Страница:
Он передал человечка Николь.
— Это царь богов. Пара его — столь же полная царица — сейчас стоит в Киото на столике возле постели моей жены. Многие люди собирали такие фигурки, когда жизни слонов как вида еще ничего не угрожало. В семье моей жены хранится великолепная коллекция.
Николь разглядывала покоившегося в руке человечка, благородно и ясно улыбавшегося с ладони. Ей представилась прекрасная Матико Такагиси, оставшаяся в Японии, и на миг она позавидовала им. „Имея за спиной такую опору, легче переносить и события, подобные гибели Уилсона“.
— Не присядете ли? — предложил Такагиси.
Николь опустилась на стоявший рядом с постелью ящик, и они минут двадцать проговорили. В основном о своих семейных традициях. Несколько раз всплывала дневная трагедия, однако о Раме и экспедиции „Ньютон“ старались не вспоминать. Обоим необходимы были эти утешительные воспоминания о земной повседневной жизни.
— А теперь, — проговорил Такагиси, допивая чай и ставя свою чашку на стол рядом с чашкой Николь, — у меня несколько неожиданная просьба к доктору де Жарден. Не могли бы вы принести сюда медицинское оборудование из вашего домика? Я бы хотел пройти сканирование.
Николь рассмеялась, но, заметив серьезное выражение на лице коллеги, умолкла. Когда через несколько минут она возвратилась со сканером, доктор Такагиси объяснил ей причины своей просьбы.
— Днем я дважды почувствовал в груди острую боль. Тогда все волновались, Уилсон как раз врезался в строй биотов, и я понял… — Предложение он не окончил. Николь, кивнув, включила свой прибор.
Три минуты оба они молчали. Николь проверила все угрожающие сигналы, просмотрела графики и диаграммы, описывающие сердечную деятельность японца, то и дело качая головой. Закончив, она грустно улыбнулась своему другу.
— У вас был легкий сердечный приступ, — сказала она Такагиси. — Может быть, два подряд. С тех пор сердечная деятельность не нормализовалась. — По лицу японца было видно, что новость не является для него неожиданной. — Мне очень жаль. У меня с собой есть кое-какие лекарства, и я их вам дам, но это лишь временные меры. Нам придется возвратиться на „Ньютон“, чтобы сделать все необходимое.
— Хорошо, — он слабо улыбнулся. — Если верны предсказания, через двенадцать часов в Раме снова станет светло. Тогда, я думаю, можно будет и отправиться.
— Возможно, — ответила она, — но сперва придется переговорить с Брауном и Хейльманом. Мне кажется, что нам лучше отправиться прямо с утра.
Потянувшись, он прикоснулся к ее руке.
— Спасибо, Николь.
Она отвернулась. Второй раз за этот час на глаза навернулись слезы. Оставив Такагиси, Николь направилась к домику доктора Брауна.
— Николь, это вы, — услышала она из темноты голос Ричарда Уэйкфилда. — А я был уверен, что вы спите. У меня есть для вас кое-какие новости.
— Привет, Ричард, — поздоровалась Николь, когда тот с фонариком в руках вынырнул из темноты.
— Я не мог уснуть, — пояснил он, — слишком много всякой пакости в голове. И решил поразмыслить над вашим делом. — Он улыбнулся. — Все оказалось куда проще, чем я предполагал. Не заглянете ли ко мне, поговорим?
Николь смутилась. Она уже обдумывала, что будет говорить Брауну и Хейльману о Такагиси.
— Или вы забыли, — напомнил Ричард, — всю эту историю с программным обеспечением „Рохира“ и ручными командами?
— Значит, вы работали над этим? — переспросила она. Прямо здесь?
— Конечно. Пришлось только попросить О'Тула передать сюда все данные. Пойдемте, я покажу.
Николь решила, что встреча с доктором Брауном может и подождать. Она шла рядом с Ричардом. По пути тот стукнул в стенку одной из хижин.
— Эй, Табори, угадай-ка, кого я нашел? — воскликнул он. — Нашу прекрасную докторшу и в самых густых потемках. Ты не хочешь к нам присоединиться? — И обратился к Николь. — Ему я кое-что уже объяснил, а в вашем домике было темно, и я решил, что вы уже спите.
Через минуту в двери появился Янош, приветствовавший Николь улыбкой.
— Отлично, Уэйкфилд, — ответил он, — только не затягивай, я и так засыпаю.
Когда они оказались в его хижине, британский инженер с явным удовольствием поведал, что случилось с роботом-хирургом при внезапном развороте „Ньютона“.
— Вы были правы, Николь, — проговорил он, — в „Рохир“ были введены ручные команды. Они действительно отключили защитные алгоритмы, и ни один из них не сработал во времяманевра Рамы.
Улыбаясь, Уэйкфилд продолжил, убедившись, что Николь следит за его объяснением.
— По-видимому, когда Янош упал и ударил рукой по клавиатуре, он отдал три команды. Так по крайней мере решил „Рохир“, он принял последовательность из трех ручных команд. Естественно, получилась бессмыслица, но „Рохир“ не знал этого.
— Быть может, вы теперь представите, какие кошмары терзают душу того, кто создает программное обеспечение. Всех вариантов никто не может предвидеть. И программисты предусмотрели защиту от однойслучайной команды — ну если кто-то неумышленно прикоснется к пульту во время операции, — но не от нескольких. Все ручные команды система считает экстренными. И, поскольку они обладают высоким приоритетом в программном обеспечении „Рохира“, принимаются к исполнению немедленно. Однако программа знает, что одиночная ручная команда может оказаться „плохой“, и способна отвергнуть ее и обратиться к следующему приоритету, в том числе и к защите от ошибок.
— Извините, — сказала Николь. — Я не поняла. Как это может программа отвергнуть одну плохую команду, а несколько пропустить? Я считала, что процессор оперирует с рядами.
Обернувшись к своему портативному компьютеру, Ричард по заметкам вывел на монитор ряды и колонки цифр.
— Вот операции, которые „Рохир“ выполнял после этих ручных команд.
— Они повторяются, — заметил Янош, — через семь операций.
— Правильно, — ответил Ричард. — Три раза „Рохир“ пытался исполнить первую ручную команду и каждый раз неудачно, потом он перешел к следующей команде, как это и предусмотрено программой…
— Но почему, — осведомился Табори, — он вернулся потом к первой команде?
