Грегори КИЗ
ДЕТИ ВЕЛИКОЙ РЕКИ

ПРОЛОГ. ИЗ СЕДОЙ ГЛУБОКОЙ ДРЕВНОСТИ

   Гора раскололась с грохотом, словно обрушились тысячи громов, и из пролома с визгом вырвался к небу смерч живого пара. Ветры и воды несли пылающие многоцветные молнии, пальцы-щупальца какого-то разгневанного Бога. Другой Бог, облаченный в плоть серебристой птицы, стремительно летел куда-то, отчаянно махая крыльями. От первого же удара крылья обломились, огненная вспышка спалила перья и кожу на костях, которые тут же унес ветер. Боль была нестерпимая: такой он еще никогда не испытывал, хотя за вечность, прожитую им, ему не раз приходилось переносить страдания.
   На ходу обретая новое тело из воздуха и черного дыма, он удвоил усилия, пытаясь обогнать смерч, невообразимый источник энергии, которую он высвободил. Он двигался у многокрасочного края бури против ветра, сотни раз распадаясь на части и снова восстанавливая свою целостность. Рваные раны гор, лужи запекшейся крови плоскогорий с чудовищной скоростью проносились под ним, непостижимые и смертоносные, как взгляд василиска.
   Бог впервые за свое существование испытывал настоящий страх. Кто бы мог подумать, что у Брата столько мощи и столько злобы? Он видел, как позади него воздух сжигает себя, вспыхивая ярко, как молния, во много раз ярче, чем солнце. Как красиво, подумал он. Но если меня настигнет Брат, меня ждет смерть, вечная, необратимая… И возможно, я сделал ошибку.
   Подтянув толстые нити жизни, он полетел так быстро, как никто не летает, кроме ветра, пока у него, как у загнанного коня, не иссякли последние силы, и он стал камнем падать вниз.
   Смерч пронесся над ним, ударил в вершину горы и вдребезги разнес ее.
   Бог грохнулся на землю и остался лежать там, глядя, как небо наверху постепенно становится чернее сажи, а солнце все больше тускнеет и превращается в желтый охристый глаз, тоже вскоре исчезнувший.
   Теперь-то Брат точно меня найдет и смерти не миновать, думал он. Зря я всегда считал себя таким умным и хитрым.
   Но земля поглотила его, приняла в свое лоно и бережно укрыла от опасности. Над землей с течением времени пар перешел в дождь и напоил водой высохшие до основания холмы и расчлененные долины на два десятилетия вперед.
   Прошло, однако, гораздо больше времени, прежде чем Бог проснулся. Новые кости обросли плотью. Он напряг крылья и, чувствуя, как горячая золотистая кровь клокочет в жилах, сделал усилие и вырвался наружу из уютного чрева.
   Он сразу же увидел, что мир вокруг переменился. Повсюду громоздились высокие деревья и копошились тысячи живых смертных существ, которые когда-то, давным-давно, являлись ему в видениях. Расковав Брата, – он, Жизнь и Смерть, поднявшись в воздух, полетел над новым миром. Под ним был зеленый ковер, залеченные временем взорванные горы. А Брат его лежал спокойно, и было видно, что он больше не гневается. Он вился по земле блестящей голубой змейкой. Река. Он показался птице очень красивым.
   Но и Птица тоже переменилась, утратила былую красу: перья потемнели, и прекрасная серебристая Птица стала черной как уголь.
   Но Птица об этом тут же забыла. Мир вокруг был новый и странный, и в нем было достаточно места для проказ.
