Киз Грегори. Дети Великой Реки

   Обряд носил древнее название, но Хизи поняла его: оно означало «тело». Знак для этого понятия – сосуд, в котором помещается душа.
   – Что? Я никогда не слышала о таком обряде.
   – Это один из обрядов, посвящающий во взрослые, – пояснил тот же жрец. – О нем узнают только тогда, когда приходит надлежащее время.
   – Она… К ней еще не пришли крови! – пробормотала Квэй.
   Жрец резко обернулся к служанке.
   – Это не важно, даже если ты и не солгала, – ответил он. – Если она еще слишком юна, обряд можно будет повторить. Мы не можем ждать, пока она достаточно повзрослеет.
   Хизи поняла, что в словах его кроется некий загадочный смысл. Квэй так и съежилась.
   Вот оно, подумала Хизи. События наступили прежде, чем она смогла постичь их смысл. Вот он, тот день, когда она исчезнет – или присоединится к своим родителям. Тзэм, конечно, знал об этом. Он был неподвижен, точно статуя.
   Если они заберут меня, подумала Хизи, он убьет их. Он убьет их всех. Она вспомнила, как прижимал ее Тзэм к своей груди, убегая от демона, как он вытащил ее из воды, когда она отправилась разыскивать Дьена.
   Хизи положила ладонь на его руку.
   – Тзэм, – прошептала она. – Иди набери для меня цветов, которые растут в саду на западной крыше. Голубых и красных.
   Этот сад был наиболее удаленным среди старых построек, над покинутым крылом дворца. Пройдет достаточно времени, прежде чем он возвратится.
   Тзэм подавил гневный взгляд – потому что жрецы смотрели прямо на него.
   – Принцесса, – сказал он, и в голосе его слышалась мука. – Может быть, я понадоблюсь тут…
   – Нет, ты не понадобишься, – возразил жрец. – Иди собирай букет. Обряд краток, но неприятен – и цветы послужат ей утешением.
   – Да, Тзэм, – сказала Хизи. – Мне будет приятно думать, что сейчас ты собираешь для меня цветы.
   И продолжаешь жить, добавила она мысленно.
   – Конечно, принцесса, – более спокойно произнес Тзэм.
   – Иди, Тзэм, – пробормотала Квэй. – Я присмотрю за Хизи.
   Тзэм кивнул и быстро вышел, притворив за собой дверь.
   – Что я должна делать? – спросила Хизи.
   Жрецы повели Хизи в ее комнату.

IV
ВЛАДЫКА ЛЕСА

   На следующий день дождь прекратился, и небо было ясно-голубым, без единого облачка. Перкар, протирая глаза, с трудом спустился вниз по склону. Сон не принес ему облегчения: стоило Перкару погрузиться в его глубины, ему снились странные, лихорадочные сны. Сейчас, при свете дня, он старался припомнить их и определить, насколько они важны. Но мысли его были еще сонные, и ветер, который, казалось, дул прямо с неба, пронизывал тело насквозь.
   Похоже на осень, подумал Перкар. Осень, хотя по времени была еще середина лета. Хубара, северный ветер, должен был еще спать в своей пещере в горах. Но, наверное, в горах обитает еще какой-нибудь холодный ветер, который пронизан запахом золы и опавшей листвы. Гора сама по себе казалась чудом, она была почти правильной конической формы, со склонами, бледными при ярком свете, и увенчана ослепительными снежными вершинами. Перкару хотелось что-нибудь предложить богу этой горы, но он не знал, как нужно воспевать его. А потом он вспомнил, что бог этой горы – Владыка Леса, Балати.
   Перкар сжег немного курений в честь Балати, хотя ветер относил дымок в противоположную сторону. Потом он сплел небольшую рыболовную сеть из конского волоса и спустился к потоку. Единственный, кто разговаривал с альвами, опустив сеть в воду, Перкар пропел приветствие, так как ничего другого, подходящего к случаю, не знал.
