Страница:
— Николь де Жарден, — продолжил Кэндзи уже несколько менее уверенным тоном, — родилась 6 января 2164 года. Поэтому, если принятая на Земле видеопередача снята четыре года назад, сейчас ей должно быть семьдесят семь лет. Все мы знаем, что доктор де Жарден находилась в прекрасной физической форме и старательно поддерживала ее, но если женщине, которую мы видели сегодня днем, семьдесят семь лет, значит, построившие Раму инопланетяне открыли заодно и источник вечной молодости.
Хотя было уже поздно, но Кэндзи не мог уснуть. События дня все возвращались в голову и будоражили его. Находясь рядом с ним в их узкой двуспальной кровати, Наи Буатонг-Ватанабэ хорошо понимала, что муж не спит.
— Значит, ты абсолютно уверен, что мы видели саму Николь де Жарден, мой дорогой? — негромко спросила Наи, когда Кэндзи в очередной раз повернулся на другой бок.
— Да, — ответил Кэндзи. — Но Макмиллан сомневается. Он настоял, чтобы я сказал о том, что мы могли видеть идеальную копию. Он считает, что вся передача — это подлог.
— После твоего выступления, — продолжила Наи, — я вспомнила всю эту шумиху, которую подняли по поводу Николь и короля Генриха в журналах и газетах. Но я кое-что забыла… а как смогли установить, что король действительно был отцом Женевьевы? Ведь он уже умер, а королевское семейство Англии держит свою геномную информацию в тайне.
— Лопес воспользовался геномами родителей и отпрысков людей, входивших в качестве супругов в королевское семейство. А потом, используя методику корреляции данных, которую сам и придумал, показал, что Генрих — во время Олимпиады-2184 в Лос-Анджелесе еще принц Уэльский — имеет в три раза больше шансов оказаться отцом Женевьевы, чем все прочие участники и зрители Олимпийских игр. А после того как Даррен Хиггинс на смертном одре засвидетельствовал, что во время Игр Генрих провел с Николь одну ночь, королевское семейство допустило специалиста к своей генетической информации. Эксперт заключил, что Генрих, вне всяких сомнений, был отцом Женевьевы.
— Удивительная женщина, — проговорила Наи.
— Действительно, она была необычайной, — ответил Кэндзи. — Но почему ты решила сказать это именно сейчас?
— Как женщина, — отозвалась Наи, — я восхищаюсь тем, как хранила она свою тайну и воспитывала свою принцессу, больше, чем любым из прочих ее достижений.
8
9
Хотя было уже поздно, но Кэндзи не мог уснуть. События дня все возвращались в голову и будоражили его. Находясь рядом с ним в их узкой двуспальной кровати, Наи Буатонг-Ватанабэ хорошо понимала, что муж не спит.
— Значит, ты абсолютно уверен, что мы видели саму Николь де Жарден, мой дорогой? — негромко спросила Наи, когда Кэндзи в очередной раз повернулся на другой бок.
— Да, — ответил Кэндзи. — Но Макмиллан сомневается. Он настоял, чтобы я сказал о том, что мы могли видеть идеальную копию. Он считает, что вся передача — это подлог.
— После твоего выступления, — продолжила Наи, — я вспомнила всю эту шумиху, которую подняли по поводу Николь и короля Генриха в журналах и газетах. Но я кое-что забыла… а как смогли установить, что король действительно был отцом Женевьевы? Ведь он уже умер, а королевское семейство Англии держит свою геномную информацию в тайне.
— Лопес воспользовался геномами родителей и отпрысков людей, входивших в качестве супругов в королевское семейство. А потом, используя методику корреляции данных, которую сам и придумал, показал, что Генрих — во время Олимпиады-2184 в Лос-Анджелесе еще принц Уэльский — имеет в три раза больше шансов оказаться отцом Женевьевы, чем все прочие участники и зрители Олимпийских игр. А после того как Даррен Хиггинс на смертном одре засвидетельствовал, что во время Игр Генрих провел с Николь одну ночь, королевское семейство допустило специалиста к своей генетической информации. Эксперт заключил, что Генрих, вне всяких сомнений, был отцом Женевьевы.
— Удивительная женщина, — проговорила Наи.
— Действительно, она была необычайной, — ответил Кэндзи. — Но почему ты решила сказать это именно сейчас?
— Как женщина, — отозвалась Наи, — я восхищаюсь тем, как хранила она свою тайну и воспитывала свою принцессу, больше, чем любым из прочих ее достижений.
8
Эпонина обнаружила Кимберли в уголке курительной и села возле нее, потом взяла сигаретку, предложенную подругой, и глубоко затянулась.
— Ах, какое удовольствие, — тихо сказала Эпонина, выдувая колечки дыма и провожая их взглядом до вентиляционных отверстий.
— Я знаю, ты любишь табак и никотин, — шепнула ей Кимберли, — но кокомо понравится тебе еще больше. — Американская девица затянулась дымком сигареты с наркотиком. — Ты не поверишь мне на слово, но заверяю тебя — кокомо лучше, чем секс.
— Не учи меня, mon amie, [33]- дружеским тоном ответила Эпонина. — У меня и без того пороков достаточно. Но ничего действительно лучшего, чем секс, мне так и не пришлось испытать.
Кимберли Гендерсон от всей души расхохоталась, длинные светлые кудряшки запрыгали по плечам. Ей было двадцать четыре, на год меньше, чем француженке. Девушки сидели в курительной рядом с женской душевой. Крохотная квадратная комнатка со стороной в четыре метра вмещала в настоящее время с дюжину женщин, сидя и стоя предававшихся любимому пороку.
— Прямо как в задней комнате «У Вилли» в Эвергрине, на окраине Денвера,
— проговорила Кимберли. — Пока сотня ковбоев и всякой деревенщины пляшут и пьют в главном зале у бара, мы ввосьмером или вдесятером шасть прямо в святое место, в «кабинет» — так Вилли называл его, — и надеремся кокомо.
Эпонина сквозь дымку поглядела на Кимберли.
— По крайней мере здесь мужики не пристают. Они просто невозможны, куда хуже тех ребят из тюремного поселка в Бурже. У этих только секс на уме в любое время суток.
— Это понятно, — усмехнулась в ответ Кимберли. — Впервые за столько лет оказались не под стражей. Когда люди Тосио разобрались со всеми глазками и слухами, все получили свободу. — Она поглядела на Эпонину. — Но в этом есть и неприятная сторона. Сегодня случилось еще два изнасилования, одно прямо в общей рекреационной. [34]
Прикончив сигаретку, Кимберли немедленно зажгла следующую.
