Страница:
убил своего друга за измену.
"Эта статья мне напомнила один фильм под странным названием "М.
Баттерфляй", который я смотрел со своим покойным другом", рассказал он
Рамону. "Один француз жил в счастьи с китайской певицей. Неожиданно его
арестовали, так как китайская певица оказалась не только мужчиной, но к тому
же и китайским шпионом. На суде этот француз сказал, что не считает себя
виновным, потому что не знал ни того, что китаянка была мужчиной, ни того,
что он или она был шпионом, потому что все это не важно, для него важна
только любовь."
Рассказ призвел на Рамона сильное впечатление, весь день он думал
только о нем, не мог уснуть.
"Почему Лолита мне не сказала, что она - мужчина? Я бы все равно ее
любил. Ведь тот француз тоже любил свою китаянку, хотя она и была мужчиной.
Для любви это все не важно, любовь принимает все."
Во время расследования Рамон отрицал,что убил Лолиту несмотря не
казалось бы неопровержимые доказательства - наличие его отпечатков пальцев
на ноже.
"Я не убивал ее, я ее любил, и ради нее с радостью отдал бы свою жизнь.
Поверьте мне, я совершенно не виновен."
Леон чуть было не умер с горя, узнав о смерти Лолиты. Он чувствовал
себя разбитым и одиноким, и не мог работать. Как все увлеченные работой
люди, для которых работа - почти все в жизни, как журналисты, которые
проводят длительное время вдалеке от дома, он думал, что его счастье
продлится вечно. Он хотел стать Пигмалионом для Лолиты. Но судьба
распорядилась по другому, и он не мог ничего изменить. Постепенно проснулось
в нем журналистское чутье. Хватит плакать, пора сбросить траурные одежды и
надо работать. Он решил, что настало время придиать гласности магнитофонные
записи, сделанные в лолитиной спальне. Он написал фельетон о гостях Лолиты,
подписав его псевдонимом - в конце концов он сам был ее гостем -, приложил в
качестве доказательства магнитофонную пленку, и послал в одну из наиболее
читаемых газет.
Результаты не заставили себя долго ждать.
Вскоре после опубликования статьи в кабинет директора одного из банков
вошел вице-директор и сказал, что тот должен уйти в отставку, так как
сотрудники не хотят работать под руководством недостойного директора. Не
успел вице-директор уйти, как в кабинет ворвалась жена директора с криком:
"Мы живем вместе уже почти тридцать лет и имеем двоих детей, но я не знала,
что ты любишь мужчин!" Директор молча достал из ящика письменного стола
револьвер, вставил его себе в рот и выстрелил.
Министр иностранных дел убежал в Нью-Йорк, где он знал мужчин, которые
его обслужтвали не хуже чем Лолита. Он посещал их каждый раз, когда
присутствовал на Генеральных Ассамблеях Организации Объединенных Наций.
Заодно он прихватил деньги из правительственной казны и некоторые важные
государственные тайны.
Для страны наступили тяжелые времена. Оппозиция потребовала от Кабинета
Министров уйти в отставку в полном составе. Дебаты в парламенте длились без
перерыва две недели, и только благодаря президенту, человеку недюжего ума,
правительственный кризис удалось предотвратить. После самоубийства директора
банка наступил финансовый кризис и обесценивание государственной валюты. Но
мир не без добрых и богатых людей - и этого несчастья удалось избежать.
"Завтра начнется суд," думал тем временем Рамон. "Что со мной будет?
Конечно, меня приговорят к пожизненному заключению, это ясно. Но было бы
лучше, если бы меня убили. Без Лолиты я не могу жить."
В зале суда собралось много нерода. Одни говорили, что Рамон поступил
правильно, убив девицу, которая принесла стране столько несчастья, и было бы
неплохо превозгласить его национальным героем. Другие были противоположного
мнения: Лолита и Симон любили друг друга, а Рамон разрушил их любовь и
должен быть приговорен к смерти. Любовь - самое важное на свете.
"Я хочу умереть," сказал Рамон в заключительном слове. "Без нее моя
жизнь уже ничего не стоит. Я ее любил и перед смертью буду повторять ее имя.
И всетаки я хочу уточнить, Бог на небесах все видит и все знает, я не убивал
ее. Теперь вы знаете всю правду, и я могу спокойно умереть."
В это время какая-то женщина пыталась проникнуть в зал суда, хотя
стража ее не пускала. Это была Клара. Судья, ничего не понимая, распорядился
все-таки ее пропустить.
"Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды,"
сказала она и рассказала все, что видела. "Сначала я не ходела приходить в
суд, но потом поняла, что должна это сделать. Рамон не виновен, он не убивал
Лолиту. Но я уверена, что было бы лучше, если бы он ее убил. Она ведь
разбила его жизнь, мою, жизнь ее гостей."
Суд после длительного совещания признал Рамона невиновным.
Половина присутствующих зааплодировала. Другая половина была
разочарована - от такого суда, как этот, ничего другого, кроме тривиального
решения, и ожидать не приходится. Жизнь как всегда неинтересна и банальна.
Дождь начался внезапно. Меня неоднократно предупреждали, что в
Копенгагене нельзя выходитъ без зонта. Зонта у меня не было, и я забежал под
ближайший навес. Дожди здесь в это время длятся обычно недолго, я стоял и
терпеливо ждал. Улица опустела, по мостовой текли ручьи. На противоположной
стороне я увидел плакаты, там проходила выставка какого-то художника. Имя
его мне ничего не говорило, но плакаты показались интересными, тем более шел
дождь, и было куда приятнее посмотреть картины, чем стоять и ждать хорошей
погоды.
Когда я вошел в выставочный зал, мне показалось, что я попал в
совершенно другой мир, у меня закружилась голова от красоты и оригинальности
картин. Вокруг все жило, изображения на картинах, казалось, двигались,
краски были сочными, их сочетания - совершенно неожиданными. Первый раз я
буквально пробежал выставку, затем начал осмотр сначала. Чем больше я
смотрел, тем больше мне нравились картины. Художник был без сомнения
талантлив. Я не переставал удивляться его мастерству и воображеню, он был
совершенно самобытен, такого я никогда не видел и старался понять, к к
какому направлению относятся его картины. Ах, эта моя страсть все
классифицировать, она когда-нибудь меня погубит. В углу я нашел его
карандашные рисунки. По датам было видно, что они были нарисованы
значительно раньше. В каждом рисунке чувствовался будущий мастер, они были
как-бы предтечей его будущих картин. Пейзажи с обломленными, оваленнымии
после бури деревьями, безлюдный берег моря, бездомные собаки. В рисунках,
как и в картинах, сквозило одиночество. Я еще раз обошел выставку,
останавливаясь перед картинами и рисунками, которые мне больше всего
понравились. Однако, нужно было уходить, тем более, что дождь уже кончился.
