Страница:
Затем ему на шею накинули петлю, и толпа замерла. В наступившей тишине палач тихо произнес:
– Моя веревка хорошо смазана, сынок, ты не будешь мучиться. Благослови тебя Господь.
Палач отошел от Грифа, оставив его в темноте, и тут же в напряженной тишине раздался свист. За ним последовал другой.
Гриф ждал, но пауза явно затягивалась. В последние мгновения жизни все его чувства обострились до предела: он видел крошечные точки света, проникающего сквозь черный шелк, чувствовал резкий запах анилиновой краски, прикосновение веревки. Кожа на его руках также приобрела необычайную чувствительность, и пальцы покалывало от туго затянутой веревки. При каждом звуке рядом с эшафотом он ожидал, что сейчас все кончится...
Разумеется, он мог бы уберечься от всего этого. Стоило только рассказать приставленному к нему за десять гиней адвокату, кто он такой и что на самом деле произошло, и ужасное обвинение в попытке ограбления было бы мгновенно снято. А вот убийство, совершенное при попытке ограбления, каралось смертью. В глазах закона не имело значения, подвергся ли вор нападению и стрелял ли он в ответ. Если даже вор совершил убийство защищаясь, все равно это рассматривалось как преступное намерение.
Но Гриф не пытался ограбить Стивена; и все-таки он был убийцей. Убийцей Тесс. Он прогнал ее, и теперь она погибла, и Стивен погиб, и Грейди – все они мертвы, а он до сих пор жив. Сейчас наконец и он умрет, а значит, присоединится к остальным членам своей семьи в этот ясный солнечный день.
Время шло, и в толпе начал подниматься недовольный ропот. Гриф почувствовал легкое головокружение. Его сердце гулко билось в предчувствии конца... Но не слишком ли затянулась пауза?
Черный колпак затруднял дыхание, давая наглядное представление о том, каким будет удушение при повешении, однако вокруг ничего не происходило, и Гриф чувствовал, что теряет самообладание от этой неестественной задержки. Он попытался считать удары своего сердца, досчитал до семидесяти и сбился. Ему вдруг показалось, что егo ослабевшие колени вот-вот подогнутся и он упадет. Ну скорее же, ради Бога, скорее...
Вдруг толпа оживилась, и Гриф услышал звук шагов, гулко отдававшихся на настиле эшафота. Наконец-то...
Затем на его плечо опустилась тяжелая рука, и он затаился, не в силах удержать равновесие. Петля на его горле затянулась, но под ногами все еще была опора.
– Спокойно, сынок, – тихо сказал палач, и его крепкие пальцы больно стиснули предплечье осужденного. – Тебя освобождают.
Слова палача не сразу дошли до Грифа, зато он отлично слышал, как в толпе поднялся неистовый шум, который распространился вокруг и стал почти осязаемым, достигнув своего пика, когда палач снял с него петлю, а затем и черный колпак.
Яркий свет ударил ему в глаза, и тогда палач улыбнулся и кивнул в сторону беснующейся толпы.
– Не обращай на них внимания! – весело крикнул он и, оттащив Грифа от люка, подвел его к человеку, которого Гриф раньше не видел. Повернувшись к толпе, человек стоял молча, видимо, ожидая, когда стихнет шум.
Толпа постепенно успокоилась, и вновь прибывший громогласно провозгласил:
– Ее величество, пользуясь своим королевским правом, настоящим повелением смягчает приговор осужденному и заменяет казнь пожизненным заключением.
Толпа яростно взревела. Палач и несколько стражников выдвинулись вперед и, окружив Грифа, поспешно увели его обратно в тюрьму. Гриф слышал крики позади себя, и продолжал слышать их, даже когда палач, весело попрощавшись с ним, с лязгом закрыл дверь его камеры.
Гриф остался один.
Еще не веря до конца, что по-прежнему жив, он оглядел мрачные камни стен и только тут понял, что всю оставшуюся жизнь ему придется смотреть на эти стены.
Сев на табурет, он уткнул лицо в ладони. Если бы у него сейчас был нож, он перерезал бы себе горло.
По прошествии долгого времени – Гриф не замечал ни часов, ни дней – за ним пришли, вывели из темной, поросшей по углам мхом камеры и поместили в более просторную, длинную и узкую, с маленьким зарешеченным окошком в одном конце и ящиком с каким-то механизмом на небольшом возвышении – в другом. Обстановку дополняли гладкий деревянный стол и газовая лампа. Больше в камере не было ничего.
Грифу сказали, что ему придется вращать ручку железного барабана со скоростью двенадцать сотен оборотов в час, по девять часов в день, шесть дней в неделю. Когда его выводили из камеры в часовню, ему закрывали лицо маской с крошечными прорезями для глаз и надевали короткую куртку с номером на спине. При этом он ни с кем не виделся и не разговаривал. Предполагалось, он должен каяться в совершенном преступлении до конца своих дней.
Таковой была королевская милость, которую ему оказали.
Его пища имела некоторое разнообразие. Он питался не только одним бульоном, но иногда ел мясо и овощи, которые приносила представительница благотворительного протестантского общества со строгим лицом – единственная, кому в виде исключения позволяли нарушать правила содержания опасного преступника в полном одиночестве. Женщина призывала Грифа к раскаянию и не покидала его, пока он не съедал то, что было принесено ею. Затем она вставала на колени и молилась вслух о его грешной душе, а уходя, оставляла небольшую религиозную брошюру.
Так и тянулись дни и месяцы. Стопка брошюр росла, в то время как сквозь зарешеченное окошко стал проникать зимний холод. Потом зима уступила место ранней весне. Гриф старался не думать ни о будущем, ни о прошлом. Он вообще старался ни о чем не думать и был полностью поглощен вращением скрипучего механизма. Движения его были равномерными и бездумными, как дыхание.
Однажды утром, еще до наступления рассвета, когда Гриф лежал без сна, глядя в темноту и опираясь спиной о жесткую стену, из коридора донеслись грохочущие шаги охранника. Проклиная непокорный замок, охранник с силой распахнул железную дверь и впустил в камеру юношу с ведерком воды и бритвой.
– Эй, ты, вставай! – Охранник ткнул Грифа огромным ключом, который держал в руке. – Этот парень побреет тебя перед судом.