— Тебе нужна чья-то защита. Я знаю, что Уолтеру это дело понравится. Ко мне из-за Тосио никто не пристает. Только вот охрана из МКА липнет; им кажется, что они такие крутые ребята. Но волнует меня лишь этот громадный итальяшка… Марчелло какой-то там. Вчера он мне обещал, что я буду «стонать от блаженства», если только загляну к нему в комнату. Я уж и хотела, но заметила, что один из соглядатаев Тосио прислушивается к нашему разговору.
Эпонина также закурила сигарету. Она знала, что не стоит курить их одну за другой, но пассажирам «Санта-Марии» разрешили каждый день лишь три получасовых перекура — в набитых жилых каютах курение запрещалось. Кимберли немедленно отвлеклась вопросом, заданным коренастой женщиной, которой едва перевалило за сорок, а Эпонина принялась раздумывать о первых днях после отбытия с Земли. «На третий день, — вспоминала она, — Накамура прислал ко мне „шестерку“. Первый его выбор пал на меня».
Огромный японец, бывший борцом сумо, прежде чем сделаться рэкетиром, отвесил ей в общей гостиной короткий официальный поклон и вступил в разговор.
— Мисс Эпонина, — с сильным акцентом сказал он по-английски. — Мой друг Накамура-сан попросил меня передать вам, что находит вас прекрасной. Он предлагает вам свою протекцию в обмен на дружбу с вашей стороны и разделенное удовольствие.
«Предложение было достаточно привлекательным и ничуть не отличалось от тех, которые получали все мало-мальски хорошенькие женщины, путешествующие на „Санта-Марии“. Тогда я уже знала, что Накамура — человек весьма влиятельный. Но мне не нравилась его холодность. И я ошиблась, решив, что сумею остаться свободной».
— Готова? — спросила Кимберли. Эпонина оставила размышления. Притушив сигарету, она следом за подругой направилась в раздевалку. Пока они снимали одежду и отправлялись под душ, прелести их пожирали не меньше дюжины глаз.
— А тебя не раздражают эти фараоны? — в свою очередь спросила Эпонина, став под душ бок о бок с Кимберли. — Отвернулись бы хоть на минутку.
— Нет, — ответила та. — Мне нравится, даже лестно. Таких баб, как мы с тобой, здесь немного. Их голодные взгляды возбуждают меня.
Эпонина смыла пену с полных упругих грудей и прислонилась к Кимберли.
— Значит, ты занималась сексом и с женщинами?
— Конечно, — хохотнула Кимберли. — А ты?
И не дожидаясь ответа, американка приступила к одной из своих историй.
— Моя первая хозяйка в Денвере была лесбиянкой, а я — в ту пору восемнадцатилетняя девица — само совершенство от пяток до головы. Когда Лоретта впервые увидела меня голой, она взвилась до небес. Я только что поступила в медучилище и не могла позволить себе травку. Поэтому договорилась с Лореттой: пусть она меня трахает, но снабжает за это кокаином. Наша связь продлилась почти шесть месяцев. Потом я встала на ноги и к тому же полюбила Мага.
— Бедняжка Лоретта, — продолжила Кимберли, пока они с Эпониной вытирали друг другу спины в комнатке, примыкавшей к душевой. — Сердце ее было разбито. Она предлагала мне все, что угодно, вплоть до своих клиентов. Наконец она мне надоела, и я попросила Мага выставить ее из Денвера.
На лице Эпонины промелькнуло легкое недовольство.
— Боже, — сказала Кимберли. — Ты опять собираешься читать мне мораль. Таких мягкосердечных убийц я еще не видела. Ты мне иногда напоминаешь Добряка Пару Туфель, был такой парень у нас в старших классах.
Когда девушки уже собирались оставить душевую, к ним подошла невысокая негритянка с волосами, заплетенными в косы.
— Ты — Кимберли Гендерсон? — спросила она.
— Да, — кивнула та, поворачиваясь к подошедшей, — но что…
— Это ты живешь с королем Накамурой? — перебила ее темнокожая девушка. Поскольку Кимберли не ответила, она продолжала: — Если так, то я нуждаюсь в твоей помощи.
— Чего тебе нужно? — резко спросила Кимберли.
Негритянка вдруг разрыдалась.
— Мой Рубен ничего плохого не хотел. Он просто напился той дряни, которой торгует охрана, и не знал, что разговаривает с королем.
Кимберли подождала, пока девушка успокоится.
— А что у тебя есть? — спросила она шепотом.
— Три ножа и две упаковки динамита-кокомо, — столь же негромко ответила темнокожая.
— Принеси, — улыбнулась ей Кимберли. — А я назначу время, когда твой Рубен сможет извиниться перед мистером Накамурой.
— Кимберли тебе не нравится, так ведь? — спросила Эпонина у Уолтера Брекина. Огромный негр с мягким взглядом умел извлекать из клавиатуры колдовские звуки. Он наигрывал веселый джазовый мотивчик и глядел на свою прекрасную даму, пока трое его соседей находились по взаимному соглашению в общественных местах.
— Да, это так, — неторопливо согласился Уолтер. — Она не такая, как мы. Забавная девица, но в сердце своем по-настоящему скверная.
— Что ты хочешь сказать?
Перейдя на балладу с более легкой мелодией, Уолтер играл должно быть с минуту, прежде чем ответил.
— Перед законом все мы равны, все мы убийцы. Но не для меня. Я придушил человека, растлившего мальчика… моего брата. Ты убила сукина сына, безумца, который разрушил всю твою жизнь. А твоя подружка Кимбрели со своим дружком отправила на тот свет троих незнакомых ей людей просто ради наркотиков и денег.
— На это ее принудила пойти наркотическая зависимость.
— Не важно. Каждый из нас отвечает за все свои поступки. Если ты пьешь всякое дерьмо, твоя беда, но за поступки ты отвечаешь.
— В заключении она получила отличную характеристику. Все врачи, с которыми она работала, утверждают, что Кимберли великолепная медсестра.
Уолтер оставил свою клавиатуру и поглядел на Эпонину.
— Что нам с тобой Кимберли, — проговорил он. — Времени у нас немного… Ты обдумала мое предложение?
Эпонина вздохнула.
— Да, Уолтер. Ты мне нравишься, мне приятно заниматься любовью с тобой, но предлагаемый тобой союз слишком похож на брачный… Увы, дело в тебе. Кстати, мне кажется, что ты предпочитаешь общество Малкольма…
— Причем тут Малкольм, — перебил ее Уолтер. — Он столько лет был моим близким другом, с самых первых дней, проведенных мной в колонии для заключенных в Джорджии. Мы вместе играем. Если занимаемся сексом, то только тогда, когда нам одиноко. Мы с ним родственные души.