И тут я увидел художника. Его окружало несколько человек, они говорили
по-английски, наверное, туристы. Художник был еще молод, худощав и стоял с
видом мученика. Я прислушался. Вопросы были, мягко говоря, мало интересными.
Было видно, что каждый ответ стоит ему много душевных сил. Мне тоже хотелось
подойти к нему, но раздумал.
Копенгаген - прекрасный город. Недаром его называют маленьким Парижем.
Я всегда гулял по городу с большим наслаждением. Но в этот раз мне не
хотелось гулять, я был опустошен. Передо мной стояли картины, которые
только-что видел на выставке.
Внезапно я почувствовал, что проголодался. Голод был настолько силен,
что мне показалось, если я сейчас, сию минуту не поем, то умру. Я вошел в
кафе перед Ратушей. Я там бывал, мне там нравилось, нашел пустой столик и
заказал еду. Внезапно возникло ощущение, что сейчас должно произойти что-то
необычное. Я уже заканчивал еду, но ничего не происходило. Какой-то человек
подошел к моему столику и сел напротив. Мне показалось, что я его уже видел.
Вообще-то Копенгаген странный город, город dеjа-vue. Поэтому я не удивился,
только время от времени поднимал на него глаза. Человек, казалось, тоже
вспоминал, где мы могли встречаться.
- По-моему, вы были на моей выставке, - начал он первым. - У меня, как
у всякого художника хорошая зрительная память.
- Да, теперь и я вспомнил, где вас видел.
Вдруг, совершенно неожиданно он спросил:
- Скажите, вам понравились мои картины?
- Очень. Такого я никогда не встречал, хотя видел много современной
живописи. Я не большой специалист, но мне кажется, вы очень талантливы.
Он поблагодарил смущенно.
- Другие так не считают. На выставке почти никого не бывает.
- Я думаю. это из-за плохой погоды.
- Нет. И в хорошую погоду посетителей тоже не больше. И никто ничего не
покупает.
Мы помолчали немного.
- А какая картина вам больше всего понравилась. - спросил он с опаской.
- "Болеро Равеля", - сказал я не раздумывая. - Хотя и другие тоже мне
очень понравились. Даже трудно сказать, какая из них лучше. И ваши рисунки.
Мне только показалось странным, что за столько лет, я сужу по датам, ваше
мироощущение почти не изменилось. Я бы сказал, совсем не изменилось. И
все-таки "Болеро" мне понравилось больше всего.
- Да, "Болеро" тоже моя любимая картина. С нее все началось.
Рисовать я начал с детства. Мои учителя из художественной школы считали
меня одаренным рисовальщиком. Рисунки нравились многим, и я вскоре начал
зарабатывать, продавая их. Многие покупали, некоторые по несколько штук.
Поэтому лучшие рисунки вы не видели, они проданы. Но я был неудовлетворен,
мне хотелось рисовать красками, однако, все, что я не делал, мне не
нравилось. Я пробовал писать в различных стилях, от классического до
абстрактного, но вскоре от этого отказался - подражать другим мне не
хотелось, да и получалось значительно хуже, чем у мастеров. Я бросил
рисовать, пошел работать продавцом, потом официантом, нужно ведь было
зарабатывать на жизнь. Но бросить живопись я не мог, в ней вся моя жизнь.
Как-то я вышел немного пройтись, не хотелось оставаться дома среди моих
бездарных картин. Был теплый вечер, многие гуляли, а я шел, ни на кого не
обращая внимания, настроение было ужасным. Вскоре я заметил, что толпа
поредела. Начал усиливаться ветер. Я посмотрел на небо. Надвигалась черная
туча, она была такой черной, что церковь на углу, которая в любую погоду
выглядит темной, на фоне тучи показалась мне светлой. Я ускорил шаг, чтобы
где-то переждать непогоду. Но ускорять шаг было не нужно, ветер нес меня и
буквально втолкнул в то самое кафе, где мы сейчас находимся.
Атмосфера в кафе была гнетущей, все сидели притихшие, за окном гудел
ветер. Не успел я выпить пиво, как погас свет. Раздались крики. Появился
хозяин с официантами, они несли свечи.
- Давайте достойно встретим конец света, - сказал хозяин, безуспешно
пытаясь придать своему голосу иронию. - Мы добавили в свечи краску для
подходящего случая.
В каждом подсвечнике было по три свечи - одна светилась красным
пламенем, две другие испускали желтовато-зеленый свет. Лица людей
изменились, они стали похожи на мертвецов, по лицам которых пробегали
отблески адского пламени. Опять раздались крики и требования убрать свечи.
Но хозяин только засмеялся. Вдруг в кафе что-то изменилось, наступила
тишина. Это ветер внезапно стих. Зажегся свет. Все повеселели, а я решил
уйти. Когда я подошел к выходу, опять погас свет, но я уже был на площади.
Площадь была пуста, ни одного человека, не горел ни один фонарь.
Откуда-то сверху доносилась едва слышная барабанная дробь. Я посмотрел по
направлению звука. Над площадью висела полная луна, на ней сидел Лунный
Заяц, на коленях у него был барабан, и передними лапами он отбивал какой-то
странный ритм, который мне показался очень знакомым. Но вспомнить, где я его
слышал, не мог, да и не хотелось напрягать память, слишком напряжены были
нервы. Заяц отбрасывал мерцающий, беспрерывно меняющий окраску слабый свет.
На площади я был не один и вдалеке заметил какие-то тени. Они двигались
в моем направлении. Я почти побежал к ним, я чувствовал себя неуютно в
одиночестве на едва освещенной площади. Этими тенями оказалась группа
девушек в длинных полупрозрачных платьях, цвет которых менялся вместе с
цветом Лунного Зайца. Они двигались совершенно неслышно, почти летели по
воздуху, что делало их похожими на теней из "Баядерки" или на Вилис из
"Жизели". Девушки, взявшись за руки, хороводом кружились вокруг меня,
отбегали и возврашались снова. Видя, что я не причиню им никакого вреда, они
осмелели. В руках у одной из них появился платок, такой же полупрозрачный,
как и их платья. Они завязали мне глаза и предложили поиграть в прятки. Я
бегал за ними, однако поймать хотя бы одну из них мне долгое время не
удавалось. Наконец, я поймал одну, но не успел я прикоснуться к ней, как она
испарилась. Да, именно испарилась, осталось только ее платье. Я настолько
растерялся, что долгое время стоял без движения. Побежал за другой и схватил
ее. Но и эта испарилась, как первая. Так продолжалось до тех пор, пока не
осталась только одна. Она шла ко мне навстречу, широко раскинув руки, почти
бежала. Я сорвал платок с глаз. Сердце мое забилось. Она подошла ко мне, мы
обнялись. Я собрался уже ее поцеловать, но понял, что обнимаю пустое платье.