   Не успела Птица моргнуть желтым глазом, как пролетело еще пять тысячелетий.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КОРОЛЕВСКАЯ КРОВЬ

I
ПРИНЦЕССА И КРОМЕШНАЯ ТЬМА

   Хизи стояла над черной бездной, чувствуя, как прохватывает ее всю до костей ветром, вырывающимся из пропасти словно дыхание какого-то гигантского зверя. Она все еще не могла опомниться от неожиданного падения, хотя сейчас у нее под ногами была сырая глина, скользкая, как спина саламандры у матери в садовом пруду. Ее била дрожь – никогда прежде она не видела такой тьмы. За три года с тех пор, как она обнаружила тесные узкие туннели в старом дворце, она ни разу не решилась выбраться за пределы верхних этажей туда, где потолок превратился в кружевную паутину из крошащегося камня, совсем недавно забранного для стока воды решеткой из твердых разлапистых корней дерева оуэй. Зато сквозь такой потолок пробивались лучики света, которые освещали ей путь во время странствий по дворцу. Ее комната тоже была освещена крошечными светильниками далеких звезд, глядящих вниз сквозь разверстую крышу соседнего дворика.
   Но сейчас ее окружала швенгву, кромешная тьма, о которой она знала лишь из книг, и тьма эта была чернее ее собственных волос. А позади слабый серый свет лепился к ногам, будто верный пес, который знает, что хозяйка слепо идет навстречу своей беде и поэтому изо всех сил рвется к ней.
   Держась руками за мокрую стену с сочащейся водой, она медленно продвигалась вперед, маленькие голые ступни с чавканьем хлюпали в сырой глине. А туфельки – ее прелестные туфельки – остались лежать за вторым поворотом, там, где сломанная лестница исчезла под слоем глины. Сколько лет лежит здесь погребенный нижний дворец? Она вспомнила рассказы о потоке, но никто ни разу не говорил, когда именно все случилось. Ей казалось, это произошло в правление Кью-аната. Когда-нибудь она узнает все точно. Может, это было во времена Оу-аната?
   Хизи вскрикнула, неожиданно поскользнувшись, и тьма, будто гигантская ухмыляющаяся пасть, снова готова была проглотить ее. Дрожь не унималась, но все же ей удалось устоять на ногах. Надо вернуться обратно, как она всегда делала. Поскорее вернуться. Страх, совсем как сверчок, неистово верещал в груди. Сегодня она зашла дальше, чем обычно. Но сегодня у нее была цель – и теперь уже не праздное любопытство заставило ее углубиться в туннель. Дьен. Он был здесь внизу, где-то совсем близко. Жрецы увели его, именно увели. Хикис, маленькая служанка Дьена, рассказала ей об этом. Когда жрецы хватают кого-нибудь из королевской семьи, все знают, что они уводят его с собой. Они увели его вниз по лестнице за тронным залом в старый дворец, и дальше еще глубже, туда, где сама Река заполняла скрытый под землей фундамент, на котором стоит город. И никто никогда больше не видит тех, кого уводят жрецы. И никто не произносит их имена, не добавляя к ним слово «ната», означающее, что отныне они духи.
   Дьен-ната, сказала про себя Хизи и тут же почувствовала, как к горлу подступают слезы. За свои десять лет она виделась с матерью раз двенадцать, не более, с отцом, может быть, раз двадцать. Они были ласковы с ней, но боги и те казались ей ближе. Дьен, ее двоюродный брат, был на три года старше, добрый, мягкий мальчик. Лучший ее друг, не считая вырастивших ее слуг и служанок. Единственный друг во всей королевской семье. Все свободное время они проводили вместе, носились по всему огромному пустому дворцу, старались не попадаться на глаза своим телохранителям и слугам, подсматривали за взрослыми. А теперь Дьена больше нет, его забрали от нее.
   Хизи поклялась себе, что отыщет его. Она не могла спуститься по Лестнице Тьмы, куда увели Дьена, но она знала другие ходы, ведущие в подземелье. Должен же быть какой-нибудь способ добраться до Дьена и спасти его от судьбы, которую уготовили ему жрецы.
   Она насчитала впереди тринадцать ступеней; скат становился все круче, но зато потом полностью выравнивался. Бедные ее ноги то и дело натыкались на куски расколотых кирпичей, которые свалились сверху. Чтобы не упасть, она крепко обхватила руками стенку слева. Тьма, казалось, никогда не кончится, хотя она знала, что коридор, по которому она шла, был не шире вытянутой руки, и, чтобы убедиться в этом, она протянула правую руку, пытаясь нащупать стенку.