Гриф поднялся. Сначала он подумал, что это ошибка, однако к тому времени, когда на него надели наручники и вывели в холодную предрассветную тьму, а потом провели через невесть откуда взявшуюся толпу и втолкнули в полицейский фургон, у него появилось странное подозрение. Ему казалось, что он уже умер и попал в ад. Теперь, подобно Сизифу, он обречен на вечные муки, только вместо валуна, который тот должен заталкивать на вершину горы, он вынужден терпеть вечное восхождение на эшафот и бесконечное ожидание, когда веревка сдавит ему шею. А потом его снова уведут в камеру, где он будет вращать механизм и время от времени терпеть женщину с ее молитвами.
На этот раз мрачный фургон остановился совсем не в том месте, где прежде осуществлялось судебное разбирательство, и Гриф не сразу понял, что они находятся на железнодорожной станции. Здесь их также встретила толпа, еще большая, чем прежде; ее крики смешались со скрежетом медленно останавливающихся вагонов. Поднимаясь в вагон, Гриф споткнулся, и охранники, поспешно подхватив под локти, запихнули его внутрь и усадили на скамью.
Мгновение спустя поезд тронулся и отошел от станции.
Сначала Гриф только прислушивался к стуку колес и с любопытством наблюдал, как восходит солнце – эту картину он уже почти забыл. Потом его сознание начало постепенно пробуждаться, вызывая боль в душе, подобно тому как яркий утренний свет вызывает боль в привыкших к темноте глазах. Они путешествовали в пустом вагоне, и два охранника беседовали между собой так, словно были здесь одни.
Минут через двадцать поезд сбавил ход, и Гриф услышал, как чей-то голос, заглушая шум колес, объявил: «Базингстоук!»
– Куда вы меня везете? – спросил Гриф хриплым от долгого молчания голосом.
Охранники, прервав беседу, с удивлением посмотрели на него; затем после небольшой паузы один из них сказал:
– В Лондон. Так что ты уж постарайся вести себя прилично.
Гриф слегка пошевелился, чтобы немного облегчить боль от наручников, и больше ни о чем не стал спрашивать.
Мимо проплывали серые поля и деревья, чуть тронутые зеленью, потом начали появляться ряды пригородных домов, которые сменились серыми очертаниями Лондона с его остроконечными готическими шпилями и дымом из сотен тысяч труб.
Толпа, встретившая их на вокзале Ватерлоо, оказалась неизмеримо большей, чем предыдущие. Как только паровоз остановился, на платформу устремились люди, и полицейские тут же вступили с ними в борьбу у двери вагона Грифа.
Беспокойно посмотрев в окно, охранники подняли Грифа на ноги, но едва он появился в дверях вагона, шум толпы перерос в рев. Теперь ему стало видно, что все пространство перрона было заполнено возбужденными людьми и лишь посредине оставался узкий проход, охраняемый полицейскими.
Конвоиры подтолкнули арестованного вперед, видимо, намереваясь поскорее миновать толпу, но что-то заставило Грифа оставаться на месте. Ему не хотелось показывать свой страх, поэтому он заставил себя медленно спуститься на платформу, бестрепетно глядя в глаза людям, находящимся за спинами полицейских. Пальцы охранников впились в его руки, и внезапно это вызвало у него странное удовольствие от сознания, что они напуганы так же, как и он.
Теперь толпа возбудилась еще больше, и сквозь ряды полицейских к нему потянулось сразу несколько рук. Гриф чувствовал их прикосновения и ожидал, что его попытаются ударить, но неожиданно понял, что люди приветствуют его. Тогда он остановился и удивленно посмотрел по сторонам.
Конвоиры, явно нервничая, подтолкнули его вперед, туда, где стоял экипаж без окон, прозванный «Черной Марией» и предназначенный для доставки заключенных из тюрьмы в суд. Едва Гриф оказался внутри, они, забравшись следом, проворно захлопнули тяжелую дверь и задвинули засов.
Фургон, качнувшись, двинулся вперед.
Они долго продвигались по каким-то ухабам, и несколько раз у Грифа возникало ощущение, что фургон вот-вот перевернется, зато, когда кучер постучал сверху, давая сигнал, что они прибыли к месту назначения, между Грифом и его сопровождающими невольно возникдухтоварищества. Сидеть в темноте, слышать шум и чувствовать, как трясется экипаж, было не очень-то приятно, и в конце концов все это довело их до крайнего раздражения.
Подойдя к двери фургона, один из конвоиров остановился в нерешительности и, лишь когда напарник кивнул ему, отодвинул засов, и дверь широко распахнулась.
Оказавшись в небольшом пространстве, окруженном полицейскими, Гриф изумленно огляделся.
Вместо мрачных стен центрального уголовного суда Олд-Бейли над ним возвышались каменные шпили зданий парламента. У Грифа не было даже времени остановиться и поразмыслить, поскольку его тут же окружила еще одна группа полицейских и немедленно препроводила внутрь.
Оказавшись в здании, Гриф немного успокоился, хотя он так и не мог понять, почему его привезли именно сюда. Оба конвоира некоторое время шли позади него, а потом потерялись где-то, когда полицейские провели его через несколько великолепных холлов.
В конце концов Гриф оказался в небольшой комнате, где с него сняли оковы, после чего полицейские удалились.
И почти сразу же в комнату энергичной походкой вошел высокий широкоплечий мужчина с седыми волосами. Осмотрев Грифа критическим взглядом, он задумчиво хмыкнул.
– Здравствуйте, заключенный, – сказал мужчина.
Незнакомец произнес последнее слово так напыщенно, как будто это был знатный титул; по-видимому, его все же достаточно удовлетворило увиденное, поскольку он широко улыбнулся и протянул свою огромную, похожую на львиную лапу, руку.
– Ракстон Вуд, – представился вошедший. – Ваш адвокат.
Имя показалось Грифу знакомым. Дэвид Ракстон Вуд, адвокат высшего разряда, слыл прекрасным защитником.
Кажется, теперь Гриф начал кое-что понимать. По-видимому, его собираются использовать в своего рода рекламной кампании: еще один безнадежный случай, еще одна возможность для великолепного адвоката блеснуть своим красноречием в проигранном ранее деле.
Гриф равнодушно посмотрел на протянутую руку и стиснул челюсти.
– Я не нуждаюсь в вашей защите.
– Ах вот как... – Ничуть не смущаясь, адвокат опустил руку и отвесил легкий поклон. – Возможно, так и есть, – он вздохнул, – однако не думайте, что другим наплевать на это, мой мальчик. Здесь ваш новый камердинер. Даю вам двадцать минут. – Он протянул руку и провел пальцем по скуле Грифа. – Даже тридцать. Побрейтесь хорошенько и приведите себя в порядок.