Девушка исчезла.
Барабанная дробь Лунного Зайца зазвучала громче и сам он начал
светиться веселым розоватым светом. Появились лошади, украшенные султанами.
Они везли домики на колесах с надписью "Цирк приехал", клетки с животными.
Рядом шли клоуны и оркестр.
- Вот и зритель! - воскликнул директор цирка. - Вы сейчас увидите
необыкновенное представление! Такого вы никогда не видели. Жонглеры и
канатоходцы, клоуны и дрессированные животные.
Из домиков выскочили актеры. Они быстро установили шатер, и
представление началось. Жонглеры орудовали горящими булавами, канатоходцы
ходили по проволке, акробаты выделывали необыкновенные трюки. Появились
высокие тумбы, на них сидели черные пантеры и морские львы. Вдруг одна из
пантер, выгнув спину дугой, ощетинилась и в грациозном прыжке, как это умеют
делать только пантеры, полетела в мою сторону. Я похолодел от страха.
Пантера мягко опустилась у моих ног и начала о них тереться и мурлыкать. Она
смотрела на меня с любовью, была такой нежной, что я не удержался и погладил
ее. Пантера отскочила, шерсть встала дыбом, и она показала мне огромные
желтые клыки. Я съежился. Однако пантера быстро успокоилась, мне улыбнулась
и удалилась, кокетливо покачивая бедрами.
- Представление окончено! - объявил директор цирка. - Приходите снова,
мы всегда вам рады!
И цирк уехал.
Барабанная дробь Зайца зазвучала еще громче, а сам он засветился
неестественным тусклым белым светом. По площади метался какой-то человек.
Увидев меня, он побежал в мою сторону. Когда он приблизился и я смог
рассмотреть его получше в темноте, то увидел, что это японец, одетый в
черное с белым кимоно. Он плакал, крупные слезы текли по его щекам. С
мольбой он протягивал мне руки и заговорил по-японски. К удивлению, я его
прекрасно понимал.
- Прошу вас, помогите мне. Я не знаю, где нахожусь, - повторял он.
- Вы заблудились? Не беспокойтесь, я живу в Копенгагене всю жизнь и,
если вы объясните, куда вам надо, то провожу вас. - сказал я тоже
по-японски. Уверяю вас, до этого я никогда не знал японского.
- Помогите,- продолжал он, не обращая внимания на мои слова. - Я не
знаю, что делать. Все изменилось в один миг. Я остался один, без работы, без
семьи, без денег.
Я порылся в карманах, вытащил все деньги, которые у меня были и
протянул их ему.
- Я был счастливым человеком. - Казалось, он не видит меня. - У меня
был дом, семья, хорошая работа. Как-то на мой день рождения друг подарил мне
запонки с аметистами. И тут начались все мои несчастья. От меня ушла жена,
затем бесследно пропали дети, сгорел дом, и я лишился работы. И вот теперь я
здесь, в незнакомом городе, даже не знаю, как сюда попал. Я уверен, во всем
виноваты запонки с аметистами.
Я оглянулся на какой-то шум. Невдалеке в диком танце носился другой
японец в сером оборванном кимоно, с мечом в руке. Перед ним на коленях
стояла женщина и было видно, что она умоляет его не убивать ее. А тот
носился вокруг нее и наслаждался ее смертельным страхом. Он за волосы поднял
женщину с колен и всадил меч ей в живот.
И тут меня осенило.
- Посмотрите туда, - сказал я "своему" японцу. - Вы ведь
расплачиваетесь за грехи этого человека. Вы - его последующая жизнь и все
ваши несчастья - это расплата за его прегрешения. Я уверен, что в этом
причина, а аметисты вовсе не виноваты.
"Мой" японец посмотрел в ту сторону. Его из без того узкие глаза еще
более сузились.
Да ведь это же Кисимо Ямото, наш национальный герой. Да, он был
разбойником и убил много людей. Потом его поймали и самого убили. Он был
мужественным человеком, его боялись даже самураи и убивал он только богатых.
Народ помнит и любит его. О нем сложено много народных сказаний.
Потом посмотрел на меня с сожалением.
- Вам, европейцам, не дано понять нашу душу.
Он сел на колени по-японски и низко поклонился до земли.
- Боги, благодарю вас за то, что в последующей жизни великий Кисимо
Ямото вселился в меня. Я буду таким же мужественным, каким был он. Все будут
бояться меня. Теперь-то я уж расправлюсь со своими врагами.
И он ушел, даже не оглянулся.
А я пошел домой.
Но и двух шагов сделать не смог. Вся площадь была завалена мертвецами.
Они лежали вперемежку, мужчины, женщины, дети, лежали так плотно друг к
другу, что пройти было невозможно.
Я в ужасе отступил назад. Под безжизненным светом сумерек Лунного Зайца
все выглядело совершенно естественно, и я бы даже сказал прозаично.
Появились девушки на коньках в цветных костюмах и коротких юбочках, этакое
выступление по танцам на льду. Они ловко объезжали мертвых, поднимали их
головы, целовали в губы и с каждым поцелуем мертвые оживали. Вскоре вся
площадь заполнилась живыми людьми. Появился пьедистал для победителей. Три
девушки вскочили на него и начали размахивать букетами цветов. Толпа
захлопала.
Вдруг откуда ни возьмись на площади оказались три молодца в черных с
красным обтягивающих костюмах и черных шапочках, оканчивающихся двумя
рожками с колокольчиками на концах - ну прямо шуты со средневековых картин.
Они везли кресло на колесиках, на котором восседал старец в расшитой золотом
мантии и белой шапочке. Молодые люди согнали девушек с пьедистала и на его
место установили кресло со стариком. Старик беззубым ртом едва слышно
произносил молитвы. Толпа опустилась на колени, а старик протянул руку с
огромным кроваво-красным рубином для благославления. Человек из толпы,
который находился ближе всех, схватил руку и поцеловал. И тут же упал
мертвым. Не успел он упасть, как на его месте оказался второй, затем третий,
четвертый... Да, каждый, кто целовал перстень, тут же умирал. Молодцы
оттаскивали умерших за ноги, освобождая место для желаюцих получить
благословение. Образовалась длинная очередь. Девушки на коньках пожимали
плечами и весело смеялись при виде очередного мертвеца.
И опять вся площадь покрылась мертвыми.