   К ее великому изумлению, стены не было – коридор расширялся. Озадаченная, Хизи сделала еще несколько шагов.
   И вдруг ноги соскользнули с опоры, будто ее кто-то толкнул, и она, беспомощно всплеснув руками, полетела на мокрый пол. Из груди вырвался отчаянный крик, дыхание оборвалось, но прежде, чем она успела это осознать, почувствовала, что куда-то скользит.
   Потом было долгое падение. Казалось, прошла вечность до того, как свежие порывы воздуха сменились чудовищным зловонным взрывом – ей почудилось, что он спалил половину ее тела и вырвал ее маленькую душу, оставив свинцовый труп на съедение нечисти, что кишела в этих глубоких подземных прудах. И вот теперь она очутилась в одном из таких прудов. Вода была теплая, как в ванне, и пахла гнилью. Юбка, под которой были надеты еще две нижние, наполнилась воздухом и какой-то миг удерживала ее на плаву – этого мгновения оказалось достаточно, чтобы обрести дыхание, наполнив усталые легкие вонючим воздухом. Она все еще не пришла полностью в себя, когда одежда начала набухать и тащить ее вниз. Не будь она в тяжелом шоке, она испытала бы ужас при виде того, с какой скоростью ее привычное платье превращается в мощную цепкую руку, затягивающую ее под воду.
   Но у нее все же хватило сообразительности сбросить юбки. Тоненькое узкобедрое тело десятилетней девочки легко выскользнуло из намокшей одежды, хотя прежде, чем окончательно погрузиться в воду и исчезнуть в глубине, юбки облепили ноги вокруг лодыжек.
   Плавать по-настоящему она не умела, но она могла хотя бы ходить в воде. Слава богам, на ней не было тяжелого парчового жилета – он остался там же, где и туфельки, а рубашка из тонкого полотна почти ничего не весила.
   Но совсем скоро и эта легкая рубашка покажется ей тяжелым грузом – так она устала и закоченела.
   Именно в эту минуту Хизи поняла, что смерть – это самый простой и легкий выбор, но ей не хотелось добровольно сдаться. Вода, несмотря на всю ее зловонность, не была ей противна. Вода как бы укутала ее заботливыми руками, укрыла теплым одеялом. И она вдруг подумала, что вода, это и есть Река, дарующая жизнь, ее царский предок. Ее, Хизи, далекий предок. И может статься, что Река принимает к сердцу все ее дела, знает, как она глубоко несчастна и в каком тоскливом одиночестве протекают ее дни. Так было бы просто войти в чрево Реки, вернуться к самым истокам. И тогда, быть может, они с Дьеном снова были бы вместе.
   Но нет, ей хотелось жить, если даже жизнь ненавистна. Для нее это было удивительное откровение. Даже когда Хизи стояла на крытой красной черепицей крыше Большого Зала и с тоской смотрела на аккуратно вымощенный двор внизу, она ни разу не испытывала ничего подобного. Как только она решала лишить себя жизни, она всегда отступала. Крыша ей нужна была лишь для того, чтобы убедиться, что у нее, по крайней мере, остается выбор, важный шаг, который должна сделать она сама. Ей нужна была не смерть, а возможность решать самой. Угроза смерти не по своей воле уничтожала эту возможность, что было понятно даже ей, десятилетней девочке.
   «Мне не хочется умирать, – думала она. – Но я все равно не выживу».
   И в эту минуту Хизи услышала, как кто-то зовет ее. Это был голос Тзэма, ее телохранителя, над которым она вечно посмеивалась. Она считала его глупым и не желала, чтобы он всегда ходил за ней.
   – Тзэм! – закричала она что было мочи. – Я упала, я тону!
   В высоте над ней забрезжил слабый желтый свет, затем свет ярко разгорелся над черной четкой линией, как разгорается встающее на востоке солнце. Черная линия, должно быть, была краем пропасти, с которой она сорвалась.
   В освещенном пространстве выделялся яркий фонарь, в свете которого она, всмотревшись, разглядела грубое лицо Тзэма.