С этими словами Вуд покинул помещение, и тут же вошедший слуга с явным отвращением снял с Грифа тюремную одежду, а затем усадил его в жестяную ванну с теплой водой, которую внес другой слуга.
После того как Гриф искупался, его побрили и подрезали ему волосы. Затем принесли вещи, в которых Гриф с удивлением узнал свою одежду.
Как только камердинер закончил повязывать Грифу галстук, появился Вуд; на этот раз на нем была черная шелковая мантия королевского адвоката.
– Ну вот и прекрасно! – Он с удовлетворением кивнул. – Можно подумать, что ваши предки были аристократами, мистер Доу...
Гриф исподлобья взглянул на него и нахмурился.
– Не могли бы вы оказать мне любезность и сказать, что все это значит?
– Это всего лишь попытка разобраться в огромной неразберихе, . которую вы устроили в своей жизни, – спокойно ответил Вуд. – Полагаю, вы готовы? Боюсь, придется опять надеть на вас наручники... Вы предпочитаете держать руки спереди или сзади?
Выйдя вслед за адвокатом в холл, Гриф снова оказался в окружении полицейских. Он был в Вестминстере лишь однажды, в ту далекую весну, когда бесцельно проводил время вЛон-доне; тем не менее, когда один из конвоиров открыл узкую дверь, Гриф вдруг понял, где находится. Украшенное золотом помещение с пустым троном, высокий потолок и галереи по обеим сторонам, длинные ряды сидений – все это трудно было забыть.
Его доставили в палату лордов.
Глава 18
– Моя веревка хорошо смазана, сынок, ты не будешь мучиться. Благослови тебя Господь.
Палач отошел от Грифа, оставив его в темноте, и тут же в напряженной тишине раздался свист. За ним последовал другой.
Гриф ждал, но пауза явно затягивалась. В последние мгновения жизни все его чувства обострились до предела: он видел крошечные точки света, проникающего сквозь черный шелк, чувствовал резкий запах анилиновой краски, прикосновение веревки. Кожа на его руках также приобрела необычайную чувствительность, и пальцы покалывало от туго затянутой веревки. При каждом звуке рядом с эшафотом он ожидал, что сейчас все кончится...
Разумеется, он мог бы уберечься от всего этого. Стоило только рассказать приставленному к нему за десять гиней адвокату, кто он такой и что на самом деле произошло, и ужасное обвинение в попытке ограбления было бы мгновенно снято. А вот убийство, совершенное при попытке ограбления, каралось смертью. В глазах закона не имело значения, подвергся ли вор нападению и стрелял ли он в ответ. Если даже вор совершил убийство защищаясь, все равно это рассматривалось как преступное намерение.
Но Гриф не пытался ограбить Стивена; и все-таки он был убийцей. Убийцей Тесс. Он прогнал ее, и теперь она погибла, и Стивен погиб, и Грейди – все они мертвы, а он до сих пор жив. Сейчас наконец и он умрет, а значит, присоединится к остальным членам своей семьи в этот ясный солнечный день.
Время шло, и в толпе начал подниматься недовольный ропот. Гриф почувствовал легкое головокружение. Его сердце гулко билось в предчувствии конца... Но не слишком ли затянулась пауза?
Черный колпак затруднял дыхание, давая наглядное представление о том, каким будет удушение при повешении, однако вокруг ничего не происходило, и Гриф чувствовал, что теряет самообладание от этой неестественной задержки. Он попытался считать удары своего сердца, досчитал до семидесяти и сбился. Ему вдруг показалось, что егo ослабевшие колени вот-вот подогнутся и он упадет. Ну скорее же, ради Бога, скорее...
Вдруг толпа оживилась, и Гриф услышал звук шагов, гулко отдававшихся на настиле эшафота. Наконец-то...
Затем на его плечо опустилась тяжелая рука, и он затаился, не в силах удержать равновесие. Петля на его горле затянулась, но под ногами все еще была опора.
– Спокойно, сынок, – тихо сказал палач, и его крепкие пальцы больно стиснули предплечье осужденного. – Тебя освобождают.
Слова палача не сразу дошли до Грифа, зато он отлично слышал, как в толпе поднялся неистовый шум, который распространился вокруг и стал почти осязаемым, достигнув своего пика, когда палач снял с него петлю, а затем и черный колпак.
Яркий свет ударил ему в глаза, и тогда палач улыбнулся и кивнул в сторону беснующейся толпы.
– Не обращай на них внимания! – весело крикнул он и, оттащив Грифа от люка, подвел его к человеку, которого Гриф раньше не видел. Повернувшись к толпе, человек стоял молча, видимо, ожидая, когда стихнет шум.
Толпа постепенно успокоилась, и вновь прибывший громогласно провозгласил:
– Ее величество, пользуясь своим королевским правом, настоящим повелением смягчает приговор осужденному и заменяет казнь пожизненным заключением.
Толпа яростно взревела. Палач и несколько стражников выдвинулись вперед и, окружив Грифа, поспешно увели его обратно в тюрьму. Гриф слышал крики позади себя, и продолжал слышать их, даже когда палач, весело попрощавшись с ним, с лязгом закрыл дверь его камеры.
Гриф остался один.
Еще не веря до конца, что по-прежнему жив, он оглядел мрачные камни стен и только тут понял, что всю оставшуюся жизнь ему придется смотреть на эти стены.
Сев на табурет, он уткнул лицо в ладони. Если бы у него сейчас был нож, он перерезал бы себе горло.
По прошествии долгого времени – Гриф не замечал ни часов, ни дней – за ним пришли, вывели из темной, поросшей по углам мхом камеры и поместили в более просторную, длинную и узкую, с маленьким зарешеченным окошком в одном конце и ящиком с каким-то механизмом на небольшом возвышении – в другом. Обстановку дополняли гладкий деревянный стол и газовая лампа. Больше в камере не было ничего.
Грифу сказали, что ему придется вращать ручку железного барабана со скоростью двенадцать сотен оборотов в час, по девять часов в день, шесть дней в неделю. Когда его выводили из камеры в часовню, ему закрывали лицо маской с крошечными прорезями для глаз и надевали короткую куртку с номером на спине. При этом он ни с кем не виделся и не разговаривал. Предполагалось, он должен каяться в совершенном преступлении до конца своих дней.
Таковой была королевская милость, которую ему оказали.