— Потому что программисты не предусмотрели возможности поступления многократнойошибочной команды. Закончив обработку каждой команды, программа всякий раз спрашивает у себя — нет ли на буфере другой ручной команды. Если ее нет, программа отвергает первую команду и происходит прерывание. Если она есть, программа запоминает отвергнутую команду и считывает следующую. И если последовательно не прошли уже две команды, программа решает, что сломан процессор, и переключается на дублирующий и вновь пытается обработать те же ручные команды. Понимаете. Пусть одна…
Несколько секунд Николь слушала, как Ричард и Янош разговаривают о дублировании подсистем, буферных командах и очередности считывания. Ее знания в области защиты от неисправностей и дублирования были минимальны, поэтому участвовать в разговоре она не могла.
— Минуточку, — наконец вмешалась она. — Я опять сбилась. Помните, я все-таки не инженер. Может ли кто-нибудь изложить мне суть дела на обычном английском языке?
Уэйкфилд пустился в извинения.
— Простите, Николь, — проговорил он, — вы знаете как устроены программы с прерыванием? — Она кивнула. — А очередность приоритетов в такой системе вам знакома? Хорошо. Тогда объяснение будет несложным. Сигналы на прерывание от видеосистемы и акселерометра обладали меньшим приоритетом, чем ручные команды, непроизвольно созданные Яношем при падении. Программа зациклилась по контуру обработки ручных команд и не смогла услышать сигналы датчиков. Поэтому скальпель продолжал резать.
Николь почему-то ощутила разочарование. Объяснение оказалось достаточно простым, и ей вовсе не хотелось бы узнать, что виноват Янош или любой другой член экипажа. Но уж слишком простым было это объяснение. Оно не стоило потраченного ею времени и сил.
Сев на кушетку Ричарда, Николь проговорила:
— Вот и вся моя тайна?
Янош опустился возле нее.
— Николь, приободритесь, — сказал он. — Новость неплохая. Во всяком случае, мы не напутали в исходных данных, и все нашло достаточно логичное объяснение.
— Просто великолепное, — саркастически отозвалась Николь. — Но генерал Борзов тем не менее мертв. А теперь еще и Реджи Уилсон. — Николь припомнила возбужденное состояние американского журналиста в последние дни и свой разговор с Франческой. — Кстати, — не задумываясь, спросила она, — никто из вас не слышал, жаловался ли генерал Борзов на головную боль или на какие-нибудь другие неудобства? В особенности в день банкета?
Уэйкфилд покачал головой.
— Нет, — ответил Янош. — А почему вы спрашиваете?
— Дело в том, что я запросила у портативного диагноста возможный диагноз, основываясь на его биометрических показаниях, в том случае, если у него не былоаппендицита. Наиболее вероятная причина — отравление. Вероятность — 62 %. Я подумала, что возможна аллергическая реакция на какой-нибудь медикамент.
— В самом деле? — Янош был явно задет. — А почему вы ничего не говорили мне об этом?
— Я собиралась… несколько раз. Но мне показалось, что вам неинтересно было меня слушать. Помните, я хотела зайти к вам в каюту на „Ньютоне“ через день после смерти Борзова? Как раз после собрания экипажа. По вашей реакции я решила, что лучше не ворошить…
— Боже, — Янош покачал головой, — насколько же мы, люди, не умеем общаться и понимать друг друга. У меня просто голова болела тогда, вот и все. Я и не предполагал, что вы расцените мою реакцию как нежелание говорить о смерти Валерия.
— Кстати, об общении, — произнесла Николь, устало поднимаясь с кушетки.
— Перед сном мне нужно переговорить еще с доктором Брауном и адмиралом Хейльманом. — Она поглядела на Уэйкфилда. — Большое спасибо за помощь, Ричард. Если бы могла, сказала бы, что теперь чувствую себя лучше.
Она подошла к Яношу.
— Извините, друг мой. Мне следовало бы провести расследование совместно с вами. Тогда оно наверняка закончилось бы быстрее.
— Отлично, — ответил тот. — Не будем вспоминать об этом, — он улыбнулся. — Пойдемте, провожу вас до дома.
Постучав в дверь домика, Николь услышала внутри громкий разговор. Дэвид Браун, Отто Хейльман и Франческа Сабатини спорили о том, как реагировать на последние директивы с Земли.
— Они переигрывают, — говорила Франческа. — Сами все поймут, как только появится время для размышлений. Это же не первая экспедиция, в которой погиб человек.
— Но нам же приказаливозвращаться на „Ньютон“ как можно скорее, — протестовал адмирал Хейльман.
— Значит, завтра придется переговорить с ними еще раз, объяснить, почему мы собираемся сперва обследовать Нью-Йорк. Такагиси утверждает, что через день-другой море начнет таять, и нам все равно придется уходить. Кстати, Уэйкфилд, Такагиси и я что-то слыхали в туночь, хотя Дэвид и не верит мне.
— Не знаю, Франческа, — начал Дэвид Браун, когда услышал стук Николь. — Кто еще там? — резко спросил он.
— Космонавт де Жарден. У меня важная медицинская информация…
— Знаете, де Жарден, — торопливо перебил ее Браун, — мы сейчас очень заняты. Не может ли ваше дело подождать до утра?
„Хорошо, — подумала Николь. — Я-то до утра подожду“. Ей вовсе не хотелось торопиться извещать Дэвида Брауна о состоянии сердца Такагиси.
— Приняла, — ответила она громко.
Через какие-то секунды спор за ее спиной вновь разгорелся. Она медленно брела к своей хижине. „Уж завтра дело пойдет лучше“, — думала она, укладываясь на кушетке.
31. ВУНДЕРКИНД ИЗ ОРВИЕТО
— Это царь богов. Пара его — столь же полная царица — сейчас стоит в Киото на столике возле постели моей жены. Многие люди собирали такие фигурки, когда жизни слонов как вида еще ничего не угрожало. В семье моей жены хранится великолепная коллекция.
Николь разглядывала покоившегося в руке человечка, благородно и ясно улыбавшегося с ладони. Ей представилась прекрасная Матико Такагиси, оставшаяся в Японии, и на миг она позавидовала им. „Имея за спиной такую опору, легче переносить и события, подобные гибели Уилсона“.
— Не присядете ли? — предложил Такагиси.
Николь опустилась на стоявший рядом с постелью ящик, и они минут двадцать проговорили. В основном о своих семейных традициях. Несколько раз всплывала дневная трагедия, однако о Раме и экспедиции „Ньютон“ старались не вспоминать. Обоим необходимы были эти утешительные воспоминания о земной повседневной жизни.
— А теперь, — проговорил Такагиси, допивая чай и ставя свою чашку на стол рядом с чашкой Николь, — у меня несколько неожиданная просьба к доктору де Жарден. Не могли бы вы принести сюда медицинское оборудование из вашего домика? Я бы хотел пройти сканирование.
