Страница:
Воспоминания об отце не сохранили каких-нибудь особенно ярких событий, хотя в мыслях Николь Пьер де Жарден присутствовал в каждом событии ее жизни. Не все они были счастливыми. Она забыть не могла, как вместе с ним молча давилась слезами в саванне невдалеке от Нидугу, пока догорал погребальный костер Анави. Николь помнила его руки на своих плечах, когда она безутешно рыдала, в пятнадцать лет проиграв в национальном конкурсе на роль Жанны д'Арк.
Так и жили они парой в Бовуа, поселившись там через год после смерти матери, до того как Николь окончила третий курс Турского университета. Это была идиллия. Прикатив на велосипеде из школы, Николь бродила по окружавшим их виллу лесам. Тем временем Пьер писал в кабинете свои романы. Вечерами Маргарита звонила в колокольчик, приглашая их к обеду, прежде чем отправиться на своем велосипеде в Люин — к мужу и детям.
Летом Николь с отцом путешествовали по Европе, посещали средневековые города и замки — места действия его исторических романов. Об Алиеноре Аквитанской и ее муже Генрихе Плантагенете Николь знала больше, чем о любом из действующих политических деятелей Франции и Западной Европы. Когда в 2181 году Пьер завоевал премию имени Мэри Рено за исторический роман, он взял ее в Париж на церемонию вручения награды. В сшитой на нее портным белой юбке и подобранной с помощью отца блузке, она сидела в первом ряду и слушала, как оратор расписывал аудитории достоинства ее отца.
Николь до сих пор еще помнила отрывки из благодарственной речи отца. Закончил он так: «Меня часто спрашивают, обладаю ли я какой-то особенной мудростью, которой хотел бы поделиться с последующими поколениями. — Тут он посмотрел прямо на нее. — И своей бесценной дочери Николь, и всем молодым людям мира я могу сказать лишь одну простую вещь. В своей жизни я нашел только две ценности: знания и любовь. Ничто, кроме них, — ни слава, ни власть, ни достижения — сами по себе не имеют столь непреходящего значения. Но, когда жизнь кончается, тот, кто знал, тот, кто любил, может сказать — я был счастлив».
«И я была счастлива, — говорила себе Николь, и слезы струились по лицу.
— Ты дал мне счастье. И ни разу не подвел меня. Даже в самый трудный момент». Тут память Николь, как и следовало ожидать, обратилась к лету 2184 года, когда ее жизнь так понеслась вперед, что она едва успевала за нею. За какие-то шесть недель Николь завоевала золотую олимпийскую медаль, завершила недолгий, но бурный роман с принцем Уэльским и вернулась во Францию, чтобы сообщить отцу о своей беременности.
Основные события тех дней Николь помнила так, словно они случились только вчера. Никогда в жизни она не ощущала такого счастья и ликования, как в тот момент, когда стояла на верхней ступени пьедестала почета в Лос-Анджелесе с золотой медалью на груди. Сотня тысяч людей восторженно ликовала. Это был ее день. С неделю мировая пресса носилась с ней. Она появлялась на первых страницах газет, о ней упоминали в каждом важном спортивном обзоре.
А по окончании последнего интервью в телестудии возле олимпийского стадиона ей представился молодой англичанин. Он назвался Дарреном Хиггинсом и вручил ей конверт, в котором оказалось приглашение отобедать не с кем иным, как с принцем Уэльским, человеком, которому предстояло стать Генрихом XI, королем Великобритании.
«Это было чудо, — вспоминала Николь тот обед, забыв на время о своем отчаянном положении. — Генри был просто очаровательным. И два дня прошли, как сказка». Но проснувшись через тридцать девять часов в спальне принца в Уэствуде, она обнаружила, что сказка окончилась. Ее принц, еще вчера внимательный и пылкий, хмурился и явно сердился. И пока неопытная Николь тщетно пыталась понять, что же случилось, до нее постепенно дошло, что полету фантазии настал конец. «Знаменитость дня, — вспоминала она, — я нужна была ему лишь ради легкой победы. Но постоянных отношений не заслуживала».
Последних слов принца, сказанных ей в Лос-Анджелесе, Николь не могла забыть. Она поспешно собиралась, а он кружил возле нее, не понимая причин расстройства. Она не отвечала на его вопросы и уклонялась от объятий. «А чего ты хотела? — наконец спросил он с явным недоумением. — Николь, нужно трезво смотреть на вещи. Должна же ты понимать, что британский народ никогда не примет темнокожую королеву».
Николь сбежала, прежде чем Генри увидел ее слезы. «Так вот, дорогая моя Женевьева, — сказала себе Николь на дне ямы, — из Лос-Анджелеса я уехала с двумя новыми сокровищами — золотой олимпийской медалью и еще не родившейся девочкой». Ее мысли быстро пробежали последующие недели, тревогу, тоску… наконец она набралась храбрости переговорить с отцом.
— Я… я не знаю, что теперь делать, — говорила она, смущаясь в то сентябрьское утро в гостиной их виллы. — Я знаю, что ужасно разочаровала тебя — и сама разочаровалась в себе, — но хочу спросить, можно мне пока остаться здесь и попытаться…
— Конечно, Николь, — отвечал отец. Он молча плакал, слезы на его лице Николь видела впервые после смерти матери. — Мы все сделаем так, как надо,
— проговорил он, прижимая ее к себе.
«Мне так повезло, — вспоминала Николь. — Он все понимал. И не подвел меня. И ничего не спрашивал, когда я объяснила ему, что отцом ребенка является Генри и что я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал, в том числе сам ребенок и Генри. Он пообещал мне хранить тайну и сохранил».
Внезапно вспыхнул свет, и Николь поднялась, чтобы заново обозреть свою тюрьму. Только середина ямы была освещена целиком. Оба края терялись в тени. Невзирая на ее положение, она ощущала неожиданную легкость и бодрость.
Николь поглядела на крышу амбара — в неописуемые небеса Рамы. Она уже подумывала об этом и, повинуясь внезапному импульсу, опустилась на колени посреди своей ямы, чтобы помолиться впервые за двадцать лет. «Боже, я знаю, что опоздала, но спасибо Тебе за мать, за отца и за дочь. Спасибо за все чудеса этой жизни. — Николь поглядела на потолок, она улыбалась, глаза ее блестели. — А теперь прошу Тебя, помоги мне».