Его пища имела некоторое разнообразие. Он питался не только одним бульоном, но иногда ел мясо и овощи, которые приносила представительница благотворительного протестантского общества со строгим лицом – единственная, кому в виде исключения позволяли нарушать правила содержания опасного преступника в полном одиночестве. Женщина призывала Грифа к раскаянию и не покидала его, пока он не съедал то, что было принесено ею. Затем она вставала на колени и молилась вслух о его грешной душе, а уходя, оставляла небольшую религиозную брошюру.
Так и тянулись дни и месяцы. Стопка брошюр росла, в то время как сквозь зарешеченное окошко стал проникать зимний холод. Потом зима уступила место ранней весне. Гриф старался не думать ни о будущем, ни о прошлом. Он вообще старался ни о чем не думать и был полностью поглощен вращением скрипучего механизма. Движения его были равномерными и бездумными, как дыхание.
Однажды утром, еще до наступления рассвета, когда Гриф лежал без сна, глядя в темноту и опираясь спиной о жесткую стену, из коридора донеслись грохочущие шаги охранника. Проклиная непокорный замок, охранник с силой распахнул железную дверь и впустил в камеру юношу с ведерком воды и бритвой.
– Эй, ты, вставай! – Охранник ткнул Грифа огромным ключом, который держал в руке. – Этот парень побреет тебя перед судом.
Гриф поднялся. Сначала он подумал, что это ошибка, однако к тому времени, когда на него надели наручники и вывели в холодную предрассветную тьму, а потом провели через невесть откуда взявшуюся толпу и втолкнули в полицейский фургон, у него появилось странное подозрение. Ему казалось, что он уже умер и попал в ад. Теперь, подобно Сизифу, он обречен на вечные муки, только вместо валуна, который тот должен заталкивать на вершину горы, он вынужден терпеть вечное восхождение на эшафот и бесконечное ожидание, когда веревка сдавит ему шею. А потом его снова уведут в камеру, где он будет вращать механизм и время от времени терпеть женщину с ее молитвами.
На этот раз мрачный фургон остановился совсем не в том месте, где прежде осуществлялось судебное разбирательство, и Гриф не сразу понял, что они находятся на железнодорожной станции. Здесь их также встретила толпа, еще большая, чем прежде; ее крики смешались со скрежетом медленно останавливающихся вагонов. Поднимаясь в вагон, Гриф споткнулся, и охранники, поспешно подхватив под локти, запихнули его внутрь и усадили на скамью.
Мгновение спустя поезд тронулся и отошел от станции.
Сначала Гриф только прислушивался к стуку колес и с любопытством наблюдал, как восходит солнце – эту картину он уже почти забыл. Потом его сознание начало постепенно пробуждаться, вызывая боль в душе, подобно тому как яркий утренний свет вызывает боль в привыкших к темноте глазах. Они путешествовали в пустом вагоне, и два охранника беседовали между собой так, словно были здесь одни.
Минут через двадцать поезд сбавил ход, и Гриф услышал, как чей-то голос, заглушая шум колес, объявил: «Базингстоук!»
– Куда вы меня везете? – спросил Гриф хриплым от долгого молчания голосом.
Охранники, прервав беседу, с удивлением посмотрели на него; затем после небольшой паузы один из них сказал:
– В Лондон. Так что ты уж постарайся вести себя прилично.
Гриф слегка пошевелился, чтобы немного облегчить боль от наручников, и больше ни о чем не стал спрашивать.
Мимо проплывали серые поля и деревья, чуть тронутые зеленью, потом начали появляться ряды пригородных домов, которые сменились серыми очертаниями Лондона с его остроконечными готическими шпилями и дымом из сотен тысяч труб.
Толпа, встретившая их на вокзале Ватерлоо, оказалась неизмеримо большей, чем предыдущие. Как только паровоз остановился, на платформу устремились люди, и полицейские тут же вступили с ними в борьбу у двери вагона Грифа.
Беспокойно посмотрев в окно, охранники подняли Грифа на ноги, но едва он появился в дверях вагона, шум толпы перерос в рев. Теперь ему стало видно, что все пространство перрона было заполнено возбужденными людьми и лишь посредине оставался узкий проход, охраняемый полицейскими.
Конвоиры подтолкнули арестованного вперед, видимо, намереваясь поскорее миновать толпу, но что-то заставило Грифа оставаться на месте. Ему не хотелось показывать свой страх, поэтому он заставил себя медленно спуститься на платформу, бестрепетно глядя в глаза людям, находящимся за спинами полицейских. Пальцы охранников впились в его руки, и внезапно это вызвало у него странное удовольствие от сознания, что они напуганы так же, как и он.
Теперь толпа возбудилась еще больше, и сквозь ряды полицейских к нему потянулось сразу несколько рук. Гриф чувствовал их прикосновения и ожидал, что его попытаются ударить, но неожиданно понял, что люди приветствуют его. Тогда он остановился и удивленно посмотрел по сторонам.
Конвоиры, явно нервничая, подтолкнули его вперед, туда, где стоял экипаж без окон, прозванный «Черной Марией» и предназначенный для доставки заключенных из тюрьмы в суд. Едва Гриф оказался внутри, они, забравшись следом, проворно захлопнули тяжелую дверь и задвинули засов.
Фургон, качнувшись, двинулся вперед.
Они долго продвигались по каким-то ухабам, и несколько раз у Грифа возникало ощущение, что фургон вот-вот перевернется, зато, когда кучер постучал сверху, давая сигнал, что они прибыли к месту назначения, между Грифом и его сопровождающими невольно возникдухтоварищества. Сидеть в темноте, слышать шум и чувствовать, как трясется экипаж, было не очень-то приятно, и в конце концов все это довело их до крайнего раздражения.
Подойдя к двери фургона, один из конвоиров остановился в нерешительности и, лишь когда напарник кивнул ему, отодвинул засов, и дверь широко распахнулась.
Оказавшись в небольшом пространстве, окруженном полицейскими, Гриф изумленно огляделся.
Вместо мрачных стен центрального уголовного суда Олд-Бейли над ним возвышались каменные шпили зданий парламента. У Грифа не было даже времени остановиться и поразмыслить, поскольку его тут же окружила еще одна группа полицейских и немедленно препроводила внутрь.
Оказавшись в здании, Гриф немного успокоился, хотя он так и не мог понять, почему его привезли именно сюда. Оба конвоира некоторое время шли позади него, а потом потерялись где-то, когда полицейские провели его через несколько великолепных холлов.
В конце концов Гриф оказался в небольшой комнате, где с него сняли оковы, после чего полицейские удалились.
И почти сразу же в комнату энергичной походкой вошел высокий широкоплечий мужчина с седыми волосами. Осмотрев Грифа критическим взглядом, он задумчиво хмыкнул.