   – Госпожа? – пролаял он глухим от волнения голосом. – Я вижу тебя, госпожа. Проберись к стене. Держись за нее, я сейчас за тобой спущусь.
   В едва брезжащем свете она увидела стену, о которой, очевидно, говорил Тзэм. Она упала за край того, что было когда-то лестничным колодцем, куда она и спускалась. Пруд был наполовину затопленным залом, и лестница, несомненно, шла дальше вниз и доходила до пола, который, видимо, был двумя футами ниже. Как же она не сообразила! Если добраться до стены, можно дойти до места, где лестница входит в воду, и вскарабкаться на нее.
   Хизи вдруг почувствовала, что смертельно устала и у нее ни на что не осталось сил. Что там делает Тзэм? Она не понимала, почему он не идет. Свет от фонаря по-прежнему ярко светил наверху.
   Она все же сумела добраться до стены. Стена была скользкая, ужасно скользкая, и ухватиться за нее было невозможно. Колотя по воде ногами, Хизи пыталась с помощью рук двигаться толчками вдоль стены. Нет, надо найти кого-нибудь, кто бы научил ее плавать, если она, конечно, останется в живых.
   Ее почти покинули силы, когда она услышала всплеск, и поверхность воды рассыпалась миллиардами тускло светящихся брызг. Ее подхватили огромные руки, подобные каменным колоннам, поддерживающим Большой Зал, и слегка приподняли, так что лицо ее оставалось над водой. Она чувствовала, как работают под ней мощные мускулы, казалось, что ее, словно повелительницу бурь, несет водяной смерч.
   К тому времени, когда они, наконец, очутились у края лестницы, Тзэм дрожал всем телом от непомерного напряжения. Опустив Хизи на мокрую глину, он плюхнулся тут же рядом на скате. Слушая свист, вырывающийся, как у старого пса, у него из груди, Хизи почувствовала, что у нее в легких начинается какое-то жжение.
   – Неужели я такая тяжелая, Тзэм?
   – Нет, госпожа, – прохрипел он в ответ, потом голос его постепенно окреп. – Нет, конечно, ты ничего не весишь. Кто и вправду тяжелый, так это Тзэм. Думаю, мой род не создан, чтобы плавать.
   – У тебя нет рода, Тзэм, – сказала Хизи, не сознавая, как мучителен этот разговор для ее верного стража. Поняла она это гораздо позже, спустя несколько лет.
   Тзэм ничего не ответил, потом у него вырвался горький смех, похожий на хрюканье.
   – Ты права, госпожа, несмотря на то, что моя мать… она, конечно, не была создана, чтобы плавать. Великаны стараются держаться от воды подальше. Отец мой был такой же человек, как и ты, малышка, и плавал он, видимо, ненамного лучше тебя. – Помолчав, Тзэм добавил: – Только вот ума у него было побольше.
   Он схватил ее в охапку и поднял на свои могучие плечи. Вверх по склону он полз на четвереньках до места, где все еще горел фонарь. Теперь Хизи видела, что фонарь стоит на площадке, на самом верху. Интересно, кто же был тот принц, который в древности соорудил лестничную площадку, каменную ровную плиту длиной всего в несколько шагов, чтобы принять подобающую позу, прежде чем спуститься к гостям?
   Тзэм поставил Хизи возле фонаря и стал тщательно ее осматривать – нет ли на ней ран и царапин. Его толстые пальцы бережно касались ее кожи. Он был огромный, как глыба, хотя лет ему было не больше семнадцати. И был он на полторы головы выше всех мужчин, которых Хизи доводилось видеть. Даже если бы она раскинула руки, ладошки ее все равно бы не дотянулись до его плеч, такие они были широкие. Под бледной кожей так и ходили похожие на канаты мускулы. Когда он улыбался, обнажались огромные зубы цвета слоновой кости, похожие на игральные кости, какими обычно пользуются солдаты. С рождения ему была уготована роль телохранителя для королевской семьи. Его мать, теперь уже ната, принадлежала к самой избранной свите отца Хизи. Великанша выглядела устрашающе в своих боевых доспехах. Тзэм был не такой огромный, как чистокровные великаны, и внешне больше походил на людей, был гораздо умнее и сообразительнее. На это и рассчитывал отец Хизи, приказавший подыскать подходящего партнера для великанши.
