Страница:
– Не беспокойся, – успокоила она его, – я не буду волновать общество.
Когда они вышли из машины, Пола взяла Пита под руку и сказала:
– Теперь смотри в оба, Гинсберг. Получишь удовольствие.
Пола уже успела свои пять сотен превратить в двенадцать тысяч, чем завоевала немалое уважение – в комнате только о ней и говорили. Играли в стад-покер на пять карт. Пола показала свою секретную карту, имея на руках открытыми валеты сверху восьмерок. У банкомета открытыми выпали тузы и десятки – тузы сверху. Пола улыбнулась и откинулась на спинку стула.
За столом сидели семеро игроков, среди которых она была единственной женщиной. Пит следил за тем, как смотрели на нее мужчины. В их взглядах читалось любопытство, желание и какая-то немая ярость, которая, будучи безадресной, словно притягивалась самой Полой. Гинсберг прекрасно видел, что она добилась своего. Красоте Полы чего-то недоставало, чтобы сделать ее совершенной. Неожиданно он понял, чего ей так не хватало, и задрожал, охваченный волнением от сделанного им открытия. Ее красоте недоставало боли.
Он пошарил рукой в поисках своего стакана, отведя глаза в сторону, чтобы на встретиться с ней взглядом. Все как-то разом пошло наперекосяк. Он вспомнил, как в то утро стоял в зале ожидания, то и дело посматривая на табло, на котором высвечивалась информация, и ощущал неловкость из-за роли, которую ему приходилось играть. Он вспомнил также грохот, нараставший волной, когда автокар швырнул целый состав контейнеров на припаркованные машины. И Полу, хладнокровно ступавшую по грудам битого стекла.
Она не объяснила им, как Дэвид мог сообщить ей свое имя, да они и не спрашивали. Маунтджой позвонил кому надо и доложил о случившемся. Как и Гинсберг, он считал, что о происшествии в Хитроу лучше помолчать. Их предупредили, что нужно держать язык за зубами.
Маунтджой слышал, как голос в трубке недоверчиво переспросил: «Что? Что она сказала?» – и ему пришлось все докладывать заново.
Когда он вернулся в комнату, где по-прежнему находились Гинсберг и Пола, которая молча потягивала пиво, Маунтджой покачал головой: мол, ей ничего не говорили о Дэвиде, нет!
Поскольку это не поддавалось объяснению, Гинсберг пытался выбросить все из головы, но страх, засевший в нем, то и дело напоминал о происшедшем.
С родом работы Гинсберга были связаны его отличия от прочих людей: другая, чем у них, реакция, иное восприятие мира. Что-то в нем притупилось, и он с трудом подбирал слова, чтобы объяснить свои чувства.
Он, не отрываясь, смотрел на лицо Полы, и тут до него дошел смысл того, что он ощущал. Это был и благоговейный страх, и чувство нереальности, и отвратительное осознание своей сопричастности, которое, как ему казалось, испытывают люди, когда лицом к лицу встречаются с человеком, совершившим ужасное преступление.
Пола, смеясь, взяла выигрыш. Поднимаясь из-за стола, Сауди пробормотал что-то, словно извиняясь, и почтительно кивнул ей. Пола направилась в бар. У нее была грациозная, легкая походка: она не шла, а скользила, как кошка. Под тяжелым синим шелком ее маленькие груди едва заметно двигались, заставляя блестящую ткань переливаться в потоках яркого света.
– Джин с тоником, – бросила она бармену. – Как дела, Гинсберг?
– Нормально. – Он поднял свой бокал. – У тебя, я вижу, тоже все в порядке.
– Выигрываем, выигрываем. – Она была чересчур возбуждена, ее переполняла нервная энергия. – Я просто сгораю от нетерпения – так хочется играть, но, мне кажется, я еще не адаптировалась из-за разницы во времени. Приятное местечко. Мне здесь нравится. Спасибо. – Последнее слово было адресовано бармену, который поставил перед ней стакан. Пола сделала большой глоток. – Я сыграю еще две, ну, три партии, и разбежимся. В это время я обычно пью коктейль, – она посмотрела на часы, по-прежнему показывавшие нью-йоркское время, – шесть тридцать.
– Ладно. Как идет игра?
– Ну, – она бросила взгляд на стол, – все играют средне. Видишь того блондина в зеленой рубашке? – Гинсберг кивнул. – Очень активно делает ставки, правда, неохотно поддерживает мои, имея две пары высокого достоинства, поэтому легко предсказуем. Вон тот, в белом смокинге, с вьющимися волосами, знает, когда надо брать за горло. Я думала, он выложит полный сбор, чтобы оживить игру, но после неудач в трех партиях как-то сник. Судя по всему, у него уже и денег не осталось, так что он не партнер. Араб играет как заводной – или выигрывает, или проигрывает. Остальные в общем-то могут постоять за себя, – она усмехнулась. – Банкомет нервничает, но активизировался в надежде отыграться.
– Ты давай полегче, – посоветовал Гинсберг.
– Не волнуйся. Посмотрим, как он поведет себя. – Пола кивнула Сауди, который снова сел за стол. Она допила джин с тоником и поставила стакан на стойку. Гинсберг проводил ее взглядом, не отрывая глаз от стройных бедер, которые равномерно покачивались. Когда она садилась, двое мужчин почтительно встали.
Она сыграла не три, а десять партий. После четвертой Сауди встал из-за стола, кисло улыбаясь. Он поклонился, но на сей раз не опустил глаз. Они с Полой встретились взглядами. Он спросил что-то, и она ответила: «Нет». Его место занял грузный человек в темном деловом костюме.
Следующие две партии Пола играла на все деньги, решив пойти ва-банк. На протяжении всего вечера она выигрывала важные партии и проигрывала малозначительные, выиграв в итоге пятнадцать тысяч. Ее лицо светилось от нескрываемого удовольствия. Атмосфера в комнате наэлектризовывалась. Вокруг стола начали собираться люди, привлекаемые, как любые игроки, возможностью стать свидетелями настоящей сенсации.
В пяти следующих партиях она выиграла две, причем незначительные суммы. Она ошиблась, когда спасовала, имея на руках королевскую флешь. Кто-то попросил принести новую колоду. Когда сдатчик распечатал ее, Пола сказала:
– Я играю последнюю партию, господа. – Таков был покерный этикет. – Я живу еще по нью-йоркскому времени.