— Знаю, знаю… собственно, дело не столько в Малкольме, меня смущает сам принцип… Уолтер, ты нравишься мне, ты знаешь это. Но… — Эпонина умолкла, пытаясь одолеть сложные чувства.
— Мы уже в трех неделях пути от Земли, — проговорил Уолтер, — до Марса нам еще лететь шесть недель. Сильнее меня на «Санта-Марии» нет никого. Если я скажу, что ты моя девушка, тебя никто пальцем не тронет все это время.
Эпонина припомнила неприятную сцену, которую видела утром: двое заключенных из Германии рассуждали о том, легко ли изнасиловать женщину в тюремной камере. Они знали, что она слышит их, но даже не подумали понизить голос.
Наконец она позволила огромным ручищам Уолтера обхватить ее.
— Пусть будет по-твоему, — тихо сказала она. — Но не жди от меня слишком многого… я — трудная женщина.
— А у Уолтера, по-моему, что-то с сердцем, — прошептала Эпонина. Дело было посреди ночи, и две их соседки по комнате уже спали. Кимберли на своей койке под Эпониной все еще была во власти кокомо, выкуренного два часа назад. Она не уснет еще несколько часов.
— Не правила на корабле, а глупость клепаная. Господи! Даже у нас в Пуэбло, в исправительном лагере, правил и то было меньше. Какого черта нельзя оставаться вне кают после полуночи? Что плохого мы можем сделать?
— У него случаются боли в груди, а если мы увлечемся любовью, он всегда потом отдышаться не может… Не посмотришь ли его?
— А что делать с Марчелло? А? Что за глупый осел? Он приглашает меня на всю ночь остаться в его каюте, а я сижу с Тосио. Он думает, что делает? Даже охрана, по-моему, опасается докучать королю-японцу… Что ты сказала, Эпонина?
Приподнявшись на локте, француженка перегнулась через край постели.
— Ким, я об Уолтере Брекине, — сказала она, — об Уолтере. Ты можешь сделать паузу и выслушать меня?
— Хорошо, хорошо. Что там с твоим Уолтером? Чего ему нужно? Всем чего-нибудь да надо от короля. Так что я теперь в известной мере сделалась королевой.
— Я думаю, что у Уолтера больное сердце, — громко проговорила возбужденная Эпонина. — Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на него.
— Ш-ш-ш! — произнесла Кимберли. — А то нас вздуют, как ту дуру-шведку… Эп, заткнись, я не доктор. Я могу сказать, когда сердце бьется неровно, но и только… Тебе нужно отвести Уолтера к тому кардиологу — как его там звать, — тому спокойному, что всегда сам с собой, когда никого не обследует…
— Доктору Роберту Тернеру, — перебила ее Эпонина.
— Ага, к нему… Он такой профессиональный, внимательный, отстраненный… никогда не скажет ничего, кроме как на докторском. Трудно даже поверить, что прострелил головы двоим, но это здесь ни при чем…
— А ты откуда этознаешь? — спросила Эпонина.
— Марчелло сказал мне. Мне было интересно, мы хохотали, он дразнил меня и говорил: «Ну как, твой японец заставляет тебя стонать?», «Тот тихий доктор сможет заставить?»
— Боже, Ким, — встревожилась Эпонина, — ты успела переспать и с Марчелло?
Ее подружка расхохоталась.
— Только два раза. Он лучше говорит, чем трахает. И эгоист к тому же… король-японец все же внимательнее.
— А Накамура знает?
— Ты думаешь, я сошла с ума? — ответила Кимберли. — Я умирать не хочу. Впрочем, он может что-нибудь заподозрить… больше не буду, разве что этот доктор Тернер окажется и на самом деле таким хорошим, как мне твердят…
Кимберли продолжала болтать. Эпонина подумала о докторе Тернере. Он обследовал Эпонину сразу же после отлета, когда на ее теле выступила странная сыпь. «Он даже и не заметил моего тела, — вспомнила она. — Отнесся только как профессионал».
Эпонина постаралась забыть про Кимберли и обратилась к образу симпатичного доктора. Она с удивлением обнаружила, что испытывает известный романтический интерес. В докторе безусловно было нечто таинственное, и в его манерах, и в облике ничто не намекало на то, что этот человек совершил двойное убийство. «Наверное, за этим кроется какая-то интересная история».
Эпонина дремала. Ей снился тот же кошмар, что посещал ее сотни раз после убийства. Профессор Моро лежал, закрыв глаза, на полу кабинета, из раны в груди струилась кровь. Эпонина подошла к раковине, сполоснула длинный разделочный нож, положила его назад на стол. Она переступила через тело, и ненавистные глаза открылись. В них еще блестело безумие, он потянулся к ней…
— Сестра Гендерсон, сестра Гендерсон. — В дверь застучали погромче. Эпонина, очнувшись, потерла глаза. Кимберли и одна из соседок достигли двери почти одновременно.
У двери стоял друг Уолтера, Малкольм Пибоди, миниатюрный и хилый белый мужчина, едва переваливший за сорок. Он был в отчаянии.
— Доктор Тернер послал меня за сестрой. Быстрее. У Уолтера сердечный приступ.
Кимбрели начала одеваться, и Эпонина соскользнула вниз со своей койки.
— Как он, Малкольм? — спросила она, натягивая платье. — Он умер?
Малкольм мгновенно смутился.
— О, привет, Эпонина, — сказал он кротко. — Я успел забыть, что ты и мисс Гендерсон… Он еще дышал, когда я побежал за ней.
Стараясь не отрывать одной ноги от пола, Эпонина заторопилась по коридору в общественные помещения, к спальням мужчин. Путь ее сопровождали тревожные сигналы мониторов. Добравшись до коридора, в котором располагалась каюта Уолтера, Эпонина остановилась, чтобы перевести дыхание.
В коридоре около двери комнаты Уолтера собралась целая толпа. Дверь была распахнута настежь, ноги лежавшего на спине тела выступали в коридор. Эпонина пробилась через толпу и вступила внутрь комнаты.
Доктор Роберт Тернер стоял на коленях возле пациента, прижимая к оголенной груди Уолтера электроды. Огромное тело содрогалось с каждым ударом и слегка приподнималось, доктору приходилось опускать его на пол.
Доктор Тернер поднял глаза на Эпонину.
— Это вы — сестра? — коротко спросил он.
На какой-то момент Эпонина лишилась дара речи. Она смутилась. Друг ее умирал или уже умер, но на уме у нее были только васильковые глаза доктора Тернера.
— Нет, — вымолвила наконец Эпонина в расстройстве. — Я его подруга, а сестра Гендерсон моя соседка по комнате. Она будет сию минуту.
Тут появилась Кимберли в сопровождении двух охранников из МКА.