   – Спасибо тебе за весточку, – сказал Перкар. – Если ты будешь говорить с ней снова, скажи ей: я делаю только то, что должен делать.
   Перкар сел возле разбухшего потока, зная, что не услышит ответа, и задремал. Ему приснился Нгангата, и сон этот был мучителен, постыден – вроде тех снов, когда кому-то привидится, будто он совсем голый находится в многолюдном собрании. Такие сны Перкару никогда не снились. Но присутствие в сновидениях Нгангаты раздражало его. Иногда ему снилась она – запах розовых лепестков, ее жалобы и боль от пощечины. Эти сны она посылала, как запах роз вместе с дождем, и они были Перкару понятны. Снились ему также город и девочка. Дома и стены из белого камня, пустыня и непомерно огромная река. Та самая Река – он знал это, хотя и никогда не бывал там прежде. В одном из снов Река была красной, как кровь, и вода в ней – густая, вязкая. Девочка, стоя у источника, звала Перкара. Призывала его.
   – Вот ты где.
   Капака стоял на тропе, ведущей от пещеры к ручью, и глядел на Перкара. Он был седой, небритый и выглядел старше своих лет. Не спал всю ночь, подумал Перкар. Интересно, какие сновидения могут тревожить вождя?
   Капака прокашлялся и крикнул Перкару:
   – Приносишь дары? Хорошо. Очень хорошо!
   Перкар, ничего не говоря, кивнул.
   – Перкар, – тихо сказал Капака, но потом возвысил голос: – Это очень важный поход. Если он не увенчается успехом, я не смогу уже сесть в седло и вернуться назад. На протяжении двух поколений ни один Капака не отправлялся в далекий путь. И я бы тоже предпочел сидеть дома и рассказывать внукам героические истории. Но младшие сыновья затеяли между собой ссору, а другие вооружились против менгов. Все это глупости, Перкар, – все, что в древних песнях рассказывается о войнах, все это глупости. Пираку – это скот, дети, любовь к близким, принесение даров. Во время войны все кругом рушится, гибнут родные, скот… Способен ли ты это понять, при всей своей молодости? Перкар кивнул:
   – Я так себе это и представлял. Великие герои обычно самые добрые и великодушные. Но их побуждают воевать.
   – Именно так. И поэтому наша поездка имеет огромную важность – и для меня, и для нас всех.
   – И для меня тоже, – подтвердил Перкар.
   – Сомневаюсь. Мне кажется, ты не сосредоточен целиком на нашей цели. Взгляни – вот она, гора, где обитает Балати. Но мне кажется, у тебя что-то еще на уме.
   Перкар не стал отрицать. Он попросту пожал плечами.
   – Поездка важна для меня. И я надеюсь послужить тебе, Капака.
   Капака поморщился.
   – И оставь в покое Нгангату. Ты ведь не знаешь, как бы он рассуждал, если бы был таким же, как и мы, воином. Он не подчиняется воинским обычаям, и несправедливо делать ответственным его за то, от чего ему не будет выгоды. Он нам нужен, Перкар. Кто будет разговаривать с альвами, если с ним что-нибудь случится? Кто поведет нас к Владыке Леса? Апад и Эрука – болтуны, но о тебе я был лучшего мнения. Потерпи присутствие Нгангаты еще несколько дней ради всех нас. Если для тебя это не довод – тогда исполняй это как мое повеление.
   Перкар кивнул:
   – Прости, что я наделал тебе хлопот. Мне нет дела до Нгангаты.
   – И ему до тебя, надеюсь, – ответил Капака. – А сейчас мы седлаем лошадей и отправляемся дальше. Вчера мы потеряли много времени, но чем скорее мы завершим это дело, тем скорее я окажусь среди своих внуков.
   – Согласен, – ответил Перкар.
   Капака, прежде чем уйти, проницательно взглянул на Перкара серыми, как сталь, глазами. Но сейчас взгляд его выражал одобрение.
   – Ты хорошо сражался против Безумного бога. Ведь это твоя первая битва?
   – Да, – признался Перкар.