– Здравствуйте, заключенный, – сказал мужчина.
Незнакомец произнес последнее слово так напыщенно, как будто это был знатный титул; по-видимому, его все же достаточно удовлетворило увиденное, поскольку он широко улыбнулся и протянул свою огромную, похожую на львиную лапу, руку.
– Ракстон Вуд, – представился вошедший. – Ваш адвокат.
Имя показалось Грифу знакомым. Дэвид Ракстон Вуд, адвокат высшего разряда, слыл прекрасным защитником.
Кажется, теперь Гриф начал кое-что понимать. По-видимому, его собираются использовать в своего рода рекламной кампании: еще один безнадежный случай, еще одна возможность для великолепного адвоката блеснуть своим красноречием в проигранном ранее деле.
Гриф равнодушно посмотрел на протянутую руку и стиснул челюсти.
– Я не нуждаюсь в вашей защите.
– Ах вот как... – Ничуть не смущаясь, адвокат опустил руку и отвесил легкий поклон. – Возможно, так и есть, – он вздохнул, – однако не думайте, что другим наплевать на это, мой мальчик. Здесь ваш новый камердинер. Даю вам двадцать минут. – Он протянул руку и провел пальцем по скуле Грифа. – Даже тридцать. Побрейтесь хорошенько и приведите себя в порядок.
С этими словами Вуд покинул помещение, и тут же вошедший слуга с явным отвращением снял с Грифа тюремную одежду, а затем усадил его в жестяную ванну с теплой водой, которую внес другой слуга.
После того как Гриф искупался, его побрили и подрезали ему волосы. Затем принесли вещи, в которых Гриф с удивлением узнал свою одежду.
Как только камердинер закончил повязывать Грифу галстук, появился Вуд; на этот раз на нем была черная шелковая мантия королевского адвоката.
– Ну вот и прекрасно! – Он с удовлетворением кивнул. – Можно подумать, что ваши предки были аристократами, мистер Доу...
Гриф исподлобья взглянул на него и нахмурился.
– Не могли бы вы оказать мне любезность и сказать, что все это значит?
– Это всего лишь попытка разобраться в огромной неразберихе, . которую вы устроили в своей жизни, – спокойно ответил Вуд. – Полагаю, вы готовы? Боюсь, придется опять надеть на вас наручники... Вы предпочитаете держать руки спереди или сзади?
Выйдя вслед за адвокатом в холл, Гриф снова оказался в окружении полицейских. Он был в Вестминстере лишь однажды, в ту далекую весну, когда бесцельно проводил время вЛон-доне; тем не менее, когда один из конвоиров открыл узкую дверь, Гриф вдруг понял, где находится. Украшенное золотом помещение с пустым троном, высокий потолок и галереи по обеим сторонам, длинные ряды сидений – все это трудно было забыть.
Его доставили в палату лордов.
Глава 18
Тесс взволнованно ходила по небольшому офису, в котором адвокат оставил ее. Предполагалось, что здесь она будет отдыхать. Такая возможность была предоставлена ей с учетом ее физического состояния. Тесс родила хорошенького здорового мальчика уже четыре месяца назад, но адвокаты почему-то считали, что она может в любой момент упасть в обморок.
Но даже если и так, ей сейчас было не до обмороков. Ужас, охвативший Тесс в дни перед предполагаемой казнью, все еще не покидал ее. Она примчалась в столицу, встретилась с адвокатом Вудом, потом ждала в течение двух дней аудиенции у королевы, и все это сопровождалось невероятным напряжением. Вуд объяснил ей, что надо говорить во время встречи. Накануне казни Тесс не спала ночь, и лишь утром из секретариата парламента в Винчестер по телеграфу было отправлено срочное сообщение.
Приговор был смягчен, после чего Вуд подключил к работе чуть не все сообщество юристов. Он расспрашивал Тесс до полного изнеможения, заставляя ее вспоминать все, что ей было известно о Грифе, скрупулезно собирал сведения о его прошлом, придавая особое значение кольцу с печаткой и тому факту, что в брачном свидетельстве было указано имя Грифон Меридон. Чем больше Вуд исследовал это дело, тем тверже становилось его убеждение. Он внутренне ликовал, получив убедительные доказательства подлинной личности обвиняемого. К тому времени, когда Грифона Меридона доставили в сентябре в Лондон, Тесс была уверена, что ее сын является следующим наследником Ашленда.
Однако пока его отец все еще обвинялся в убийстве.
Стараясь ослабить головную боль, Тесс приложила руки к вискам. Гриф здесь, и она намеревалась наконец встретиться с ним после стольких месяцев бесплодного ожидания. При этом она не имела ни малейшего представления о его физическом и душевном состоянии. Письма, которые она тайно переправляла в тюрьму, так и остались без ответа. Тесс даже не знала, получал ли их Гриф. Каждое письмо бесследно исчезало в безжалостном аппарате королевской исправительной системы – огромной бесчеловечной машины, которая раз за разом безвозвратно поглощала свои жертвы.
Позади открылась дверь, и Тесс обернулась. Перед ней стоял один из младших помощников Вуда.
– Пойдемте со мной, мэм. – Он вежливо указал на дверь. – Мистер Вуд хочет, чтобы вы присутствовали на процессе.
Тесс послушно последовала за адвокатом и вскоре оказалась в довольно скромном зале суда, где встала, прижавшись спиной к стене. Она старалась не привлекать к себе внимания, полагая, что вообще не имеет права находиться здесь.
Наконец в дальнем конце открылась дверь, и в зале появился Гриф. Он вошел в сопровождении двух конвоиров и двигался уверенно, несмотря на наручники, из-за которых ему приходилось держать руки за спиной. Когда он остановился, то сразу опустил глаза и стал безучастно смотреть в пол.
Тесс закусила губу. Она долго готовилась к этой встрече и тем не менее была потрясена.
Знакомый загар исчез с лица Грифа, волосы стали темно-золотистыми, а не как прежде – выгоревшими на солнце; скулы, казалось, выступали резче, а строгих линий сюртук не мог скрыть неестественной худобы. Но больше всего Тесс поразило безучастное выражение его лица – казалось, он был не человеком, а восковой фигурой.
Парламентский пристав трижды громко провозгласил: «Слушайте все!», а затем, стукнув жезлом об пол, объявил:
– Ее величество королева повелевает всем строго соблюдать тишину во время заседания суда под страхом заключения в тюрьму!