Старец встал из кресла и громко расхохотался. Он внезапно помолодел. На
лице выросла остроконечная бородка. Его мускулистое голое тело покрывала
лишь красная материя.
- Мефистофель! - ахнул я.
- Уходи, пока не поздно. Эта ночь не принесет тебе ничего хорошего, -
сказал я себе и твердо решил уйти, чего бы мне это не стоило.
Но путь мне преградила процессия, которая выходила из боковой улицы.
Под желто-зеленым светом Зайца и его громовым аккомпониментом процессия
выглядела призрачно и мистически. Они шли по двое стройными рядами, люди в
серых длинных рясах с капюшонами, которые закрывали их лица. Они несли на
плечах нечто длинное, завернутое с серые тряпки. Я подумал, что это похоже
на похоронную процессию. Дойдя до середины площади они осторожно
освободились от груза и, разделившись на две группы, начали танцевать. Да,
именно танцевать, хотя от них можно было ожидать всего чего угодно, только
не этого. Я плохо разбираюсь в танцах, но мне показалось, что они танцевали
что-то старинное, не то сарабанду, не то менует, а может быть и полонез. Во
всяком случае они выделывали сложные па, приседали, кружились, перебирали
ногами. Все делалось очень красиво и грациозно. Все они были одинакового
роста, одинаково одеты и из за того, что их лица были скрыты капюшонами,
невозможно было определить, были ли это только женщины, только мужчины или и
мужчины и женщины. Но, во всяком случае, налицо было четкое распределение
танцевальных движений - одни исполняли чисто мужские, другие чисто женские
роли. Во время одного из движений они одновременно, одним махом скинули
капюшоны. На меня смотрели пустые глазницы черепов. И тут мне стало не по
себе. Я решил, что сплю, даже ущипнул себя за нос. Нет, я не спал, все было
наяву. Танец прекратился.
Лунный Заяц изменил свой цвет и освещал площадь кроваво-красным светом.
Звук барабана был настолько силен, что проникал в душу и заполнял ее
страхом. Вдруг тряпки, в которые был завернут принесенный предмет, начали
разварачиваться, открывая неподвижно лежавшего человека. Фигуры в рясах
окружили его и стали делать какие-то движения. Человек зашевелился и встал.
Одеждой и поведением он отличался от остальных.
Он переходил от одного к другому, как буд-то искал кого-то, затем
оглянулся в мою сторону.
Это был мой двойник!
Он увидел меня, лицо его изменилось, стало жестоким, глаза налились
кровью. Он побежал ко мне. Я инстинктивно отошел в сторону, но он, как бы
найдя врага, которого уже давно искал, набросился на меня. Я хотел было
объяснить ему, что мы не знаем друг друга, никогда раньше не встречались, и
он принимает меня за кого-то другого, но понял, что это бесполезно. Его
безумные глаза говорили, что он все равно ничего не поймет, что он болен,
болен психически.
Он набросился на меня и попытался повалить, но я увернулся. Мы начали
драться, драться. Этого мне не хотелось и я побежал в сторону людей в рясах,
желая скрыться между ними. А те безучастно наблюдали за нами. В их позах не
было и намека на интерес. Они просто наблюдали и все. Мой двойник побежал за
мной.
Я начал нападать на него. Он, видимо, испугался и побежал в сторону
людей в рясах. Так некоторое время мы гонялись друг за другом.
И тут, в какой-то момент, я потерял ориентир. Я перестал понимать, кто
он, а кто я. Мы ведь были двойниками. Я растерялся. Мне показалось, что он
тоже не понимает, кто из нас двоих он, а кто я, и тоже был растерян. Но мы
продолжали нашу борьбу. Теперь уже никто не уклонялся от борьбы, наоборот,
каждый пытался ударить сильнее, нанести больше вреда противнику. Наконец,
совершенно обессиленные, мы одновременно упали на землю. И хотя мы лежали
друг около друга, ни у одного не было больше сил. Мы только с ненавистью
смотрели друг на друга. Через некоторое время, набрав достаточно сил, мы
одновременно поднялись и начали опять драться.
Один из нас, не знаю кто, я или он, повалил другого на спину и начал
душить. Думаю, что это я начал его душить. Откуда только взялись у меня
силы! Пальцы стали железными и все сильнее сжимались вокруг горла
противника. Он пробовал скинуть меня, но делал это все слабее и слабее и,
наконец, затих.
Он был мертв.
И тут я понял, какой ритм выбивал барабан Лунного Зайца.
- Да ведь это "Болеро" Равеля. Как же я раньше его не узнал!
Я поднялся на ноги и побрел домой.
Окна в квартире были открыты настежь и все освещалось каким-то
мертвенном светом. Я выглянул в окно. По рекламам напротив пробегали
бесцветные линии. Позднее в газетах я прочел, что в них произошли
электрические поломки.
Я закрыл окна, пошел к мольберту и начал набрасывать ощущения прошлой
ночи. Я рисовал целый день, ни ел, ни пил, затем еще день без перерва.
Картину я назвал "Болеро Равеля". За ней без особого труда за короткий срок
нарисовал все те картины, которые вы видели. Я думаю, что на холст
выплеснулось все то, что было скрыто глубоко в душе и требовало только
воплощения. Но картины никому не нравяться, их никто не покупает. А мне они
дороги, они часть меня самого. Я не могу не рисовать, это все равно, что
умереть.
- Я вам расскажу то, что никому не говорил. Я чувствую к вам доверие. -
Он перегнулся ко мне через стол и заговорил шепотом. - Иногда мне кажется,
что не я его, а он убил меня и теперь рисует мои картины.
Через несколько лет я узнал, что он покончил жизнь самоубийством. В
посмертной записке он написал: "Я не хочу жить среди людей, которые меня не
понимают".
Странная история
Чекалинский. Si non e vero, e ben trovato.
П. И. Чайковский. "Пиковая Дама". 1 акт, сцена 6.
Я люблю классическую музыку, но обычно слушаю ее по радио или по
телевизору. Однажды я купил билет на концерт и заранее радовался, что смогу
послушать музыку, так сказать, "живьем", тем более, что исполнялись мой
любимые произведения. Но в этот раз концерт не принес мне никакого
удовольствия. То ли оркестр действительно играл плохо, то ли у меня было
дурное настроение, но то, что происходило на сцене, меня раздражало. Я не
профессиональный музыкант и уж совсем не музыкальный критик, а как
большинство дилетантов, полагаюсь только на собственное восприятие. Как бы
то ни было, но в антракте я собрался уйти. Но потом передумал и решил
все-таки остаться - а вдруг второе отделение будет лучше первого.