Николь рассмеялась, но, заметив серьезное выражение на лице коллеги, умолкла. Когда через несколько минут она возвратилась со сканером, доктор Такагиси объяснил ей причины своей просьбы.
— Днем я дважды почувствовал в груди острую боль. Тогда все волновались, Уилсон как раз врезался в строй биотов, и я понял… — Предложение он не окончил. Николь, кивнув, включила свой прибор.
Три минуты оба они молчали. Николь проверила все угрожающие сигналы, просмотрела графики и диаграммы, описывающие сердечную деятельность японца, то и дело качая головой. Закончив, она грустно улыбнулась своему другу.
— У вас был легкий сердечный приступ, — сказала она Такагиси. — Может быть, два подряд. С тех пор сердечная деятельность не нормализовалась. — По лицу японца было видно, что новость не является для него неожиданной. — Мне очень жаль. У меня с собой есть кое-какие лекарства, и я их вам дам, но это лишь временные меры. Нам придется возвратиться на „Ньютон“, чтобы сделать все необходимое.
— Хорошо, — он слабо улыбнулся. — Если верны предсказания, через двенадцать часов в Раме снова станет светло. Тогда, я думаю, можно будет и отправиться.
— Возможно, — ответила она, — но сперва придется переговорить с Брауном и Хейльманом. Мне кажется, что нам лучше отправиться прямо с утра.
Потянувшись, он прикоснулся к ее руке.
— Спасибо, Николь.
Она отвернулась. Второй раз за этот час на глаза навернулись слезы. Оставив Такагиси, Николь направилась к домику доктора Брауна.
— Николь, это вы, — услышала она из темноты голос Ричарда Уэйкфилда. — А я был уверен, что вы спите. У меня есть для вас кое-какие новости.
— Привет, Ричард, — поздоровалась Николь, когда тот с фонариком в руках вынырнул из темноты.
— Я не мог уснуть, — пояснил он, — слишком много всякой пакости в голове. И решил поразмыслить над вашим делом. — Он улыбнулся. — Все оказалось куда проще, чем я предполагал. Не заглянете ли ко мне, поговорим?
Николь смутилась. Она уже обдумывала, что будет говорить Брауну и Хейльману о Такагиси.
— Или вы забыли, — напомнил Ричард, — всю эту историю с программным обеспечением „Рохира“ и ручными командами?
— Значит, вы работали над этим? — переспросила она. Прямо здесь?
— Конечно. Пришлось только попросить О'Тула передать сюда все данные. Пойдемте, я покажу.
Николь решила, что встреча с доктором Брауном может и подождать. Она шла рядом с Ричардом. По пути тот стукнул в стенку одной из хижин.
— Эй, Табори, угадай-ка, кого я нашел? — воскликнул он. — Нашу прекрасную докторшу и в самых густых потемках. Ты не хочешь к нам присоединиться? — И обратился к Николь. — Ему я кое-что уже объяснил, а в вашем домике было темно, и я решил, что вы уже спите.
Через минуту в двери появился Янош, приветствовавший Николь улыбкой.
— Отлично, Уэйкфилд, — ответил он, — только не затягивай, я и так засыпаю.
Когда они оказались в его хижине, британский инженер с явным удовольствием поведал, что случилось с роботом-хирургом при внезапном развороте „Ньютона“.
— Вы были правы, Николь, — проговорил он, — в „Рохир“ были введены ручные команды. Они действительно отключили защитные алгоритмы, и ни один из них не сработал во времяманевра Рамы.
Улыбаясь, Уэйкфилд продолжил, убедившись, что Николь следит за его объяснением.
— По-видимому, когда Янош упал и ударил рукой по клавиатуре, он отдал три команды. Так по крайней мере решил „Рохир“, он принял последовательность из трех ручных команд. Естественно, получилась бессмыслица, но „Рохир“ не знал этого.
— Быть может, вы теперь представите, какие кошмары терзают душу того, кто создает программное обеспечение. Всех вариантов никто не может предвидеть. И программисты предусмотрели защиту от однойслучайной команды — ну если кто-то неумышленно прикоснется к пульту во время операции, — но не от нескольких. Все ручные команды система считает экстренными. И, поскольку они обладают высоким приоритетом в программном обеспечении „Рохира“, принимаются к исполнению немедленно. Однако программа знает, что одиночная ручная команда может оказаться „плохой“, и способна отвергнуть ее и обратиться к следующему приоритету, в том числе и к защите от ошибок.
— Извините, — сказала Николь. — Я не поняла. Как это может программа отвергнуть одну плохую команду, а несколько пропустить? Я считала, что процессор оперирует с рядами.
Обернувшись к своему портативному компьютеру, Ричард по заметкам вывел на монитор ряды и колонки цифр.
— Вот операции, которые „Рохир“ выполнял после этих ручных команд.
— Они повторяются, — заметил Янош, — через семь операций.
— Правильно, — ответил Ричард. — Три раза „Рохир“ пытался исполнить первую ручную команду и каждый раз неудачно, потом он перешел к следующей команде, как это и предусмотрено программой…
— Но почему, — осведомился Табори, — он вернулся потом к первой команде?
— Потому что программисты не предусмотрели возможности поступления многократнойошибочной команды. Закончив обработку каждой команды, программа всякий раз спрашивает у себя — нет ли на буфере другой ручной команды. Если ее нет, программа отвергает первую команду и происходит прерывание. Если она есть, программа запоминает отвергнутую команду и считывает следующую. И если последовательно не прошли уже две команды, программа решает, что сломан процессор, и переключается на дублирующий и вновь пытается обработать те же ручные команды. Понимаете. Пусть одна…
Несколько секунд Николь слушала, как Ричард и Янош разговаривают о дублировании подсистем, буферных командах и очередности считывания. Ее знания в области защиты от неисправностей и дублирования были минимальны, поэтому участвовать в разговоре она не могла.
— Минуточку, — наконец вмешалась она. — Я опять сбилась. Помните, я все-таки не инженер. Может ли кто-нибудь изложить мне суть дела на обычном английском языке?
Уэйкфилд пустился в извинения.
— Простите, Николь, — проговорил он, — вы знаете как устроены программы с прерыванием? — Она кивнула. — А очередность приоритетов в такой системе вам знакома? Хорошо. Тогда объяснение будет несложным. Сигналы на прерывание от видеосистемы и акселерометра обладали меньшим приоритетом, чем ручные команды, непроизвольно созданные Яношем при падении. Программа зациклилась по контуру обработки ручных команд и не смогла услышать сигналы датчиков. Поэтому скальпель продолжал резать.