   – Гордись ею, – сказал Капака. – Ты защищал своего вождя, и я не знаю другого такого молодого воина, который бы так храбро сражался. Этим гордись – но не ночной дракой.
   Гравий мягко захрустел под его ногами – Капака отправился седлать своего коня.
   – Поедешь впереди, – сказал Перкару Эрука, – после того, что случилось ночью, будешь в авангарде вместо Нгангаты.
   Перкар, смущенный, подвинулся в седле.
   – Нгангата ехал впереди, потому что альвы вели нас, а не потому, что он считал себя лучше других.
   – Мы тут все герои, – сказал Эрука, – герои, предводительствуемые своим Верховным вождем. Разве ты не помнишь «Экар Капака Карак»? «Песню о Короле-Вороне?»
   Перкар хотел было сказать Эруке, что еще не настало время для песен, но не успел: пение его слилось с птичьим щебетом и стуком копыт.

 
Встали тут за мною строем
Звездноглазые герои.
Каждый конь гремит копытом,
Каждый друг в боях испытан.
Первый – Воин-Волк, Валука,
Ясновзорый, с метким луком.
Следом – Лага смотрит гордо,
С топором светлее меда.
Рядом – сильный, ясноликий,
Всех отважней – воин Ника.
Серебром кольчуга плачет,
Белогривый ржет и пляшет…
 

   – Это песнь о войне, – напомнил другу Перкар. – Но мы ведь не едем на войну.
   – Еще поедем, – ответил Эрука. – Мы могли бы ехать на войну…
   Перкар едва не спросил, кто же сражался бы на войне – уж не Эрука ли, стоявший неподвижно, когда Безумный бог напал на их вождя, или Апад, который дико визжал и как безумный размахивал мечом, но вовремя спохватился и промолчал. Эрука и Апад все еще мечтали вторгнуться во владения Владыки Леса и похитить волшебные мечи, но ведь и Перкар не отказался от этого. Возможно, ему понадобится их помощь. И все же его друзья, в особенности Апад, стали вызывать в нем досаду. Как их назвал Капака – болтунами?
   Они подстрекали его к драке с Нгангатой, и он уже начал о том сожалеть. Ничего доброго не сулила их размолвка; Нгангата, как всегда, ехал впереди, только глаз его заплыл и разбитая губа посинела. Худшее было то, что он по-настоящему понял роль Нгангаты в их походе. Он привык думать об Атти, Нгангате, альвах как о части их отряда, к которой принадлежит и Капака. Перкар даже допускал, что Нгангата возглавляет их поход. Но когда человек бил Нгангату, Атти не пытался даже вмешаться; Капака же, хоть и осудил впоследствии поступок Перкара, сделал это не из симпатии к Нгангате, но скорее потому, что тот был им нужен. Даже альвы не считали Нгангату вполне своим, и никто из них не пытался ему помочь.
   Все это означало, что Нгангата совершенно одинок. Мысль эта не давала Перкару покоя.
   Лошади упорно взбирались вверх по склону холма, поросшего молодым лесом. Заросли болиголова и елей насыщали воздух острым ароматом. Небо почти было скрыто: там, простирая острые черные крылья, кружились вороны. Перкар вспомнил, что Ани Карак, бог Воронов, обитает где-то во владениях Балати. Похоже на то, о чем пел Эрука…
   Перкар пытался припомнить, сколько мог, о богах, живущих в сердце леса, но это ему не удавалось. Ему вдруг захотелось поговорить с Нгангатой, который много знал о богах, но при одной только мысли об этом у него заалели щеки. Почему Нгангата не защищался? Но и об этом нельзя было спрашивать.
   Все чаще и чаще попадались обломки скал и гранитные выступы. Перкару казалось, что он видит тени, карабкающиеся по скалам, но лишь краем глаза – стоило только взглянуть в упор, как они исчезали. Леса были полны призраков. Перкар не знал, были ли то призраки умерших или богов.
