в школе.
   — Учились, — сказал Гэс глухим голосом; им неожиданно овладела странная усталость.
   — Я вот подумал — раз ты пока живешь у нас в городе, может, купишь машину? Будешь ездить, куда тебе надо. И за город можешь поехать, и вообще...
   — Купить машину компании “форд”? Не знаю... “Форд” я себе никогда раньше не покупал... Это хорошие машины?
   — Самые лучшие. Все знаменитые грабители банков ездят на “фордах”. За “фордом” ни на какой другой марке не угонишься! Нет такого шерифа в Канзасе, который мог бы догнать “форд”!
   — Ну что ж, может быть, действительно купить? Я бы хотел машину желтого цвета. Есть такие?
   — Да. Есть одна желтая, — сказал Росс, улыбнувшись.
   — А это не такой седан, со складывающейся крышей?
   — Именно, так! Уже целый год я не могу ее никому продать! — воскликнул Росс. — Я не хотел ее брать вообще, но Генри Форд сказал мне: или ты ее берешь и находишь на нее покупателя, или ты на меня больше не работаешь. Пришлось взять.
   — Но мне нужен будет водитель. И не вообще любой водитель, а такой, что хорошо знает всю местность вокруг и умеет держать язык за зубами. И к тому же честный и... хочет оставаться честным.
   — Мне кажется, мой сын Джек именно такой. Вполне подходит по всем статьям.
   — Его зовут Джек, — откликнулся Гэс и добавил задумчиво: — Мне всегда везло с людьми, которых зовут Джек. Лучших людей всегда зовут Джек.
   — Скажи, когда ты хочешь, чтобы он прибыл и...
   — Никакой спешки нет. Завтра утром меня вполне устроит. А за машину я буду расплачиваться сразу и наличными, — сказал Гэс, словно извиняясь.
   У Росса глаза полезли на лоб.
   — Наличными? И сразу? Но... это дорогая машина... очень дорогая... она стоит почти две тысячи.
   — Росс, я имею представление, сколько могут стоить такие машины, — сказал Гэс. — Ты мне скажи лучше, сколько твоему сыну лет?
   — Шестнадцать. И все лето он будет свободен. А если надо, то и всю зиму сможет работать!
   — Ну и прекрасно. Я рад, что тебя не беспокоит, что я научу его грабить старых вдов и местные банки.
   — Гэс, меня совершенно не беспокоит, чем ты тут собираешься заниматься, точно так же, как тебя не беспокоит, чем занимаюсь я, правда?
   На следующее утро, когда Гэс вышел из гостиницы, он увидел группу серых людей, одетых в старые, застиранные комбинезоны, которые собрались вокруг ярко-желтой спортивной машины. Она казалась совсем маленькой по сравнению с огромными лимузинами, к которым привык Гэс.
   На тротуаре рядом стоял Росс и беседовал с людьми, обступившими машину, обсуждавшими ее необычный цвет и мощный двигатель; в одной руке Росс держал кожаный портфель.
   В нескольких шагах от него стоял молодой человек в вельветовых брюках и спортивной рубашке; в нем ничего особенного не было, таких на улице не замечают — вот разве что большие оттопыренные уши привлекли бы внимание... Гэс перехватил уверенный взгляд юноши и решил, что этот парень хорошо видит не только дорогу, когда сидит за рулем, но и все вокруг.
   Росс поприветствовал приближающегося Гэса. Широкая улыбка обнажила золотые коронки.
   — Гэс, ты появился как раз вовремя. Ну, как тебе машина, нравится?
   — Прекрасная машина. Все документы к ней положи в бардачок.
   — Хорошо. Сейчас я тебе выпишу квитанцию. Россу хотелось поскорее получить деньги, но и напоминать Гэсу об обещании выплатить всю сумму сразу было неудобно.
   — Не нужно мне никаких квитанций, — сказал Гэс и, вытащив из кармана две купюры по тысяче долларов каждая, вложил их в руку Росса.
   — Ничего себе, — прошептал Росс, глядя на деньги — ему еще не приходилось держать в руках столь крупные купюры.
   — Не волнуйся, они настоящие. И это... чистые деньги.
   — А я и не волнуюсь по этому поводу. Жаль только, что я не могу сохранить их в качестве сувениров, — сказал Росс. — Знаешь, у меня есть вилка, которой пользовался Тедди Рузвельт, когда приезжал в Колорадо.
   — Ну, я тоже путешествую налегке, — сказал Гэс, улыбаясь. — А это твой сын?