После четвертого тура сдачи карт у банкомета выпали два короля – один поверх другого. Пола взяла шестерку в пару к той, что лежала на ее секретной карте. Никто не бил королей. Сдатчик сдвинул фишки в банк. Пола поддержала его ставку, не повышая ее. При следующей сдаче у банкомета выпала трефовая восьмерка, а у Полы червовая десятка. Помимо них в игре остались еще двое: у одного открылась пара тузов, у другого намечался стрит. После двух кругов ставок стрит «сложился», остались только тузы. Выждав подходящий момент, Пола приняла вызов банкомета и повысила ставку на пятьсот фунтов против его королей.
Гинсберг не играл в покер, но он видел, что происходило за карточным столом. Было очевидно, что пара королей била пару шестерок. Пола не проявляла большого энтузиазма, пока не получила десятку. Имея на руках две шестерки, она поддержала ставку банкомета. Складывалось впечатление, что ее секретной картой была десятка. Итак, у нее было две пары – десятки и шестерки. Банкомет не дрогнул.
Гинсберг видел его накрахмаленную белоснежную рубашку, выглядывавшую из-под атласного лацкана, его прилизанные темные волосы, тронутое улыбкой лицо. Он производил впечатление уверенного в себе человека, знавшего, что случится в следующий момент. Гинсберг понял, что у банкомета тоже пара – восьмерок. Когда восьмерка оказалась битой, банкомет слегка заерзал.
Он взглянул на Полу и положил в банк дополнительные фишки. Его взгляд говорил: «Попробуй, заставь меня поверить тебе. Чем больше будешь стараться, тем глубже будешь увязать. У меня две пары королей, а у тебя две шестерки. Следующая твоя карта – валет – тебе ничего не даст, но ты расслабилась, когда получила десятку. Значит, у тебя десятки и шестерки. Каждый раз, когда ты захочешь обмануть меня, ты будешь наказана».
Пола поддержала его ставку, после чего повысила ее на две тысячи. Банкомет только и ждал момента, когда она начнет блефовать. Он увеличивал банк, повышая ставки на пятьсот фунтов, стараясь вытянуть из нее деньги постепенно, чтобы не отпугнуть сразу очень крупной ставкой. Она поставила еще четыре тысячи, другие игроки поддержали ее, и теперь ее ставка возросла до девятнадцати тысяч. Никто не знал, что она садилась за стол с пятьюстами фунтами. В течение следующих двух кругов она держала ставки банкомета, который все время увеличивал их на пятьсот фунтов. Наконец он решил покончить с ней. Он едва заметно улыбнулся и поставил три тысячи.
Пола поддержала его, положив в банк три тысячи, и поставила еще пять тысяч. У нее снова осталось пятьсот фунтов, с которыми она села за стол.
Банкомет следил за ее пальцами, сдвигавшими фишки в банк, потом посмотрел ей в лицо. Он наблюдал за ней всю ночь и видел, как она выигрывала. Теперь ему хотелось видеть, умеет ли она проигрывать.
Он принял ее ставку и сказал:
– Смотрите.
На самом деле его тон означал: «С тобой покончено». Он все еще улыбался, когда Пола открыла секретную карту, которая оказалась шестеркой, и положила на стол еще две. Со всех сторон раздался одобрительный смех, напряжение спало, и никто не обратил внимания на то, как некрасиво затряслись губы банкомета, и от попытки улыбнуться безобразно перекосился рот. Пола собрала свои фишки, встала, протянула их Гинсбергу, стоявшему у нее за спиной, и поблагодарила своих партнеров.
– Извините, но мне действительно нужно идти.
Когда Гинсберг вернулся из вестибюля с пальто, чек был уже выписан. Пока он выкладывал фишки перед кассиром, Пола наблюдала за игрой, которая шла за другими столами. Рядом с ней стоял щеголевато одетый в темно-синий смокинг невысокий человек. Когда Гинсберг подошел к ним, человек взял у него пальто Полы и помог ей одеться, после чего проводил их до дверей. Они остановились, и он вручил им чек, в котором была проставлена сумма, превышавшая сорок тысяч фунтов.
– Надеюсь, – сказал он, – мы еще увидим вас и вы дадите нам шанс отыграться. Не правда ли? – он говорил тихо, с легким акцентом, отчетливо выговаривая слова.
Пола посмотрела на чек, сложила его и опустила в карман пальто.
– Я готова дать шанс и вам, и себе, – ответила она. – Спасибо.
– Что будем делать? – поинтересовалась она.
– Не останавливаемся, продолжаем идти. Старайся не мешать мне.
На улице было довольно светло. В безоблачном небе желтел полумесяц. Покрытые изморозью булыжники сверкали в лунном свете. Гинсберг знал, что нападавшие изберут традиционную тактику: один – спереди, другой – сзади. Он ждал, когда у него за спиной раздастся характерный шум.
Услышав его, он изо всех сил оттолкнул Полу в сторону, затем резко повернулся и ударил, не разбирая куда. Удар пришелся нападавшему в солнечное сплетение и между ребер, отчего тот как-то странно вскрикнул.
Гинсберг упал и откатился в сторону, чтобы летевший по инерции человек не свалился на него. В свете уличного фонаря Пит хорошо видел, как судорожно вздрагивало его тело. Он сел, сгорбившись, лицом вниз, обхватив себя руками.
Когда Гинсберг упал, второй нападавший уже почти настиг его. Их разделяло футов шесть, к тому же Пит оказался беззащитным перед вооруженным человеком. Он поднялся и, как боксер, стал двигаться по кругу влево, уходя от удара правой и выжидая удобный момент. Человек был вооружен дубинкой, обмотанной металлической лентой. Он замахнулся ею, целясь Гинсбергу в глаз. Тот попытался поймать его руку, но прежде чем успел перехватить ее, получил удар по ключице. В следующий момент, сжав руку противника, Гинсберг заломил ему кисть, изо всех сил давя на тыльную сторону ладони. Выворачивая, резко дернул вниз и услышал, как громко хрустнула лучевая кость в запястье. Оба повалились на мостовую. Гинсберг налег плечом на свою жертву, по-прежнему сжимая его покалеченную руку. Он встал на колени и взглянул на человека, лицо которого было перекошено от страшной боли.
Гинсберг расправил кисть и аккуратно положил ее на булыжники ладонью вниз. Второй нападавший хрипел, как астматик. Пит поднял ногу и каблуком наступил на пальцы руки, которую он только что так бережно разложил на мостовой. Человек дернулся и покатился.
Не глядя по сторонам, Гинсберг бросил Поле:
– Машину поведешь ты. У меня плечо онемело.