   День или два отряд ехал в молчании. Путь тянулся невероятно медленно, горы нависали над ними как грозовые тучи, затеняя тропу и словно приближая ночь. Когда ночь действительно настала, жгучий холод окутал их, и костры не могли отогнать сырость. Перкар вновь видел свои мучительные сновидения, которые под утро сделались ярче и смятеннее.
   На следующий день отряд спустился в глубокую, окруженную уступами долину; было раннее утро, и огромная гора желтела в лучах встающего солнца, тогда как тропа, по которой они ехали, все еще темнела, но впереди уже ее заливал солнечный свет.
   – Какие великолепные это были бы владения! – вырвалось у Перкара. Не важно, что полдня горы бросают на них свою тень и что этот лес растет в глубочайшей из низин. Это такая долина, которую король мечтал бы получить, чтобы передать ее в наследство своим детям.
   – Выбрось это из головы, – сказал Капака. – Это земля не для нас. Здесь владения Балати, Владыки Леса.
   Перкар кивнул. Да, это была царская долина. Полюбовавшись ею, они начали спуск. Склон был крутой, и скалы вскоре сменились густым лесом, и тяжелый разреженный воздух гор сгустился, напоенный ароматами прелой листвы и влажного моха. Мох лежал толстым слоем, иногда всадники пересекали целые поляны мха, озаренные солнцем и окруженные стволами и листвой наподобие столбов и крыши дамакуты. Папоротник, густой и высокий, скрывал ноги коней; тропка стала невидимой, но альвы шли вперед, не колеблясь.
   Вскоре они приблизились к ложу долины, но прежде чем путь стал ровным, альвы остановились. Нгангата, переговорив с ними, пояснил, что необходимо подождать.
   – Возможно, альвы позовут другого проводника, – сказал он.
   Перкар тяжело спрыгнул на землю. После блуждания по вершинам воздух долины казался ему плотным. Перкар сел, прислонившись спиной к кедру с потрескавшейся корой, и стал смотреть, что будут делать альвы.
   Поначалу они разложили костер. Они набрали веток – больших и маленьких – и разложили их соответственно размеру. Потом женщина, которая была еще далеко не старой, принесла несколько вязанок виноградных лоз и тонких ивовых прутьев. Альвы собрались вокруг заготовленного хвороста, переговариваясь шепотом; затем один из них стал постукивать друг о друга двумя палочками – как заметил Перкар, довольно ритмично, и запел песнь, состоящую из двух нот.
   – Будь настороже, Перкар, – подтолкнул его локтем Апад, – возможно, нам грозит опасность.
   Пальцы Апада возбужденно теребили рукоять меча.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Неужто ты думаешь, что Нгангата и его родичи не отомстят тебе за схватку в пещере?
   Перкар нахмурился, наблюдая, как малорослые альвы сооружали из ивовых прутьев нечто вроде башни.
   Нижние концы прутьев они втыкали во влажную землю, а верхние связывали. Между ними они втыкали виноградную лозу. Ветви, крупные и мелкие, тоже пошли на это сооружение.
   Один из альвов что-то быстро проговорил Нгангате, тот кивнул и подошел к Капаке. Вождь и Нгангата принялись совещаться, да так тихо, что нельзя было расслышать ни одного слова. Капака подошел к альвам и добавил несколько веточек к пирамиде.
   Когда, наконец, альвы отошли от завершенного сооружения, ласково потянув прочь Капаку, оно было в высоту и ширину почти как человек. Переплетенные ветви, прикрепленные к верхушке, напоминали оленьи рога.
   – Что-то мне это не нравится, – сказал Эрука, и Перкар молча кивнул в знак согласия.
   Самая старая из альв все еще пела, но уже не две ноты, а три, и Перкар разбирал, хоть и не знал языка, что поет она слова, а не просто слоги. Теперь, как никогда, ему хотелось спросить Нгангату о том, что происходит, и он скрежетал зубами в отчаянии от собственного невежества.