   Странная была это пара, полувеликан и девочка с тонкими, будто ивовые прутики, руками и ногами. Темное личико, почти как сердечко, служило изящным обрамлением для черных опалов ее глаз. Тзэму ничего не стоило поднять ее, словно пушинку, на ладони, но он терпеливо стоял перед ней и осторожно проверял, целы ли все ее длинные косточки.
   – Мне кажется, ничего серьезного нет, – наконец сказал он. – Но мы все же попросим Квэй взглянуть. Она в этом лучше разбирается.
   – Это ни к чему, Тзэм. Я в полном порядке.
   – Не считая безумного поведения, ты хочешь сказать.
   – Как у тебя язык поворачивается говорить со мной таким тоном? Ты забыл, что я твоя госпожа?
   – Нет, малышка, – вздохнул Тзэм. – Но все-таки мой главный хозяин – твой отец. И он вряд ли мне простит, случись с тобой что-нибудь. – Тзэм пожал плечами. – Я иногда не очень соображаю и могу ляпнуть что-то не то. Тзэм не очень умный, сама знаешь.
   Хизи презрительно рассмеялась.
   – Да, я не раз видела, как ты это проделывал в присутствии отца и его придворных. «Тзэм хочет помочь», «Тзэм не разбирается в таких вещах, хозяин». Но я-то знаю лучше, Тзэм. И ты знаешь, что я знаю.
   – Ты слишком много знаешь для такой маленькой девочки, – произнес тихо Тзэм.
   Хизи задумалась.
   – Это, наверное, во мне говорит королевская кровь, – сказала она, улыбнувшись.
   Тзэм помрачнел, густые брови сошлись на переносице, как две тучи, но под грозовыми облаками глаза были добрые и грустные. Он схватил ее за руку.
   – Не говори так, принцесса, – прошептал он.
   Хизи нахмурилась:
   – Не понимаю. Я дочь своего отца, и во мне течет королевская кровь… с материнской стороны тоже. И когда-нибудь я ведь буду такая же могущественная, как и они.
   – Когда-нибудь, – повторил Тзэм. Он потряс головой, словно хотел прояснить мысли. – Ну а теперь наверх, там тебя ждет ванна и чистая одежда.
   Хизи резко отодвинулась от него.
   – Нет, не пойду. Я собираюсь продолжить путь.
   – Как?! Тебе охота снова поплавать в прудах?
   – Мне надо было взять с собой фонарь, все дело в этом. А теперь фонарь есть. – Она снова нахмурилась. – Скажи… я думала, я тебя потеряла, как обычно. Каким образом ты меня нашел?
   Тзэм усмехнулся, обнажив огромные зубы.
   – Тзэм никуда от тебя не денется, маленькая госпожа. Тзэм всегда держится вдали, не на виду.
   Хизи покраснела.
   – Ты молчишь все время, будто немой. Это из-за того, что я думала, ты и вправду немой, но, как мне кажется, именно я… – Тут она остановилась, борясь с неожиданно напавшим на нее смехом.
   – Что именно ты? – спросил Тзэм.
   – Я представила себе, как кто-то твоего роста решился бы постоянно крутиться возле нас с Дьеном.
   Тзэм тронул ее за плечо.
   – Я сожалею о том, что случилось с Дьенатой.
   Все веселье Хизи мгновенно улетучилось.
   – Его имя Дьен! – отрезала она. – И я намерена найти его.
   – Я так и знал, что ты все затеяла из-за этого. Принцесса, это безнадежно. Оставь эту мысль. Постарайся забыть своего друга. Это все, что ты можешь сделать.
   – Не оставлю.
   – И куда ты пойдешь? Даже если у тебя будет фонарь, твой путь закончится там, в воде. – Он жестом указал на затопленные ступени лестницы.