Я стоял в фойе и курил, когда ко мне подошли двое средних лет. Они
"Эта статья мне напомнила один фильм под странным названием "М.
Баттерфляй", который я смотрел со своим покойным другом", рассказал он
Рамону. "Один француз жил в счастьи с китайской певицей. Неожиданно его
арестовали, так как китайская певица оказалась не только мужчиной, но к тому
же и китайским шпионом. На суде этот француз сказал, что не считает себя
виновным, потому что не знал ни того, что китаянка была мужчиной, ни того,
что он или она был шпионом, потому что все это не важно, для него важна
только любовь."
Рассказ призвел на Рамона сильное впечатление, весь день он думал
только о нем, не мог уснуть.
"Почему Лолита мне не сказала, что она - мужчина? Я бы все равно ее
любил. Ведь тот француз тоже любил свою китаянку, хотя она и была мужчиной.
Для любви это все не важно, любовь принимает все."
Во время расследования Рамон отрицал,что убил Лолиту несмотря не
казалось бы неопровержимые доказательства - наличие его отпечатков пальцев
на ноже.
"Я не убивал ее, я ее любил, и ради нее с радостью отдал бы свою жизнь.
Поверьте мне, я совершенно не виновен."
Леон чуть было не умер с горя, узнав о смерти Лолиты. Он чувствовал
себя разбитым и одиноким, и не мог работать. Как все увлеченные работой
люди, для которых работа - почти все в жизни, как журналисты, которые
проводят длительное время вдалеке от дома, он думал, что его счастье
продлится вечно. Он хотел стать Пигмалионом для Лолиты. Но судьба
распорядилась по другому, и он не мог ничего изменить. Постепенно проснулось
в нем журналистское чутье. Хватит плакать, пора сбросить траурные одежды и
надо работать. Он решил, что настало время придиать гласности магнитофонные
записи, сделанные в лолитиной спальне. Он написал фельетон о гостях Лолиты,
подписав его псевдонимом - в конце концов он сам был ее гостем -, приложил в
качестве доказательства магнитофонную пленку, и послал в одну из наиболее
читаемых газет.
Результаты не заставили себя долго ждать.
Вскоре после опубликования статьи в кабинет директора одного из банков
вошел вице-директор и сказал, что тот должен уйти в отставку, так как
сотрудники не хотят работать под руководством недостойного директора. Не
успел вице-директор уйти, как в кабинет ворвалась жена директора с криком:
"Мы живем вместе уже почти тридцать лет и имеем двоих детей, но я не знала,
что ты любишь мужчин!" Директор молча достал из ящика письменного стола
револьвер, вставил его себе в рот и выстрелил.
Министр иностранных дел убежал в Нью-Йорк, где он знал мужчин, которые
его обслужтвали не хуже чем Лолита. Он посещал их каждый раз, когда
присутствовал на Генеральных Ассамблеях Организации Объединенных Наций.
Заодно он прихватил деньги из правительственной казны и некоторые важные
государственные тайны.
Для страны наступили тяжелые времена. Оппозиция потребовала от Кабинета
Министров уйти в отставку в полном составе. Дебаты в парламенте длились без
перерыва две недели, и только благодаря президенту, человеку недюжего ума,
правительственный кризис удалось предотвратить. После самоубийства директора
банка наступил финансовый кризис и обесценивание государственной валюты. Но
мир не без добрых и богатых людей - и этого несчастья удалось избежать.
"Завтра начнется суд," думал тем временем Рамон. "Что со мной будет?
Конечно, меня приговорят к пожизненному заключению, это ясно. Но было бы
лучше, если бы меня убили. Без Лолиты я не могу жить."
В зале суда собралось много нерода. Одни говорили, что Рамон поступил
правильно, убив девицу, которая принесла стране столько несчастья, и было бы
неплохо превозгласить его национальным героем. Другие были противоположного
мнения: Лолита и Симон любили друг друга, а Рамон разрушил их любовь и
должен быть приговорен к смерти. Любовь - самое важное на свете.
"Я хочу умереть," сказал Рамон в заключительном слове. "Без нее моя
жизнь уже ничего не стоит. Я ее любил и перед смертью буду повторять ее имя.
И всетаки я хочу уточнить, Бог на небесах все видит и все знает, я не убивал
ее. Теперь вы знаете всю правду, и я могу спокойно умереть."
В это время какая-то женщина пыталась проникнуть в зал суда, хотя
стража ее не пускала. Это была Клара. Судья, ничего не понимая, распорядился
все-таки ее пропустить.
"Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды,"
сказала она и рассказала все, что видела. "Сначала я не ходела приходить в
суд, но потом поняла, что должна это сделать. Рамон не виновен, он не убивал
Лолиту. Но я уверена, что было бы лучше, если бы он ее убил. Она ведь
разбила его жизнь, мою, жизнь ее гостей."
Суд после длительного совещания признал Рамона невиновным.
Половина присутствующих зааплодировала. Другая половина была
разочарована - от такого суда, как этот, ничего другого, кроме тривиального
решения, и ожидать не приходится. Жизнь как всегда неинтересна и банальна.
Дождь начался внезапно. Меня неоднократно предупреждали, что в
Копенгагене нельзя выходитъ без зонта. Зонта у меня не было, и я забежал под
ближайший навес. Дожди здесь в это время длятся обычно недолго, я стоял и
терпеливо ждал. Улица опустела, по мостовой текли ручьи. На противоположной
стороне я увидел плакаты, там проходила выставка какого-то художника. Имя
его мне ничего не говорило, но плакаты показались интересными, тем более шел
дождь, и было куда приятнее посмотреть картины, чем стоять и ждать хорошей
погоды.
Когда я вошел в выставочный зал, мне показалось, что я попал в
совершенно другой мир, у меня закружилась голова от красоты и оригинальности
картин. Вокруг все жило, изображения на картинах, казалось, двигались,
краски были сочными, их сочетания - совершенно неожиданными. Первый раз я
буквально пробежал выставку, затем начал осмотр сначала. Чем больше я
смотрел, тем больше мне нравились картины. Художник был без сомнения
талантлив. Я не переставал удивляться его мастерству и воображеню, он был
совершенно самобытен, такого я никогда не видел и старался понять, к к
какому направлению относятся его картины. Ах, эта моя страсть все
классифицировать, она когда-нибудь меня погубит. В углу я нашел его
карандашные рисунки. По датам было видно, что они были нарисованы
значительно раньше. В каждом рисунке чувствовался будущий мастер, они были
как-бы предтечей его будущих картин. Пейзажи с обломленными, оваленнымии
после бури деревьями, безлюдный берег моря, бездомные собаки. В рисунках,
как и в картинах, сквозило одиночество. Я еще раз обошел выставку,
останавливаясь перед картинами и рисунками, которые мне больше всего
понравились. Однако, нужно было уходить, тем более, что дождь уже кончился.