— Шекспир сделал из тебя совершенно другого человека, — проговорила она, чтобы нажать стерженьком в прорезь «Выкл». — Ты, конечно, был воин, с этим никто не спорит, но и хладнокровный, и бессердечный завоеватель. Нормандия истекала кровью под твоим игом. Ты едва не погубил Францию.
Николь нервно рассмеялась. «Готова, — подумала она, — разговариваю с бесчувственным керамическим принцем-роботом ростом в двадцать сантиметров». Она вспомнила то безнадежное состояние, в котором пребывала час назад, пытаясь придумать способ спасения. Время уходило безвозвратно — ощущение это усилилось после предпоследнего глотка воды. «Ладно, — решила она, вновь поворачиваясь к принцу Хэлу. — Уж лучше слушать его, чем жалеть себя».
— Ну что вы еще умеете, мой маленький принц? — спросила Николь. — Что будет, если я вставлю эту булавку в прорезь «Р».
Робот ожил, сделал несколько шагов и приблизился к ее левой ноге. После долгого молчания он заговорил, но не актерским голосом, как во время предыдущих сценок, а с британскими интонациями Ричарда Уэйкфилда.
— «Р» — значит разговор, мой друг, и мой репертуар весьма обширен. Однако я буду молчать, пока ты не заговоришь.
Николь рассмеялась.
— Отлично, принц Хэл, — сказала она, подумав, — расскажите о Жанне д'Арк.
Помедлив, робот нахмурился.
— Это была колдунья, моя милая леди, за это ее и сожгли в Руане через десять лет после моей смерти. В годы моего правления был покорен весь север Франции. А ведьма-француженка, объявившая себя Божьей посланницей…
Николь вздрогнула и отвлеклась — над ними пронеслась тень. Над крышей амбара, кажется, что-то промелькнуло. Сердце ее забилось.
— Здесь. Я здесь! — изо всех сил закричала она; под ногами принц Хэл бубнил о том, как печально сказался успех Жанны д'Арк на судьбе его завоеваний во Франции. — Истинно по-английски, — проговорила Николь, вновь вставляя стерженек в прорезь.
И вдруг густая тень закрыла всю яму. Николь поглядела наверх и сердце ее ушло в пятки. Прямо над ямой било крыльями огромное птицеподобное существо. Николь отшатнулась и непроизвольно вскрикнула. Опустив шею в яму, существо разразилось последовательностью звуков — хриплых, но слегка музыкальных. Николь застыла без движения. Существо снова повторило почти те же звуки, потом попыталось — безуспешно, поскольку мешали крылья, — проникнуть в глубь узкой ямы.
Оцепенение от ужаса уступило место обычному страху, и Николь разглядывала огромное летающее создание. Его лицо, на котором два голубых глаза были окружены бурыми кругами, скорее напомнило ей птеродактиля, которого Николь видела в Национальном музее естествознания в Париже. Длинный клюв загибался книзу. Во рту не было зубов, а две лапы — по обоим бокам тела — были снабжены пятью острыми когтями.
Николь подумала, что масса подобного создания должна достигать сотни килограммов. Все его тело, за исключением физиономии и клюва, когтей и кончиков крыльев, было покрыто плотным черным пушком, скорее напоминавшим вельвет. Когда птицеподобное существо сообразило, что не может проникнуть внутрь, оно издало два отрывистых звука, взмыло вверх и исчезло. Николь не шевельнулась и через минуту после его исчезновения. А потом села и попыталась собраться с мыслями. Выделившийся при испуге адреналин все еще курсировал в теле. Она попыталась рационально обдумать увиденное. Сперва решила, что это просто биот — подвижное создание, подобное тем, которые уже случалось обнаруживать на Раме. «А если это биот, то весьма совершенный». Она представила себе другие виденные ею биоты: крабов из Южной полусферы, разнообразные создания, запечатленные первой экспедицией на Раму. И не могла убедить себя в том, что видела биота — что-то было в глазах птицы.
Вдалеке захлопали крылья, и тело Николь напряглось. Она забилась в темный угол — свет опять перекрыло огромное тело. Нет, их теперь оказалось двое, второе существо было значительно больше. Зависнув над ямой, новая птица опустила внутрь голову и уставилась на Николь голубыми глазами. Существо испустило звук — более громкий и не такой музыкальный — и, скосив голову, поглядело на своего компаньона. Пока они, треща, переговаривались, Николь успела заметить, что тело второго ее гостя покрыто чем-то вроде линолеума, но во всем прочем, за исключением размера, он был в точности подобен первому. Наконец новая птица спустилась пониже, и, что-то бормоча, обе они уселись на краю ямы. Потом минуту-другую разглядывали Николь и после коротких переговоров исчезли.
Перенесенный страх сказался на Николь: она ощутила крайнее утомление. И буквально через несколько минут после отбытия летающего гостя свернулась в уголке ямы и крепко заснула. Проспала она несколько часов. Ее разбудил громкий треск, прогремевший в амбаре ружейным выстрелом. Она мгновенно проснулась, но неожиданный звук не повторился. Тело напомнило ей о голоде и жажде. Николь извлекла остатки еды. «Может быть, разделить эти крохи надвое? — подумала она. — Или же съесть все сразу и будь что будет?»
Глубоко вздохнув, Николь решила доесть и допить все остатки. Она понадеялась, что тогда сумеет на время забыть о еде. Николь ошиблась. Когда она вытягивала из фляжки последние капли воды, в памяти назойливо возникал графин с родниковой водой, которую в Бовуа всегда держали на столе.
Когда Николь доела, вдали что-то громко хрустнуло. Она прислушалась, но вновь наступило молчание. Ее ум одолевали мысли о спасении, она разрабатывала всевозможные проекты, в которых не последнее место отводилось птицам. Она ругала себя за то, что не посмела заговорить с ними. Николь усмехнулась. «Конечно, они могут съесть меня. Но кто сказал, что лучше умереть с голоду, чем быть съеденным?»
Николь была уверена, что крылатые существа вернутся. Быть может, ее уверенность объяснялась безнадежностью ситуации, но тем не менее она начала строить планы: что следует ей предпринять, если они вернутся? Она представила себе, как поздоровается, потом протянет пустую ладонь и войдет в центр ямы, прямо под машущее крыльями существо. Потом жестами попытается объяснить свое положение: сперва будет показывать то на себя, то на яму, чтобы они поняли, что она не может выбраться, и махать рукой в знак того, что ей нужна помощь.