— Его сердце остановилось сорок пять секунд назад, — сказал Кимберли доктор Тернер. — В больницу везти поздно. Я собираюсь вскрыть грудную клетку и воспользоваться стимулятором Комори. Вы прихватили перчатки?
Пока Кимберли натягивала их на руки, доктор Тернер велел собравшимся разойтись. Эпонина пошевельнулась. Когда охранники схватили ее за руки, доктор что-то буркнул и стражи выпустили ее.
Доктор Тернер передал Кимберли свой набор медицинских инструментов. Затем он с невероятной ловкостью и быстротой рассек грудь Уолтера и, раздвинув ткани, обнажил сердце.
— Вам уже случалось присутствовать при такой процедуре, сестра Гендерсон? — спросил он.
— Нет, — ответила Кимберли.
— Стимулятор Комори — это электрохимическое устройство, оно прикрепляется к сердцу и заставляет его биться, наполняя организм кровью. Если патология носит временный характер — тромб или спазма клапана — иногда проблему удается устранить, и сердце пациента начинает вновь биться.
Доктор Тернер поместил стимулятор Комори на правый желудочек сердца и подал питание с переносного пульта, поставив его на пол. Сердце Уолтера медленно забилось через три-четыре секунды.
— Теперь у нас есть восемь минут на устранение причины заболевания.
Анализ состояния органа доктор закончил менее чем за минуту.
— Тромбов нет, — бормотал он. — Сосуды и клапаны в порядке… Почему же оно остановилось?
Осторожно приподняв бьющееся сердце, доктор посмотрел на состояние мышц снизу. Мышечные волокна вокруг правого желудочка обесцветились и сделались мягкими. Он слегка прикоснулся к мышце острием одного из инструментов, клочок ткани сразу отделился.
— Боже мой, — проговорил доктор, — это еще что такое? — И вдруг прямо в руке доктора Тернера сердце сократилось вновь, и одно из длинных волокон в середине обесцвеченного пятна лопнуло. — Что… — Тернер дважды моргнул и прикоснулся к щеке.
— Посмотрите-ка, сестра Гендерсон, — сказал он ровным голосом. — Удивительно… полнейшая атрофия мышц… Я не видел ничего подобного… Этому человеку мы ничем не можем помочь.
Глаза Эпонины наполнились слезами, когда доктор Тернер снял стимулятор Комори и сердце Уолтера вновь остановилось. Кимберли потянулась к удерживающим кожу зажимам, но доктор опередил ее.
— Подождите. Мы доставим его в больницу, где я произведу полную аутопсию. Я должен узнать все, что возможно.
Охранники и двое соседей Уолтера по комнате переложили рослого негра на носилки и тело его унесли из жилого крыла. Малкольм Пибоди тихо всхлипывал на койке Уолтера. Эпонина подошла к нему и молча обняла. Они просидели рядом, держась за руки, почти весь остаток ночи.
— Ах, какое удовольствие, — тихо сказала Эпонина, выдувая колечки дыма и провожая их взглядом до вентиляционных отверстий.
— Я знаю, ты любишь табак и никотин, — шепнула ей Кимберли, — но кокомо понравится тебе еще больше. — Американская девица затянулась дымком сигареты с наркотиком. — Ты не поверишь мне на слово, но заверяю тебя — кокомо лучше, чем секс.
— Не учи меня, mon amie, [33]- дружеским тоном ответила Эпонина. — У меня и без того пороков достаточно. Но ничего действительно лучшего, чем секс, мне так и не пришлось испытать.
Кимберли Гендерсон от всей души расхохоталась, длинные светлые кудряшки запрыгали по плечам. Ей было двадцать четыре, на год меньше, чем француженке. Девушки сидели в курительной рядом с женской душевой. Крохотная квадратная комнатка со стороной в четыре метра вмещала в настоящее время с дюжину женщин, сидя и стоя предававшихся любимому пороку.
— Прямо как в задней комнате «У Вилли» в Эвергрине, на окраине Денвера,
— проговорила Кимберли. — Пока сотня ковбоев и всякой деревенщины пляшут и пьют в главном зале у бара, мы ввосьмером или вдесятером шасть прямо в святое место, в «кабинет» — так Вилли называл его, — и надеремся кокомо.
Эпонина сквозь дымку поглядела на Кимберли.
— По крайней мере здесь мужики не пристают. Они просто невозможны, куда хуже тех ребят из тюремного поселка в Бурже. У этих только секс на уме в любое время суток.
— Это понятно, — усмехнулась в ответ Кимберли. — Впервые за столько лет оказались не под стражей. Когда люди Тосио разобрались со всеми глазками и слухами, все получили свободу. — Она поглядела на Эпонину. — Но в этом есть и неприятная сторона. Сегодня случилось еще два изнасилования, одно прямо в общей рекреационной. [34]
Прикончив сигаретку, Кимберли немедленно зажгла следующую.
— Тебе нужна чья-то защита. Я знаю, что Уолтеру это дело понравится. Ко мне из-за Тосио никто не пристает. Только вот охрана из МКА липнет; им кажется, что они такие крутые ребята. Но волнует меня лишь этот громадный итальяшка… Марчелло какой-то там. Вчера он мне обещал, что я буду «стонать от блаженства», если только загляну к нему в комнату. Я уж и хотела, но заметила, что один из соглядатаев Тосио прислушивается к нашему разговору.
Эпонина также закурила сигарету. Она знала, что не стоит курить их одну за другой, но пассажирам «Санта-Марии» разрешили каждый день лишь три получасовых перекура — в набитых жилых каютах курение запрещалось. Кимберли немедленно отвлеклась вопросом, заданным коренастой женщиной, которой едва перевалило за сорок, а Эпонина принялась раздумывать о первых днях после отбытия с Земли. «На третий день, — вспоминала она, — Накамура прислал ко мне „шестерку“. Первый его выбор пал на меня».
Огромный японец, бывший борцом сумо, прежде чем сделаться рэкетиром, отвесил ей в общей гостиной короткий официальный поклон и вступил в разговор.
— Мисс Эпонина, — с сильным акцентом сказал он по-английски. — Мой друг Накамура-сан попросил меня передать вам, что находит вас прекрасной. Он предлагает вам свою протекцию в обмен на дружбу с вашей стороны и разделенное удовольствие.
«Предложение было достаточно привлекательным и ничуть не отличалось от тех, которые получали все мало-мальски хорошенькие женщины, путешествующие на „Санта-Марии“. Тогда я уже знала, что Накамура — человек весьма влиятельный. Но мне не нравилась его холодность. И я ошиблась, решив, что сумею остаться свободной».