После этого вперед вышел величественный мужчина в белом парике до плеч и в алой мантии. Это был лорд-канцлер. Стоя перед мягкой скамьей, которая была известна Тесс как официальное место лорд-канцлера в палате лордов, он объявил:
– Прежде всего по поручению ее величества необходимо огласить суть дела. Желательно, чтобы при этом присутствовали члены палаты лордов.
Лорд-канцлер передал документ секретарю, и тот начал читать:
– Виктория Регина, милостью Божьей королева Великобритании, Ирландии и Индии, защитница веры и прав граждан, предоставляет полномочия осуществлять правосудие лорду Челмсфорду, канцлеру Великобритании.
Тесс едва могла следить за сложной речью, изобилующей такими выражениями, как «по причине» и «сказанное выше», а также неоднократными упоминаниями Джона Доу – вымышленного имени Грифа. Она с тревогой наблюдала за его реакцией, но никакой реакции не последовало. Лицо Грифа по-прежнему казалось высеченным из камня, однако, услышав еще одно имя, он, внезапно поднял голову.
– ... утверждается, что фактически фигурант данного дела является лордом Грифоном Артуром Меридоном, шестым маркизом Ашлендом, – продолжал громко читать секретарь. – Мы считаем, что справедливость является высшей добродетелью. Парламенту предстоит заслушать показания свидетелей, рассмотреть обстоятельства дела, прийти к определенному заключению и вынести приговор. Все это следует исполнить должным образом, как если бы правосудие осуществляла сама королева. Господи, храни королеву, – нараспев закончил он.
В этот момент Гриф неожиданно повернулся и злобно посмотрел на адвоката. Напряженность этого взгляда удивила и встревожила Тесс. Она могла бы понять, если бы на его лице отразились облегчение, надежда, благодарность, но Гриф, похоже, был попросту взбешен.
Тесс в волнении сжала руки. Что все это значит? Неужели он не хочет выйти на свободу? В качестве Джона Доу Гриф уже был признан виновным и осужден, однако провинциальные присяжные в окружном суде не имели полномочий судить маркиза Ашленда, королевского пэра. Только палата лордов обладала правом вынести окончательное решение в отношении равного им по положению, и если Вуд сумеет доказать, что...
Однако Гриф, похоже, не собирался проявлять признательность; напротив, судя по презрительному взгляду и сжатым челюстям, одни лишь оковы удерживали его от попытки вцепиться в горло адвоката.
– Представьте обвиняемого перед палатой. – Лорд-канцлер отступил в сторону, и конвоиры поспешно подвели Грифа к длинному столу.
Балдахин над пустым троном позади лорд-канцлера сверкал в молчаливом величии, и Гриф устремил на него геподвижный взгляд, плотно сомкнув губы.
– Скажите, вы действительно являетесь Грифоном Артуром Меридоном, настоящим маркизом Ашлендом? – спросил лорд-канцлер.
Голоса членов палаты мгновенно стихли, и в этой тишине Гриф почувствовал скрытую насмешку, самодовольное предвкушение возможности покуражиться над изобличенным преступником, который имел дерзость подать апелляцию в высшую судебную инстанцию. Он в очередной раз проклял Ракстона Вуда и всех, кто затеял возбуждение этого процесса. Лучше бы ему снова стоять на эшафоте, чем терпеть такой позор.
Однако как он мог лгать в палате, где его дед, прадед и все двенадцать поколений Меридонов по праву занимали почетные места? В таких условиях отрицать свое настоящее имя из-за боязни быть осмеянным было бы обыкновенной трусостью.
– Ваша светлость, – тихо сказал Гриф, – я действительно являюсь Грифоном Артуром Меридоном.
К его удивлению, никаких насмешек не последовало; в зале слышалось только приглушенное гудение голосов. После небольшой паузы канцлер сказал:
– Я хочу, чтобы мне представили доказательства со стороны защиты, что этот человек фактически является лордом Грифоном Меридоном, достопочтенным маркизом Ашлендом.
Седовласый лорд, поднявшись со своего места, попросил дать слово адвокату, что было тут же сделано.
Выйдя вперед без каких-либо записей в руках, Вуд даже не посмотрел на Грифа; оглядев членов палаты и выдержав длительную паузу, он уверенно начал говорить, и речь его звучала как подлинный образец ораторского искусства.
Постепенно покашливания и шорохи в зале прекратились, и в наступившей тишине Гриф мог слышать биение своего сердца. Ракстон Вуд сумел настолько покорить аудиторию, что, казалось, своей властью мог теперь соперничать даже с позолоченным троном.
– Уважаемые лорды, – произнес Вуд тихим голосом, который тем не менее легко достиг самых отдаленных уголков зала. – Я чувствую большую ответственность, приступая к задаче, выполнение которой считаю своим прямым долгом. В случае неудачи последствия моего провала очевидны – это либо смерть человека, либо – что, возможно, еще хуже – пожизненное заключение в стенах тюрьмы. – Вуд окинул палату внимательным взглядом. – Позвольте рассказать вам одну историю из современной жизни: она всецело основана на сведениях, полученных из внешних источников, и в ней нет ничего, что было бы рассказано мне непосредственно обвиняемым. Это весьма примечательная, невероятная и... трагическая история, но я верю, что, когда вы услышите ее и она будет подтверждена доказательствами, у вас не останется более достойного выбора, кроме как согласиться со мной в том, что осуждение и заключение в тюрьму этого человека сталр одной из самых ужасных ошибок правосудия.
Вуд едва заметно повернул голову, и его помощник, вскочив, подал ему толстый том. Адвокат положил книгу на стол, открыл ее в том месте, где была закладка, и снова поднял взгляд.
– Позвольте зачитать вам выдержку из «Военно-морской хроники» за 1851 год. Это копия письма капитана Натаниела Элиота вице-адмиралу сэру Колину Ши, посланного с борта британского военного корабля «Мистраль» и датированного 17 декабря 1850 года.
Гриф мог по памяти процитировать письмо, о котором говорил Вуд. Официальная версия истории нападении пиратов на «Арктур» представляла Натаниела Элиота героем, а лорда Александра – высокомерным, не желающим сотрудничать с военными моряками штатским, который намеренно отказался от защиты корабля ее величества и тем самым допустил грубую ошибку, приведшую к непоправимой беде. Элиот сообщал, что «Арктур» был виден ему некоторое время: лишенный мачт, с охваченными огнем палубами, без признаков жизни на борту. Затем, преследуя пиратов, он храбро вступил в сражение с ними и уничтожил всех до единого человека.