Дважды прозвучавший треск возвратил Николь к реальности. После короткой паузы треск послышался вновь. Поискав в разделе «Среда» введенного в компьютер «Атласа Рамы», она удовлетворенно усмехнулась, укоряя себя за то, что сразу не догадалась. Трещал ломающийся лед — Цилиндрическое море уже подтаяло с дна. Рама еще находился внутри орбиты Венеры, хотя последний маневр, о чем Николь не знала, направил его от Солнца, но тепла звезды уже хватило, чтобы растопить воду.
«Атлас» предупреждал о свирепых бурях, ураганах, порождаемых температурным перепадом во время плавления моря. Николь подошла к центру ямы.
— Эй вы, птицы, или кто угодно, — закричала она, — летите сюда, достаньте меня отсюда, пока еще есть возможность спастись.
Но птицы не возвращались, и десять часов без сна она провела в углу. Тем временем треск снаружи усиливался и, достигнув максимума, начал слабеть. А потом задул ветер. Легкий бриз превратился в бурю к тому моменту, когда утих треск льда. Николь совсем упала духом. И когда засыпала, напомнила себе, что бодрствовать ей осталось еще один-два раза.
Над Нью-Йорком свирепствовал ураган, ветер мел по городу. Николь безжизненно скрючилась в углу. Наверху выл ветер. Она вспомнила, как пережидала буран в хижине, катаясь на лыжах в Колорадо. Попыталась представить себе, как это приятно кататься на лыжах, но более не могла. Голод и утомление ослабили и ее воображение. Николь сидела неподвижно, в пустой голове лишь изредка появлялась мысль — каково-то будет умирать.
Она не помнила, как заснула, но и как проснулась тоже. Снова стемнело. Она обессилела. Разум говорил, что в яму что-то упало. Из своего угла Николь перебралась к наваленной куче металла. Включать фонарик не стала. И вдруг наткнулась на что-то ногой, вздрогнула и принялась ощупывать предмет руками. Он оказался большим — крупнее баскетбольного мяча. Овальный предмет был гладок на ощупь.
Николь оживилась, нащупала в комбинезоне фонарик и посветила. Белый предмет был похож на яйцо. Она стала его исследовать, надавила, поверхность подалась под рукой. «Можно ли съесть?» — спросил разум, голод прогнал все мысли о возможных неприятных последствиях.
Николь извлекла нож, принялась резать. Лихорадочно отхватила ломоть, засунула в рот. Безвкусный. Она выплюнула его и разрыдалась. Гневно ткнула непонятный предмет, он откатился в сторону. Ей послышался какой-то звук. Николь потянулась и вновь толкнула его. «Ага, = сказала она себе. — Действительно, плеск».
Резать ножом корку было очень трудно. Через несколько минут Николь извлекла свое медицинское оборудование и приступила к предмету с энергоскальпелем. Оболочка шара — чем бы он ни являлся — состояла из трех отдельных и различимых слоев. Внешний слой был прочнее покрышки футбольного мяча, его трудно было прорезать. Второй представлял собой мягкую влажную небесно-голубую субстанцию, на взгляд схожую с мякотью дыни. Внутри, в сердцевине, оказалось несколько кварт зеленоватой жидкости. Дрожа от нетерпения, Николь запустила руку в разрез и зачерпнула жидкость. Она отдавала каким-то лекарством, но освежала. Николь сделала два лихорадочных глотка, и только тут напомнили о себе годы ее медицинских занятий.
Преодолевая желание пить, Николь опустила в жидкость зонд масс-спектрометра, чтобы определить ее состав. Она так торопилась, что неправильно проанализировала первый образец, и все пришлось повторить. Когда результаты анализа проступили на крошечном переносном модульном мониторе, годном для всех приборов, Николь зарыдала от счастья. В жидкости не было ядов. Напротив, она содержала белки и минеральные вещества в комбинациях, полезных для ее тела.
— Здорово, здорово! — выкрикнула Николь. Она вскочила и едва не потеряла сознание. Затем уже осторожно опустилась на колени и принялась утолять голод. Пила жидкость, ела влажную мякоть, пока не насытилась. А потом уснула.
Пробудившись, Николь первым делом заинтересовалась свойствами этой «манно-дыни». Она любила поесть и знала об этом — когда-то давно. Сейчас ее заботило, как подольше протянуть на одной манно-дыне, пока ей не удастся — не важно, каким образом — добиться помощи от птиц.
Николь тщательно измерила дыню. Ее вес первоначально составлял около десяти килограммов, теперь оставалось только восемь. Осмотр показал, что несъедобная шкурка весила почти два килограмма, значит, на ее долю приходится шесть килограммов питательных веществ, равно распределенных между жидкостью и небесно-голубой мякотью. «Посмотрим, — подумала она, — в трех килограммах жидкости…»
Мысли Николь нарушил вспыхнувший свет.
«Да, — сказала она себе, глянув на часы, — вовремя, как и положено». Потом перевела взгляд с часов на яйцеобразный объект, впервые представший перед ней в свете. Она узнала его мгновенно. «Боже мой! — подумала Николь, проведя пальцем по бурым прожилкам на молочно-белой поверхности. — Как я могла забыть». Она сунула руку в карман комбинезона и извлекла отполированный камень, который Омэ дал ей в Риме на Новый год. Поглядела на него, потом на овальный предмет на дне ямы. «Боже мой!» — повторила Николь про себя.
Она опустила камень в карман и достала маленький зеленый фиал.
— Роната поймет, когда пить, — услыхала она голос своего прадеда. Усевшись в уголке, Николь одним глотком осушила флакончик.
Так и жили они парой в Бовуа, поселившись там через год после смерти матери, до того как Николь окончила третий курс Турского университета. Это была идиллия. Прикатив на велосипеде из школы, Николь бродила по окружавшим их виллу лесам. Тем временем Пьер писал в кабинете свои романы. Вечерами Маргарита звонила в колокольчик, приглашая их к обеду, прежде чем отправиться на своем велосипеде в Люин — к мужу и детям.
Летом Николь с отцом путешествовали по Европе, посещали средневековые города и замки — места действия его исторических романов. Об Алиеноре Аквитанской и ее муже Генрихе Плантагенете Николь знала больше, чем о любом из действующих политических деятелей Франции и Западной Европы. Когда в 2181 году Пьер завоевал премию имени Мэри Рено за исторический роман, он взял ее в Париж на церемонию вручения награды. В сшитой на нее портным белой юбке и подобранной с помощью отца блузке, она сидела в первом ряду и слушала, как оратор расписывал аудитории достоинства ее отца.