И тут я увидел художника. Его окружало несколько человек, они говорили
по-английски, наверное, туристы. Художник был еще молод, худощав и стоял с
видом мученика. Я прислушался. Вопросы были, мягко говоря, мало интересными.
Было видно, что каждый ответ стоит ему много душевных сил. Мне тоже хотелось
подойти к нему, но раздумал.
Копенгаген - прекрасный город. Недаром его называют маленьким Парижем.
Я всегда гулял по городу с большим наслаждением. Но в этот раз мне не
хотелось гулять, я был опустошен. Передо мной стояли картины, которые
только-что видел на выставке.
Внезапно я почувствовал, что проголодался. Голод был настолько силен,
что мне показалось, если я сейчас, сию минуту не поем, то умру. Я вошел в
кафе перед Ратушей. Я там бывал, мне там нравилось, нашел пустой столик и
заказал еду. Внезапно возникло ощущение, что сейчас должно произойти что-то
необычное. Я уже заканчивал еду, но ничего не происходило. Какой-то человек
подошел к моему столику и сел напротив. Мне показалось, что я его уже видел.
Вообще-то Копенгаген странный город, город dеjа-vue. Поэтому я не удивился,
только время от времени поднимал на него глаза. Человек, казалось, тоже
вспоминал, где мы могли встречаться.
- По-моему, вы были на моей выставке, - начал он первым. - У меня, как
у всякого художника хорошая зрительная память.
- Да, теперь и я вспомнил, где вас видел.
Вдруг, совершенно неожиданно он спросил:
- Скажите, вам понравились мои картины?
- Очень. Такого я никогда не встречал, хотя видел много современной
живописи. Я не большой специалист, но мне кажется, вы очень талантливы.
Он поблагодарил смущенно.
- Другие так не считают. На выставке почти никого не бывает.
- Я думаю. это из-за плохой погоды.
- Нет. И в хорошую погоду посетителей тоже не больше. И никто ничего не
покупает.
Мы помолчали немного.
- А какая картина вам больше всего понравилась. - спросил он с опаской.
- "Болеро Равеля", - сказал я не раздумывая. - Хотя и другие тоже мне
очень понравились. Даже трудно сказать, какая из них лучше. И ваши рисунки.
Мне только показалось странным, что за столько лет, я сужу по датам, ваше
мироощущение почти не изменилось. Я бы сказал, совсем не изменилось. И
все-таки "Болеро" мне понравилось больше всего.
- Да, "Болеро" тоже моя любимая картина. С нее все началось.
Рисовать я начал с детства. Мои учителя из художественной школы считали
меня одаренным рисовальщиком. Рисунки нравились многим, и я вскоре начал
зарабатывать, продавая их. Многие покупали, некоторые по несколько штук.
Поэтому лучшие рисунки вы не видели, они проданы. Но я был неудовлетворен,
мне хотелось рисовать красками, однако, все, что я не делал, мне не
нравилось. Я пробовал писать в различных стилях, от классического до
абстрактного, но вскоре от этого отказался - подражать другим мне не
хотелось, да и получалось значительно хуже, чем у мастеров. Я бросил
рисовать, пошел работать продавцом, потом официантом, нужно ведь было
зарабатывать на жизнь. Но бросить живопись я не мог, в ней вся моя жизнь.
Как-то я вышел немного пройтись, не хотелось оставаться дома среди моих
бездарных картин. Был теплый вечер, многие гуляли, а я шел, ни на кого не
обращая внимания, настроение было ужасным. Вскоре я заметил, что толпа
поредела. Начал усиливаться ветер. Я посмотрел на небо. Надвигалась черная
туча, она была такой черной, что церковь на углу, которая в любую погоду
выглядит темной, на фоне тучи показалась мне светлой. Я ускорил шаг, чтобы
где-то переждать непогоду. Но ускорять шаг было не нужно, ветер нес меня и
буквально втолкнул в то самое кафе, где мы сейчас находимся.
Атмосфера в кафе была гнетущей, все сидели притихшие, за окном гудел
ветер. Не успел я выпить пиво, как погас свет. Раздались крики. Появился
хозяин с официантами, они несли свечи.
- Давайте достойно встретим конец света, - сказал хозяин, безуспешно
пытаясь придать своему голосу иронию. - Мы добавили в свечи краску для
подходящего случая.
В каждом подсвечнике было по три свечи - одна светилась красным
пламенем, две другие испускали желтовато-зеленый свет. Лица людей
изменились, они стали похожи на мертвецов, по лицам которых пробегали
отблески адского пламени. Опять раздались крики и требования убрать свечи.
Но хозяин только засмеялся. Вдруг в кафе что-то изменилось, наступила
тишина. Это ветер внезапно стих. Зажегся свет. Все повеселели, а я решил
уйти. Когда я подошел к выходу, опять погас свет, но я уже был на площади.
Площадь была пуста, ни одного человека, не горел ни один фонарь.
Откуда-то сверху доносилась едва слышная барабанная дробь. Я посмотрел по
направлению звука. Над площадью висела полная луна, на ней сидел Лунный
Заяц, на коленях у него был барабан, и передними лапами он отбивал какой-то
странный ритм, который мне показался очень знакомым. Но вспомнить, где я его
слышал, не мог, да и не хотелось напрягать память, слишком напряжены были
нервы. Заяц отбрасывал мерцающий, беспрерывно меняющий окраску слабый свет.
На площади я был не один и вдалеке заметил какие-то тени. Они двигались
в моем направлении. Я почти побежал к ним, я чувствовал себя неуютно в
одиночестве на едва освещенной площади. Этими тенями оказалась группа
девушек в длинных полупрозрачных платьях, цвет которых менялся вместе с
цветом Лунного Зайца. Они двигались совершенно неслышно, почти летели по
воздуху, что делало их похожими на теней из "Баядерки" или на Вилис из
"Жизели". Девушки, взявшись за руки, хороводом кружились вокруг меня,
отбегали и возврашались снова. Видя, что я не причиню им никакого вреда, они
осмелели. В руках у одной из них появился платок, такой же полупрозрачный,
как и их платья. Они завязали мне глаза и предложили поиграть в прятки. Я
бегал за ними, однако поймать хотя бы одну из них мне долгое время не
удавалось. Наконец, я поймал одну, но не успел я прикоснуться к ней, как она
испарилась. Да, именно испарилась, осталось только ее платье. Я настолько
растерялся, что долгое время стоял без движения. Побежал за другой и схватил
ее. Но и эта испарилась, как первая. Так продолжалось до тех пор, пока не
осталась только одна. Она шла ко мне навстречу, широко раскинув руки, почти
бежала. Я сорвал платок с глаз. Сердце мое забилось. Она подошла ко мне, мы
обнялись. Я собрался уже ее поцеловать, но понял, что обнимаю пустое платье.