— Готова? — спросила Кимберли. Эпонина оставила размышления. Притушив сигарету, она следом за подругой направилась в раздевалку. Пока они снимали одежду и отправлялись под душ, прелести их пожирали не меньше дюжины глаз.
— А тебя не раздражают эти фараоны? — в свою очередь спросила Эпонина, став под душ бок о бок с Кимберли. — Отвернулись бы хоть на минутку.
— Нет, — ответила та. — Мне нравится, даже лестно. Таких баб, как мы с тобой, здесь немного. Их голодные взгляды возбуждают меня.
Эпонина смыла пену с полных упругих грудей и прислонилась к Кимберли.
— Значит, ты занималась сексом и с женщинами?
— Конечно, — хохотнула Кимберли. — А ты?
И не дожидаясь ответа, американка приступила к одной из своих историй.
— Моя первая хозяйка в Денвере была лесбиянкой, а я — в ту пору восемнадцатилетняя девица — само совершенство от пяток до головы. Когда Лоретта впервые увидела меня голой, она взвилась до небес. Я только что поступила в медучилище и не могла позволить себе травку. Поэтому договорилась с Лореттой: пусть она меня трахает, но снабжает за это кокаином. Наша связь продлилась почти шесть месяцев. Потом я встала на ноги и к тому же полюбила Мага.
— Бедняжка Лоретта, — продолжила Кимберли, пока они с Эпониной вытирали друг другу спины в комнатке, примыкавшей к душевой. — Сердце ее было разбито. Она предлагала мне все, что угодно, вплоть до своих клиентов. Наконец она мне надоела, и я попросила Мага выставить ее из Денвера.
На лице Эпонины промелькнуло легкое недовольство.
— Боже, — сказала Кимберли. — Ты опять собираешься читать мне мораль. Таких мягкосердечных убийц я еще не видела. Ты мне иногда напоминаешь Добряка Пару Туфель, был такой парень у нас в старших классах.
Когда девушки уже собирались оставить душевую, к ним подошла невысокая негритянка с волосами, заплетенными в косы.
— Ты — Кимберли Гендерсон? — спросила она.
— Да, — кивнула та, поворачиваясь к подошедшей, — но что…
— Это ты живешь с королем Накамурой? — перебила ее темнокожая девушка. Поскольку Кимберли не ответила, она продолжала: — Если так, то я нуждаюсь в твоей помощи.
— Чего тебе нужно? — резко спросила Кимберли.
Негритянка вдруг разрыдалась.
— Мой Рубен ничего плохого не хотел. Он просто напился той дряни, которой торгует охрана, и не знал, что разговаривает с королем.
Кимберли подождала, пока девушка успокоится.
— А что у тебя есть? — спросила она шепотом.
— Три ножа и две упаковки динамита-кокомо, — столь же негромко ответила темнокожая.
— Принеси, — улыбнулась ей Кимберли. — А я назначу время, когда твой Рубен сможет извиниться перед мистером Накамурой.
— Кимберли тебе не нравится, так ведь? — спросила Эпонина у Уолтера Брекина. Огромный негр с мягким взглядом умел извлекать из клавиатуры колдовские звуки. Он наигрывал веселый джазовый мотивчик и глядел на свою прекрасную даму, пока трое его соседей находились по взаимному соглашению в общественных местах.
— Да, это так, — неторопливо согласился Уолтер. — Она не такая, как мы. Забавная девица, но в сердце своем по-настоящему скверная.
— Что ты хочешь сказать?
Перейдя на балладу с более легкой мелодией, Уолтер играл должно быть с минуту, прежде чем ответил.
— Перед законом все мы равны, все мы убийцы. Но не для меня. Я придушил человека, растлившего мальчика… моего брата. Ты убила сукина сына, безумца, который разрушил всю твою жизнь. А твоя подружка Кимбрели со своим дружком отправила на тот свет троих незнакомых ей людей просто ради наркотиков и денег.
— На это ее принудила пойти наркотическая зависимость.
— Не важно. Каждый из нас отвечает за все свои поступки. Если ты пьешь всякое дерьмо, твоя беда, но за поступки ты отвечаешь.
— В заключении она получила отличную характеристику. Все врачи, с которыми она работала, утверждают, что Кимберли великолепная медсестра.
Уолтер оставил свою клавиатуру и поглядел на Эпонину.
— Что нам с тобой Кимберли, — проговорил он. — Времени у нас немного… Ты обдумала мое предложение?
Эпонина вздохнула.
— Да, Уолтер. Ты мне нравишься, мне приятно заниматься любовью с тобой, но предлагаемый тобой союз слишком похож на брачный… Увы, дело в тебе. Кстати, мне кажется, что ты предпочитаешь общество Малкольма…
— Причем тут Малкольм, — перебил ее Уолтер. — Он столько лет был моим близким другом, с самых первых дней, проведенных мной в колонии для заключенных в Джорджии. Мы вместе играем. Если занимаемся сексом, то только тогда, когда нам одиноко. Мы с ним родственные души.
— Знаю, знаю… собственно, дело не столько в Малкольме, меня смущает сам принцип… Уолтер, ты нравишься мне, ты знаешь это. Но… — Эпонина умолкла, пытаясь одолеть сложные чувства.
— Мы уже в трех неделях пути от Земли, — проговорил Уолтер, — до Марса нам еще лететь шесть недель. Сильнее меня на «Санта-Марии» нет никого. Если я скажу, что ты моя девушка, тебя никто пальцем не тронет все это время.
Эпонина припомнила неприятную сцену, которую видела утром: двое заключенных из Германии рассуждали о том, легко ли изнасиловать женщину в тюремной камере. Они знали, что она слышит их, но даже не подумали понизить голос.
Наконец она позволила огромным ручищам Уолтера обхватить ее.
— Пусть будет по-твоему, — тихо сказала она. — Но не жди от меня слишком многого… я — трудная женщина.
— А у Уолтера, по-моему, что-то с сердцем, — прошептала Эпонина. Дело было посреди ночи, и две их соседки по комнате уже спали. Кимберли на своей койке под Эпониной все еще была во власти кокомо, выкуренного два часа назад. Она не уснет еще несколько часов.
— Не правила на корабле, а глупость клепаная. Господи! Даже у нас в Пуэбло, в исправительном лагере, правил и то было меньше. Какого черта нельзя оставаться вне кают после полуночи? Что плохого мы можем сделать?
— У него случаются боли в груди, а если мы увлечемся любовью, он всегда потом отдышаться не может… Не посмотришь ли его?
— А что делать с Марчелло? А? Что за глупый осел? Он приглашает меня на всю ночь остаться в его каюте, а я сижу с Тосио. Он думает, что делает? Даже охрана, по-моему, опасается докучать королю-японцу… Что ты сказала, Эпонина?