Николь до сих пор еще помнила отрывки из благодарственной речи отца. Закончил он так: «Меня часто спрашивают, обладаю ли я какой-то особенной мудростью, которой хотел бы поделиться с последующими поколениями. — Тут он посмотрел прямо на нее. — И своей бесценной дочери Николь, и всем молодым людям мира я могу сказать лишь одну простую вещь. В своей жизни я нашел только две ценности: знания и любовь. Ничто, кроме них, — ни слава, ни власть, ни достижения — сами по себе не имеют столь непреходящего значения. Но, когда жизнь кончается, тот, кто знал, тот, кто любил, может сказать — я был счастлив».
«И я была счастлива, — говорила себе Николь, и слезы струились по лицу.
— Ты дал мне счастье. И ни разу не подвел меня. Даже в самый трудный момент». Тут память Николь, как и следовало ожидать, обратилась к лету 2184 года, когда ее жизнь так понеслась вперед, что она едва успевала за нею. За какие-то шесть недель Николь завоевала золотую олимпийскую медаль, завершила недолгий, но бурный роман с принцем Уэльским и вернулась во Францию, чтобы сообщить отцу о своей беременности.
Основные события тех дней Николь помнила так, словно они случились только вчера. Никогда в жизни она не ощущала такого счастья и ликования, как в тот момент, когда стояла на верхней ступени пьедестала почета в Лос-Анджелесе с золотой медалью на груди. Сотня тысяч людей восторженно ликовала. Это был ее день. С неделю мировая пресса носилась с ней. Она появлялась на первых страницах газет, о ней упоминали в каждом важном спортивном обзоре.
А по окончании последнего интервью в телестудии возле олимпийского стадиона ей представился молодой англичанин. Он назвался Дарреном Хиггинсом и вручил ей конверт, в котором оказалось приглашение отобедать не с кем иным, как с принцем Уэльским, человеком, которому предстояло стать Генрихом XI, королем Великобритании.
«Это было чудо, — вспоминала Николь тот обед, забыв на время о своем отчаянном положении. — Генри был просто очаровательным. И два дня прошли, как сказка». Но проснувшись через тридцать девять часов в спальне принца в Уэствуде, она обнаружила, что сказка окончилась. Ее принц, еще вчера внимательный и пылкий, хмурился и явно сердился. И пока неопытная Николь тщетно пыталась понять, что же случилось, до нее постепенно дошло, что полету фантазии настал конец. «Знаменитость дня, — вспоминала она, — я нужна была ему лишь ради легкой победы. Но постоянных отношений не заслуживала».
Последних слов принца, сказанных ей в Лос-Анджелесе, Николь не могла забыть. Она поспешно собиралась, а он кружил возле нее, не понимая причин расстройства. Она не отвечала на его вопросы и уклонялась от объятий. «А чего ты хотела? — наконец спросил он с явным недоумением. — Николь, нужно трезво смотреть на вещи. Должна же ты понимать, что британский народ никогда не примет темнокожую королеву».
Николь сбежала, прежде чем Генри увидел ее слезы. «Так вот, дорогая моя Женевьева, — сказала себе Николь на дне ямы, — из Лос-Анджелеса я уехала с двумя новыми сокровищами — золотой олимпийской медалью и еще не родившейся девочкой». Ее мысли быстро пробежали последующие недели, тревогу, тоску… наконец она набралась храбрости переговорить с отцом.
— Я… я не знаю, что теперь делать, — говорила она, смущаясь в то сентябрьское утро в гостиной их виллы. — Я знаю, что ужасно разочаровала тебя — и сама разочаровалась в себе, — но хочу спросить, можно мне пока остаться здесь и попытаться…
— Конечно, Николь, — отвечал отец. Он молча плакал, слезы на его лице Николь видела впервые после смерти матери. — Мы все сделаем так, как надо,
— проговорил он, прижимая ее к себе.
«Мне так повезло, — вспоминала Николь. — Он все понимал. И не подвел меня. И ничего не спрашивал, когда я объяснила ему, что отцом ребенка является Генри и что я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал, в том числе сам ребенок и Генри. Он пообещал мне хранить тайну и сохранил».
Внезапно вспыхнул свет, и Николь поднялась, чтобы заново обозреть свою тюрьму. Только середина ямы была освещена целиком. Оба края терялись в тени. Невзирая на ее положение, она ощущала неожиданную легкость и бодрость.
Николь поглядела на крышу амбара — в неописуемые небеса Рамы. Она уже подумывала об этом и, повинуясь внезапному импульсу, опустилась на колени посреди своей ямы, чтобы помолиться впервые за двадцать лет. «Боже, я знаю, что опоздала, но спасибо Тебе за мать, за отца и за дочь. Спасибо за все чудеса этой жизни. — Николь поглядела на потолок, она улыбалась, глаза ее блестели. — А теперь прошу Тебя, помоги мне».
38. ГОСТИ
Так уговаривал своих солдат Генрих V, новый король Англии. Николь улыбалась, слушая. Почти целый час Уэйкфилдов принц Хэл повествовал о юношеских беспутствах, о битвах против Хотспера и прочих мятежников, о своем восшествии на английский престол. Николь лишь однажды — годы назад — читала трилогию о Генрихе IV, Генрихе V и Генрихе VI, однако этот исторический период знала хорошо в связи со своим вечным интересом к Жанне д'Арк.
Крошечный робот выехал на свет и обнажил меч.
Английская армия пришла под Гарфлер.
Что ж, снова кинемся, друзья, в пролом,
Иль трупами своих всю брешь завалим!
В дни мира украшают человека
Смирение и тихий скромный нрав.
Когда ж нагрянет ураган войны,
Должны вы подражать повадке тигра… 47
— Шекспир сделал из тебя совершенно другого человека, — проговорила она, чтобы нажать стерженьком в прорезь «Выкл». — Ты, конечно, был воин, с этим никто не спорит, но и хладнокровный, и бессердечный завоеватель. Нормандия истекала кровью под твоим игом. Ты едва не погубил Францию.