Девушка исчезла.
Барабанная дробь Лунного Зайца зазвучала громче и сам он начал
светиться веселым розоватым светом. Появились лошади, украшенные султанами.
Они везли домики на колесах с надписью "Цирк приехал", клетки с животными.
Рядом шли клоуны и оркестр.
- Вот и зритель! - воскликнул директор цирка. - Вы сейчас увидите
необыкновенное представление! Такого вы никогда не видели. Жонглеры и
канатоходцы, клоуны и дрессированные животные.
Из домиков выскочили актеры. Они быстро установили шатер, и
представление началось. Жонглеры орудовали горящими булавами, канатоходцы
ходили по проволке, акробаты выделывали необыкновенные трюки. Появились
высокие тумбы, на них сидели черные пантеры и морские львы. Вдруг одна из
пантер, выгнув спину дугой, ощетинилась и в грациозном прыжке, как это умеют
делать только пантеры, полетела в мою сторону. Я похолодел от страха.
Пантера мягко опустилась у моих ног и начала о них тереться и мурлыкать. Она
смотрела на меня с любовью, была такой нежной, что я не удержался и погладил
ее. Пантера отскочила, шерсть встала дыбом, и она показала мне огромные
желтые клыки. Я съежился. Однако пантера быстро успокоилась, мне улыбнулась
и удалилась, кокетливо покачивая бедрами.
- Представление окончено! - объявил директор цирка. - Приходите снова,
мы всегда вам рады!
И цирк уехал.
Барабанная дробь Зайца зазвучала еще громче, а сам он засветился
неестественным тусклым белым светом. По площади метался какой-то человек.
Увидев меня, он побежал в мою сторону. Когда он приблизился и я смог
рассмотреть его получше в темноте, то увидел, что это японец, одетый в
черное с белым кимоно. Он плакал, крупные слезы текли по его щекам. С
мольбой он протягивал мне руки и заговорил по-японски. К удивлению, я его
прекрасно понимал.
- Прошу вас, помогите мне. Я не знаю, где нахожусь, - повторял он.
- Вы заблудились? Не беспокойтесь, я живу в Копенгагене всю жизнь и,
если вы объясните, куда вам надо, то провожу вас. - сказал я тоже
по-японски. Уверяю вас, до этого я никогда не знал японского.
- Помогите,- продолжал он, не обращая внимания на мои слова. - Я не
знаю, что делать. Все изменилось в один миг. Я остался один, без работы, без
семьи, без денег.
Я порылся в карманах, вытащил все деньги, которые у меня были и
протянул их ему.
- Я был счастливым человеком. - Казалось, он не видит меня. - У меня
был дом, семья, хорошая работа. Как-то на мой день рождения друг подарил мне
запонки с аметистами. И тут начались все мои несчастья. От меня ушла жена,
затем бесследно пропали дети, сгорел дом, и я лишился работы. И вот теперь я
здесь, в незнакомом городе, даже не знаю, как сюда попал. Я уверен, во всем
виноваты запонки с аметистами.
Я оглянулся на какой-то шум. Невдалеке в диком танце носился другой
японец в сером оборванном кимоно, с мечом в руке. Перед ним на коленях
стояла женщина и было видно, что она умоляет его не убивать ее. А тот
носился вокруг нее и наслаждался ее смертельным страхом. Он за волосы поднял
женщину с колен и всадил меч ей в живот.
И тут меня осенило.
- Посмотрите туда, - сказал я "своему" японцу. - Вы ведь
расплачиваетесь за грехи этого человека. Вы - его последующая жизнь и все
ваши несчастья - это расплата за его прегрешения. Я уверен, что в этом
причина, а аметисты вовсе не виноваты.
"Мой" японец посмотрел в ту сторону. Его из без того узкие глаза еще
более сузились.
Да ведь это же Кисимо Ямото, наш национальный герой. Да, он был
разбойником и убил много людей. Потом его поймали и самого убили. Он был
мужественным человеком, его боялись даже самураи и убивал он только богатых.
Народ помнит и любит его. О нем сложено много народных сказаний.
Потом посмотрел на меня с сожалением.
- Вам, европейцам, не дано понять нашу душу.
Он сел на колени по-японски и низко поклонился до земли.
- Боги, благодарю вас за то, что в последующей жизни великий Кисимо
Ямото вселился в меня. Я буду таким же мужественным, каким был он. Все будут
бояться меня. Теперь-то я уж расправлюсь со своими врагами.
И он ушел, даже не оглянулся.
А я пошел домой.
Но и двух шагов сделать не смог. Вся площадь была завалена мертвецами.
Они лежали вперемежку, мужчины, женщины, дети, лежали так плотно друг к
другу, что пройти было невозможно.
Я в ужасе отступил назад. Под безжизненным светом сумерек Лунного Зайца
все выглядело совершенно естественно, и я бы даже сказал прозаично.
Появились девушки на коньках в цветных костюмах и коротких юбочках, этакое
выступление по танцам на льду. Они ловко объезжали мертвых, поднимали их
головы, целовали в губы и с каждым поцелуем мертвые оживали. Вскоре вся
площадь заполнилась живыми людьми. Появился пьедистал для победителей. Три
девушки вскочили на него и начали размахивать букетами цветов. Толпа
захлопала.
Вдруг откуда ни возьмись на площади оказались три молодца в черных с
красным обтягивающих костюмах и черных шапочках, оканчивающихся двумя
рожками с колокольчиками на концах - ну прямо шуты со средневековых картин.
Они везли кресло на колесиках, на котором восседал старец в расшитой золотом
мантии и белой шапочке. Молодые люди согнали девушек с пьедистала и на его
место установили кресло со стариком. Старик беззубым ртом едва слышно
произносил молитвы. Толпа опустилась на колени, а старик протянул руку с
огромным кроваво-красным рубином для благославления. Человек из толпы,
который находился ближе всех, схватил руку и поцеловал. И тут же упал
мертвым. Не успел он упасть, как на его месте оказался второй, затем третий,
четвертый... Да, каждый, кто целовал перстень, тут же умирал. Молодцы
оттаскивали умерших за ноги, освобождая место для желаюцих получить
благословение. Образовалась длинная очередь. Девушки на коньках пожимали
плечами и весело смеялись при виде очередного мертвеца.
И опять вся площадь покрылась мертвыми.