   Опавшие листья закружились – сначала медленно, а потом быстрее и быстрее – и, взвившись в воздух, закрутились вокруг пирамиды из веток, как будто в ней было средоточие вихря. Прутья начали колебаться. Бог приближается, подумал Перкар, – и в самом деле, очертания его в виде альвы появились за пирамидой.
   Случилось это довольно неожиданно – так вдруг находишь внезапно то, что спрятано. У Перкара так случалось прежде: вдруг он замечал за стволами прячущегося оленя, который почти сливался с пятнистой листвой. Стоило его разглядеть – и казалось даже удивительным, как это его не удалось заметить раньше. Так вот и эта богиня явилась перед ними, и Перкар увидел, что она не одна – там, среди ветвей сплетенной альвами пирамиды.
   Сложением она была похожа на альву высокого роста, но руки, ноги, туловище были густо покрыты черной шерстью. Лицо поросло грубыми волосами – черными, со слабой проседью. Голову ее гордо украшали рога. И все же Перкар заметил, что рога ее деревянные. Было очевидно, что это богиня – на ней не было одежды. Богиня улыбнулась загадочной улыбкой альвы.
   – Приветствую тебя, Капака, повелитель среди людей, – сказала богиня. Голос у нее был гортанный, гулко разносящийся по округе.
   – Благодарю тебя, богиня, – ответил Капака. – Я привез для тебя дары – для тебя и для Владыки Леса.
   – Владыка Леса раздаст ваши дары, каковы бы они ни были, – сказала богиня. – Но я довольна тем обликом, в котором вы вызвали меня, – я редко воплощаюсь в таком виде, и он мне нравится.
   – Мы с радостью приветствуем тебя, – сказал Капака. – И я предложу тебе кое-что, если ты проведешь нас к…
   – Я отведу вас к нему, – сказала она, как будто довольная. – Не беспокойтесь. Альвы не напрасно вы звали меня, а не каких-нибудь слабых богов.
   – Мне жаль, – заметил Капака, – что я не знаю ни твоего имени, ни песен в твою честь. Но я привез с собой певца.
   Король указал на Эруку, который как будто съежился.
   – Если ты его научишь, мы будем петь эту песнь в наших дамакутах в долгие зимние месяцы.
   – Вы можете звать меня Пакер, – ответила богиня, и Перкар уловил оттенок насмешки в ее голосе. Толстые губы богини приоткрылись, и обнажился ряд острых, сверкающих зубов. – Можете звать меня также Ала, Бари, Нгати. Или Охотницей. Мне все равно.
   – Это все разные имена Владыки Леса, – прошептал Эрука так тихо, чтобы один только Перкар мог услышать.
   Но богиня заметила Перкара и улыбнулась еще шире.
   – А это еще кто? – сказала она, приближаясь к юноше, отчего показалась ему еще огромнее. – Откуда этот запах?
   Она протянула поросшую черной шерстью руку с длинными пальцами и легонько коснулась щеки Перкара.
   – Ах ты, сладенький! – сказала она.
   Но улыбка ее была плотоядной; богиня напоминала сейчас тигрицу, которая предвкушает свежее лакомство. Отойдя от Перкара, она словно потеряла нить разговора и только вертела туда-сюда головой, причем ее черные глаза отливали желтой и зеленой искрой.
   – Идем, – сказала богиня.
   Оставшийся путь прошел как во сне; Перкар запомнил только, что они стремительно шли через лес и переходили пропасти по мостам, сплетенным из веток; пропасти эти казались пустотами внутри земли, а не низинными местностями. Наконец они спустились еще ниже, в провал, напоминающий кубок, – это была как бы долина в долине. Стены были из крошащегося камня, и черные зевы пещер зияли угрожающе, когда путешественники проходили мимо.
   – Здесь жилище Владыки Леса? – спросил Перкар.
   Охотница пожала плечами:
   – Да, временами он живет тут.
   – Сырые, нездоровые края, – сказал вдруг кто-то.
   Перкар, удивленный, обернулся и увидел ворона – огромного, размером с собаку.