Николь нервно рассмеялась. «Готова, — подумала она, — разговариваю с бесчувственным керамическим принцем-роботом ростом в двадцать сантиметров». Она вспомнила то безнадежное состояние, в котором пребывала час назад, пытаясь придумать способ спасения. Время уходило безвозвратно — ощущение это усилилось после предпоследнего глотка воды. «Ладно, — решила она, вновь поворачиваясь к принцу Хэлу. — Уж лучше слушать его, чем жалеть себя».
— Ну что вы еще умеете, мой маленький принц? — спросила Николь. — Что будет, если я вставлю эту булавку в прорезь «Р».
Робот ожил, сделал несколько шагов и приблизился к ее левой ноге. После долгого молчания он заговорил, но не актерским голосом, как во время предыдущих сценок, а с британскими интонациями Ричарда Уэйкфилда.
— «Р» — значит разговор, мой друг, и мой репертуар весьма обширен. Однако я буду молчать, пока ты не заговоришь.
Николь рассмеялась.
— Отлично, принц Хэл, — сказала она, подумав, — расскажите о Жанне д'Арк.
Помедлив, робот нахмурился.
— Это была колдунья, моя милая леди, за это ее и сожгли в Руане через десять лет после моей смерти. В годы моего правления был покорен весь север Франции. А ведьма-француженка, объявившая себя Божьей посланницей…
Николь вздрогнула и отвлеклась — над ними пронеслась тень. Над крышей амбара, кажется, что-то промелькнуло. Сердце ее забилось.
— Здесь. Я здесь! — изо всех сил закричала она; под ногами принц Хэл бубнил о том, как печально сказался успех Жанны д'Арк на судьбе его завоеваний во Франции. — Истинно по-английски, — проговорила Николь, вновь вставляя стерженек в прорезь.
И вдруг густая тень закрыла всю яму. Николь поглядела наверх и сердце ее ушло в пятки. Прямо над ямой било крыльями огромное птицеподобное существо. Николь отшатнулась и непроизвольно вскрикнула. Опустив шею в яму, существо разразилось последовательностью звуков — хриплых, но слегка музыкальных. Николь застыла без движения. Существо снова повторило почти те же звуки, потом попыталось — безуспешно, поскольку мешали крылья, — проникнуть в глубь узкой ямы.
Оцепенение от ужаса уступило место обычному страху, и Николь разглядывала огромное летающее создание. Его лицо, на котором два голубых глаза были окружены бурыми кругами, скорее напомнило ей птеродактиля, которого Николь видела в Национальном музее естествознания в Париже. Длинный клюв загибался книзу. Во рту не было зубов, а две лапы — по обоим бокам тела — были снабжены пятью острыми когтями.
Николь подумала, что масса подобного создания должна достигать сотни килограммов. Все его тело, за исключением физиономии и клюва, когтей и кончиков крыльев, было покрыто плотным черным пушком, скорее напоминавшим вельвет. Когда птицеподобное существо сообразило, что не может проникнуть внутрь, оно издало два отрывистых звука, взмыло вверх и исчезло. Николь не шевельнулась и через минуту после его исчезновения. А потом села и попыталась собраться с мыслями. Выделившийся при испуге адреналин все еще курсировал в теле. Она попыталась рационально обдумать увиденное. Сперва решила, что это просто биот — подвижное создание, подобное тем, которые уже случалось обнаруживать на Раме. «А если это биот, то весьма совершенный». Она представила себе другие виденные ею биоты: крабов из Южной полусферы, разнообразные создания, запечатленные первой экспедицией на Раму. И не могла убедить себя в том, что видела биота — что-то было в глазах птицы.
Вдалеке захлопали крылья, и тело Николь напряглось. Она забилась в темный угол — свет опять перекрыло огромное тело. Нет, их теперь оказалось двое, второе существо было значительно больше. Зависнув над ямой, новая птица опустила внутрь голову и уставилась на Николь голубыми глазами. Существо испустило звук — более громкий и не такой музыкальный — и, скосив голову, поглядело на своего компаньона. Пока они, треща, переговаривались, Николь успела заметить, что тело второго ее гостя покрыто чем-то вроде линолеума, но во всем прочем, за исключением размера, он был в точности подобен первому. Наконец новая птица спустилась пониже, и, что-то бормоча, обе они уселись на краю ямы. Потом минуту-другую разглядывали Николь и после коротких переговоров исчезли.
Перенесенный страх сказался на Николь: она ощутила крайнее утомление. И буквально через несколько минут после отбытия летающего гостя свернулась в уголке ямы и крепко заснула. Проспала она несколько часов. Ее разбудил громкий треск, прогремевший в амбаре ружейным выстрелом. Она мгновенно проснулась, но неожиданный звук не повторился. Тело напомнило ей о голоде и жажде. Николь извлекла остатки еды. «Может быть, разделить эти крохи надвое? — подумала она. — Или же съесть все сразу и будь что будет?»
Глубоко вздохнув, Николь решила доесть и допить все остатки. Она понадеялась, что тогда сумеет на время забыть о еде. Николь ошиблась. Когда она вытягивала из фляжки последние капли воды, в памяти назойливо возникал графин с родниковой водой, которую в Бовуа всегда держали на столе.
Когда Николь доела, вдали что-то громко хрустнуло. Она прислушалась, но вновь наступило молчание. Ее ум одолевали мысли о спасении, она разрабатывала всевозможные проекты, в которых не последнее место отводилось птицам. Она ругала себя за то, что не посмела заговорить с ними. Николь усмехнулась. «Конечно, они могут съесть меня. Но кто сказал, что лучше умереть с голоду, чем быть съеденным?»
Николь была уверена, что крылатые существа вернутся. Быть может, ее уверенность объяснялась безнадежностью ситуации, но тем не менее она начала строить планы: что следует ей предпринять, если они вернутся? Она представила себе, как поздоровается, потом протянет пустую ладонь и войдет в центр ямы, прямо под машущее крыльями существо. Потом жестами попытается объяснить свое положение: сперва будет показывать то на себя, то на яму, чтобы они поняли, что она не может выбраться, и махать рукой в знак того, что ей нужна помощь.
Дважды прозвучавший треск возвратил Николь к реальности. После короткой паузы треск послышался вновь. Поискав в разделе «Среда» введенного в компьютер «Атласа Рамы», она удовлетворенно усмехнулась, укоряя себя за то, что сразу не догадалась. Трещал ломающийся лед — Цилиндрическое море уже подтаяло с дна. Рама еще находился внутри орбиты Венеры, хотя последний маневр, о чем Николь не знала, направил его от Солнца, но тепла звезды уже хватило, чтобы растопить воду.