Дочитав донесение Элиота до конца, Вуд закрыл книгу, осторожно положил ее на стол и в первый раз за все время судебного заседания взглянул на Грифа.
Тот ответил ему мрачным взглядом. Все, что прозвучало здесь, было ложью, но Ракстон Вуд ошибался, если думал, что Гриф сейчас же встанет и расскажет всю правду. Лорд Грифон Меридон, маркиз Ашленд, не собирался просить милости у этих напудренных властолюбцев в мантиях. Он не желал их милости, как не хотел вообще ничего, кроме конца своим страданиям. Пусть лучше они повесят его! He дождавшись от Грифа никакой реакции, Вуд повернулся к галерее:
– К сожалению, капитан Элиот, который писал с такой трогательной жалостью о гибели своих родственников, окончил свои дни дома в своей постели четыре года назад и потому не может быть опрошен по поводу данного донесения; однако у меня имеется свидетель событий, происходивших с 8 по 16 декабря 1850 года на борту британского военного корабля «Мистраль». Это некто полковник Малколм Джонс – в то время лейтенант королевского флота. Члены палаты могут убедиться, что страшная история тех дней трактуется им совсем по-иному. С вашего разрешения...
Малколм Джонс, слегка прихрамывая, вышел вперед и сразу стал теребить глянцевитые рыжие бачки с проседью. Тесс внимательно наблюдала за ним из своего угла, зная, что адвокат Вуд употребил все свое влияние, чтобы убедить застенчивого моряка выступить в парламенте. В палате лордов Джонс чувствовал себя весьма неловко и выглядел так, будто ему предстояло вновь штурмовать высоты Севастополя.
Но даже если и так, ей сейчас было не до обмороков. Ужас, охвативший Тесс в дни перед предполагаемой казнью, все еще не покидал ее. Она примчалась в столицу, встретилась с адвокатом Вудом, потом ждала в течение двух дней аудиенции у королевы, и все это сопровождалось невероятным напряжением. Вуд объяснил ей, что надо говорить во время встречи. Накануне казни Тесс не спала ночь, и лишь утром из секретариата парламента в Винчестер по телеграфу было отправлено срочное сообщение.
Приговор был смягчен, после чего Вуд подключил к работе чуть не все сообщество юристов. Он расспрашивал Тесс до полного изнеможения, заставляя ее вспоминать все, что ей было известно о Грифе, скрупулезно собирал сведения о его прошлом, придавая особое значение кольцу с печаткой и тому факту, что в брачном свидетельстве было указано имя Грифон Меридон. Чем больше Вуд исследовал это дело, тем тверже становилось его убеждение. Он внутренне ликовал, получив убедительные доказательства подлинной личности обвиняемого. К тому времени, когда Грифона Меридона доставили в сентябре в Лондон, Тесс была уверена, что ее сын является следующим наследником Ашленда.
Однако пока его отец все еще обвинялся в убийстве.
Стараясь ослабить головную боль, Тесс приложила руки к вискам. Гриф здесь, и она намеревалась наконец встретиться с ним после стольких месяцев бесплодного ожидания. При этом она не имела ни малейшего представления о его физическом и душевном состоянии. Письма, которые она тайно переправляла в тюрьму, так и остались без ответа. Тесс даже не знала, получал ли их Гриф. Каждое письмо бесследно исчезало в безжалостном аппарате королевской исправительной системы – огромной бесчеловечной машины, которая раз за разом безвозвратно поглощала свои жертвы.
Позади открылась дверь, и Тесс обернулась. Перед ней стоял один из младших помощников Вуда.
– Пойдемте со мной, мэм. – Он вежливо указал на дверь. – Мистер Вуд хочет, чтобы вы присутствовали на процессе.
Тесс послушно последовала за адвокатом и вскоре оказалась в довольно скромном зале суда, где встала, прижавшись спиной к стене. Она старалась не привлекать к себе внимания, полагая, что вообще не имеет права находиться здесь.
Наконец в дальнем конце открылась дверь, и в зале появился Гриф. Он вошел в сопровождении двух конвоиров и двигался уверенно, несмотря на наручники, из-за которых ему приходилось держать руки за спиной. Когда он остановился, то сразу опустил глаза и стал безучастно смотреть в пол.
Тесс закусила губу. Она долго готовилась к этой встрече и тем не менее была потрясена.
Знакомый загар исчез с лица Грифа, волосы стали темно-золотистыми, а не как прежде – выгоревшими на солнце; скулы, казалось, выступали резче, а строгих линий сюртук не мог скрыть неестественной худобы. Но больше всего Тесс поразило безучастное выражение его лица – казалось, он был не человеком, а восковой фигурой.
Парламентский пристав трижды громко провозгласил: «Слушайте все!», а затем, стукнув жезлом об пол, объявил:
– Ее величество королева повелевает всем строго соблюдать тишину во время заседания суда под страхом заключения в тюрьму!
После этого вперед вышел величественный мужчина в белом парике до плеч и в алой мантии. Это был лорд-канцлер. Стоя перед мягкой скамьей, которая была известна Тесс как официальное место лорд-канцлера в палате лордов, он объявил:
– Прежде всего по поручению ее величества необходимо огласить суть дела. Желательно, чтобы при этом присутствовали члены палаты лордов.
Лорд-канцлер передал документ секретарю, и тот начал читать:
– Виктория Регина, милостью Божьей королева Великобритании, Ирландии и Индии, защитница веры и прав граждан, предоставляет полномочия осуществлять правосудие лорду Челмсфорду, канцлеру Великобритании.
Тесс едва могла следить за сложной речью, изобилующей такими выражениями, как «по причине» и «сказанное выше», а также неоднократными упоминаниями Джона Доу – вымышленного имени Грифа. Она с тревогой наблюдала за его реакцией, но никакой реакции не последовало. Лицо Грифа по-прежнему казалось высеченным из камня, однако, услышав еще одно имя, он, внезапно поднял голову.
– ... утверждается, что фактически фигурант данного дела является лордом Грифоном Артуром Меридоном, шестым маркизом Ашлендом, – продолжал громко читать секретарь. – Мы считаем, что справедливость является высшей добродетелью. Парламенту предстоит заслушать показания свидетелей, рассмотреть обстоятельства дела, прийти к определенному заключению и вынести приговор. Все это следует исполнить должным образом, как если бы правосудие осуществляла сама королева. Господи, храни королеву, – нараспев закончил он.