Николь почему-то ощутила разочарование. Объяснение оказалось достаточно простым, и ей вовсе не хотелось бы узнать, что виноват Янош или любой другой член экипажа. Но уж слишком простым было это объяснение. Оно не стоило потраченного ею времени и сил.
Сев на кушетку Ричарда, Николь проговорила:
— Вот и вся моя тайна?
Янош опустился возле нее.
— Николь, приободритесь, — сказал он. — Новость неплохая. Во всяком случае, мы не напутали в исходных данных, и все нашло достаточно логичное объяснение.
— Просто великолепное, — саркастически отозвалась Николь. — Но генерал Борзов тем не менее мертв. А теперь еще и Реджи Уилсон. — Николь припомнила возбужденное состояние американского журналиста в последние дни и свой разговор с Франческой. — Кстати, — не задумываясь, спросила она, — никто из вас не слышал, жаловался ли генерал Борзов на головную боль или на какие-нибудь другие неудобства? В особенности в день банкета?
Уэйкфилд покачал головой.
— Нет, — ответил Янош. — А почему вы спрашиваете?
— Дело в том, что я запросила у портативного диагноста возможный диагноз, основываясь на его биометрических показаниях, в том случае, если у него не былоаппендицита. Наиболее вероятная причина — отравление. Вероятность — 62 %. Я подумала, что возможна аллергическая реакция на какой-нибудь медикамент.
— В самом деле? — Янош был явно задет. — А почему вы ничего не говорили мне об этом?
— Я собиралась… несколько раз. Но мне показалось, что вам неинтересно было меня слушать. Помните, я хотела зайти к вам в каюту на „Ньютоне“ через день после смерти Борзова? Как раз после собрания экипажа. По вашей реакции я решила, что лучше не ворошить…
— Боже, — Янош покачал головой, — насколько же мы, люди, не умеем общаться и понимать друг друга. У меня просто голова болела тогда, вот и все. Я и не предполагал, что вы расцените мою реакцию как нежелание говорить о смерти Валерия.
— Кстати, об общении, — произнесла Николь, устало поднимаясь с кушетки.
— Перед сном мне нужно переговорить еще с доктором Брауном и адмиралом Хейльманом. — Она поглядела на Уэйкфилда. — Большое спасибо за помощь, Ричард. Если бы могла, сказала бы, что теперь чувствую себя лучше.
Она подошла к Яношу.
— Извините, друг мой. Мне следовало бы провести расследование совместно с вами. Тогда оно наверняка закончилось бы быстрее.
— Отлично, — ответил тот. — Не будем вспоминать об этом, — он улыбнулся. — Пойдемте, провожу вас до дома.
Постучав в дверь домика, Николь услышала внутри громкий разговор. Дэвид Браун, Отто Хейльман и Франческа Сабатини спорили о том, как реагировать на последние директивы с Земли.
— Они переигрывают, — говорила Франческа. — Сами все поймут, как только появится время для размышлений. Это же не первая экспедиция, в которой погиб человек.
— Но нам же приказаливозвращаться на „Ньютон“ как можно скорее, — протестовал адмирал Хейльман.
— Значит, завтра придется переговорить с ними еще раз, объяснить, почему мы собираемся сперва обследовать Нью-Йорк. Такагиси утверждает, что через день-другой море начнет таять, и нам все равно придется уходить. Кстати, Уэйкфилд, Такагиси и я что-то слыхали в туночь, хотя Дэвид и не верит мне.
— Не знаю, Франческа, — начал Дэвид Браун, когда услышал стук Николь. — Кто еще там? — резко спросил он.
— Космонавт де Жарден. У меня важная медицинская информация…
— Знаете, де Жарден, — торопливо перебил ее Браун, — мы сейчас очень заняты. Не может ли ваше дело подождать до утра?
„Хорошо, — подумала Николь. — Я-то до утра подожду“. Ей вовсе не хотелось торопиться извещать Дэвида Брауна о состоянии сердца Такагиси.
— Приняла, — ответила она громко.
Через какие-то секунды спор за ее спиной вновь разгорелся. Она медленно брела к своей хижине. „Уж завтра дело пойдет лучше“, — думала она, укладываясь на кушетке.
31. ВУНДЕРКИНД ИЗ ОРВИЕТО
— Спокойной ночи, Отто, — проговорил Дэвид Браун в спину германскому адмиралу, выходившему из его хижины. — До завтра, — доктор Браун зевнул и потянулся. Поглядел на часы. Оставалось еще чуть более восьми часов до того, как свет включится снова.
Он стащил свой летный костюм, отпил воды. Франческа вошла в его хижину, едва он опустился на ложе.
— Дэвид, — объявила она, — у нас новые сложности, — и, подойдя поближе, коротко чмокнула его в щеку. — Я разговаривала с Яношем. Николь заподозрила, что Валерий получил препарат.
— Чтооо? — Браун взвился с кушетки. — Как она сумела? Ведь даже возможности не было…
— Очевидно, биометрия обнаружила какие-то свидетельства, и она ими воспользовалась. Сегодня Николь проговорилась об этом Яношу.
— Ты ничем не выдала себя, когда разговаривала с ним? Мы должны совершенно…
— Конечно, нет, — ответила Франческа. — Во всяком случае, Яношу ничего подобного и в голову не придет. Он-то — просто воплощенная невинность, по крайней мере в таких делах.
— Чертова баба. Лезет повсюду со своей проклятой биометрией. — Дэвид потер лицо руками. — Ну и денек. Сперва этот дурень Уилсон лезет в герои. Теперь еще эта… Я же говорил тебе, что надо стереть все данные об операции. Уничтожить основные файлы совсем не сложно. И тогда ничто не…
— Результаты биометрии останутся, — возразила Франческа, — а в них и содержится главное свидетельство против нас. Чтобы обнаружить все это по данным об операции, нужно быть не иначе как гением.
Она села и прижала голову доктора Брауна к груди.
— Наша серьезная ошибка заключалась не в том, что мы не уничтожили файлы — такое могло лишь вызвать подозрения в МКА. Мы ошиблись в оценке Николь де Жарден.
Высвободившись из ее объятий, доктор Браун поднялся.