«Атлас» предупреждал о свирепых бурях, ураганах, порождаемых температурным перепадом во время плавления моря. Николь подошла к центру ямы.
— Эй вы, птицы, или кто угодно, — закричала она, — летите сюда, достаньте меня отсюда, пока еще есть возможность спастись.
Но птицы не возвращались, и десять часов без сна она провела в углу. Тем временем треск снаружи усиливался и, достигнув максимума, начал слабеть. А потом задул ветер. Легкий бриз превратился в бурю к тому моменту, когда утих треск льда. Николь совсем упала духом. И когда засыпала, напомнила себе, что бодрствовать ей осталось еще один-два раза.
Над Нью-Йорком свирепствовал ураган, ветер мел по городу. Николь безжизненно скрючилась в углу. Наверху выл ветер. Она вспомнила, как пережидала буран в хижине, катаясь на лыжах в Колорадо. Попыталась представить себе, как это приятно кататься на лыжах, но более не могла. Голод и утомление ослабили и ее воображение. Николь сидела неподвижно, в пустой голове лишь изредка появлялась мысль — каково-то будет умирать.
Она не помнила, как заснула, но и как проснулась тоже. Снова стемнело. Она обессилела. Разум говорил, что в яму что-то упало. Из своего угла Николь перебралась к наваленной куче металла. Включать фонарик не стала. И вдруг наткнулась на что-то ногой, вздрогнула и принялась ощупывать предмет руками. Он оказался большим — крупнее баскетбольного мяча. Овальный предмет был гладок на ощупь.
Николь оживилась, нащупала в комбинезоне фонарик и посветила. Белый предмет был похож на яйцо. Она стала его исследовать, надавила, поверхность подалась под рукой. «Можно ли съесть?» — спросил разум, голод прогнал все мысли о возможных неприятных последствиях.
Николь извлекла нож, принялась резать. Лихорадочно отхватила ломоть, засунула в рот. Безвкусный. Она выплюнула его и разрыдалась. Гневно ткнула непонятный предмет, он откатился в сторону. Ей послышался какой-то звук. Николь потянулась и вновь толкнула его. «Ага, = сказала она себе. — Действительно, плеск».
Резать ножом корку было очень трудно. Через несколько минут Николь извлекла свое медицинское оборудование и приступила к предмету с энергоскальпелем. Оболочка шара — чем бы он ни являлся — состояла из трех отдельных и различимых слоев. Внешний слой был прочнее покрышки футбольного мяча, его трудно было прорезать. Второй представлял собой мягкую влажную небесно-голубую субстанцию, на взгляд схожую с мякотью дыни. Внутри, в сердцевине, оказалось несколько кварт зеленоватой жидкости. Дрожа от нетерпения, Николь запустила руку в разрез и зачерпнула жидкость. Она отдавала каким-то лекарством, но освежала. Николь сделала два лихорадочных глотка, и только тут напомнили о себе годы ее медицинских занятий.
Преодолевая желание пить, Николь опустила в жидкость зонд масс-спектрометра, чтобы определить ее состав. Она так торопилась, что неправильно проанализировала первый образец, и все пришлось повторить. Когда результаты анализа проступили на крошечном переносном модульном мониторе, годном для всех приборов, Николь зарыдала от счастья. В жидкости не было ядов. Напротив, она содержала белки и минеральные вещества в комбинациях, полезных для ее тела.
— Здорово, здорово! — выкрикнула Николь. Она вскочила и едва не потеряла сознание. Затем уже осторожно опустилась на колени и принялась утолять голод. Пила жидкость, ела влажную мякоть, пока не насытилась. А потом уснула.
Пробудившись, Николь первым делом заинтересовалась свойствами этой «манно-дыни». Она любила поесть и знала об этом — когда-то давно. Сейчас ее заботило, как подольше протянуть на одной манно-дыне, пока ей не удастся — не важно, каким образом — добиться помощи от птиц.
Николь тщательно измерила дыню. Ее вес первоначально составлял около десяти килограммов, теперь оставалось только восемь. Осмотр показал, что несъедобная шкурка весила почти два килограмма, значит, на ее долю приходится шесть килограммов питательных веществ, равно распределенных между жидкостью и небесно-голубой мякотью. «Посмотрим, — подумала она, — в трех килограммах жидкости…»
Мысли Николь нарушил вспыхнувший свет.
«Да, — сказала она себе, глянув на часы, — вовремя, как и положено». Потом перевела взгляд с часов на яйцеобразный объект, впервые представший перед ней в свете. Она узнала его мгновенно. «Боже мой! — подумала Николь, проведя пальцем по бурым прожилкам на молочно-белой поверхности. — Как я могла забыть». Она сунула руку в карман комбинезона и извлекла отполированный камень, который Омэ дал ей в Риме на Новый год. Поглядела на него, потом на овальный предмет на дне ямы. «Боже мой!» — повторила Николь про себя.
Она опустила камень в карман и достала маленький зеленый фиал.
— Роната поймет, когда пить, — услыхала она голос своего прадеда. Усевшись в уголке, Николь одним глотком осушила флакончик.
39. ВОДЫ МУДРОСТИ
Перед Николь все сразу же поплыло. На миг она прикрыла глаза, а когда их снова открыла, ее ослепила буря ярких красок, геометрическими узорами скользящих мимо нее, словно бы она летела вперед. Далеко-далеко, прямо перед ней появилось черное пятно на фоне ярких, перетекающих друг в друга оранжевых и желтых силуэтов. Черная точка росла, и все свое внимание Николь уделила ей. Тьма накатила и целиком охватила ее. Она увидела мужчину — старого негра, бегущего по африканской саванне ясной звездной ночью. Когда он повернулся к скалистой гряде и стал подниматься, обратив вверх лицо, Николь заметила: старик был похож на Омэ, но странным образом и на ее мать.
С удивительной резвостью он несся вверх по скальному откосу. Потом силуэт его застыл на вершине, а руки простерлись к небу, к лунному серпику над горизонтом. До Николь донесся рев ракетного двигателя. Она увидела крошечный космический аппарат, опускающийся на поверхность Луны. Двое мужчин в скафандрах выбросили из люка лестницу. Она услыхала голос Нила Армстронга: «Маленький шаг человека — огромный прыжок человечества.»