   Хизи не нашлась, что ответить. Тзэм прав. А вдруг нет? Но Тзэм все-таки прав. Всмотревшись, она с трудом различила за лестницей арку. Если бы удалось туда добраться, она бы нырнула под нее и оказалась еще в одной комнате. А может быть, и нет.
   – Я пойду с тобой обратно, но только до первого поворота. В эту Тьму много ходов. И какой-нибудь из них должен привести к Дьену.
   Тзэм погрозил пальцем:
   – Я унесу тебя отсюда, принцесса. Твой отец поблагодарит меня за это.
   – А я вернусь назад. И буду возвращаться снова и снова, пока не найду Дьена или же не упаду там, где даже ты не спасешь меня. И если ты будешь без конца следовать за мной, ты ведь знаешь, что мне может иногда прийти в голову. И теперь, когда я знаю, какой ты умный, думаю, мне удастся ускользнуть от тебя. Я никогда не была такой сообразительной, Тзэм, какой могла бы быть. И все оттого, что не понимаю, где это может пригодиться.
   Тзэм свел густые брови.
   – Чего ты хочешь от меня, госпожа? Мое дело охранять тебя. Я не могу позволить тебе бродить одной. Здесь внизу водится нечисть.
   – Наверху тоже водится.
   – Я говорю не про духов, маленькая принцесса. Духи чаще всего безвредные, а вредных жрецы выметают метлой. Здесь внизу водится настоящая нечисть, и сюда жрецы не спускаются, чтобы ее вымести вон.
   Хизи вздохнула.
   – Мое решение бесповоротно. Либо ты идешь со мной, куда бы я ни пошла, либо ты оставишь меня в покое. Ну а теперь скажи, что ты выбираешь? Защищать меня или пустишь странствовать в одиночестве?
   – И так и так плохо, – проворчал вконец расстроенный Тзэм. – Головы мне все равно не сносить.
   – Я не дам им тебя тронуть, Тзэм.
   – Это не в твоей власти, принцесса.
   Сердце Хизи немного смягчилось. Тзэм всегда такой добрый, такой преданный, почти как Дьен. Но между ней и Тзэмом, да и остальными слугами, сохранялась какая-то дистанция, даже между ней и Квэй, которая ее вынянчила и заменила ей мать. Даже Квэй все больше отдалялась от нее в последние годы. И лишь привязанность Дьена была никем и ничем не ограничена.
   – Тзэм, я, во что бы то ни стало должна найти Дьена. С тобой или без тебя, – сказала Хизи уже спокойно.
   Тзэм грустно кивнул в сторону затопленного зала.
   – Ну хорошо, значит, со мной, – со вздохом произнес он. – Но не сию минуту, госпожа. Не сегодня. Завтра, после того, как ты отдохнешь и мы достанем подходящую одежду.
   – Так ты пойдешь со мной?
   – Да, хотя это мало что изменит.
   Голос у Тзэма был грустный.
   – Мы обязательно найдем его, – не сдавалась Хизи.
   – Может, этого и не следовало бы делать?
   – Ты думаешь, его нет в живых?
   Тзэм долго смотрел на нее, затем сгреб с земли мощными ручищами.
   – Так недолго заработать и лихорадку, – заявил он. Наклонившись, он взял в руку фонарь и начал осторожно подниматься по перепачканным глиной ступеням.
   – А вообще, почему надо уводить людей, Тзэм?
   – Не знаю, принцесса.
   Ей показалось, что Тзэм слишком долго обдумывал вопрос, прежде чем ответить. Это вызвало у нее раздражение.
   – А я чувствую, ты знаешь, – сказала она. – Слуг они тоже уводят?
   – Нет, не совсем так. Если слугу решают наказать, то делают это публично, с большим шумом. Чтобы другие боялись.
   Тзэм миновал самую скользкую часть пути, и в дальнем конце туннеля, там, где он сворачивает вправо, показался серый свет.
   – Тзэм, ты действительно не знаешь, почему уводят людей?
   – Действительно не знаю. Точно не могу сказать.
   – Как ты думаешь, меня они тоже уведут?
   – Нет, – ответил уныло Тзэм каким-то странным сдавленным голосом.