— Черт побери, Франческа, во всем виновата ты. Зачем я только позволил тебе втравить меня в это дело. Я же с самого начала знал…
— С самого начала знал, — резко перебила Франческа своего соучастника, — что ты, доктор Дэвид Браун, не участвуешь в первой вылазке внутрь Рамы. Ты знал, что и твои будущие миллионы, и слава лидера экспедиции будут поставлены под сомнение, если ты останешься на борту „Ньютона“. — Перестав ходить, Браун замер перед Франческой. — С самого начала ты знал, — продолжала она уже более мягким тоном, — что и я была заинтересована в твоем участии в первой вылазке. И что ты можешь рассчитывать на мою поддержку.
Взяв Брауна за руки, она потянула его к кушетке.
— Садись, Дэвид. Мы вновь и вновь возвращаемся к одному и тому же. Генерала Борзова убили не мы. Мы с тобой только дали ему препарат, вызвавший симптомы аппендицита. Но решились на это мы вместе. И если бы Рама не начал этот маневр и если бы не подвел робот-хирург, наш план сработал бы превосходно. Борзов сейчас поправлялся бы после аппендэктомии на борту „Ньютона“, а мы с тобой распоряжались бы экспедицией внутри „Рамы“.
Выдернув свои руки из ее ладоней, Браун принялся их тереть.
— Я… я замарался, — проговорил он. — Прежде я ничего подобного не делал. То есть нравится это нам с тобой или нет, отчасти мы виноваты в гибели Борзова. И в смерти Уилсона, пожалуй, тоже. Нам могут предъявить обвинение, — он вновь покачал головой, на его лице появилась отрешенность.
— Я же ученый. Что же стряслось со мной? Как я вляпался во все это?
— Избавь меня от этих претензий на добродетель, — резким тоном проговорила Франческа. — И нечего себя обманывать. Или это не ты тот самый мужчина, что похитил важнейшее астрономическое открытие десятилетия у своей выпускницы, а потом еще женился на ней, чтобы навсегда заткнуть рот? Так что невинности ты лишился давным-давно.
— Ну это неправда, — возмутился доктор Браун. — В прочих вещах я был честен, кроме…
— Кроме тех случаев, которые сулили тебе выгоду. Просто куча дерьма! — Франческа вскочила и сама уже принялась расхаживать по домику. — Все вы, мужчины, ханжи. Просто удивляешься тем объяснениям, которыми вы поддерживаете в себе представления о собственном благородстве. Вы никогда не признаетесь в том, каковыми являетесь и чего добиваетесь. Женщины честнее относятся к себе. Мы знаем наши амбиции, желания, основные потребности… собственные слабости тоже. И принимаем себя такими, какими являемся, а не какими хотели бы видеть.
Вернувшись к кушетке, Франческа вновь взяла руки Дэвида Брауна в свои.
— Милый мой, — откровенно сказала она, — мы с тобой родственные души. Наш союз построен на самой прочной основе — на взаимном эгоизме. Нас обоих влечет одно и то же — слава и могущество.
— Жутко слушать.
— Тем не менее это так, даже если ты не хочешь признаваться себе в этом. Дэвид, милый, разве ты не понимаешь, что испытываешь нерешительность потому, что не можешь сознаться в своей истинной сути? Погляди на меня. Я всегда точно знаю, чего хочу, и никогда не колеблюсь, когда приходится что-то решать. Поступаю автоматически.
Американский физик долго молчал, сидя рядом с Франческой. Наконец он повернулся и положил голову ей на плечо.
— Сперва Борзов, теперь Уилсон, — вздохнул он. — Меня словно выпороли. Хорошо бы всего этого не было.
— Дэвид, сдаваться поздно, — Франческа погладила его по голове. — Мы зашли чересчур далеко и главный приз уже перед нами.
Потянувшись, Франческа начала расстегивать рубашку на нем.
— День был долгий и трудный, — проговорила она успокоительным тоном, — давай попытаемся забыть об этом. — Дэвид Браун закрыл глаза, она поглаживала его по лицу и плечам.
Потом Франческа надолго припала к его губам и вдруг отодвинулась.
— Знаешь что, пока мы вместе, можно черпать силу друг в друге. — Начиная неторопливо раздеваться, она стала перед Дэвидом, заставляя его открыть глаза.
— Поспеши, — нетерпеливо произнес он, — я уже…
— Не волнуйся, — ответила Франческа, лениво спуская с себя трусы, — со мной у тебя никаких проблем не было. — Франческа вновь улыбнулась, раздвигая его колени и прижимая голову к грудям. — Не забывай об этом, — проговорила она, потянув с него шорты свободной рукой. — Я тебе не Элейн.
Франческа разглядывала уснувшего возле нее Дэвида Брауна. Напряженность и беспокойство, еще несколько минут назад не исчезавшие с его лица, сменились спокойной мальчишеской улыбкой. „Как примитивны мужчины, — размышляла Франческа, — оргазм моментально успокаивает их. Хотелось бы, чтобы так было с нами, женщинами“.
Она соскользнула с узкой кушетки и оделась. Франческа старалась не побеспокоить спящего друга. „У нас с тобой все-таки остается проблема, — сказала она себе, закончив с одеванием, — и решать ее нужно безотлагательно. Куда более трудная, ведь придется иметь дело с женщиной“.
Франческа вышла наружу — во тьму недр Рамы. Возле склада на другом конце лагеря светились огоньки, но в остальном лагерь „Бета“ был погружен во мрак. Все спали. Включив свой небольшой фонарик, она пошла к югу — в сторону Цилиндрического моря.
„Что же вам нужно, мадам Николь де Жарден? — размышляла она. — Где ваша слабость, где мне искать вашу ахиллесову пяту?“ Несколько минут Франческа старательно перебирала в памяти все что знала о Николь, тщетно пытаясь обнаружить какой-нибудь дефект личности или характера, за который можно было бы зацепиться. „Деньги? Нет. Секс тоже, во всяком случае, я ее не заинтересую. — Она усмехнулась про себя. — Дэвид тоже. Николь не скрывает неприязни к нему“.
„А как насчет шантажа?“ — спросила себя Франческа, оказавшись возле берега моря. Ей вспомнилась реакция Николь на вопрос об отце Женевьевы. „Пригодилось бы, — подумала она, — знай я только ответ… но я его не знаю“.
Франческа была озадачена: ей не удалось придумать способ скомпрометировать Николь де Жарден. Огоньки лагеря уже были едва заметны во мраке. Франческа выключила фонарик и очень осторожно опустилась на край утеса, спустив ноги вниз.
Оказавшись в такой позе над льдами Цилиндрического моря, Франческа вдруг вспомнила свое детство в Орвието. В одиннадцать лет, невзирая на все предупреждения, доносившиеся со всех сторон, не по годам развитая девочка решила начать курить сигареты. Каждый день после школы она спускалась из своего городка на окружавшую его равнину — на бережок любимого ручейка. И там дымила в тишине, как бы выражая этим личный протест, придумывая себе сказочный мир — с замками, принцами… где-нибудь в миллионах километров от матери и отчима.