Следом за Армстронгом ступил на лунную поверхность Олдрин, и оба они показали направо. Неподалеку на лунной скале стоял старый негр. Он улыбался, поблескивая белыми зубами.
Его лицо словно приближалось к Николь, лунный ландшафт позади начал рассеиваться. Он затянул какой-то распев на языке сенуфо, но сперва Николь ничего не могла разобрать, а потом вдруг поняла — он обращается к ней, и ей сделалось понятным каждое слово.
— Я один из твоих далеких предков. Мальчишкой я сосредоточенно размышлял в тот самый день, когда люди высадились на Луну. Я жаждал — и в полной мере испил из озера Мудрости. Тогда я улетел на Луну и говорил с астронавтами, а потом побывал в иных мирах. Я встретил Великих. Они сказали мне, что ты понесешь к небу сказ о Минове.
И голова старика вдруг начала распухать, зубы его сделались длинными, хищными, узкие глаза пожелтели. Он превратился в тигра и прыгнул, метя ей в горло. Ощутив эти зубы на своей шее, Николь вскрикнула. Она приготовилась умереть. Но тигр вдруг обмяк — в боку его оказалась стрела. Заслышав движение, Николь поглядела наверх. Ее мать в великолепном алом одеянии с золотым луком в руке грациозно бежала по воздуху к повисшей поодаль позолоченной колеснице.
— Мама… подожди… — отчаянно закричала Николь.
Та обернулась.
— Тебя совратили, — сказала мать, — впредь будь осторожнее. Только три раза могу я спасти тебя. Бойся чего не видишь, но знаешь. — Поднявшись в колесницу, Анави взяла поводья. — Тебе еще не пора умирать. Я люблю тебя, Николь. — Крылатые красные кони забирали все выше и выше, наконец исчезли из виду.
Перед ее взором вновь предстали цветные узоры. До слуха Николь донеслась музыка… сперва издали, потом все ближе и ближе. Словно бы пели хрустальные колокольчики. Прекрасные, неземные, навсегда западающие в память. Послышались громкие аплодисменты — Николь сидела на концерте возле отца. Какой-то длинноволосый — с космами едва не до пола — восточный человек с застывшим на лице выражением восторга стоял рядом с тремя странного вида музыкальными инструментами. Звуки еще окружали Николь, слезы щипали глаза.
— Пойдем, — проговорил отец, — пора. — И превратился в воробья прямо на глазах у Николь. Потом улыбнулся ей. Она затрепетала собственными воробьиными крылышками. Они взлетели, оставив концертный зал. Звуки музыки таяли вдалеке. Воздух несся навстречу. Николь видела под собой во всем великолепии долину Луары, внизу мелькнула их вилла в Бовуа. Как хотелось бы домой, но отец ее в воробьином обличье приземлился в Шиноне ниже по течению Луары. Два воробья опустились на дерево возле замка.
Под ними на декабрьском холодке Генрих Плантагенет и Алиенора Аквитанская спорили о том, кому быть наследником английского престола. Приблизившись к дереву, Алиенора заметила воробьев.
— Ой ты, привет, Николь. Я и не знала, что ты здесь. — Протянув руку, королева Алиенора погладила воробьиное брюшко. Нежное прикосновение повергло Николь в восторг. — Помни, Николь, — проговорила королева, — судьба важнее всякой любви. Можно перенести все что угодно, когда знаешь, что тебе это суждено.
Николь ощутила запах костра, ей показалось, что ее ждут где-то еще. Они с отцом вспорхнули, полетели на север в сторону Нормандии. Запах дыма становился все гуще и гуще. Кто-то звал на помощь, и они торопливо махали крылышками.
Николь с отцом оказалась в Руане. Простая девушка со слезами на глазах поглядела на них. Пламя лизало ее ноги — в воздухе уже пахло горелой плотью. Она с молитвой поднимала свой взгляд, священник держал над ее головой самодельный крест.
— Будь благословен, Господи, — проговорила она, слезы текли по щекам.
— Жанна, мы спасем тебя, — выкликнула Николь, и они с отцом опустились посреди заполненной народом площади. Отвязали Жанну, и та обняла их. Вдруг пламя охватило их всех и все вокруг почернело. В следующий миг Николь снова летела, но уже в виде огромной белой цапли. Она была одна, в Раме — и летела над Нью-Йорком. Повернула, чтобы избежать столкновения с местной птицей, недоуменно поглядевшей на нее.
Нью-Йорк она видела с немыслимыми подробностями, словно бы ее глаза небывалыми объективами обрели способность воспринимать любой диапазон спектра. В четырех местах что-то шевелилось. Рядом с амбаром биот-многоножка медленно продвигался к южной оконечности сооружения. Около каждой из трех центральных площадей почва испускала тепло, цветными картинками отпечатывавшееся на ее инфракрасном зрении. Обогнув амбар, Николь благополучно приземлилась в собственной яме.
С удивительной резвостью он несся вверх по скальному откосу. Потом силуэт его застыл на вершине, а руки простерлись к небу, к лунному серпику над горизонтом. До Николь донесся рев ракетного двигателя. Она увидела крошечный космический аппарат, опускающийся на поверхность Луны. Двое мужчин в скафандрах выбросили из люка лестницу. Она услыхала голос Нила Армстронга: «Маленький шаг человека — огромный прыжок человечества.»
Следом за Армстронгом ступил на лунную поверхность Олдрин, и оба они показали направо. Неподалеку на лунной скале стоял старый негр. Он улыбался, поблескивая белыми зубами.
Его лицо словно приближалось к Николь, лунный ландшафт позади начал рассеиваться. Он затянул какой-то распев на языке сенуфо, но сперва Николь ничего не могла разобрать, а потом вдруг поняла — он обращается к ней, и ей сделалось понятным каждое слово.
— Я один из твоих далеких предков. Мальчишкой я сосредоточенно размышлял в тот самый день, когда люди высадились на Луну. Я жаждал — и в полной мере испил из озера Мудрости. Тогда я улетел на Луну и говорил с астронавтами, а потом побывал в иных мирах. Я встретил Великих. Они сказали мне, что ты понесешь к небу сказ о Минове.
И голова старика вдруг начала распухать, зубы его сделались длинными, хищными, узкие глаза пожелтели. Он превратился в тигра и прыгнул, метя ей в горло. Ощутив эти зубы на своей шее, Николь вскрикнула. Она приготовилась умереть. Но тигр вдруг обмяк — в боку его оказалась стрела. Заслышав движение, Николь поглядела наверх. Ее мать в великолепном алом одеянии с золотым луком в руке грациозно бежала по воздуху к повисшей поодаль позолоченной колеснице.