Всю дорогу они молчали. Время от времени Пола поглядывала на него и весело смеялась, словно он отпускал какую-нибудь остроту. Гинсберг смотрел прямо перед собой. Только приехав домой, он сказал:
– Ты их обчистила до нитки. Тебе не следовало этого делать.
– Неужели? – Она отправилась на кухню и вернулась с двумя стаканами. – Хочешь выпить?
Он показал на буфет. Она взяла бутылку бренди, распечатала ее и наполнила стаканы.
– Ты же обещала – не шуметь, не волновать общество, а подняла целую бурю, устроила такой шторм, что впору было заняться серфингом.
– Извини, Гинсберг. – Она протянула ему стакан. – Я доставляю тебе хлопоты?
– Это просто ребячество.
Она примостилась в дальнем углу кушетки и стала рассматривать его поверх ободка стакана. Улыбнувшись, она сказала:
– Так выпала карта, Гинсберг...
Он с трудом сдерживал раздражение, но, видя, как она улыбается, не смог сдержать ответной улыбки и сел рядом с ней. Его улыбка, однако, ничего не значила. Гинсберга мучила злость, он чувствовал себя обманутым, хотя не мог объяснить почему. В конце концов, ей следовало уступить в последней партии. Эту мысль он высказал вслух:
– Могла бы уступить.
– Ну конечно, – сказала Пола и добавила: – Ни за что.
Гинсберг расстегнул пиджак и потрогал ушибленную ключицу.
– Нет, могла, – повторил он раздраженно.
Пола отпила бренди и поставила стакан на столик.
– Ты хорошо играешь в покер, Гинсберг?
Его злила ее привычка называть его по фамилии. Он понимал, куда она клонит.
– Так себе. Я не поклонник покера.
– Ты видел последнюю партию?
– Видел.
– У тебя есть сигареты?
– Я не курю.
– Я тоже не курю. Так, балуюсь. – Она отпила еще бренди и скинула туфли. – Слушай. После пятой сдачи у него была пара королей, у меня пара шестерок – трефы и буби и еще одна шестерка – в секрете. Я спасовала, когда получила третью шестерку, но поддержала его ставку, получив десятку. Он прикупил пару к восьмерке, имея при этом королей сверху. У меня выпал валет, но он знал, что секретный валет меня не спасет. Я считала, что он прикупил пару к последней восьмерке.
– Но его секретной картой мог оказаться король, – заметил Гинсберг.
– А моей – шестерка. Он решил иначе и стал подсчитывать шансы. Я занялась тем же. Трое вышли из игры: один – после третьей сдачи, двое – после четвертой. Остальные остались в игре. Открыто было двадцать четыре карты, и короли могли быть только у него. Я не видела шести секретных карт и двадцати двух в колоде. Если учесть, что одну из них он получит в качестве секретной, и допустить, что у него закрыты два короля, то получались шансы лучше, чем тринадцать против одного, и он вылетел.
– У тебя шансы были хуже, – сказал Гинсберг.
– Да, в два раза. У того типа в зеленой рубашке открылась шестерка червей, но я знала, что побью ее. Ему следовало призадуматься, когда я поставила две тысячи, но он решил, что у меня шестерки и десятки. После этого он увеличивал ставки на пятьсот фунтов, заставляя меня делать то же. Если бы я увеличила ставку после того, как у меня открылась вторая шестерка, он бы насторожился. Он мог бы догадаться, что я блефую, но не догадался. Он решил, что у меня две пары при одном сингле, а на самом деле у нас обоих были реальные шансы остаться с носом.
– Но неравные шансы?
– Очень неравные. Трудно в одиночку пробиваться к победе.
– Но тебе это удается.
– Конечно.
– И люди проигрывают, несмотря на высокие шансы?
Задумавшись, она взяла свой стакан.
– Только не я.
Гинсберг рассмеялся. Она поставила стакан, не сделав глотка.
– Игра шла так, как я ее описала. Шансы есть шансы, и игорный дом должен считаться с ними. К тому же, Гинсберг, ты забываешь, кто я. Он недоверчиво посмотрел на нее.
– Задумай слово, – сказала она, – место и имя. Сосредоточься на них. – Она отвернулась к стене и через несколько секунд сказала: – Жарко. Санта-Фе. Сюзн. – Она повернулась: – К чему относится слово «жарко»?
– К Христу, – сказал он тихо. – К Иисусу Христу.
– Пойми меня правильно. Я люблю покер. Люблю подсчитывать шансы. Мне интересно, как это делают другие. Никто никогда не думает о проигрыше. Я не могу точно сказать, о чем – по минутам – думают люди. Мысль непостоянна и быстротечна. Но в мозгу каждого есть образ, один самый важный, доминирующий образ, разгадать который для меня не составляет труда. Мой противник думал о своей секретной карте. Это естественно. Любой на его месте думал бы о том же. Он настолько сосредоточенно думал о ней, что передо мной то и дело, как на экране, всплывала трефовая восьмерка.
В комнате воцарилась гнетущая тишина. Пола молчала, словно давая ему время признать то, что он уже и так знал с момента шока, пережитого им в аэропорте.
– Поэтому, Гинсберг, – сказала Пола тихо, – мне не нужно было обчищать их. Извини.
Он ничего не ответил. У него ныло плечо, поэтому он снял пиджак, расстегнул рубашку и спустил ее с правой стороны. На ключице виднелся темный кровоподтек, который слегка припух. Он осторожно ощупал его.
– Болит? – Она приблизилась к нему, накрыла ладонью его руку и провела холодным пальцем по ушибу.
– Болит. Не обращай внимания. Мне кажется, что он задел нерв, поэтому сначала плечо онемело, потеряло чувствительность. Теперь отошло.
Пола снова отодвинулась в свой угол, чтобы лучше рассмотреть его.
– Ну им и досталось. А ты, оказывается, мастер драться. Тебя этому специально учили?
– Этому учат всех в обязательном порядке.
– Ты покалечил их. Одному даже кисть сломал.
Гинсберг вспомнил момент, когда они с Полой направились к машине, оставив тех двоих лежать на мостовой. Она шла за ним, и он бросил ей, не оглядываясь: «Машину поведешь ты». Не услышав шагов, он обернулся, держа руку в кармане, где лежали ключи от машины. Пола стояла, почти касаясь носками туфель головы человека со сломанной рукой, и с любопытством разглядывала его. Она как будто что-то искала. Хотя Пола стояла неподвижно, у Гинсберга было ощущение, что он присутствует при обыске. Прежде чем отойти, она осторожно подсунула носок туфли под покалеченную руку и слегка сдвинула ее с тем зачарованным отвращением, с каким люди сталкивают в канаву дохлую кошку.