Воспоминания о юности пробудили в Франческе желание покурить. В экспедиции она принимала никотиновые пилюли, удовлетворявшие лишь потребность привыкшего к наркотику тела. Усмехнувшись про себя, Франческа потянулась к одному из карманов летного комбинезона. Там в специальном футляре она хранила три сигареты — на „крайний случай“.
Выкурить сигаретку внутри внеземного звездолета, пожалуй, будет поступком еще более дерзким, чем курение в одиннадцать лет. Откинув голову назад, она выпустила из легких в воздух Рамы струю табачного дыма. Франческе хотелось кричать от восторга: поступок позволил ей ощутить собственную свободу. И угроза, которую представляла для нее Николь де Жарден, вдруг показалась не столь существенной.
Попыхивая сигареткой, Франческа вспоминала жгучее одиночество девчонки, бродившей по склонам старого Орвието. И тот ужасный секрет, который навеки спрятала в своем сердце. Об отчиме Франческа не говорила никому, тем более матери, да и теперь вспоминала нечасто. Но здесь, над Цилиндрическим морем, ту детскую боль она ощутила очень остро.
„Все началось сразу после моего одиннадцатого дня рождения, — подумала она, вновь погружаясь в воспоминания восемнадцатилетней давности. — Сперва я даже не поняла, чего добивается этот сукин сын. — Она снова глубоко затянулась. — Даже после того, как начал мне ни с того ни с сего подарки таскать“.
Он был директором ее новой школы. В своем первом же тесте Франческа обнаружила редкие знания по истории Орвието. Она выходила за всякие рамки — чудо и только. До той поры отчим не замечал ее. Восемнадцать месяцев назад они с матерью поженились и немедленно завели близнецов. Франческа была лишним ртом и докукой — просто предметом в приданом матери.
„Несколько месяцев он старался быть со мной особенно ласковым, а потом мать отправилась ненадолго погостить у тети Карлы“. Потоком хлынули мучительные воспоминания: запах вина в дыхании отчима, его потное тело и свои слезы — когда он оставил ее комнату.
Кошмар продлился около года. Отчим овладевал ею, когда матери не было дома. А потом однажды вечером, пока он одевался, повернувшись к ней спиной, Франческа врезала ему по затылку алюминиевой бейсбольной битой. Окровавленный и потерявший сознание отчим свалился на пол. Она выволокла его в гостиную и бросила.
„Он больше не посмел прикоснуться ко мне, — вспоминала Франческа, вминая сигарету в грунт Рамы. — Мы жили в одном доме как незнакомцы. С тех пор я стала проводить бОльшую часть своего времени с Роберто и его друзьями. Я ждала своего часа. И когда пришел Карло, я не упустила его“.
Летом 2184 года Франческе исполнилось четырнадцать. Большую часть лета она провела, слоняясь вокруг центральной площади Орвието. Ее кузен Роберто как раз получил диплом экскурсовода по кафедральному собору. Старинный Il Duomo, главная достопримечательность города, строился этапами начиная с XIV века. Этот храм был художественным и архитектурным шедевром. Фрески Луки Синьорелли [43]в его капелле Сан-Брицио были провозглашены самым прекрасным примером стенной живописи XV века за пределами Ватиканского музея.
Сделаться официальным экскурсоводом по Il Duomo было непросто, в особенности в девятнадцать лет. Франческа гордилась Роберто. И иногда сопровождала его, правда заранее дав обещание не затруднять кузена заковыристыми вопросами.
И вот августовским вечером, как раз после ленча, на площадь возле Il Duomo выкатил изящный лимузин; шофер потребовал в туристическом бюро экскурсовода. Джентльмен в лимузине не делал предварительного заказа, и под рукой оказался один Роберто. Франческа с немалым любопытством разглядывала невысокого симпатичного мужчину, или заканчивавшего третий десяток, или уже разменявшего четвертый. Уже целое столетие автомобили в верхнюю часть Орвието пропускали только по специальному разрешению. Значит, этот мужчина — личность незаурядная.
Как и всегда, Роберто начал экскурсию с рельефов работы Лоренцо Майтани [44]на наружном портале храма. Любопытствуя, Франческа держалась в сторонке и курила, тем временем кузен рассказывал о причудливых изваяниях демонов в подножии колонн.
— Перед вами одно из самых ранних изображений ада, — говорил Роберто, указывая на поистине дантовы фигуры. — XIV век… Концепция ада, порожденная буквальным истолкованием Библии.
— Ха! — вдруг встряла Франческа. Бросив сигарету на брусчатую мостовую, она подошла к Роберто и пригожему незнакомцу. — Концепция ада в мужском понимании. Посмотрите, у многих демонов заметны груди, и по большей части изображенные грехи имеют половую природу. Мужчины всегда полагали, что сотворены совершенными, и только женщины научили их греху.
Незнакомец был удивлен шпанистого вида девицей, пускающей дым изо рта. Но тут же отметил природную красоту и сметливость. Кто она?
— Это моя кузина Франческа, — ответил взволнованный ее неожиданным вмешательством Роберто.
— Карло Бьянки, — сказал мужчина, протягивая руку. Ладонь была влажной. Заглянув ему в лицо, Франческа заметила интерес. Она ощущала, как колотится в груди сердце.
— Слушая Роберто, — застенчиво проговорила она, — вы получите только официальную информацию. Смачные кусочки он опускает.
Он стащил свой летный костюм, отпил воды. Франческа вошла в его хижину, едва он опустился на ложе.
— Дэвид, — объявила она, — у нас новые сложности, — и, подойдя поближе, коротко чмокнула его в щеку. — Я разговаривала с Яношем. Николь заподозрила, что Валерий получил препарат.
— Чтооо? — Браун взвился с кушетки. — Как она сумела? Ведь даже возможности не было…
— Очевидно, биометрия обнаружила какие-то свидетельства, и она ими воспользовалась. Сегодня Николь проговорилась об этом Яношу.
— Ты ничем не выдала себя, когда разговаривала с ним? Мы должны совершенно…
— Конечно, нет, — ответила Франческа. — Во всяком случае, Яношу ничего подобного и в голову не придет. Он-то — просто воплощенная невинность, по крайней мере в таких делах.