— Мама… подожди… — отчаянно закричала Николь.
Та обернулась.
— Тебя совратили, — сказала мать, — впредь будь осторожнее. Только три раза могу я спасти тебя. Бойся чего не видишь, но знаешь. — Поднявшись в колесницу, Анави взяла поводья. — Тебе еще не пора умирать. Я люблю тебя, Николь. — Крылатые красные кони забирали все выше и выше, наконец исчезли из виду.
Перед ее взором вновь предстали цветные узоры. До слуха Николь донеслась музыка… сперва издали, потом все ближе и ближе. Словно бы пели хрустальные колокольчики. Прекрасные, неземные, навсегда западающие в память. Послышались громкие аплодисменты — Николь сидела на концерте возле отца. Какой-то длинноволосый — с космами едва не до пола — восточный человек с застывшим на лице выражением восторга стоял рядом с тремя странного вида музыкальными инструментами. Звуки еще окружали Николь, слезы щипали глаза.
— Пойдем, — проговорил отец, — пора. — И превратился в воробья прямо на глазах у Николь. Потом улыбнулся ей. Она затрепетала собственными воробьиными крылышками. Они взлетели, оставив концертный зал. Звуки музыки таяли вдалеке. Воздух несся навстречу. Николь видела под собой во всем великолепии долину Луары, внизу мелькнула их вилла в Бовуа. Как хотелось бы домой, но отец ее в воробьином обличье приземлился в Шиноне ниже по течению Луары. Два воробья опустились на дерево возле замка.
Под ними на декабрьском холодке Генрих Плантагенет и Алиенора Аквитанская спорили о том, кому быть наследником английского престола. Приблизившись к дереву, Алиенора заметила воробьев.
— Ой ты, привет, Николь. Я и не знала, что ты здесь. — Протянув руку, королева Алиенора погладила воробьиное брюшко. Нежное прикосновение повергло Николь в восторг. — Помни, Николь, — проговорила королева, — судьба важнее всякой любви. Можно перенести все что угодно, когда знаешь, что тебе это суждено.
Николь ощутила запах костра, ей показалось, что ее ждут где-то еще. Они с отцом вспорхнули, полетели на север в сторону Нормандии. Запах дыма становился все гуще и гуще. Кто-то звал на помощь, и они торопливо махали крылышками.
Николь с отцом оказалась в Руане. Простая девушка со слезами на глазах поглядела на них. Пламя лизало ее ноги — в воздухе уже пахло горелой плотью. Она с молитвой поднимала свой взгляд, священник держал над ее головой самодельный крест.
— Будь благословен, Господи, — проговорила она, слезы текли по щекам.
— Жанна, мы спасем тебя, — выкликнула Николь, и они с отцом опустились посреди заполненной народом площади. Отвязали Жанну, и та обняла их. Вдруг пламя охватило их всех и все вокруг почернело. В следующий миг Николь снова летела, но уже в виде огромной белой цапли. Она была одна, в Раме — и летела над Нью-Йорком. Повернула, чтобы избежать столкновения с местной птицей, недоуменно поглядевшей на нее.
Нью-Йорк она видела с немыслимыми подробностями, словно бы ее глаза небывалыми объективами обрели способность воспринимать любой диапазон спектра. В четырех местах что-то шевелилось. Рядом с амбаром биот-многоножка медленно продвигался к южной оконечности сооружения. Около каждой из трех центральных площадей почва испускала тепло, цветными картинками отпечатывавшееся на ее инфракрасном зрении. Обогнув амбар, Николь благополучно приземлилась в собственной яме.
40. ПРИГЛАШЕНИЕ ОТ ЧУЖАКОВ
«Надо приготовиться к спасению», — сказала себе Николь. Она наполнила свою флягу зеленоватой жидкостью из середины манно-дыни. Осторожно отделив влажную мякоть и наполнив кусочками контейнеры для пищи, Николь уселась в своем привычном углу.
«Ну и ну! — думала она, вспоминая необычное воображаемое странствие, в которое направило ее содержимое фиала. — Что может все это значить?» Николь вспомнила то, что привиделось ей в детстве, во время праздника поро, и короткий разговор об этом три года спустя, когда Николь прибыла в Нидуту на похороны матери.
— Где ты побывала, Роната? — спросил ее однажды вечером Омэ. Старик оставался вдвоем с девочкой.
Она сразу же поняла, о чем речь.
— Я стала большой белой птицей и летала в великую пустоту за Солнцем и Луной.
— А-а, — отвечал он. — Омэ так и думал.
Почему же ты тогда не поинтересовалась у него, что с тобой произошло? — спросила взрослая ученая женщина прежнюю десятилетку. «Тогда можно было бы что-то понять». Но Николь уяснила, что напрасно пытаться понять смысл видения и его место в области, не поддающейся дедуктивному методу, создавшему все могущество современной науки. Она подумала о матери, о том, какой прекрасной казалась она в этих алых развевающихся одеждах. Анави спасла ее от тигра. «Спасибо, мама, — подумала Николь. — Жаль, что мы так недолго поговорили».
«Ну и ну! — думала она, вспоминая необычное воображаемое странствие, в которое направило ее содержимое фиала. — Что может все это значить?» Николь вспомнила то, что привиделось ей в детстве, во время праздника поро, и короткий разговор об этом три года спустя, когда Николь прибыла в Нидуту на похороны матери.
— Где ты побывала, Роната? — спросил ее однажды вечером Омэ. Старик оставался вдвоем с девочкой.
Она сразу же поняла, о чем речь.
— Я стала большой белой птицей и летала в великую пустоту за Солнцем и Луной.
— А-а, — отвечал он. — Омэ так и думал.
Почему же ты тогда не поинтересовалась у него, что с тобой произошло? — спросила взрослая ученая женщина прежнюю десятилетку. «Тогда можно было бы что-то понять». Но Николь уяснила, что напрасно пытаться понять смысл видения и его место в области, не поддающейся дедуктивному методу, создавшему все могущество современной науки. Она подумала о матери, о том, какой прекрасной казалась она в этих алых развевающихся одеждах. Анави спасла ее от тигра. «Спасибо, мама, — подумала Николь. — Жаль, что мы так недолго поговорили».