Поскольку Пит ничего не ответил, она сказала:
– Ты ему и пальцы сломал.
Он заметил, как она просунула руку под блузку и положила ее себе на грудь.
Ему не надо было переводить этот грациозный жест, поскольку он знал, чего она хочет.
Он стал натягивать рубашку на плечо, но она наклонилась и остановила его руку. Она нагнулась и нежно поцеловала ушибленное место, потом выпрямилась и серьезно посмотрела на него.
– Пойдем со мной, Гинсберг. Мой вечер еще не закончен. В маленькой комнате с темным слуховым окном Пола, стоя перед ним, разделась. Синий шелк скатился с нее, как водяной поток, образовав у ног замерзшую волну. Пит снял рубашку и расстегнул пряжку ремня. Голая, она подошла к нему. Он сделал движение, чтобы обнять ее, но она удержала его руку.
– Еще не сейчас.
Она схватила пряжку и вытащила ремень из брюк, после чего протянула его Гинсбергу.
– Ты знаешь, чего я хочу. – И она действительно хотела этого. Он скомандовал:
– К стене. – У него перехватило дыхание, слова застряли в горле. Она покорно подчинилась: подняла руки и прижала их ладонями к белому пластику, распластавшись, как громила, вытащенный из машины полицейскими.
Не задумываясь над тем, что он делает, Гинсберг отвел назад руку и со всего маху ударил ее ниже спины. Ремень, извиваясь, как змея, хлестнул ее по ягодицам. Гинсберг ждал. На коже проступила красная полоса, ужаснувшая его своим неожиданным появлением.
Когда ремень врезался в кожу, она охнула, не глядя, ощупала то место, куда пришелся удар, словно читала шрифтом Брайля [11], потом снова подняла руки, вздохнула и прижалась щекой к стене. Он видел, как она закрыла глаза. Она немного расставила ноги и выгнула спину, будто удерживая что-то очень тяжелое, и пьяным голосом произнесла:
– Если я скажу «хватит», не останавливайся.
– Ты сам понимаешь, что использовал его, – накануне вечером сказала ему Рейчел. – Это несправедливо.
Она ошибалась. Он мучился, переживал, чувствуя свое бессилие и понимая, что слова Бакройда «отныне будете действовать сами, на свой страх и риск» относились к каждому из них. Но он твердо знал, что снова, в подобной ситуации, поступил бы точно так же, используя любую возможность и любого человека. Справедливо. Что такое справедливо?
Его охватила жажда деятельности. По тому, как обстояли дела, он до конца так и не понял, что же произошло. Конечно, то, что сообщил ему Артур, было сенсацией, настоящей бомбой, но он старался не думать о тех огромных возможностях, которые давало ему владение этой секретной информацией. Она будет служить ему надежной защитой, настоящей броней. Необходимость получить ее вынудила Герни прижать Медоуза и отправить Бакройда в плавание к неведомому берегу. Он прекрасно знал, что понять, в каком направлении будут использоваться способности юноши, означает возможность предвидеть следующие шаги противника и выявить его самые уязвимые места.
Слишком многое в этом деле оставалось неясным, например исчезновение Паскини. Герни вполне допускал, что его, как и Кэролайн, убили, потому что живой он представлял для них слишком большую опасность, но доказательств этому не было. Герни чувствовал, что не его агрессивные действия служили тайной пружиной, которая дала толчок событиям, нараставшим теперь как снежный ком. Отныне весь процесс направлялся какой-то другой силой, что, скорее всего, указывало на присутствие дублера, о котором они говорили с Бакройдом.
Интуиция подсказывала ему, что следовало торопиться, и при мысли об этом он холодел. Информация, сообщенная Медоузом, и необходимость спешить угнетали Герни. Схватка, в которую он вступил, практически перестала быть частным делом. Но он не представлял себе, каковы истинные ставки в этой крупной игре: ведь Медоуз мог и умолчать кое о чем – либо по незнанию, либо из осторожности.
Герни догадывался, в чем была их слабость, но, чтобы просчитать их следующие шаги, ему требовалась более полная информация. Дурные предчувствия не оставляли его, подсказывая, что начать действовать придется именно ему, и здесь не обойдется без того, чтобы раздразнить их и вызвать огонь на себя, что, естественно, сопряжено с немалым риском. Поэтому он купил оружие.
Дыхание Рейчел изменилось, и он понял, что она проснулась. Некоторое время они лежали молча. Словно читая его мысли, она чувствовала, как росло его беспокойство.
– Что будем делать дальше, Саймон?
– Ты сможешь еще раз найти тот дом, с собаками?
– Значит, будем следить за ними, – заключила она. – Конечно, смогу. Послушай, во что мы влипли? – спросила она тихо. – Я хочу сказать, этот Медоуз... Ты веришь ему? Ведь это – сенсация!
Он улыбнулся, услышав, что она употребила то же самое слово.
– Ты веришь в это? – переспросила она и зевнула.
– Пока у меня нет оснований не верить. Одно я знаю точно: после встречи с Медоузом меня не тронули. Значит, это не было ловушкой, да и сам он был перепуган насмерть. Его информация стыкуется с тем, что мы знаем о Дэвиде Паскини, и совпадает с разрозненными фактами, которые ты получила в Вашингтоне. Чему здесь еще не верить? – Он почувствовал себя крайне утомленным и вздохнул. Раннее пробуждение Рейчел оказалось весьма некстати.
– Все это странно, – сказала она и провела ногой по его икре. – Странно находиться здесь и странно, что произошло с нами.
Он молчал.
– Постарайся заснуть, Саймон. – Она отвернулась от него, унося с собой тепло своего тела.
На потолке плясали полосы света, которые, подчиняясь движению волны, то набегали друг на друга, то отдалялись. От них невозможно было оторвать глаз, и он, словно под гипнозом, чувствовал, как расслабились мышцы тела, и он стал куда-то проваливаться, но в этот момент на него вновь нахлынули воспоминания о том сне. Он поборол одну болезнь – страх перед бездействием, но другая – страх перед снами – осталась.
Когда они вышли из машины, Пола взяла Пита под руку и сказала:
– Теперь смотри в оба, Гинсберг. Получишь удовольствие.