Старец встал из кресла и громко расхохотался. Он внезапно помолодел. На
лице выросла остроконечная бородка. Его мускулистое голое тело покрывала
лишь красная материя.
- Мефистофель! - ахнул я.
- Уходи, пока не поздно. Эта ночь не принесет тебе ничего хорошего, -
сказал я себе и твердо решил уйти, чего бы мне это не стоило.
Но путь мне преградила процессия, которая выходила из боковой улицы.
Под желто-зеленым светом Зайца и его громовым аккомпониментом процессия
выглядела призрачно и мистически. Они шли по двое стройными рядами, люди в
серых длинных рясах с капюшонами, которые закрывали их лица. Они несли на
плечах нечто длинное, завернутое с серые тряпки. Я подумал, что это похоже
на похоронную процессию. Дойдя до середины площади они осторожно
освободились от груза и, разделившись на две группы, начали танцевать. Да,
именно танцевать, хотя от них можно было ожидать всего чего угодно, только
не этого. Я плохо разбираюсь в танцах, но мне показалось, что они танцевали
что-то старинное, не то сарабанду, не то менует, а может быть и полонез. Во
всяком случае они выделывали сложные па, приседали, кружились, перебирали
ногами. Все делалось очень красиво и грациозно. Все они были одинакового
роста, одинаково одеты и из за того, что их лица были скрыты капюшонами,
невозможно было определить, были ли это только женщины, только мужчины или и
мужчины и женщины. Но, во всяком случае, налицо было четкое распределение
танцевальных движений - одни исполняли чисто мужские, другие чисто женские
роли. Во время одного из движений они одновременно, одним махом скинули
капюшоны. На меня смотрели пустые глазницы черепов. И тут мне стало не по
себе. Я решил, что сплю, даже ущипнул себя за нос. Нет, я не спал, все было
наяву. Танец прекратился.
Лунный Заяц изменил свой цвет и освещал площадь кроваво-красным светом.
Звук барабана был настолько силен, что проникал в душу и заполнял ее
страхом. Вдруг тряпки, в которые был завернут принесенный предмет, начали
разварачиваться, открывая неподвижно лежавшего человека. Фигуры в рясах
окружили его и стали делать какие-то движения. Человек зашевелился и встал.
Одеждой и поведением он отличался от остальных.
Он переходил от одного к другому, как буд-то искал кого-то, затем
оглянулся в мою сторону.
Это был мой двойник!
Он увидел меня, лицо его изменилось, стало жестоким, глаза налились
кровью. Он побежал ко мне. Я инстинктивно отошел в сторону, но он, как бы
найдя врага, которого уже давно искал, набросился на меня. Я хотел было
объяснить ему, что мы не знаем друг друга, никогда раньше не встречались, и
он принимает меня за кого-то другого, но понял, что это бесполезно. Его
безумные глаза говорили, что он все равно ничего не поймет, что он болен,
болен психически.
Он набросился на меня и попытался повалить, но я увернулся. Мы начали
драться, драться. Этого мне не хотелось и я побежал в сторону людей в рясах,
желая скрыться между ними. А те безучастно наблюдали за нами. В их позах не
было и намека на интерес. Они просто наблюдали и все. Мой двойник побежал за
мной.
Я начал нападать на него. Он, видимо, испугался и побежал в сторону
людей в рясах. Так некоторое время мы гонялись друг за другом.
И тут, в какой-то момент, я потерял ориентир. Я перестал понимать, кто
он, а кто я. Мы ведь были двойниками. Я растерялся. Мне показалось, что он
тоже не понимает, кто из нас двоих он, а кто я, и тоже был растерян. Но мы
продолжали нашу борьбу. Теперь уже никто не уклонялся от борьбы, наоборот,
каждый пытался ударить сильнее, нанести больше вреда противнику. Наконец,
совершенно обессиленные, мы одновременно упали на землю. И хотя мы лежали
друг около друга, ни у одного не было больше сил. Мы только с ненавистью
смотрели друг на друга. Через некоторое время, набрав достаточно сил, мы
одновременно поднялись и начали опять драться.
Один из нас, не знаю кто, я или он, повалил другого на спину и начал
душить. Думаю, что это я начал его душить. Откуда только взялись у меня
силы! Пальцы стали железными и все сильнее сжимались вокруг горла
противника. Он пробовал скинуть меня, но делал это все слабее и слабее и,
наконец, затих.
Он был мертв.
И тут я понял, какой ритм выбивал барабан Лунного Зайца.
- Да ведь это "Болеро" Равеля. Как же я раньше его не узнал!
Я поднялся на ноги и побрел домой.
Окна в квартире были открыты настежь и все освещалось каким-то
мертвенном светом. Я выглянул в окно. По рекламам напротив пробегали
бесцветные линии. Позднее в газетах я прочел, что в них произошли
электрические поломки.
Я закрыл окна, пошел к мольберту и начал набрасывать ощущения прошлой
ночи. Я рисовал целый день, ни ел, ни пил, затем еще день без перерва.
Картину я назвал "Болеро Равеля". За ней без особого труда за короткий срок
нарисовал все те картины, которые вы видели. Я думаю, что на холст
выплеснулось все то, что было скрыто глубоко в душе и требовало только
воплощения. Но картины никому не нравяться, их никто не покупает. А мне они
дороги, они часть меня самого. Я не могу не рисовать, это все равно, что
умереть.
- Я вам расскажу то, что никому не говорил. Я чувствую к вам доверие. -
Он перегнулся ко мне через стол и заговорил шепотом. - Иногда мне кажется,
что не я его, а он убил меня и теперь рисует мои картины.
Через несколько лет я узнал, что он покончил жизнь самоубийством. В
посмертной записке он написал: "Я не хочу жить среди людей, которые меня не
понимают".
Странная история
Чекалинский. Si non e vero, e ben trovato.
П. И. Чайковский. "Пиковая Дама". 1 акт, сцена 6.
Я люблю классическую музыку, но обычно слушаю ее по радио или по
телевизору. Однажды я купил билет на концерт и заранее радовался, что смогу
послушать музыку, так сказать, "живьем", тем более, что исполнялись мой
любимые произведения. Но в этот раз концерт не принес мне никакого
удовольствия. То ли оркестр действительно играл плохо, то ли у меня было
дурное настроение, но то, что происходило на сцене, меня раздражало. Я не
профессиональный музыкант и уж совсем не музыкальный критик, а как
большинство дилетантов, полагаюсь только на собственное восприятие. Как бы
то ни было, но в антракте я собрался уйти. Но потом передумал и решил
все-таки остаться - а вдруг второе отделение будет лучше первого.
Я стоял в фойе и курил, когда ко мне подошли двое средних лет. Они