— Чертова баба. Лезет повсюду со своей проклятой биометрией. — Дэвид потер лицо руками. — Ну и денек. Сперва этот дурень Уилсон лезет в герои. Теперь еще эта… Я же говорил тебе, что надо стереть все данные об операции. Уничтожить основные файлы совсем не сложно. И тогда ничто не…
— Результаты биометрии останутся, — возразила Франческа, — а в них и содержится главное свидетельство против нас. Чтобы обнаружить все это по данным об операции, нужно быть не иначе как гением.
Она села и прижала голову доктора Брауна к груди.
— Наша серьезная ошибка заключалась не в том, что мы не уничтожили файлы — такое могло лишь вызвать подозрения в МКА. Мы ошиблись в оценке Николь де Жарден.
Высвободившись из ее объятий, доктор Браун поднялся.
— Черт побери, Франческа, во всем виновата ты. Зачем я только позволил тебе втравить меня в это дело. Я же с самого начала знал…
— С самого начала знал, — резко перебила Франческа своего соучастника, — что ты, доктор Дэвид Браун, не участвуешь в первой вылазке внутрь Рамы. Ты знал, что и твои будущие миллионы, и слава лидера экспедиции будут поставлены под сомнение, если ты останешься на борту „Ньютона“. — Перестав ходить, Браун замер перед Франческой. — С самого начала ты знал, — продолжала она уже более мягким тоном, — что и я была заинтересована в твоем участии в первой вылазке. И что ты можешь рассчитывать на мою поддержку.
Взяв Брауна за руки, она потянула его к кушетке.
— Садись, Дэвид. Мы вновь и вновь возвращаемся к одному и тому же. Генерала Борзова убили не мы. Мы с тобой только дали ему препарат, вызвавший симптомы аппендицита. Но решились на это мы вместе. И если бы Рама не начал этот маневр и если бы не подвел робот-хирург, наш план сработал бы превосходно. Борзов сейчас поправлялся бы после аппендэктомии на борту „Ньютона“, а мы с тобой распоряжались бы экспедицией внутри „Рамы“.
Выдернув свои руки из ее ладоней, Браун принялся их тереть.
— Я… я замарался, — проговорил он. — Прежде я ничего подобного не делал. То есть нравится это нам с тобой или нет, отчасти мы виноваты в гибели Борзова. И в смерти Уилсона, пожалуй, тоже. Нам могут предъявить обвинение, — он вновь покачал головой, на его лице появилась отрешенность.
— Я же ученый. Что же стряслось со мной? Как я вляпался во все это?
— Избавь меня от этих претензий на добродетель, — резким тоном проговорила Франческа. — И нечего себя обманывать. Или это не ты тот самый мужчина, что похитил важнейшее астрономическое открытие десятилетия у своей выпускницы, а потом еще женился на ней, чтобы навсегда заткнуть рот? Так что невинности ты лишился давным-давно.
— Ну это неправда, — возмутился доктор Браун. — В прочих вещах я был честен, кроме…
— Кроме тех случаев, которые сулили тебе выгоду. Просто куча дерьма! — Франческа вскочила и сама уже принялась расхаживать по домику. — Все вы, мужчины, ханжи. Просто удивляешься тем объяснениям, которыми вы поддерживаете в себе представления о собственном благородстве. Вы никогда не признаетесь в том, каковыми являетесь и чего добиваетесь. Женщины честнее относятся к себе. Мы знаем наши амбиции, желания, основные потребности… собственные слабости тоже. И принимаем себя такими, какими являемся, а не какими хотели бы видеть.
Вернувшись к кушетке, Франческа вновь взяла руки Дэвида Брауна в свои.
— Милый мой, — откровенно сказала она, — мы с тобой родственные души. Наш союз построен на самой прочной основе — на взаимном эгоизме. Нас обоих влечет одно и то же — слава и могущество.
— Жутко слушать.
— Тем не менее это так, даже если ты не хочешь признаваться себе в этом. Дэвид, милый, разве ты не понимаешь, что испытываешь нерешительность потому, что не можешь сознаться в своей истинной сути? Погляди на меня. Я всегда точно знаю, чего хочу, и никогда не колеблюсь, когда приходится что-то решать. Поступаю автоматически.
Американский физик долго молчал, сидя рядом с Франческой. Наконец он повернулся и положил голову ей на плечо.
— Сперва Борзов, теперь Уилсон, — вздохнул он. — Меня словно выпороли. Хорошо бы всего этого не было.
— Дэвид, сдаваться поздно, — Франческа погладила его по голове. — Мы зашли чересчур далеко и главный приз уже перед нами.
Потянувшись, Франческа начала расстегивать рубашку на нем.
— День был долгий и трудный, — проговорила она успокоительным тоном, — давай попытаемся забыть об этом. — Дэвид Браун закрыл глаза, она поглаживала его по лицу и плечам.
Потом Франческа надолго припала к его губам и вдруг отодвинулась.
— Знаешь что, пока мы вместе, можно черпать силу друг в друге. — Начиная неторопливо раздеваться, она стала перед Дэвидом, заставляя его открыть глаза.
— Поспеши, — нетерпеливо произнес он, — я уже…
— Не волнуйся, — ответила Франческа, лениво спуская с себя трусы, — со мной у тебя никаких проблем не было. — Франческа вновь улыбнулась, раздвигая его колени и прижимая голову к грудям. — Не забывай об этом, — проговорила она, потянув с него шорты свободной рукой. — Я тебе не Элейн.
Франческа разглядывала уснувшего возле нее Дэвида Брауна. Напряженность и беспокойство, еще несколько минут назад не исчезавшие с его лица, сменились спокойной мальчишеской улыбкой. „Как примитивны мужчины, — размышляла Франческа, — оргазм моментально успокаивает их. Хотелось бы, чтобы так было с нами, женщинами“.
Она соскользнула с узкой кушетки и оделась. Франческа старалась не побеспокоить спящего друга. „У нас с тобой все-таки остается проблема, — сказала она себе, закончив с одеванием, — и решать ее нужно безотлагательно. Куда более трудная, ведь придется иметь дело с женщиной“.
Франческа вышла наружу — во тьму недр Рамы. Возле склада на другом конце лагеря светились огоньки, но в остальном лагерь „Бета“ был погружен во мрак. Все спали. Включив свой небольшой фонарик, она пошла к югу — в сторону Цилиндрического моря.
„Что же вам нужно, мадам Николь де Жарден? — размышляла она. — Где ваша слабость, где мне искать вашу ахиллесову пяту?“ Несколько минут Франческа старательно перебирала в памяти все что знала о Николь, тщетно пытаясь обнаружить какой-нибудь дефект личности или характера, за который можно было бы зацепиться. „Деньги? Нет. Секс тоже, во всяком случае, я ее не заинтересую. — Она усмехнулась про себя. — Дэвид тоже. Николь не скрывает неприязни к нему“.