* * *
Он сыграл в рулетку, оставив за столом сотню фунтов. Деньги были не его, поэтому он расстался с ними без всякого сожаления, к тому же он не был игроком и пришел сюда не за этим. По лестнице, устланной толстым ковром, он спустился этажом ниже и сел на высокий стул, чтобы было удобнее наблюдать за игрой.Пола уже успела свои пять сотен превратить в двенадцать тысяч, чем завоевала немалое уважение – в комнате только о ней и говорили. Играли в стад-покер на пять карт. Пола показала свою секретную карту, имея на руках открытыми валеты сверху восьмерок. У банкомета открытыми выпали тузы и десятки – тузы сверху. Пола улыбнулась и откинулась на спинку стула.
За столом сидели семеро игроков, среди которых она была единственной женщиной. Пит следил за тем, как смотрели на нее мужчины. В их взглядах читалось любопытство, желание и какая-то немая ярость, которая, будучи безадресной, словно притягивалась самой Полой. Гинсберг прекрасно видел, что она добилась своего. Красоте Полы чего-то недоставало, чтобы сделать ее совершенной. Неожиданно он понял, чего ей так не хватало, и задрожал, охваченный волнением от сделанного им открытия. Ее красоте недоставало боли.
Он пошарил рукой в поисках своего стакана, отведя глаза в сторону, чтобы на встретиться с ней взглядом. Все как-то разом пошло наперекосяк. Он вспомнил, как в то утро стоял в зале ожидания, то и дело посматривая на табло, на котором высвечивалась информация, и ощущал неловкость из-за роли, которую ему приходилось играть. Он вспомнил также грохот, нараставший волной, когда автокар швырнул целый состав контейнеров на припаркованные машины. И Полу, хладнокровно ступавшую по грудам битого стекла.
Она не объяснила им, как Дэвид мог сообщить ей свое имя, да они и не спрашивали. Маунтджой позвонил кому надо и доложил о случившемся. Как и Гинсберг, он считал, что о происшествии в Хитроу лучше помолчать. Их предупредили, что нужно держать язык за зубами.
Маунтджой слышал, как голос в трубке недоверчиво переспросил: «Что? Что она сказала?» – и ему пришлось все докладывать заново.
Когда он вернулся в комнату, где по-прежнему находились Гинсберг и Пола, которая молча потягивала пиво, Маунтджой покачал головой: мол, ей ничего не говорили о Дэвиде, нет!
Поскольку это не поддавалось объяснению, Гинсберг пытался выбросить все из головы, но страх, засевший в нем, то и дело напоминал о происшедшем.
С родом работы Гинсберга были связаны его отличия от прочих людей: другая, чем у них, реакция, иное восприятие мира. Что-то в нем притупилось, и он с трудом подбирал слова, чтобы объяснить свои чувства.
Он, не отрываясь, смотрел на лицо Полы, и тут до него дошел смысл того, что он ощущал. Это был и благоговейный страх, и чувство нереальности, и отвратительное осознание своей сопричастности, которое, как ему казалось, испытывают люди, когда лицом к лицу встречаются с человеком, совершившим ужасное преступление.
Пола, смеясь, взяла выигрыш. Поднимаясь из-за стола, Сауди пробормотал что-то, словно извиняясь, и почтительно кивнул ей. Пола направилась в бар. У нее была грациозная, легкая походка: она не шла, а скользила, как кошка. Под тяжелым синим шелком ее маленькие груди едва заметно двигались, заставляя блестящую ткань переливаться в потоках яркого света.
– Джин с тоником, – бросила она бармену. – Как дела, Гинсберг?
– Нормально. – Он поднял свой бокал. – У тебя, я вижу, тоже все в порядке.
– Выигрываем, выигрываем. – Она была чересчур возбуждена, ее переполняла нервная энергия. – Я просто сгораю от нетерпения – так хочется играть, но, мне кажется, я еще не адаптировалась из-за разницы во времени. Приятное местечко. Мне здесь нравится. Спасибо. – Последнее слово было адресовано бармену, который поставил перед ней стакан. Пола сделала большой глоток. – Я сыграю еще две, ну, три партии, и разбежимся. В это время я обычно пью коктейль, – она посмотрела на часы, по-прежнему показывавшие нью-йоркское время, – шесть тридцать.
– Ладно. Как идет игра?
– Ну, – она бросила взгляд на стол, – все играют средне. Видишь того блондина в зеленой рубашке? – Гинсберг кивнул. – Очень активно делает ставки, правда, неохотно поддерживает мои, имея две пары высокого достоинства, поэтому легко предсказуем. Вон тот, в белом смокинге, с вьющимися волосами, знает, когда надо брать за горло. Я думала, он выложит полный сбор, чтобы оживить игру, но после неудач в трех партиях как-то сник. Судя по всему, у него уже и денег не осталось, так что он не партнер. Араб играет как заводной – или выигрывает, или проигрывает. Остальные в общем-то могут постоять за себя, – она усмехнулась. – Банкомет нервничает, но активизировался в надежде отыграться.
– Ты давай полегче, – посоветовал Гинсберг.
– Не волнуйся. Посмотрим, как он поведет себя. – Пола кивнула Сауди, который снова сел за стол. Она допила джин с тоником и поставила стакан на стойку. Гинсберг проводил ее взглядом, не отрывая глаз от стройных бедер, которые равномерно покачивались. Когда она садилась, двое мужчин почтительно встали.
Она сыграла не три, а десять партий. После четвертой Сауди встал из-за стола, кисло улыбаясь. Он поклонился, но на сей раз не опустил глаз. Они с Полой встретились взглядами. Он спросил что-то, и она ответила: «Нет». Его место занял грузный человек в темном деловом костюме.
Следующие две партии Пола играла на все деньги, решив пойти ва-банк. На протяжении всего вечера она выигрывала важные партии и проигрывала малозначительные, выиграв в итоге пятнадцать тысяч. Ее лицо светилось от нескрываемого удовольствия. Атмосфера в комнате наэлектризовывалась. Вокруг стола начали собираться люди, привлекаемые, как любые игроки, возможностью стать свидетелями настоящей сенсации.
В пяти следующих партиях она выиграла две, причем незначительные суммы. Она ошиблась, когда спасовала, имея на руках королевскую флешь. Кто-то попросил принести новую колоду. Когда сдатчик распечатал ее, Пола сказала:
– Я играю последнюю партию, господа. – Таков был покерный этикет. – Я живу еще по нью-йоркскому времени.
После четвертого тура сдачи карт у банкомета выпали два короля – один поверх другого. Пола взяла шестерку в пару к той, что лежала на ее секретной карте. Никто не бил королей. Сдатчик сдвинул фишки в банк. Пола поддержала его ставку, не повышая ее. При следующей сдаче у банкомета выпала трефовая восьмерка, а у Полы червовая десятка. Помимо них в игре остались еще двое: у одного открылась пара тузов, у другого намечался стрит. После двух кругов ставок стрит «сложился», остались только тузы. Выждав подходящий момент, Пола приняла вызов банкомета и повысила ставку на пятьсот фунтов против его королей.