   Ворон сидел, улыбаясь, на нижней ветке, и глаза его поблескивали, как два драгоценных камня в черной воде.
   – Охотница, кого ты привела для меня?
   – Несколько забавных вещиц; ты поместишь их к себе в гнездо и покажешь богам, когда начнется пир.
   Ворон взволнованно поднял одну лапу, сжал когти, а потом вновь уцепился за ветку.
   – Не вижу я никаких забавных, интересных вещиц, – пожаловался он.
   – Как хочешь, – сказала Охотница. – Тогда я с тобой прощаюсь.
   – Погоди, – прокаркал Ворон. – Может быть, у них с собой есть что-нибудь забавное.
   Охотница вздохнула и повернулась к Капаке:
   – Лучше дать ему что-нибудь. Иногда он совсем впадает в детство.
   Капака кивнул и развязал мешок с дарами, украшенный вышитыми облаками и перьями. Он порылся в мешке.
   – Вот, – сказал он наконец. В руках он держал переливающуюся брошь – серебряную, с кровавого оттенка гранатом.
   – Милая вещица, – признал Ворон. – Очень милая.
   – Я тебя знаю, – вмешался Эрука.
   Ворон, казалось, находился в затруднении – он попытался скосить глаз на Эруку, хотя ему не хотелось отрываться от созерцания броши.
   – Ты меня знаешь? – спросил Ворон.
   – Да, – ответил Эрука.
   Прокашлявшись, он запел:

 
Я – Ворон, тот, кто однажды взлетел на небо
И солнце сглотнул, точно ломоть теплого хлеба.
Я – Ворон, вот я каков!
Я землю принес в когтях своим слабым детям,
Шутя ее развернул, точно щит из меди.
Я – Ворон, вот я каков.
Когда я зол, тогда я во тьму взмываю,
И молний красные стрелы небо пронзают.
Я – Ворон, вот я каков!
Я выкрасил пташек, певших перед рассветом,
Чтоб каждый голос жил в теле нового цвета.
Я – Ворон, вот я каков…
 

   – Вот так я, вот я каков, – повторил Ворон. – Старая песня, давно ее сложили. Я уже забыл ее.
   – Ты Карак, Вороний Бог, – сказал Эрука.
   – Я знаю, кто я такой, – брюзгливо ответила птица.
   – Да, и я тоже знаю, – сказала Охотница. – И если ты не будешь задерживать нас своей болтовней, я принесу тебе новое перо – на конце крепкой, прямой стрелы.
   – Отдайте мне эту красивую вещицу, – капризно проворчал Ворон.
   Капака протянул руку, подавая угольно-черной птице серебряную брошь. Ворон взял ее в свой клюв.
   – Я проглотил солнце, – пробормотал он. – Вам следует помнить об этом.
   – О, мы помним, – ответила Охотница. – Помним, что раскололи тебя на куски, чтобы взять его обратно.
   – Как грубо, – недовольно ответил Карак и, подняв свои огромные крылья, улетел в лес. Перкар еще долго слышал, как они шумят, когда Ворон уже исчез из виду.
   – Правда ли это? – спросил Перкар. – Неужто все это так и случилось?
   Охотница улыбнулась.
   – Мир был совсем другой в те далекие дни. Возможно, все это было не совсем так.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Само событие и рассказ о нем часто не совпадают, – пояснила богиня.
   Перкар все равно ее не понял, но не стал уточнять. Он привык к богам: они жили повсюду. Но ему непривычны были боги, которые объявляли, что сотворили мир или проглотили солнце. Какими бы сильными они ни были, такое казалось невозможным. И все же это были древние боги, боги гор, о которых редко говорили, редко пели. Потому что предпочитали воспевать богов собственного пастбища, которые тебя слышат и исполняют твои просьбы.
   Горные боги внушали Перкару страх, но они же и притягивали его. Сны его не были игрой воображения. Боги, которые способны проглотить солнце, должны иметь оружие под стать их силе. Таким оружием можно убивать других богов, отчего бы нет?