Приподнявшись на локте, француженка перегнулась через край постели.
— Ким, я об Уолтере Брекине, — сказала она, — об Уолтере. Ты можешь сделать паузу и выслушать меня?
— Хорошо, хорошо. Что там с твоим Уолтером? Чего ему нужно? Всем чего-нибудь да надо от короля. Так что я теперь в известной мере сделалась королевой.
— Я думаю, что у Уолтера больное сердце, — громко проговорила возбужденная Эпонина. — Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на него.
— Ш-ш-ш! — произнесла Кимберли. — А то нас вздуют, как ту дуру-шведку… Эп, заткнись, я не доктор. Я могу сказать, когда сердце бьется неровно, но и только… Тебе нужно отвести Уолтера к тому кардиологу — как его там звать, — тому спокойному, что всегда сам с собой, когда никого не обследует…
— Доктору Роберту Тернеру, — перебила ее Эпонина.
— Ага, к нему… Он такой профессиональный, внимательный, отстраненный… никогда не скажет ничего, кроме как на докторском. Трудно даже поверить, что прострелил головы двоим, но это здесь ни при чем…
— А ты откуда этознаешь? — спросила Эпонина.
— Марчелло сказал мне. Мне было интересно, мы хохотали, он дразнил меня и говорил: «Ну как, твой японец заставляет тебя стонать?», «Тот тихий доктор сможет заставить?»
— Боже, Ким, — встревожилась Эпонина, — ты успела переспать и с Марчелло?
Ее подружка расхохоталась.
— Только два раза. Он лучше говорит, чем трахает. И эгоист к тому же… король-японец все же внимательнее.
— А Накамура знает?
— Ты думаешь, я сошла с ума? — ответила Кимберли. — Я умирать не хочу. Впрочем, он может что-нибудь заподозрить… больше не буду, разве что этот доктор Тернер окажется и на самом деле таким хорошим, как мне твердят…
Кимберли продолжала болтать. Эпонина подумала о докторе Тернере. Он обследовал Эпонину сразу же после отлета, когда на ее теле выступила странная сыпь. «Он даже и не заметил моего тела, — вспомнила она. — Отнесся только как профессионал».
Эпонина постаралась забыть про Кимберли и обратилась к образу симпатичного доктора. Она с удивлением обнаружила, что испытывает известный романтический интерес. В докторе безусловно было нечто таинственное, и в его манерах, и в облике ничто не намекало на то, что этот человек совершил двойное убийство. «Наверное, за этим кроется какая-то интересная история».
Эпонина дремала. Ей снился тот же кошмар, что посещал ее сотни раз после убийства. Профессор Моро лежал, закрыв глаза, на полу кабинета, из раны в груди струилась кровь. Эпонина подошла к раковине, сполоснула длинный разделочный нож, положила его назад на стол. Она переступила через тело, и ненавистные глаза открылись. В них еще блестело безумие, он потянулся к ней…
— Сестра Гендерсон, сестра Гендерсон. — В дверь застучали погромче. Эпонина, очнувшись, потерла глаза. Кимберли и одна из соседок достигли двери почти одновременно.
У двери стоял друг Уолтера, Малкольм Пибоди, миниатюрный и хилый белый мужчина, едва переваливший за сорок. Он был в отчаянии.
— Доктор Тернер послал меня за сестрой. Быстрее. У Уолтера сердечный приступ.
Кимбрели начала одеваться, и Эпонина соскользнула вниз со своей койки.
— Как он, Малкольм? — спросила она, натягивая платье. — Он умер?
Малкольм мгновенно смутился.
— О, привет, Эпонина, — сказал он кротко. — Я успел забыть, что ты и мисс Гендерсон… Он еще дышал, когда я побежал за ней.
Стараясь не отрывать одной ноги от пола, Эпонина заторопилась по коридору в общественные помещения, к спальням мужчин. Путь ее сопровождали тревожные сигналы мониторов. Добравшись до коридора, в котором располагалась каюта Уолтера, Эпонина остановилась, чтобы перевести дыхание.
В коридоре около двери комнаты Уолтера собралась целая толпа. Дверь была распахнута настежь, ноги лежавшего на спине тела выступали в коридор. Эпонина пробилась через толпу и вступила внутрь комнаты.
Доктор Роберт Тернер стоял на коленях возле пациента, прижимая к оголенной груди Уолтера электроды. Огромное тело содрогалось с каждым ударом и слегка приподнималось, доктору приходилось опускать его на пол.
Доктор Тернер поднял глаза на Эпонину.
— Это вы — сестра? — коротко спросил он.
На какой-то момент Эпонина лишилась дара речи. Она смутилась. Друг ее умирал или уже умер, но на уме у нее были только васильковые глаза доктора Тернера.
— Нет, — вымолвила наконец Эпонина в расстройстве. — Я его подруга, а сестра Гендерсон моя соседка по комнате. Она будет сию минуту.
Тут появилась Кимберли в сопровождении двух охранников из МКА.
— Его сердце остановилось сорок пять секунд назад, — сказал Кимберли доктор Тернер. — В больницу везти поздно. Я собираюсь вскрыть грудную клетку и воспользоваться стимулятором Комори. Вы прихватили перчатки?
Пока Кимберли натягивала их на руки, доктор Тернер велел собравшимся разойтись. Эпонина пошевельнулась. Когда охранники схватили ее за руки, доктор что-то буркнул и стражи выпустили ее.
Доктор Тернер передал Кимберли свой набор медицинских инструментов. Затем он с невероятной ловкостью и быстротой рассек грудь Уолтера и, раздвинув ткани, обнажил сердце.
— Вам уже случалось присутствовать при такой процедуре, сестра Гендерсон? — спросил он.
— Нет, — ответила Кимберли.
— Стимулятор Комори — это электрохимическое устройство, оно прикрепляется к сердцу и заставляет его биться, наполняя организм кровью. Если патология носит временный характер — тромб или спазма клапана — иногда проблему удается устранить, и сердце пациента начинает вновь биться.
Доктор Тернер поместил стимулятор Комори на правый желудочек сердца и подал питание с переносного пульта, поставив его на пол. Сердце Уолтера медленно забилось через три-четыре секунды.
— Теперь у нас есть восемь минут на устранение причины заболевания.
Анализ состояния органа доктор закончил менее чем за минуту.
— Тромбов нет, — бормотал он. — Сосуды и клапаны в порядке… Почему же оно остановилось?
Осторожно приподняв бьющееся сердце, доктор посмотрел на состояние мышц снизу. Мышечные волокна вокруг правого желудочка обесцветились и сделались мягкими. Он слегка прикоснулся к мышце острием одного из инструментов, клочок ткани сразу отделился.