   – Если увели Дьена, почему бы не увести и меня?
   Тзэм пожал плечами:
   – Ты слишком много хочешь знать, принцесса. Без всяких почему, не уведут, и все.
   Перед ней была непрошибаемая стена, так случалось с Тзэмом нередко. Хизи хорошо понимала, что больше она не добьется ни слова.
   Горячая ванна была блаженством. Но вот Квэй – ее немолодое лицо замкнулось и стало словно сжатый круглый кулак, а карие глаза сверкали недобрым блеском при свете лампы, когда она, наклонившись, слишком уж энергично оттирала со ступней Хизи приставшую глину.
   – Где твое платье? – спросила она шепотом после долгого молчания. Чувствовалось, что она прилагает усилия, чтобы не сорваться на крик.
   Хизи сморщилась, когда безжалостная мочалка добралась до лица и шеи. Она ничего не ответила Квэй.
   – Твое платье. Ты слышишь, о чем я спрашиваю? Родители твои подумают, что я его продала. И меня могут выпороть. Или же Тзэма. И если ты не думаешь обо мне, подумай о нем. Я уверена, кто-то наверняка видел, как он нес тебя, полуголую. Тзэма могут кастрировать.
   Хизи не очень ясно представляла себе, что такое кастрация, но она понимала, что ничего хорошего в этом нет, особенно если кастрация будет грозить Тзэму.
   – Нас никто не видел, – огрызнулась она. Мыло щипало глаза, и они снова наполнились слезами, хотя казалось, все слезы она выплакала после исчезновения Дьена.
   – Как ты можешь говорить так уверенно? Ты ведь еще ребенок. – Однако голос Квэй постепенно начал теплеть, и руки уже не так усиленно работали. Когда же у Хизи слезы наконец прорвались наружу, Квэй обняла ее, не обращая внимания на то, что ее платье намокло.
   – Дитя ты дитя, что нам с тобой делать? – прошептала она.
   Позже, когда они уже сидели на кухне, Квэй больше не поднимала разговора о дневном путешествии. Яркое солнце залило дворик снаружи и весело расписало стены кухни. Плети чеснока и лука-шалот, белые и красные, переливались и блестели в лучах солнца над столом, где Квэй месила хуз – плотный черный хлеб, который любила Хизи, особенно с гранатовым сиропом и сливками. Теплый резкий запах дрожжей мешался с ароматом кофе, греющимся на домашней печке-жаровне в медном сосуде с длинной ручкой, и дымом от можжевеловых веток, проникающим со двора, где разгоралась печь для хлеба. Тзэм дремал на солнышке с детской счастливой улыбкой на широком лице.
   – Ты мне уже много помогаешь, – сказала она. – На днях даже сбила яйца.
   – Я говорю о настоящей готовке. – Хизи старалась не выдать голосом поднимающегося раздражения – сегодня и так хватило неприятностей.
   – Нет для этого нужды, малышка. Всегда будут люди, вроде меня, чтобы готовить тебе.
   – Представь себе, что я хочу научиться, – не сдавалась Хизи.
   – А ты представь себе, что я не хочу, – ответила Квэй. – Никто из нас не волен выбирать, что ему делать, Хизи. Таков порядок, и самое лучшее для тебя с ним смириться.
   – Кто его устанавливает?
   – Все. Река. И так всегда. Раз сказала Река, значит, так все и есть.
   – Это Река решила насчет Дьена?
   Квэй молчала. После минутного колебания она вытерла руки о передник, опустилась на колени возле Хизи и взяла ее руки в свои.
   – Хизи, дорогая, мне очень жаль его. Он был хороший мальчик. Мне он нравился.
   Она глубоко вздохнула, и Хизи подумала, что она, таким образом, пытается справиться с волнением.
   – Хизи, ты должна понять, что Тзэм и я… мы не такие люди, как ты. Мы не можем говорить и делать, что нам хочется. Есть люди, которые за нами следят, за всеми нами. А когда не следят они, следит Река. И поэтому ни Тзэм, ни я не можем обсуждать то, о чем тебе хочется говорить. Ты понимаешь это?