Гинсберг не играл в покер, но он видел, что происходило за карточным столом. Было очевидно, что пара королей била пару шестерок. Пола не проявляла большого энтузиазма, пока не получила десятку. Имея на руках две шестерки, она поддержала ставку банкомета. Складывалось впечатление, что ее секретной картой была десятка. Итак, у нее было две пары – десятки и шестерки. Банкомет не дрогнул.
Гинсберг видел его накрахмаленную белоснежную рубашку, выглядывавшую из-под атласного лацкана, его прилизанные темные волосы, тронутое улыбкой лицо. Он производил впечатление уверенного в себе человека, знавшего, что случится в следующий момент. Гинсберг понял, что у банкомета тоже пара – восьмерок. Когда восьмерка оказалась битой, банкомет слегка заерзал.
Он взглянул на Полу и положил в банк дополнительные фишки. Его взгляд говорил: «Попробуй, заставь меня поверить тебе. Чем больше будешь стараться, тем глубже будешь увязать. У меня две пары королей, а у тебя две шестерки. Следующая твоя карта – валет – тебе ничего не даст, но ты расслабилась, когда получила десятку. Значит, у тебя десятки и шестерки. Каждый раз, когда ты захочешь обмануть меня, ты будешь наказана».
Пола поддержала его ставку, после чего повысила ее на две тысячи. Банкомет только и ждал момента, когда она начнет блефовать. Он увеличивал банк, повышая ставки на пятьсот фунтов, стараясь вытянуть из нее деньги постепенно, чтобы не отпугнуть сразу очень крупной ставкой. Она поставила еще четыре тысячи, другие игроки поддержали ее, и теперь ее ставка возросла до девятнадцати тысяч. Никто не знал, что она садилась за стол с пятьюстами фунтами. В течение следующих двух кругов она держала ставки банкомета, который все время увеличивал их на пятьсот фунтов. Наконец он решил покончить с ней. Он едва заметно улыбнулся и поставил три тысячи.
Пола поддержала его, положив в банк три тысячи, и поставила еще пять тысяч. У нее снова осталось пятьсот фунтов, с которыми она села за стол.
Банкомет следил за ее пальцами, сдвигавшими фишки в банк, потом посмотрел ей в лицо. Он наблюдал за ней всю ночь и видел, как она выигрывала. Теперь ему хотелось видеть, умеет ли она проигрывать.
Он принял ее ставку и сказал:
– Смотрите.
На самом деле его тон означал: «С тобой покончено». Он все еще улыбался, когда Пола открыла секретную карту, которая оказалась шестеркой, и положила на стол еще две. Со всех сторон раздался одобрительный смех, напряжение спало, и никто не обратил внимания на то, как некрасиво затряслись губы банкомета, и от попытки улыбнуться безобразно перекосился рот. Пола собрала свои фишки, встала, протянула их Гинсбергу, стоявшему у нее за спиной, и поблагодарила своих партнеров.
– Извините, но мне действительно нужно идти.
Когда Гинсберг вернулся из вестибюля с пальто, чек был уже выписан. Пока он выкладывал фишки перед кассиром, Пола наблюдала за игрой, которая шла за другими столами. Рядом с ней стоял щеголевато одетый в темно-синий смокинг невысокий человек. Когда Гинсберг подошел к ним, человек взял у него пальто Полы и помог ей одеться, после чего проводил их до дверей. Они остановились, и он вручил им чек, в котором была проставлена сумма, превышавшая сорок тысяч фунтов.
– Надеюсь, – сказал он, – мы еще увидим вас и вы дадите нам шанс отыграться. Не правда ли? – он говорил тихо, с легким акцентом, отчетливо выговаривая слова.
Пола посмотрела на чек, сложила его и опустила в карман пальто.
– Я готова дать шанс и вам, и себе, – ответила она. – Спасибо.
* * *
Гинсберг поставил машину на стоянке сзади площадки, посчитав это элементарной, но разумной мерой предосторожности. Они с Полой свернули за угол и сделали всего несколько шагов по блестящей булыжной мостовой, когда он увидел двигавшегося к ним со стороны стоянки человека. Гинсберг замедлил шаг, и в этот момент Пола тоже заметила его.– Что будем делать? – поинтересовалась она.
– Не останавливаемся, продолжаем идти. Старайся не мешать мне.
На улице было довольно светло. В безоблачном небе желтел полумесяц. Покрытые изморозью булыжники сверкали в лунном свете. Гинсберг знал, что нападавшие изберут традиционную тактику: один – спереди, другой – сзади. Он ждал, когда у него за спиной раздастся характерный шум.
Услышав его, он изо всех сил оттолкнул Полу в сторону, затем резко повернулся и ударил, не разбирая куда. Удар пришелся нападавшему в солнечное сплетение и между ребер, отчего тот как-то странно вскрикнул.
Гинсберг упал и откатился в сторону, чтобы летевший по инерции человек не свалился на него. В свете уличного фонаря Пит хорошо видел, как судорожно вздрагивало его тело. Он сел, сгорбившись, лицом вниз, обхватив себя руками.
Когда Гинсберг упал, второй нападавший уже почти настиг его. Их разделяло футов шесть, к тому же Пит оказался беззащитным перед вооруженным человеком. Он поднялся и, как боксер, стал двигаться по кругу влево, уходя от удара правой и выжидая удобный момент. Человек был вооружен дубинкой, обмотанной металлической лентой. Он замахнулся ею, целясь Гинсбергу в глаз. Тот попытался поймать его руку, но прежде чем успел перехватить ее, получил удар по ключице. В следующий момент, сжав руку противника, Гинсберг заломил ему кисть, изо всех сил давя на тыльную сторону ладони. Выворачивая, резко дернул вниз и услышал, как громко хрустнула лучевая кость в запястье. Оба повалились на мостовую. Гинсберг налег плечом на свою жертву, по-прежнему сжимая его покалеченную руку. Он встал на колени и взглянул на человека, лицо которого было перекошено от страшной боли.
Гинсберг расправил кисть и аккуратно положил ее на булыжники ладонью вниз. Второй нападавший хрипел, как астматик. Пит поднял ногу и каблуком наступил на пальцы руки, которую он только что так бережно разложил на мостовой. Человек дернулся и покатился.