„А как насчет шантажа?“ — спросила себя Франческа, оказавшись возле берега моря. Ей вспомнилась реакция Николь на вопрос об отце Женевьевы. „Пригодилось бы, — подумала она, — знай я только ответ… но я его не знаю“.
Франческа была озадачена: ей не удалось придумать способ скомпрометировать Николь де Жарден. Огоньки лагеря уже были едва заметны во мраке. Франческа выключила фонарик и очень осторожно опустилась на край утеса, спустив ноги вниз.
Оказавшись в такой позе над льдами Цилиндрического моря, Франческа вдруг вспомнила свое детство в Орвието. В одиннадцать лет, невзирая на все предупреждения, доносившиеся со всех сторон, не по годам развитая девочка решила начать курить сигареты. Каждый день после школы она спускалась из своего городка на окружавшую его равнину — на бережок любимого ручейка. И там дымила в тишине, как бы выражая этим личный протест, придумывая себе сказочный мир — с замками, принцами… где-нибудь в миллионах километров от матери и отчима.
Воспоминания о юности пробудили в Франческе желание покурить. В экспедиции она принимала никотиновые пилюли, удовлетворявшие лишь потребность привыкшего к наркотику тела. Усмехнувшись про себя, Франческа потянулась к одному из карманов летного комбинезона. Там в специальном футляре она хранила три сигареты — на „крайний случай“.
Выкурить сигаретку внутри внеземного звездолета, пожалуй, будет поступком еще более дерзким, чем курение в одиннадцать лет. Откинув голову назад, она выпустила из легких в воздух Рамы струю табачного дыма. Франческе хотелось кричать от восторга: поступок позволил ей ощутить собственную свободу. И угроза, которую представляла для нее Николь де Жарден, вдруг показалась не столь существенной.
Попыхивая сигареткой, Франческа вспоминала жгучее одиночество девчонки, бродившей по склонам старого Орвието. И тот ужасный секрет, который навеки спрятала в своем сердце. Об отчиме Франческа не говорила никому, тем более матери, да и теперь вспоминала нечасто. Но здесь, над Цилиндрическим морем, ту детскую боль она ощутила очень остро.
„Все началось сразу после моего одиннадцатого дня рождения, — подумала она, вновь погружаясь в воспоминания восемнадцатилетней давности. — Сперва я даже не поняла, чего добивается этот сукин сын. — Она снова глубоко затянулась. — Даже после того, как начал мне ни с того ни с сего подарки таскать“.
Он был директором ее новой школы. В своем первом же тесте Франческа обнаружила редкие знания по истории Орвието. Она выходила за всякие рамки — чудо и только. До той поры отчим не замечал ее. Восемнадцать месяцев назад они с матерью поженились и немедленно завели близнецов. Франческа была лишним ртом и докукой — просто предметом в приданом матери.
„Несколько месяцев он старался быть со мной особенно ласковым, а потом мать отправилась ненадолго погостить у тети Карлы“. Потоком хлынули мучительные воспоминания: запах вина в дыхании отчима, его потное тело и свои слезы — когда он оставил ее комнату.
Кошмар продлился около года. Отчим овладевал ею, когда матери не было дома. А потом однажды вечером, пока он одевался, повернувшись к ней спиной, Франческа врезала ему по затылку алюминиевой бейсбольной битой. Окровавленный и потерявший сознание отчим свалился на пол. Она выволокла его в гостиную и бросила.
„Он больше не посмел прикоснуться ко мне, — вспоминала Франческа, вминая сигарету в грунт Рамы. — Мы жили в одном доме как незнакомцы. С тех пор я стала проводить бОльшую часть своего времени с Роберто и его друзьями. Я ждала своего часа. И когда пришел Карло, я не упустила его“.
Летом 2184 года Франческе исполнилось четырнадцать. Большую часть лета она провела, слоняясь вокруг центральной площади Орвието. Ее кузен Роберто как раз получил диплом экскурсовода по кафедральному собору. Старинный Il Duomo, главная достопримечательность города, строился этапами начиная с XIV века. Этот храм был художественным и архитектурным шедевром. Фрески Луки Синьорелли [43]в его капелле Сан-Брицио были провозглашены самым прекрасным примером стенной живописи XV века за пределами Ватиканского музея.
Сделаться официальным экскурсоводом по Il Duomo было непросто, в особенности в девятнадцать лет. Франческа гордилась Роберто. И иногда сопровождала его, правда заранее дав обещание не затруднять кузена заковыристыми вопросами.
И вот августовским вечером, как раз после ленча, на площадь возле Il Duomo выкатил изящный лимузин; шофер потребовал в туристическом бюро экскурсовода. Джентльмен в лимузине не делал предварительного заказа, и под рукой оказался один Роберто. Франческа с немалым любопытством разглядывала невысокого симпатичного мужчину, или заканчивавшего третий десяток, или уже разменявшего четвертый. Уже целое столетие автомобили в верхнюю часть Орвието пропускали только по специальному разрешению. Значит, этот мужчина — личность незаурядная.
Как и всегда, Роберто начал экскурсию с рельефов работы Лоренцо Майтани [44]на наружном портале храма. Любопытствуя, Франческа держалась в сторонке и курила, тем временем кузен рассказывал о причудливых изваяниях демонов в подножии колонн.
— Перед вами одно из самых ранних изображений ада, — говорил Роберто, указывая на поистине дантовы фигуры. — XIV век… Концепция ада, порожденная буквальным истолкованием Библии.
— Ха! — вдруг встряла Франческа. Бросив сигарету на брусчатую мостовую, она подошла к Роберто и пригожему незнакомцу. — Концепция ада в мужском понимании. Посмотрите, у многих демонов заметны груди, и по большей части изображенные грехи имеют половую природу. Мужчины всегда полагали, что сотворены совершенными, и только женщины научили их греху.
Незнакомец был удивлен шпанистого вида девицей, пускающей дым изо рта. Но тут же отметил природную красоту и сметливость. Кто она?
— Это моя кузина Франческа, — ответил взволнованный ее неожиданным вмешательством Роберто.
— Карло Бьянки, — сказал мужчина, протягивая руку. Ладонь была влажной. Заглянув ему в лицо, Франческа заметила интерес. Она ощущала, как колотится в груди сердце.
— Слушая Роберто, — застенчиво проговорила она, — вы получите только официальную информацию. Смачные кусочки он опускает.