В этот момент Гриф неожиданно повернулся и злобно посмотрел на адвоката. Напряженность этого взгляда удивила и встревожила Тесс. Она могла бы понять, если бы на его лице отразились облегчение, надежда, благодарность, но Гриф, похоже, был попросту взбешен.
Тесс в волнении сжала руки. Что все это значит? Неужели он не хочет выйти на свободу? В качестве Джона Доу Гриф уже был признан виновным и осужден, однако провинциальные присяжные в окружном суде не имели полномочий судить маркиза Ашленда, королевского пэра. Только палата лордов обладала правом вынести окончательное решение в отношении равного им по положению, и если Вуд сумеет доказать, что...
Однако Гриф, похоже, не собирался проявлять признательность; напротив, судя по презрительному взгляду и сжатым челюстям, одни лишь оковы удерживали его от попытки вцепиться в горло адвоката.
– Представьте обвиняемого перед палатой. – Лорд-канцлер отступил в сторону, и конвоиры поспешно подвели Грифа к длинному столу.
Балдахин над пустым троном позади лорд-канцлера сверкал в молчаливом величии, и Гриф устремил на него геподвижный взгляд, плотно сомкнув губы.
– Скажите, вы действительно являетесь Грифоном Артуром Меридоном, настоящим маркизом Ашлендом? – спросил лорд-канцлер.
Голоса членов палаты мгновенно стихли, и в этой тишине Гриф почувствовал скрытую насмешку, самодовольное предвкушение возможности покуражиться над изобличенным преступником, который имел дерзость подать апелляцию в высшую судебную инстанцию. Он в очередной раз проклял Ракстона Вуда и всех, кто затеял возбуждение этого процесса. Лучше бы ему снова стоять на эшафоте, чем терпеть такой позор.
Однако как он мог лгать в палате, где его дед, прадед и все двенадцать поколений Меридонов по праву занимали почетные места? В таких условиях отрицать свое настоящее имя из-за боязни быть осмеянным было бы обыкновенной трусостью.
– Ваша светлость, – тихо сказал Гриф, – я действительно являюсь Грифоном Артуром Меридоном.
К его удивлению, никаких насмешек не последовало; в зале слышалось только приглушенное гудение голосов. После небольшой паузы канцлер сказал:
– Я хочу, чтобы мне представили доказательства со стороны защиты, что этот человек фактически является лордом Грифоном Меридоном, достопочтенным маркизом Ашлендом.
Седовласый лорд, поднявшись со своего места, попросил дать слово адвокату, что было тут же сделано.
Выйдя вперед без каких-либо записей в руках, Вуд даже не посмотрел на Грифа; оглядев членов палаты и выдержав длительную паузу, он уверенно начал говорить, и речь его звучала как подлинный образец ораторского искусства.
Постепенно покашливания и шорохи в зале прекратились, и в наступившей тишине Гриф мог слышать биение своего сердца. Ракстон Вуд сумел настолько покорить аудиторию, что, казалось, своей властью мог теперь соперничать даже с позолоченным троном.
– Уважаемые лорды, – произнес Вуд тихим голосом, который тем не менее легко достиг самых отдаленных уголков зала. – Я чувствую большую ответственность, приступая к задаче, выполнение которой считаю своим прямым долгом. В случае неудачи последствия моего провала очевидны – это либо смерть человека, либо – что, возможно, еще хуже – пожизненное заключение в стенах тюрьмы. – Вуд окинул палату внимательным взглядом. – Позвольте рассказать вам одну историю из современной жизни: она всецело основана на сведениях, полученных из внешних источников, и в ней нет ничего, что было бы рассказано мне непосредственно обвиняемым. Это весьма примечательная, невероятная и... трагическая история, но я верю, что, когда вы услышите ее и она будет подтверждена доказательствами, у вас не останется более достойного выбора, кроме как согласиться со мной в том, что осуждение и заключение в тюрьму этого человека сталр одной из самых ужасных ошибок правосудия.
Вуд едва заметно повернул голову, и его помощник, вскочив, подал ему толстый том. Адвокат положил книгу на стол, открыл ее в том месте, где была закладка, и снова поднял взгляд.
– Позвольте зачитать вам выдержку из «Военно-морской хроники» за 1851 год. Это копия письма капитана Натаниела Элиота вице-адмиралу сэру Колину Ши, посланного с борта британского военного корабля «Мистраль» и датированного 17 декабря 1850 года.
Гриф мог по памяти процитировать письмо, о котором говорил Вуд. Официальная версия истории нападении пиратов на «Арктур» представляла Натаниела Элиота героем, а лорда Александра – высокомерным, не желающим сотрудничать с военными моряками штатским, который намеренно отказался от защиты корабля ее величества и тем самым допустил грубую ошибку, приведшую к непоправимой беде. Элиот сообщал, что «Арктур» был виден ему некоторое время: лишенный мачт, с охваченными огнем палубами, без признаков жизни на борту. Затем, преследуя пиратов, он храбро вступил в сражение с ними и уничтожил всех до единого человека.
Дочитав донесение Элиота до конца, Вуд закрыл книгу, осторожно положил ее на стол и в первый раз за все время судебного заседания взглянул на Грифа.
Тот ответил ему мрачным взглядом. Все, что прозвучало здесь, было ложью, но Ракстон Вуд ошибался, если думал, что Гриф сейчас же встанет и расскажет всю правду. Лорд Грифон Меридон, маркиз Ашленд, не собирался просить милости у этих напудренных властолюбцев в мантиях. Он не желал их милости, как не хотел вообще ничего, кроме конца своим страданиям. Пусть лучше они повесят его! He дождавшись от Грифа никакой реакции, Вуд повернулся к галерее:
– К сожалению, капитан Элиот, который писал с такой трогательной жалостью о гибели своих родственников, окончил свои дни дома в своей постели четыре года назад и потому не может быть опрошен по поводу данного донесения; однако у меня имеется свидетель событий, происходивших с 8 по 16 декабря 1850 года на борту британского военного корабля «Мистраль». Это некто полковник Малколм Джонс – в то время лейтенант королевского флота. Члены палаты могут убедиться, что страшная история тех дней трактуется им совсем по-иному. С вашего разрешения...
Малколм Джонс, слегка прихрамывая, вышел вперед и сразу стал теребить глянцевитые рыжие бачки с проседью. Тесс внимательно наблюдала за ним из своего угла, зная, что адвокат Вуд употребил все свое влияние, чтобы убедить застенчивого моряка выступить в парламенте. В палате лордов Джонс чувствовал себя весьма неловко и выглядел так, будто ему предстояло вновь штурмовать высоты Севастополя.