   Охотница вела их по крутой тропе к поляне, находящейся в глубокой низине. Мох устилал ее, как ковер; нога Перкара утопала в нем. На середине поляны росло дерево, и его ствол был больше, чем отцовская дамакута. Дерево – похоже, это был дуб – стояло высокое, раскидистое, совершенно загораживая собой солнце.
   – Тут надо подождать, – сказала Охотница.
   Они стали ждать. Два-три раза Апад пытался завязать разговор, но слова замирали, поглощенные тишиной, которую, казалось, распространяло вокруг величественное дерево. Звучали птичьи песни – но настолько вдали, что казались напоминанием о птичьем пении. Дерево это словно являлось средоточием мира. Вокруг был разлит такой покой, что Перкар поневоле начал дремать. Стараясь не заснуть, он стал рассматривать дерево: его толстые корни, могучий ствол, ветви, которые можно было угадать в густой листве. Но вскоре у него опять отяжелели веки.
   Товарищи его тоже упорно боролись со сном; одна только Охотница была бодра – она высилась над поляной, как статуя, и глаза ее ярко сверкали, когда она бросала взор то в одну, то в другую сторону. Перкар вдруг заметил, что куда-то скрылись альвы.
   Но наступил миг, и сонливость его как рукой сняло. Дерево, мох, все вокруг вдруг расплылось и превратилось в цветные пятна, не имеющие определенных очертаний. Перкар подумал, что кто-то заколдовал его и он спит, но потом услышал восклицания своих спутников. Мир вокруг них таял, исчезал. Перкар не был уверен, вернется ли назад. Ему вспомнился давний разговор отца с ведуньей, их гостьей, родственницей матери. «Мир богов и мир людей – это один и тот же мир, – говорила она. – Оба они как дамакута; но мир богов – это дамакута в целом, а мир людей как бы нарисован на ее внешней стороне. Мы живем в этом рисунке и видим только то, что нарисовано; иногда боги показываются нам – они как резьба на брусьях дамакуты, и поскольку художник нарисовал и эту резьбу, мы знаем, что она существует. Конечно же боги могут то очерчивать, то стирать себя на рисунке, когда захотят…»
   Любое божество может нарисовать себя, используя уже существующие образы.
   Путники уже начали беспокоиться, когда наконец коричневые и зеленые пятна сгустились, обретя прежние очертания; опять все увидели поляну и на ней – огромное дерево, соседний лес, скалы…
   Но здесь был еще и Балати, Владыка Леса. Он стоял там, где только что была Охотница.
   Владыка Леса был точь-в-точь медведь – огромный, поднявшийся на задние лапы медведь. Но Перкар понял, что он древнее и медведей, и людей, и даже альвов; он был то, что люди могли постичь только очень смутно. Огромное, мохнатое существо, с лапами толстыми, как стволы деревьев. Так же, как и у Охотницы, у него были раскидистые деревянные рога, между которыми мог бы поместиться менг. Воздух пропитался густым земляным и звериным запахом, который казался не менее могучим, чем тот, от кого он исходил. Столь же непомерно огромен и чудесен был единственный глаз Владыки Леса. Это был глаз птицы – и пантеры, оленя и змеи, он сверкал и постоянно менялся. Подчинял и пугал. Рядом зияла пустая, темная глазница.
   – Господин наш Балати, – сказал Капака и поклонился. Огромный бог слушал, не шевелясь. – Владыка, – продолжал Капака, а Перкар неожиданно понял, что стоит на коленях, – мы воспеваем тебя в песнях – внизу на наших пастбищах, на холмах и в долинах. Мы хорошо помним тебя и старинный договор, который ты заключил с нашими отцами и дедами.
   Балати шевельнул плечами и издал рык, напоминавший скорее обвал в горах, нежели слова разумного существа. И все же рычание это было осмысленным, это были слова…
   – Это хорошо, – сказал Балати. – Хорошо, что вы помните. Расскажи мне что-нибудь. То, что ты помнишь.