Не глядя по сторонам, Гинсберг бросил Поле:
– Машину поведешь ты. У меня плечо онемело.
Всю дорогу они молчали. Время от времени Пола поглядывала на него и весело смеялась, словно он отпускал какую-нибудь остроту. Гинсберг смотрел прямо перед собой. Только приехав домой, он сказал:
– Ты их обчистила до нитки. Тебе не следовало этого делать.
– Неужели? – Она отправилась на кухню и вернулась с двумя стаканами. – Хочешь выпить?
Он показал на буфет. Она взяла бутылку бренди, распечатала ее и наполнила стаканы.
– Ты же обещала – не шуметь, не волновать общество, а подняла целую бурю, устроила такой шторм, что впору было заняться серфингом.
– Извини, Гинсберг. – Она протянула ему стакан. – Я доставляю тебе хлопоты?
– Это просто ребячество.
Она примостилась в дальнем углу кушетки и стала рассматривать его поверх ободка стакана. Улыбнувшись, она сказала:
– Так выпала карта, Гинсберг...
Он с трудом сдерживал раздражение, но, видя, как она улыбается, не смог сдержать ответной улыбки и сел рядом с ней. Его улыбка, однако, ничего не значила. Гинсберга мучила злость, он чувствовал себя обманутым, хотя не мог объяснить почему. В конце концов, ей следовало уступить в последней партии. Эту мысль он высказал вслух:
– Могла бы уступить.
– Ну конечно, – сказала Пола и добавила: – Ни за что.
Гинсберг расстегнул пиджак и потрогал ушибленную ключицу.
– Нет, могла, – повторил он раздраженно.
Пола отпила бренди и поставила стакан на столик.
– Ты хорошо играешь в покер, Гинсберг?
Его злила ее привычка называть его по фамилии. Он понимал, куда она клонит.
– Так себе. Я не поклонник покера.
– Ты видел последнюю партию?
– Видел.
– У тебя есть сигареты?
– Я не курю.
– Я тоже не курю. Так, балуюсь. – Она отпила еще бренди и скинула туфли. – Слушай. После пятой сдачи у него была пара королей, у меня пара шестерок – трефы и буби и еще одна шестерка – в секрете. Я спасовала, когда получила третью шестерку, но поддержала его ставку, получив десятку. Он прикупил пару к восьмерке, имея при этом королей сверху. У меня выпал валет, но он знал, что секретный валет меня не спасет. Я считала, что он прикупил пару к последней восьмерке.
– Но его секретной картой мог оказаться король, – заметил Гинсберг.
– А моей – шестерка. Он решил иначе и стал подсчитывать шансы. Я занялась тем же. Трое вышли из игры: один – после третьей сдачи, двое – после четвертой. Остальные остались в игре. Открыто было двадцать четыре карты, и короли могли быть только у него. Я не видела шести секретных карт и двадцати двух в колоде. Если учесть, что одну из них он получит в качестве секретной, и допустить, что у него закрыты два короля, то получались шансы лучше, чем тринадцать против одного, и он вылетел.
– У тебя шансы были хуже, – сказал Гинсберг.
– Да, в два раза. У того типа в зеленой рубашке открылась шестерка червей, но я знала, что побью ее. Ему следовало призадуматься, когда я поставила две тысячи, но он решил, что у меня шестерки и десятки. После этого он увеличивал ставки на пятьсот фунтов, заставляя меня делать то же. Если бы я увеличила ставку после того, как у меня открылась вторая шестерка, он бы насторожился. Он мог бы догадаться, что я блефую, но не догадался. Он решил, что у меня две пары при одном сингле, а на самом деле у нас обоих были реальные шансы остаться с носом.
– Но неравные шансы?
– Очень неравные. Трудно в одиночку пробиваться к победе.
– Но тебе это удается.
– Конечно.
– И люди проигрывают, несмотря на высокие шансы?
Задумавшись, она взяла свой стакан.
– Только не я.
Гинсберг рассмеялся. Она поставила стакан, не сделав глотка.
– Игра шла так, как я ее описала. Шансы есть шансы, и игорный дом должен считаться с ними. К тому же, Гинсберг, ты забываешь, кто я. Он недоверчиво посмотрел на нее.
– Задумай слово, – сказала она, – место и имя. Сосредоточься на них. – Она отвернулась к стене и через несколько секунд сказала: – Жарко. Санта-Фе. Сюзн. – Она повернулась: – К чему относится слово «жарко»?
– К Христу, – сказал он тихо. – К Иисусу Христу.
– Пойми меня правильно. Я люблю покер. Люблю подсчитывать шансы. Мне интересно, как это делают другие. Никто никогда не думает о проигрыше. Я не могу точно сказать, о чем – по минутам – думают люди. Мысль непостоянна и быстротечна. Но в мозгу каждого есть образ, один самый важный, доминирующий образ, разгадать который для меня не составляет труда. Мой противник думал о своей секретной карте. Это естественно. Любой на его месте думал бы о том же. Он настолько сосредоточенно думал о ней, что передо мной то и дело, как на экране, всплывала трефовая восьмерка.
В комнате воцарилась гнетущая тишина. Пола молчала, словно давая ему время признать то, что он уже и так знал с момента шока, пережитого им в аэропорте.
– Поэтому, Гинсберг, – сказала Пола тихо, – мне не нужно было обчищать их. Извини.
Он ничего не ответил. У него ныло плечо, поэтому он снял пиджак, расстегнул рубашку и спустил ее с правой стороны. На ключице виднелся темный кровоподтек, который слегка припух. Он осторожно ощупал его.
– Болит? – Она приблизилась к нему, накрыла ладонью его руку и провела холодным пальцем по ушибу.
– Болит. Не обращай внимания. Мне кажется, что он задел нерв, поэтому сначала плечо онемело, потеряло чувствительность. Теперь отошло.
Пола снова отодвинулась в свой угол, чтобы лучше рассмотреть его.
– Ну им и досталось. А ты, оказывается, мастер драться. Тебя этому специально учили?
– Этому учат всех в обязательном порядке.
– Ты покалечил их. Одному даже кисть сломал.
Гинсберг вспомнил момент, когда они с Полой направились к машине, оставив тех двоих лежать на мостовой. Она шла за ним, и он бросил ей, не оглядываясь: «Машину поведешь ты». Не услышав шагов, он обернулся, держа руку в кармане, где лежали ключи от машины. Пола стояла, почти касаясь носками туфель головы человека со сломанной рукой, и с любопытством разглядывала его. Она как будто что-то искала. Хотя Пола стояла неподвижно, у Гинсберга было ощущение, что он присутствует при обыске. Прежде чем отойти, она осторожно подсунула носок туфли под покалеченную руку и слегка сдвинула ее с тем зачарованным отвращением, с каким люди сталкивают в канаву дохлую кошку.