— Боже мой, — проговорил доктор, — это еще что такое? — И вдруг прямо в руке доктора Тернера сердце сократилось вновь, и одно из длинных волокон в середине обесцвеченного пятна лопнуло. — Что… — Тернер дважды моргнул и прикоснулся к щеке.
— Посмотрите-ка, сестра Гендерсон, — сказал он ровным голосом. — Удивительно… полнейшая атрофия мышц… Я не видел ничего подобного… Этому человеку мы ничем не можем помочь.
Глаза Эпонины наполнились слезами, когда доктор Тернер снял стимулятор Комори и сердце Уолтера вновь остановилось. Кимберли потянулась к удерживающим кожу зажимам, но доктор опередил ее.
— Подождите. Мы доставим его в больницу, где я произведу полную аутопсию. Я должен узнать все, что возможно.
Охранники и двое соседей Уолтера по комнате переложили рослого негра на носилки и тело его унесли из жилого крыла. Малкольм Пибоди тихо всхлипывал на койке Уолтера. Эпонина подошла к нему и молча обняла. Они просидели рядом, держась за руки, почти весь остаток ночи.
9
— Во время моего отсутствия на корабле распоряжаетесь вы, — обратился капитан Макмиллан к своему заместителю, симпатичному русскому инженеру Дмитрию Уланову. — В любых обстоятельствах следует прежде всего обеспечить безопасность пассажиров и экипажа. Если вы услышите или увидите нечто угрожающее, даже просто подозрительное, включайте пиросистемы и уводите «Пинту» от Рамы.
Это было утро первой разведывательной вылазки внутрь Рамы, которую собирался предпринять экипаж «Пинты». Вчера земной корабль опустился на один из торцов огромного цилиндрического космического корабля. «Пинта» приземлилась как раз около внешнего люка, в том самом месте, где совершали посадку экспедиции 2130 и 2200 годов.
В качестве подготовки к вылазке Кэндзи Ватанабэ вечером вкратце описал географию двух первых Рам. Когда японец закончил с комментариями, к нему подошел его друг Макс Паккетт.
— Ты полагаешь, что этот Рама будет похож на те снимки, которые сейчас показали? — спросил Макс.
— Не совсем, — ответил Кэндзи. — Я ожидаю увидеть некоторые перемены. Вспомни, в видеопередаче говорилось, что внутри Рамы сооружено поселение для землян. Тем не менее, поскольку внешне этот аппарат кажется идентичным двум предыдущим, едва ли внутри него все полностью перестроили.
Макс недоумевал.
— Ну все это выходит за пределы моего разумения, — сказал он, покачав головой, и через несколько секунд добавил: — Кстати, а ты уверен, что я очутился в разведывательном отряде не по твоей милости?
— Как я уже говорил тебе днем, на борту «Пинты» никто ничего не выбирает. Все шестнадцать участников вылазки назначены МКА и МБР еще на Земле.
— Но почему мне всучили этот поганый арсенал: современный лазерный автомат, самонаводящиеся гранаты, даже комплект чувствительных к массе мин? Я оснащен огневой мощью, превосходящей снаряжение пехотинца миротворческих сил во время оккупации Белиза… был там, знаю.
Кэндзи улыбнулся.
— Капитан Макмиллан, так же как и члены генерального штаба СОП, до сих пор предполагает наличие некой ловушки. Ты приписан к разведывательному отряду в качестве «солдата». Но я считаю, что оружие нам не понадобится.
Макс продолжал ворчать и на следующее утро, когда, оставив Уланова командовать «Пинтой», Макмиллан лично возглавил уходящий на Раму отряд. Невзирая на невесомость, военное снаряжение, которым был обвешан Макс, стесняло его движения и вообще мешало.
— Смех один, — бормотал он. — Я все же фермер, а не ваш хренов коммандо. [35]
Повод для удивления нашелся уже через несколько минут после того, как разведчики с «Пинты» вошли внутрь люка. После короткой прогулки по широкому коридору группа попала в округлую комнату, из которой внутрь инопланетного корабля вели три тоннеля. Вход в два из них был перекрыт многостворчатыми дверьми. Капитан Макмиллан вызвал Кэндзи на консультацию.
— Совершенно иная конструкция, — ответил Кэндзи на вопрос командира. — Можно выбрасывать карты.
— Значит, мы должны продолжать путь по открытому тоннелю? — спросил Макмиллан.
— Не знаю, — проговорил Кэндзи, — но иного варианта не остается, разве что всем вернуться на «Пинту».
Шестнадцать человек в тяжелых скафандрах медленно двигались по тоннелю. Каждые несколько минут они посвечивали во тьму перед собой, чтобы видеть, куда ведет их путь. Когда они углубились в Раму на пять сотен метров, в другом конце тоннеля вдруг появились две небольшие фигурки. Все четыре солдата и капитан, Макмиллан немедленно извлекли бинокли.
— Они приближаются к нам, — взволнованно проговорил один из солдат.
— Не знаю, что и сказать, — Макс Паккетт ощущал бегущие по спине мурашки. — Но черт меня побери, если это не Авраам Линкольн!
— С ним женщина, — добавил кто-то, — в какой-то форме.
— Готовьтесь стрелять, — приказал Иэн Макмиллан.
Четверо солдат заторопились в голову отряда и стали на одно колено, направив стволы вдоль тоннеля.
— Стойте! — закричал Макмиллан обеим странным фигурам, когда они оказались примерно в двухстах метрах от разведывательного отряда.
Авраам Линкольн и Бенита Гарсиа остановились.
— Зачем вы пришли? — громко выкрикнул командир.
— Мы пришли, чтобы приветствовать вас, — глубоким громким голосом сказал Авраам Линкольн.
— И проводить вас в Новый Эдем, — добавила Бенита Гарсиа.
Капитан Макмиллан находился в полной растерянности. Он не знал, что делать дальше. Пока он раздумывал, остальные переговаривались.
— Это Авраам Линкольн… призрак! — проговорил американец Терри Снайдер.
— А вторая — Бенита Гарсиа! — Однажды я видел ее статую в Мехико-Сити.
— Убираться отсюда надо, вот что. У меня мурашки по коже бегают.
— Что призракам делать на орбите Марса?
— Простите меня, капитан, — сказал наконец Кэндзи обескураженному Макмиллану. — И что вы намереваетесь делать дальше?
Шотландец обернулся к японскому специалисту по Раме.
— Трудно заранее наметить точную последовательность действий. Конечно, эти двое выглядят вполне безобидно… вспомните-ка Троянского коня. А?… Ватанабэ, что вы посоветуете?