Поскольку Пит ничего не ответил, она сказала:
– Ты ему и пальцы сломал.
Он заметил, как она просунула руку под блузку и положила ее себе на грудь.
Ему не надо было переводить этот грациозный жест, поскольку он знал, чего она хочет.
Он стал натягивать рубашку на плечо, но она наклонилась и остановила его руку. Она нагнулась и нежно поцеловала ушибленное место, потом выпрямилась и серьезно посмотрела на него.
– Пойдем со мной, Гинсберг. Мой вечер еще не закончен. В маленькой комнате с темным слуховым окном Пола, стоя перед ним, разделась. Синий шелк скатился с нее, как водяной поток, образовав у ног замерзшую волну. Пит снял рубашку и расстегнул пряжку ремня. Голая, она подошла к нему. Он сделал движение, чтобы обнять ее, но она удержала его руку.
– Еще не сейчас.
Она схватила пряжку и вытащила ремень из брюк, после чего протянула его Гинсбергу.
– Ты знаешь, чего я хочу. – И она действительно хотела этого. Он скомандовал:
– К стене. – У него перехватило дыхание, слова застряли в горле. Она покорно подчинилась: подняла руки и прижала их ладонями к белому пластику, распластавшись, как громила, вытащенный из машины полицейскими.
Не задумываясь над тем, что он делает, Гинсберг отвел назад руку и со всего маху ударил ее ниже спины. Ремень, извиваясь, как змея, хлестнул ее по ягодицам. Гинсберг ждал. На коже проступила красная полоса, ужаснувшая его своим неожиданным появлением.
Когда ремень врезался в кожу, она охнула, не глядя, ощупала то место, куда пришелся удар, словно читала шрифтом Брайля [11], потом снова подняла руки, вздохнула и прижалась щекой к стене. Он видел, как она закрыла глаза. Она немного расставила ноги и выгнула спину, будто удерживая что-то очень тяжелое, и пьяным голосом произнесла:
– Если я скажу «хватит», не останавливайся.
* * *
Герни лежа смотрел, как плясали на потолке водяные блики. Уже светало, а он так и не сомкнул глаз. Ему казалось, что комнату накрыло высокой волной и он погрузился в воду. Он думал о Джордже Бакройде и о том, куда его завела их дружба.– Ты сам понимаешь, что использовал его, – накануне вечером сказала ему Рейчел. – Это несправедливо.
Она ошибалась. Он мучился, переживал, чувствуя свое бессилие и понимая, что слова Бакройда «отныне будете действовать сами, на свой страх и риск» относились к каждому из них. Но он твердо знал, что снова, в подобной ситуации, поступил бы точно так же, используя любую возможность и любого человека. Справедливо. Что такое справедливо?
Его охватила жажда деятельности. По тому, как обстояли дела, он до конца так и не понял, что же произошло. Конечно, то, что сообщил ему Артур, было сенсацией, настоящей бомбой, но он старался не думать о тех огромных возможностях, которые давало ему владение этой секретной информацией. Она будет служить ему надежной защитой, настоящей броней. Необходимость получить ее вынудила Герни прижать Медоуза и отправить Бакройда в плавание к неведомому берегу. Он прекрасно знал, что понять, в каком направлении будут использоваться способности юноши, означает возможность предвидеть следующие шаги противника и выявить его самые уязвимые места.
Слишком многое в этом деле оставалось неясным, например исчезновение Паскини. Герни вполне допускал, что его, как и Кэролайн, убили, потому что живой он представлял для них слишком большую опасность, но доказательств этому не было. Герни чувствовал, что не его агрессивные действия служили тайной пружиной, которая дала толчок событиям, нараставшим теперь как снежный ком. Отныне весь процесс направлялся какой-то другой силой, что, скорее всего, указывало на присутствие дублера, о котором они говорили с Бакройдом.
Интуиция подсказывала ему, что следовало торопиться, и при мысли об этом он холодел. Информация, сообщенная Медоузом, и необходимость спешить угнетали Герни. Схватка, в которую он вступил, практически перестала быть частным делом. Но он не представлял себе, каковы истинные ставки в этой крупной игре: ведь Медоуз мог и умолчать кое о чем – либо по незнанию, либо из осторожности.
Герни догадывался, в чем была их слабость, но, чтобы просчитать их следующие шаги, ему требовалась более полная информация. Дурные предчувствия не оставляли его, подсказывая, что начать действовать придется именно ему, и здесь не обойдется без того, чтобы раздразнить их и вызвать огонь на себя, что, естественно, сопряжено с немалым риском. Поэтому он купил оружие.
Дыхание Рейчел изменилось, и он понял, что она проснулась. Некоторое время они лежали молча. Словно читая его мысли, она чувствовала, как росло его беспокойство.
– Что будем делать дальше, Саймон?
– Ты сможешь еще раз найти тот дом, с собаками?
– Значит, будем следить за ними, – заключила она. – Конечно, смогу. Послушай, во что мы влипли? – спросила она тихо. – Я хочу сказать, этот Медоуз... Ты веришь ему? Ведь это – сенсация!
Он улыбнулся, услышав, что она употребила то же самое слово.
– Ты веришь в это? – переспросила она и зевнула.
– Пока у меня нет оснований не верить. Одно я знаю точно: после встречи с Медоузом меня не тронули. Значит, это не было ловушкой, да и сам он был перепуган насмерть. Его информация стыкуется с тем, что мы знаем о Дэвиде Паскини, и совпадает с разрозненными фактами, которые ты получила в Вашингтоне. Чему здесь еще не верить? – Он почувствовал себя крайне утомленным и вздохнул. Раннее пробуждение Рейчел оказалось весьма некстати.
– Все это странно, – сказала она и провела ногой по его икре. – Странно находиться здесь и странно, что произошло с нами.
Он молчал.
– Постарайся заснуть, Саймон. – Она отвернулась от него, унося с собой тепло своего тела.
На потолке плясали полосы света, которые, подчиняясь движению волны, то набегали друг на друга, то отдалялись. От них невозможно было оторвать глаз, и он, словно под гипнозом, чувствовал, как расслабились мышцы тела, и он стал куда-то проваливаться, но в этот момент на него вновь нахлынули воспоминания о том сне. Он поборол одну болезнь – страх перед бездействием, но другая – страх перед снами – осталась.