— А почему бы мне не пойти вперед, может быть, в одиночку или даже с одним из солдат, и не переговорить с ними. Тогда мы узнаем…
— Смелое предложение, Ватанабэ, но ненужное. Пожалуй, все мы пойдем вперед, но осторожно. Пару человек оставим в тылу, чтобы успели передать, если нас срежут из лучевого оружия или чего-то похожего.
Командир включил радио.
— Уланов, говорит Макмиллан. Мы обнаружили двоих… они люди или нечто вроде человека. Один похож на Авраама Линкольна, другая — на знаменитую мексиканскую космонавтку… Что-что, Дмитрий?… Да, вы правильно поняли. Линкольн и Гарсиа. Мы встретились с ними в тоннеле, уходящем внутрь Рамы. Можете сообщить это всем остальным… А теперь мы, кроме Снайдера и Финци, которые останутся здесь, направимся к незнакомцам.
Это было утро первой разведывательной вылазки внутрь Рамы, которую собирался предпринять экипаж «Пинты». Вчера земной корабль опустился на один из торцов огромного цилиндрического космического корабля. «Пинта» приземлилась как раз около внешнего люка, в том самом месте, где совершали посадку экспедиции 2130 и 2200 годов.
В качестве подготовки к вылазке Кэндзи Ватанабэ вечером вкратце описал географию двух первых Рам. Когда японец закончил с комментариями, к нему подошел его друг Макс Паккетт.
— Ты полагаешь, что этот Рама будет похож на те снимки, которые сейчас показали? — спросил Макс.
— Не совсем, — ответил Кэндзи. — Я ожидаю увидеть некоторые перемены. Вспомни, в видеопередаче говорилось, что внутри Рамы сооружено поселение для землян. Тем не менее, поскольку внешне этот аппарат кажется идентичным двум предыдущим, едва ли внутри него все полностью перестроили.
Макс недоумевал.
— Ну все это выходит за пределы моего разумения, — сказал он, покачав головой, и через несколько секунд добавил: — Кстати, а ты уверен, что я очутился в разведывательном отряде не по твоей милости?
— Как я уже говорил тебе днем, на борту «Пинты» никто ничего не выбирает. Все шестнадцать участников вылазки назначены МКА и МБР еще на Земле.
— Но почему мне всучили этот поганый арсенал: современный лазерный автомат, самонаводящиеся гранаты, даже комплект чувствительных к массе мин? Я оснащен огневой мощью, превосходящей снаряжение пехотинца миротворческих сил во время оккупации Белиза… был там, знаю.
Кэндзи улыбнулся.
— Капитан Макмиллан, так же как и члены генерального штаба СОП, до сих пор предполагает наличие некой ловушки. Ты приписан к разведывательному отряду в качестве «солдата». Но я считаю, что оружие нам не понадобится.
Макс продолжал ворчать и на следующее утро, когда, оставив Уланова командовать «Пинтой», Макмиллан лично возглавил уходящий на Раму отряд. Невзирая на невесомость, военное снаряжение, которым был обвешан Макс, стесняло его движения и вообще мешало.
— Смех один, — бормотал он. — Я все же фермер, а не ваш хренов коммандо. [35]
Повод для удивления нашелся уже через несколько минут после того, как разведчики с «Пинты» вошли внутрь люка. После короткой прогулки по широкому коридору группа попала в округлую комнату, из которой внутрь инопланетного корабля вели три тоннеля. Вход в два из них был перекрыт многостворчатыми дверьми. Капитан Макмиллан вызвал Кэндзи на консультацию.
— Совершенно иная конструкция, — ответил Кэндзи на вопрос командира. — Можно выбрасывать карты.
— Значит, мы должны продолжать путь по открытому тоннелю? — спросил Макмиллан.
— Не знаю, — проговорил Кэндзи, — но иного варианта не остается, разве что всем вернуться на «Пинту».
Шестнадцать человек в тяжелых скафандрах медленно двигались по тоннелю. Каждые несколько минут они посвечивали во тьму перед собой, чтобы видеть, куда ведет их путь. Когда они углубились в Раму на пять сотен метров, в другом конце тоннеля вдруг появились две небольшие фигурки. Все четыре солдата и капитан, Макмиллан немедленно извлекли бинокли.
— Они приближаются к нам, — взволнованно проговорил один из солдат.
— Не знаю, что и сказать, — Макс Паккетт ощущал бегущие по спине мурашки. — Но черт меня побери, если это не Авраам Линкольн!
— С ним женщина, — добавил кто-то, — в какой-то форме.
— Готовьтесь стрелять, — приказал Иэн Макмиллан.
Четверо солдат заторопились в голову отряда и стали на одно колено, направив стволы вдоль тоннеля.
— Стойте! — закричал Макмиллан обеим странным фигурам, когда они оказались примерно в двухстах метрах от разведывательного отряда.
Авраам Линкольн и Бенита Гарсиа остановились.
— Зачем вы пришли? — громко выкрикнул командир.
— Мы пришли, чтобы приветствовать вас, — глубоким громким голосом сказал Авраам Линкольн.
— И проводить вас в Новый Эдем, — добавила Бенита Гарсиа.
Капитан Макмиллан находился в полной растерянности. Он не знал, что делать дальше. Пока он раздумывал, остальные переговаривались.
— Это Авраам Линкольн… призрак! — проговорил американец Терри Снайдер.
— А вторая — Бенита Гарсиа! — Однажды я видел ее статую в Мехико-Сити.
— Убираться отсюда надо, вот что. У меня мурашки по коже бегают.
— Что призракам делать на орбите Марса?
— Простите меня, капитан, — сказал наконец Кэндзи обескураженному Макмиллану. — И что вы намереваетесь делать дальше?
Шотландец обернулся к японскому специалисту по Раме.
— Трудно заранее наметить точную последовательность действий. Конечно, эти двое выглядят вполне безобидно… вспомните-ка Троянского коня. А?… Ватанабэ, что вы посоветуете?
— А почему бы мне не пойти вперед, может быть, в одиночку или даже с одним из солдат, и не переговорить с ними. Тогда мы узнаем…
— Смелое предложение, Ватанабэ, но ненужное. Пожалуй, все мы пойдем вперед, но осторожно. Пару человек оставим в тылу, чтобы успели передать, если нас срежут из лучевого оружия или чего-то похожего.
Командир включил радио.
— Уланов, говорит Макмиллан. Мы обнаружили двоих… они люди или нечто вроде человека. Один похож на Авраама Линкольна, другая — на знаменитую мексиканскую космонавтку… Что-что, Дмитрий?… Да, вы правильно поняли. Линкольн и Гарсиа. Мы встретились с ними в тоннеле, уходящем внутрь Рамы. Можете сообщить это всем остальным… А теперь мы, кроме Снайдера и Финци, которые останутся здесь, направимся к незнакомцам.